Алексин Анатолий Георгиевич. Про нашу семью

Алексин Анатолий

Про нашу семью

   Анатолий Георгиевич Алексин
   ПРО НАШУ СЕМЬЮ
   1. Не мое дело
   Я учусь в той же школе, где когда-то учились мама и папа.
   Папу почему-то никто не запомнил. А маму запомнили многие. "У нее были прекрасные внешние данные!" - сказала как-то учительница литературы, которая заодно руководит у нас драматическим кружком. И придирчиво оглядела меня. Это было бы еще ничего: за "внешние данные" пока что отметок не ставят, но оказалось, что и внутренние данные у мамы были гораздо лучше, чем у меня, К примеру, все помнили, что мама никогда не гоняла клюшкой консервные банки и не любила играть в "расшибалочку".
   Больше я не знал никаких подробностей о мамином прошлом. Но вот однажды бабушка, которая пришла помочь маме по хозяйству, сказала:
   - д Сережа-то стал лауреатом Всероссийского конкурса!
   - Какой Сережа? - спросил я.
   - Сережа Потапов. Его знают все культурные люди!
   - Первый раз слышу. А кто это? - сказал я.
   И вдруг заметил, что папа взглянул на меня с любовью.
   А верней сказать, с благодарностью... Еле заметно взглянул.
   Но я-то почувствовал! Хотя ничего не понял...
   И только потом на кухне бабушка объяснила мне, что Сережа Потапов учился когда-то в школе музыкально одаренных детей и мама любила его, когда была в пятом классе.
   Музыкальная школа находится прямо напротив нашей, через дорогу. Если из нашей школы выходит ученик, то трудно сразу определить, одаренный он или неодаренный.
   А если из дверей школы, которая через дорогу, то тут сразу ясно: идет одаренный!
   Мы выходим из своей школы с портфелями, а музыкально одаренные - с футлярами. Сначала Сережа Потапов привлек мамино внимание тем, что его футляр был больше, чем у других, потому что он играл на виолончели. А потом, уже в пятом классе, она его полюбила. Мама, наверное, тоже была одаренной, потому что я вот хоть и учусь в шестом классе, но еще ни разу пока не любил.
   - Да, Сережа далеко шагнул! - сказала за ужином бабушка.
   И папа закурил в комнате, хотя обычно выходил для этого в коридор или на кухню.
   - Ну что ты?! Это такое далекое прошлое... Это глупое детство! -тсказала мама. И рассмеялась. Ей было весело.
   А папа за весь вечер ни разу не улыбнулся.
   - Далеко шагнул! Далеко!.. - повторяла бабушка, убирая посуду.
   Бабушка очень любила нас воспитывать. Но делала это как-то по-своему.
   "А сын нашей соседки научился варить суп", - говорила она, и я должен был понять, что мне тоже не мешало бы этому научиться.
   "А Коля, который вместе с тобой кончил медицинский институт, стал заведующим отделением", - сообщала она папе. И папа должен был сделать вывод, что ему тоже не мешало бы стать заведующим. "Да, Сережа далеко шагнул!" - эта фраза должна была подсказать папе, что и ему пора было куда-то шагнуть.
   Два года назад мне удалили гланды. "Чепуховая операция!" - говорили все. Но я как-то этого не почувствовал... Хирург, который их удалял, казался мне удивительным человеком. Он причинял мне ужасную боль, и я должен был бы его ненавидеть, а я относился к нему прямо-таки, как говорят, с восхищением. Со страхом и восхищением! И трудно мне было представить, что он снимет свой белый халат, свои резиновые перчатки и станет таким же, как все. А может быть, даже пойдет в буфет.
   Папа делает операции почти каждый день. И может быть, каждый день кто-то смотрит на него так же, как я смотрел на того хирурга.
   - Тебе когда-нибудь делали операцию? - спросил я у бабушки.
   Оказалось, что ей за шестьдесят лет не сделали ни одной операции! Разве она могла как следует оценить папу?
