Страница:
Остальные характеристики также достаточно интересны и в большинстве своем совпадают со средними по балканской эмиграции. Большинство из анализируемых 52 корпусников родились в европейской части России, при этом доминируют те, кто родился на юге и западе Российской империи: в Харьковской, Киевской, Гродненской и Виленской губерниях. Это было типично для эмиграции на Балканах, т.к. она формировалась в результате притока участников Гражданской войны на Юге России. Большинство лиц неоспоримо относятся к «великороссам» – если в качестве маркера использовать фамилии с русскими корнями, оканчивающиеся на «-ов, -ев». В то же время в списке есть один поляк (судя по фамилии, оканчивающейся на «-ски», месту рождения и католическому вероисповеданию), православный немец из Поволжья (судя по фамилии) и несколько человек, имевших малорусские и белорусские корни (судя по фамилии и месту рождения). И уж совершенно экзотичным выглядит то, что один из лейтенантов РОК вписал в свою семейную карточку супругу, которая, судя по имени, фамилии и месту рождения, была православной финкой. Здесь нельзя не вспомнить полное равнодушие военнослужащих РОК (в традициях императорской армии) к вопросу этнического происхождения. Большее значение в их глазах имели преданность русской государственности, последовательная неприязнь к коммунистам и принадлежность к православному вероисповеданию.
Уровень вовлеченности русских эмигрантов в антикоммунистическую деятельность в годы Гражданской войны в Югославии стал еще более высоким на заключающем этапе войны, с осени 1944-го до весны 1945 г. В это время союзники по антикоммунистической идеологии стремились к невероятным комбинациям для продления своей политической жизни. Общий путь отступления в Словению объединил словенских солдат генерала Льва Рупника, ряд четнических воевод (Момчило Джуич и др.) и добровольцев Димитрия Льотича, которые активно пытались вступить в контакты с частями генерала Власова. Особенно настойчивой идея о переговорах с Власовым была у Д. Льотича, который даже послал к Власову своего эмиссара – Божидара Найдановича. Кроме того, Льотич укреплял личные связи с располагавшимися рядом с ним частями 15-й казачьей дивизии и с руководством полка «Варяг».123 Одним из свидетельств ответной реакции Власова на предложения Льотича можно назвать опубликованную в льотичевской газете телеграмму с рождественским поздравлением генералу Милану Недичу124. Разумеется, целью Льотича была выглядевшая в то время авантюрной (или по крайней мере совершенно преждевременной) идея основания на севере Югославии антикоммунистического славянского государства «Свободная Словения» (по модели осуществившегося позднее раздела Германии или Кореи)125. Хотя этим идеям не суждено было воплотиться в жизнь, сам факт их появления является еще одним свидетельством вовлеченности русских не только в оккупацию, но и в гражданскую войну в Югославии126.
1.4. Гражданская антикоммунистическая деятельность русских эмигрантов в Югославии в годы войны
1.5. Общественная жизнь русских эмигрантов под оккупацией
Уровень вовлеченности русских эмигрантов в антикоммунистическую деятельность в годы Гражданской войны в Югославии стал еще более высоким на заключающем этапе войны, с осени 1944-го до весны 1945 г. В это время союзники по антикоммунистической идеологии стремились к невероятным комбинациям для продления своей политической жизни. Общий путь отступления в Словению объединил словенских солдат генерала Льва Рупника, ряд четнических воевод (Момчило Джуич и др.) и добровольцев Димитрия Льотича, которые активно пытались вступить в контакты с частями генерала Власова. Особенно настойчивой идея о переговорах с Власовым была у Д. Льотича, который даже послал к Власову своего эмиссара – Божидара Найдановича. Кроме того, Льотич укреплял личные связи с располагавшимися рядом с ним частями 15-й казачьей дивизии и с руководством полка «Варяг».123 Одним из свидетельств ответной реакции Власова на предложения Льотича можно назвать опубликованную в льотичевской газете телеграмму с рождественским поздравлением генералу Милану Недичу124. Разумеется, целью Льотича была выглядевшая в то время авантюрной (или по крайней мере совершенно преждевременной) идея основания на севере Югославии антикоммунистического славянского государства «Свободная Словения» (по модели осуществившегося позднее раздела Германии или Кореи)125. Хотя этим идеям не суждено было воплотиться в жизнь, сам факт их появления является еще одним свидетельством вовлеченности русских не только в оккупацию, но и в гражданскую войну в Югославии126.
1.4. Гражданская антикоммунистическая деятельность русских эмигрантов в Югославии в годы войны
Русская эмиграция активно участвовала не только в вооруженной борьбе с партизанами, но и в пропагандистской войне против левой идеологии. Этот невоенный, гражданский вклад отдельных русских эмигрантов в гражданскую войну в Югославии хорошо заметен.
Участие в визуальной борьбе против коммунистической идеологии принимали и русские художники, корифеи «Золотого века югославского комикса», много сделавшие для развития этого направления прикладного искусства в предвоенной Югославии. Среди них был один из основателей сербского комикса, талантливый художник Юрий Павлович Лобачев (1909 – 2002), популярный в Сербии карикатурист под псевдонимом «Джордже Стрип». Стремясь заработать на хлеб насущный, Лобачев работал в графической подготовке недичевских СМИ и других оккупационных изданий127. Активно участвовал в антикоммунистической пропаганде и другой талантливый художник – Константин Константинович Кузнецов (1895 – 1980), который рисовал карикатуры в недичевских юмористических журналах «Бодликаво прасе» («Дикобраз»), «Мали забавник» («Маленький весельчак»), создавал плакаты-комиксы «Притча без слов», «Ложь востока» и «Предупреждение», оформлял пропагандистские брошюры для немецкого агентства «Юго-восток». Именно он стал автором популярного комикса 1943 – 1944 гг. «Притча о несчастном короле». В ней в аллегорической форме были представлены: Старый король, Молодой король, Сановник злобного короля, Северный кровожадный тиран и Разбойник, под масками которых скрывались Александр Карагеоргиевич, его сын Петр, Черчилль, Сталин и Тито. Столь же плодотворно работал и Всеволод Константинович Гулевич (1903 – 1964), создавший в годы войны яркую череду «национально-идеальных» героев германского эпоса («Нибелунги») и сербского Средневековья («Меч судьбы»)128. Помимо вышеперечисленных и менее известные художники из среды русской эмиграции поставляли антикоммунистическую изобразительную продукцию для агентства «Юго-восток», для Отделения пропаганды при правительстве Милана Недича и для периодических изданий, выходивших на территории Сербии. Русские художники внесли свой вклад и в оформление Антимасонской выставки, организованной осенью 1941 г. муниципалитетом города Белграда с целью «разоблачения козней мировой закулисы»129.
