Страница:
А Витька, ничего не подозревая, как назло, явился уже после звонка, перед самым уроком. Он вошел в класс за какую-нибудь секунду до учительницы. Я только-только раскрыл рот для раскаяния, как все ребята, громыхнув партами, поднялись: на пороге стояла наша математичка. Она была очень доброй женщиной, но сегодня мне показалось, что у нее сердитые глаза. Бедный Нытик! Бедный!..
Математичка Софья Романовна раскрыла журнал и произнесла свои обычные слова:
– А вот мы сейчас посмотрим, как вы дома поработали! Витька знал, что его спросят, – он весь подтянулся, раскрыл тетрадку. И тут я стал молча закрывать его тетрадь и совать ему под нос свою собственную, где были правильные вопросы и правильные ответы.
– Ты чего-о? – шепотом удивился Витька. – Ведь мы же с тобой…
И он отодвинул мою тетрадку. Отбросил в сторону спасательный круг, который я ему протягивал! Сам, своими руками отбросил!
Так и есть.
– Начнем-ка сегодня с Бородкина, – сказала Софья Романовна.
Витька поднялся. Лицо у него было довольное: он, видно, хотел блеснуть верностью решений двух трудных задач.
«Вот сейчас он блеснет! – с ужасом думал я. – Да так блеснет, что всех кругом ослепит!» И тут же я принял решение:
«Нет, этого не должно случиться! Любой ценой искуплю свою вину и спасу Нытика!» Я вновь раскрыл свою тетрадь и стал совать ее Витьке в руки.
– Вот здесь!.. Здесь правильно… Читай по моей.
Витька растерянно моргал глазами. И мне стало еще больше жалко его.
– Отста-ань, я са-ам… – шепотом заныл он.
– Что у вас там происходит? – строго спросила Софья Романовна. – Я ведь вызвала Бородкина. Так что ты, Котлов, сиди спокойно!
Легко сказать: сиди спокойно! Я не мог, просто не мог допустить, чтобы Витька прочитал то, что было написано в его тетрадке! Любой ценой я должен был помешать или, верней сказать, помочь ему!
– Скажи, что забыл тетрадку дома, – опять зашептал я.
Но Витька ничего не понял.
– Я не забы-ыл. Она во-от… Во-от она!
– Возьми лучше мою! Читай по моей. Слышишь, дурак несчастный!
– Сам дура-ак, – зло прошептал в ответ Витька. И раскрыл рот, чтобы читать про куриц, которые высиживают яйца, и про целые пирамиды табуреток, которые достигают потолка и даже самой крыши.
Тут уж я не выдержал и, забыв, что нахожусь на уроке, просто вырвал у Витьки из рук его тетрадку. Весь класс ахнул и сразу замер… В гробовой тишине раздался голос нашей доброй Софьи Романовны. Голос был очень сердитым, и оттого, что Софья Романовна была очень доброй и никогда раньше не повышала голоса, ее слова показались мне какими-то особенно грозными:
– Котлов, сейчас же покинь класс! Ты мешаешь нам заниматься. Погуляй в коридоре и приди в себя!
И я покинул класс… Но не стал гулять по коридору. Нет, я прислонился ухом к замочной скважине и стал слушать. Вот… вот сейчас Витька прочтет:
«Сколько яиц снесет курица в первый день?» – и весь класс прямо взорвется от хохота.
Витик-Нытик стал что-то читать по тетрадке; тут я заткнул уши и постоял так минуты две. А когда я вынул пальцы из ушей и снова приставил правое ухо к двери, то услышал добрейший голос Софьи Романовны:
– Пока все хорошо, Бородкин. Молодец! А как у тебя со второй задачей?
Оказалось, что и со второй задачей у Бородкина все обстояло вполне благополучно.
Я привык в последнее время к разным чудесам, но тут уж я ничего не мог понять. Как же так? Неужели Витька разгадал мои коварные планы и все решил сам? Но ведь у него даже нет задачника! А может, он сходил за ним в библиотеку или к кому-нибудь из ребят? Да нет, он строил вчера во дворе вместе со всеми нами ледяную «Шипку».
Мимо прошла нянечка и, покачав головой, сказала:
– Выгнали? Выперли из класса-то? И не стыдно? Эх, увидели бы тебя сейчас твои родители!
Потом она принесла щетку, стала подметать пол и все никак не могла успокоиться:
– Какие для них условия предоставляют! А они, ироды!.. Я все продолжал теряться в догадках. И, наверно, совсем бы потерялся, но тут затрезвонил звонок, и школа, которая только что была тихой и будто совсем пустой, вдруг ожила, и зашумела, и запрыгала, и даже запела.
Ребята окружили меня и стали на разные голоса упрекать:
– Это уж слишком, Котелок!
– Подсказывал бы тихонько, а то лезет, как агрессор, вырывает тетрадку!..
– Витька и без тебя все знал. И вообще надо кончать с подсказками!
– Нет, иногда можно… Но когда товарищ погибает. А тут не было никакой необходимости!
Наташа Мазурина презрительно взглянула на меня. И я прочел в ее глазах знаменитое: «И тебе не совестно?!» Вышел из класса и Витька. Я сразу подбежал к нему и, забыв даже про оскорбительную записку Нытика, сказал.
– Прости меня, Витя…
Витька, видно, очень обрадовался, что я заговорил с ним.
– За что же прощать? Ты просто сперва перепутал…
– Нет, я не перепутал. Я нарочно послал тебе не те решения.
– Наро-очно? – протянул Витька своим обычным обиженным голосом. Но потом, будто вспомнив что-то важное, спохватился: – Это сперва ты сделал нарочно!
А потом ведь ты все исправил.
– Я исправил?
– Ну да.
– Ничего не понимаю!
– Ты же опустил в почтовый ящик записку. Вот эту.
– Я опустил?!
– Ну да-а…
С этими словами Витька полез в брюки и достал оттуда смятую бумажку. На ней большими печатными буквами было па-писано: «Вот условия задач, которые нам задали сегодня на дом. Реши сам!» Дальше шли уже известные мне рассуждения о бассейне, который наполняется тремя трубами, и о путниках, которые вышли навстречу друг другу из пунктов А и Б.
А в самом конце записки стояла подпись: «Сева».
Сева! То есть получается, что это писал я. А я на самом деле этого никогда не писал! В чем же тут дело?
– Я сперва и сам удивился немного, – сказал Нытик. – «Почему, думаю, Котелок стал писать печатными буквами?» Но потом вспомнил, что ты уже писал мне однажды такими же точно буквами.
– Я?! Когда? Это ты мне писал печатными буквами, а не я тебе.