   - Добиваются же люди таких успехов, как Сережа Потапов! - причитала бабушка, уже натягивая пальто.
   - Вот когда у тебя опять будет приступ мигрени, - сказал я, - вызывай не врача, а этого своего... виолончелиста!
   Пусть он тебе поможет!
   Перед самым сном я чистил зубы в ванной комнате и вдруг услышал, как мама сказала папе:
   - Это смешно... - Ей все еще, в отличие от папы, хотелось смеяться. Ну несерьезно, честное слово. Это же было в пятом классе!
   - Началось в пятом... - тихо сказал папа. И я почувствовал, что рука его снова полезла в карман за папиросами.
   Я, как говорят, содрогнулся.
   Значит, только началось в пятом классе? Интересно, а в каком кончилось? Хорошо, если в шестом. А если в седьмом или даже в девятом?
   "Ведь папа учился с мамой в одном классе, - рассуждал я. - А школа для одаренных, как и сейчас, была через дорогу.
   И папа, значит, был свидетелем их любви. Как же он, бедный, переживал! А если он и сейчас страдает?"
   Надо было что-то предпринять. Но что? Разве я мог с кем-нибудь посоветоваться?
   К примеру, если бы я посоветовался с бабушкой, она бы сказала: "А сын моей соседки никогда не вмешивается в дела старших!"
   Может быть, это и в самом деле было не мое дело? Может быть...
   Через несколько дней, собираясь в школу, я услышал в программе передач, что Сергей Потапов будет выступать вечером по телевизору. К счастью, кроме меня, этого никто не услышал.
   Вечером, за четверть часа до концерта лауреатов Всероссийского конкурса, я уселся делать уроки в той комнате, где стоит телевизор.
   - Завтра контрольная! - сообщил я. И все стали передвигаться на цыпочках.
   Еще через неделю я обнаружил, что Сергеи Потапов собирается выступать по радио. За пятнадцать минут до его выступления я разложил тетради на кухне, где у нас стоит радиоприемник.
   - Завтра снова контрольная! - сказал я. И приемник молчал весь вечер.
   Но Сергей Потапов продолжал преследовать нашу семью!
   Как-то, возвращаясь из кино, я увидел афишу с его портретом на том самом месте, где мама и папа каждое утро садились на трамвай. Сперва я хотел сорвать афишу и уничтожить ее. Подходил, примерялся, прилаживался... Но все-таки не сорвал.
   Вернувшись домой, я стал убеждать своих родителей, что ездить на троллейбусе гораздо удобнее, чем на трамвае.
   - Но троллейбусная остановка далеко, - возразил папа.
   Ах, если б он знал!
   - Я проведу вас проходными дворами, и вы увидите, как это близко. Совсем рядом! - сказал я.
   - В проходных дворах всегда бывает темно и опасно, - вмешалась бабушка. Как будто она нарочно хотела столкнуть маму лицо к лицу с ее прошлым!
   Утром я повел маму и папу проходными дворами.
   - Вот видите, как удобно, - говорил я. - Совсем близко!
   И вы садитесь на современный вид транспорта... Правда, не на метро, но по крайней мере и не на трамвай! И еще одно преимущество. Мы вместе идем почти до самой моей школы!
   - Да, мы так мало видим тебя, что уже из-за одного этого стоит... согласилась мама. - Что же ты раньше нам не сказал?
   Вообще-то мне не хотелось, чтобы мои родители каждое утро прямо у всех на глазах провожали меня, шестиклассника, в школу. Но теперь я был готов абсолютно на все!
   И я уводил их от афиши с портретом...
   Конечно, мама могла увидеть эту афишу и где-нибудь в другом месте. Но тут уж я ничего поделать не мог!
   Еще через несколько дней я сообщил:
   - Мы писали сочинение на тему "Кем быть?". И представьте себе, почти все ребята хотят стать врачами! Почти все... Не летчиками, не водолазами, не киноартистами, а только врачами! Учительница сказала, что нет ничего удивительного. Самая благородная профессия в мире! Хотят лечить, исцелять, спасать... Это естественно!