Отдельные русские эмигранты участвовали в вышеупомянутой кампании антикоммунистической пропаганды, используя свои публицистические и журналистские дарования. Например, вышеупомянутый Евгений Месснер, имевший качественное военное образование (Михайловское артиллерийское училище и Академия Генштаба), работал военным обозревателем в сербских («Време»/«Время», «Општинске новине»/ «Муниципальная газета») и русских («Сегодня») эмигрантских газетах и в предвоенное время. В годы войны он не только принял активное участие в деятельности РОК, но и был некоторое время редактором сербской газеты «Обнова»/«Обновление» и сотрудником ведущей недичевской газеты «Ново Време»/«Новое Время», в которых он пространно писал о происходившем на востоке Европы130.
Эмигранты, трудившиеся до войны на ниве сербского просвещения, выступали с пропагандистскими антикоммунистическими лекциями в провинциальных городах. Например, Федор Федорович Балабанов (1897 – 1972), выпускник богословского факультета Белградского университета, работал до войны преподавателем Священного Писания, психологии, церковно-славянского языка, патрологии и философии в духовной семинариях в Призрени и в Сремских Карловцах131. Летом 1941 г. он обратился к оккупационным властям с просьбой о направлении его на Родину для ведения там разъяснительной работы. Получив отказ, Балабанов стал ездить по территории Баната с антикоммунистическими лекциями на темы красного террора, коллективизации, колхозов, репрессий, общей деградации, причем подходил к вопросу творчески, даже разработал общий план и рекомендации активистам агитационной деятельности, переданные им белградскому отделению СД132. С подобными лекциями русские эмигранты выступали и на территории недичевской Сербии. В Валевском округе с различными пропагандистскими лекциями выступали преподаватель истории гимназии города Валево д-р Ростислав Владимирович Плетнев (1903 – 1985) 133 , а также преподаватель музыки той же гимназии Василий Иванович Альтов134 , богослов по образованию, причем их коллегами по лекционной работе были Михайло Олчан и Боривой Карапанджич, звезды сербской пропаганды и видные члены праворадикального сербского движения «Збор».
Наконец, еще одним элементом влияния русской эмиграции на события в Югославии и на рост антикоммунистических настроений были неформальные контакты с окружавшей их местной средой. Значительная часть этого воздействия, несомненно, относится к более раннему периоду и выходит за рамки нашей темы. Однако здесь стоит отметить, что традиционно близкие взаимоотношения императорской России и Королевства Сербия способствовали тому, что идея об опасности коммунизма как воинствующей атеистической, антинациональной идеологии, склонной к насилию над личностью, проникала в образованные круги сербского общества во многом благодаря контактам с русскими эмигрантами. Наиболее ярким примером взаимовлияния были контакты русских эмигрантов с членами движения «Збор»135. Проявлением этих контактов стали не только положительные высказывания русских и сербских мемуаристов друг о друге136 , но и следы в музыкальном наследии вооруженного формирования «Збора» – Сербского добровольческого корпуса. Походные песни СДК своей мелодикой свидетельствуют о большом влиянии русской воинской песенной культуры, что, в общем-то, нетипично для сербских воинских песен, в которых доминируют балканские черты. Одна из популярных песен сербских добровольцев-антикоммунистов, «На сунцу оружье нам блиста...» представляет собой наиболее яркий пример этого феномена. Не только музыка, но и слова песни являются результатом вольной обработки русской популярной гусарской песни «Оружьем на солнце сверкая...», написанной в начале двадцатого века Владимиром Александровичем Сабининым (1888 – 1930), автором многих романсов, в том числе общеизвестной аранжировки «Гори, гори, моя звезда...»137.
Высокий уровень вовлеченности русских эмигрантов в события гражданской войны в Югославии стал следствием взаимопроникновения русской эмиграции и окружавшей их среды. Причем взаимопроникновение это имело не только наиболее зримую форму смешанных браков или языковой интерференции сербских слов в язык русских эмигрантов. Куда более важным было духовное срастание русских с местной средой. Следствием этого взаимопроникновения стало возникшее в русской эмигрантской среде особое мировосприятие, для которого характерны следующие черты: чувство долга перед приютившей их второй Родиной, стремление защитить ее от губительной коммунистической идеологии, ощущение близости к местному населению (той его части, которая также боролась с коммунистами) и, наконец, неприязнь по отношению к сторонникам победы партизан, верящим в «Батюшку Сталина».
Вот что писал 40-летний Павел Авчинников, выпускник Николаевского кавалерийского училища, активный участник гражданской войны, в эмиграции чиновник Министерства здравоохранения Королевства Югославия, своей горячо любимой молодой супруге Лепосаве Пешич, жившей со своими родителями в Панчеве, в рождественский сочельник из заснеженных гор Северо-Западной Сербии, где взвод Авчинникова участвовал в прочесывании района горы Мачков-Камен. Служба в РОК, «...полная опасности и трудов... ведется не известно для чего и для кого»; эмигранты, взявшие в руки оружие «... попали в омут, хотя и имели добрые намерения и желания...», и в результате им не осталось ничего, кроме как «...ждать развития ситуации и надеяться на лучшее»138.
