Страница:
– Это у Дуськи-то, – сразу поняла, о чем идет речь, словоохотливая гражданка. – Могу рассказать… Своими глазами зрела… И не я одна. Вот, Клава тоже наблюдала…
Вторая женщина молча кивнула.
И первая стала повествовать о событиях, с историей которых Севастьянов уже в общем-то был знаком. Однако из речей словоохотливой гражданки вырисовывалась значительно более живописная картина. Столовые приборы: ложки, ножи, вилки, а кроме них еще тарелки, кастрюли и сковороды порхали не только на кухне, но и в комнате. Мебель вообще творила чудеса. Кровать поднялась в воздух и кружилась по квартире наподобие вертолета. Шкаф бился о потолок.
Севастьянов с интересом выслушал неизвестные для себя подробности происшествия, потом спросил:
– А сейчас в той квартире что происходит?
– Сейчас? А чего сейчас? – Женщины переглянулись. – Ничего там не происходит. Как Дуська оттуда удрала, все и успокоилось. Родня ее приходила. Дочка с мужем. Порядок там навели. И на этом все кончилось. Вновь в нашем доме тишина.
– А какова, по-вашему, причина?
– Это событиев, что ли? Причина… – Женщины опять переглянулись.
– У меня такое мнение, – заговорила та, которая доселе молчала. – Дом-то наш где построен?
– А где?
– Да на могилках!
– Чего ты такое говоришь, Клава? – воскликнула словоохотливая гражданка. – Какие тут могут быть могилки?
– Уж не знаю, какие. Только они имелись.
– Дом этот построен в начале тридцатых, а до этого здесь была голая степь, – не сдавалась словоохотливая.
– А тебе-то откуда знать? – спросила Клава. – Ты сюда после войны вселилась. Я же помню. В сорок седьмом или в сорок восьмом… А я на его строительстве работала. И не только его. Всей этой улицы Красных Галстуков. Не спорю, степь тут была голимая. А это место возвышенное. С него все окрест видно было. И город, и завод… Так вот, как начали котлован под дом копать, кости из земли и полезли.
– Чьи кости? – спросила словоохотливая.
– Бог знает. Одни говорили: тут киргизы своих хоронили, другие: мол, в Гражданскую тут побитых закопали. Темное дело.
– И много костей выкопали?
– Да не так чтобы очень. Но кости точно человечьи.
– И чего из этого выходит?
– А того! День-то какой тогда был? Родительский! Вот они, мертвяки эти, и дали о себе знать. Неприкаянные лежать. Никто о них не помнит. Кто они такие, чего… Вот и напомнили.
– А я думаю: никакие это не мертвецы, – заявила словоохотливая. – Просто дом наш повело. Весна. Земля оттаивает. Вот стены и гуляют.
– Гуляют! Ну ты даешь, Степанида! Чего ж они раньше не гуляли? Ты хоть одну трещинку видела? Нет их и не могет быть. Тогда строили на века. Тридцать пять лет дом простоял. Разве это срок?! Да и построена улица, считай, на скале. Земля оттаивает… Чепуха.
– Если это мертвецы, то почему только у Дуськи в квартире колобродят? – не сдавалась словоохотливая Степанида.
– Вот уж не знаю. У нее спросить надоть.
– Скажите, в вашем доме имеется подвал? – прервал полемику Севастьянов.
– А как же! Имеется, само собой. Только в нем, кроме старого хлама и мышей, ничего нет.
– Может, вода просочилась?
Но обе гражданки замахали на него руками.
– Никакой там воды нет, – веско заявила Клава. – Ни воды, ни трещин… Все в целости стоит.
– А в квартиру этой Дуси… Как, кстати, ее фамилия?
– Копытина, – в один голос ответствовали соседки.
– В квартиру гражданки Копытиной как можно попасть? На предмет ее осмотра… – обратился к словоохотливой гражданке Севастьянов.
– В квартиру-то Дуськину?.. Да как же без хозяйки?
– Да где же ее искать?
– У дочки она нынче живет. Сюда, говорит, нога моя не ступит, пока поп не явится и не освятит помещение. У дочки, конечно, жить можно. В двухкомнатной-то квартирке.
– И где же эта дочь проживает?
– На Правом. Хотите узнать адрес? Да ради бога.
И словоохотливая Степанида тут же выдала координаты нынешнего места обитания хозяйки квартиры, в которой творились странные вещи, словно бывала там каждый день. Оно оказалось совсем рядом с домом, в котором проживал Севастьянов. Как уже отмечалось, Сергей Александрович отличался чрезвычайной цепкостью в своей исследовательской деятельности. И он решил немедленно продолжить изыскания. «Заодно и пообедаю дома», – мысленно решил он, взглянув на часы. До начала практикума оставалось порядочно времени.
Прощаясь с соседками Дуси Копытиной, профессор сообщил им, что еще появится здесь, возможно даже сегодня, и пошел к остановке трамвая. В вагоне он удобно расположился в одинарном креслице и принялся равнодушно таращиться в окно на знакомые до мелочей виды. Ничего интересного не наблюдалось. Трамвай спустился с горы и покатил вдоль усеянного лачугами склона Карадырского хребта. По другую сторону полотна тянулась однообразная бетонная стена, отгораживавшая завод от остального города.
Сейчас, в спокойной обстановке полупустого вагона, он анализировал рассуждения соседок Копытиной и выделил главное. Нигде, кроме ее квартиры, странных событий не происходило. Значит, ни о каких физических явлениях, типа просадки фундамента дома или деформации его стен, речи идти не могло. Но и о влиянии на происходившее неких потусторонних сил тоже рассуждать не приходилось. Если эти неприкаянные мертвецы (тут Севастьянов невольно рассмеялся вслух, обратив на себя внимание пассажиров трамвая) решили о себе напомнить, то почему именно этой самой Дусе? Значит? Значит, все это подстроила сама Копытина. Но зачем?! Вот на этот вопрос и предстояло ответить. В голове Сергея Александровича уже стали оформляться наметки еще не сформировавшегося фельетона. Севастьянов чувствовал: фельетон должен получиться отменным.
Он довольно быстро нашел нужный дом, а потом и квартиру. На его звонки долго никто не открывал, наконец за дверью послышалось старческое шарканье.
– Кто там? – услышал Сергей Александрович.
– Профессор Севастьянов, – назвался он.
– Какой еще профессор?! Никого нет дома. Уходите…
– Я по делу.
– По какому еще делу?! Ничего не знаю. Нету никого.
– Откройте, я все объясню.
