Страница:
– А мне показалось… – разводит руками Нытик. – Вон там, вон там! Видите?..
И каждый раз оказывается, что это была какая-нибудь самая обыкновенная падающая звезда или разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самолета.
Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серьезно и вполне научно. И хотя некоторые видели спутник, как говорится, невооруженным глазом, я все-таки решил вооружить наши с Витькой глаза.
Но чем вооружить?
Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких, даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось. А между тем в «Последних известиях» по радио передали, что завтра, ровно в 6 часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж совсем приуныл.
Но вот вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захлебываясь, торжествующим шепотом сообщил мне со своего нижнего этажа:
– Ура! Нашел старый бабушкин бинокль. Театральный!.. Левая трубка не работает… То есть она работает, но только в одну сторону.
– Как в одну?
– Уменьшает!..
– Это нам совсем не нужно: спутник и так маленький.
– Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!
– Ну, тащи его сюда!
Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в нашей ванной комнате и стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И красивый: сам весь белый, из камня какого-то (Витька сказал, что из перламутра), а ручка и ободки золотые.
Я посмотрел в один глазок – и наша ванна показалась мне маленькой-маленькой, как крышка от белой мыльницы. А посмотрел в другую трубку – и ванна стала огромной: хоть втроем туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку, прикорнувшую на табуретке, – и она показалась мне настоящим рыжим тигром, усатым и страшным.
– Бабушка с этим биноклем в театр ходила!.. – как-то мечтательно произнес Нытик.
– Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!.. А мы вот увидим спутник. Понимаешь: искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть просто счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?
Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дому для научных наблюдений!
14 ноября
17 ноября
19 ноября
30 ноября
2 декабря
И каждый раз оказывается, что это была какая-нибудь самая обыкновенная падающая звезда или разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самолета.
Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серьезно и вполне научно. И хотя некоторые видели спутник, как говорится, невооруженным глазом, я все-таки решил вооружить наши с Витькой глаза.
Но чем вооружить?
Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких, даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось. А между тем в «Последних известиях» по радио передали, что завтра, ровно в 6 часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж совсем приуныл.
Но вот вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захлебываясь, торжествующим шепотом сообщил мне со своего нижнего этажа:
– Ура! Нашел старый бабушкин бинокль. Театральный!.. Левая трубка не работает… То есть она работает, но только в одну сторону.
– Как в одну?
– Уменьшает!..
– Это нам совсем не нужно: спутник и так маленький.
– Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!
– Ну, тащи его сюда!
Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в нашей ванной комнате и стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И красивый: сам весь белый, из камня какого-то (Витька сказал, что из перламутра), а ручка и ободки золотые.
Я посмотрел в один глазок – и наша ванна показалась мне маленькой-маленькой, как крышка от белой мыльницы. А посмотрел в другую трубку – и ванна стала огромной: хоть втроем туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку, прикорнувшую на табуретке, – и она показалась мне настоящим рыжим тигром, усатым и страшным.
– Бабушка с этим биноклем в театр ходила!.. – как-то мечтательно произнес Нытик.
– Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!.. А мы вот увидим спутник. Понимаешь: искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть просто счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?
Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дому для научных наблюдений!
14 ноября
Мне казалось, что я всю ночь не спал. Но это было, наверно, не совсем так, потому что мне снились сны. А раз они снились, значит, я все-таки немножко спал. Мне снились спутники и космические корабли, в одном из которых были мы с Витькой. Какая-то планета хитро улыбалась вверху, словно дразнила нас… И мы с Витькой стали добираться до нее. Мы совсем уже почти добрались, но нам помешал будильник.
Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А теперь он трезвонил откуда-то с книжного шкафа. Опять чудеса!
Зато рука моя наткнулась на что-то большое, твердое и продолговатое. Я быстро зажег настольную лампу – и Дима сразу заворочался и заворчал на своем диване:
– Эгоизм! Не может в темноте одеться!
Одеться в темноте я, конечно, мог. Но я никак бы не мог разглядеть предмет, лежавший на стуле возле моей кровати. А это был настоящий полевой бинокль!
Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые разглядывают поля сражений разные знаменитые полководцы на картинах и в кинофильмах. Честное слово, я подумал, что еще сплю, Я подбежал к дивану и тряхнул брата за плечо.
– Дима, я сплю, а?
– Завтра ночью ты будешь спать в коридоре! Совсем распустился!..
Нет, это было не во сне! Такую фразу мог произнести только мой старший братец Димочка и только наяву.
Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к груди, а потом взглянул сквозь его стекла на Диму. И брат сразу уехал на своем диване куда-то далеко-далеко, чуть ли не на край света. Я перевернул бинокль – и вдруг увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое (потому что без очков!) Димино лицо.
– Сейчас же потуши свет!
Одевался я в коридоре. Наша соседка-старушка уже зажигала газовую плиту.
– И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?..
– На спутник хочу поглядеть, тетя Паша.
– А зачем же вставать так рано? Поглядел бы днем: и светлее и видать лучше.
– Так он, тетя Паша, понимаете ли, в определенное время пролетает. Днем его не будет.
– Ну, погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец!..
Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким-то конвертом в руке.
– Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль… Я положил его на стул, возле кровати. И еще вот это просили передать.
– Как «прислали»? Как «просили»? Кто именно просил?
– Человек какой-то… Папа потянулся и зевнул.
– Мужчина или женщина?
– Не знаю. Кто-то из соседей дверь открывал, а я не разглядел… Кажется, мужчина.
– «Кажется»! И как это можно было не разглядеть?! Папа не спеша, будто ничего такого не случилось, пошел в ванную комнату.
В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке:
«Посылаем тебе полевой бинокль для наблюдений за спутником. Завтра же, после уроков, оставь его в своей парте – и сразу уходи! Не вздумай только следить. Если вздумаешь, будет беда!» Внизу стояли три большие буквы: «ТСБ».
Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку?! И что такое «ТСБ»? Ведь никто… никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать за спутником!
