Страница:
Поскольку Дао «самоналично и неизменяемо» (еще один его синоним – «постоянство»), оно само определяет суть и смысл любого действия. От идущего по пути постижения Дао требуется лишь следовать постоянным изменениям духа, происходящим в соответствии с Дао.
Многие понятия китайской натурфилософии находили свое отражение в ушу. Например, считалось, что Великий предел рождает «пять стихий» – «металл», «огонь», «вода», «дерево», «земля». В «чистом виде» они не существуют, но вечно находятся в состоянии взаимоперехода, «взаимопорождения». По такому же принципу строится структура одного из самых сложных стилей ушу – синъицюань. В нем существует пять базовых приемов, названных по именам «пяти стихий». Так, рубящий удар ребром ладони соответствует стихии «металл» и соотносится с образом металлического топора, срубающего дерево. Каждую «стихию» натурфилософия связывает с определенным набором природных реалий – запахом, вкусом, цветом, стороной света, временем года и т. д., в том числе с внутренними органами. «Металлу» соответствует внутренний орган – легкие и их «внешний представитель» – нос. При таком ударе следует «стимулировать ци легких», а также сконцентрироваться на прохождении ци внутри организма по особым «каналам». Таким образом, всего лишь один удар мог «запустить» в человеке сложнейший комплекс «небесно-человеческих» соответствий, вводя его в единый ритм с космосом.
Похожим образом строится тренировка и в стиле багуачжан, где каждому базовому движению соответствует одна из 64 гексаграмм – графических схем, состоящих из сочетания шести целых и прерывистых линий. Гексаграмма символизирует душевное состояние человека, природную стихию, например, тайфун, дождь, другие процессы и явления, характер развития ситуации (прогресс, успех, крах и т. д.). Посредством взаиморасположения гексаграмм могут быть описаны самые разнообразные процессы и действия. Каждой части тела человека также соответствует гексаграмма или составляющие ее элементы. Выполняя движения, боец тем самым порождает в себе взаимопереход гексаграмм – процесс космических изменений. При этом весь комплекс выполняется по кругу (точнее по нескольким взаимопереходящим кругам), что символизирует целостность и бесконечность Небесного круга – жизненного цикла Вселенной. Так ушу превращается во «внутреннее» искусство переживания Дао, становится дорогой к слиянию человека с ним.
Мастер Сунь Лутан объяснял: «Практика кулачного искусства не заключена в каких-то формах, но лишь в целостности и полноте одухотворенного ци. Когда одухотворенное ци целостно, то и формы становятся завершенными, к тому же обретаешь подвижность и устраняешь закупорки ци». Это значит, что внутренняя циркуляция ци (т. е. внутренняя форма) определяет правильность и завершенность всякого внешнего движения как в ушу, так и вообще в жизни человека. В момент занятий ушу он переживает полноту собственной природы.
Постигая великое в неприметном
Гунфу и «искусство Дао»
В потоке «истинной традиции»
Передача дара
Передача истины – передача тайны
Многие понятия китайской натурфилософии находили свое отражение в ушу. Например, считалось, что Великий предел рождает «пять стихий» – «металл», «огонь», «вода», «дерево», «земля». В «чистом виде» они не существуют, но вечно находятся в состоянии взаимоперехода, «взаимопорождения». По такому же принципу строится структура одного из самых сложных стилей ушу – синъицюань. В нем существует пять базовых приемов, названных по именам «пяти стихий». Так, рубящий удар ребром ладони соответствует стихии «металл» и соотносится с образом металлического топора, срубающего дерево. Каждую «стихию» натурфилософия связывает с определенным набором природных реалий – запахом, вкусом, цветом, стороной света, временем года и т. д., в том числе с внутренними органами. «Металлу» соответствует внутренний орган – легкие и их «внешний представитель» – нос. При таком ударе следует «стимулировать ци легких», а также сконцентрироваться на прохождении ци внутри организма по особым «каналам». Таким образом, всего лишь один удар мог «запустить» в человеке сложнейший комплекс «небесно-человеческих» соответствий, вводя его в единый ритм с космосом.
Похожим образом строится тренировка и в стиле багуачжан, где каждому базовому движению соответствует одна из 64 гексаграмм – графических схем, состоящих из сочетания шести целых и прерывистых линий. Гексаграмма символизирует душевное состояние человека, природную стихию, например, тайфун, дождь, другие процессы и явления, характер развития ситуации (прогресс, успех, крах и т. д.). Посредством взаиморасположения гексаграмм могут быть описаны самые разнообразные процессы и действия. Каждой части тела человека также соответствует гексаграмма или составляющие ее элементы. Выполняя движения, боец тем самым порождает в себе взаимопереход гексаграмм – процесс космических изменений. При этом весь комплекс выполняется по кругу (точнее по нескольким взаимопереходящим кругам), что символизирует целостность и бесконечность Небесного круга – жизненного цикла Вселенной. Так ушу превращается во «внутреннее» искусство переживания Дао, становится дорогой к слиянию человека с ним.
Мастер Сунь Лутан объяснял: «Практика кулачного искусства не заключена в каких-то формах, но лишь в целостности и полноте одухотворенного ци. Когда одухотворенное ци целостно, то и формы становятся завершенными, к тому же обретаешь подвижность и устраняешь закупорки ци». Это значит, что внутренняя циркуляция ци (т. е. внутренняя форма) определяет правильность и завершенность всякого внешнего движения как в ушу, так и вообще в жизни человека. В момент занятий ушу он переживает полноту собственной природы.
Постигая великое в неприметном
Путь Дао – это бесформенное и безымянное начало конца всех вещей. Начинаться и заканчиваться, не зная почему – вот величайшая тайна из тайн.
