— Ну, ты даешь, старик, — сказал мне Володя.
— И еще я узнал, сэйя, — продолжал Тимофей, — что эта пагода не новая, напротив — очень старинная, никто не помнит, когда ее построили Может быть, и четыреста лет назад.
— Ну, ты да… — начал было вновь Володя и осекся. Он смотрел на Тимофея с восхищением И в самом деле, умница наш Тимофей не только «вычислил» все, о чем мы тут только что рассуждали, но и внес необходимые коррективы в мой вопрос. Что толку было бы в Змеиной пагоде, если бы она была построена недавно.
Тут с моря послышался рокот мотора.
— Ура! — сказала Инка и вскочила. — Наши приехали!
Мы все побежали на веранду, все, кроме Тимофея. Место врача было возле больного, и он, преодолев любопытство, ушел в комнату Хагена.
15
16
— И еще я узнал, сэйя, — продолжал Тимофей, — что эта пагода не новая, напротив — очень старинная, никто не помнит, когда ее построили Может быть, и четыреста лет назад.
— Ну, ты да… — начал было вновь Володя и осекся. Он смотрел на Тимофея с восхищением И в самом деле, умница наш Тимофей не только «вычислил» все, о чем мы тут только что рассуждали, но и внес необходимые коррективы в мой вопрос. Что толку было бы в Змеиной пагоде, если бы она была построена недавно.
Тут с моря послышался рокот мотора.
— Ура! — сказала Инка и вскочила. — Наши приехали!
Мы все побежали на веранду, все, кроме Тимофея. Место врача было возле больного, и он, преодолев любопытство, ушел в комнату Хагена.
15
Напротив нашего бунгало невдалеке от берега стояло небольшое двухмачтовое суденышко. Точнее, передняя жердь была даже не мачтой, а флагштоком, на ней полоскались: три треугольных черных флажка, на второй — косая рея со скатанным парусом. Что-то мне не очень понравились эти черные флажки, ассоциации были, прямо сказать, не слишком приятные. Впрочем, кроме флажков, ничего пиратского в суденышке не было: груда зеленых сетей на палубе, два шалаша, один пониже, другой повыше, поставлены впритык, из-под шалашей на берег с любопытством глядели темнокожие люди. И еще — такого я не видел — длинная толстая штанга, на конце которой поблескивал мокрый гребной винт, поднята была на корме: видимо, при запуске мотора эта штанга опускалась в воду.
От суденышка к берегу по пояс в воде, задрав юбки чуть ли не до подмышек, шли наши тьюторы — Ла Тун и Тан Тун. Даже издали было видно, что они устали и злые как черти. Ни профессора Ба, ни тем более Зо Мьина не было видно.
Когда Ла Тун и Тан Тун поднялись на второй этаж и сели в кресла в холле, мы засыпали их вопросами:
— Ну, что там, на острове?
— Нашли что-нибудь?
— Был там Зо Мьин?
— А где Бени?
Мы говорили по-русски: деликатничать было не перед кем.
— Вот что, товарищи, — выждав паузу, мрачно сказал Ла Тун, Тан Тун был совершенно измочален и не проронил ни слова, — наша поездка, похоже, закончена. Собирайте вещи, мы поедем в Тавой на этом корабле.
То, что Ла Тун назвал суденышко «кораблем», нам, русистам, не казалось странным: мы и сами-то не слишком разбираемся во всех этих карбасах, шхунах и шаландах. Мы и сами понимали, что наша поездка практически исчерпала себя, но одно дело умом понимать, а другое — услышать вчуже, да еще сказанное таким безнадежным тоном. Нам всем троим было очень жалко, что вот так придется расставаться с Маумаганом. Но возражать, конечно, не стали. Мы молча сели, и я не нашел ничего лучшего, как спросить:
— Так где же все-таки Бени?
— Бени просил передать вам свои извинения за невольную мистификацию. Он перешел на ган-боат… как это будет по-русски?
— На канонерскую лодку, — подсказал Тан Тун.
— Да, на канонерскую лодку береговой обороны. Там, за островами, ходит чужая яхта, моряки хотят ее отогнать, а нас попросили уехать. На всякий случай.
— Так кто же такой этот Бени? — спросил Володя.
— Он не профессор и не француз, вы, наверное, сами уже догадались.
При этих словах Инка быстро взглянула на меня. Я не моргнул и глазом.
— Мистер Ба — сотрудник службы сыска. Они там, в Рангуне, перехвалили телеграмму на имя Зо Мьина — телеграмму из Таиланда, от какого-то Генри Бадхолда: «Рейс ТГ-301, прибывает 0790 Эйч-Эр-Эс двадцать шестого, встретить аэропорту». Этого Генри Бадхолда у нас хорошо знают, он скупает древности из Пагана. Вы же знаете, после землетрясения в Пагане исчезло много древностей. Ну, вот и решили посмотреть, что за дела у Зо Мьина в Маумагане. Бени просил передать вам всем свои извинения.
— А Зо Мьин? — спросил я.
— Что Зо Мьин? — рассердился Ла Тун и тут же спохватился: — Извините, Александр Петрович, я немного устал, и у нас мало времени, люди ждут. А Зо Мьина на острове нет, и его катера тоже. Каменный столб мы нашли, все вокруг разрыто. Мистер Боост, конечно, большой шутник… Кстати, где он? Я что-то его не вижу.
В двух словах нам пришлось изложить суть происшедшего. Усталость Ла Туна как рукой сняло.
— Где Тимофей? — закричал он, вскакивая. — Я кого здесь оставил?
Подхватив намокшую юбку, он крупными шагами направился в комнату Хагена. Вскоре оттуда раздались возбужденные голоса: громкая ругань Ла Туна и оправдывающийся тенорок Тимофея.
Тан Тун тоже поднялся, но, прежде чем идти смотреть на укушенного, повернулся ко мне и сказал:
— Сэйя, честное слово, тут есть о чем подумать.
— Разумеется, есть, дорогой мой Тан Тун, — согласился я, — но ты же слышал: нам некогда. Мы уезжаем.
— Я все сделаю! — быстро проговорил Тан Тун и пошел успокаивать разбушевавшегося коллегу.
Впрочем, его вмешательства не потребовалось: у постели больного наш Тимофей сумел-таки постоять за себя. Шаткая дверь каморки Хагена открылась, и оттуда вышел обескураженный Ла Тун. Тимофей же, высунувшись, сказал ему вслед для большей убедительности по-русски:
— Я запрещаю вам шуметь, сэйя, извините.
Ла Тун жалобно посмотрел на меня и пробормотал:
— Ну, черт задери… ну, что я буду говорить ректору?
Он вышел из коридорчика в холл, тяжело рухнул в свое кресло. Володя протянул ему сигарету, он не глядя взял ее, закурил.
— Спасибо, хоть вы на месте, — проговорил он. — Больше никого с собой брать не будем. Ездили-ездили, все было так хорошо, и вот, пожалуйста: все разбрелись, как эти…
— Как тараканы, — подсказала Инка.
Сравнение насмешило Ла Туна: видимо, оно было ему в новинку.
— Да, как тараканы! — с удовольствием повторил он и, сделав еще несколько затяжек, выбросил сигарету за окошко.
— Послушай, Ла Тун, — приблизясь к нему, хитренько заговорил наш Тан Тунчик. — Зачем ты так переживаешь? Все наши на месте. Ну, пусть один укушенный, так это даже лучше: спать теперь будет, никуда не уйдет… По крайней мере, до Рангуна.
Ла Тун махнул на него своей толстой рукой, однако, даже отвернувшись, продолжал слушать.
— А что касается Зо Мьина, — продолжал искуситель Тан Тун, — так он же не наш, не институтский. Кто его вписал в наши бумаги, пусть тот и отвечает. Ну, что мы будем плакать о нем? Теперь его ищет полиция
Ла Тун пожал плечами с таким видом, как будто говорил: все равно неприятно.