Но размышлять было некогда – скоро уж этот самый второй спутник должен был появиться над Москвой! И я побежал к вешалке…
На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а на самом деле еще стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И шел мокрый снежок. И было холодно. Витька поеживался и по своей противной привычке скулил:
– Ну да-а, тебе хорошо-о: у тебя теплое пальто. А у меня куртка… Да-а, тебе хорошо-о: ушанку надел. А у меня кепка… А что ты прячешь под пальто?
– Тайна!
– Покажи-и… Ну, покажи-и…
– Не скули! Все равно не покажу. Вот придем на бульвар…
– Покажи сейча-ас!..
– Замолчи!
– А я тогда тебе бабушкин бинокль не дам!
– Ха-ха-ха! – сказал я громовым голосом прямо Витьке в лицо. – Сдалось мне твое театральное старье! Отправь его в музей. Понял? У меня есть кое-что поважнее!
И тут я вытащил свой полевой бинокль. Витьку на утреннем морозе пот прошиб.
– Бинокль?! Откуда?..
– Тайна!.. Сам не знаю.
– Как не знаешь?..
Но тут мы пришли на бульвар. Все лавочки были уже заняты. И это в шесть часов утра! Люди были с телескопами, с подзорными трубами. И только у меня в руках был полевой бинокль!
Рядом с нами на лавочке сидел старичок – маленький, сморщенный, замерзший.
А телескоп у него был огромный, на высоком треножнике. Этот телескопище был похож на какую-то птицу с тонкими ногами и длиннющим клювом, только без крыльев.
– Тише, тише, молодые люди! – зашептал он нам. – Мы присутствуем при великом событии!..
И мы с Витькой стали переговариваться торжественным шепотом. Я долго разглядывал в свой могучий бинокль и бледное небо, и снежинки, каждая из которых казалась огромным снежным комом, и памятник великому русскому писателю.
А где-то внизу пыл Витик:
– Дай мне-е… Дай посмотре-еть… Я оторвался от могучего аппарата и взглянул на Витьку. Он со своим стареньким бабушкиным биноклем был какой-то очень несчастный и смешной.
– На, посмотри немножко, – сказал я.
Витька прямо впился в круглые стеклянные линзы. И тут по всему бульвару пошел крик: «Летит! Летит!..» И Витька тоже заорал как полоумный:
– Лети-ит!..
Я вырвал у Нытика бинокль и направил его прямо в небо.
И вдруг сердце у меня забилось так сильно, что я даже придержал его локтем: я видел, как по темному небу мчится красная звездочка. Наша! Красная!
– Ур-ра! – завопил я на весь бульвар. И маленький замерзший старичок тоже вдруг разгорячился и подхватил хриплым голоском:
– Ур-ра! Ура, друзья мои!.. Второй спутник в истории человечества. И опять наш!
А когда мы шли с Витькой обратно домой, мы уже твердо решили, что полетим на Марс и куда-нибудь еще подальше. Мы знали: так и будет! Мы знали это совершенно твердо!
А вот откуда появился вдруг полевой бинокль, мы еще не знали. Откуда же?!
Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А теперь он трезвонил откуда-то с книжного шкафа. Опять чудеса!
Зато рука моя наткнулась на что-то большое, твердое и продолговатое. Я быстро зажег настольную лампу – и Дима сразу заворочался и заворчал на своем диване:
– Эгоизм! Не может в темноте одеться!
Одеться в темноте я, конечно, мог. Но я никак бы не мог разглядеть предмет, лежавший на стуле возле моей кровати. А это был настоящий полевой бинокль!
Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые разглядывают поля сражений разные знаменитые полководцы на картинах и в кинофильмах. Честное слово, я подумал, что еще сплю, Я подбежал к дивану и тряхнул брата за плечо.
– Дима, я сплю, а?
– Завтра ночью ты будешь спать в коридоре! Совсем распустился!..
Нет, это было не во сне! Такую фразу мог произнести только мой старший братец Димочка и только наяву.
Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к груди, а потом взглянул сквозь его стекла на Диму. И брат сразу уехал на своем диване куда-то далеко-далеко, чуть ли не на край света. Я перевернул бинокль – и вдруг увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое (потому что без очков!) Димино лицо.
– Сейчас же потуши свет!
Одевался я в коридоре. Наша соседка-старушка уже зажигала газовую плиту.
– И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?..
– На спутник хочу поглядеть, тетя Паша.
– А зачем же вставать так рано? Поглядел бы днем: и светлее и видать лучше.
– Так он, тетя Паша, понимаете ли, в определенное время пролетает. Днем его не будет.
– Ну, погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец!..
Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким-то конвертом в руке.
– Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль… Я положил его на стул, возле кровати. И еще вот это просили передать.
– Как «прислали»? Как «просили»? Кто именно просил?
– Человек какой-то… Папа потянулся и зевнул.
– Мужчина или женщина?
– Не знаю. Кто-то из соседей дверь открывал, а я не разглядел… Кажется, мужчина.
– «Кажется»! И как это можно было не разглядеть?! Папа не спеша, будто ничего такого не случилось, пошел в ванную комнату.
В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке:
«Посылаем тебе полевой бинокль для наблюдений за спутником. Завтра же, после уроков, оставь его в своей парте – и сразу уходи! Не вздумай только следить. Если вздумаешь, будет беда!» Внизу стояли три большие буквы: «ТСБ».
Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку?! И что такое «ТСБ»? Ведь никто… никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать за спутником!
Но размышлять было некогда – скоро уж этот самый второй спутник должен был появиться над Москвой! И я побежал к вешалке…
На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а на самом деле еще стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И шел мокрый снежок. И было холодно. Витька поеживался и по своей противной привычке скулил:
– Ну да-а, тебе хорошо-о: у тебя теплое пальто. А у меня куртка… Да-а, тебе хорошо-о: ушанку надел. А у меня кепка… А что ты прячешь под пальто?
– Тайна!
– Покажи-и… Ну, покажи-и…
– Не скули! Все равно не покажу. Вот придем на бульвар…
– Покажи сейча-ас!..
– Замолчи!
– А я тогда тебе бабушкин бинокль не дам!
– Ха-ха-ха! – сказал я громовым голосом прямо Витьке в лицо. – Сдалось мне твое театральное старье! Отправь его в музей. Понял? У меня есть кое-что поважнее!