Ван Би (III в), даосский мистик
Гунфу и «искусство Дао»
До сих пор из уст многих носителей ушу, в основном в центральных провинциях Хэнань, Хунань и Хубэй, можно встретить рассуждения об ушу как об «искусстве Дао» (дао шу) или «технике Дао» (дао цзи). Именно так называли ушу внутри сектантских школ еще два-три века назад, причем именовать его таким образом в разговоре между собой могли только члены школ (т. е. члены «внутренней линии» – «нэйсянь»). Напомним, что «искусством Дао» в древности именовали магические действия шаманов, даосскую практику изготовления «пилюли бессмертия». Позже к «искусству Дао» были причислены каллиграфия, архитектура, живопись, разбивка миниатюрных садов, стихосложение, все чаньские искусства. В этом же ряду стояло и ушу.
Именно с «работой Дао», которое «ничего не делает, а все вершится само собой» (Лао—цзы) и связано понятие «гунфу».
Термин «гунфу», больше известный нам в его западном искаженном чтении как «кунфу», или «кунг-фу», долгое время во всем мире был значительно более популярен, чем «ушу». Как уже говорилось, в современном Китае понятия «ушу» и «гунфу» выступают как синонимы.
Понятие «гунфу» многозначно, и его следует понимать контекстуально. Это «высшее мастерство», «великая работа», «упорный труд», «подвижничество», «время» (точнее – «наличие времени для выполнения какой—то работы»).
Слово «гунфу» употреблялось с глубокой древности в значениях «время» и «долгая работа, выполняемая с особым мастерством». С VII в. оно стало пониматься и как грандиозный успех правителя, мудреца или другого великого человека, труды которого пошли на благо людям.
Гунфу становится универсальным понятием. Приобретенное в одном деле, скажем, в ушу, оно распространяется и на все другие области жизни человека. Отсюда многочисленные рассказы о мастерах ушу, которые были известными философами, поэтами, астрономами и т. д.
Обратим внимание на то, что гунфу в смысле «великое делание» и «драгоценное, с умением проведенное время» уже в древности стали синонимичны. У даосского мистика Гэ Хуна (III–IV вв.) мы, вероятно, впервые встречаем параллельное использование двух вариантов написания иероглифа «гун» из слова «гунфу». Первый вариант означает «деяние», «достижение», «действие», «мастерство», второй – «работа», «ремесло», «мастерство». Поскольку оба варианта в устной речи звучат абсолютно одинаково, то эти иероглифы при написании слова «гунфу» стали абсолютно взаимозаменяемыми.
В историческом сочинении V в. «Нань Ци шу» («История династии Южная Ци») гунфу уже явно означает «достижение», «учение». В философии неоконфуцианства, сложившейся в XI–XII вв. «гунфу» осмыслялось как «нравственное усилие», ведущее к духовной самореализации, самораскрытию и внутреннему озарению.
Особую популярность понятие «гунфу» приобрело в сектантских народных школах медитативного «внутреннего искусства» (нэйгун), где занимались сложной психопрактикой, упорядочиванием циркуляции ци в организме в целях «просветления изначального лика» человека. Именно в этой среде гунфу постепенно стало обозначением особого мастерства в боевых искусствах.
В ушу понятие «гунфу» использовалось в двух смыслах: во-первых, как высшее откровение на пути самопостижения, обретение мастерства, как способность принимать красоты мира и доверять (синь) ему, во-вторых, как совокупность времени и усилий, затраченных на достижение такого мастерства. Гунфу – это и цель, и путь к ней, высшее достижение и ведущая к нему кропотливая работа.
С ХVII в. термин «гунфу» стал всеобщим для боевых искусств, даже потеснив слово «ушу». Особенно широко он использовался в тайных обществах и религиозных сектах типа знаменитого «Белого лотоса» (Байляньцзяо), где под гунфу понималось боевое искусство, совмещенное с медитативной практикой. Показательно, что в ряде школ «внутренней семьи» (нэйцзя) понятие «гунфу» соотносится с «Тяньгун» – «Небесным мастерством», причем эти термины в трудах теоретиков ушу использовались как взаимозаменяемые. Тем самым подчеркивался смысл гунфу как высшего мастерства, имеющего космическое («небесное») звучание и происхождение: оно спонтанно воплощается на земле через ряд «пресветлых учителей» (мин ши) «внутреннего искусства». Такое толкование гунфу связано с представлением о мистической «работе Дао», а также с даосской концепцией «праздности» и «отдохновения» как высшей «работы духа» в противоположность «внешнему», механическому выполнению движений.
Считается, что для достижения гунфу необходимы три начала – терпеливые занятия, правильное окружение и опытный учитель. Замечательный пассаж по этому поводу мы встречаем у известного мастера тайцзицюань Чэнь Синя (ХIХ в.): «Современные ученики, не прилагая усердия (гун), сразу же стремятся достичь успехов, прикладывают минимум усилий и стремятся к большим достижениям. Разве это похоже на то, о чем говорил Конфуций: „Сначала – трудности, лишь затем – успехи“? Итак, необходимо следовать тому, о чем говорил Мэн-цзы (философ-конфуцианец IV в. до н. э – А. М.): занимаясь делами, не будь прямолинеен, освободи сердце от пренебрежения, не пытайся превозмочь обстоятельства и лишь тогда сумеешь (обрести успех). Когда не ясны принципы, то идут к пресветлому учителю; когда не ясна дорога, посещают добрых друзей. Когда становятся известны принципы и ясна дорога, а цели все ещё не можешь достичь, то в течение долгого времени посвяти себя неутомимому гунфу, и ты придешь к цели» [350].