– Нет, ты мне! Ты-ты! Ты-ы-ы! – как-то очень решительно и обиженно заныл вдруг Витька. – Я ведь ту записку тоже храню!
Он помчался в класс и прибежал оттуда через минуту, победно размахивая белым листком.
Мы оба склонились над этим листком и прочитали вслух:
– «Дорогой Витя! Я ничего не могу объяснить тебе подробно, но только знай: я расторгаю наш „священный договор“! Теперь я буду готовить письменные уроки сам. Каждый день сам! И ты делай сам. Это необходимо! Ни о чем меня не спрашивай. Я тебе сейчас ничего не могу объяснить. И вообще не разговаривай со мной целых пятнадцать дней с момента получения этого письма. Если только заговоришь, нам обоим плохо придется. Потом все объясню. И почему пишу печатными буквами, тоже объясню! Твой верный друг Сева».
– Но ведь я получил точно такую же записку! – воскликнул я.
– От кого?
– От тебя! Не притворяйся! Ты же писал?
– Не ври-и. Я ничего не писал…
– И я ничего не писал.
– Значит, кто-то… – таинственно прошептал Витька. -…прислал нам с тобой одну и ту же записку, но только подписал ее разными именами! – закончил я.
– Покажи свою, – все еще не веря мне, потребовал Витька.
– Я разорвал ее.
– Ах, разорва-ал?..
– Ты мне не веришь?! Клянусь… клянусь… – Я никак не мог придумать, чем бы таким поклясться. – Клянусь… Чтоб мне ни разу в жизни в кино не попасть! До самой смерти!
Витька даже вздрогнул от такой страшной клятвы.
– Я верю тебе…
– Так ты, значит, поэтому от меня и отворачивался?
– И ты тоже из-за этой записки?..
– Ну да!
Ох, и здорово нас кто-то одурачил! Заставил нарушить «священный договор», а чтобы мы не могли договориться друг с другом и выяснить что к чему, заставил нас отворачиваться друг от друга. И печатными буквами записки написал, потому что сообразил, что я знаю Витькин почерк, как свой собственный, и он мой так же. Хитро придумано! Это уж действительно какой-то «великий комбинатор» изобретал! Но кто он? Кто он такой? А самое главное, откуда он мог узнать еще вчера обо всей этой истории с задачками?
Ведь о ней не знал никто, кроме меня. Никто на всем белом свете! С ума сойти можно!
Мы с Витькой только затылки чесали.
Мимо прошел Толя Буланчиков.
– А-а! Друзья встречаются вновь? – сказал он. – Это очень хорошо: дружба, знаете ли, дороже всего на свете!
Но мы даже не обратили на Буланчикова никакого внимания.
Наконец я пришел в себя и сказал:
– Теперь восстановим наш договор! Ладно?
– Не зна-аю… – протянул Витька. – Мне даже немного, как бы это сказать… понравилось, что ли…
– Что тебе там поправилось?
– Ну, самому, как бы это сказать… задачки решать. И отвечать потом как-то приятнее. Я вот сегодня… И Софья Романовна похвалила: «Молодец», – говорит.
– Ну ладно! Мы об этом еще подумаем, – перебил я Витьку, Потому что об этом и в самом деле стоило немного подумать.
17 декабря
18 декабря
21 декабря
Математичка Софья Романовна раскрыла журнал и произнесла свои обычные слова:
– А вот мы сейчас посмотрим, как вы дома поработали! Витька знал, что его спросят, – он весь подтянулся, раскрыл тетрадку. И тут я стал молча закрывать его тетрадь и совать ему под нос свою собственную, где были правильные вопросы и правильные ответы.
– Ты чего-о? – шепотом удивился Витька. – Ведь мы же с тобой…
И он отодвинул мою тетрадку. Отбросил в сторону спасательный круг, который я ему протягивал! Сам, своими руками отбросил!
Так и есть.
– Начнем-ка сегодня с Бородкина, – сказала Софья Романовна.
Витька поднялся. Лицо у него было довольное: он, видно, хотел блеснуть верностью решений двух трудных задач.
«Вот сейчас он блеснет! – с ужасом думал я. – Да так блеснет, что всех кругом ослепит!» И тут же я принял решение:
«Нет, этого не должно случиться! Любой ценой искуплю свою вину и спасу Нытика!» Я вновь раскрыл свою тетрадь и стал совать ее Витьке в руки.
– Вот здесь!.. Здесь правильно… Читай по моей.
Витька растерянно моргал глазами. И мне стало еще больше жалко его.
– Отста-ань, я са-ам… – шепотом заныл он.
– Что у вас там происходит? – строго спросила Софья Романовна. – Я ведь вызвала Бородкина. Так что ты, Котлов, сиди спокойно!
Легко сказать: сиди спокойно! Я не мог, просто не мог допустить, чтобы Витька прочитал то, что было написано в его тетрадке! Любой ценой я должен был помешать или, верней сказать, помочь ему!
– Скажи, что забыл тетрадку дома, – опять зашептал я.
Но Витька ничего не понял.
– Я не забы-ыл. Она во-от… Во-от она!
– Возьми лучше мою! Читай по моей. Слышишь, дурак несчастный!
– Сам дура-ак, – зло прошептал в ответ Витька. И раскрыл рот, чтобы читать про куриц, которые высиживают яйца, и про целые пирамиды табуреток, которые достигают потолка и даже самой крыши.
Тут уж я не выдержал и, забыв, что нахожусь на уроке, просто вырвал у Витьки из рук его тетрадку. Весь класс ахнул и сразу замер… В гробовой тишине раздался голос нашей доброй Софьи Романовны. Голос был очень сердитым, и оттого, что Софья Романовна была очень доброй и никогда раньше не повышала голоса, ее слова показались мне какими-то особенно грозными:
– Котлов, сейчас же покинь класс! Ты мешаешь нам заниматься. Погуляй в коридоре и приди в себя!
И я покинул класс… Но не стал гулять по коридору. Нет, я прислонился ухом к замочной скважине и стал слушать. Вот… вот сейчас Витька прочтет:
«Сколько яиц снесет курица в первый день?» – и весь класс прямо взорвется от хохота.
Витик-Нытик стал что-то читать по тетрадке; тут я заткнул уши и постоял так минуты две. А когда я вынул пальцы из ушей и снова приставил правое ухо к двери, то услышал добрейший голос Софьи Романовны:
– Пока все хорошо, Бородкин. Молодец! А как у тебя со второй задачей?
Оказалось, что и со второй задачей у Бородкина все обстояло вполне благополучно.
Я привык в последнее время к разным чудесам, но тут уж я ничего не мог понять. Как же так? Неужели Витька разгадал мои коварные планы и все решил сам? Но ведь у него даже нет задачника! А может, он сходил за ним в библиотеку или к кому-нибудь из ребят? Да нет, он строил вчера во дворе вместе со всеми нами ледяную «Шипку».