И тут я вытащил свой полевой бинокль. Витьку на утреннем морозе пот прошиб.
– Бинокль?! Откуда?..
– Тайна!.. Сам не знаю.
– Как не знаешь?..
Но тут мы пришли на бульвар. Все лавочки были уже заняты. И это в шесть часов утра! Люди были с телескопами, с подзорными трубами. И только у меня в руках был полевой бинокль!
Рядом с нами на лавочке сидел старичок – маленький, сморщенный, замерзший.
А телескоп у него был огромный, на высоком треножнике. Этот телескопище был похож на какую-то птицу с тонкими ногами и длиннющим клювом, только без крыльев.
– Тише, тише, молодые люди! – зашептал он нам. – Мы присутствуем при великом событии!..
И мы с Витькой стали переговариваться торжественным шепотом. Я долго разглядывал в свой могучий бинокль и бледное небо, и снежинки, каждая из которых казалась огромным снежным комом, и памятник великому русскому писателю.
А где-то внизу пыл Витик:
– Дай мне-е… Дай посмотре-еть… Я оторвался от могучего аппарата и взглянул на Витьку. Он со своим стареньким бабушкиным биноклем был какой-то очень несчастный и смешной.
– На, посмотри немножко, – сказал я.
Витька прямо впился в круглые стеклянные линзы. И тут по всему бульвару пошел крик: «Летит! Летит!..» И Витька тоже заорал как полоумный:
– Лети-ит!..
Я вырвал у Нытика бинокль и направил его прямо в небо.
И вдруг сердце у меня забилось так сильно, что я даже придержал его локтем: я видел, как по темному небу мчится красная звездочка. Наша! Красная!
– Ур-ра! – завопил я на весь бульвар. И маленький замерзший старичок тоже вдруг разгорячился и подхватил хриплым голоском:
– Ур-ра! Ура, друзья мои!.. Второй спутник в истории человечества. И опять наш!
А когда мы шли с Витькой обратно домой, мы уже твердо решили, что полетим на Марс и куда-нибудь еще подальше. Мы знали: так и будет! Мы знали это совершенно твердо!
А вот откуда появился вдруг полевой бинокль, мы еще не знали. Откуда же?!
17 ноября
Летом можно гонять в футбол, зимой играть в хоккей. А что делать осенью? На улице слякоть, грязь и вообще противно.
Ребята стали приставать к председателю совета отряда Толе Буланчикову:
– Ну придумай что-нибудь! Придумай! Не зря ведь мы тебя выбирали!
Толя морщил лоб, чесал затылок, важно вертел в руках самопишущую ручку, но так ничего умного и не придумал. Тогда он созвал совет отряда совместно с активом.
– Пионер должен быть всем ребятам пример, – сказал Толя. – Он должен все время совершать хорошие, общественно полезные дела!
– Это мы без тебя знаем! – крикнул кто-то. – Ты что-нибудь интересное изобрети! Новенькое!
– Давайте подумаем вместе! Всем коллективом! – предложил Толя.
– Собирать металл! – крикнули сзади.
– Мы всегда собирали, собираем и будем собирать металлолом, – сказал Толя.
И, заглянув в тетрадку, словно не помнил наизусть, добавил: – Из собранного нами металла можно изготовить десять новых автомашин «Волга»!
– А сколько «ЗИЛов»? – ехидно крикнул кто-то.
– Насчет «ЗИЛов» я не в курсе.
– Знаем! Слышали! Это все хорошо!.. Да ты что-нибудь еще придумай!
– Давайте собирать бумажную макулатуру, – пропищала со своей парты Леля Мухина.
– Как тебе известно, Леля, мы и это делаем! – Буланчиков снова заглянул в тетрадку. – Из собранной нами макулатуры можно сделать двадцать тысяч новых тетрадок. И мы будем продолжать эту важную работу.
– Будем, будем! А что-нибудь еще!.. Что-нибудь… чего еще не делали!..
– Может быть, Сева Котлов нам поможет? – сказал Буланчиков. – Он ведь у нас великий изобретатель!
Все повернулись, стали смотреть на меня и ждать. И, наверно, от этого у меня произошло полное затмение мозгов.
Так ничего и не придумав, мы разошлись по домам.
Ребята стали приставать к председателю совета отряда Толе Буланчикову:
– Ну придумай что-нибудь! Придумай! Не зря ведь мы тебя выбирали!
Толя морщил лоб, чесал затылок, важно вертел в руках самопишущую ручку, но так ничего умного и не придумал. Тогда он созвал совет отряда совместно с активом.
– Пионер должен быть всем ребятам пример, – сказал Толя. – Он должен все время совершать хорошие, общественно полезные дела!
– Это мы без тебя знаем! – крикнул кто-то. – Ты что-нибудь интересное изобрети! Новенькое!
– Давайте подумаем вместе! Всем коллективом! – предложил Толя.
– Собирать металл! – крикнули сзади.
– Мы всегда собирали, собираем и будем собирать металлолом, – сказал Толя.
И, заглянув в тетрадку, словно не помнил наизусть, добавил: – Из собранного нами металла можно изготовить десять новых автомашин «Волга»!
– А сколько «ЗИЛов»? – ехидно крикнул кто-то.
– Насчет «ЗИЛов» я не в курсе.
– Знаем! Слышали! Это все хорошо!.. Да ты что-нибудь еще придумай!
– Давайте собирать бумажную макулатуру, – пропищала со своей парты Леля Мухина.
– Как тебе известно, Леля, мы и это делаем! – Буланчиков снова заглянул в тетрадку. – Из собранной нами макулатуры можно сделать двадцать тысяч новых тетрадок. И мы будем продолжать эту важную работу.
– Будем, будем! А что-нибудь еще!.. Что-нибудь… чего еще не делали!..
– Может быть, Сева Котлов нам поможет? – сказал Буланчиков. – Он ведь у нас великий изобретатель!
Все повернулись, стали смотреть на меня и ждать. И, наверно, от этого у меня произошло полное затмение мозгов.
Так ничего и не придумав, мы разошлись по домам.