— Ты хочешь оправдаться перед ректором? — вкрадчиво говорил Тан Тун. — Конечно, хочешь.
Ла Тун молчал.
— У нас ведь есть один шанс. Извините, товарищи, по-русски мне трудно…
И, наклонившись к Ла Туну, Тан Тун быстро и напористо заговорил по-бирмански. Толстяк слушал его с недоверчивым интересом.
— Да, но черт его задери!.. — воскликнул он вдруг по-русски. — Как мы узнаем, куда он ходил, если он будет спать трое суток?
— Ну и что? Подождем, когда спящий проснется, — спокойно возразил Тан Тун, но коллега не оценил его шутки.
— Как подождем? — воскликнул он и хотел вскочить, но Тан Тун удержал его за плечи. — А вдруг он умрет?
— Не умрет, здесь врач.
— Но ты же сам слышал, моряки нам сказали…
— Они не знали, что у нас здесь больной.
Ла Тун погрузился в угрюмое оцепенение. Должно быть, ему и самому не улыбалось оказаться сегодня вечером в тавойском гест-хаузе, но сомнения были слишком велики. Сами же приключения и поиски сокровищ его совершенно не интересовали. Он мог бы сказать, что с сегодняшнего дня на всю жизнь по горло сыт сокровищами. С другой стороны, какой блестящий шанс оправдать нашу неудачную экспедицию перед ректором У Эй Чу! Видя, что Ла Тун в тяжких сомнениях, я решил вмешаться.
— Послушайте, коллеги, не надо отпускать баркас. Пусть рыбаки отвезут нас к Змеиной пагоде.
Володя до сих пор не устает повторять, что это была совершенно гениальная реплика: «Старик, ну просто — мене, текел и этот, как его, упростим! Ты все исчислил, взвесил и разделил! Конгруэнтно!» Кстати сказать, Володя питал слабость к старинным изречениям и безбожно их перевирал. До сей поры ре знаю, было ли это игрой или следствием верхоглядства при чтении.
Но, кажется, я отвлекся. Я очень благодарен был Инке и Володе, что они не стали меня перебивать и дали возможность спокойно и последовательно изложить все наши соображения. Тан Тун был в восторге от нашей логики, Ла Тун же утешился мыслью, что «корабль» не надо отпускать, а значит, все еще можно поправить. Даже дерзкое «пусть отвезут нас», даже эта заявка устроила осторожного Ла Туна: по крайней мере, вся наша компания будет у него на глазах и не разбредется по окрестностям Маумагана.
Иными словами, через десять минут все было кончено, и мы впятером рысцой побежали к берегу, возле которого терпеливо покачивался рыбацкий баркас, Тимофей стоически перенес известие о том, что мы его покидаем: никакие сокровища мира не заставили бы его нарушить Гиппократову клятву. Он только вручил Тан Туну жестяную коробочку с сывороткой и шприцем и настоятельно призвал нас быть благоразумными. Володя больше веровал в бальзам миссис Рузи и время от времени ощупывал рукой баночку в кармане своих джинсов.
Держа одежду и обувь над головой, мы по грудь в воде (начинался прилив) добрались до баркаса и по очереди были втянуты на сухую теплую палубу. Близился вечер, времени было в обрез: тропические сумерки коротки.
Рыбаки весьма спокойно отнеслись к нашей просьбе подбросить нас до Змеиной пагоды. Им это было по дороге к дому и устраивало много больше, чем плавание в Тавой.
От суденышка к берегу по пояс в воде, задрав юбки чуть ли не до подмышек, шли наши тьюторы — Ла Тун и Тан Тун. Даже издали было видно, что они устали и злые как черти. Ни профессора Ба, ни тем более Зо Мьина не было видно.
Когда Ла Тун и Тан Тун поднялись на второй этаж и сели в кресла в холле, мы засыпали их вопросами:
— Ну, что там, на острове?
— Нашли что-нибудь?
— Был там Зо Мьин?
— А где Бени?
Мы говорили по-русски: деликатничать было не перед кем.
— Вот что, товарищи, — выждав паузу, мрачно сказал Ла Тун, Тан Тун был совершенно измочален и не проронил ни слова, — наша поездка, похоже, закончена. Собирайте вещи, мы поедем в Тавой на этом корабле.
То, что Ла Тун назвал суденышко «кораблем», нам, русистам, не казалось странным: мы и сами-то не слишком разбираемся во всех этих карбасах, шхунах и шаландах. Мы и сами понимали, что наша поездка практически исчерпала себя, но одно дело умом понимать, а другое — услышать вчуже, да еще сказанное таким безнадежным тоном. Нам всем троим было очень жалко, что вот так придется расставаться с Маумаганом. Но возражать, конечно, не стали. Мы молча сели, и я не нашел ничего лучшего, как спросить:
— Так где же все-таки Бени?
— Бени просил передать вам свои извинения за невольную мистификацию. Он перешел на ган-боат… как это будет по-русски?
— На канонерскую лодку, — подсказал Тан Тун.
— Да, на канонерскую лодку береговой обороны. Там, за островами, ходит чужая яхта, моряки хотят ее отогнать, а нас попросили уехать. На всякий случай.
— Так кто же такой этот Бени? — спросил Володя.
— Он не профессор и не француз, вы, наверное, сами уже догадались.
При этих словах Инка быстро взглянула на меня. Я не моргнул и глазом.
— Мистер Ба — сотрудник службы сыска. Они там, в Рангуне, перехвалили телеграмму на имя Зо Мьина — телеграмму из Таиланда, от какого-то Генри Бадхолда: «Рейс ТГ-301, прибывает 0790 Эйч-Эр-Эс двадцать шестого, встретить аэропорту». Этого Генри Бадхолда у нас хорошо знают, он скупает древности из Пагана. Вы же знаете, после землетрясения в Пагане исчезло много древностей. Ну, вот и решили посмотреть, что за дела у Зо Мьина в Маумагане. Бени просил передать вам всем свои извинения.
— А Зо Мьин? — спросил я.
— Что Зо Мьин? — рассердился Ла Тун и тут же спохватился: — Извините, Александр Петрович, я немного устал, и у нас мало времени, люди ждут. А Зо Мьина на острове нет, и его катера тоже. Каменный столб мы нашли, все вокруг разрыто. Мистер Боост, конечно, большой шутник… Кстати, где он? Я что-то его не вижу.
В двух словах нам пришлось изложить суть происшедшего. Усталость Ла Туна как рукой сняло.
— Где Тимофей? — закричал он, вскакивая. — Я кого здесь оставил?
Подхватив намокшую юбку, он крупными шагами направился в комнату Хагена. Вскоре оттуда раздались возбужденные голоса: громкая ругань Ла Туна и оправдывающийся тенорок Тимофея.
Тан Тун тоже поднялся, но, прежде чем идти смотреть на укушенного, повернулся ко мне и сказал:
— Сэйя, честное слово, тут есть о чем подумать.
— Разумеется, есть, дорогой мой Тан Тун, — согласился я, — но ты же слышал: нам некогда. Мы уезжаем.
— Я все сделаю! — быстро проговорил Тан Тун и пошел успокаивать разбушевавшегося коллегу.
Впрочем, его вмешательства не потребовалось: у постели больного наш Тимофей сумел-таки постоять за себя. Шаткая дверь каморки Хагена открылась, и оттуда вышел обескураженный Ла Тун. Тимофей же, высунувшись, сказал ему вслед для большей убедительности по-русски:
— Я запрещаю вам шуметь, сэйя, извините.
Ла Тун жалобно посмотрел на меня и пробормотал:
— Ну, черт задери… ну, что я буду говорить ректору?
Он вышел из коридорчика в холл, тяжело рухнул в свое кресло. Володя протянул ему сигарету, он не глядя взял ее, закурил.
— Спасибо, хоть вы на месте, — проговорил он. — Больше никого с собой брать не будем. Ездили-ездили, все было так хорошо, и вот, пожалуйста: все разбрелись, как эти…
— Как тараканы, — подсказала Инка.