«Гунфу»
Предание ушу хранит немало историй, когда мастер не столько обучал последователя технике ушу, сколько каким-либо необычным образом приобщал его к самому «гунфу». Иногда учителя шли от самых обычных вещей, например, заставляли неофита годами вращать мельничный жернов, чтобы он привык использовать не силу рук, а «силу земли», которая через ноги и поясницу поднимается в руки, или носить доверху наполненные водой ведра через овраги из самого дальнего колодца, не пролив ни капли, тем самым овладевая искусством мягкого, незаметного передвижения. После такого обучения гунфу реализуется естественно и незаметно, а самим приемам ушу в этом случае можно уже обучить за считанные месяцев. Вместо того, чтобы начинать с утомительных технических экзерсисов, ученика ведут к истоку, «семени» любого возможного движения.
Гунфу может прийти и при готовке пищи, и при занятиях каллиграфией, и при тренировке в ушу. Нужно лишь «знать, что делаешь», т. е. обрести «семя движения», которое заключено в мире «доформенном», в пространстве вселенского хаоса, в Дао: «О, смутно-туманное, но в нем заключено семя» («Дао дэ цзин»). Обучаясь чему-то одному и поняв его корень, произрастающий из Дао, овладеть всем. Именно об этом говорит чань-буддийская поговорка: «Все вещи возвращаются к Одному, а Одно восходит к своему истоку – пустоте Дао». Мудрец-мастер не обязан «знать все», а должен обладать лишь таким состоянием сознания, которое приобщает его к Дао. «Умеет» на самом деле, конечно же, Дао; человек лишь воспроизводит его посылы в конкретных действиях.
Мастер может управляться с мечом не только рукой, но и ногой. Герои «Речных заводей»: Ван Чжилю наставляет Ли Цзюня
Известный мастер боевых искусств и ученый ХVI в. У Шу описывает забавную историю, демонстрирующую связь «обучения по аналогии» и гунфу. Эта история касается возникновения стиля «Эмэйского копья», характеризующегося крайне запутанными передвижениями. Два монаха пришли к известному учителю, про которого ходили слухи, что он обладает тайными методами боя с копьем, и стали упрашивать старика открыть им хотя бы часть секретов. Сначала мастер лишь рассмеялся, не ответив ничего, но после долгих уговоров согласился взять их в ученики. Но обучение оказалось неожиданным – учитель послал их в лес рубить дрова, чем они и занимались в течение двух лет, даже не приступая к тренировкам. А через два года учитель с улыбкой (это вообще характерная черта описания мастеров – улыбка, смех, показывающие игровой характер, символическую суть их обучения) сказал им: «Вы вдвоем упорно и настойчиво трудились и теперь уже можете идти дальше. Я владею 18 способами прямых уколов копья, 12 способами ударов руками, взаимного использования защиты и нападения (т. е. блокировки удара противника и одновременной контратаки – А. М.) – сокрушительным боевым искусством. Если, в течение долгого времени рубя дрова, вы научились управлять своими руками через сердце, то даже не зная способов движения руками и передвижений, вы уже содержите это в себе в скрытом виде». [254]. По сути, в этом и заключается смысл ушу – содержать в себе в скрытом виде (юй) знание не только о всевозможных приемах, но и о мировых трансформациях вообще.
Китайские народные легенды постоянно подчеркивают запредельность всякого мастерства, достигаемого в занятиях ушу. Оно даже может помочь одолеть нечистую силу. Так, в китайской легенде из старого сборника, посвященного демонологии, рассказывается о некоем Сун Дасяне – Суне Великом мудреце.
Как-то он расположился на ночь в заброшенном павильоне и с помощью приема «на удержание», победил напавшего на него призрака: к утру тот превратился в лисицу—оборотня. С тех пор никто не тревожил посетителей в том павильоне [421].
Интересно, что в западной демонологии призрака можно уничтожить только особыми способами – заклинаниями, заговоренным оружием, серебряными пулями, но никак не голыми руками. В Китае борьба с призраками велась теми же методами, заговорами и даосскими магическими приемами. Но и ушу ничем не отличалось от магического искусства.
Достижение гунфу отнюдь не заключается в напряженной, утомительно-изматывающей работе сознания. Современные наставники в монастыре Шаолиньсы учат заниматься ушу в состоянии «не—думания», или «вне мыслия» (у нянь). Канон тайцзицюань подчеркивает: «Чтобы овладеть чем-то, вы должны как можно меньше использовать свое сознание». [460]. Когда субъективное отражение мира уже не довлеет над человеком, «и Небо и человек – все пронизано единым ци», то «нет ни меня, ни другого – все сливается в круговорот единого Ци».
Не случайно многие стили включают в себя лишь два-три комплекса, и на их основе ученики постигают все многообразие оттенков ушу – сначала технических, а затем и духовных. В результате человек как бы перешагивает через ограниченность внешних форм, и, овладев внешним движением, начинает видеть его внутреннюю сущность, понимаемую как гунфу. Именно эту способность имел в виду учитель тайцзицюань Чэнь Синь, когда писал: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом Небесном искусстве (тяньгун) сокровенно—утонченное начало» [350].
Попытаемся вникнуть в рассуждения Сунь Лутана об истоке «знания вне знания»: «Простота ушу заключена в том, что формы кулачного искусства достигают простоты и непритязательности, но тем не менее не приходят в хаос. Начало и конец такого кулачного искусства, а также применение приемов, являются тем, над чем люди никогда не задумываются, но то, что знают… Изучение ушу позволяет человеку познавать вне размышлений и свершать, не обучаясь» [216].
Значит, для ушу существует знание, которое предшествует обучению, что никогда не приходит из внешнего мира, но изначально присутствует в душе человека.