19 ноября
В последнее время я так привык ко всяким чудесам, что даже перестал обращать на них внимание. И я почти не удивился, когда нашел сегодня в парте записку, опять отпечатанную на пишущей машинке: "Эх вы, горе-изобретатели! Неужели ж вы забыли, что почти в каждом доме есть люди, которые нуждаются в вашей помощи: пенсионеры, инвалиды войны? И еще! Прямо напротив школы вырос новый дом. Неужели не заметили? Да ослепли вы, что ли?
Дом еще надо немного принарядить: очистить от мусора, протереть окна и так далее. Тоже ведь неплохое дело, а? Мозгами надо шевелить, ребятки!" И опять в углу стояли те же три буквы «ТСБ». Я сразу помчался к Толе Буланчикову и потребовал внеочередного созыва совета отряда совместно с активом.
– Мы же только позавчера собирались, – сказал Толя. – Нельзя устраивать заседательскую суетню! Любит наш председатель умные выражения!
– Да при чем тут суетня? Никто вовсе не будет суетиться.
Есть гениальные общественно полезные дела! Понял?
На совете отряда я аккуратно изложил все, о чем было напечатано в таинственной записке. Правда, о самой записке я почему-то забыл упомянуть.
И все подумали, что новые полезные дела придуманы лично мною. Все хвалили меня, называли «светлой головой», «великим изобретателем» и даже «гордостью класса».
И только один Витька заныл:
– Да-а… У нас на весь дом только один пенсионер – и Севка его обязательно захватит.
– Как тебе не стыдно! – возмутилась Наташа Мазурина. – Вы можете вдвоем шефствовать над этим пенсионером. Может, он совсем слабый, больной, бессильный.
– Это хорошо-о, если больной, – протянул Витька. – А если здоровый?!
– Ты но должен так говорить! – вскрикнула Наташа, самая сознательная девочка в нашем шестом классе "В". – И вообще мы должны быть благодарны Севе Котлову: ведь это он все придумал!
Я стал быстро-быстро собирать книжки. Но, впрочем, какая разница, кто это придумал? Важно, что дела хорошие. Это ведь самое главное! А кто придумал, я, между прочим, и не знаю даже. От кого приходят эти записки? И кто такой «ТСБ»? Кто?!
Дом еще надо немного принарядить: очистить от мусора, протереть окна и так далее. Тоже ведь неплохое дело, а? Мозгами надо шевелить, ребятки!" И опять в углу стояли те же три буквы «ТСБ». Я сразу помчался к Толе Буланчикову и потребовал внеочередного созыва совета отряда совместно с активом.
– Мы же только позавчера собирались, – сказал Толя. – Нельзя устраивать заседательскую суетню! Любит наш председатель умные выражения!
– Да при чем тут суетня? Никто вовсе не будет суетиться.
Есть гениальные общественно полезные дела! Понял?
На совете отряда я аккуратно изложил все, о чем было напечатано в таинственной записке. Правда, о самой записке я почему-то забыл упомянуть.
И все подумали, что новые полезные дела придуманы лично мною. Все хвалили меня, называли «светлой головой», «великим изобретателем» и даже «гордостью класса».
И только один Витька заныл:
– Да-а… У нас на весь дом только один пенсионер – и Севка его обязательно захватит.
– Как тебе не стыдно! – возмутилась Наташа Мазурина. – Вы можете вдвоем шефствовать над этим пенсионером. Может, он совсем слабый, больной, бессильный.
– Это хорошо-о, если больной, – протянул Витька. – А если здоровый?!
– Ты но должен так говорить! – вскрикнула Наташа, самая сознательная девочка в нашем шестом классе "В". – И вообще мы должны быть благодарны Севе Котлову: ведь это он все придумал!
Я стал быстро-быстро собирать книжки. Но, впрочем, какая разница, кто это придумал? Важно, что дела хорошие. Это ведь самое главное! А кто придумал, я, между прочим, и не знаю даже. От кого приходят эти записки? И кто такой «ТСБ»? Кто?!
30 ноября
Степан Петрович жил в нашем подъезде на третьем этаже, но мы с Витькой видели его очень редко. У Стопапа Петровича были, оказывается, больные глаза, он очень плохо видел и редко спускался вниз. Чаще всего он просто сидел дома или дышал воздухом на своем балконе. А балкон этот выходил не во двор, а в переулок, а в переулке нам с Витькой делать было совершенно нечего.
В общем, мы редко видели Степана Петровича. А он помнил нас только маленькими, когда мы еще не ходили в школу и не гоняли в футбол. Мы тогда ездили в каких-то белых колясочках по бульвару и вели самый настоящий паразитический образ жизни: целый день или спали, или ели. Степан Петрович сказал, однако, что мы очень славные ребята. Узнав про эти его слова, мама вздохнула:
– Ну, тогда его ждет жестокое разочарование!
И еще мама сказала, что наш подшефный пенсионер станет теперь самым несчастным человеком на свете и что общественность или райсобес должны немедленно спасти его от нашего шефства. Так и сказала: «Спасти!» – Ничего подобного! – возмущался я. – Мы будем за ним ухаживать: варить ему обед, бегать за всякими там покупками, убирать комнату и читать ему книжки!
Мама заявила, что после того как мы один раз сварим обед, надо будет вызывать минимум трех уборщиц, чтобы они скребли кастрюли, в которых все пригорит, чистили плиту и мыли пол. В общем, мама почему-то не верила в наши хозяйственные способности.
И очень зря! Я сразу блестяще все организовал. Прежде всего я распределил обязанности: Витька варит обед, бегает за покупками и убирает комнату, а я читаю Степану Петровичу книги и газеты.
Витька, конечно, не согласился. И заныл:
– Ну да-а… Выбрал себе самое легкое!
– Не самое легкое, а самое ответственное! Я взял на себя политическую часть шефской работы! Понял?
Тем более, скоро оказалось, что обед варить вовсе не нужно – это делала соседка Степана Петровича. Значит, за Витькой остались только магазины да еще уборка комнаты. И он выполнял эти обязанности с большим удовольствием.
Он даже научился различать сорта мяса: какое для супа, а какое для котлет.
