От леса до усадьбы было полсотни саженей. Корнет махнул рукой гусарам и, не таясь – пруссаки являлись союзниками, – направил коня к дому.
   Впрочем, осторожности гусары не теряли. Фортуна – вещь переменчивая, тем более на войне, а здешняя территория пролегала между двумя воюющими армиями.
   Работники прекратили свои дела и застыли, поджидая гостей.
   – Гутен таг, – поздоровался Орлов.
   Хвала другу детства фон Штадену, немецкий язык он знал весьма неплохо. Да и как иначе? Распространенный язык, не чета какому-нибудь редкому английскому или итальянскому.
   – Французы не появлялись? – после ответа спросил корнет.
   – Не видели, – степенно покачал головой один из работников.
   – Здравствуйте, господа, – с высокого крыльца помещичьего дома сказал появившийся там мужчина.
   Одет он был по-домашнему, в легкую куртку, некогда, несомненно, богатую, а теперь выцветшую местами и порядком поношенную. Но рубашка под курткой сверкала белизной, мягкие домашние сапожки были тщательно вычищены, и не составляло труда признать в появившемся мужчине владельца здешних мест. Лицо хозяина было вытянутым, породистым, покрытым морщинами, словно знаком пролетевших лет. Светлые длинные волосы собраны сзади в косичку по моде прошедшего века. Но внимание Орлова привлекли глаза. Мужчина смотрел так, словно ему была известна некая мудрость, недоступная прочим.
   – Гусары смерти? – спросил мужчина.
   Так назывался прусский гусарский полк, имевший черную форму, весьма схожую с александрийской.
   Орлов хотел ответить, однако мужчина уже сам заметил невольную ошибку.
   – Русские?
   – Корнет Орлов, – представился Александр. – Французов здесь не было?
   – Нет. Могут быть? – спокойно уточнил хозяин.
   Орлов сделал неопределенное движение, мол, на войне случается всякое, даже то, что совершенно невозможно в обыденной жизни.
   Конь под ним упорно не хотел стоять спокойно, и приходилось прилагать усилия, сдерживая его на месте. Говорить, не покидая седла, было не совсем вежливо, но задерживаться Орлов не собирался.
   Раз французов нет, то что здесь делать?
   – Как говорят наши враги: «На войне как на войне», – прокомментировал движение корнета хозяин.
   Его тонкие губы чуть сдвинулись в подобие улыбки.
   – Примерно так, – согласился Александр.
   Его улыбка была доброй и искренней.
   Наверное, именно она расположила хозяина к Орлову.
   – Герр офицер, не откажетесь позавтракать со стариком? Заодно просветите меня насчет последних событий. Новости не столь быстро доходят до этих затерянных земель.
   На старика хозяин не тянул. Нет, лет ему было немало, однако никаких следов дряхлости не наблюдалось. Напротив, в движениях незнакомца чувствовалась сила, будто он был чуть ли не ровесником молодому корнету.
   Почему-то очень захотелось побеседовать с этим человеком, именно – побеседовать, не спеша, ни о чем конкретно и в то же время – обо всем сразу.
   В принципе, ничего это не меняло. Александр не был ограничен жесткими сроками и вполне мог позволить отряду небольшой отдых. Но корнет был молод и, борясь с собой, подбросил два пальца к киверу:
   – В другой раз. Извините, служба.
   – Понимаю, – кивнул хозяин. – Счастливого пути!
   Повинуясь мановению руки командира, разъезд послушно тронулся с места. К той же тропинке, по которой приехал сюда.
 
   Выстрел позади грянул внезапно. Гусары не успели отъехать далеко. Вряд ли они проехали больше версты, разве что с незначительным хвостиком. Все мгновенно насторожились. Росшие кругом деревья не давали никакого обзора, и после нескольких мгновений выглядывания взоры всех скрестились на Орлове. Он был офицером, ему и решать.
   Но именно поэтому решать Орлову было, собственно, нечего. Он лишь скользнул взглядом по своим людям и тихо произнес:
   – Кузнецов, Трофимов, Дягилев, – и махнул рукой назад.
   Впрочем, выстрел оказался не один. Еще с полдюжины прогремели то вместе, то вразнобой и на некоторое время стихли.
   Трое гусар послушно двинулись между деревьями, а корнет уже призывно указал туда же остальным, и сам первым тронул коня.
   Пока достаточно быстро, хоть и осторожно возвращались назад, тишина нарушалась еще несколько раз. На бой это в любом случае не походило. Разве что на небольшую сшибку мелких групп.