С ходом времени часть эмигрантов поняла и то, что немцы использовали их антикоммунистические настроения и разгоревшееся в Сербии и Югославии противостояние между коммунистами и антикоммунистами ради разжигания гражданской войны и ослабления давления на оккупационную машину. За 20 лет проживания на чужбине русская эмиграция срослась с далекими и чужими Балканами, многие, хотя формально и избегали принятия югославского подданства, тем не менее все более привыкали к местным реалиям, становились «балканскими русскими» и частью местного общества, отчуждаясь от сильно изменившегося общества родной страны. Это делало еще более трагичной роль эмигрантов в событиях гражданской войны и еще более печальной их участь после окончания войны, т.е. в последний период их существования на Балканах, завершившийся массовым и окончательным отъездом с Балкан или полной ассимиляцией русской эмиграции.
Наконец, часть эмигрантов решались выступить против немцев с оружием в руках или даже создать подпольную организацию. Таковых, конечно, было меньшинство. Отдельные эмигранты ушли в партизаны. Кто-то из них сложил голову в почти полной анонимности, но двое достигли вершин в партизанской иерархии. Владимир Смирнов, выпускник технического факультета в Белграде, сорокадвухлетний преуспевающий инженер, ушел «в лес» в 1941 г., в 1942 г. вступил в КПЮ, а закончил войну генералом и начальником Технического отделения Верховного штаба НОАЮ. Федор Махин, бывший белый офицер, а в межвоенное время советский пропагандист, вступил в КПЮ в 1939-м, ушел «в лес» в 1941 г., в возрасте 59 лет. Махин служил при штабе переводчиком и сотрудником отдела пропаганды Верховного штаба НОАЮ. Наконец, малочисленная группка эмигрантов, недовольная оккупационным режимом и движимая романтическими чувствами к далекой Родине, организовала так называемый Союз советских патриотов. Хотя его основание датируется самими участниками группы серединой 1942 г., до 1944 г. ни гестапо, ни партизаны о существовании этого подполья ничего не подозревали и не зафиксировали ни одного случая его подрывной деятельности139. В то же время в документах гестапо появляются в качестве «подозрительных лиц» фамилии лидеров этого Союза – Ф. Висторопского, В. Лебедева, И. Одиселидзе140. Эти малочисленные и плохо связанные между собой группки сопротивления могли своими отдельными действиями лишь выразить собственные взгляды141 , но вряд ли могли изменить отношение всей эмиграции к событиям гражданской войны и оккупации в Югославии в 1941 – 1944 гг.
Участие в визуальной борьбе против коммунистической идеологии принимали и русские художники, корифеи «Золотого века югославского комикса», много сделавшие для развития этого направления прикладного искусства в предвоенной Югославии. Среди них был один из основателей сербского комикса, талантливый художник Юрий Павлович Лобачев (1909 – 2002), популярный в Сербии карикатурист под псевдонимом «Джордже Стрип». Стремясь заработать на хлеб насущный, Лобачев работал в графической подготовке недичевских СМИ и других оккупационных изданий127. Активно участвовал в антикоммунистической пропаганде и другой талантливый художник – Константин Константинович Кузнецов (1895 – 1980), который рисовал карикатуры в недичевских юмористических журналах «Бодликаво прасе» («Дикобраз»), «Мали забавник» («Маленький весельчак»), создавал плакаты-комиксы «Притча без слов», «Ложь востока» и «Предупреждение», оформлял пропагандистские брошюры для немецкого агентства «Юго-восток». Именно он стал автором популярного комикса 1943 – 1944 гг. «Притча о несчастном короле». В ней в аллегорической форме были представлены: Старый король, Молодой король, Сановник злобного короля, Северный кровожадный тиран и Разбойник, под масками которых скрывались Александр Карагеоргиевич, его сын Петр, Черчилль, Сталин и Тито. Столь же плодотворно работал и Всеволод Константинович Гулевич (1903 – 1964), создавший в годы войны яркую череду «национально-идеальных» героев германского эпоса («Нибелунги») и сербского Средневековья («Меч судьбы»)128. Помимо вышеперечисленных и менее известные художники из среды русской эмиграции поставляли антикоммунистическую изобразительную продукцию для агентства «Юго-восток», для Отделения пропаганды при правительстве Милана Недича и для периодических изданий, выходивших на территории Сербии. Русские художники внесли свой вклад и в оформление Антимасонской выставки, организованной осенью 1941 г. муниципалитетом города Белграда с целью «разоблачения козней мировой закулисы»129.
Отдельные русские эмигранты участвовали в вышеупомянутой кампании антикоммунистической пропаганды, используя свои публицистические и журналистские дарования. Например, вышеупомянутый Евгений Месснер, имевший качественное военное образование (Михайловское артиллерийское училище и Академия Генштаба), работал военным обозревателем в сербских («Време»/«Время», «Општинске новине»/ «Муниципальная газета») и русских («Сегодня») эмигрантских газетах и в предвоенное время. В годы войны он не только принял активное участие в деятельности РОК, но и был некоторое время редактором сербской газеты «Обнова»/«Обновление» и сотрудником ведущей недичевской газеты «Ново Време»/«Новое Время», в которых он пространно писал о происходившем на востоке Европы130.