   - Да, конечно, - сказала мама.
   А папа с бабушкой промолчали.
   Как-то в воскресенье я привел, к нам домой своего приятеля Ваську Паганини.
   Паганини - это, конечно, прозвище. Васька играет на скрипке и учится в школе для одаренных.
   - Ты любишь Святослава Рихтера? - спросил я у Васьки, когда вся наша семья была в сборе.
   - Еще бы! - ответил Васька.
   - А Давида Ойстраха?
   - И его тоже!
   - А Софроницкого?
   - Тоже люблю. Но он умер...
   - А Сергея Рахманинова?
   - Кто же его не любит?
   - А Сергея Потапова?
   - Не знаю такого...
   - Ни разу не слышал? Подумай как следует! Вспомни...
   - Нет, о нем я не слышал. А почему ты интересуешься именно этим... как его фамилия? Почему? - удивлялся Васька так естественно, будто мы с ним не репетировали эту сцену в ванной комнате пятнадцать минут назад.
   - Ну уж если Паганини его не знает! - воскликнул я и обвел взглядом всех членов нашей семьи.
   Но мамино прошлое не сдавалось, не отступало!
   Однажды по почте пришли сразу две открытки из нашей школы. Я вообще не люблю, когда моим родителям из школы присылают открытки. И как-то нечаянно прочитал... На этот раз речь шла не обо мне. Маму и папу приглашали на традиционный "объединенный" вечер выпускников сразу двух школ: нашей и музыкальной. Приглашали заранее, за неделю, и просили сообщить о вечере всем бывшим одноклассникам, о которых они что-нибудь знают.
   Я сразу понял, что там будет присутствовать Сергей Потапов. "Вечер устраивают для того, чтобы доставить бывшим ученикам радость, - рассуждал я. - Но какую же радость испытает мой папа, если у мамы возникнут разные воспоминания? А они обязательно- возникнут... хоть на минуту. И папа будет курить, не выходя в коридор..."
   Я спрятал открытки. Сунул их в свой портфель...
   Первое, что я увидел в школьном вестибюле, было огромное объявление о традиционном "объединенном" вечере.
   Внизу черным по белому было написано: "В художественной части примет участие лауреат Всероссийского конкурса С. Потапов".
   "Так, понятно... - подумал я. - Значит, он будет у всех на глазах демонстрировать свое искусство. Ему будут аплодировать. А папа продемонстрировать свое искусство у всех на глазах не сумеет. Ведь не сможет же он прямо на сцене вырезать кому-нибудь аппендицит! Или, точнее сказать, аппендикс... Да, С. Потапов будет в гораздо более выгодном положении!"
   Я раскрыл портфель и запрятал открытки поглубже.
   На следующий день после традиционного вечера учительница литературы, которая так хорошо помнила о маминых внешних данных, поинтересовалась:
   - А почему не было твоей мамы?
   Поинтересовалась так, будто папы у меня вообще не было. Я вопросительно развел руки в стороны.
   Я давно уже знал этот способ: когда не хочется врать, не хочется говорить "да" или "нет", надо вопросительно развести руки... пусть думают что хотят!
   В тот же день мама, вернувшись с работы, вошла в комнату прямо в пальто. Когда она так стремительно, не задерживаясь в коридоре, проходит в комнату, я знаю, что ничего хорошего ждать не следует.
   - Нам с папой ничего не присылали из школы? - спросила она.
   Я попытался вопросительно развести руки... Но она повторила:
   - Нам ничего не присылали?
   - Что-то, кажется, было, - ответил я.
   - Как это "что-то"? Ты не помнишь, что именно?
   - Ах да! Вспомнил! Вам прислали открытки. Я их по рассеянности сунул в портфель. В тот день была контрольная работа и я как-то...
   - Что, у вас теперь каждый день контрольные работы?
   - Не каждый день. Но довольно часто. А вот и эти открытки... Пожалуйста!
   Я протянул маме открытки. Но она даже не взглянула на них. Она не могла оторвать глаз от меня!