   – Французы там, ваше благородие! – тихонько доложил Трофимов. Он нравился Орлову своей расторопностью и находчивостью в делах. – Поместье штурмуют. Вернее, почти взяли уже.
   – Много? – уточнил Орлов.
   – Да человек тридцать, не больше. Драгуны.
   Все становилось ясным. Война – не состязание во взаимном благородстве. Тут хватает всякого. В том числе – шаек мародеров, решивших под шумок хапануть какую-нибудь добычу. Война все равно спишет. Разница тут была лишь в том, что русские находились здесь по приглашению прусского короля и старались защитить эти земли от захватчиков, а французы теми самыми захватчиками и были. Со всеми вытекающими последствиями.
   На душе корнета стало погано. Ну что стоило воспользоваться гостеприимным предложением хозяина и задержаться хотя бы на полчаса! И все пошло бы иначе.
   Только что теперь жалеть?
   Орлов лишь мельком взглянул на будущее место действия сам.
   Судя по всему, в доме еще кто-то сопротивлялся. Но часть мародеров в знакомых синих мундирах уже устремилась в хозяйственные постройки, и оттуда доносился визг свиней и квохтанье кур.
   Драгуны настолько увлеклись, что даже не выставили положенного охранения. Их лошади пребывали во дворе, а недавние всадники и не думали глядеть по сторонам.
   Корнет лишь отрядил две крохотные группки для обхода с флангов и сразу скомандовал:
   – В атаку марш-марш!
   Одетые в черное гусары на черных лошадях выскочили так стремительно, что в первое мгновение их даже никто не заметил. Когда же заметили, то предпринимать что-либо было уже поздно. Гусары успели ворваться внутрь, и ни о каком организованном сопротивлении со стороны французов не могло быть речи.
   Драгуны дрались, да и что оставалось делать? Но дрались не в надежде одержать победу. Кто по привычке, кто – чтобы продать жизнь подороже, а кто уже отбрасывал в сторону оружие и тянул вверх руки, мол, только не убивайте.
   Орлов на скаку успел рубануть кого-то, соскочил с коня и бросился в дом. Навстречу ему по лестнице несся какой-то драгун. Ополоумевший, не до конца понимающий, что роли в разыгрываемом действе резко переменились.
   Ох, не зря Кондзеровский все свободное время гонял полюбившегося ему Александра! Старый знакомец отца и старый холостяк, он отнесся к Орлову-младшему словно к сыну и потому гонял его без малейшей жалости. Начиная с юнкерских времен и по эту пору. В бою думать некогда. Какие приемы усвоил, такие и применишь в реальной схватке. Хорошо усвоил – победишь. Нет – сам виноват в случившемся.
   Орлов усваивал хорошо. Он машинально парировал чужой клинок, крутанул саблю так, как учил майор, и изогнутое лезвие погрузилось под ребра драгуна. Корнет проскочил мимо падающего тела. Следующий противник появился перед ним почти сразу. Вновь блеск чужой стали, привычное парирование, поворот клинка вокруг воображаемой оси (слов «центр тяжести» Александр никогда не слыхал), удар, на этот раз в шею. Голова драгуна не отлетела, силы немного не хватило, но кровь брызнула фонтаном из перерубленной артерии, и еще одним врагом стало меньше.
   Третий из противников покорно выронил оружие, но, пробегая мимо, Орлов в горячке толкнул сдающегося эфесом.
   Наверху плавал пороховой дым. Часть его вытянуло в разбитые окна, однако сизая дымка еще висела под самым потолком, и пахло привычной кислинкой.
   Сопротивляться гусарам здесь никто не думал. Хозяева перед тем дрались, спасая свои жизни, драгуны с той же целью предпочли сдаться. Так получалось вернее. Местного можно втихомолку зарубить, а вот пленного никто не тронет.
   Судя по всему, бой тут недавно шел всерьез. То тут, то там валялись трупы, причем в синих мундирах было гораздо больше, чем кое-как одетых обитателей дома. Среди последних не было женщин и детей, и Орлов обрадовался было, что подоспел вовремя.
   Напрасная радость. Живых на этаже не было. Если не считать израненного французского офицера и четырех драгун, двое из которых тоже были ранены. Хотя…
   В самой дальней комнате, судя по всему служившей хозяйским кабинетом, рядом с двумя неподвижными телами в синем и одним – в штатском, лежал тот самый худой мужчина, который совсем недавно беседовал с Орловым. Домашней куртки на нем больше не было, а некогда белая рубашка густо окрасилась кровью. Но грудь мужчины еще вздымалась, а взгляд серых глаз был устремлен на вошедшего гусара. К правой руке владельца поместья словно прикипела шпага настолько древнего вида, что Орлов даже не помнил таких.