Мимо прошла нянечка и, покачав головой, сказала:
– Выгнали? Выперли из класса-то? И не стыдно? Эх, увидели бы тебя сейчас твои родители!
Потом она принесла щетку, стала подметать пол и все никак не могла успокоиться:
– Какие для них условия предоставляют! А они, ироды!.. Я все продолжал теряться в догадках. И, наверно, совсем бы потерялся, но тут затрезвонил звонок, и школа, которая только что была тихой и будто совсем пустой, вдруг ожила, и зашумела, и запрыгала, и даже запела.
Ребята окружили меня и стали на разные голоса упрекать:
– Это уж слишком, Котелок!
– Подсказывал бы тихонько, а то лезет, как агрессор, вырывает тетрадку!..
– Витька и без тебя все знал. И вообще надо кончать с подсказками!
– Нет, иногда можно… Но когда товарищ погибает. А тут не было никакой необходимости!
Наташа Мазурина презрительно взглянула на меня. И я прочел в ее глазах знаменитое: «И тебе не совестно?!» Вышел из класса и Витька. Я сразу подбежал к нему и, забыв даже про оскорбительную записку Нытика, сказал.
– Прости меня, Витя…
Витька, видно, очень обрадовался, что я заговорил с ним.
– За что же прощать? Ты просто сперва перепутал…
– Нет, я не перепутал. Я нарочно послал тебе не те решения.
– Наро-очно? – протянул Витька своим обычным обиженным голосом. Но потом, будто вспомнив что-то важное, спохватился: – Это сперва ты сделал нарочно!
А потом ведь ты все исправил.
– Я исправил?
– Ну да.
– Ничего не понимаю!
– Ты же опустил в почтовый ящик записку. Вот эту.
– Я опустил?!
– Ну да-а…
С этими словами Витька полез в брюки и достал оттуда смятую бумажку. На ней большими печатными буквами было па-писано: «Вот условия задач, которые нам задали сегодня на дом. Реши сам!» Дальше шли уже известные мне рассуждения о бассейне, который наполняется тремя трубами, и о путниках, которые вышли навстречу друг другу из пунктов А и Б.
А в самом конце записки стояла подпись: «Сева».
Сева! То есть получается, что это писал я. А я на самом деле этого никогда не писал! В чем же тут дело?
– Я сперва и сам удивился немного, – сказал Нытик. – «Почему, думаю, Котелок стал писать печатными буквами?» Но потом вспомнил, что ты уже писал мне однажды такими же точно буквами.
– Я?! Когда? Это ты мне писал печатными буквами, а не я тебе.
– Нет, ты мне! Ты-ты! Ты-ы-ы! – как-то очень решительно и обиженно заныл вдруг Витька. – Я ведь ту записку тоже храню!
Он помчался в класс и прибежал оттуда через минуту, победно размахивая белым листком.
Мы оба склонились над этим листком и прочитали вслух:
– «Дорогой Витя! Я ничего не могу объяснить тебе подробно, но только знай: я расторгаю наш „священный договор“! Теперь я буду готовить письменные уроки сам. Каждый день сам! И ты делай сам. Это необходимо! Ни о чем меня не спрашивай. Я тебе сейчас ничего не могу объяснить. И вообще не разговаривай со мной целых пятнадцать дней с момента получения этого письма. Если только заговоришь, нам обоим плохо придется. Потом все объясню. И почему пишу печатными буквами, тоже объясню! Твой верный друг Сева».
– Но ведь я получил точно такую же записку! – воскликнул я.
– От кого?
– От тебя! Не притворяйся! Ты же писал?
– Не ври-и. Я ничего не писал…
– И я ничего не писал.
– Значит, кто-то… – таинственно прошептал Витька. -…прислал нам с тобой одну и ту же записку, но только подписал ее разными именами! – закончил я.
– Покажи свою, – все еще не веря мне, потребовал Витька.
– Я разорвал ее.
– Ах, разорва-ал?..
– Ты мне не веришь?! Клянусь… клянусь… – Я никак не мог придумать, чем бы таким поклясться. – Клянусь… Чтоб мне ни разу в жизни в кино не попасть! До самой смерти!
Витька даже вздрогнул от такой страшной клятвы.
– Я верю тебе…
– Так ты, значит, поэтому от меня и отворачивался?
– И ты тоже из-за этой записки?..
– Ну да!
Ох, и здорово нас кто-то одурачил! Заставил нарушить «священный договор», а чтобы мы не могли договориться друг с другом и выяснить что к чему, заставил нас отворачиваться друг от друга. И печатными буквами записки написал, потому что сообразил, что я знаю Витькин почерк, как свой собственный, и он мой так же. Хитро придумано! Это уж действительно какой-то «великий комбинатор» изобретал! Но кто он? Кто он такой? А самое главное, откуда он мог узнать еще вчера обо всей этой истории с задачками?
Ведь о ней не знал никто, кроме меня. Никто на всем белом свете! С ума сойти можно!
Мы с Витькой только затылки чесали.
Мимо прошел Толя Буланчиков.
– А-а! Друзья встречаются вновь? – сказал он. – Это очень хорошо: дружба, знаете ли, дороже всего на свете!
Но мы даже не обратили на Буланчикова никакого внимания.
Наконец я пришел в себя и сказал:
– Теперь восстановим наш договор! Ладно?
– Не зна-аю… – протянул Витька. – Мне даже немного, как бы это сказать… понравилось, что ли…
– Что тебе там поправилось?
– Ну, самому, как бы это сказать… задачки решать. И отвечать потом как-то приятнее. Я вот сегодня… И Софья Романовна похвалила: «Молодец», – говорит.
– Ну ладно! Мы об этом еще подумаем, – перебил я Витьку, Потому что об этом и в самом деле стоило немного подумать.
17 декабря
Сегодня председатель совета отряда Толя Буланчиков поручил мне зайти домой к Володе Каталкину и помочь ему по арифметике, Володя уже целых две недели не ходит в школу. У него какая-то очень странная болезнь: воспаление среднего уха. Я до сих пор думал, что у всех людей только по два уха – и оба крайние: одно – левое, а другое – правое. Но, оказывается, у нас есть еще третье ухо – среднее. Только мы его не видим. Вот оно-то как раз у Володьки и болит…
Сегодня после уроков я отправился к Каталкину. Он живет в старинном одноэтажном домике. А домик стоит в небольшом садике за забором. Я, когда вижу такие дома, так всегда думаю: здесь вот, наверно, жил до революции какой-нибудь важный барин, князь или даже граф. И по утрам к подъезду подкатывала тройка, а на козлах сидел бородатый кучер и лихо натягивал вожжи. А лакей вскакивал на запятки. И один вот такой граф занимал целый дом, сам ничегошеньки не делал и только своих дворовых гонял с утра до вечера. А сейчас в доме живут, может быть, внуки этих дворовых и крепостных. А граф удрал за границу и работает где-нибудь в Париже официантом в ресторане. Мне почему-то кажется, что почти все дворяне, которые за границу удрали, стали там официантами…
На доме Володьки Каталкина – какие-то старинные кренделя, которые, как я узнал, называются вензелями. И две буквы внутри этих вензелей: "Б" и "К".