Сравнение насмешило Ла Туна: видимо, оно было ему в новинку.
— Да, как тараканы! — с удовольствием повторил он и, сделав еще несколько затяжек, выбросил сигарету за окошко.
— Послушай, Ла Тун, — приблизясь к нему, хитренько заговорил наш Тан Тунчик. — Зачем ты так переживаешь? Все наши на месте. Ну, пусть один укушенный, так это даже лучше: спать теперь будет, никуда не уйдет… По крайней мере, до Рангуна.
Ла Тун махнул на него своей толстой рукой, однако, даже отвернувшись, продолжал слушать.
— А что касается Зо Мьина, — продолжал искуситель Тан Тун, — так он же не наш, не институтский. Кто его вписал в наши бумаги, пусть тот и отвечает. Ну, что мы будем плакать о нем? Теперь его ищет полиция
Ла Тун пожал плечами с таким видом, как будто говорил: все равно неприятно.
— Ты хочешь оправдаться перед ректором? — вкрадчиво говорил Тан Тун. — Конечно, хочешь.
Ла Тун молчал.
— У нас ведь есть один шанс. Извините, товарищи, по-русски мне трудно…
И, наклонившись к Ла Туну, Тан Тун быстро и напористо заговорил по-бирмански. Толстяк слушал его с недоверчивым интересом.
— Да, но черт его задери!.. — воскликнул он вдруг по-русски. — Как мы узнаем, куда он ходил, если он будет спать трое суток?
— Ну и что? Подождем, когда спящий проснется, — спокойно возразил Тан Тун, но коллега не оценил его шутки.
— Как подождем? — воскликнул он и хотел вскочить, но Тан Тун удержал его за плечи. — А вдруг он умрет?
— Не умрет, здесь врач.
— Но ты же сам слышал, моряки нам сказали…
— Они не знали, что у нас здесь больной.
Ла Тун погрузился в угрюмое оцепенение. Должно быть, ему и самому не улыбалось оказаться сегодня вечером в тавойском гест-хаузе, но сомнения были слишком велики. Сами же приключения и поиски сокровищ его совершенно не интересовали. Он мог бы сказать, что с сегодняшнего дня на всю жизнь по горло сыт сокровищами. С другой стороны, какой блестящий шанс оправдать нашу неудачную экспедицию перед ректором У Эй Чу! Видя, что Ла Тун в тяжких сомнениях, я решил вмешаться.
— Послушайте, коллеги, не надо отпускать баркас. Пусть рыбаки отвезут нас к Змеиной пагоде.
Володя до сих пор не устает повторять, что это была совершенно гениальная реплика: «Старик, ну просто — мене, текел и этот, как его, упростим! Ты все исчислил, взвесил и разделил! Конгруэнтно!» Кстати сказать, Володя питал слабость к старинным изречениям и безбожно их перевирал. До сей поры ре знаю, было ли это игрой или следствием верхоглядства при чтении.
Но, кажется, я отвлекся. Я очень благодарен был Инке и Володе, что они не стали меня перебивать и дали возможность спокойно и последовательно изложить все наши соображения. Тан Тун был в восторге от нашей логики, Ла Тун же утешился мыслью, что «корабль» не надо отпускать, а значит, все еще можно поправить. Даже дерзкое «пусть отвезут нас», даже эта заявка устроила осторожного Ла Туна: по крайней мере, вся наша компания будет у него на глазах и не разбредется по окрестностям Маумагана.
Иными словами, через десять минут все было кончено, и мы впятером рысцой побежали к берегу, возле которого терпеливо покачивался рыбацкий баркас, Тимофей стоически перенес известие о том, что мы его покидаем: никакие сокровища мира не заставили бы его нарушить Гиппократову клятву. Он только вручил Тан Туну жестяную коробочку с сывороткой и шприцем и настоятельно призвал нас быть благоразумными. Володя больше веровал в бальзам миссис Рузи и время от времени ощупывал рукой баночку в кармане своих джинсов.
Держа одежду и обувь над головой, мы по грудь в воде (начинался прилив) добрались до баркаса и по очереди были втянуты на сухую теплую палубу. Близился вечер, времени было в обрез: тропические сумерки коротки.
Рыбаки весьма спокойно отнеслись к нашей просьбе подбросить нас до Змеиной пагоды. Им это было по дороге к дому и устраивало много больше, чем плавание в Тавой.
16
Мы плыли в виду невысокого берега, метрах в четырехстах от него. Океан был голубее и тише, чем какая-нибудь речка Медведица, лишь от нашего баркаса широко в обе стороны расходились толстые водяные усы, и одни только крупные глыбистые медузы, коричневато-зеленые, напоминали о том, что под нами густонаселенная тропическая вода. Предвечернее солнце высвечивало на берегу каждый пальмовый лист, каждую соломинку на крышах хижин, особенно отчетливо на фоне тянущихся к Таиланду окутанных золотистой дымкою гор.
Мы молчали, думая каждый о своем.
Тан Тун, как казалось мне, любовался сочетанием зеленовато-белесого цвета сваленных в кучу сетей с темно-коричневым цветом поплавков.
Инка, сидя на этих сетях в своей выгоревшей маечке и закатанных выше колен штанах, смотрела вдаль, щурясь от бриза, и печально улыбалась.
Володя лежал на голой палубе, подложив под затылок руки, и героически хмурился: он, конечно, немножечко нервничал, на, разумеется, ни о чем не жалел.
Ла Тун сидел, внешне невозмутимый, как Будда, точно так же подогнув под себя ноги, но пухлые ручки его были не канонически сложены на толстом животе, а на лице застыла какая-то обиженная улыбка: может быть, он предавался горестным размышлениям о том, что эти сумасшедшие (мы с Тан Туном) все-таки его провели.
Я же думал о том, каким нужно быть негодяем, чтобы, приставив лестницу, обдирать украшенную другими пагоду, беззащитную, неохраняемую, брошенную на произвол судьбы. Это худшее скотство, наверное, чем грабить новогоднюю елку в сиротском приюте: можно себе представить, с каким печальным изумлением смотрели на это средневековые жители Дельты, полуголые, нищие, молившиеся у этой пагоды, связывавшие с нею свои представления о справедливости, красоте и добре.
Мы приблизились к берегу и проплыли мимо рыбацкого поселка. Скопление хижин на сваях, окруженное кажущимся хаосом бамбуковых подмостков, перекладин, навесов, лесов: наверное, все это, как какой-нибудь музей имени Помпиду, подчинено было функциональной идее. Крыши серые, лохматые, на плоский берег вытянуты лодки. Тут же, в путанице лесов, как дома, строятся новые суденышки. Вместо улиц — светлые протоки мелкой воды, там детишки ловят сетками рыбу, всюду серо-серебристые гирлянды вяленой рыбы. Жители в соломенных шляпах, стоя по колено в воде, провожали наш баркас взглядами.
До сих пор палуба была совершенно безлюдна, экипаж нашего баркаса пил в шалаше зеленый чай. Но теперь, проплывая мимо поселка, все они пятеро вышли наружу и смотрели так, как будто прощались навсегда.
Со стороны открытого океана поселок от ветра был прикрыт лесистым мысом. Баркас наш медленно обогнул этот мыс, пахнуло ветром с мелкими брызгами — и мы увидели настоящую зеленую океанскую воду. Здесь были крупные волны, они бежали темно и поспешно, как волки с белыми головами.
— Ребята, пагода! — крикнула Инка.
Мы все вскочили. И точно: высоко над берегом на верхушке каменной черно-красной, как бы закопченной, глыбы ярко белела небольшая, как искорка, пагода. Рядом с нею на диком пустом берегу были набросаны такие же огромные темные камни. Те из них, которые откатились ближе к воде, сдерживали мощные удары волн, вода вокруг них бушевала.