– Не надо мне твоих объяснений. Убирайся, откуда пришел.
Севастьянов топтался на месте, не зная, что предпринять дальше. Он понимал: открывать ему не собираются, однако и уходить, не пообщавшись с Дусей, он не желал.
– Ваша фамилия Копытина? – пытаясь нащупать нужный тон, продолжал взывать он.
За дверью молчали, однако он чувствовал: Дуся стоит и слушает.
– Ну откройте же!
И вновь тишина.
– Дяденька, вам чего здесь надо? – услышал он за спиной девчоночий голосок.
Сергей Александрович поспешно обернулся. Перед ним стояло круглолицее, курносое существо лет двенадцати и с любопытством взирало на него.
– Я хотел поговорить с твоей бабушкой, – сообщил Севастьянов.
– О чем?
– О том, что произошло у нее в квартире.
– А вы кто? Из газеты?
– Нет, я профессор… Из педагогического института… Интересуюсь подобными вопросами.
– О! Профессор! Ну тогда конечно.
– Ты, Наташенька, документики у него проверь, – послышалось из-за двери. – А то мало ли кто по подъездам шастает. Может, он ворюга какой…
– Конечно-конечно… – Севастьянов достал из внутреннего кармана пиджака красненькую книжечку и протянул девочке.
– Точно профессор, баба, – сообщила Наташа.
За дверью вновь молчали.
Девочка достала ключ, щелкнул английский замок…
– Проходите, – предложила Наташа.
На пороге стояла невысокая старуха в застиранном халате. Седая голова ее была всклокочена, поросячьи глазки грозно поблескивали, на лице написана угроза.
– Чего надо? – сердито спросила она.
«С такой нужно держаться вежливо и как можно солиднее», – соображал Севастьянов. Поэтому он, хотя и был со старухой одного роста, взглянул на нее свысока и веско произнес:
– Уважаемая Евдокия… Извините, не знаю, как вас по отчеству…
– Васильевна, – буркнула Дуся.
– Уважаемая Евдокия Васильевна. Я уполномочен городским обществом «Знание» разобраться в событиях, произошедших в вашей квартире.
Дуся искоса посмотрела на неожиданного посетителя. Видимо, портфель, шляпа, а главное, выдающийся вперед солидный животик произвели на нее некоторое впечатление.
– Ладно, – наконец сказала она. – Можно и поговорить. А вы и вправду профессор?
Севастьянов сунул ей под нос удостоверение.
– Верю, верю… Идемте в залу, там и потолкуем.
Они вошли в стандартно обставленную комнату с диваном-кроватью, двумя хлипкими креслицами и высоким торшером на тонкой ножке. Одну из стен украшал ковер зубодробительных оттенков. Имелся тут и телевизор марки «Рубин». Дуся указала на одно из кресел, сама же опустилась на диван-кровать, Наташа устроилась рядом.
– Так вы, значит, хочете узнать про то, как у меня в доме обстановка колобродила?
– Именно так.
– Ну так задавайте ваши вопросы.
Севастьянов достал из портфеля объемистый блокнот, снял колпачок с авторучки и приготовился записывать.
– Итак, с чего все началось?
Старуха принялась рассказывать о происшествии. Излагать свои мысли связно она толком не умела, а возможно, просто растерялась. Поэтому перескакивала с одного на другое, то забегала вперед, то возвращалась назад. В общем, Сергей Александрович ничего для себя нового не узнал. Более того, он понял: Дуся вряд ли могла самостоятельно инсценировать произошедшие в ее доме события.
– Скажите, как вы думаете, почему это все случилось именно у вас? – спросил Севастьянов.
– Сама не знаю… Думала, думала… И так, и сяк прикидывала… Не пойму. Раньше ничего подобного не наблюдалось. Ну на кладбище была… Поминала отца с матерью. Все – чин по чину. За упокой мужа, на фронте убитого, хоть он и не здесь схоронен, тоже выпила. Вроде никого не забыла… Но, видать, кого-то все же пропустила. Вот он мне и нагадил.
– И кто же это, по-вашему, мог быть?
– Ей-богу, не знаю!
– Ну хорошо. А можно мне осмотреть вашу квартиру?
– Как это?
– Внутри побывать. Поглядеть: что там да как?
– Да ничего интересного там нет. Дочка все прибрала.
– Хотелось бы все-таки посмотреть.
– Пока батюшка стены святой водой не окропит, я туда ни ногой! Мало ли… Возможно, эта нечисть только затаилась…
– Но ведь с дочерью вашей ничего не случилось.
– Она с Мишкой ездила… С мужиком со своим. А мужика он, должно быть, боится.
– Да кто боится?
– Нечистый дух. Табачищем от Мишки разит, а нечисть табачного духа не переносит. Это точно.
– Как же быть?
– Это на предмет поглядеть? Ладно. Наташа, – обратилась она к внучке, – своди профессора ко мне на квартиру.
– Поехали, – охотно согласилась девочка.
– Прямо сейчас?
– Конечно.
Донельзя обрадованный Сергей Александрович любезно попрощался с Дусей, выразил надежду, что они еще увидятся, и поспешил на улицу, весело, как школьник, размахивая портфелем. Дорогой он и Наташа почти не разговаривали, и только когда девочка отворила дверь Дусиной квартиры, Севастьянов, осененный внезапной догадкой, спросил ее:
– А во время… этого самого ты здесь присутствовала?
– Ну да.
– Все видела?
– Естественно.
– И кто это все натворил?
– Не знаю точно.
– А какие-нибудь предположения у тебя имеются?
– Само собой.
– И какие же?
– Мне кажется, это я всему причиной.
– То есть как?!
– Мы когда с бабушкой вернулись с кладбища, она сразу спать улеглась, поскольку выпивши была. Ну а мне скучно… Я ходила по квартире… ходила, ходила, а потом…
– Что потом?
– Захотела плохого.
– Плохого?!
– Ну да.
– Как же это понимать?
– Не знаю, как объяснить… Я как бы пожелала, чтобы это сонное царство немного… как сказать… немного ожило, что ли. В движение пришло. Ну оно и пришло.
– А каким образом это у тебя получилось?
– Вот не знаю. Захотела, и получилось.
– Ты что-то подобное и раньше проделывала?
– Только мысленно.
Севастьянов во все глаза взирал на Наташу.
– Объясни, как это тебе удается?
– Не удается, а один раз удалось. Больше не получалось.
– Но как?!
– Не знаю. Получилось, и все.
– Врешь, наверное.
– Зачем мне врать? – Наташа как будто обиделась.