Это, наверно, инициалы князя или графа, который проживал когда-то в этом доме.
От забора на дорожку падают ровные полоски: темные и светлые. Шагая по этим полоскам, я добрался до калитки. Но только стал открывать се, как вдруг отскочил от забора и даже одной ногой в сугроб провалился. Во дворе я увидел огромную серо-белую немецкую овчарку. Я ей, наверно, чем-то не поправился, потому что она стала громко лаять и с самым зверским видом рваться мне навстречу.
Собака была, конечно, привязана к столбу, но не цепью, а какой-то очень ненадежной веревкой. Веревка натягивалась прямо как струна, и казалось, вот-вот оборвется. А надо сознаться, что я с раннего детства боюсь или, лучше сказать, остерегаюсь собак. И недаром! Когда я был еще в детском саду, меня тяпнула за ногу такая же вот огромная серая немецкая овчарка, и я потом целый месяц ходил на уколы. Помню, живого места на моем животе не осталось.
«Уж лучше поищу другую калитку», – подумал я. Обошел кругом вдоль забора.
Но никакой другой калитки не было. Тогда я стал звать Володю. Я кричал, а собака в это же самое время лаяла, да еще ветер подвывал ей вовсю – так что Володя меня не услышал.
Я еще походил, походил вдоль забора, захотел есть, замерз и поплелся домой.
Володька ведь завтра еще не собирается в школу, так что я успею оказать ему свою товарищескую пионерскую помощь. А собаку они, может быть, завтра в комнату заберут или привяжут понадежнее цепью какой-нибудь. Вот позвоню Володьке по телефону и попрошу, чтобы привязали. Хватит с моего живота уколов!
Сегодня после уроков я отправился к Каталкину. Он живет в старинном одноэтажном домике. А домик стоит в небольшом садике за забором. Я, когда вижу такие дома, так всегда думаю: здесь вот, наверно, жил до революции какой-нибудь важный барин, князь или даже граф. И по утрам к подъезду подкатывала тройка, а на козлах сидел бородатый кучер и лихо натягивал вожжи. А лакей вскакивал на запятки. И один вот такой граф занимал целый дом, сам ничегошеньки не делал и только своих дворовых гонял с утра до вечера. А сейчас в доме живут, может быть, внуки этих дворовых и крепостных. А граф удрал за границу и работает где-нибудь в Париже официантом в ресторане. Мне почему-то кажется, что почти все дворяне, которые за границу удрали, стали там официантами…
На доме Володьки Каталкина – какие-то старинные кренделя, которые, как я узнал, называются вензелями. И две буквы внутри этих вензелей: "Б" и "К".
Это, наверно, инициалы князя или графа, который проживал когда-то в этом доме.
От забора на дорожку падают ровные полоски: темные и светлые. Шагая по этим полоскам, я добрался до калитки. Но только стал открывать се, как вдруг отскочил от забора и даже одной ногой в сугроб провалился. Во дворе я увидел огромную серо-белую немецкую овчарку. Я ей, наверно, чем-то не поправился, потому что она стала громко лаять и с самым зверским видом рваться мне навстречу.
Собака была, конечно, привязана к столбу, но не цепью, а какой-то очень ненадежной веревкой. Веревка натягивалась прямо как струна, и казалось, вот-вот оборвется. А надо сознаться, что я с раннего детства боюсь или, лучше сказать, остерегаюсь собак. И недаром! Когда я был еще в детском саду, меня тяпнула за ногу такая же вот огромная серая немецкая овчарка, и я потом целый месяц ходил на уколы. Помню, живого места на моем животе не осталось.
«Уж лучше поищу другую калитку», – подумал я. Обошел кругом вдоль забора.
Но никакой другой калитки не было. Тогда я стал звать Володю. Я кричал, а собака в это же самое время лаяла, да еще ветер подвывал ей вовсю – так что Володя меня не услышал.
Я еще походил, походил вдоль забора, захотел есть, замерз и поплелся домой.
Володька ведь завтра еще не собирается в школу, так что я успею оказать ему свою товарищескую пионерскую помощь. А собаку они, может быть, завтра в комнату заберут или привяжут понадежнее цепью какой-нибудь. Вот позвоню Володьке по телефону и попрошу, чтобы привязали. Хватит с моего живота уколов!
18 декабря
Степан Петрович плохо видит. Но зато он очень хорошо слышит. Когда хлопает парадная дверь и человек только еще входит в коридор, Степан Петрович сразу узнает, кто именно пришел. И никогда не ошибается.
Сегодня, когда я вошел к нему в комнату, Степан Петрович спросил:
– Что ты там замешкался, Сева? Я уж минут пять назад услышал твои шаги по коридору. И почему, думаю, он в комнату не идет?
– Меня соседка ваша попросила помочь. Бак на плиту мы ставили. Она белье кипятит…
– Ах, белье? – Степан Петрович поднял очки на лоб и лукаво прищурился. – А я думаю, там, возле двери, собака на веревке бегает.
Я вздрогнул. Собака? Это Степан Петрович сказал не случайно! Откуда он знает о вчерашней собаке? Откуда?! Ведь рядом со мной никого не было. И никто ничего не видел. Откуда же он знает? И даже о том, что собака бегала не на цепи, а веревкой была привязана – и об этом знает! Прямо волшебство какое-то! Ни одного дня не проходит без чудес! Ну и жизнь у меня пошла: только и ломай себе голову над всякими загадками! И ничего все равно не разгадаешь!..
В эту минуту хлопнула дверь в коридоре.
– Наш «главпродукт» пришел, – сразу сказал Степан Петрович. Это он так Витьку прозвал.
Нытик влетел в комнату, нагруженный пакетами и кульками. На шапке и воротнике у него еще не растаяли снежинки, а лицо было раскрасневшееся и гордое.
Нытик очень любил рассказывать о своих хозяйственных успехах.
– Я купил вам мандарины, Степан Петрович! Их прямо о юга привезли. На самолете!.. Только вчера они, может быть, на солнышке грелись, а сегодня мороза попробовали. Здорово, а?