Эмигранты, трудившиеся до войны на ниве сербского просвещения, выступали с пропагандистскими антикоммунистическими лекциями в провинциальных городах. Например, Федор Федорович Балабанов (1897 – 1972), выпускник богословского факультета Белградского университета, работал до войны преподавателем Священного Писания, психологии, церковно-славянского языка, патрологии и философии в духовной семинариях в Призрени и в Сремских Карловцах131. Летом 1941 г. он обратился к оккупационным властям с просьбой о направлении его на Родину для ведения там разъяснительной работы. Получив отказ, Балабанов стал ездить по территории Баната с антикоммунистическими лекциями на темы красного террора, коллективизации, колхозов, репрессий, общей деградации, причем подходил к вопросу творчески, даже разработал общий план и рекомендации активистам агитационной деятельности, переданные им белградскому отделению СД132. С подобными лекциями русские эмигранты выступали и на территории недичевской Сербии. В Валевском округе с различными пропагандистскими лекциями выступали преподаватель истории гимназии города Валево д-р Ростислав Владимирович Плетнев (1903 – 1985) 133 , а также преподаватель музыки той же гимназии Василий Иванович Альтов134 , богослов по образованию, причем их коллегами по лекционной работе были Михайло Олчан и Боривой Карапанджич, звезды сербской пропаганды и видные члены праворадикального сербского движения «Збор».
Наконец, еще одним элементом влияния русской эмиграции на события в Югославии и на рост антикоммунистических настроений были неформальные контакты с окружавшей их местной средой. Значительная часть этого воздействия, несомненно, относится к более раннему периоду и выходит за рамки нашей темы. Однако здесь стоит отметить, что традиционно близкие взаимоотношения императорской России и Королевства Сербия способствовали тому, что идея об опасности коммунизма как воинствующей атеистической, антинациональной идеологии, склонной к насилию над личностью, проникала в образованные круги сербского общества во многом благодаря контактам с русскими эмигрантами. Наиболее ярким примером взаимовлияния были контакты русских эмигрантов с членами движения «Збор»135. Проявлением этих контактов стали не только положительные высказывания русских и сербских мемуаристов друг о друге136 , но и следы в музыкальном наследии вооруженного формирования «Збора» – Сербского добровольческого корпуса. Походные песни СДК своей мелодикой свидетельствуют о большом влиянии русской воинской песенной культуры, что, в общем-то, нетипично для сербских воинских песен, в которых доминируют балканские черты. Одна из популярных песен сербских добровольцев-антикоммунистов, «На сунцу оружье нам блиста...» представляет собой наиболее яркий пример этого феномена. Не только музыка, но и слова песни являются результатом вольной обработки русской популярной гусарской песни «Оружьем на солнце сверкая...», написанной в начале двадцатого века Владимиром Александровичем Сабининым (1888 – 1930), автором многих романсов, в том числе общеизвестной аранжировки «Гори, гори, моя звезда...»137.
Высокий уровень вовлеченности русских эмигрантов в события гражданской войны в Югославии стал следствием взаимопроникновения русской эмиграции и окружавшей их среды. Причем взаимопроникновение это имело не только наиболее зримую форму смешанных браков или языковой интерференции сербских слов в язык русских эмигрантов. Куда более важным было духовное срастание русских с местной средой. Следствием этого взаимопроникновения стало возникшее в русской эмигрантской среде особое мировосприятие, для которого характерны следующие черты: чувство долга перед приютившей их второй Родиной, стремление защитить ее от губительной коммунистической идеологии, ощущение близости к местному населению (той его части, которая также боролась с коммунистами) и, наконец, неприязнь по отношению к сторонникам победы партизан, верящим в «Батюшку Сталина».
Вот что писал 40-летний Павел Авчинников, выпускник Николаевского кавалерийского училища, активный участник гражданской войны, в эмиграции чиновник Министерства здравоохранения Королевства Югославия, своей горячо любимой молодой супруге Лепосаве Пешич, жившей со своими родителями в Панчеве, в рождественский сочельник из заснеженных гор Северо-Западной Сербии, где взвод Авчинникова участвовал в прочесывании района горы Мачков-Камен. Служба в РОК, «...полная опасности и трудов... ведется не известно для чего и для кого»; эмигранты, взявшие в руки оружие «... попали в омут, хотя и имели добрые намерения и желания...», и в результате им не осталось ничего, кроме как «...ждать развития ситуации и надеяться на лучшее»138.
С ходом времени часть эмигрантов поняла и то, что немцы использовали их антикоммунистические настроения и разгоревшееся в Сербии и Югославии противостояние между коммунистами и антикоммунистами ради разжигания гражданской войны и ослабления давления на оккупационную машину. За 20 лет проживания на чужбине русская эмиграция срослась с далекими и чужими Балканами, многие, хотя формально и избегали принятия югославского подданства, тем не менее все более привыкали к местным реалиям, становились «балканскими русскими» и частью местного общества, отчуждаясь от сильно изменившегося общества родной страны. Это делало еще более трагичной роль эмигрантов в событиях гражданской войны и еще более печальной их участь после окончания войны, т.е. в последний период их существования на Балканах, завершившийся массовым и окончательным отъездом с Балкан или полной ассимиляцией русской эмиграции.
Наконец, часть эмигрантов решались выступить против немцев с оружием в руках или даже создать подпольную организацию. Таковых, конечно, было меньшинство. Отдельные эмигранты ушли в партизаны. Кто-то из них сложил голову в почти полной анонимности, но двое достигли вершин в партизанской иерархии. Владимир Смирнов, выпускник технического факультета в Белграде, сорокадвухлетний преуспевающий инженер, ушел «в лес» в 1941 г., в 1942 г. вступил в КПЮ, а закончил войну генералом и начальником Технического отделения Верховного штаба НОАЮ. Федор Махин, бывший белый офицер, а в межвоенное время советский пропагандист, вступил в КПЮ в 1939-м, ушел «в лес» в 1941 г., в возрасте 59 лет. Махин служил при штабе переводчиком и сотрудником отдела пропаганды Верховного штаба НОАЮ. Наконец, малочисленная группка эмигрантов, недовольная оккупационным режимом и движимая романтическими чувствами к далекой Родине, организовала так называемый Союз советских патриотов. Хотя его основание датируется самими участниками группы серединой 1942 г., до 1944 г. ни гестапо, ни партизаны о существовании этого подполья ничего не подозревали и не зафиксировали ни одного случая его подрывной деятельности139. В то же время в документах гестапо появляются в качестве «подозрительных лиц» фамилии лидеров этого Союза – Ф. Висторопского, В. Лебедева, И. Одиселидзе140. Эти малочисленные и плохо связанные между собой группки сопротивления могли своими отдельными действиями лишь выразить собственные взгляды141 , но вряд ли могли изменить отношение всей эмиграции к событиям гражданской войны и оккупации в Югославии в 1941 – 1944 гг.