   Корнет сразу склонился над лежащим хозяином.
   – Это вы? – еле слышно спросил раненый.
   – Я, – виновато вздохнул Александр. – К сожалению, мы немного опоздали. Услышали выстрелы – и сразу сюда. Но сейчас вас перевяжут…
   Он чуть приподнял единственного в комнате живого и сумел прислонить его к спинке дивана. Да еще изловчился и засунул под голову какую-то подвернувшуюся подушку. Конечно, невесть что, но все же лучше полусидеть, чем бессильно лежать прямо на полу.
   – Бросьте, – голос хозяина немного окреп. – Со мной все кончено.
   Вбежавшие в кабинет Кузнецов и Трофимов оценили ситуацию и торопливо стали извлекать заготовленные для подобных случаев куски чистого холста.
   – Не надо, – твердо произнес помещик и даже попытался предостерегающе приподнять руку. Из попытки ничего путного не вышло. Рука чуть приподнялась над полом и обессиленно упала на прежнее место. – Против пули и клинка ничего не поможет. Кто-нибудь из моих людей живой?
   Корнет все же попытался распахнуть рубашку и по молодости едва сумел проглотить возникший в горле ком. Вся грудь мужчины была в крови, обильно лившейся сразу из нескольких ран. Как огнестрельных, так и сабельных. Еще странно было, что хозяин поместья до сих пор жив.
   – Не знаю, – качнул головой Орлов. – Один лежит здесь… – Он перешел на русский. – Трофимов! Пробеги по дому. Посмотри, может, кто из хозяев или слуг уцелел. Заодно узнай: у нас потери есть?
   – Слушаюсь, ваше благородие! – гусара как сдуло.
   – Сколько вас тут было?
   – Еще четверо слуг, – говорить хозяину становилось все тяжелее. На взгляд Орлова, четверо слуг на такое поместье было маловато, но владельцу видней. – Только тут лежит не мой. Посмотрите, корнет, у него какое-нибудь кольцо есть?
   Орлов послушно склонился над покойником в штатском. На безымянном пальце правой руки обнаружилось серебряное кольцо в форме змеи, кусающей собственный хвост. Вопреки опасениям, снялось кольцо на удивление легко, словно покойник при жизни его надевал очень редко.
   – Вот, – продемонстрировал Александр.
   Помещик взглянул и устало прикрыл глаза. У Орлова сложилось впечатление, что вещь ему явно знакома. Не иначе, какой-то знак для узкого круга посвященных.
   – Вот значит как, – неожиданно прокомментировал хозяин и пристально посмотрел на склонившегося над ним корнета.
   Орлову показалось, что в глазах умирающего отражается мудрость веков. Во всяком случае, было в них некое запредельное знание и нечто такое, словно лежащему человеку было не пятьдесят лет, а по меньшей мере пятьсот. Взгляд словно проникал в душу, исследовал все ее уголки, и было очень трудно выдержать его, не отвести глаз.
   Трудно сказать, сколько длилось подобное исследование. Вроде совсем недолго, и в то же время целую вечность.
   – Никого нет, ваше благородие! Все мертвы. Четыре человека, – нарушил молчание вернувшийся Трофимов. – А у нас трое раненых, но все легко.
   Орлов хотел перевести сказанное, но хозяин чуть опустил глаза и вымолвил:
   – Я понял.
   Глаза умирающего открылись вновь.
   – Судьба… – прошептал он. Голос звучал с каждым мгновением тише. – Корнет, встаньте. Видите подсвечник рядом с картиной?
   На дальней стене в самом деле висела картина, изображающая какой-то водопад, а рядом с ней к стене был прикреплен бронзовый подсвечник с тремя рожками.
   – Поверните подсвечник против часовой стрелки три раза.
   Воля умирающего священна. Тем более Орлов чувствовал к хозяину определенную симпатию. Не каждому человеку дано так спокойно уходить из жизни.
   После третьего поворота что-то щелкнуло, и небольшая часть стены несколько в стороне отошла в сторону, демонстрируя небольшую нишу. Орлов поневоле подумал о сокровищах, но внутри оказалась только не то толстенная книга, не то тетрадь в массивном кожаном переплете с застежками.
   Он извлек хранимое и вновь нагнулся над хозяином.