   - Что же ты натворил, если так боялся нашего появления в школе?!
   - Ничего я не натворил. И не боялся. Я просто забыл, и все.
   - Но ведь там, говорят, висело объявление!
   - Я на него как-то не обратил внимания...
   - Забыл! Не обратил внимания! Это хуже всего. Потому что говорит о твоем равнодушии. Оно меня убивает! Неужели ты не понимаешь, какое удовольствие доставила бы мне встреча с друзьями? Которых я не видела столько лет!..
   Мама, не снимая пальто, даже не расстегнув его, тяжело опустилась на стул.
   - Ну хорошо... Мне ты не пожелал доставить радость.
   Но подумал бы об отце! Неужели и он тебе безразличен?
   Что я мог ей ответить?
   К счастью, в этот момент в комнату вошла бабушка и сказала:
   - А сын моей соседки опять получил пятерку. И научился варить компот!
   2. Дальний родственник
   Иногда ночью раздаются необычные звонки - то слишком долгие, то слишком короткие. Это из других городов:
   бывшие папины пациенты или его бывшие товарищи по институту. Папа разговаривает с ними так, будто никто у нас дома еще не ложился спать. Мама удивляется, а папа объясняет:
   - Они знают, что именно в это время человека легче всего застать дома! Разве можно их осуждать?
   Или:
   - Разве можно их осуждать? Звонят издалека! Там уже утро. Их можно понять.
   - Пусть и они поймут, что у нас еще ночь, - отвечает мама.
   "Разве можно его осуждать?" - папа часто повторяет эти слова.
   - Тебе нужно было бы стать защитником, - как-то сказала мама.
   - Это приятней, чем обвинителем.
   - Смотря в каких случаях! - возразила мама.
   И папа продолжал работать хирургом.
   Иногда по ночам вслед за слишком длинными или слишком короткими звонками выясняется, что папин приятель собирается приехать в наш город.
   - Вот и хорошо, - говорит в таких случаях папа. - Прямо с вокзала - к нам! У нас есть раскладушка.
   - Хорошо, что только одна! - такой или какой-нибудь похожей фразой реагирует мама на папино приглашение. - Странные люди! Хотя бы для виду отказались. Хоть для приличия! Ведь есть же гостиницы...
   - В гостиницу не попадешь, - отвечает папа. - Кроме того, каждому хочется побывать среди близких людей.
   - Среди близких! Ты и в лицо-то его не помнишь.
   Бабушка на следующий день начинает воспитывать папу.
   Но делает это, как обычно, по-своему.
   - А муж моей соседки, - говорит она, - никогда не принимает серьезных решений, не посоветовавшись с женой.
   И папа должен понять, что ему тоже не следует быть таким самостоятельным.
   - А Петя, который был старше тебя всего на два курса, но уже стал профессором, - говорит бабушка, - с головой ушел в науку и не позволяет, чтобы ему мешали посторонние люди!
   Отсюда папа должен сделать вывод, что если он не будет приглашать к нам своих приятелей из других городов, то вскоре тоже станет профессором.
   Когда опять раздались длинные, прерывистые звонки из другого города, мы все, конечно, проснулись, и мама сказала мне:
   - Готовь раскладушку!
   Она не ошиблась, потому что папа через минуту сказал
   в трубку:
   - Ну что за вопрос?! Пусть приезжает... Остановится прямо у нас. Я покажу его специалистам. Устроим консилиум! Если понадобится... - А положив трубку, объяснил маме: - У ее сына что-то серьезное...
   - А до их города медицина не добралась?
   - Это маленький городок. Там нет крупных специалистов.
   - Обязательно нужны крупные?
   - Вот если бы он заболел, - папа кивнул в мою сторону, - разве ты не подняла бы тревогу? Она плакала в трубку: "Посмотрите моего мальчика..." Разве можно ее осуждать?
   Мама вздохнула и ничего не ответила.
   Утром она спросила:
   - А кто эта женщина... которая звонила тебе?
   - Дальняя родственница.
   - Очень дальняя?
   - Кажется, очень.