1.5. Общественная жизнь русских эмигрантов под оккупацией
Общественную жизнь русских эмигрантов под оккупацией сравнительно тяжело реконструировать на основании крайне скудно сохранившихся источников. Самую богатую и наиболее обеспеченную источниками картину представляет собой жизнь крупнейшего в то время сообщества эмигрантов на юго-востоке Европы – русской колонии в недичевской Сербии, большинство которой проживали в Белграде.
Начать, пожалуй, стоит с того момента, когда генерала Скородумова и назначенных им руководителей отделов Бюро сместили с их постов, а вместо них назначили более лояльных людей: генерал Владимир Владимирович Крейтер стал руководителем Бюро, а Борис Александрович Штейфон возглавил РОК. Немцы в этом случае придерживались общей тактики – опираться на лиц, имевших немецкую кровь, которых в партийной терминологии обозначали как «фольксдойче». Тем не менее стоит отметить, что оба новоназначенных руководителя эмиграции скорее ощущали себя русскими офицерами, нежели чем представителями «второсортных» немцев. Доказательством может послужить хотя бы то, что В.В.Крейтер в переписке с немецкими властями писал черновики на русском, а затем переводил их у официального переводчика Бюро, не решаясь демонстрировать свои знания «родного языка»142. А Б.А. Штейфон и вовсе был сыном мастерового, крестившегося, чтобы преодолеть позорную черту оседлости143. При этом и один, и второй относили себя (в довоенное время – официально, в военное – неофициально) к категории убежденных монархистов-легитимистов (защитников идеи о возрождении Российской империи), что отражалось на выборе ими в помощники легитимистов по духу и настроениям, даже вопреки требованиям военного времени144.
Подчеркнем, что расизм и этническая замкнутость были чужды большей части эмигрантов145. Это очень хорошо заметно на примере адаптации в русскую среду «русско-сербских» супружеских пар и особенно рожденных в них детей. В сербской среде эти дети часто ощущали себя чужеродным телом, что приводило к их самоизоляции или требовало чрезмерных усилий и жертв в отчаянных попытках интегрироваться в эту среду146. В свою очередь, русское общество внимательно и настороженно относилось к «сербским супругам», называя их «новоприсоединенными русскими». Детей же принимали в свою среду безоговорочно, отмечая лишь, что «дети из провинции» (т.е. оттуда, где эмигранты проживали дисперсно, и дети не только из смешанных, но и из русских супружеских пар были полностью погружены в местную среду) «хуже говорят по-русски»147.
В конце тридцатых годов, а в особенности после прихода войны на Балканы, эмигранты в массе своей все активнее выражали свои антикоммунистические взгляды, не забывая о своем русском происхождении. В результате часть окружающего местного населения неприязненно относилась к эмигрантам, как к соотечественникам граждан «красной коммунии», а другие с ненавистью видели в них противников государства «победившей революции». К тому же давно ушли с исторической сцены представители старшего поколения покровителей и защитников русских эмигрантов, которых возглавляли почившие король Александр (Карагеоргиевич) и патриарх Варнава (Росич). Все это отчуждало эмигрантов от местной среды, и, несмотря на успешное прохождение ими периода адаптации и приспособления к местным условиям, они не растворялись, а все более тесно сплачивались в относительно монолитную общественную группу, с устоявшимися навыками, воззрениями и статусными характеристиками. Ощущение собственной группы как носителя цивилизации и прогресса не принимало оскорбительных форм, как у некоторых других европейцев на Балканах148 , а имело характер констатации. Осознание культуртрегерской роли русской эмиграции как носителя традиций императорской России также способствовало сплочению эмиграции как группы, превосходящей границы государства проживания149.
После прихода немцев многие из этих устоявшихся навыков пришлось изменить, причем делалось это насильственно и достаточно болезненно. Значительная часть эмиграции по образованию (или даже, скорее, по настроению) относилась к интеллигенции, видовой особенностью которой является склонность к дискуссиям и свободному выражению критического мнения о текущих социально-политических событиях. Кроме того, эмигранты в большинстве своем были участниками Гражданской войны (или хотя бы членами их семей) в России, т.е. людьми, готовыми жертвовать (или хотя бы рисковать) жизнью ради отстаивания своих общественно-политических воззрений. Поэтому предвоенная русская эмиграция в Югославии изобиловала периодическими изданиями, отражавшими богатый спектр представлений эмигрантов о текущем политическом моменте и перспективах его развития. В 20 – 30-е гг. в Югославии зародилось свыше 300 русских периодических изданий, большинство из которых были однодневками150.