– Ну… Возможно, прославиться хочешь.
– Вот уж нет…
Севастьянов не знал, что и подумать. Слова девочки звучали в высшей степени фантастично. Как понимать это «захотела»? Телекинез? В западных журналах он встречал информацию о подобных случаях. Но у нас?.. Хотя и в Советском Союзе имелись люди, владеющие такими способностями. Например, Нелли Кулешова. Он читал о ней в журнале «Наука и жизнь». Но способности Кулешовой изучают физики и психиатры. Ее исследуют в специальном научном центре, а здесь… И потом, девочка утверждает: получилось всего лишь раз… Но это практически невозможно. Как это так: способностей к телекинезу не имелось, а потом они вдруг появились! И снова исчезли. Чепуха!
Не желая больше продолжать этот странный разговор, он занялся осмотром квартиры, но ничего интересного не обнаружил. Было заметно: тут действительно что-то происходило. Уборка произведена наспех, следы недавнего разгрома лезут в глаза. Мебель хотя и поставлена на свои места, но следы от ножек не совпадают с их нынешним положением. То же самое и со столовыми приборами. Одна ложка валяется под батареей, другая закатилась под кровать. На полу ножками шкафа и кровати содрана краска.
– А я знаю, отчего это все получилось, – вдруг заявила доселе молчавшая Наташа.
– Интересно послушать, – вскинул на нее взгляд Севастьянов.
– Я на кладбище нашла монету… Старинную…
– И что же?
– Вот она, монета эта, все и устроила.
– Каким же образом?
– Наверное, она волшебная.
Севастьянов усмехнулся.
– И где же эта монета? – улыбаясь, спросил он. – Покажи?
– Я ее променяла, – сообщила Наташа.
– Променяла… Зачем же, если эта монета может творить чудеса?
– Я, когда меняла, не знала, что может. Это теперь до меня дошло.
– Кому же ты ее променяла?.. И на что?..
– На жевательную резинку. Хорошая резинка, между прочим. Целый день жуешь, а она вкуса не теряет.
– А равноценным ли был обмен? – все так же улыбаясь, поинтересовался Севастьянов.
– Теперь мне кажется, что нет. Хотя…
– Что «хотя»?
– Мне кажется, эта монета может творить только плохие дела.
– Плохие?
– Ну да.
– Почему же?
– Я не сумею правильно объяснить, только мне так кажется.
5
Вторая женщина молча кивнула.
И первая стала повествовать о событиях, с историей которых Севастьянов уже в общем-то был знаком. Однако из речей словоохотливой гражданки вырисовывалась значительно более живописная картина. Столовые приборы: ложки, ножи, вилки, а кроме них еще тарелки, кастрюли и сковороды порхали не только на кухне, но и в комнате. Мебель вообще творила чудеса. Кровать поднялась в воздух и кружилась по квартире наподобие вертолета. Шкаф бился о потолок.
Севастьянов с интересом выслушал неизвестные для себя подробности происшествия, потом спросил:
– А сейчас в той квартире что происходит?
– Сейчас? А чего сейчас? – Женщины переглянулись. – Ничего там не происходит. Как Дуська оттуда удрала, все и успокоилось. Родня ее приходила. Дочка с мужем. Порядок там навели. И на этом все кончилось. Вновь в нашем доме тишина.
– А какова, по-вашему, причина?
– Это событиев, что ли? Причина… – Женщины опять переглянулись.
– У меня такое мнение, – заговорила та, которая доселе молчала. – Дом-то наш где построен?
– А где?
– Да на могилках!
– Чего ты такое говоришь, Клава? – воскликнула словоохотливая гражданка. – Какие тут могут быть могилки?
– Уж не знаю, какие. Только они имелись.
– Дом этот построен в начале тридцатых, а до этого здесь была голая степь, – не сдавалась словоохотливая.
– А тебе-то откуда знать? – спросила Клава. – Ты сюда после войны вселилась. Я же помню. В сорок седьмом или в сорок восьмом… А я на его строительстве работала. И не только его. Всей этой улицы Красных Галстуков. Не спорю, степь тут была голимая. А это место возвышенное. С него все окрест видно было. И город, и завод… Так вот, как начали котлован под дом копать, кости из земли и полезли.
– Чьи кости? – спросила словоохотливая.
– Бог знает. Одни говорили: тут киргизы своих хоронили, другие: мол, в Гражданскую тут побитых закопали. Темное дело.
– И много костей выкопали?
– Да не так чтобы очень. Но кости точно человечьи.
– И чего из этого выходит?
– А того! День-то какой тогда был? Родительский! Вот они, мертвяки эти, и дали о себе знать. Неприкаянные лежать. Никто о них не помнит. Кто они такие, чего… Вот и напомнили.
– А я думаю: никакие это не мертвецы, – заявила словоохотливая. – Просто дом наш повело. Весна. Земля оттаивает. Вот стены и гуляют.
– Гуляют! Ну ты даешь, Степанида! Чего ж они раньше не гуляли? Ты хоть одну трещинку видела? Нет их и не могет быть. Тогда строили на века. Тридцать пять лет дом простоял. Разве это срок?! Да и построена улица, считай, на скале. Земля оттаивает… Чепуха.
– Если это мертвецы, то почему только у Дуськи в квартире колобродят? – не сдавалась словоохотливая Степанида.
– Вот уж не знаю. У нее спросить надоть.
– Скажите, в вашем доме имеется подвал? – прервал полемику Севастьянов.
– А как же! Имеется, само собой. Только в нем, кроме старого хлама и мышей, ничего нет.
– Может, вода просочилась?
Но обе гражданки замахали на него руками.
– Никакой там воды нет, – веско заявила Клава. – Ни воды, ни трещин… Все в целости стоит.
– А в квартиру этой Дуси… Как, кстати, ее фамилия?
– Копытина, – в один голос ответствовали соседки.
– В квартиру гражданки Копытиной как можно попасть? На предмет ее осмотра… – обратился к словоохотливой гражданке Севастьянов.
– В квартиру-то Дуськину?.. Да как же без хозяйки?
– Да где же ее искать?
– У дочки она нынче живет. Сюда, говорит, нога моя не ступит, пока поп не явится и не освятит помещение. У дочки, конечно, жить можно. В двухкомнатной-то квартирке.
– И где же эта дочь проживает?
– На Правом. Хотите узнать адрес? Да ради бога.