Да, это была она, Змеиная пагода, другою она быть не могла. И как это здорово, черт возьми, что она оказалась именно такая! Одинокая, ясная, на диком пустом берегу.
Мотор заглох, в воду плюхнулись якоря, еще резче стал шум ветра и волн, зеленый рокот океана.
Один из рыбаков подошел к Ла Туну и, почтительно пригнувшись к нему, что-то сказал.
— Ближе не подойти, — перевел Ла Тун, — придется на челноках.
Володя, который давно уже с опаской поглядывал в кипящую у борта зеленую воду, сразу же оживился.
— На челноках? Отлично! Высадку разрешаю.
Два челнока были спущены на воду, мы побросали туда обувь, спустились сами. Я принял Инку на руки, усадил. Два рыбака сели за весла, в ожидании оглянулись на Ла Туна.
— Минуточку, — сказал нам Ла Тун и подал на борт какую-то команду.
Через минуту с баркаса спустили тяжелое, образца первой империалистической войны, ружье. Ла Тун принял ружье, с видом знатока осмотрел затвор, поставил ружье между колен.
— Мало ли что, — сказал он. — Золото — штука серьезная.
И мы поплыли к берегу.
Берег, кстати, оказался не таким уж пустынным: на песке между двумя валунами мы увидели лодку.
— Послушайте! — крикнул с соседнего челнока Тан Тун. — Двухмоторная, узнаете?
И в самом деле, это была лодка Зо Мьина.
— Захватывающе… — пробормотал Володя. — А кто умеет стрелять?
Вскоре мы увидели и самого ювелира. Весь перепачканный, какой-то рыжий, встрепанный, без очков, он сидел в тени огромного валуна и, не отрываясь, глядел на нас, прижимая к щеке платок.
Когда первый наш челнок ткнулся в песок рядом с моторной лодкой, Зо Мьин медленно поднялся. Глаза его были ужасны: слепые, белые, как будто сквозь них виднелось то вещество, которым наполнена его голова
Ла Тун с ружьем в руках и Тан Тун подошли к своему бывшему коллеге. У его ног на песке лежала матерчатая шанская сумка. Тан Тун пнул ее ногой — пустая.
Мы тоже высадились. Ла Тун что-то сказал Зо Мьину по-бирмански, тот быстро взглянул на нас и запальчиво ответил.
— При иностранцах не будет ни о чем говорить, — перевел нам Тан Тун.
Поняв, что конфиденциального разговора с коллегами не получится, Зо Мьин перешел на английский.
— Вы тоже опоздали. — Он криво усмехнулся и отнял платок от лица. На щеке у него была багровая ссадина. — Боост всех обманул.
— Боост давно уже там, где надо, — сказал Ла Тун, — а вот ты здесь. И отвечать за все придется тебе. Что было?
— Теперь уже неважно, — проговорил Зо Мьин.
— Это для тебя неважно, — ядовито сказал Тан Тун, — а для нас важно.
Зо Мьин засмеялся, закашлялся. Потом спрятал платок в карман и стал быстро говорить по-бирмански, делая округлые движения руками.
— Ого! — Тан Тун даже присвистнул от удивления. — Золотой шар с верхушки. Фут в диаметре, из кованого золота, с сапфировым поясом и бриллиантом — не помню, сколько каратов.
— Семьдесят шесть, — подсказал Зо Мьин и стал яростно ругаться по-немецки.
— Подожди, — остановил его Ла Тун. — Ты-то сам как здесь оказался?
— У меня было время подумать, — ответил Зо Мьин, сразу успокоившись. — Я припомнил все, что вез с собой Боост: мне надо было с самого начала это сделать Ботинки, резиновые перчатки, книга о змеях, ампулы с сывороткой… Больше он ничего не знал, знал только, что там должны быть змеи, много змей в одном месте, и именно в том месте, где это лежит.
Он помолчал и с беспокойством спросил:
— А вы как догадались?
— Точно так же, — спокойно ответил Ла Тун. — Не думай, что ты самый умный. Ну, веди, показывай свой наследство.
— Да, наследство! — вызывающе ответил Зо Мьин. — Это принадлежало мне по праву! Я слышал об этом шаре с самого детства.
Мы обулись и пошли к пагоде. Небольшая, в рост человека, свежевыбеленная, с простым, из поржавевшего железа, почерневшим «хти», она стояла на самом верху груды диких валунов, меж которыми мирно поплескивалась светлая морская вода. В зеленых лужицах копошились крабы.
— Дальше нельзя, — сказал вдруг Тан Тун и остановился. — Дальше пойдем только мы с Ла Туном и Зо Мьином.
— Почему? — возмутился наш храбрый Володя. — Мы же обутые.
— Именно поэтому, — коротко объяснил Тан Тун. — Это же пагода, здесь надо ходить босиком.
Володя так и ахнул.
— И вы хотите сказать…
— Конечно, — ответил Тан Тун.
Все трое бирманцев сняли свои сандалии и аккуратно поставили рядком на песок.
— Да, но Хаген… — пробормотал Володя.
— Ты же не Хаген, — остановила его Инка.
Помедлив немного, я оперся рукой о валун и стал разуваться. Нелепо было останавливаться здесь, на пороге, из-за простой протокольной формальности.
— Сашка! — вдруг отчаянно крикнула Инка.
Я вздрогнул и выпрямился.
— Послушай, Майя, — сказал я с возмущением. — Так можно сделать человека…
И не договорил. Инка и Володя, оба с помертвелыми лицами, смотрели на камень, на то самое место, о которое я только что опирался. В щели между двумя половинами валуна (я ее принял просто за трещину) выпирала, вздуваясь, светло-серая с коричневыми поперечными полосами спина змеи. Потом внезапно и очень быстро высунулась непропорционально маленькая головка. Мгновенное шевеление — и щель опустела.
— О господи, — проговорила Инка, прижимая руки к сердцу. — Сашенька, не ходи!
Но я, хотя от омерзения весь покрылся как будто бы тонкой корочкой льда, теперь уже не мог пойти на попятную.
— Побудьте здесь, — сказал я, скинув ботинки, и осторожно ступил на теплые, прогревшиеся за день камни.
Вспоминаю сейчас, как шли мы гуськом по камням — впереди Тан Тун, за ним Ла Тун, далее Зо Мьин и последний я, — и волосы встают дыбом на коже моих зимних ботинок. Это изящное выражение подарил мне Володя, я вставляю его в текст не потому, что оно мне ужасно нравится, а для того, чтобы доставить автору удовольствие.
— Нет, хватит с меня! — сказал вдруг Зо Мьин, круто повернулся и, толкнув меня плечом, быстро пошел вниз.
Ла Тун оглянулся и что-то крикнул одному из рыбаков, ожидавших нас возле лодок. Тот подобрал прислоненное к камню ружье.
Больше я не стал оглядываться, потому что буквально меж моими ступнями прошмыгнула длинная тонкая черно-серая змейка. Груда камней кишела, как террариум в Московском зоопарке, только змеи здесь были не за стеклом.
— Осторожнее, Александр Петрович! — крикнул мне по-русски Ла Тун.
— Ничего, — успокоил нас поджидавший у подножия пагоды Тан Тун, — мы идем босиком, и они нас не тронут.
— Ты так думаешь? — меланхолически проговорил, балансируя на верхушке валуна, Ла Тун.
— Ну, конечно, — сказал Тан Тун. — Рыбаки сюда каждый день ходят их кормить.
— Кого «их»? — спросил Ла Тун.
— А вот посмотрите. — Тан Тун кивнул на черную отдушину в груде камней.