На рынке Витька обычно долго торговался с молочницами. И тут, между прочим, очень пригодился его характер: он так долго пыл, что молочницы в конце концов уступали ему, лишь бы отвязался. Витька, запыхавшись, влетал в комнату и победным голосом сообщал:
– Сегодня купил молоко на три копейки дешевле!
– Зачем же ото, Витя? – спрашивал своим глуховатым голосом Степан Петрович и протягивал вперед руку: разговаривая с человеком, он почему-то обязательно должен был держать его за плечо или за локоть.
Витька подходил поближе и объяснял:
– Да так интересней! А то скучно очень: подошел, заплатил деньги, купил…
Никаких событий!
Каждое утро Степан Петрович получал сразу четыре газеты, и я читал ему вслух. Сперва я очень волновался и читал с выражением, будто стихи декламировал. Но Степан Петрович сказал, чтобы я читал просто и тихо, как разговариваю, как беседую с товарищами, а не надрывал себе попусту горло. И я стал читать по-человечески.
Но дело, конечно, не в этом. А в том, что, читая каждый день по четыре газеты, я стал очень образованным в политическом отношении. Я лучше всех в нашем классе знал теперь о важных событиях, которые происходят у нас в стране и даже далеко-далеко за ос границами, за рубежом.
Я рассказывал ребятам, что даже разные буржуазные газеты восторгаются нашими спутниками. Потому что ими просто нельзя не восторгаться! И даже эти газеты признают, что мы обогнали Америку в очень важных научных вопросах.
Чтобы ребята не сомневались, я громко и абсолютно наизусть произносил названия зарубежных газет: «Унита», «Дейли Уоркер» и даже всяких буржуазных изданий: «Фигаро», «Темпо»… И даже такие названия, которые выговорить было нелегко. Вроде какой-нибудь «Нью-Йорк геральд трибюн» или «Коррьере делла сера». А то еще и помудренее!
Лелька Мухина заявила как-то, что я все перепутал и что «Фигаро» – это вовсе не название газеты, а имя одного парикмахера из оперы «Севильский цирюльник». Она видела эту оперу в Большом театре. Но тут Лельку подняли на смех, и она чуть не разревелась.
Я читал Стопану Петровичу и книги тоже. Только у нас вышли небольшие, как это пишут в газетах, разногласия. Я больше всего люблю книги про войну, а Степан Петрович таких книг не любит. Ему тяжело вспоминать о войне: ведь он и в Финской участвовал и в Отечественной. А в 1945 году под городом Кенигсбергом его сильно контузило – и он с тех пор стал плохо видеть. И два сына его погибли на войне. Их фотографии висели на стене, над кроватью Степана Петровича, в красных, прямо до блеска отполированных рамках. И когда Витька начинал убирать комнату, Степан Петрович всегда просил его не трогать эти рамки, чтобы он случайно не поцарапал их, не попортил, не разбил стекло. Степан Петрович сам ухаживал за этими фотографиями.
У Степана Петровича большая лохматая голова. И вся белая, седая. А на лице рябинки попадаются… Иногда, когда я читаю газету или книгу, Степан Петрович вдруг задумывается о чем-то и опускает свою седую большую голову низко-низко… Я тогда могу замолчать, прекратить чтение, а он и не замечает. Я даже уйти могу – он и этого не заметит. И даже «до свидания» не скажет. О чем он думает? Что вспоминает?..
А иногда он бывает очень веселым и тогда угощает нас всякими вкусными вещами. Даже неудобно получается: Витька накупит чего-нибудь к чаю, а мы сами все это и съедим. И Степан Петрович очень доволен! В такие минуты он нас очень часто сравнивает со своими ребятами – с теми, которые на стене, в красных отполированных рамках.
– А мои вот сладкого не любили. Кислое им, бывало, подавай: капусту или огурцы… И мои тоже часто вслух читали газеты или журналы. Я тогда еще видел вполне прилично. А они все равно читали мне. И еще друг у друга книжку выхватывали – один говорит: «Моя очередь!», а другой: «Нет, моя!..» И такие книжки читали мне, которые сами чуть ли не наизусть знали. И все предупреждали: «Вот сейчас будет самое интересное, вот сейчас!..» – И я так часто делаю, – сказал я.
А Степан Петрович в ответ почему-то тихо-тихо погладил меня по голове.
Да, в общем, мы шефствуем над Степаном Петровичем. И я так увлекся этим делом, что даже целых одиннадцать дней дневник не писал. А сегодня вот все сразу и выложил.
Нет, не все. Я совсем забыл рассказать об одном загадочном происшествии.
Оно как раз и Степана Петровича касается.
Спускаюсь я однажды на третий этаж, вынимаю из почтового ящика все четыре газеты, вхожу в комнату и вдруг вижу на стене, возле балкона, полевой бинокль. Тот самый! Честное слово, тот самый, который я, согласно приказу, положил после уроков в свою парту. Я тогда в точности выполнил приказ: не стая подглядывать, куда исчезнет бинокль, кто именно придет за ним. И зря не стал подглядывать! Сейчас бы я уже не ломая себе голову, не путался бы в разных дурацких догадках, кто и откуда узнает заранее о всех наших планах, кто вмешивается в них?!
Да, я-то полевой бинокль в парту положил, а он вдруг здесь, у Степана Петровича, на стене оказался!
– Степан Петрович, это тот самый бинокль, да? – спросил я тихо.
– Какой «тот самый»?
– Ну, который… возле моей кровати…
– Возле твоей кровати? Ты что-то путаешь, Сева. Этот бинокль – мой боевой спутник! Он со мной на всех фронтах побывал и столько видел всякого, что просто удивляюсь, как его линзы от ужаса не ослепли. Смерть он видел. И кровь, и дым…
– А тогда, ночью… его никто у вас не забирал? Его ведь вчера на стене не было. Он только сегодня появился.
– Брал его у меня один сосед по дому. Он астрономией интересуется.
– Ах, сосед?!