И словоохотливая Степанида тут же выдала координаты нынешнего места обитания хозяйки квартиры, в которой творились странные вещи, словно бывала там каждый день. Оно оказалось совсем рядом с домом, в котором проживал Севастьянов. Как уже отмечалось, Сергей Александрович отличался чрезвычайной цепкостью в своей исследовательской деятельности. И он решил немедленно продолжить изыскания. «Заодно и пообедаю дома», – мысленно решил он, взглянув на часы. До начала практикума оставалось порядочно времени.
Прощаясь с соседками Дуси Копытиной, профессор сообщил им, что еще появится здесь, возможно даже сегодня, и пошел к остановке трамвая. В вагоне он удобно расположился в одинарном креслице и принялся равнодушно таращиться в окно на знакомые до мелочей виды. Ничего интересного не наблюдалось. Трамвай спустился с горы и покатил вдоль усеянного лачугами склона Карадырского хребта. По другую сторону полотна тянулась однообразная бетонная стена, отгораживавшая завод от остального города.
Сейчас, в спокойной обстановке полупустого вагона, он анализировал рассуждения соседок Копытиной и выделил главное. Нигде, кроме ее квартиры, странных событий не происходило. Значит, ни о каких физических явлениях, типа просадки фундамента дома или деформации его стен, речи идти не могло. Но и о влиянии на происходившее неких потусторонних сил тоже рассуждать не приходилось. Если эти неприкаянные мертвецы (тут Севастьянов невольно рассмеялся вслух, обратив на себя внимание пассажиров трамвая) решили о себе напомнить, то почему именно этой самой Дусе? Значит? Значит, все это подстроила сама Копытина. Но зачем?! Вот на этот вопрос и предстояло ответить. В голове Сергея Александровича уже стали оформляться наметки еще не сформировавшегося фельетона. Севастьянов чувствовал: фельетон должен получиться отменным.
Он довольно быстро нашел нужный дом, а потом и квартиру. На его звонки долго никто не открывал, наконец за дверью послышалось старческое шарканье.
– Кто там? – услышал Сергей Александрович.
– Профессор Севастьянов, – назвался он.
– Какой еще профессор?! Никого нет дома. Уходите…
– Я по делу.
– По какому еще делу?! Ничего не знаю. Нету никого.
– Откройте, я все объясню.
– Не надо мне твоих объяснений. Убирайся, откуда пришел.
Севастьянов топтался на месте, не зная, что предпринять дальше. Он понимал: открывать ему не собираются, однако и уходить, не пообщавшись с Дусей, он не желал.
– Ваша фамилия Копытина? – пытаясь нащупать нужный тон, продолжал взывать он.
За дверью молчали, однако он чувствовал: Дуся стоит и слушает.
– Ну откройте же!
И вновь тишина.
– Дяденька, вам чего здесь надо? – услышал он за спиной девчоночий голосок.
Сергей Александрович поспешно обернулся. Перед ним стояло круглолицее, курносое существо лет двенадцати и с любопытством взирало на него.
– Я хотел поговорить с твоей бабушкой, – сообщил Севастьянов.
– О чем?
– О том, что произошло у нее в квартире.
– А вы кто? Из газеты?
– Нет, я профессор… Из педагогического института… Интересуюсь подобными вопросами.
– О! Профессор! Ну тогда конечно.
– Ты, Наташенька, документики у него проверь, – послышалось из-за двери. – А то мало ли кто по подъездам шастает. Может, он ворюга какой…
– Конечно-конечно… – Севастьянов достал из внутреннего кармана пиджака красненькую книжечку и протянул девочке.
– Точно профессор, баба, – сообщила Наташа.
За дверью вновь молчали.
Девочка достала ключ, щелкнул английский замок…
– Проходите, – предложила Наташа.
На пороге стояла невысокая старуха в застиранном халате. Седая голова ее была всклокочена, поросячьи глазки грозно поблескивали, на лице написана угроза.
– Чего надо? – сердито спросила она.
«С такой нужно держаться вежливо и как можно солиднее», – соображал Севастьянов. Поэтому он, хотя и был со старухой одного роста, взглянул на нее свысока и веско произнес:
– Уважаемая Евдокия… Извините, не знаю, как вас по отчеству…
– Васильевна, – буркнула Дуся.
– Уважаемая Евдокия Васильевна. Я уполномочен городским обществом «Знание» разобраться в событиях, произошедших в вашей квартире.
Дуся искоса посмотрела на неожиданного посетителя. Видимо, портфель, шляпа, а главное, выдающийся вперед солидный животик произвели на нее некоторое впечатление.
– Ладно, – наконец сказала она. – Можно и поговорить. А вы и вправду профессор?
Севастьянов сунул ей под нос удостоверение.
– Верю, верю… Идемте в залу, там и потолкуем.
Они вошли в стандартно обставленную комнату с диваном-кроватью, двумя хлипкими креслицами и высоким торшером на тонкой ножке. Одну из стен украшал ковер зубодробительных оттенков. Имелся тут и телевизор марки «Рубин». Дуся указала на одно из кресел, сама же опустилась на диван-кровать, Наташа устроилась рядом.
– Так вы, значит, хочете узнать про то, как у меня в доме обстановка колобродила?
– Именно так.
– Ну так задавайте ваши вопросы.
Севастьянов достал из портфеля объемистый блокнот, снял колпачок с авторучки и приготовился записывать.
– Итак, с чего все началось?
Старуха принялась рассказывать о происшествии. Излагать свои мысли связно она толком не умела, а возможно, просто растерялась. Поэтому перескакивала с одного на другое, то забегала вперед, то возвращалась назад. В общем, Сергей Александрович ничего для себя нового не узнал. Более того, он понял: Дуся вряд ли могла самостоятельно инсценировать произошедшие в ее доме события.
– Скажите, как вы думаете, почему это все случилось именно у вас? – спросил Севастьянов.
– Сама не знаю… Думала, думала… И так, и сяк прикидывала… Не пойму. Раньше ничего подобного не наблюдалось. Ну на кладбище была… Поминала отца с матерью. Все – чин по чину. За упокой мужа, на фронте убитого, хоть он и не здесь схоронен, тоже выпила. Вроде никого не забыла… Но, видать, кого-то все же пропустила. Вот он мне и нагадил.
– И кто же это, по-вашему, мог быть?
– Ей-богу, не знаю!
– Ну хорошо. А можно мне осмотреть вашу квартиру?
– Как это?
– Внутри побывать. Поглядеть: что там да как?
– Да ничего интересного там нет. Дочка все прибрала.
– Хотелось бы все-таки посмотреть.