   – Хорошо, – чуть кивнул тот. – Отныне это ваше. Только никому не показывайте. Опасайтесь людей с таким кольцом. Бумагам цены нет. Если же с камнем…
   Договорить помещику было не суждено. Тело несколько раз выгнулось в агонии и застыло навсегда.
   – Отмучился, – перекрестился Кузнецов.
   Взгляд Орлова переходил от тетради к ушедшему и обратно. Ни о какой ценности не думалось. Да и что может быть ценного в книге или в каких-то записках? По мнению юного офицера – ничего. И в то же время это был дар умершего человека, и отказаться от него Александр посчитал себя не в праве.
   А ведь он даже имя помещика не узнал…
   – Кузнецов! Помещика и его слуг надо похоронить.
   – Вестимо надо, ваше благородие, – согласился взводный унтер-офицер и, не дожидаясь дальнейшего, вышел из кабинета.
   Но похоронить не удалось. Орлов не успел даже открыть тетрадь, как Кузнецов вернулся. На его молодом лице была написана тревога.
   – Ваше благородие! Французы! Показались со стороны поля. Не меньше эскадрона.
   – Далеко?
   – Чуть не две версты.
   Мелькнула мысль попытаться удержать поместье, но смысл? Хозяева все равно мертвы, никакой подмоги от своих не дождаться… Ради того, чтобы подраться?
   Вспомнилось, как граф Ламберт, полковой шеф, перед отправлением специально подчеркнул, чтобы Орлов не ввязывался в напрасные стычки. Тут, если вдуматься, еще вопрос: сумеешь ли оторваться? До своих далеко…
   – Простите, – не удержался Орлов от одного-единственного слова покойному помещику. Иногда обстоятельства бывают намного сильнее наших желаний.
   Трофимов и Кузнецов застыли изваяниями, ожидая решения офицера. Они бы приняли любое, но ответственность за него лежала на Орлове.
   – Берем пленных и уходим. Если среди французов есть тяжелые, то оставляем, – решил наконец корнет. – Хозяина тоже заберем. Хоть похороним по-человечески. Кузнецов, собирай людей!
   Гусары молчаливо согласились с решением офицера. Как же оставить человека без христианского погребения? Французы же в глазах простых людей доверия с этой стороны не внушали.
   По двору стлался дым. В пылу схватки сено в амбаре не то было подожжено кем-то – уж не понять, своим или чужим, – не то загорелось случайно. Мало ли? Тут и лампа может опрокинуться, и трубка изо рта выпасть. Стоит ли разбираться?
   Пожар даже был на руку. Он привлекал внимание французов, но в то же время не давал последним рассмотреть то, что происходило в усадьбе.
   Внезапно в амбаре рвануло, будто там среди сена был припрятан бочонок с порохом. Пламя сразу весело вырвалось наружу, грозя в ближайшие минуты перекинуться на дом.
   Если бы не противник, Орлов непременно приказал бы своим людям погасить огонь, но теперь не было никакого смысла заботиться об оставшемся бесхозным имуществе.
   – Огейчук! – строго окликнул он одного из своих гусар, тащившего тяжеленный мешок. – Ты что? Мародерствуешь?
   – Ваше благородие! Який же я миродер? – возмутился Огейчук. – Трохи взял для себе и друзив. Не пропадать же добру! А то и клятым хранцузам достанется!
   – Что там? – Раз хозяева были мертвы, то и воровство вроде уже не воровство, но все-таки…
   – Сало, да окорок, и винца немного. Надо же помянуть хозяина со слугами.
   – Черт с тобой! – препираться не было времени, а наказывать – желания.
   Сборы не заняли и двух минут. Пленные, те, которые могли сидеть на конях, покорно взгромоздились в седла, тяжелораненых оттащили со двора прочь, чтобы они не стали жертвой пожара, после чего отряд покинул место схватки.
   Вопреки опасениям Орлова, погони не было. Может, французы промедлили, подбирая оставленных раненых, может, пытались погасить пожар и тем самым спасти что-либо ценное для себя, может, не были уверены в силах противника, но обратный путь прошел без особых приключений.
   Да Орлов и не возражал. Не хотят, и не надо. Ему же проблем меньше. А потом стало не до воспоминаний о мимолетной стычке. Нет, хозяин был предан земле, а Александр все рассказал Кондзеровскому. Они даже открыли футляр, но внутри была лишь толстая кипа листов, исписанных на непонятных языках. Во всяком случае, ни на русский, ни на французский, ни на немецкий похоже не было. Порою буквы были латинские, однако попадались какие-то вообще незнакомые, а порою шли цифры и маловразумительные рисунки. Тарабарщина, да и только.