Нет, сосед Степана Петровича, конечно, не мог переслать бинокль в нашу квартиру: мы с ним и не знакомы вовсе! А может, ото совсем не тот бинокль, в который мы с Витиком-Нытиком спутник наблюдали? Может, это просто двойник того бинокля? Ведь на свете, наверно, много одинаковых биноклей! Да, конечно…
А все же странная какая-то история. И вообще много странного происходит со мной в последнее время. Что все это значит? Не пойму. И никто, я уверен, не поймет. Может быть, рассказать все это моему старшему брату Диме? Нет, нельзя: он на смех поднимет, не поверит. А за колючего Нигилиста просто со свету меня сживет. Он ведь у нас такой дисциплинированный, такой сознательный, будто и не школьник вовсе. Лучше дам ему свое сочинение проверить на тему «О чем я мечтаю».
Я всегда показываю Диме свои сочинения и его дневник, его тетрадки по литературе тоже люблю почитать на досуге. Он, между прочим, недавно написал сочинение про любовь в стихах Пушкина, за которое ему сразу поставили пять с плюсом. Я еще никогда не получал такой отметки.
А это сочинение – «О чем я мечтаю» – мне было особенно трудно писать. Ведь я мечтаю об очень многом: и о полете на Марс, и о новых беговых «норвежках», и об альбоме с марками (особенно с треуголками!); и о том, чтобы наш Димка хоть раз в жизни получил двойку или хотя бы троечку с минусом и перестал быть для меня, как говорит мама, «живым укором»; и о том, чтобы меня приняли в нашу общешкольную футбольную команду хоть когда-нибудь, пусть даже через десять лет (хотя я ведь тогда уже не буду школьником!); и о том, чтобы мою фамилию как-нибудь случайно пропустили в классном журнале – и тогда бы целую четверть не вызывали меня к доске; и о том, чтобы разгадать все таинственные случаи, которые произошли со мной в последнее время.
В общем, мы редко видели Степана Петровича. А он помнил нас только маленькими, когда мы еще не ходили в школу и не гоняли в футбол. Мы тогда ездили в каких-то белых колясочках по бульвару и вели самый настоящий паразитический образ жизни: целый день или спали, или ели. Степан Петрович сказал, однако, что мы очень славные ребята. Узнав про эти его слова, мама вздохнула:
– Ну, тогда его ждет жестокое разочарование!
И еще мама сказала, что наш подшефный пенсионер станет теперь самым несчастным человеком на свете и что общественность или райсобес должны немедленно спасти его от нашего шефства. Так и сказала: «Спасти!» – Ничего подобного! – возмущался я. – Мы будем за ним ухаживать: варить ему обед, бегать за всякими там покупками, убирать комнату и читать ему книжки!
Мама заявила, что после того как мы один раз сварим обед, надо будет вызывать минимум трех уборщиц, чтобы они скребли кастрюли, в которых все пригорит, чистили плиту и мыли пол. В общем, мама почему-то не верила в наши хозяйственные способности.
И очень зря! Я сразу блестяще все организовал. Прежде всего я распределил обязанности: Витька варит обед, бегает за покупками и убирает комнату, а я читаю Степану Петровичу книги и газеты.
Витька, конечно, не согласился. И заныл:
– Ну да-а… Выбрал себе самое легкое!
– Не самое легкое, а самое ответственное! Я взял на себя политическую часть шефской работы! Понял?
Тем более, скоро оказалось, что обед варить вовсе не нужно – это делала соседка Степана Петровича. Значит, за Витькой остались только магазины да еще уборка комнаты. И он выполнял эти обязанности с большим удовольствием.
Он даже научился различать сорта мяса: какое для супа, а какое для котлет.
На рынке Витька обычно долго торговался с молочницами. И тут, между прочим, очень пригодился его характер: он так долго пыл, что молочницы в конце концов уступали ему, лишь бы отвязался. Витька, запыхавшись, влетал в комнату и победным голосом сообщал:
– Сегодня купил молоко на три копейки дешевле!
– Зачем же ото, Витя? – спрашивал своим глуховатым голосом Степан Петрович и протягивал вперед руку: разговаривая с человеком, он почему-то обязательно должен был держать его за плечо или за локоть.
Витька подходил поближе и объяснял:
– Да так интересней! А то скучно очень: подошел, заплатил деньги, купил…
Никаких событий!
Каждое утро Степан Петрович получал сразу четыре газеты, и я читал ему вслух. Сперва я очень волновался и читал с выражением, будто стихи декламировал. Но Степан Петрович сказал, чтобы я читал просто и тихо, как разговариваю, как беседую с товарищами, а не надрывал себе попусту горло. И я стал читать по-человечески.
Но дело, конечно, не в этом. А в том, что, читая каждый день по четыре газеты, я стал очень образованным в политическом отношении. Я лучше всех в нашем классе знал теперь о важных событиях, которые происходят у нас в стране и даже далеко-далеко за ос границами, за рубежом.
Я рассказывал ребятам, что даже разные буржуазные газеты восторгаются нашими спутниками. Потому что ими просто нельзя не восторгаться! И даже эти газеты признают, что мы обогнали Америку в очень важных научных вопросах.
Чтобы ребята не сомневались, я громко и абсолютно наизусть произносил названия зарубежных газет: «Унита», «Дейли Уоркер» и даже всяких буржуазных изданий: «Фигаро», «Темпо»… И даже такие названия, которые выговорить было нелегко. Вроде какой-нибудь «Нью-Йорк геральд трибюн» или «Коррьере делла сера». А то еще и помудренее!
Лелька Мухина заявила как-то, что я все перепутал и что «Фигаро» – это вовсе не название газеты, а имя одного парикмахера из оперы «Севильский цирюльник». Она видела эту оперу в Большом театре. Но тут Лельку подняли на смех, и она чуть не разревелась.
Я читал Стопану Петровичу и книги тоже. Только у нас вышли небольшие, как это пишут в газетах, разногласия. Я больше всего люблю книги про войну, а Степан Петрович таких книг не любит. Ему тяжело вспоминать о войне: ведь он и в Финской участвовал и в Отечественной. А в 1945 году под городом Кенигсбергом его сильно контузило – и он с тех пор стал плохо видеть. И два сына его погибли на войне. Их фотографии висели на стене, над кроватью Степана Петровича, в красных, прямо до блеска отполированных рамках. И когда Витька начинал убирать комнату, Степан Петрович всегда просил его не трогать эти рамки, чтобы он случайно не поцарапал их, не попортил, не разбил стекло. Степан Петрович сам ухаживал за этими фотографиями.