В то же время лишь обучение у учителя позволяет выявить знание, суть которого – не-знание, точнее – то, что противоположно обыденному знанию. Обучение превращается не в изучение, но в некое воспоминание, возвращение к собственным духовным истокам.
Именно с «работой Дао», которое «ничего не делает, а все вершится само собой» (Лао—цзы) и связано понятие «гунфу».
Термин «гунфу», больше известный нам в его западном искаженном чтении как «кунфу», или «кунг-фу», долгое время во всем мире был значительно более популярен, чем «ушу». Как уже говорилось, в современном Китае понятия «ушу» и «гунфу» выступают как синонимы.
Понятие «гунфу» многозначно, и его следует понимать контекстуально. Это «высшее мастерство», «великая работа», «упорный труд», «подвижничество», «время» (точнее – «наличие времени для выполнения какой—то работы»).
Слово «гунфу» употреблялось с глубокой древности в значениях «время» и «долгая работа, выполняемая с особым мастерством». С VII в. оно стало пониматься и как грандиозный успех правителя, мудреца или другого великого человека, труды которого пошли на благо людям.
Гунфу становится универсальным понятием. Приобретенное в одном деле, скажем, в ушу, оно распространяется и на все другие области жизни человека. Отсюда многочисленные рассказы о мастерах ушу, которые были известными философами, поэтами, астрономами и т. д.
Обратим внимание на то, что гунфу в смысле «великое делание» и «драгоценное, с умением проведенное время» уже в древности стали синонимичны. У даосского мистика Гэ Хуна (III–IV вв.) мы, вероятно, впервые встречаем параллельное использование двух вариантов написания иероглифа «гун» из слова «гунфу». Первый вариант означает «деяние», «достижение», «действие», «мастерство», второй – «работа», «ремесло», «мастерство». Поскольку оба варианта в устной речи звучат абсолютно одинаково, то эти иероглифы при написании слова «гунфу» стали абсолютно взаимозаменяемыми.
В историческом сочинении V в. «Нань Ци шу» («История династии Южная Ци») гунфу уже явно означает «достижение», «учение». В философии неоконфуцианства, сложившейся в XI–XII вв. «гунфу» осмыслялось как «нравственное усилие», ведущее к духовной самореализации, самораскрытию и внутреннему озарению.
Особую популярность понятие «гунфу» приобрело в сектантских народных школах медитативного «внутреннего искусства» (нэйгун), где занимались сложной психопрактикой, упорядочиванием циркуляции ци в организме в целях «просветления изначального лика» человека. Именно в этой среде гунфу постепенно стало обозначением особого мастерства в боевых искусствах.
В ушу понятие «гунфу» использовалось в двух смыслах: во-первых, как высшее откровение на пути самопостижения, обретение мастерства, как способность принимать красоты мира и доверять (синь) ему, во-вторых, как совокупность времени и усилий, затраченных на достижение такого мастерства. Гунфу – это и цель, и путь к ней, высшее достижение и ведущая к нему кропотливая работа.
С ХVII в. термин «гунфу» стал всеобщим для боевых искусств, даже потеснив слово «ушу». Особенно широко он использовался в тайных обществах и религиозных сектах типа знаменитого «Белого лотоса» (Байляньцзяо), где под гунфу понималось боевое искусство, совмещенное с медитативной практикой. Показательно, что в ряде школ «внутренней семьи» (нэйцзя) понятие «гунфу» соотносится с «Тяньгун» – «Небесным мастерством», причем эти термины в трудах теоретиков ушу использовались как взаимозаменяемые. Тем самым подчеркивался смысл гунфу как высшего мастерства, имеющего космическое («небесное») звучание и происхождение: оно спонтанно воплощается на земле через ряд «пресветлых учителей» (мин ши) «внутреннего искусства». Такое толкование гунфу связано с представлением о мистической «работе Дао», а также с даосской концепцией «праздности» и «отдохновения» как высшей «работы духа» в противоположность «внешнему», механическому выполнению движений.
Считается, что для достижения гунфу необходимы три начала – терпеливые занятия, правильное окружение и опытный учитель. Замечательный пассаж по этому поводу мы встречаем у известного мастера тайцзицюань Чэнь Синя (ХIХ в.): «Современные ученики, не прилагая усердия (гун), сразу же стремятся достичь успехов, прикладывают минимум усилий и стремятся к большим достижениям. Разве это похоже на то, о чем говорил Конфуций: „Сначала – трудности, лишь затем – успехи“? Итак, необходимо следовать тому, о чем говорил Мэн-цзы (философ-конфуцианец IV в. до н. э – А. М.): занимаясь делами, не будь прямолинеен, освободи сердце от пренебрежения, не пытайся превозмочь обстоятельства и лишь тогда сумеешь (обрести успех). Когда не ясны принципы, то идут к пресветлому учителю; когда не ясна дорога, посещают добрых друзей. Когда становятся известны принципы и ясна дорога, а цели все ещё не можешь достичь, то в течение долгого времени посвяти себя неутомимому гунфу, и ты придешь к цели» [350].
Предание ушу хранит немало историй, когда мастер не столько обучал последователя технике ушу, сколько каким-либо необычным образом приобщал его к самому «гунфу». Иногда учителя шли от самых обычных вещей, например, заставляли неофита годами вращать мельничный жернов, чтобы он привык использовать не силу рук, а «силу земли», которая через ноги и поясницу поднимается в руки, или носить доверху наполненные водой ведра через овраги из самого дальнего колодца, не пролив ни капли, тем самым овладевая искусством мягкого, незаметного передвижения. После такого обучения гунфу реализуется естественно и незаметно, а самим приемам ушу в этом случае можно уже обучить за считанные месяцев. Вместо того, чтобы начинать с утомительных технических экзерсисов, ученика ведут к истоку, «семени» любого возможного движения.