   – Да… – протянул майор. И заметил после некоторого молчания: – Однако воля покойного… Может, когда попадется грамотный…
   А потом все это забылось.
   Война…
   Гутштадт, Гейльсберг, Фридланд.
   Будь он неладен!
 
   Труба играла аппель. Гусары привычно строились. Кто-то еще спешил к образующимся шеренгам, выискивал свой взвод.
   Повинуясь зову, Орлов сразу занял место впереди. Было жарко. Начало лета, солнце, а тут еще ментик, надетый в рукава. Хотелось расстегнуть верхние пуговицы, но нельзя подавать гусарам дурной пример. Пот тек по лицу, ел глаза. Воздуха не хватало. Белье противно липло к телу. Хоть ветерок бы подул!
   Руки сами привычно потащили из правой ольстры разряженный пистолет. Сигнал к атаке мог прозвучать в любое мгновение, и следовало спешить.
   Зарядить пистолет оказалось трудно. Разгоряченный конь не желал стоять на одном месте, перебирал ногами, а тут еще пальцы чуть подрагивали от перенесенного напряжения, не открывалась серебряная крышка на лядунке, и в голове стоял легкий туман.
   Наконец пистолет отправился на отведенное ему место, и Орлов смог осмотреться.
   Далеко в стороне темнел Сортлакский лес. На широко раскинувшемся поле, словно созданном для кавалерийских боев, перемешались синие гродненские гусары полковника Шевелева с блестящими на солнце французскими кирасирами. Еще дальше должны были драться уланы Цесаревича Константина, но за кипящей схваткой их не было видно.
   В другой стороне красные гвардейские казаки азартно наскакивали на колонну драгун. Еще дальше расстроенные лейб-гусары рассыпались по необозримому полю и неслись прочь от преследующей их вражеской кавалерии.
   Второй батальон александрийцев шел на поддержку казакам, и не надо было гадать, куда отправится первый.
   Орлов окинул взглядом шеренги взвода. Без пересчета было видно, что кое-кого уже недостает в них, и оставалось надеяться, что отсутствующие просто увлеклись, проворонили аппель и скоро займут положенные места в рядах.
   Кто-то, подобно Орлову, торопливо перезаряжал пистолеты. Кто-то просто грыз кончик уса да пытливо смотрел на поле.
   Бросилось в глаза раскрасневшееся лицо Трофимова. Впрочем, и у остальных лица были того же цвета, словно стремились сравниться с цветом петлиц и обшлагов.
   – Как настрой, Трофимов? – собственный голос прозвучал хрипло. Говорить дольше не позволяла обстановка. Только так, коротко, невольно раскатывая звук «р».
   – Отличный, ваше благородие! – Трофимов попытался произнести это бодро, но дыхание подвело.
   Буквально накануне Орлова произвели в поручики за боевые отличия. Да и офицером он был чуть больше полугода. Однако главное он усвоить успел: офицер должен не только командовать, но и поднимать дух своих людей.
   Кто-то сзади присоединился к шеренге. С некоторым удивлением Орлов увидел среди гусар Аполинария. Дворовый человек, выделенный отцом сыну и исполнявший обязанности денщика, он сейчас усердно изображал свое отсутствие в строю, в котором не должен был находиться.
   – Аполинарий! Что ты тут делаешь? – Орлов постарался придать голосу строгость.
   – На помощь пришел. – Крупное лицо денщика было покрыто каплями пота.
   – Без тебя обойдемся.
   – Ну уж нет, – решительно ответил денщик. – Вы лучше на себя посмотрите, Ляксандр Ляксандрович! Этишкета нет, ментик пробит. Что я старому барину скажу? Не зацепило хоть?
   Гусары дружно заржали. Еще хорошо, что Аполинарий обратился по имени-отчеству. Он был несколько старше барина, рос едва ли не вместе с ним и порою позволял себе откровенные вольности. Как преданный слуга по отношению к любимому господину.
   – Зацепило. Наповал, – препираться перед строем показалось унизительным. Зная характер денщика… Да и не было на это времени. Черт с ним, прости Господи!
   Но словно ненароком коснулся кивера и удостоверился, что от правого этишкета остался лишь кончик шнура. И когда?…
   – Вы бы покушали, Ляксандр Ляксандрович! – предложил Аполинарий. – Я курочки с собой прихватил. С самого утра не евши…
   – Разговорчики в строю! – оборвал его Орлов.