   - Но кем она все же тебе приходится?
   Папа думал в течение всего завтрака, но так и не вспомнил.
   - Знаю только что по отцовской линии, - сказал он. - Впрочем, какое это имеет значение... если ее мальчик серьезно болен?
   Мальчик приехал через три дня. Это был мужчина лет тридцати.
   - Я буду называть вас по имени-отчеству, - сказал он, - потому .что мать никак не .могла вспомнить, кем мы друг другу приходимся.
   - Какое совпадение! Мы тоже не вспомнили, - сказала мама.
   - Ну почему же? - возразил папа. - Кое-что мы всетаки установили. Я точно знаю, что это родство по отцовской линии.
   - Понимаю, - сказал приезжий, - дальний родственник - это даже меньше, чем просто знакомый. Знакомого, например, невозможно не знать в лицо. А дальнего родственника можно ни разу в жизни не увидеть и не услышать.
   Я бы, честно говоря, не отважился к вам вторгаться. Если бы они не сказали матери про этот свой "предполагаемый диагноз". Теперь она не будет ни спать, ни есть. Я должен немедленно доказать ей, что "предполагаемый диагноз" предположили напрасно.
   - А что у вас... предполагают? - спросила мама. - Какую болезнь?
   - Ту самую! - ответил приезжий, которого звали редким именем Игнатий.
   - Какую... "ту самую"? - не поняла мама.
   - Ну, которая неизвестно от чего начинается, но зато известно чем чаще всего кончается.
   - Почему "чаще всего"? - возразила бабушка. - В этой области много открытий!
   - Да безусловно! - громко подтвердил папа. Хотя вообще говорил тихо, а когда бабушка начинала высказываться о медицине, почти всегда уходил курить в коридор. На этот раз он остался в комнате.
   Бабушка за всю сбою жизнь ничем, кроме, мигрени, никогда не болела, но очень боялась, как бы не заболел ктонибудь из ее близких.
   Она подробно изучала "Беседы врача", которые печатались в разных газетах. После этого в течение нескольких дней дома невозможно было закашляться или чихнуть.
   "У тех, про кого я читала, тоже все началось с обыкновенного кашля", говорила бабушка.
   Игнатию же она сказала:
   - Вы абсолютно не похожи на больного той болезнью, которую у вас ошибочно подозревают. Трое моих знакомых были больны этим самым... Вы абсолютно на них не похожи.
   Кстати говоря, все они излечились. То есть им вырезали...
   И все замечательно!
   - А откуда вы знаете о "предполагаемом диагнозе"? - спросил папа.
   - Врачи как-то сразу забегали. Стали уверять, что нет ничего серьезного. Я не волновался, а они меня успокаивали.
   Потом я тайком заглянул в их бумаги. Но не испугался. Там рядом с диагнозом стоял большой знак вопроса. Ну, а если врачи ставят вопросительный знак, зачем же я сам буду ставить знак восклицательный? Но они матери зачем-то сказали. Вот тут уж я разозлился! Зачем было ей говорить?
   - Формально они были правы, - сказал папа. - Родственникам положено сообщать.
   - Но они же не родственнице сообщили, а матери! - воскликнул Игнатий. Поэтому я и приехал. Чтобы разубедить ее. Понимаете? И к вам вторгся. Но не волнуйтесь!
   Я могу спать на кухне. Или в коридоре на раскладушке.
   - На раскладушке будет спать он... - сказала мама и кивнула в мою сторону. - А вы будете спать на кровати.
   Здесь, в этой комнате.
   - Только не заботьтесь обо мне, а то я буду считать, что диагноз уже подтвердился, - сказал Игнатий. - Понимаете, - продолжал он, - мать одна тянула меня... без отца.
   Трудно ей приходилось. И мы все подсчитывали: "Еще два года в школе, потом пять лет в институте. Всего, значит, семь!" Потом сбавляли по годику. Наконец я институт окончил, начал работать, и вдруг такое... Разве это возможно?