Гунфу может прийти и при готовке пищи, и при занятиях каллиграфией, и при тренировке в ушу. Нужно лишь «знать, что делаешь», т. е. обрести «семя движения», которое заключено в мире «доформенном», в пространстве вселенского хаоса, в Дао: «О, смутно-туманное, но в нем заключено семя» («Дао дэ цзин»). Обучаясь чему-то одному и поняв его корень, произрастающий из Дао, овладеть всем. Именно об этом говорит чань-буддийская поговорка: «Все вещи возвращаются к Одному, а Одно восходит к своему истоку – пустоте Дао». Мудрец-мастер не обязан «знать все», а должен обладать лишь таким состоянием сознания, которое приобщает его к Дао. «Умеет» на самом деле, конечно же, Дао; человек лишь воспроизводит его посылы в конкретных действиях.
Известный мастер боевых искусств и ученый ХVI в. У Шу описывает забавную историю, демонстрирующую связь «обучения по аналогии» и гунфу. Эта история касается возникновения стиля «Эмэйского копья», характеризующегося крайне запутанными передвижениями. Два монаха пришли к известному учителю, про которого ходили слухи, что он обладает тайными методами боя с копьем, и стали упрашивать старика открыть им хотя бы часть секретов. Сначала мастер лишь рассмеялся, не ответив ничего, но после долгих уговоров согласился взять их в ученики. Но обучение оказалось неожиданным – учитель послал их в лес рубить дрова, чем они и занимались в течение двух лет, даже не приступая к тренировкам. А через два года учитель с улыбкой (это вообще характерная черта описания мастеров – улыбка, смех, показывающие игровой характер, символическую суть их обучения) сказал им: «Вы вдвоем упорно и настойчиво трудились и теперь уже можете идти дальше. Я владею 18 способами прямых уколов копья, 12 способами ударов руками, взаимного использования защиты и нападения (т. е. блокировки удара противника и одновременной контратаки – А. М.) – сокрушительным боевым искусством. Если, в течение долгого времени рубя дрова, вы научились управлять своими руками через сердце, то даже не зная способов движения руками и передвижений, вы уже содержите это в себе в скрытом виде». [254]. По сути, в этом и заключается смысл ушу – содержать в себе в скрытом виде (юй) знание не только о всевозможных приемах, но и о мировых трансформациях вообще.
Китайские народные легенды постоянно подчеркивают запредельность всякого мастерства, достигаемого в занятиях ушу. Оно даже может помочь одолеть нечистую силу. Так, в китайской легенде из старого сборника, посвященного демонологии, рассказывается о некоем Сун Дасяне – Суне Великом мудреце.
Как-то он расположился на ночь в заброшенном павильоне и с помощью приема «на удержание», победил напавшего на него призрака: к утру тот превратился в лисицу—оборотня. С тех пор никто не тревожил посетителей в том павильоне [421].
Интересно, что в западной демонологии призрака можно уничтожить только особыми способами – заклинаниями, заговоренным оружием, серебряными пулями, но никак не голыми руками. В Китае борьба с призраками велась теми же методами, заговорами и даосскими магическими приемами. Но и ушу ничем не отличалось от магического искусства.
Достижение гунфу отнюдь не заключается в напряженной, утомительно-изматывающей работе сознания. Современные наставники в монастыре Шаолиньсы учат заниматься ушу в состоянии «не—думания», или «вне мыслия» (у нянь). Канон тайцзицюань подчеркивает: «Чтобы овладеть чем-то, вы должны как можно меньше использовать свое сознание». [460]. Когда субъективное отражение мира уже не довлеет над человеком, «и Небо и человек – все пронизано единым ци», то «нет ни меня, ни другого – все сливается в круговорот единого Ци».
Не случайно многие стили включают в себя лишь два-три комплекса, и на их основе ученики постигают все многообразие оттенков ушу – сначала технических, а затем и духовных. В результате человек как бы перешагивает через ограниченность внешних форм, и, овладев внешним движением, начинает видеть его внутреннюю сущность, понимаемую как гунфу. Именно эту способность имел в виду учитель тайцзицюань Чэнь Синь, когда писал: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом Небесном искусстве (тяньгун) сокровенно—утонченное начало» [350].
Попытаемся вникнуть в рассуждения Сунь Лутана об истоке «знания вне знания»: «Простота ушу заключена в том, что формы кулачного искусства достигают простоты и непритязательности, но тем не менее не приходят в хаос. Начало и конец такого кулачного искусства, а также применение приемов, являются тем, над чем люди никогда не задумываются, но то, что знают… Изучение ушу позволяет человеку познавать вне размышлений и свершать, не обучаясь» [216].
Значит, для ушу существует знание, которое предшествует обучению, что никогда не приходит из внешнего мира, но изначально присутствует в душе человека.
В то же время лишь обучение у учителя позволяет выявить знание, суть которого – не-знание, точнее – то, что противоположно обыденному знанию. Обучение превращается не в изучение, но в некое воспоминание, возвращение к собственным духовным истокам.
В потоке «истинной традиции»
Уважай искусство и поклоняйся учителю —
И ты естественным образом получишь истинную передачу.
Но коль ты равнодушен к искусству и пренебрегаешь учителем —
То ты лишь свое потратишь время.
«Секреты обучения ушу» (ХIХ в.)