Мы подошли, заглянули. Это было похоже на кадр из какого-нибудь фильма Хичкока… в более дешевых экранных поделках перед такими кадрами для слабонервных и женщин подается световой и звуковой сигнал: экран становится огненно-красным, и взвывает сирена. Да, Жоао Силвейра был большим докой по части захоронения кладов: мало того, что спрятать под одною пагодой то, что награблено на другой, — это идея далеко не ординарная, здесь же был еще и двойной замок. Что там ядовитые колючки, разбросанные вокруг клада в одном из приключенческих опусов… детская выдумка. Мне пришла даже в голову мысль, что Жоао Силвейра сам приказал построить пагодку на вершине этого террариума: он достаточно хорошо изучил психологию бирманцев, которые никогда не станут разбирать поставленную кем-то пагоду, даже если она заброшена и вся обомшела, по всей Бирме из-за этого пропадают сотни тысяч земельных участков. Но позднее выяснилось, что я все же не прав — Змеиная пагода стояла здесь задолго до появления в Индокитае португальцев. Я переоценивал Жоао Силвейру: ревностному католику даже в голову не могла прийти мысль своими руками воздвигнуть языческий храм.
Ступа пагодки была ухожена и совсем недавно побелена, камни у ее подошвы уставлены чашечками с остатками какой-то еды, а из темного провала доносилось глухое шипение.
— Вы не там смотрите! — крикнул нам снизу Зо Мьин. — Идите на противоположную сторону!
Мы осторожно обошли вокруг ступы и наткнулись на свежеотваленный камень. В основании пагоды открывалась глубокая ниша, змей в ней не было, только древесная труха, смешанная с белым песком.
— Здоровый, черт, — с уважением заметил Тан Тун, трогая босой ногой камень. — В одиночку старался.
— Жалко, жалко, — пробормотал Ла Тун и заглянул в нишу, почти засунув туда голову.
Тут сверху на плечо ему тяжело шлепнулась черно-красная змея. Точнее, она показалась мне черно-красной (Тан Тун уверял, что красные у нее были только глаза): резко зашипев, змея извернулась и исчезла между камнями.
Реакция Ла Туна оказалась на удивление замедленной, он выпрямился, обернулся, поправил всклокоченные волосы.
— А что такое? — спросил он.
— Ничего, ветка, — как можно спокойнее ответил Тан Тун. — Давай посмотрю, нет ли царапины.
Мы тщательно осмотрели плечо — царапин не было.
— А я думал, змея, — простодушно сказал Ла Тун, и мы все трое принялись хохотать как помешанные.
— Ну, что у вас там? — крикнула, заходя с другой стороны, Инка. — Нашли что-нибудь?
— Нашли! — отозвался я. — Камень отвернутый, на нем буквы высечены и цифры: АД 1618.
— И больше ничего?
— Пусто.
Нам очень хотелось поскорее убраться отсюда, но все-таки мы обошли подошву ступы несколько раз, тщательно осматривая камни.
— Нет, — сказал наконец Ла Тун, — Боост знал, с какой стороны искать. Больше ничего не тронуто.
— Если это тронуто Боостом, — проговорил я.
— А кем же еще? — возразил Тан Тун. — Бирманец не тронет.
«А Зо Мьин?» — мог бы спросить я, но не стал, потому что эта мысль пришла в голову и обоим моим коллегам.
— Нет, пожалуй, это все-таки сделал Боост, — задумчиво проговорил Ла Тун. — Посмотрите, там что-то блестит…
Он хотел было вновь сунуть голову в нишу, но передумал. Пробормотав что-то по-бирмански, зашагал по камням вокруг пагоды. Если бы толстяк знал, что за ветка хлестнула его по плечу, он не ходил бы так уверенно. Оказавшись за ступой, он крикнул что-то рыбакам и через минуту вернулся с длинной суковатой палкой.
Мы молча наблюдали, стоя за его спиной, как он копается палкой в трухе на дне ниши.
— Ага! — торжествующе крикнул он, и Зо Мьин, давно уже приплясывавший внизу на мокром камне у самой кромки прибоя, начал подниматься к нам. — Нашел!
Но это была всего лишь пустая ампула.
— Вот здесь она его и ждала, — проговорил Тан Тун.
— Ну, хорошо, — сказал я, — а где перчатки?
Мы остановились в нерешительности. Я живо представил себе, как все это происходило: вот Хаген наклонился над нишей, вот запустил туда руку, почувствовал укус, выпрямился, может быть, прошипел «Х-химмель!», оглянулся. Вокруг — только небо и океан. Лихорадочно сдернул перчатки, достал шприц, сделал инъекцию, нажал кнопку селф-таймера на часах… Перчатки должны быть брошены где-то поблизости, но их не было ни в яме, ни среди камней. А шприц? А сумка? В чем-то надо ЭТО нести, не в пустых же руках. Спрятал? Зачем? Он понимал, что времени у него мало, надо возвращаться к людям, к нам, к Тимофею.
Мы осторожно спустились вниз, на песок.
— Что, пусто? — злорадно спросил нас Зо Мьин. — Герр Боост ничего там не забыл?
— Ты отдыхай, дорогой, — сказал ему Тан Тун. — У тебя впереди много трудностей.
И хотя он говорил по-русски, Зо Мьин отлично его понял. Отошел, угрюмо сел на борт своей лодки.
— По берегу он вряд ли пошел, — сказал Ла Тун. — Далеко, надо идти мимо леса, потом мимо поселка. А тут, — он показал рукой, — должна быть прямая дорога к Маумагану.
Мы огляделись: песок между камнями был весь истоптан. Пока мы находились наверху, Володя с Инкой и Зо Мьином в нетерпении бегали вокруг Змеиной горки.
Между тем солнце начинало садиться, через каких-нибудь полчаса станет смеркаться. Рыбаки с баркаса что-то кричали нам, пора было возвращаться.
— Смотрите, — сказала вдруг Инка, — вот здесь он сидел.
Мы подошли: возле большого покатого валуна в песке отпечатались следы ботинок.
— Осторожно, не топчитесь вокруг, — сказал я. — Надо смерить: может быть, это наши.
Нет, наши следы не подходили. Здесь и в самом деле сидел герр Боост. Должно быть, он уже почувствовал себя плохо: опустился на камень, вытянул ноги, глубоко врывшись каблуками в песок. Встал, пошел между камнями. Дальше, на гальке и ракушечнике, занесенных сюда длинным языком прилива, следов не было, но возле сухой жесткой травы у кустов они снова появились.
— Смотрите, упал, — сказал Володя.
И точно, песок изрыт, трава вмята в почву руками.
— У него руки были все в мелких порезах от травы, — я обратила внимание, — сказала Инка. — Пришлось обработать йодом.
— Значит, он уже был без перчаток, — сказал Володя.
— А может быть, перчаток и вообще не было? — спросил Тан Тун.
Мы вопросительно посмотрели на Инку.
— Были! — уверенно сказала она.
Мы сделали еще несколько шагов. Меж кустами чернела опрокинутая вверх днищем полусгнившая лодка. Она лежала здесь уже давно: борта ее глубоко ушли в почву. Я обернулся: «коитаду» Зо Мьин тупо смотрел в нашу сторону, он ведь не знал, что Хаген ушел отсюда с пустыми руками.
— А если перевернуть? — Володя решительно взялся за киль лодки.
— А если там змейки? — проговорила Инка.
Володя отпрянул.
Дальше следы выходили прямо на тропинку. Тропинка была настолько плотно утоптана, что на ней ничего нельзя было обнаружить.
Тан Тун обошел вокруг лодки, наклонился и показал нам на дыру, зияющую в борту.
— Здесь, — сказал он с уверенностью. И без колебаний сунул руку в дыру.
Столпившись вокруг, мы с беспокойством за ним наблюдали. Вдруг Тан Тун коротко охнул и сел на песок.
— Что? — вскрикнула Инка. — Тан Тунчик, миленький, что? Дай руку! Покажи руку!
Странно улыбаясь, Тан Тун потянул руку из-под лодки, в пальцах ее было зажато черное, длинное, блестящее, пугающе длинное. Мы оцепенели.
— Испугался, — виновато сказал Тан Тун и вытянул черную сумку на «молнии» и на длинном ремне. — Фу, противно.