После прихода немцев насильственно утвердилось полное единообразие. Сначала в результате цензурных запретов издательская жизнь эмигрантов полностью замерла. Лишь 13 июня 1941 г. появился «Русский бюллетень», «еженедельное информационное издание русской эмиграции» под редакцией Александра В. Ланина, праворадикального журналиста, еще до войны завязавшего взаимоотношения со служившим в СД штурмбаннфюрером Краусом, занимавшимся контактами с «пятой колонной» в Сербии151. Всего вышло 10 номеров бюллетеня, который прекратил свое существование после того, как немцы, вдохновленные победами на Восточном фронте, решили, что они не нуждаются в активной помощи эмигрантов и разогнали команду Скородумова, закрыв делавший шумные обещания и многозначительные намеки «Русский бюллетень». Спустя некоторое время после создания РОК начали выходить еженедельные «Ведомости Охранной группы» (с 23 декабря 1941 г.) под редакцией одного из высших офицеров, полковника Генерального штаба императорской армии Евгения Эдуардовича Месснера152. Газета помещала не только пропагандистские заметки, но и зарисовки, касавшиеся жизни гражданских лиц – членов семей служивших в Корпусе лиц. Так как потребность в гражданском издании все-таки присутствовала, 8 февраля 1942 г. появился и «Новый путь», «еженедельный информационный орган Бюро по защите интересов русской эмиграции» под редакцией Бориса Казимировича Ганусовского153. Вышел 21-й номер газеты, а с июня 1943 г. было принято решение о слиянии изданий «Новый путь» и «Ведомости...» в единое еженедельное издание «Русское дело», выходившее до 15 ноября 1944 г. Это последнее издание выходило под редакцией К.К. Миллера, который так же, как и Месснер, считался немцами «фольксдойче», а следовательно, заслуживающим доверия. Кроме того, весной 1944 г. существовавшая в Сербии небольшая группа казаков-самостийников попыталась выпускать в нескольких экземплярах свое издание «Речь», которое скоропостижно скончалось как из-за недостаточности финансирования, так и потому, что большинство казаков в Сербии придерживались легитимистского направления и с подозрением относились к идеям суверенной Казакии.
На территории Югославии в 1943 – 1945 гг. выходили и печатные издания, выпускавшиеся пропагандистским отделом (взводом) 1-й Казачьей дивизии («Бюллетень пропагандиста 1-й Казачьей дивизии», «Казачий клич», «Офицерский бюллетень Первой Казачьей дивизии», «Пропагандный взвод Первой Казачьей дивизии говорит вам о положении»). Эти издания предназначались для военнослужащих соответствующих частей, но, тем не менее, могли попадать и в руки русских эмигрантов в Югославии, родственники и знакомые которых служили в этих частях. Не обнаружено, но должно было по штату существовать и издание использовавшейся в Хорватии и Словении 162-й туркестанской дивизии, в которую входили казахи, киргизы, узбеки, таджики, туркмены, калмыки и азербайджанцы. Возможно, им был «Русский вестник», «газета для добровольцев народов России на Балканах», выходивший в 1945 г. на территории независимой Хорватии. Кроме того, среди военнослужащих и в эмигрантских организациях распространялось русскоязычное издание иллюстрированного пропагандистского немецкого журнала «Сигнал», выпускавшегося с октября 1941-го по июль 1944 г.
В независимой Хорватии при отсутствии формального запрета на издательскую деятельность русских эмигрантов (в отличие от оккупированной Сербии) появлялись отпечатанные кустарным способом издания-однодневки с экзотическими названиями: номер «Летописи Временных лет 1642 – 1942 Бутырского лейб-Эриванского полка», напечатанный в 1942 г. в Сараево, несколько номеров издания молодежи русской колонии в Загребе «Ярославна» за 1942 – 1943 гг. Хотя аналог Бюро по защите эмигрантов в Сербии – «Особое представительство русской эмиграции при правительстве НГХ», начальником которого был бывший царский консул в Вене и Загребе Георгий Фермин, – не располагал собственным изданием154 , немногочисленные и дисперсно расселенные (по сравнению с Сербией) русские эмигранты в Хорватии имели свое «еженедельное издание русских военных организаций на территории НГХ» – размножаемую небольшим тиражом на шапирографе «Сводку» под редакцией участников гражданской войны генералов Д.П. Драценко и И.А. Полякова. Численность русских колоний в других частях расчлененной Югославии была еще менее значительна, поэтому лишь в Воеводине появился «Бюллетень Представительства Высокопреосвященного Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского округа для православных русских приходов в Королевстве Венгрия», несколько номеров которого вышло в Нови-Саде155.
Кроме того, в Сербии параллельно печаталось два церковных издания. Интересно, что это были единственные периодические издания, которые продолжали выходить после оккупации. Первое – официальное издание РПЦ(з) «Церковная жизнь» (1933 – 1944 гг.), выходившее под редакцией секретаря Архиерейского Синода РПЦ(з) Юрия Павловича Граббе, а второе – ультраправое «Церковное обозрение» (1932 – 1944 гг.), занимавшее критическую позицию по отношению к сотрудникам канцелярии Синода РПЦ(з), не позволяя себе, однако, критических замечаний по адресу владык, которое редактировал Ексакустодиан Иванович Махараблидзе («Кустя»), который в годы Первой мировой войны служил начальником канцелярии протопресвитера армии и флота, а во время Гражданской войны был начальником канцелярии протопресвитера в Вооруженных силах Юга России.
В русской периодике, выходившей в Сербии в годы войны, отражалось, «как солнце в малой капле воды», большинство тенденций журналистики Третьего рейха156. Нацистские менторы, боровшиеся в Германии с готикой, в русских изданиях приказным путем решили вопрос «реформы правописания» и перехода на новую орфографию157. Лишь недолго существовавший в июне – сентябре «Русский бюллетень», в соответствии с традициями жесткого легитимизма придерживался всех дореволюционных орфографических норм. Кроме того, этой политике языкового пуризма удалось до конца 1944 г. следовать и «Церковной жизни» – официальному изданию РПЦ(з). Переходную позицию заняло издание «церковной оппозиции» – «Церковное обозрение», которое отказалось от использования буквы «ять» и твердого знака в сентябре 1943 г., при этом сохраняя «старое правописание». Редакция обещала в дальнейшем вернуть потерянные твердый знак и «ять», мотивируя изменения ... отсутствием этих знаков в «используемой для печати линотипной матрице болгарской газеты»158. С другой стороны, газета РОК уже в начале весны 1942 г. отказалась от использования твердого знака в конце слов «в целях экономии места», сохраняя при этом до конца существования «Ведомостей» верность старому правописанию, «ять» и «i»159. Подобной же политики сбережения места на протяжении всего своего существования придерживался и «Новый путь», в остальном сохранивший старые орфографические правила и буквы.