Передача дара
В старых китайских текстах, посвященных ушу, философии, искусству, в качестве синонима слова «обучение» (цзяо) можно нередко встретить понятие «чуань». Оно переводится как «передача», но может также трактоваться и как «традиция». В нем присутствует смысл «преемствования—передачи», некоего извечного потока сохранения Учения. И здесь перед нами встает вопрос, пожалуй, самый важный для осознания сути ушу – что конкретно передается и принимается в традиции китайских боевых искусств?
Смысл выражения «традиция ушу» уловить весьма сложно, даже китайские мастера не всегда способны объяснить его, хотя и явственно ощущают свою принадлежность к внутреннему потоку боевых искусств, пришедшему из глубокой древности. На уровне обыденного сознания, как в Китае, таки на Западе, «обучение ушу» понимается прежде всего как передача технических навыков, обучение приемам и методам закалки тела.
Реальный процесс постижения ушу тоньше и сложнее. В ходе обучения прежде всего передается духовный импульс от мастера к ученику. В этом смысле ушу для китайцев самоценно само по себе безотносительно к его прикладному значению, а поэтому обучение ушу скорее соотносится с осознанием себя частью единого ритуального пространства, а не носителем технических секретов. Не случайно китайские мастера древности и современности столь много внимания уделяют рассуждениям о ритуале (ли) в ушу.
Процесс этой передачи бесконечен, он начинается в далекой древности и проходит через века, через поколения наставников-последователей. Такой духовный поток есть явление исключительно внутреннее, невидимое, по своим свойствам подобное Дао (для него существует даже выражение «преемствование Дао», т. е. Учения), а методы обучения, приемы, комплексы, трактаты являются лишь внешним выражением.
Учитель от своего учителя принимает на себя небесно-космическую «благодать», или «благую мощь» (дэ), в которой проявляет себя Дао, и передает ее ученикам. Эта передача, сокрытая за внешними формами обучения, и является собственно «истинной передачей».
Следует заметить, что передача «благой мощи» отнюдь не является характерной чертой только ушу. Точно также воспринималось обучение, скажем, в даосских школах, школах каллиграфии, живописи, одним словом, у любого учителя, который в глазах общества имел статус «наставника-отца» (шифу).
Передача такой «благодати» в процессе учения понималась как абсолютно бескорыстный дар и знак признания ученика приобщенным к школе. Этот ритуал пришел из древних обрядов посвящения и являлся символом приобщения к единому родовому древу, члены которого связаны между собой узами взаимной благодарности, т. е. морального долга.
В ушу ответный дар со стороны ученика выражался в искренней преданности и негласном обязательстве нести учение дальше, следующим поколениям.
Сами носители традиции явственно ощущали ту сущность, которая передается за внешними формами, словами и поступкам: это сама истина (чжэнь), знание о доподлинном лике человека и мира. Поэтому и система обучения ближайших последователей в традиционных китайских школах называлась чжэньчуань – «истинной традицией», «истинной передачей», или «передачей истины». С ХV—ХVI вв. «чжэньчуань» стало ключевым понятием ушу.
«Истинная традиция» – понятие емкое и не имеющее чисто формальных критериев. Именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинного учителя».
У него может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют принять «традицию истины», остальные же последователи воспримут в основном техническую сторону предмета. «Истинная традиция» – прежде всего преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей, как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение.
Носителей истинной традиции всегда было немного. Этот слой мастеров чжэньчуань, как правило, элитарный, полузакрытый, сохраняющий предельную духовную концентрацию внутри себя. Осознание «истинной передачи» служит специфическим методом внутренней гигиены боевых искусств.
Наличие или отсутствие «истинной передачи» в ушу стоит значительно выше технического мастерства. По сути к чжэньчуань сведено понятие действительного мастерства в ушу. Дун Иньцзе (начало ХХ в.): «Новички испытывают немалые трудности в стремлении определить какие-то относительные ценности в ушу. Я могу заявить, что мое искусство – лучше всех, но в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие – мастерство. Но в любом случае – это не более, чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл всего этого»[128].
Характерно, что Дун Иньцзе проводит водораздел между различными школами ушу именно по линии обладания «истинной традицией», а не по арсеналу приемов, подчеркивая, что спор о том, какая школа ушу лучше, в реальности сводится не к сравнению технических методик, а к спору об обладании истиной. Это обнажает ритуально-символический, скорее религиозно-духовный, нежели оздоровительно-боевой смысл занятий ушу в Китае. Не важно, кто конкретно передает ушу, более существенно – обладает ли данный человек «истинной традицией».
В связи с этим становится понятен и мифологический антураж всей истории ушу, которая предстает перед нами не столько в виде реальных фактов, сколько в виде исторических анекдотов и побасенок о том, кто у кого и как обучался. Причем каждая школа ушу возводит свою историю к первопатриархам древности, к мудрецам традиции и известным мистикам, типа Лао-цзы, Хуанди, Гуан-юя, Чжан Саньфэна, Бодхидхармы. Миф, не неся объективного знания, представляет собой попытку осмыслить процесс развития ушу как священную историю передачи духа.
Лишь для начинающего или дилетанта имеет значение вопрос о том, какая школа и какой стиль «лучше». Наставник тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше – внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают ли они истинную традицию или нет» [393].
В результате такого обучения ушу, равного «обучению истине», последователь растворяется в потоке «истинной традиции» преемствования Дао… Именно эта «истинная традиция» и составляет суть традиции всего ушу.
Смысл выражения «традиция ушу» уловить весьма сложно, даже китайские мастера не всегда способны объяснить его, хотя и явственно ощущают свою принадлежность к внутреннему потоку боевых искусств, пришедшему из глубокой древности. На уровне обыденного сознания, как в Китае, таки на Западе, «обучение ушу» понимается прежде всего как передача технических навыков, обучение приемам и методам закалки тела.