У Степана Петровича большая лохматая голова. И вся белая, седая. А на лице рябинки попадаются… Иногда, когда я читаю газету или книгу, Степан Петрович вдруг задумывается о чем-то и опускает свою седую большую голову низко-низко… Я тогда могу замолчать, прекратить чтение, а он и не замечает. Я даже уйти могу – он и этого не заметит. И даже «до свидания» не скажет. О чем он думает? Что вспоминает?..
А иногда он бывает очень веселым и тогда угощает нас всякими вкусными вещами. Даже неудобно получается: Витька накупит чего-нибудь к чаю, а мы сами все это и съедим. И Степан Петрович очень доволен! В такие минуты он нас очень часто сравнивает со своими ребятами – с теми, которые на стене, в красных отполированных рамках.
– А мои вот сладкого не любили. Кислое им, бывало, подавай: капусту или огурцы… И мои тоже часто вслух читали газеты или журналы. Я тогда еще видел вполне прилично. А они все равно читали мне. И еще друг у друга книжку выхватывали – один говорит: «Моя очередь!», а другой: «Нет, моя!..» И такие книжки читали мне, которые сами чуть ли не наизусть знали. И все предупреждали: «Вот сейчас будет самое интересное, вот сейчас!..» – И я так часто делаю, – сказал я.
А Степан Петрович в ответ почему-то тихо-тихо погладил меня по голове.
Да, в общем, мы шефствуем над Степаном Петровичем. И я так увлекся этим делом, что даже целых одиннадцать дней дневник не писал. А сегодня вот все сразу и выложил.
Нет, не все. Я совсем забыл рассказать об одном загадочном происшествии.
Оно как раз и Степана Петровича касается.
Спускаюсь я однажды на третий этаж, вынимаю из почтового ящика все четыре газеты, вхожу в комнату и вдруг вижу на стене, возле балкона, полевой бинокль. Тот самый! Честное слово, тот самый, который я, согласно приказу, положил после уроков в свою парту. Я тогда в точности выполнил приказ: не стая подглядывать, куда исчезнет бинокль, кто именно придет за ним. И зря не стал подглядывать! Сейчас бы я уже не ломая себе голову, не путался бы в разных дурацких догадках, кто и откуда узнает заранее о всех наших планах, кто вмешивается в них?!
Да, я-то полевой бинокль в парту положил, а он вдруг здесь, у Степана Петровича, на стене оказался!
– Степан Петрович, это тот самый бинокль, да? – спросил я тихо.
– Какой «тот самый»?
– Ну, который… возле моей кровати…
– Возле твоей кровати? Ты что-то путаешь, Сева. Этот бинокль – мой боевой спутник! Он со мной на всех фронтах побывал и столько видел всякого, что просто удивляюсь, как его линзы от ужаса не ослепли. Смерть он видел. И кровь, и дым…
– А тогда, ночью… его никто у вас не забирал? Его ведь вчера на стене не было. Он только сегодня появился.
– Брал его у меня один сосед по дому. Он астрономией интересуется.
– Ах, сосед?!
Нет, сосед Степана Петровича, конечно, не мог переслать бинокль в нашу квартиру: мы с ним и не знакомы вовсе! А может, ото совсем не тот бинокль, в который мы с Витиком-Нытиком спутник наблюдали? Может, это просто двойник того бинокля? Ведь на свете, наверно, много одинаковых биноклей! Да, конечно…
А все же странная какая-то история. И вообще много странного происходит со мной в последнее время. Что все это значит? Не пойму. И никто, я уверен, не поймет. Может быть, рассказать все это моему старшему брату Диме? Нет, нельзя: он на смех поднимет, не поверит. А за колючего Нигилиста просто со свету меня сживет. Он ведь у нас такой дисциплинированный, такой сознательный, будто и не школьник вовсе. Лучше дам ему свое сочинение проверить на тему «О чем я мечтаю».
Я всегда показываю Диме свои сочинения и его дневник, его тетрадки по литературе тоже люблю почитать на досуге. Он, между прочим, недавно написал сочинение про любовь в стихах Пушкина, за которое ему сразу поставили пять с плюсом. Я еще никогда не получал такой отметки.
А это сочинение – «О чем я мечтаю» – мне было особенно трудно писать. Ведь я мечтаю об очень многом: и о полете на Марс, и о новых беговых «норвежках», и об альбоме с марками (особенно с треуголками!); и о том, чтобы наш Димка хоть раз в жизни получил двойку или хотя бы троечку с минусом и перестал быть для меня, как говорит мама, «живым укором»; и о том, чтобы меня приняли в нашу общешкольную футбольную команду хоть когда-нибудь, пусть даже через десять лет (хотя я ведь тогда уже не буду школьником!); и о том, чтобы мою фамилию как-нибудь случайно пропустили в классном журнале – и тогда бы целую четверть не вызывали меня к доске; и о том, чтобы разгадать все таинственные случаи, которые произошли со мной в последнее время.
2 декабря
Моя парта стоит у самого окна, и мне было хорошо видно, как сперва, прямо напротив школы, появилась красная кирпич-пая коробка – всего в какой-нибудь метр высотой. Потом коробка стала расти, расти – и вот уже обогнала наш второй этаж, потом и третий, а потом всю нашу школу переросла. И вот, наконец, дом построен! Его оштукатурили, словно в новое белое платье одели, и он сразу стал красивым и каким-то таким чистеньким, что к нему и подходить было страшно: а вдруг дотронешься до стопы – и след останется?
Стены-то дома были очень чистыми, прямо белоснежными, а вот вокруг него и внутри скопилось столько строительного мусора, что, казалось, и за месяц не вывезешь!
И вот мы решили устроить субботник по очистке дома. Вернее сказать, это был не субботник, а «вторничник», потому что дело было во вторник. Но все говорили: «У нас сегодня субботник! У нас субботник!», хотя до субботы оставалось еще целых четыре дня.