Присев на корточки, мы наблюдали, как Тан Тун открывает «молнию». Внутри были длинные перчатки из плотной темно-зеленой резины, вывернутые наизнанку, блестящие от сухого талька, коробочка со шприцем…
И вот мы увидели это.
— Чинлон, — улыбаясь сказал Л а Тун.
И правда, размерами и внешним видом это было похоже на плетеный, полый внутри мяч для местной национальной игры. Только мяч этот был весь сплетен из спаянных брошей, серег, колец, заколок, медальонов, нагрудных украшений, браслетов, ожерелий, вензелей, фигурок павлинов, бабочек, цветов, обезьян, лебедей, львов и газелей, танцоров и карликов, чудовищ с высунутыми языками и вывороченными ноздрями… и все это было усыпано темно-красными, темно-зелеными, темно-синими и просто черными бугорками, в которых угадывались потемневшие от времени камни…
Подняв шар обеими руками, Тан Тун передал его Ла Туну. Тот взял «чинлон» на плечо, словно спортивное ядро, крикнул:
— Ого! Девять висов.
Ла Тун ненамного ошибся: шар весил около пуда, а украшений, из которых он был составлен, в спокойной обстановке мы насчитали больше двухсот. И все из чистого золота: взяв горсть песку, Ла Тун потер легонько бок шара, и мы увидели, как засветился красноватым металлом кованый обруч, инкрустированный тремя рядами могонских сапфиров. А на верхушке шара сиял темновато-прозрачный огромный бриллиант, называвшийся в свое время «Звезда Сириама».
Так вот какой сюрприз готовил нам (или себе одному) профессор Боост. Вот из-за чего мы чуть не рухнули со своим «джипом» под откос. Это было маленькое круглое чудо, сделанное с изяществом и с любовью — с любовью, тем более нам непонятною, что видеть эту красоту на верхушке пагоды могли одни только птицы: снизу, от подножия ступы, шар казался бы лишь крохотной золотой искоркой. Теперь эта искорка будет мерцать там, где ей полагается, или займет свое место в музее. Жадные до чужого руки не стали бы беречь это сокровище в целости: дивное сплетение безумных фигур было бы разбито на части, сплющено, расплавлено, распродано, исчезло бы. Теперь не исчезнет.
— Зо Мьин! — крикнул, подняв голову, Тан Тун. — Маун Зо Мьин! Иди сюда, посмотри!
Зо Мьин медленно встал и снова опустился на борт своей лодки. Ноги отказывались ему служить…
Мы молчали, думая каждый о своем.
Тан Тун, как казалось мне, любовался сочетанием зеленовато-белесого цвета сваленных в кучу сетей с темно-коричневым цветом поплавков.
Инка, сидя на этих сетях в своей выгоревшей маечке и закатанных выше колен штанах, смотрела вдаль, щурясь от бриза, и печально улыбалась.
Володя лежал на голой палубе, подложив под затылок руки, и героически хмурился: он, конечно, немножечко нервничал, на, разумеется, ни о чем не жалел.
Ла Тун сидел, внешне невозмутимый, как Будда, точно так же подогнув под себя ноги, но пухлые ручки его были не канонически сложены на толстом животе, а на лице застыла какая-то обиженная улыбка: может быть, он предавался горестным размышлениям о том, что эти сумасшедшие (мы с Тан Туном) все-таки его провели.
Я же думал о том, каким нужно быть негодяем, чтобы, приставив лестницу, обдирать украшенную другими пагоду, беззащитную, неохраняемую, брошенную на произвол судьбы. Это худшее скотство, наверное, чем грабить новогоднюю елку в сиротском приюте: можно себе представить, с каким печальным изумлением смотрели на это средневековые жители Дельты, полуголые, нищие, молившиеся у этой пагоды, связывавшие с нею свои представления о справедливости, красоте и добре.
Мы приблизились к берегу и проплыли мимо рыбацкого поселка. Скопление хижин на сваях, окруженное кажущимся хаосом бамбуковых подмостков, перекладин, навесов, лесов: наверное, все это, как какой-нибудь музей имени Помпиду, подчинено было функциональной идее. Крыши серые, лохматые, на плоский берег вытянуты лодки. Тут же, в путанице лесов, как дома, строятся новые суденышки. Вместо улиц — светлые протоки мелкой воды, там детишки ловят сетками рыбу, всюду серо-серебристые гирлянды вяленой рыбы. Жители в соломенных шляпах, стоя по колено в воде, провожали наш баркас взглядами.
До сих пор палуба была совершенно безлюдна, экипаж нашего баркаса пил в шалаше зеленый чай. Но теперь, проплывая мимо поселка, все они пятеро вышли наружу и смотрели так, как будто прощались навсегда.
Со стороны открытого океана поселок от ветра был прикрыт лесистым мысом. Баркас наш медленно обогнул этот мыс, пахнуло ветром с мелкими брызгами — и мы увидели настоящую зеленую океанскую воду. Здесь были крупные волны, они бежали темно и поспешно, как волки с белыми головами.
— Ребята, пагода! — крикнула Инка.
Мы все вскочили. И точно: высоко над берегом на верхушке каменной черно-красной, как бы закопченной, глыбы ярко белела небольшая, как искорка, пагода. Рядом с нею на диком пустом берегу были набросаны такие же огромные темные камни. Те из них, которые откатились ближе к воде, сдерживали мощные удары волн, вода вокруг них бушевала.
Да, это была она, Змеиная пагода, другою она быть не могла. И как это здорово, черт возьми, что она оказалась именно такая! Одинокая, ясная, на диком пустом берегу.
Мотор заглох, в воду плюхнулись якоря, еще резче стал шум ветра и волн, зеленый рокот океана.
Один из рыбаков подошел к Ла Туну и, почтительно пригнувшись к нему, что-то сказал.
— Ближе не подойти, — перевел Ла Тун, — придется на челноках.
Володя, который давно уже с опаской поглядывал в кипящую у борта зеленую воду, сразу же оживился.
— На челноках? Отлично! Высадку разрешаю.
Два челнока были спущены на воду, мы побросали туда обувь, спустились сами. Я принял Инку на руки, усадил. Два рыбака сели за весла, в ожидании оглянулись на Ла Туна.
— Минуточку, — сказал нам Ла Тун и подал на борт какую-то команду.
Через минуту с баркаса спустили тяжелое, образца первой империалистической войны, ружье. Ла Тун принял ружье, с видом знатока осмотрел затвор, поставил ружье между колен.
— Мало ли что, — сказал он. — Золото — штука серьезная.
И мы поплыли к берегу.
Берег, кстати, оказался не таким уж пустынным: на песке между двумя валунами мы увидели лодку.
— Послушайте! — крикнул с соседнего челнока Тан Тун. — Двухмоторная, узнаете?
И в самом деле, это была лодка Зо Мьина.
— Захватывающе… — пробормотал Володя. — А кто умеет стрелять?
Вскоре мы увидели и самого ювелира. Весь перепачканный, какой-то рыжий, встрепанный, без очков, он сидел в тени огромного валуна и, не отрываясь, глядел на нас, прижимая к щеке платок.
Когда первый наш челнок ткнулся в песок рядом с моторной лодкой, Зо Мьин медленно поднялся. Глаза его были ужасны: слепые, белые, как будто сквозь них виднелось то вещество, которым наполнена его голова
Ла Тун с ружьем в руках и Тан Тун подошли к своему бывшему коллеге. У его ног на песке лежала матерчатая шанская сумка. Тан Тун пнул ее ногой — пустая.
Мы тоже высадились. Ла Тун что-то сказал Зо Мьину по-бирмански, тот быстро взглянул на нас и запальчиво ответил.
— При иностранцах не будет ни о чем говорить, — перевел нам Тан Тун.
Поняв, что конфиденциального разговора с коллегами не получится, Зо Мьин перешел на английский.