Я воспользовался этим разговором и тихонько, прямо без шапки и без пальто, вышел на балкон. Он был весь покрыт снежным пушистым ковриком. И на перилах тоже лежал снег.
«А может быть, отсюда виден дом Володьки Каталкина? – думал я. – И Степан Петрович все сверху разглядел?» Но тут же спохватился: да ведь Степан Петрович почти ничего не видит! А может, кто-нибудь другой разглядел отсюда и ему все рассказал? Но нет, балкон выходил совсем в другой переулок. И здесь тоже было несколько невысоких старинных домиков с кренделями-вензелями над окнами, но того самого, возле которого бегала на веревке собака, не было.
Я вернулся в комнату. И после того белого снежного коврика долго вытирал ноги о самый обыкновенный, пестрый матерчатый коврик, который лежал на полу.
На столе валялись оранжевые корки, и Витька весело уплетал мандарин.
– Ты, Сева, выходил на балкон? – спросил Степан Петрович.
– Да… Знаете, захотелось подышать свежим воздухом… День сегодня, знаете, чудесный! Солнечный!
– Мороз и солнце? – Степан Петрович глубоко вдохнул морозный воздух, который прямо хлынул с балкона в открытую дверь.
– Ну, я побежал! – дожевывая мандарин, сообщил Витька. – Мне еще надо курицу купить.
Он очень увлекался покупками, хотя ему потом и приходилось отчитываться перед строгой соседкой Степана Петровича, которая упорно называла Витьку не «главпродуктом», а «главфруктом». Соседка упрекала Нытика в том, что он плохо экономит, «выбрасывает деньги на ветер» и «скоро пустит бедного Степана Петровича по миру».
– Я на рынке всегда торгуюсь и никогда не уступаю! – гордо отвечал Витька.
– А скупиться мы не можем. Мы должны покупать все самое лучшее: шефствовать так шефствовать!
Вот и сейчас он собирался мчаться за какими-то курами, которые, как он точно узнал, должны привезти в диетический магазин.
– А сколько яиц снесет курица в первый день? – тихонько, со смехом спросил я у Витьки. Он в ответ обиженно надул губы:
– Не забу-уду этого… Никогда-а…
Он уже направился к двери, но Степан Петрович остановил его;
– Хватит на сегодня покупок. Разденься, Витя. И если у тебя еще есть время, почитай мне, пожалуйста, сегодняшние газеты.
Когда я выходил на балкон без пальто и без шапки, мне совсем не было холодно, а тут вдруг по телу пошли мурашки.
«Как же так? Витька будет читать газеты? А я? Это же мой шефский участок!» – Сева сегодня, к сожалению, занят, – пояснил Степан Петрович. – Ему надо пойти к Володе Маталкину и помочь там. По арифметике, кажется.
– Не к Маталкину, а к Каталкину, – тихо поправил я. А сам подумал: «Это я сам вчера был Маталкиным, когда от собаки сматывался».
– Кстати… – Степан Петрович снова поднял очки на лоб и хитро прищурился.
– Кстати, собака у этих Каталкиных-Маталкиных, по моим точным сведениям, только глотку дерет понапрасну, а сама даже мясо боится укусить, когда ей в миске обед приносят.
– Степан Петрович, а откуда вы знаете про все про это: и о собаке и о Каталкине тоже? – спросил я тихо.
Степан Петрович подмигнул мне и своим глуховатым баском пропел на мотив известной арии из оперы «Пиковая дама»:
– Три буквы, три буквы, три буквы!.. "Какие три буквы? – сперва не понял я.
Но уже в коридоре понял. – «ТСБ»! Вот какие это буквы!.."
Сегодня, когда я вошел к нему в комнату, Степан Петрович спросил:
– Что ты там замешкался, Сева? Я уж минут пять назад услышал твои шаги по коридору. И почему, думаю, он в комнату не идет?
– Меня соседка ваша попросила помочь. Бак на плиту мы ставили. Она белье кипятит…
– Ах, белье? – Степан Петрович поднял очки на лоб и лукаво прищурился. – А я думаю, там, возле двери, собака на веревке бегает.
Я вздрогнул. Собака? Это Степан Петрович сказал не случайно! Откуда он знает о вчерашней собаке? Откуда?! Ведь рядом со мной никого не было. И никто ничего не видел. Откуда же он знает? И даже о том, что собака бегала не на цепи, а веревкой была привязана – и об этом знает! Прямо волшебство какое-то! Ни одного дня не проходит без чудес! Ну и жизнь у меня пошла: только и ломай себе голову над всякими загадками! И ничего все равно не разгадаешь!..
В эту минуту хлопнула дверь в коридоре.
– Наш «главпродукт» пришел, – сразу сказал Степан Петрович. Это он так Витьку прозвал.
Нытик влетел в комнату, нагруженный пакетами и кульками. На шапке и воротнике у него еще не растаяли снежинки, а лицо было раскрасневшееся и гордое.
Нытик очень любил рассказывать о своих хозяйственных успехах.
– Я купил вам мандарины, Степан Петрович! Их прямо о юга привезли. На самолете!.. Только вчера они, может быть, на солнышке грелись, а сегодня мороза попробовали. Здорово, а?
Я воспользовался этим разговором и тихонько, прямо без шапки и без пальто, вышел на балкон. Он был весь покрыт снежным пушистым ковриком. И на перилах тоже лежал снег.
«А может быть, отсюда виден дом Володьки Каталкина? – думал я. – И Степан Петрович все сверху разглядел?» Но тут же спохватился: да ведь Степан Петрович почти ничего не видит! А может, кто-нибудь другой разглядел отсюда и ему все рассказал? Но нет, балкон выходил совсем в другой переулок. И здесь тоже было несколько невысоких старинных домиков с кренделями-вензелями над окнами, но того самого, возле которого бегала на веревке собака, не было.
Я вернулся в комнату. И после того белого снежного коврика долго вытирал ноги о самый обыкновенный, пестрый матерчатый коврик, который лежал на полу.
На столе валялись оранжевые корки, и Витька весело уплетал мандарин.
– Ты, Сева, выходил на балкон? – спросил Степан Петрович.
– Да… Знаете, захотелось подышать свежим воздухом… День сегодня, знаете, чудесный! Солнечный!
– Мороз и солнце? – Степан Петрович глубоко вдохнул морозный воздух, который прямо хлынул с балкона в открытую дверь.
– Ну, я побежал! – дожевывая мандарин, сообщил Витька. – Мне еще надо курицу купить.