– Пока батюшка стены святой водой не окропит, я туда ни ногой! Мало ли… Возможно, эта нечисть только затаилась…
– Но ведь с дочерью вашей ничего не случилось.
– Она с Мишкой ездила… С мужиком со своим. А мужика он, должно быть, боится.
– Да кто боится?
– Нечистый дух. Табачищем от Мишки разит, а нечисть табачного духа не переносит. Это точно.
– Как же быть?
– Это на предмет поглядеть? Ладно. Наташа, – обратилась она к внучке, – своди профессора ко мне на квартиру.
– Поехали, – охотно согласилась девочка.
– Прямо сейчас?
– Конечно.
Донельзя обрадованный Сергей Александрович любезно попрощался с Дусей, выразил надежду, что они еще увидятся, и поспешил на улицу, весело, как школьник, размахивая портфелем. Дорогой он и Наташа почти не разговаривали, и только когда девочка отворила дверь Дусиной квартиры, Севастьянов, осененный внезапной догадкой, спросил ее:
– А во время… этого самого ты здесь присутствовала?
– Ну да.
– Все видела?
– Естественно.
– И кто это все натворил?
– Не знаю точно.
– А какие-нибудь предположения у тебя имеются?
– Само собой.
– И какие же?
– Мне кажется, это я всему причиной.
– То есть как?!
– Мы когда с бабушкой вернулись с кладбища, она сразу спать улеглась, поскольку выпивши была. Ну а мне скучно… Я ходила по квартире… ходила, ходила, а потом…
– Что потом?
– Захотела плохого.
– Плохого?!
– Ну да.
– Как же это понимать?
– Не знаю, как объяснить… Я как бы пожелала, чтобы это сонное царство немного… как сказать… немного ожило, что ли. В движение пришло. Ну оно и пришло.
– А каким образом это у тебя получилось?
– Вот не знаю. Захотела, и получилось.
– Ты что-то подобное и раньше проделывала?
– Только мысленно.
Севастьянов во все глаза взирал на Наташу.
– Объясни, как это тебе удается?
– Не удается, а один раз удалось. Больше не получалось.
– Но как?!
– Не знаю. Получилось, и все.
– Врешь, наверное.
– Зачем мне врать? – Наташа как будто обиделась.
– Ну… Возможно, прославиться хочешь.
– Вот уж нет…
Севастьянов не знал, что и подумать. Слова девочки звучали в высшей степени фантастично. Как понимать это «захотела»? Телекинез? В западных журналах он встречал информацию о подобных случаях. Но у нас?.. Хотя и в Советском Союзе имелись люди, владеющие такими способностями. Например, Нелли Кулешова. Он читал о ней в журнале «Наука и жизнь». Но способности Кулешовой изучают физики и психиатры. Ее исследуют в специальном научном центре, а здесь… И потом, девочка утверждает: получилось всего лишь раз… Но это практически невозможно. Как это так: способностей к телекинезу не имелось, а потом они вдруг появились! И снова исчезли. Чепуха!
Не желая больше продолжать этот странный разговор, он занялся осмотром квартиры, но ничего интересного не обнаружил. Было заметно: тут действительно что-то происходило. Уборка произведена наспех, следы недавнего разгрома лезут в глаза. Мебель хотя и поставлена на свои места, но следы от ножек не совпадают с их нынешним положением. То же самое и со столовыми приборами. Одна ложка валяется под батареей, другая закатилась под кровать. На полу ножками шкафа и кровати содрана краска.
– А я знаю, отчего это все получилось, – вдруг заявила доселе молчавшая Наташа.
– Интересно послушать, – вскинул на нее взгляд Севастьянов.
– Я на кладбище нашла монету… Старинную…
– И что же?
– Вот она, монета эта, все и устроила.
– Каким же образом?
– Наверное, она волшебная.
Севастьянов усмехнулся.
– И где же эта монета? – улыбаясь, спросил он. – Покажи?
– Я ее променяла, – сообщила Наташа.
– Променяла… Зачем же, если эта монета может творить чудеса?
– Я, когда меняла, не знала, что может. Это теперь до меня дошло.
– Кому же ты ее променяла?.. И на что?..
– На жевательную резинку. Хорошая резинка, между прочим. Целый день жуешь, а она вкуса не теряет.
– А равноценным ли был обмен? – все так же улыбаясь, поинтересовался Севастьянов.
– Теперь мне кажется, что нет. Хотя…
– Что «хотя»?
– Мне кажется, эта монета может творить только плохие дела.
– Плохие?
– Ну да.
– Почему же?
– Я не сумею правильно объяснить, только мне так кажется.
5
Мартын Мартынович Добрынин недолго рвал на своей плешивой головенке остатки волос. Постепенно он стал осознавать, что обмен-то как раз не так уж и плох. Во-первых, до сих пор ничего подобного этой монете он за свою жизнь не встречал. А ведь через его руки прошло их немало. Во-вторых, была в этом дырявом серебряном кругляке некая притягательность, даже тайна, которая заставляла часами не спускать с него глаз. Такого чувства Мартын Мартынович не испытывал с самого детства, когда к нему попала первая монета – тяжелый латунный сестерций Веспасиана. Он разглядывал тяжелый профиль, мощную челюсть, гневный взгляд и представлял грозного императора, у ног которого лежало полмира. Возможно, эта была одна из тех монет, которые Веспасиан, в ответ на упреки своего сына Тита за сбор налога с общественных уборных, сунул ему под нос и спросил: пахнут ли они? Тит отвечал отрицательно. «А ведь это деньги из уборной», – сказал император. На другой стороне монеты можно было различить стоявшего под пальмой человека, опиравшегося на копье, и разобрать надпись «Iudea». Из книжек следовало: Веспасиан покорил эту самую Иудею, а побежденных евреев разогнал по всему тогдашнему миру.
Монету подарил Мартыну отец, который подобрал ее в каком-то брошенном особняке. Это случилось вскоре после Гражданской войны, и жили они тогда в Ростове. Римская монета определила весь дальнейший жизненный путь Мартына Мартыновича. После школы он поступил на исторический факультет Ростовского университета, потом, по окончании, преподавал историю в школах и техникумах. В Соцгород Добрынин попал во время войны, будучи эвакуированным в эти края. Монеты Мартын Мартынович собирал всю жизнь. Однако имелась у него и другая, можно сказать, тайная страсть. Он очень любил женщин! Любил, но взирал на объект своих вожделений исключительно со стороны, вначале страшась гнева жены, а потом уже по привычке.