   Мать ждала столько лет! Наконец дождалась, а я ей такой подарок! Это была бы жуткая неблагодарность с моей стороны! Она вся почернела. Скорей бы дать ей телеграмму:
   "Доброкачественно! Вылетаю!"
   - Она телеграмме не поверит, - сказала мама.
   - Я поклялся, что сообщу чистую правду. Есть у нее эта слабость. Любит клятвы. Ну я, чуть что - клянусь своим здоровьем. А она: "Моим поклянись! Тогда не обманешь".
   Обычно я уклоняюсь. Но тут пошел ей навстречу.
   На следующий день рано утром папа повел Игнатия в какой-то институт, а оттуда к себе в больницу.
   - Вечером вы узнаете о результатах, - сказал нам папа.
   - Нет, позвони мне на работу, - сказала мама. - Если я вдруг выйду из комнаты, передай: все хорошо.
   - Или все плохо, - бодро сказал Игнатий.
   - Это исключается! - воскликнула мама. - Я уверена...
   - С любой болезнью можно бороться, - сказал папа.
   - А победить? - спросил Игнатий.
   - Разумеется... И победить! Мать, конечно, потеряла покой. И ждет клятв! Разве можно ее осуждать? Но вы, как мужчина, должны поверить: эту болезнь побеждают довольно часто.
   - Но лучше все же обойтись без нее, - сказал Игнатий.
   Он все время улыбался - и я понял, что он волнуется.
   - Мне тоже сообщите, пожалуйста, - попросил я.
   Папа кивнул.
   После пятого урока у меня был фотокружок, но я не остался.
   Бабушка обычно приходит помогать маме по вечерам.
   А тут пришла днем и стала вытирать тряпкой телефон, потом круглый столик, на котором он стоит. А потом все, что находится в коридоре возле столика.
   Дома у бабушки нет телефона. И поэтому по вечерам, когда она приходит помогать маме по хозяйству, дозвониться к нам невозможно. После каждого телефонного разговора бабушка сообщает, с кем она разговаривала. Такая у нее привычка. Чаще всего она говорит: "Это моя школьная подруга!" И непременно вздыхает. У нее так много школьных подруг, будто она недавно училась в десятом классе. А на самом деле она училась в гимназии.
   Но в тот день бабушка никому не звонила. Она ждала.
   И я ждал.
   Наконец мы дождались: позвонил папа. Обычно бабушка не любит, когда я вмешиваюсь в дела взрослых. Но тут она сама стала передавать мне каждую папину фразу:
   - "Этого у Игнатия нет. Точно установили. Он болен серьезно. Надо делать сложную операцию. Но этого нет!"
   Слава богу, - сказала бабушка. Пошла в комнату и легла на диван.
   В тот день она всего-навсего пошарила тряпкой по телефону, по столику, на котором он стоит, по стулу и шкафчику, которые стоят рядом. Но вид у нее был очень усталый.
   И я тоже как-то сразу устал...
   Но когда через полчаса или минут через сорок раздались необычные звонки - слишком длинные и слишком короткие, я бросился в коридор и схватил трубку.
   - Это городок, где живет Игнатий, - сообщил я бабушке. - Велели не вешать трубку и ждать. Я первый скажу его матери... Первый!
   - А сын моей соседки никогда не перебегает дорогу старшим, - сказала бабушка.
   Отсюда я должен был сделать вывод, что трубку надо отдать ей. Но я такого вывода не сделал. А она не встала с дивана, только внимательно приподняла голову. Она уступила мне.
   - Он будет жив и здоров! - крикнул я в трубку. - Этого у него нет. Точно установили! Этого нет. Клянусь своим здоровьем! И вашим тоже!..
   Мать Игнатия заплакала на другом конце провода.
   В этот момент раздался голос телефонистки. Она хотела что-то сказать, но сказала только одно слово: "Вы..." - и замолчала, хотя междугородные телефонистки могут влезать в чужой разговор как хотят.
   Мать Игнатия плакала.
   Тогда я радостно заорал:
   - Он серьезно болен! Ему будут делать сложную операцию! Но этого нет. Клянусь своим здоровьем. И вашим!