   Гусары заулыбались. Большинство из них было намного старше своего командира.
   С правого фланга вдоль выстроившегося черного с серебром строя ехал полковой шеф граф де Ламберт в сопровождении Кондзеровского. Время от времени генерал бросал взгляды в сторону кипящего схватками поля, потом переводил взгляд на своих гусар. Словно определял меру их стойкости.
   Взгляд графа встретился со взглядом Орлова.
   – Как наст'ой, О'лов? – бодро спросил генерал, совсем как перед этим сам Орлов обращался к Трофимову.
   Говорил он по-русски неплохо, но раскатистого «р» не получалось. Произношение у Ламберта было чисто французским, где подобные звуки не предусмотрены.
   Зато вид! Эффектная гусарская форма, чистая и щегольская, словно и не был граф только что в самой гуще схватки, кресты Георгия и Владимира на шее, светлые усы на округлом лице, спокойный взгляд голубых глаз…
   – Отличный, ваше сиятельство! – рявкнул в ответ Орлов.
   Здесь, на поле боя с французами, пользоваться французским языком офицерам казалось кощунством.
   Поручик почувствовал, как сзади подобрались шеренги. Каждому хотелось выглядеть браво при виде любимого генерала.
   Александрийские гусары, от штаб-офицеров до последнего нестроевого, обожали своего шефа. За его неустрашимость и хладнокровие в бою, за приветливость в мирное время. Эмигрант, связавший свою судьбу с Россией, уже давно воспринимался всеми как истинно русский человек. С поправкой на врожденную учтивость французского аристократа старой школы.
   Граф кивнул и ускакал к центру строя. Оттуда сразу призывно запела труба.
   Сабли наголо! Рысью марш-марш!
   Шеренги послушно пришли в движение. Стало чуть легче. Встречный ветерок обдувал разгоряченные лица, тщетно пытался проникнуть под застегнутые меховые ментики.
   – Левое плечо!
   Эскадроны послушно совершили поворот. Теперь отступающие гвардейские гусары должны были промчаться перед строем.
   – В атаку марш-марш!
   Момент был выбран идеально. Перед глазами несущихся александрийцев промелькнули красно-синие гвардейцы. А в следующий миг ровные шеренги батальона обрушились на мчащихся в погоню кирасир.
   Последние так и не успели ничего предпринять. Часть из них попыталась проскочить, часть – повернуться навстречу новому противнику, часть – напротив, припустить бежать.
   В мгновение ока французы были смяты. Началась яростная рубка. Перед взором мелькали свои и чужие мундиры, мелькали клинки, куда-то влек верный конь… Мыслей не было. Не до них в жаркой сабельной схватке. Как и не до фехтовальных изысков. Тут главное – отбить сыплющиеся на тебя удары да попытаться рубануть самому, пока конь не отнес в сторону от очередного противника. Потому количество раненых в кавалерийском бою намного превышает количество убитых. Тут главное – не разрубить врага, а хоть зацепить.
   Вдруг Орлов заметил в стороне Трофимова. Гусар отбивался сразу от трех французов. Судьба его была предрешена, и пришлось броситься ему на помощь.
   Поручик выпустил рукоять сабли и дернул из кобуры пистолет. Тяжелая пуля ударила прямо в лицо некстати обернувшемуся кирасиру. Орлов подхватил висящую на темляке саблю и сразу обрушился на его соседа.
   Палаш встретился с саблей. Прямой клинок – с изогнутым. Но положение француза было похуже. Он сидел вполоборота по отношению к поручику, левой стороной к противнику и не мог сражаться в полной мере.
   В бою нет места рыцарству. Сабля Орлова полоснула кирасира куда достала – по руке. Брызнула кровь, и кирасир стал падать с коня. Дальше офицер уже не смотрел. Последний из троицы куда-то делся, и пришлось искать себе нового противника.
   Сквозь звуки боя откуда-то сзади раздался лязг и сразу – вопль боли. Повернувшийся Орлов успел заметить, как валится из седла пытавшийся обрушиться с тыла француз. За ним возвышался на своей лошади верный Аполинарий. Денщик как раз выдергивал прорубивший кирасу клинок из вражеского тела, и лицо дворового человека выражало досаду и злость. Мол, так и саблю потерять недолго.
   А потом французы вдруг хлынули прочь. Они неслись, подстегивая лошадей, совсем так же, как перед этим гвардейские гусары, и александрийцы азартно устремились вслед.