Женился Мартын Добрынин очень рано, еще на первом курсе университета, кстати сказать, тоже на студентке, но биологического факультета. Красавицей его Марусю даже в молодости назвать было нельзя, однако Добрынин довольно долго считал ее таковой. На хорошенькую Маруся тянула, хотя и с натягом. Она обладала стройной фигуркой, волнистыми волосами, черными, как угольки, глазами, а лицо можно было бы назвать приятным, если бы не постоянно присутствующее на нем плаксивое выражение, весьма портившее его. К другим девицам Маруся начала ревновать своего Мартына буквально с первого дня их знакомства. Следствием ревности являлись грандиозные скандалы, которые закатывала жена. Темпераментом хохлушку Марусю бог не обидел, и в курсе предполагаемых интимных дел Мартына была вся улица.
– Посмотрите на этого деятеля! – во всю свою глотку орала Маруся. – Опять он пялился на эту паршивую Тамарку. А на что там смотреть? Ни рожи ни кожи! Одна задница – как комод! Ну ничего. Глаза ей выцарапаю, мерзавке, тогда узнает, зараза, как чужих мужей отбивать.
Как ни странно, родители Мартына смотрели на невестку с симпатией, а вопли ее даже одобряли.
– Долбай его, Маруська, в хвост и в гриву, – подзуживал невестку отец. – Любить крепче будет.
Однако в такие минуты Мартын не только не любил свою суженую. Он ее просто ненавидел. Ненавидел до тошноты, до колик в печени…
С годами мощь голосовых связок Марии Степановны несколько ослабела, однако реагировать на взгляды Мартына Мартыновича, случайно (а может, и нет) брошенные в сторону малознакомых дам, она не перестала. Только теперь шипела, как рассерженная кошка. Нужно отметить, к иным увлечениям своего муженька она относилась вполне терпимо. Тот факт, что Добрынин тратил на монеты большую часть своей зарплаты, ее нисколько не смущал. Пускай себе коллекционирует хоть жареных собак, рассуждала она, лишь бы за бабами не бегал.
Детей у них не имелось.
С годами Мартын Мартынович на женщин поглядывал меньше, но думать о них не перестал.
Мария Степановна к той поре превратилась в неряшливую, небрежно одетую особу неопределенных лет. Почти все ее время занимала заготовка запасов на зиму. Большую часть лета она проводила на садовом участке, который содержала в образцовом порядке. Первая клубника, или, как именовала ее мадам Добрынина, «виктория», шла на варенье. Часть же урожая реализовывалась возле магазина или на рынке. Потом наступала очередь малины, смородины, крыжовника… Не было такого фрукта или овоща, который не шел бы в дело. Варенье готовилось даже из лепестков роз, вернее шиповника, а также из моркови. Кроме того, Мария Степановна производила джемы, повидло, пастилу, сиропы, компоты, сухофрукты… Она солила и мариновала огурцы, помидоры, только что появившийся в Соцгороде перец, капусту (в засолке которой была великой мастерицей), делала овощную икру, салаты, да мало ли что еще. Квартира Добрыниных пропахла чесноком и укропом, и запах этот был так же ненавистен Мартыну Мартыновичу, как и его создательница.
Ночами, когда сон не шел к нему, Мартын Мартынович часами лежал во тьме и думал, думал… Прожитая жизнь проходила перед внутренним взором, как кадры детского диафильма. Детство, Ростов… Потом юность. Встреча с Машей. Первая любовь. Наверное, даже не любовь, а юношеское влечение плоти. Но все это ушло. Остался тусклый быт, бедность да запах чеснока.
Впрочем, бедность – понятие относительное. Мартын Мартынович хоть и жил довольно убого, бедным вовсе не являлся. Кроме знаменитого ящика, содержимое которого демонстрировалось всем и каждому, у него имелись и другие монеты, которые он никому не показывал, – в первую очередь золото. В укромном тайничке, выдолбленном в кирпичной стене и искусно замаскированном настенными часами, у него хранилась деревянная резная шкатулка, почти доверху наполненная золотыми монетами. Что-то осталось от отца, в годы нэпа имевшего мясную торговлишку, что-то Мартын Мартынович приобрел самостоятельно на черном рынке, да и у приходивших к нему ребятишек нет-нет да и попадались царские пятерки и десятки. Кроме царских и советских золотых червонцев в шкатулке имелись французские двадцати– и сорокафранковые монеты, американские «игли», английские соверены и дукаты германских княжеств. Встречались турецкие куруши и персидские туманы. Но самым ценным в шкатулке было несколько золотых монет времен Петра I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II. Они хранились отдельно от остальных монет, в специальных бархатных кармашках. Всего же золотых монет у Мартына Мартыновича имелось около сотни, но мысленно он не раз думал, что отдал бы все свои сокровища тому, кто избавил бы его от жены. Мысли об этом посещали его почти каждый день. Приходили они и сейчас, когда он стал обладателем странной монеты. Почему-то Мартыну Мартыновичу казалось – этот час приближался. Так оно и вышло.
Однажды вечером, недели через полторы после обретения нового сокровища, в дверь позвонили. Мария Степановна глянула в «глазок» и, увидев на пороге незнакомого парня, спросила:
– Чего надо?
– К Добрынину, – услышала она. – По монетам…
– К тебе мужчина какой-то… – сообщила она мужу, стоявшему у нее за спиной.
– Пускай заходит.
Дверь распахнулась, и, бесцеремонно оттолкнув хозяйку, в квартиру ворвались двое. Мартын Мартынович сразу же понял: эти гости явились не с добром.
– Вам чего? – стараясь сохранять самообладание, тихонько произнес он.
– А того! – рявкнул парень, который вошел первым. – Монеты давай!
– Как это: давай?
– А так! Мы, дед, грабить тебя пришли!
– Ох! – завопила Мария Степановна, но тут же получила увесистый удар по лицу и рухнула на пол.
– Орать не нужно, – сказал парень. – А будете – обоих кокнем. Так что ведите себя потише. Свяжи их, – обратился он к напарнику.
Тот извлек из-за пазухи моток бельевой веревки и сноровисто исполнил требуемое. Связанных супругов посадили на древний, лязгнувший всеми пружинами диван.
– Где монеты?! – прошипел первый парень.
Мартын Мартынович пожал плечами и тут же получил оплеуху.
– Говори, старый хрыч!
– В той комнате… ящик…
– Иди, посмотри, – приказал первый напарнику.