— Вы тоже опоздали. — Он криво усмехнулся и отнял платок от лица. На щеке у него была багровая ссадина. — Боост всех обманул.
— Боост давно уже там, где надо, — сказал Ла Тун, — а вот ты здесь. И отвечать за все придется тебе. Что было?
— Теперь уже неважно, — проговорил Зо Мьин.
— Это для тебя неважно, — ядовито сказал Тан Тун, — а для нас важно.
Зо Мьин засмеялся, закашлялся. Потом спрятал платок в карман и стал быстро говорить по-бирмански, делая округлые движения руками.
— Ого! — Тан Тун даже присвистнул от удивления. — Золотой шар с верхушки. Фут в диаметре, из кованого золота, с сапфировым поясом и бриллиантом — не помню, сколько каратов.
— Семьдесят шесть, — подсказал Зо Мьин и стал яростно ругаться по-немецки.
— Подожди, — остановил его Ла Тун. — Ты-то сам как здесь оказался?
— У меня было время подумать, — ответил Зо Мьин, сразу успокоившись. — Я припомнил все, что вез с собой Боост: мне надо было с самого начала это сделать Ботинки, резиновые перчатки, книга о змеях, ампулы с сывороткой… Больше он ничего не знал, знал только, что там должны быть змеи, много змей в одном месте, и именно в том месте, где это лежит.
Он помолчал и с беспокойством спросил:
— А вы как догадались?
— Точно так же, — спокойно ответил Ла Тун. — Не думай, что ты самый умный. Ну, веди, показывай свой наследство.
— Да, наследство! — вызывающе ответил Зо Мьин. — Это принадлежало мне по праву! Я слышал об этом шаре с самого детства.
Мы обулись и пошли к пагоде. Небольшая, в рост человека, свежевыбеленная, с простым, из поржавевшего железа, почерневшим «хти», она стояла на самом верху груды диких валунов, меж которыми мирно поплескивалась светлая морская вода. В зеленых лужицах копошились крабы.
— Дальше нельзя, — сказал вдруг Тан Тун и остановился. — Дальше пойдем только мы с Ла Туном и Зо Мьином.
— Почему? — возмутился наш храбрый Володя. — Мы же обутые.
— Именно поэтому, — коротко объяснил Тан Тун. — Это же пагода, здесь надо ходить босиком.
Володя так и ахнул.
— И вы хотите сказать…
— Конечно, — ответил Тан Тун.
Все трое бирманцев сняли свои сандалии и аккуратно поставили рядком на песок.
— Да, но Хаген… — пробормотал Володя.
— Ты же не Хаген, — остановила его Инка.
Помедлив немного, я оперся рукой о валун и стал разуваться. Нелепо было останавливаться здесь, на пороге, из-за простой протокольной формальности.
— Сашка! — вдруг отчаянно крикнула Инка.
Я вздрогнул и выпрямился.
— Послушай, Майя, — сказал я с возмущением. — Так можно сделать человека…
И не договорил. Инка и Володя, оба с помертвелыми лицами, смотрели на камень, на то самое место, о которое я только что опирался. В щели между двумя половинами валуна (я ее принял просто за трещину) выпирала, вздуваясь, светло-серая с коричневыми поперечными полосами спина змеи. Потом внезапно и очень быстро высунулась непропорционально маленькая головка. Мгновенное шевеление — и щель опустела.
— О господи, — проговорила Инка, прижимая руки к сердцу. — Сашенька, не ходи!
Но я, хотя от омерзения весь покрылся как будто бы тонкой корочкой льда, теперь уже не мог пойти на попятную.
— Побудьте здесь, — сказал я, скинув ботинки, и осторожно ступил на теплые, прогревшиеся за день камни.
Вспоминаю сейчас, как шли мы гуськом по камням — впереди Тан Тун, за ним Ла Тун, далее Зо Мьин и последний я, — и волосы встают дыбом на коже моих зимних ботинок. Это изящное выражение подарил мне Володя, я вставляю его в текст не потому, что оно мне ужасно нравится, а для того, чтобы доставить автору удовольствие.
— Нет, хватит с меня! — сказал вдруг Зо Мьин, круто повернулся и, толкнув меня плечом, быстро пошел вниз.
Ла Тун оглянулся и что-то крикнул одному из рыбаков, ожидавших нас возле лодок. Тот подобрал прислоненное к камню ружье.
Больше я не стал оглядываться, потому что буквально меж моими ступнями прошмыгнула длинная тонкая черно-серая змейка. Груда камней кишела, как террариум в Московском зоопарке, только змеи здесь были не за стеклом.
— Осторожнее, Александр Петрович! — крикнул мне по-русски Ла Тун.
— Ничего, — успокоил нас поджидавший у подножия пагоды Тан Тун, — мы идем босиком, и они нас не тронут.
— Ты так думаешь? — меланхолически проговорил, балансируя на верхушке валуна, Ла Тун.
— Ну, конечно, — сказал Тан Тун. — Рыбаки сюда каждый день ходят их кормить.
— Кого «их»? — спросил Ла Тун.
— А вот посмотрите. — Тан Тун кивнул на черную отдушину в груде камней.
Мы подошли, заглянули. Это было похоже на кадр из какого-нибудь фильма Хичкока… в более дешевых экранных поделках перед такими кадрами для слабонервных и женщин подается световой и звуковой сигнал: экран становится огненно-красным, и взвывает сирена. Да, Жоао Силвейра был большим докой по части захоронения кладов: мало того, что спрятать под одною пагодой то, что награблено на другой, — это идея далеко не ординарная, здесь же был еще и двойной замок. Что там ядовитые колючки, разбросанные вокруг клада в одном из приключенческих опусов… детская выдумка. Мне пришла даже в голову мысль, что Жоао Силвейра сам приказал построить пагодку на вершине этого террариума: он достаточно хорошо изучил психологию бирманцев, которые никогда не станут разбирать поставленную кем-то пагоду, даже если она заброшена и вся обомшела, по всей Бирме из-за этого пропадают сотни тысяч земельных участков. Но позднее выяснилось, что я все же не прав — Змеиная пагода стояла здесь задолго до появления в Индокитае португальцев. Я переоценивал Жоао Силвейру: ревностному католику даже в голову не могла прийти мысль своими руками воздвигнуть языческий храм.
Ступа пагодки была ухожена и совсем недавно побелена, камни у ее подошвы уставлены чашечками с остатками какой-то еды, а из темного провала доносилось глухое шипение.
— Вы не там смотрите! — крикнул нам снизу Зо Мьин. — Идите на противоположную сторону!
Мы осторожно обошли вокруг ступы и наткнулись на свежеотваленный камень. В основании пагоды открывалась глубокая ниша, змей в ней не было, только древесная труха, смешанная с белым песком.
— Здоровый, черт, — с уважением заметил Тан Тун, трогая босой ногой камень. — В одиночку старался.
— Жалко, жалко, — пробормотал Ла Тун и заглянул в нишу, почти засунув туда голову.
Тут сверху на плечо ему тяжело шлепнулась черно-красная змея. Точнее, она показалась мне черно-красной (Тан Тун уверял, что красные у нее были только глаза): резко зашипев, змея извернулась и исчезла между камнями.
Реакция Ла Туна оказалась на удивление замедленной, он выпрямился, обернулся, поправил всклокоченные волосы.
— А что такое? — спросил он.
— Ничего, ветка, — как можно спокойнее ответил Тан Тун. — Давай посмотрю, нет ли царапины.
Мы тщательно осмотрели плечо — царапин не было.
— А я думал, змея, — простодушно сказал Ла Тун, и мы все трое принялись хохотать как помешанные.
— Ну, что у вас там? — крикнула, заходя с другой стороны, Инка. — Нашли что-нибудь?
— Нашли! — отозвался я. — Камень отвернутый, на нем буквы высечены и цифры: АД 1618.
— И больше ничего?
— Пусто.