Я первый раз был в новом и еще не заселенном доме. Ходил по комнатам и все думал: "А кто, интересно, будет жить вот в этой комнате? Может, какой-нибудь старый холостой ученый, каких в пьесах часто показывают, а может быть, целая семья – отец, и мама, и сын. И этот самый сын, может, будет в нашу школу ходить и даже в наш класс. А вдруг?.. И вот они будут жить здесь долго-долго, и дом уже постареет, его будут ремонтировать, и никто не будет знать, что самыми первыми побывали в этой комнате мы, ребята из шестого класса "В"!.. А что, интересно, будет стоять у этой вот стены: тахта, или, может быть, стол, или пианино? А что повесят сюда вот, между окнами?" Я так долго мечтал, что председатель совета отряда Толя Буланчиков сделал мне замечание:
– Ты работать пришел или на экскурсию?
И я стал работать.
Было решено, что для облегчения женского труда носилки будут таскать пионер и пионерка: парень – впереди, а девчонка – сзади.
Мне досталось работать с Наташей Мазуриной. Как я уже, кажется, говорил, это самая сознательная девочка в нашем классе. Учебник истории она, кажется, уже прочла весь до конца и сейчас изучает его уже по второму разу.
Представляете себе, каково мне было работать с этой Наташей! Она то и дело поправляла меня: то я носилки не так держу, то пол где-то поцарапал, то стекла протираю слишком сильно, и они, по ее мнению, могут выдавиться.
К концу работы я очень устал, но вовсе не от носилок и не от работы, а от нудного Наташкиного голоса. Как только позади раздавалось ее знаменитое «и не совестно!», лоб мой сразу становился мокрым. Один раз мы устроили отдых.
И тогда Наташа Мазурина задумчиво сказала:
– А хорошо бы украсить чем-нибудь эти комнаты к приезду жильцов!
– Ну да-а… – возразил Нытик. – Им и новые квартиры, им и подарки тоже…
– Тебе не совестно?! – воскликнула Наташа. Но Витьке не было совестно, и она замолчала.
– А что мы можем подарить, ребята? Давайте вместе подумаем! – обратился к отряду Толя Буланчиков.
Мы все вместе подумали немного и все вместе ничего не придумали. И тогда снова взялись за носилки, лопаты и тряпки.
В самый разгар работы на весь дом раздался вдруг ужасный, прямо-таки душераздирающий крик. Я, конечно, сразу узнал голос нашей Лельки Мухиной.
Мы все помчались в соседнюю квартиру, где работала Лелька. Оказалось, что из кучи мусора выглянул кусок электрического провода, а Лелька почему-то решила, что это змея. Змея в новом доме! До этого могла додуматься, конечно, только наша Муха. Ах, почему я до сих пор не засунул ей в парту живого ужа?! Представляю себе, что будет! Или, может быть, этот уж к концу перемены окажется вновь в моей собственной парте, как и еж Борька? Чудеса, чудеса!..
Стены-то дома были очень чистыми, прямо белоснежными, а вот вокруг него и внутри скопилось столько строительного мусора, что, казалось, и за месяц не вывезешь!
И вот мы решили устроить субботник по очистке дома. Вернее сказать, это был не субботник, а «вторничник», потому что дело было во вторник. Но все говорили: «У нас сегодня субботник! У нас субботник!», хотя до субботы оставалось еще целых четыре дня.
Я первый раз был в новом и еще не заселенном доме. Ходил по комнатам и все думал: "А кто, интересно, будет жить вот в этой комнате? Может, какой-нибудь старый холостой ученый, каких в пьесах часто показывают, а может быть, целая семья – отец, и мама, и сын. И этот самый сын, может, будет в нашу школу ходить и даже в наш класс. А вдруг?.. И вот они будут жить здесь долго-долго, и дом уже постареет, его будут ремонтировать, и никто не будет знать, что самыми первыми побывали в этой комнате мы, ребята из шестого класса "В"!.. А что, интересно, будет стоять у этой вот стены: тахта, или, может быть, стол, или пианино? А что повесят сюда вот, между окнами?" Я так долго мечтал, что председатель совета отряда Толя Буланчиков сделал мне замечание:
– Ты работать пришел или на экскурсию?
И я стал работать.
Было решено, что для облегчения женского труда носилки будут таскать пионер и пионерка: парень – впереди, а девчонка – сзади.
Мне досталось работать с Наташей Мазуриной. Как я уже, кажется, говорил, это самая сознательная девочка в нашем классе. Учебник истории она, кажется, уже прочла весь до конца и сейчас изучает его уже по второму разу.
Представляете себе, каково мне было работать с этой Наташей! Она то и дело поправляла меня: то я носилки не так держу, то пол где-то поцарапал, то стекла протираю слишком сильно, и они, по ее мнению, могут выдавиться.
К концу работы я очень устал, но вовсе не от носилок и не от работы, а от нудного Наташкиного голоса. Как только позади раздавалось ее знаменитое «и не совестно!», лоб мой сразу становился мокрым. Один раз мы устроили отдых.
И тогда Наташа Мазурина задумчиво сказала:
– А хорошо бы украсить чем-нибудь эти комнаты к приезду жильцов!
– Ну да-а… – возразил Нытик. – Им и новые квартиры, им и подарки тоже…
– Тебе не совестно?! – воскликнула Наташа. Но Витьке не было совестно, и она замолчала.
– А что мы можем подарить, ребята? Давайте вместе подумаем! – обратился к отряду Толя Буланчиков.
Мы все вместе подумали немного и все вместе ничего не придумали. И тогда снова взялись за носилки, лопаты и тряпки.
В самый разгар работы на весь дом раздался вдруг ужасный, прямо-таки душераздирающий крик. Я, конечно, сразу узнал голос нашей Лельки Мухиной.
Мы все помчались в соседнюю квартиру, где работала Лелька. Оказалось, что из кучи мусора выглянул кусок электрического провода, а Лелька почему-то решила, что это змея. Змея в новом доме! До этого могла додуматься, конечно, только наша Муха. Ах, почему я до сих пор не засунул ей в парту живого ужа?! Представляю себе, что будет! Или, может быть, этот уж к концу перемены окажется вновь в моей собственной парте, как и еж Борька? Чудеса, чудеса!..