   Не волнуйтесь. Он будет жив и здоров!
   В школе мы часто пишем сочинения на тему "Кем быть?". Чтобы не повторяться, я один раз написал, что мне очень хочется стать геологом, в другой раз, что хочется стать биологом, а в третий, что космонавтом. Но на самом деле я еще не выбрал профессии.
   В тот день мне тоже было неясно, кем я в будущем стану. "Но как это здорово, - думал я, - выйти из операционной или из рентгеновского кабинета, увидеть глаза матери, которые прямо остановились от страха и ожидания, устало так .улыбнуться и тихо сказать: "Он будет жив... и здоров. Не волнуйтесь... Он будет жив!"
   3. Самый счастливый день
   Учительница Валентина Георгиевна сказала: - Завтра наступают зимние каникулы. Я не сомневаюсь, что каждый ваш день будет очень счастливым. Вас ждут выставки и музеи! Но будет и какой-нибудь самый счастливый день. Я в этом не сомневаюсь! Вот о нем напишите домашнее сочинение. Лучшую работу я прочту вслух, всему классу! Итак, "Мой самый счастливый день".
   Я заметил: Валентина Георгиевна любит, чтобы мы в сочинениях обязательно писали о чем-нибудь самом: "Мой самый надежный друг", "Моя самая любимая книга", "Мой самый счастливый день".
   А в ночь под Новый год мама с папой поссорились. Яне знаю из-за чего, потому что Новый год они встречали где-то у знакомых и вернулись домой очень поздно. А утром не разговаривали друг с другом...
   Это хуже всего! Уж лучше бы пошумели, поспорили и помирились. А то ходят как-то особенно спокойно и разговаривают со мной как-то особенно тихо, будто ничего не случилось. Но я-то в таких случаях всегда чувствую: что-то случилось. А когда кончится то, что случилось, не поймешь.
   Они же друг с другом не разговаривают! Как во время болезни... Если вдруг поднимается температура, даже до сорока - это не так уж страшно: ее можно сбить лекарствами.
   И вообще, мне кажется, чем выше температура, тем легче бывает определить болезнь. И вылечить... А вот когда однажды врач посмотрел на меня как-то очень задумчиво и сказал маме: "Температура-то у него нормальная,..", мне сразу стало не по себе.
   В общем, в первый день зимних каникул у нас дома было так спокойно и тихо, что мне расхотелось идти на елку.
   Когда мама и папа ссорятся, я всегда очень переживаю.
   Хотя именно, в эти дни я мог бы добиться от них всего, чего угодно! Стоило мне, к примеру, отказаться от елки, как папа сразу же предложил мне пойти в планетарий. А мама сказала, что с удовольствием пошла бы со мной на каток. Они всегда в таких случаях стараются доказать, что их ссора никак не отразится на моем жизненном уровне. И что она вообще никакого отношения ко мне не имеет...
   Но я очень переживал.
   Особенно мне стало грустно, когда за завтраком папа спросил меня:
   - Не забыл ли ты поздравить маму с Новым годом?
   А потом мама, не глядя в папину сторону, сказала:
   - Принеси отцу газету. Я слышала: ее только что опустили в ящик.
   Она называла папу "отцом" только в редчайших случаях.
   Это во-первых. А во-вторых, каждый из них опять убеждал меня: "Что бы там между нами ни произошло, это касается только нас!"
   Но на самом деле это касалось и меня тоже. Даже очень касалось! И я отказался от планетария. И на каток не пошел... "Пусть лучше не разлучаются. Не разъезжаются в разные стороны! - решил я. - Может быть, к вечеру все пройдет".
   Но они так и не сказали друг другу ни слова!
   Если бы бабушка пришла к нам, мама и папа, я думаю, помирились бы: они не любили огорчать ее. Но бабушка уехала на десять дней в другой город, к одной из своих "школьных подруг".
   Она почему-то всегда ездила к этой подруге в дни каникул, будто они обе до сих пор были школьницами и в другое время никак встретиться не могли.