Он очень увлекался покупками, хотя ему потом и приходилось отчитываться перед строгой соседкой Степана Петровича, которая упорно называла Витьку не «главпродуктом», а «главфруктом». Соседка упрекала Нытика в том, что он плохо экономит, «выбрасывает деньги на ветер» и «скоро пустит бедного Степана Петровича по миру».
– Я на рынке всегда торгуюсь и никогда не уступаю! – гордо отвечал Витька.
– А скупиться мы не можем. Мы должны покупать все самое лучшее: шефствовать так шефствовать!
Вот и сейчас он собирался мчаться за какими-то курами, которые, как он точно узнал, должны привезти в диетический магазин.
– А сколько яиц снесет курица в первый день? – тихонько, со смехом спросил я у Витьки. Он в ответ обиженно надул губы:
– Не забу-уду этого… Никогда-а…
Он уже направился к двери, но Степан Петрович остановил его;
– Хватит на сегодня покупок. Разденься, Витя. И если у тебя еще есть время, почитай мне, пожалуйста, сегодняшние газеты.
Когда я выходил на балкон без пальто и без шапки, мне совсем не было холодно, а тут вдруг по телу пошли мурашки.
«Как же так? Витька будет читать газеты? А я? Это же мой шефский участок!» – Сева сегодня, к сожалению, занят, – пояснил Степан Петрович. – Ему надо пойти к Володе Маталкину и помочь там. По арифметике, кажется.
– Не к Маталкину, а к Каталкину, – тихо поправил я. А сам подумал: «Это я сам вчера был Маталкиным, когда от собаки сматывался».
– Кстати… – Степан Петрович снова поднял очки на лоб и хитро прищурился.
– Кстати, собака у этих Каталкиных-Маталкиных, по моим точным сведениям, только глотку дерет понапрасну, а сама даже мясо боится укусить, когда ей в миске обед приносят.
– Степан Петрович, а откуда вы знаете про все про это: и о собаке и о Каталкине тоже? – спросил я тихо.
Степан Петрович подмигнул мне и своим глуховатым баском пропел на мотив известной арии из оперы «Пиковая дама»:
– Три буквы, три буквы, три буквы!.. "Какие три буквы? – сперва не понял я.
Но уже в коридоре понял. – «ТСБ»! Вот какие это буквы!.."
21 декабря
Кто же такой «ТСБ»? Я думаю об этом целые дни, с утра до ночи. И даже ночью иногда думаю.
А однажды мне приснился страшный великан в черной маске и длинных черных перчатках до локтей. Он подкладывал мне в парту самого настоящего живого крокодила. Я хотел убежать, но, как это всегда бывает во сне, не мог двинуться с места. А в ушах у меня почему-то звучал преспокойный голос нашей Анны Рудольфовны: «А как будет по-немецки „крокодил“? Не знаете, Котлов? Я так и знала, что вы не знаете. Запомните, если вам не трудно, что „крокодил“ по-немецки будет: „ТСБ“, „ТСБ“…» От всей этой чертовщины я проснулся – и увидел над собой испуганное и, как всегда, очень странное, без очков, лицо Димы.
– Ты не заболел? Что с тобой, Котелок?..
Странный все же человек наш Дима: то грозится выкинуть мою раскладушку в коридор, где от дверей холодным ветром дует, а то о здоровье моем беспокоится! И всегда он так: то хороший, добрый, а то злится и ко всему придирается!
Ах, если бы он знал, что происходит с его младшим братом, если бы он только знал!..
И как странно ведет себя этот «ТСБ»: иногда он помогает мне, подсказывает разные хорошие мысли, а иногда вмешивается в дела, которые его вовсе не касаются, и срывает мои самые лучшие планы. Ведь это он, я теперь уверен, что это он, переложил нашего колючего Борьку-Нигилиста из мухинской парты обратно в мою собственную. И это он послал мне и Витьке те самые записки и добился-таки, что мы целых три дня не разговаривали друг с другом. И, может быть, это он доложил Степану Петровичу об истории с собакой, которая «только глотку дерет понапрасну, а сама даже мясо боится укусить, когда ей в миске обед приносят». Все это он!..
А кто «он»? Не знаю. И думаю об этом все время – до того, что даже не слышу на уроках, о чем рассказывают учителя. Позавчера, например, учитель истории сказал вдруг:
– Котлов, закончи мою мысль!
Но я не мог закончить его мысль, потому что не слышал, с чего она началась.
И в тот же день после уроков мы с Витькой собрали в ванной комнате экстренный совет. Мы твердо решили выяснить, кто такой «ТСБ» и почему он вмешивается в нашу жизнь.
– Пусть лучше и не помогает нам и не портит наших планов – пусть вообще не лезет в чужие дела! – решительно заявил я.
Витька высказал мысль, что здесь, быть может, орудует не одно лицо, а какое-нибудь тайное общество или союз. В общем, какая-нибудь организация, а «ТСБ» – ее сокращенное название.
– Давай попробуем расшифровать это название, – предложил я.
Мы сели в разных углах комнаты, наморщили лбы – и только время от времени вскакивали как сумасшедшие и выкрикивали:
– «Тайный Совет Бандитов»!
– «Темное Сообщество Бездельников»!
Но потом мы вспомнили, что многие советы «ТСБ» были как раз очень деловыми и даже полезными – при чем же здесь бездельники и бандиты?
И мы стали искать совсем в другом направлении. Расшифровывая загадочные три буквы, мы поочередно выкрикивали:
– «Твердость! Смекалка! Бесстрашие»!
– «Тайный Сигнал Барабанщика»!
– Это вот похо-оже!.. – обрадовался Витька.
– На что похоже?
– На то, что нужно!
– Ни на что ото не похоже. Просто бессмыслица: какой-то сигнал, какой-то барабанщик…
– И зачем ему вдруг барабанить? Давай дальше!
– «Трое Смелых Борцов»!
– «Трест Самых Благородных»!
Так могло бы продолжаться до бесконечности: до самых «Последних известий» или даже до сводки погоды. Но когда вспотевший от напряжения Витька, глядя куда-то вдаль бессмысленными глазами, выпалил; «Товарищество Свободных Библиотекарей», я сказал:
– Довольно! Хватит! Мы с тобой уж, как это говорится, до точки дошли. Такую ерунду стали пороть, что слушать противно. «ТСБ» – это, вернее всего, никакая не организация, а первые буквы имени, отчества и фамилии. Понял?
– Чьи буквы?
– Если бы я знал чьи, так и отгадывать было бы не нужно.
Давай соображать. Давай анализировать все, даже самые мелкие факты, как это делал Шерлок Холмс?
– Дава-ай…
– Человек, который подсовывал эти записки, знает обо всех наших отрядных делах и обо всех наших планах. Так?