Нам очень хотелось поскорее убраться отсюда, но все-таки мы обошли подошву ступы несколько раз, тщательно осматривая камни.
— Нет, — сказал наконец Ла Тун, — Боост знал, с какой стороны искать. Больше ничего не тронуто.
— Если это тронуто Боостом, — проговорил я.
— А кем же еще? — возразил Тан Тун. — Бирманец не тронет.
«А Зо Мьин?» — мог бы спросить я, но не стал, потому что эта мысль пришла в голову и обоим моим коллегам.
— Нет, пожалуй, это все-таки сделал Боост, — задумчиво проговорил Ла Тун. — Посмотрите, там что-то блестит…
Он хотел было вновь сунуть голову в нишу, но передумал. Пробормотав что-то по-бирмански, зашагал по камням вокруг пагоды. Если бы толстяк знал, что за ветка хлестнула его по плечу, он не ходил бы так уверенно. Оказавшись за ступой, он крикнул что-то рыбакам и через минуту вернулся с длинной суковатой палкой.
Мы молча наблюдали, стоя за его спиной, как он копается палкой в трухе на дне ниши.
— Ага! — торжествующе крикнул он, и Зо Мьин, давно уже приплясывавший внизу на мокром камне у самой кромки прибоя, начал подниматься к нам. — Нашел!
Но это была всего лишь пустая ампула.
— Вот здесь она его и ждала, — проговорил Тан Тун.
— Ну, хорошо, — сказал я, — а где перчатки?
Мы остановились в нерешительности. Я живо представил себе, как все это происходило: вот Хаген наклонился над нишей, вот запустил туда руку, почувствовал укус, выпрямился, может быть, прошипел «Х-химмель!», оглянулся. Вокруг — только небо и океан. Лихорадочно сдернул перчатки, достал шприц, сделал инъекцию, нажал кнопку селф-таймера на часах… Перчатки должны быть брошены где-то поблизости, но их не было ни в яме, ни среди камней. А шприц? А сумка? В чем-то надо ЭТО нести, не в пустых же руках. Спрятал? Зачем? Он понимал, что времени у него мало, надо возвращаться к людям, к нам, к Тимофею.
Мы осторожно спустились вниз, на песок.
— Что, пусто? — злорадно спросил нас Зо Мьин. — Герр Боост ничего там не забыл?
— Ты отдыхай, дорогой, — сказал ему Тан Тун. — У тебя впереди много трудностей.
И хотя он говорил по-русски, Зо Мьин отлично его понял. Отошел, угрюмо сел на борт своей лодки.
— По берегу он вряд ли пошел, — сказал Ла Тун. — Далеко, надо идти мимо леса, потом мимо поселка. А тут, — он показал рукой, — должна быть прямая дорога к Маумагану.
Мы огляделись: песок между камнями был весь истоптан. Пока мы находились наверху, Володя с Инкой и Зо Мьином в нетерпении бегали вокруг Змеиной горки.
Между тем солнце начинало садиться, через каких-нибудь полчаса станет смеркаться. Рыбаки с баркаса что-то кричали нам, пора было возвращаться.
— Смотрите, — сказала вдруг Инка, — вот здесь он сидел.
Мы подошли: возле большого покатого валуна в песке отпечатались следы ботинок.
— Осторожно, не топчитесь вокруг, — сказал я. — Надо смерить: может быть, это наши.
Нет, наши следы не подходили. Здесь и в самом деле сидел герр Боост. Должно быть, он уже почувствовал себя плохо: опустился на камень, вытянул ноги, глубоко врывшись каблуками в песок. Встал, пошел между камнями. Дальше, на гальке и ракушечнике, занесенных сюда длинным языком прилива, следов не было, но возле сухой жесткой травы у кустов они снова появились.
— Смотрите, упал, — сказал Володя.
И точно, песок изрыт, трава вмята в почву руками.
— У него руки были все в мелких порезах от травы, — я обратила внимание, — сказала Инка. — Пришлось обработать йодом.
— Значит, он уже был без перчаток, — сказал Володя.
— А может быть, перчаток и вообще не было? — спросил Тан Тун.
Мы вопросительно посмотрели на Инку.
— Были! — уверенно сказала она.
Мы сделали еще несколько шагов. Меж кустами чернела опрокинутая вверх днищем полусгнившая лодка. Она лежала здесь уже давно: борта ее глубоко ушли в почву. Я обернулся: «коитаду» Зо Мьин тупо смотрел в нашу сторону, он ведь не знал, что Хаген ушел отсюда с пустыми руками.
— А если перевернуть? — Володя решительно взялся за киль лодки.
— А если там змейки? — проговорила Инка.
Володя отпрянул.
Дальше следы выходили прямо на тропинку. Тропинка была настолько плотно утоптана, что на ней ничего нельзя было обнаружить.
Тан Тун обошел вокруг лодки, наклонился и показал нам на дыру, зияющую в борту.
— Здесь, — сказал он с уверенностью. И без колебаний сунул руку в дыру.
Столпившись вокруг, мы с беспокойством за ним наблюдали. Вдруг Тан Тун коротко охнул и сел на песок.
— Что? — вскрикнула Инка. — Тан Тунчик, миленький, что? Дай руку! Покажи руку!
Странно улыбаясь, Тан Тун потянул руку из-под лодки, в пальцах ее было зажато черное, длинное, блестящее, пугающе длинное. Мы оцепенели.
— Испугался, — виновато сказал Тан Тун и вытянул черную сумку на «молнии» и на длинном ремне. — Фу, противно.
Присев на корточки, мы наблюдали, как Тан Тун открывает «молнию». Внутри были длинные перчатки из плотной темно-зеленой резины, вывернутые наизнанку, блестящие от сухого талька, коробочка со шприцем…
И вот мы увидели это.
— Чинлон, — улыбаясь сказал Л а Тун.
И правда, размерами и внешним видом это было похоже на плетеный, полый внутри мяч для местной национальной игры. Только мяч этот был весь сплетен из спаянных брошей, серег, колец, заколок, медальонов, нагрудных украшений, браслетов, ожерелий, вензелей, фигурок павлинов, бабочек, цветов, обезьян, лебедей, львов и газелей, танцоров и карликов, чудовищ с высунутыми языками и вывороченными ноздрями… и все это было усыпано темно-красными, темно-зелеными, темно-синими и просто черными бугорками, в которых угадывались потемневшие от времени камни…
Подняв шар обеими руками, Тан Тун передал его Ла Туну. Тот взял «чинлон» на плечо, словно спортивное ядро, крикнул:
— Ого! Девять висов.
Ла Тун ненамного ошибся: шар весил около пуда, а украшений, из которых он был составлен, в спокойной обстановке мы насчитали больше двухсот. И все из чистого золота: взяв горсть песку, Ла Тун потер легонько бок шара, и мы увидели, как засветился красноватым металлом кованый обруч, инкрустированный тремя рядами могонских сапфиров. А на верхушке шара сиял темновато-прозрачный огромный бриллиант, называвшийся в свое время «Звезда Сириама».
Так вот какой сюрприз готовил нам (или себе одному) профессор Боост. Вот из-за чего мы чуть не рухнули со своим «джипом» под откос. Это было маленькое круглое чудо, сделанное с изяществом и с любовью — с любовью, тем более нам непонятною, что видеть эту красоту на верхушке пагоды могли одни только птицы: снизу, от подножия ступы, шар казался бы лишь крохотной золотой искоркой. Теперь эта искорка будет мерцать там, где ей полагается, или займет свое место в музее. Жадные до чужого руки не стали бы беречь это сокровище в целости: дивное сплетение безумных фигур было бы разбито на части, сплющено, расплавлено, распродано, исчезло бы. Теперь не исчезнет.
— Зо Мьин! — крикнул, подняв голову, Тан Тун. — Маун Зо Мьин! Иди сюда, посмотри!
Зо Мьин медленно встал и снова опустился на борт своей лодки. Ноги отказывались ему служить…