Скоро тот притащил знаменитый ящик. Парень открыл его и стал бесцеремонно вываливать содержимое на стол. Монеты рассыпались по столешнице, падали на пол, закатывались в углы, но грабители не обращали на это обстоятельство никакого внимания. Когда тускло поблескивающая куча заполнила всю поверхность стола, парень стал копаться в ней, беря то одну, то другую монету и поднося ее к глазам. Он отобрал несколько крупных серебряных талеров и сунул их в карман, потом взглянул на Мартына Мартыновича:
– А золото где?
– Какое золото?
– Обыкновенное… Золотое!
– Нет у меня никакого золота?
– Не ври, дед!
– Богом клянусь!
– Не нужно бога сюда приплетать, – заметил парень. – Выдай золотишко по-хорошему, а не то больно будет. Все равно найдем.
– Ищите.
– Хорошо, – спокойно сказал парень. – Тогда пеняйте на себя. Иди, поищи утюг, – приказал он напарнику, а сам уселся на стул перед своими жертвами, достал нож и стал чистить ногти.
– Что вы себе позволяете?! – заверещала Мария Степановна, немного пришедшая в себя после сокрушительного удара в челюсть.
– Чего надо, то и позволяем, – невозмутимо сообщил парень. – И не верещи, старая кляча, а то прирежу.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать?! – заорала Мария Степановна.
– А вот смею, – спокойно ответствовал парень и неожиданно ударил ее ножом в живот. Удар был не сильный, нож вошел в тело сантиметра на два, но Мария Степановна коротко всхлипнула и повалилась на бок.
– Ага, – удовлетворенно произнес парень, – одна готова. И с тобой, дед, то же будет, если не скажешь, где золото лежит.
– Вот чего нашел! – Второй грабитель потряс перед носом парня электрическими щипцами для завивки, с помощью которых Мария Степановна приводила в порядок свою жиденькую шевелюру.
– Нормально, – отозвался тот. – Сейчас, дед, мы эту штуковину включим, а потом воткнем тебе в ж… Тогда живо заговоришь! Давай, братан, ставь его «раком».
Напарник мигом сорвал с Мартына Мартыновича брюки и тряхнул ими в воздухе. Из карманов посыпалась всякая дрянь: квартирные ключи, мелочь, использованные трамвайные билеты… Вывалилось оттуда и недавнее приобретение Добрынина, странная дырявая монета со звездой и крестом. Напарник подобрал монету и сунул себе в карман. Потом он перевернул Мартына Мартыновича, бесцеремонно сбросил с дивана бесчувственную Марию Степановну и положил его на диван лицом вниз.
Главарь стащил со страдальца трусы и провел щипцами по дряблым телесам.
– Скажу… Все скажу… – прохрипел страдалец.
– Давай, колись!
– За часами… в стене…
Часы были тут же сброшены на пол. Под ними открылась небольшая ниша, в которой стояла деревянная шкатулка. Парень нетерпеливо схватил ее, открыл… Тускло блеснула россыпь монет.
Монету подарил Мартыну отец, который подобрал ее в каком-то брошенном особняке. Это случилось вскоре после Гражданской войны, и жили они тогда в Ростове. Римская монета определила весь дальнейший жизненный путь Мартына Мартыновича. После школы он поступил на исторический факультет Ростовского университета, потом, по окончании, преподавал историю в школах и техникумах. В Соцгород Добрынин попал во время войны, будучи эвакуированным в эти края. Монеты Мартын Мартынович собирал всю жизнь. Однако имелась у него и другая, можно сказать, тайная страсть. Он очень любил женщин! Любил, но взирал на объект своих вожделений исключительно со стороны, вначале страшась гнева жены, а потом уже по привычке.
Женился Мартын Добрынин очень рано, еще на первом курсе университета, кстати сказать, тоже на студентке, но биологического факультета. Красавицей его Марусю даже в молодости назвать было нельзя, однако Добрынин довольно долго считал ее таковой. На хорошенькую Маруся тянула, хотя и с натягом. Она обладала стройной фигуркой, волнистыми волосами, черными, как угольки, глазами, а лицо можно было бы назвать приятным, если бы не постоянно присутствующее на нем плаксивое выражение, весьма портившее его. К другим девицам Маруся начала ревновать своего Мартына буквально с первого дня их знакомства. Следствием ревности являлись грандиозные скандалы, которые закатывала жена. Темпераментом хохлушку Марусю бог не обидел, и в курсе предполагаемых интимных дел Мартына была вся улица.
– Посмотрите на этого деятеля! – во всю свою глотку орала Маруся. – Опять он пялился на эту паршивую Тамарку. А на что там смотреть? Ни рожи ни кожи! Одна задница – как комод! Ну ничего. Глаза ей выцарапаю, мерзавке, тогда узнает, зараза, как чужих мужей отбивать.
Как ни странно, родители Мартына смотрели на невестку с симпатией, а вопли ее даже одобряли.
– Долбай его, Маруська, в хвост и в гриву, – подзуживал невестку отец. – Любить крепче будет.
Однако в такие минуты Мартын не только не любил свою суженую. Он ее просто ненавидел. Ненавидел до тошноты, до колик в печени…
С годами мощь голосовых связок Марии Степановны несколько ослабела, однако реагировать на взгляды Мартына Мартыновича, случайно (а может, и нет) брошенные в сторону малознакомых дам, она не перестала. Только теперь шипела, как рассерженная кошка. Нужно отметить, к иным увлечениям своего муженька она относилась вполне терпимо. Тот факт, что Добрынин тратил на монеты большую часть своей зарплаты, ее нисколько не смущал. Пускай себе коллекционирует хоть жареных собак, рассуждала она, лишь бы за бабами не бегал.
Детей у них не имелось.
С годами Мартын Мартынович на женщин поглядывал меньше, но думать о них не перестал.
Мария Степановна к той поре превратилась в неряшливую, небрежно одетую особу неопределенных лет. Почти все ее время занимала заготовка запасов на зиму. Большую часть лета она проводила на садовом участке, который содержала в образцовом порядке. Первая клубника, или, как именовала ее мадам Добрынина, «виктория», шла на варенье. Часть же урожая реализовывалась возле магазина или на рынке. Потом наступала очередь малины, смородины, крыжовника… Не было такого фрукта или овоща, который не шел бы в дело. Варенье готовилось даже из лепестков роз, вернее шиповника, а также из моркови. Кроме того, Мария Степановна производила джемы, повидло, пастилу, сиропы, компоты, сухофрукты… Она солила и мариновала огурцы, помидоры, только что появившийся в Соцгороде перец, капусту (в засолке которой была великой мастерицей), делала овощную икру, салаты, да мало ли что еще. Квартира Добрыниных пропахла чесноком и укропом, и запах этот был так же ненавистен Мартыну Мартыновичу, как и его создательница.