– Та-ак…
– Он даже знает, какие именно нам задачки на дом задали. Он так и написал даже: «не вам», а «нам задали». Значит, он учится в нашем классе! Это ясно?
– Я-ясно…
– Кто у нас в классе есть на букву "Б"? Бородкин, то есть ты…
– Я-я…
– Ты сразу отпадаешь: тебе никогда в жизни не придумать таких дел, какие нам этот «ТСБ» подсказывает.
– Ну да-а, не приду-умать!.. – заныл Витька.
Но я, но обращая на него никакого внимания, продолжал:
– Дальше идет Балбекова… Она тоже отпадает: во-первых, девчонка, а во-вторых, ее Нинкой зовут. А у нас первая буква – "Т". Остается Буланчиков.
– Но ведь его Анатолием зовут.
Витьке почему-то очень хотелось, чтобы и Буланчиков тоже отпал. Но я этого не допустил:
– Анатолий!.. А уменьшительно-то как будет? Толька! Мы его так и зовем. Это когда вырастет, его будут Анатолием величать. Значит, остановимся на Буланчикове… Чует мое сердце, что это он нас и разыгрывает! Сам подкладывает мне записочки – и сам же потом насмехается: «Гений! Золотая голова! Гордость отряда!..» – Издевается, значит? – посочувствовал мне Витька.
– Вот именно! И он один про Володьку Каталкина знал. Это же он поручил мне навестить его. Поручил, а сам, наверно, коварно и тайно сзади шел, все подсмотрел и потом Степану Петровичу рассказал.
– А что рассказал? – всполошился Витька: я ведь его не посвящал в историю с собакой.
– Да так… ничего особенного… Про собаку…
– Про какую собаку?
– Да там про одну. Я, в общем, вспугнул ее… Она сорвалась с цепи и убежала.
– А потом вернулась?
– Потом вернулась.
– Ясно! Собака ведь всегда находит хозяина. А Толька, значит, все это видел и растрепал?
– Ну да…
– Завтра мы его разоблачим! – решительно заявил Нытик.
– Погоди. Надо еще узнать его отчество. Может, не подходит?
На следующий день утром, еще до уроков, я подскочил к Тольке Буланчикову и прямо в упор взглянул на него. Толька как-то вздрогнул и слегка попятился в сторону. «Ага! Смущается! Совесть заговорила!..» – подумал я и, не отводя глаз, спросил:
– Как зовут твоего отца?
– Моего папу? А что?
– Как зовут твоего отца, я спрашиваю?!
– Сигизмундом Ивановичем…
– Все! Есть! Попался! Значит, ты – Толя Сигизмундович Буланчиков?! Попался!
– Кто? Мой папа?
– Не выкручивайся! Оставь своего папу Сигизмунда! Все ясно: он составляет вторую букву! Значит, ты и есть: «ТСБ»?
Ха-ха-ха! Все ясно!..
Толя слегка побледнел, глаза у него сделались круглыми, и он зашептал:
– Успокойся, Севочка… Ну хорошо, хорошо… Допустим, что я попался! Что я этот самый «БСТ»…
– Не «БСТ», а «ТСБ»!
– Ну пусть «ТСБ»… Допустим… Только не волнуйся, пожалуйста…
– Что ты меня успокаиваешь? Попался?!
– Ну, допустим… Только не волнуйся!
– Ага, сознался! Сам сознался! Значит, это ты подкладывал ко мне в парту ежа. А потом еще насмехался? И записки всякие!..
– Ну, допустим. Допустим, что я действительно… так сказать, подкладывал… И ежа, и носорога, и кого хочешь! Только успокойся, успокойся, Севочка. Успокойся, Котелок!
– Не успокоюсь!
– Тогда пойдем с тобой вниз. На минутку… Там, знаешь, на первом этаже есть такой маленький и очень уютный кабинетик. И там такая милая-милая женщина, в таком белом-белом халате. Наш доктор… И она…
– Сам иди к доктору! И еще куда-нибудь подальше! – крикнул я и побежал в класс, потому что уже зазвенел первый звонок.
Толя вошел в класс вместе с учителем истории. Историк, очень строгий и никогда не улыбающийся, вдруг как-то жалостливо посмотрел на меня и сказал:
– Котлов, может быть, ты хочешь пойти домой? Может быть, ты переутомился?
Переутомился! Это слово и на перемене все шепотом повторяли за моей спиной.
А наша умная и сознательная Наташа Мазурина упрекала Тольку Буланчикова:
– Мы сами виноваты. И, в первую очередь, ты как председатель совета отряда.
А однажды мне приснился страшный великан в черной маске и длинных черных перчатках до локтей. Он подкладывал мне в парту самого настоящего живого крокодила. Я хотел убежать, но, как это всегда бывает во сне, не мог двинуться с места. А в ушах у меня почему-то звучал преспокойный голос нашей Анны Рудольфовны: «А как будет по-немецки „крокодил“? Не знаете, Котлов? Я так и знала, что вы не знаете. Запомните, если вам не трудно, что „крокодил“ по-немецки будет: „ТСБ“, „ТСБ“…» От всей этой чертовщины я проснулся – и увидел над собой испуганное и, как всегда, очень странное, без очков, лицо Димы.
– Ты не заболел? Что с тобой, Котелок?..
Странный все же человек наш Дима: то грозится выкинуть мою раскладушку в коридор, где от дверей холодным ветром дует, а то о здоровье моем беспокоится! И всегда он так: то хороший, добрый, а то злится и ко всему придирается!
Ах, если бы он знал, что происходит с его младшим братом, если бы он только знал!..
И как странно ведет себя этот «ТСБ»: иногда он помогает мне, подсказывает разные хорошие мысли, а иногда вмешивается в дела, которые его вовсе не касаются, и срывает мои самые лучшие планы. Ведь это он, я теперь уверен, что это он, переложил нашего колючего Борьку-Нигилиста из мухинской парты обратно в мою собственную. И это он послал мне и Витьке те самые записки и добился-таки, что мы целых три дня не разговаривали друг с другом. И, может быть, это он доложил Степану Петровичу об истории с собакой, которая «только глотку дерет понапрасну, а сама даже мясо боится укусить, когда ей в миске обед приносят». Все это он!..
А кто «он»? Не знаю. И думаю об этом все время – до того, что даже не слышу на уроках, о чем рассказывают учителя. Позавчера, например, учитель истории сказал вдруг:
– Котлов, закончи мою мысль!
Но я не мог закончить его мысль, потому что не слышал, с чего она началась.
И в тот же день после уроков мы с Витькой собрали в ванной комнате экстренный совет. Мы твердо решили выяснить, кто такой «ТСБ» и почему он вмешивается в нашу жизнь.