Начать, пожалуй, стоит с того момента, когда генерала Скородумова и назначенных им руководителей отделов Бюро сместили с их постов, а вместо них назначили более лояльных людей: генерал Владимир Владимирович Крейтер стал руководителем Бюро, а Борис Александрович Штейфон возглавил РОК. Немцы в этом случае придерживались общей тактики – опираться на лиц, имевших немецкую кровь, которых в партийной терминологии обозначали как «фольксдойче». Тем не менее стоит отметить, что оба новоназначенных руководителя эмиграции скорее ощущали себя русскими офицерами, нежели чем представителями «второсортных» немцев. Доказательством может послужить хотя бы то, что В.В.Крейтер в переписке с немецкими властями писал черновики на русском, а затем переводил их у официального переводчика Бюро, не решаясь демонстрировать свои знания «родного языка»142. А Б.А. Штейфон и вовсе был сыном мастерового, крестившегося, чтобы преодолеть позорную черту оседлости143. При этом и один, и второй относили себя (в довоенное время – официально, в военное – неофициально) к категории убежденных монархистов-легитимистов (защитников идеи о возрождении Российской империи), что отражалось на выборе ими в помощники легитимистов по духу и настроениям, даже вопреки требованиям военного времени144.
Подчеркнем, что расизм и этническая замкнутость были чужды большей части эмигрантов145. Это очень хорошо заметно на примере адаптации в русскую среду «русско-сербских» супружеских пар и особенно рожденных в них детей. В сербской среде эти дети часто ощущали себя чужеродным телом, что приводило к их самоизоляции или требовало чрезмерных усилий и жертв в отчаянных попытках интегрироваться в эту среду146. В свою очередь, русское общество внимательно и настороженно относилось к «сербским супругам», называя их «новоприсоединенными русскими». Детей же принимали в свою среду безоговорочно, отмечая лишь, что «дети из провинции» (т.е. оттуда, где эмигранты проживали дисперсно, и дети не только из смешанных, но и из русских супружеских пар были полностью погружены в местную среду) «хуже говорят по-русски»147.
В конце тридцатых годов, а в особенности после прихода войны на Балканы, эмигранты в массе своей все активнее выражали свои антикоммунистические взгляды, не забывая о своем русском происхождении. В результате часть окружающего местного населения неприязненно относилась к эмигрантам, как к соотечественникам граждан «красной коммунии», а другие с ненавистью видели в них противников государства «победившей революции». К тому же давно ушли с исторической сцены представители старшего поколения покровителей и защитников русских эмигрантов, которых возглавляли почившие король Александр (Карагеоргиевич) и патриарх Варнава (Росич). Все это отчуждало эмигрантов от местной среды, и, несмотря на успешное прохождение ими периода адаптации и приспособления к местным условиям, они не растворялись, а все более тесно сплачивались в относительно монолитную общественную группу, с устоявшимися навыками, воззрениями и статусными характеристиками. Ощущение собственной группы как носителя цивилизации и прогресса не принимало оскорбительных форм, как у некоторых других европейцев на Балканах148 , а имело характер констатации. Осознание культуртрегерской роли русской эмиграции как носителя традиций императорской России также способствовало сплочению эмиграции как группы, превосходящей границы государства проживания149.
После прихода немцев многие из этих устоявшихся навыков пришлось изменить, причем делалось это насильственно и достаточно болезненно. Значительная часть эмиграции по образованию (или даже, скорее, по настроению) относилась к интеллигенции, видовой особенностью которой является склонность к дискуссиям и свободному выражению критического мнения о текущих социально-политических событиях. Кроме того, эмигранты в большинстве своем были участниками Гражданской войны (или хотя бы членами их семей) в России, т.е. людьми, готовыми жертвовать (или хотя бы рисковать) жизнью ради отстаивания своих общественно-политических воззрений. Поэтому предвоенная русская эмиграция в Югославии изобиловала периодическими изданиями, отражавшими богатый спектр представлений эмигрантов о текущем политическом моменте и перспективах его развития. В 20 – 30-е гг. в Югославии зародилось свыше 300 русских периодических изданий, большинство из которых были однодневками150.
После прихода немцев насильственно утвердилось полное единообразие. Сначала в результате цензурных запретов издательская жизнь эмигрантов полностью замерла. Лишь 13 июня 1941 г. появился «Русский бюллетень», «еженедельное информационное издание русской эмиграции» под редакцией Александра В. Ланина, праворадикального журналиста, еще до войны завязавшего взаимоотношения со служившим в СД штурмбаннфюрером Краусом, занимавшимся контактами с «пятой колонной» в Сербии151. Всего вышло 10 номеров бюллетеня, который прекратил свое существование после того, как немцы, вдохновленные победами на Восточном фронте, решили, что они не нуждаются в активной помощи эмигрантов и разогнали команду Скородумова, закрыв делавший шумные обещания и многозначительные намеки «Русский бюллетень». Спустя некоторое время после создания РОК начали выходить еженедельные «Ведомости Охранной группы» (с 23 декабря 1941 г.) под редакцией одного из высших офицеров, полковника Генерального штаба императорской армии Евгения Эдуардовича Месснера152. Газета помещала не только пропагандистские заметки, но и зарисовки, касавшиеся жизни гражданских лиц – членов семей служивших в Корпусе лиц. Так как потребность в гражданском издании все-таки присутствовала, 8 февраля 1942 г. появился и «Новый путь», «еженедельный информационный орган Бюро по защите интересов русской эмиграции» под редакцией Бориса Казимировича Ганусовского153. Вышел 21-й номер газеты, а с июня 1943 г. было принято решение о слиянии изданий «Новый путь» и «Ведомости...» в единое еженедельное издание «Русское дело», выходившее до 15 ноября 1944 г. Это последнее издание выходило под редакцией К.К. Миллера, который так же, как и Месснер, считался немцами «фольксдойче», а следовательно, заслуживающим доверия. Кроме того, весной 1944 г. существовавшая в Сербии небольшая группа казаков-самостийников попыталась выпускать в нескольких экземплярах свое издание «Речь», которое скоропостижно скончалось как из-за недостаточности финансирования, так и потому, что большинство казаков в Сербии придерживались легитимистского направления и с подозрением относились к идеям суверенной Казакии.