Ночами, когда сон не шел к нему, Мартын Мартынович часами лежал во тьме и думал, думал… Прожитая жизнь проходила перед внутренним взором, как кадры детского диафильма. Детство, Ростов… Потом юность. Встреча с Машей. Первая любовь. Наверное, даже не любовь, а юношеское влечение плоти. Но все это ушло. Остался тусклый быт, бедность да запах чеснока.
Впрочем, бедность – понятие относительное. Мартын Мартынович хоть и жил довольно убого, бедным вовсе не являлся. Кроме знаменитого ящика, содержимое которого демонстрировалось всем и каждому, у него имелись и другие монеты, которые он никому не показывал, – в первую очередь золото. В укромном тайничке, выдолбленном в кирпичной стене и искусно замаскированном настенными часами, у него хранилась деревянная резная шкатулка, почти доверху наполненная золотыми монетами. Что-то осталось от отца, в годы нэпа имевшего мясную торговлишку, что-то Мартын Мартынович приобрел самостоятельно на черном рынке, да и у приходивших к нему ребятишек нет-нет да и попадались царские пятерки и десятки. Кроме царских и советских золотых червонцев в шкатулке имелись французские двадцати– и сорокафранковые монеты, американские «игли», английские соверены и дукаты германских княжеств. Встречались турецкие куруши и персидские туманы. Но самым ценным в шкатулке было несколько золотых монет времен Петра I, Анны Иоанновны, Елизаветы Петровны и Екатерины II. Они хранились отдельно от остальных монет, в специальных бархатных кармашках. Всего же золотых монет у Мартына Мартыновича имелось около сотни, но мысленно он не раз думал, что отдал бы все свои сокровища тому, кто избавил бы его от жены. Мысли об этом посещали его почти каждый день. Приходили они и сейчас, когда он стал обладателем странной монеты. Почему-то Мартыну Мартыновичу казалось – этот час приближался. Так оно и вышло.
Однажды вечером, недели через полторы после обретения нового сокровища, в дверь позвонили. Мария Степановна глянула в «глазок» и, увидев на пороге незнакомого парня, спросила:
– Чего надо?
– К Добрынину, – услышала она. – По монетам…
– К тебе мужчина какой-то… – сообщила она мужу, стоявшему у нее за спиной.
– Пускай заходит.
Дверь распахнулась, и, бесцеремонно оттолкнув хозяйку, в квартиру ворвались двое. Мартын Мартынович сразу же понял: эти гости явились не с добром.
– Вам чего? – стараясь сохранять самообладание, тихонько произнес он.
– А того! – рявкнул парень, который вошел первым. – Монеты давай!
– Как это: давай?
– А так! Мы, дед, грабить тебя пришли!
– Ох! – завопила Мария Степановна, но тут же получила увесистый удар по лицу и рухнула на пол.
– Орать не нужно, – сказал парень. – А будете – обоих кокнем. Так что ведите себя потише. Свяжи их, – обратился он к напарнику.
Тот извлек из-за пазухи моток бельевой веревки и сноровисто исполнил требуемое. Связанных супругов посадили на древний, лязгнувший всеми пружинами диван.
– Где монеты?! – прошипел первый парень.
Мартын Мартынович пожал плечами и тут же получил оплеуху.
– Говори, старый хрыч!
– В той комнате… ящик…
– Иди, посмотри, – приказал первый напарнику.
Скоро тот притащил знаменитый ящик. Парень открыл его и стал бесцеремонно вываливать содержимое на стол. Монеты рассыпались по столешнице, падали на пол, закатывались в углы, но грабители не обращали на это обстоятельство никакого внимания. Когда тускло поблескивающая куча заполнила всю поверхность стола, парень стал копаться в ней, беря то одну, то другую монету и поднося ее к глазам. Он отобрал несколько крупных серебряных талеров и сунул их в карман, потом взглянул на Мартына Мартыновича:
– А золото где?
– Какое золото?
– Обыкновенное… Золотое!
– Нет у меня никакого золота?
– Не ври, дед!
– Богом клянусь!
– Не нужно бога сюда приплетать, – заметил парень. – Выдай золотишко по-хорошему, а не то больно будет. Все равно найдем.
– Ищите.
– Хорошо, – спокойно сказал парень. – Тогда пеняйте на себя. Иди, поищи утюг, – приказал он напарнику, а сам уселся на стул перед своими жертвами, достал нож и стал чистить ногти.
– Что вы себе позволяете?! – заверещала Мария Степановна, немного пришедшая в себя после сокрушительного удара в челюсть.
– Чего надо, то и позволяем, – невозмутимо сообщил парень. – И не верещи, старая кляча, а то прирежу.
– Как ты смеешь так со мной разговаривать?! – заорала Мария Степановна.
– А вот смею, – спокойно ответствовал парень и неожиданно ударил ее ножом в живот. Удар был не сильный, нож вошел в тело сантиметра на два, но Мария Степановна коротко всхлипнула и повалилась на бок.
– Ага, – удовлетворенно произнес парень, – одна готова. И с тобой, дед, то же будет, если не скажешь, где золото лежит.
– Вот чего нашел! – Второй грабитель потряс перед носом парня электрическими щипцами для завивки, с помощью которых Мария Степановна приводила в порядок свою жиденькую шевелюру.
– Нормально, – отозвался тот. – Сейчас, дед, мы эту штуковину включим, а потом воткнем тебе в ж… Тогда живо заговоришь! Давай, братан, ставь его «раком».
Напарник мигом сорвал с Мартына Мартыновича брюки и тряхнул ими в воздухе. Из карманов посыпалась всякая дрянь: квартирные ключи, мелочь, использованные трамвайные билеты… Вывалилось оттуда и недавнее приобретение Добрынина, странная дырявая монета со звездой и крестом. Напарник подобрал монету и сунул себе в карман. Потом он перевернул Мартына Мартыновича, бесцеремонно сбросил с дивана бесчувственную Марию Степановну и положил его на диван лицом вниз.
Главарь стащил со страдальца трусы и провел щипцами по дряблым телесам.
– Скажу… Все скажу… – прохрипел страдалец.
– Давай, колись!
– За часами… в стене…
Часы были тут же сброшены на пол. Под ними открылась небольшая ниша, в которой стояла деревянная шкатулка. Парень нетерпеливо схватил ее, открыл… Тускло блеснула россыпь монет.