Реальный процесс постижения ушу тоньше и сложнее. В ходе обучения прежде всего передается духовный импульс от мастера к ученику. В этом смысле ушу для китайцев самоценно само по себе безотносительно к его прикладному значению, а поэтому обучение ушу скорее соотносится с осознанием себя частью единого ритуального пространства, а не носителем технических секретов. Не случайно китайские мастера древности и современности столь много внимания уделяют рассуждениям о ритуале (ли) в ушу.
Процесс этой передачи бесконечен, он начинается в далекой древности и проходит через века, через поколения наставников-последователей. Такой духовный поток есть явление исключительно внутреннее, невидимое, по своим свойствам подобное Дао (для него существует даже выражение «преемствование Дао», т. е. Учения), а методы обучения, приемы, комплексы, трактаты являются лишь внешним выражением.
Учитель от своего учителя принимает на себя небесно-космическую «благодать», или «благую мощь» (дэ), в которой проявляет себя Дао, и передает ее ученикам. Эта передача, сокрытая за внешними формами обучения, и является собственно «истинной передачей».
Следует заметить, что передача «благой мощи» отнюдь не является характерной чертой только ушу. Точно также воспринималось обучение, скажем, в даосских школах, школах каллиграфии, живописи, одним словом, у любого учителя, который в глазах общества имел статус «наставника-отца» (шифу).
Передача такой «благодати» в процессе учения понималась как абсолютно бескорыстный дар и знак признания ученика приобщенным к школе. Этот ритуал пришел из древних обрядов посвящения и являлся символом приобщения к единому родовому древу, члены которого связаны между собой узами взаимной благодарности, т. е. морального долга.
В ушу ответный дар со стороны ученика выражался в искренней преданности и негласном обязательстве нести учение дальше, следующим поколениям.
Сами носители традиции явственно ощущали ту сущность, которая передается за внешними формами, словами и поступкам: это сама истина (чжэнь), знание о доподлинном лике человека и мира. Поэтому и система обучения ближайших последователей в традиционных китайских школах называлась чжэньчуань – «истинной традицией», «истинной передачей», или «передачей истины». С ХV—ХVI вв. «чжэньчуань» стало ключевым понятием ушу.
«Истинная традиция» – понятие емкое и не имеющее чисто формальных критериев. Именно ради получения чжэньчуань ученики годами, а иногда и десятилетиями разыскивали «истинного учителя».
У него может быть не один десяток учеников, но лишь один-два из них сумеют принять «традицию истины», остальные же последователи воспримут в основном техническую сторону предмета. «Истинная традиция» – прежде всего преемствование школы, ощущение себя членом бесконечно длинного ряда учеников-учителей, как в прошлом, так и в будущем, причем речь идет о совокупной духовно-телесной передаче. Вместе с техническим арсеналом передается и духовное откровение.
Носителей истинной традиции всегда было немного. Этот слой мастеров чжэньчуань, как правило, элитарный, полузакрытый, сохраняющий предельную духовную концентрацию внутри себя. Осознание «истинной передачи» служит специфическим методом внутренней гигиены боевых искусств.
Наличие или отсутствие «истинной передачи» в ушу стоит значительно выше технического мастерства. По сути к чжэньчуань сведено понятие действительного мастерства в ушу. Дун Иньцзе (начало ХХ в.): «Новички испытывают немалые трудности в стремлении определить какие-то относительные ценности в ушу. Я могу заявить, что мое искусство – лучше всех, но в конце концов, кто может судить об этом? В идеале, человек должен свободно ориентироваться в различных приемах. Одни говорят, что они используют свою силу, другие – мастерство. Но в любом случае – это не более, чем набор каких-то принципов. Без истинной передачи невозможно понять смысл всего этого»[128].
Характерно, что Дун Иньцзе проводит водораздел между различными школами ушу именно по линии обладания «истинной традицией», а не по арсеналу приемов, подчеркивая, что спор о том, какая школа ушу лучше, в реальности сводится не к сравнению технических методик, а к спору об обладании истиной. Это обнажает ритуально-символический, скорее религиозно-духовный, нежели оздоровительно-боевой смысл занятий ушу в Китае. Не важно, кто конкретно передает ушу, более существенно – обладает ли данный человек «истинной традицией».
В связи с этим становится понятен и мифологический антураж всей истории ушу, которая предстает перед нами не столько в виде реальных фактов, сколько в виде исторических анекдотов и побасенок о том, кто у кого и как обучался. Причем каждая школа ушу возводит свою историю к первопатриархам древности, к мудрецам традиции и известным мистикам, типа Лао-цзы, Хуанди, Гуан-юя, Чжан Саньфэна, Бодхидхармы. Миф, не неся объективного знания, представляет собой попытку осмыслить процесс развития ушу как священную историю передачи духа.
Лишь для начинающего или дилетанта имеет значение вопрос о том, какая школа и какой стиль «лучше». Наставник тайцзицюань Ян Чэнфу так описывает путаницу понятий в головах учеников: «Люди, которые хотят обучаться боевым искусствам, спрашивают, что лучше – внешние или внутренние школы. На это я отвечаю, что все системы, созданные древними мастерами, хороши, и вопрос заключается лишь в том, получают ли они истинную традицию или нет» [393].
В результате такого обучения ушу, равного «обучению истине», последователь растворяется в потоке «истинной традиции» преемствования Дао… Именно эта «истинная традиция» и составляет суть традиции всего ушу.