– Пусть лучше и не помогает нам и не портит наших планов – пусть вообще не лезет в чужие дела! – решительно заявил я.
Витька высказал мысль, что здесь, быть может, орудует не одно лицо, а какое-нибудь тайное общество или союз. В общем, какая-нибудь организация, а «ТСБ» – ее сокращенное название.
– Давай попробуем расшифровать это название, – предложил я.
Мы сели в разных углах комнаты, наморщили лбы – и только время от времени вскакивали как сумасшедшие и выкрикивали:
– «Тайный Совет Бандитов»!
– «Темное Сообщество Бездельников»!
Но потом мы вспомнили, что многие советы «ТСБ» были как раз очень деловыми и даже полезными – при чем же здесь бездельники и бандиты?
И мы стали искать совсем в другом направлении. Расшифровывая загадочные три буквы, мы поочередно выкрикивали:
– «Твердость! Смекалка! Бесстрашие»!
– «Тайный Сигнал Барабанщика»!
– Это вот похо-оже!.. – обрадовался Витька.
– На что похоже?
– На то, что нужно!
– Ни на что ото не похоже. Просто бессмыслица: какой-то сигнал, какой-то барабанщик…
– И зачем ему вдруг барабанить? Давай дальше!
– «Трое Смелых Борцов»!
– «Трест Самых Благородных»!
Так могло бы продолжаться до бесконечности: до самых «Последних известий» или даже до сводки погоды. Но когда вспотевший от напряжения Витька, глядя куда-то вдаль бессмысленными глазами, выпалил; «Товарищество Свободных Библиотекарей», я сказал:
– Довольно! Хватит! Мы с тобой уж, как это говорится, до точки дошли. Такую ерунду стали пороть, что слушать противно. «ТСБ» – это, вернее всего, никакая не организация, а первые буквы имени, отчества и фамилии. Понял?
– Чьи буквы?
– Если бы я знал чьи, так и отгадывать было бы не нужно.
Давай соображать. Давай анализировать все, даже самые мелкие факты, как это делал Шерлок Холмс?
– Дава-ай…
– Человек, который подсовывал эти записки, знает обо всех наших отрядных делах и обо всех наших планах. Так?
– Та-ак…
– Он даже знает, какие именно нам задачки на дом задали. Он так и написал даже: «не вам», а «нам задали». Значит, он учится в нашем классе! Это ясно?
– Я-ясно…
– Кто у нас в классе есть на букву "Б"? Бородкин, то есть ты…
– Я-я…
– Ты сразу отпадаешь: тебе никогда в жизни не придумать таких дел, какие нам этот «ТСБ» подсказывает.
– Ну да-а, не приду-умать!.. – заныл Витька.
Но я, но обращая на него никакого внимания, продолжал:
– Дальше идет Балбекова… Она тоже отпадает: во-первых, девчонка, а во-вторых, ее Нинкой зовут. А у нас первая буква – "Т". Остается Буланчиков.
– Но ведь его Анатолием зовут.
Витьке почему-то очень хотелось, чтобы и Буланчиков тоже отпал. Но я этого не допустил:
– Анатолий!.. А уменьшительно-то как будет? Толька! Мы его так и зовем. Это когда вырастет, его будут Анатолием величать. Значит, остановимся на Буланчикове… Чует мое сердце, что это он нас и разыгрывает! Сам подкладывает мне записочки – и сам же потом насмехается: «Гений! Золотая голова! Гордость отряда!..» – Издевается, значит? – посочувствовал мне Витька.
– Вот именно! И он один про Володьку Каталкина знал. Это же он поручил мне навестить его. Поручил, а сам, наверно, коварно и тайно сзади шел, все подсмотрел и потом Степану Петровичу рассказал.
– А что рассказал? – всполошился Витька: я ведь его не посвящал в историю с собакой.
– Да так… ничего особенного… Про собаку…
– Про какую собаку?
– Да там про одну. Я, в общем, вспугнул ее… Она сорвалась с цепи и убежала.
– А потом вернулась?
– Потом вернулась.
– Ясно! Собака ведь всегда находит хозяина. А Толька, значит, все это видел и растрепал?
– Ну да…
– Завтра мы его разоблачим! – решительно заявил Нытик.
– Погоди. Надо еще узнать его отчество. Может, не подходит?
На следующий день утром, еще до уроков, я подскочил к Тольке Буланчикову и прямо в упор взглянул на него. Толька как-то вздрогнул и слегка попятился в сторону. «Ага! Смущается! Совесть заговорила!..» – подумал я и, не отводя глаз, спросил:
– Как зовут твоего отца?
– Моего папу? А что?
– Как зовут твоего отца, я спрашиваю?!
– Сигизмундом Ивановичем…
– Все! Есть! Попался! Значит, ты – Толя Сигизмундович Буланчиков?! Попался!
– Кто? Мой папа?
– Не выкручивайся! Оставь своего папу Сигизмунда! Все ясно: он составляет вторую букву! Значит, ты и есть: «ТСБ»?
Ха-ха-ха! Все ясно!..
Толя слегка побледнел, глаза у него сделались круглыми, и он зашептал:
– Успокойся, Севочка… Ну хорошо, хорошо… Допустим, что я попался! Что я этот самый «БСТ»…
– Не «БСТ», а «ТСБ»!
– Ну пусть «ТСБ»… Допустим… Только не волнуйся, пожалуйста…
– Что ты меня успокаиваешь? Попался?!
– Ну, допустим… Только не волнуйся!
– Ага, сознался! Сам сознался! Значит, это ты подкладывал ко мне в парту ежа. А потом еще насмехался? И записки всякие!..
– Ну, допустим. Допустим, что я действительно… так сказать, подкладывал… И ежа, и носорога, и кого хочешь! Только успокойся, успокойся, Севочка. Успокойся, Котелок!
– Не успокоюсь!
– Тогда пойдем с тобой вниз. На минутку… Там, знаешь, на первом этаже есть такой маленький и очень уютный кабинетик. И там такая милая-милая женщина, в таком белом-белом халате. Наш доктор… И она…
– Сам иди к доктору! И еще куда-нибудь подальше! – крикнул я и побежал в класс, потому что уже зазвенел первый звонок.
Толя вошел в класс вместе с учителем истории. Историк, очень строгий и никогда не улыбающийся, вдруг как-то жалостливо посмотрел на меня и сказал:
– Котлов, может быть, ты хочешь пойти домой? Может быть, ты переутомился?
Переутомился! Это слово и на перемене все шепотом повторяли за моей спиной.
А наша умная и сознательная Наташа Мазурина упрекала Тольку Буланчикова:
– Мы сами виноваты. И, в первую очередь, ты как председатель совета отряда.