На территории Югославии в 1943 – 1945 гг. выходили и печатные издания, выпускавшиеся пропагандистским отделом (взводом) 1-й Казачьей дивизии («Бюллетень пропагандиста 1-й Казачьей дивизии», «Казачий клич», «Офицерский бюллетень Первой Казачьей дивизии», «Пропагандный взвод Первой Казачьей дивизии говорит вам о положении»). Эти издания предназначались для военнослужащих соответствующих частей, но, тем не менее, могли попадать и в руки русских эмигрантов в Югославии, родственники и знакомые которых служили в этих частях. Не обнаружено, но должно было по штату существовать и издание использовавшейся в Хорватии и Словении 162-й туркестанской дивизии, в которую входили казахи, киргизы, узбеки, таджики, туркмены, калмыки и азербайджанцы. Возможно, им был «Русский вестник», «газета для добровольцев народов России на Балканах», выходивший в 1945 г. на территории независимой Хорватии. Кроме того, среди военнослужащих и в эмигрантских организациях распространялось русскоязычное издание иллюстрированного пропагандистского немецкого журнала «Сигнал», выпускавшегося с октября 1941-го по июль 1944 г.
В независимой Хорватии при отсутствии формального запрета на издательскую деятельность русских эмигрантов (в отличие от оккупированной Сербии) появлялись отпечатанные кустарным способом издания-однодневки с экзотическими названиями: номер «Летописи Временных лет 1642 – 1942 Бутырского лейб-Эриванского полка», напечатанный в 1942 г. в Сараево, несколько номеров издания молодежи русской колонии в Загребе «Ярославна» за 1942 – 1943 гг. Хотя аналог Бюро по защите эмигрантов в Сербии – «Особое представительство русской эмиграции при правительстве НГХ», начальником которого был бывший царский консул в Вене и Загребе Георгий Фермин, – не располагал собственным изданием154 , немногочисленные и дисперсно расселенные (по сравнению с Сербией) русские эмигранты в Хорватии имели свое «еженедельное издание русских военных организаций на территории НГХ» – размножаемую небольшим тиражом на шапирографе «Сводку» под редакцией участников гражданской войны генералов Д.П. Драценко и И.А. Полякова. Численность русских колоний в других частях расчлененной Югославии была еще менее значительна, поэтому лишь в Воеводине появился «Бюллетень Представительства Высокопреосвященного Серафима, Митрополита Берлинского и Германского и Средне-Европейского округа для православных русских приходов в Королевстве Венгрия», несколько номеров которого вышло в Нови-Саде155.
Кроме того, в Сербии параллельно печаталось два церковных издания. Интересно, что это были единственные периодические издания, которые продолжали выходить после оккупации. Первое – официальное издание РПЦ(з) «Церковная жизнь» (1933 – 1944 гг.), выходившее под редакцией секретаря Архиерейского Синода РПЦ(з) Юрия Павловича Граббе, а второе – ультраправое «Церковное обозрение» (1932 – 1944 гг.), занимавшее критическую позицию по отношению к сотрудникам канцелярии Синода РПЦ(з), не позволяя себе, однако, критических замечаний по адресу владык, которое редактировал Ексакустодиан Иванович Махараблидзе («Кустя»), который в годы Первой мировой войны служил начальником канцелярии протопресвитера армии и флота, а во время Гражданской войны был начальником канцелярии протопресвитера в Вооруженных силах Юга России.
В русской периодике, выходившей в Сербии в годы войны, отражалось, «как солнце в малой капле воды», большинство тенденций журналистики Третьего рейха156. Нацистские менторы, боровшиеся в Германии с готикой, в русских изданиях приказным путем решили вопрос «реформы правописания» и перехода на новую орфографию157. Лишь недолго существовавший в июне – сентябре «Русский бюллетень», в соответствии с традициями жесткого легитимизма придерживался всех дореволюционных орфографических норм. Кроме того, этой политике языкового пуризма удалось до конца 1944 г. следовать и «Церковной жизни» – официальному изданию РПЦ(з). Переходную позицию заняло издание «церковной оппозиции» – «Церковное обозрение», которое отказалось от использования буквы «ять» и твердого знака в сентябре 1943 г., при этом сохраняя «старое правописание». Редакция обещала в дальнейшем вернуть потерянные твердый знак и «ять», мотивируя изменения ... отсутствием этих знаков в «используемой для печати линотипной матрице болгарской газеты»158. С другой стороны, газета РОК уже в начале весны 1942 г. отказалась от использования твердого знака в конце слов «в целях экономии места», сохраняя при этом до конца существования «Ведомостей» верность старому правописанию, «ять» и «i»159. Подобной же политики сбережения места на протяжении всего своего существования придерживался и «Новый путь», в остальном сохранивший старые орфографические правила и буквы.