Передача истины – передача тайны
Умение воспринять традицию во многом зависит от способностей самого ученика, и иногда у талантливого Учителя могли быть бездарные последователи. Впрочем, это случается редко – истинный мастер просто не имеет возможности тратить время на тех, кто не в состоянии передавать традицию дальше. Великий мастер тайцзицюань Ян Баньхоу годами искал себе учеников и при этом прогонял многих поклонников со своего двора.
Подношение ритуальной пищи наставнику боевых искусств
Сколько лет понадобится для принятия «истинной традиции»? Вот как отвечает на вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю» [393].
Китайский учитель считает себя вечным учеником, его обучение никогда не прекращается. Но одновременно с этим от тех же китайских учителей можно услышать утверждения, на первый взгляд, противоречащие мысли Ян Чэнфу о бесконечном обучении: «Шаолиньцюань можно изучить за полгода». «Для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев». Действительно, всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее – его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Мастер Дунь Иньцзе отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет – на постижение его внутреннего смысла. Наставник синъицюань Го Юньшэн считал, что базовую технику его стиля можно постичь меньше, чем за год, но для понимания сути синъицюань необходимо по крайней мере пятнадцать лет.
Китайская традиция неизменно подчеркивает чисто личностный характер передачи традиции, и в частности традиции ушу. Лишь непосредственное обучение у учителя может в какой-то мере гарантировать целостность и истинность учения.
В связи с тем, что «истинная традиция» передавалась неприлюдно, в акте духовного общения двух людей, она нередко именуется «тайной передачей» (мичуань). К мичуань в различных школах ушу относят вполне конкретные вещи, например, приемы, комплексы, принципы, медитативные упражнения, философские тексты. Канон шаолиньцюань, начиная от элементарных учебных таолу вплоть до сложнейших методов боя, также традиционно носит название «тайной шаолиньской передачи». При этом простейшие шаолиньские комплексы – «Большой красный кулак», «Малый красный кулак» и т. п., известны любому ученику с первых месяцев занятия шаолиньцюань, к тому же они еще в ХIX в. были опубликованы и ни от кого не скрывались.
Здесь нам приходится столкнуться с особым характером «тайны» в ушу. «Тайная передача» – это не то, о чем нельзя говорить прилюдно, а то, о чем вообще невозможно сказать. Понятие «тайны» связано с «сокрытостью» Дао, которое ни от кого специально не прячется, но постичь его дано не каждому. Во многом «тайность» обучения связана не столько с необходимостью что-то действительно прятать, сколько с восприятием обучения как приобщения к «чудесному». Не случайно во многих трактатах по ушу понятия «передача тайны», «передача истины» и «передача чудесности» фигурируют как синонимы.
Комплексы – таолу «тайной передачи» символизируют то, что на этапе изучения данного таолу последователь приобщается к каким-то потаенным аспектам ушу. Фактически, это некие знаки, говорящие, что ученик получил «допуск» или посвящение в число наиболее доверенных последователей школы.
Сколько лет понадобится для принятия «истинной традиции»? Вот как отвечает на вопрос мастер тайцзицюань Ян Чэнфу: «Я изучаю это искусство уже в течение пятидесяти лет, но часто ощущаю потребность обратиться к учителю» [393].
Китайский учитель считает себя вечным учеником, его обучение никогда не прекращается. Но одновременно с этим от тех же китайских учителей можно услышать утверждения, на первый взгляд, противоречащие мысли Ян Чэнфу о бесконечном обучении: «Шаолиньцюань можно изучить за полгода». «Для овладения багуачжан достаточно и двух месяцев». Действительно, всякий стиль можно выучить за несколько месяцев, точнее – его технический арсенал. Но вот истинную передачу можно не получить и за всю жизнь. Мастер Дунь Иньцзе отводил на разучивание комплексов тайцзицюань около трех месяцев и свыше десяти лет – на постижение его внутреннего смысла. Наставник синъицюань Го Юньшэн считал, что базовую технику его стиля можно постичь меньше, чем за год, но для понимания сути синъицюань необходимо по крайней мере пятнадцать лет.
Китайская традиция неизменно подчеркивает чисто личностный характер передачи традиции, и в частности традиции ушу. Лишь непосредственное обучение у учителя может в какой-то мере гарантировать целостность и истинность учения.
В связи с тем, что «истинная традиция» передавалась неприлюдно, в акте духовного общения двух людей, она нередко именуется «тайной передачей» (мичуань). К мичуань в различных школах ушу относят вполне конкретные вещи, например, приемы, комплексы, принципы, медитативные упражнения, философские тексты. Канон шаолиньцюань, начиная от элементарных учебных таолу вплоть до сложнейших методов боя, также традиционно носит название «тайной шаолиньской передачи». При этом простейшие шаолиньские комплексы – «Большой красный кулак», «Малый красный кулак» и т. п., известны любому ученику с первых месяцев занятия шаолиньцюань, к тому же они еще в ХIX в. были опубликованы и ни от кого не скрывались.
Здесь нам приходится столкнуться с особым характером «тайны» в ушу. «Тайная передача» – это не то, о чем нельзя говорить прилюдно, а то, о чем вообще невозможно сказать. Понятие «тайны» связано с «сокрытостью» Дао, которое ни от кого специально не прячется, но постичь его дано не каждому. Во многом «тайность» обучения связана не столько с необходимостью что-то действительно прятать, сколько с восприятием обучения как приобщения к «чудесному». Не случайно во многих трактатах по ушу понятия «передача тайны», «передача истины» и «передача чудесности» фигурируют как синонимы.
Комплексы – таолу «тайной передачи» символизируют то, что на этапе изучения данного таолу последователь приобщается к каким-то потаенным аспектам ушу. Фактически, это некие знаки, говорящие, что ученик получил «допуск» или посвящение в число наиболее доверенных последователей школы.