Алешковский Юз. Чаинки

   На полюшке этом крестьяне и крестьянки тысячелетиями так любовно разбрасывали семечко и такие огромные собирали раз в году урожаи младенцев, что в 20 веке партии решительно надоела вся эта шальная геометрическая прогрессия. Органы партийные грозно погрозили указательным пальцем половым органам своего же народа и сказали драконовски твердое НЕТ сексу безответственно воспроизводительному. Лучше уж ограничить родительские аппетиты, подумала партия, чем отныкивать у России жизненные пространства до того, как ее окончательно парализовали перестроечники всех блатных мастей.
   Результат суровой демографической политики? Пожалуйста. За полтора месяца лично мы с Ирой встретили в многомиллионных толпах взрослых людей не больше двух дюжин беременных дам. Очень редки в парках и на бульварах молодые мамы с колясками, под которые то и дело попадают старушки у нас в Кромвеле. А с единственным ребенком в молодой семье носятся в Китае, как с описанной торбой. Если бы доктору Споку пришлось понаблюдать, как мне, за беспределом поведения нескольких везунчиков зачатия и рождения, то он начисто отрекся бы от своих небезвредных максим сверхлиберального воспитания детей. Он спешно начал бы рекламировать по ящику эластичные мужские ремни с колючими шипами, обмазанными либо горчицей, либо бромом. На чем мы остановились, когда меня снова занесло? Ага!... Милые девушки подали нам толщенные меню.
   Полистали мы с Ирой эти фолианты и со спокойствием души, часто вызываемым полнейшим незнанием языка, переложили выбор блюд на плечи Сэнди. Вот чем попотчевали нас наши опекунши. На закусь - длинноногие такие тоненькие грибы с луком пореем, киндзой, тоннами, надо сказать, поглощаемой в Китае, уложенные штабелечком и слегка подправленные горчичным маслом. Тут я глотнул виски из фляги, подаренной мне Романом Самоваровым, директором ресторана "Каплан". В самый раз пошли дольки бамбука под соусом из креветок. Затем был ударчик по печени маринованно-жареным поросем, скорей всего изящно нарезанным опасной и очень острой бритвой. Все это было смягчено нежнейшими, кружевными какими-то хрящиками, тоже политыми душу ублажающим соусом. Я, не стесняясь своего невежества, стал задавать нашим дамам всякие поварские вопросы, ибо давно уже мечтаю заняться регулярным стряпаньем китайской жратвы. Хрящики оказались нисколько не пахнущими лавандовым мылом кучерявыми веточками свежей морской мочалки - той, которой, помнится, торговали на Трубном абхазы и грузины - владельцы плодов Черного моря. Если хрящики посильней подварить, подумал я, и потом смешать с дошедшей до ручки телячьей ножкой, то это был бы прекрасный диетический хаш для снятия ужасной похмелюги и начала новой, более суровой и трезвой жизни. Горячие закуски: сельдерей с бобами, пересыпанными дольками чеснока, под джинджер-соусом и филейные кусочки курицы. Грибы с густой подливкой из черной фасоли и какой-то зелени. Затем - шпинат с кончиками стебельков, которые я по наивной своей глупости всегда вышвыривал в мусор. Вкус этих тающих на губах стебельков так же неописуем, как некогда вкус горячих поцелуев в холодрыжном подъезде. Лопать мы с Ирой, по-китайски сдержанно и неторопливо, еще не научились. Да и от палочек сводило пальцы. Поэтому мы вынуждены были, подняв руки, взмолиться помиловать нас - спасти от коронных блюд этого скромного, ничего-себе, елки-палки, ужина, уже торжественно дымившихся на подсобном столике. О"кей, никаких проблем. Коронные блюда мгновенно были упакованы девушками в коробочки и мешочки. Вэри гуд, есть о чем помечтать, борясь ночью с разницей во времени! Я попытался расплатиться - куда там! Вэнди крайне неодобрительно посмотрела на меня. Это был взгляд секрета парторганизации кафедры, каковым она и являлась, брошенный на несмышленого провинциала, кандидата в члены партии. Счет, как я понял, был на удивление мизерным. Для доллара в Поднебесной пока еще райская жизнь.
   Чуть не забыл. Ира с самого начала не ленилась просить наших китайских знакомых начертывать для нас иероглифы названий разных блюд - мясных, овощных и прочих. Так что, заходя в очередной кабачок мы не мучились, а просто тыкали пальцами в блокнотик и нам таранили все то, что было нам по душе. Правда, не раз, из-за тоски по многообразию, я бродил по ресторану и глазами выискивал на столиках что-нибудь внешне очаровательное. А уж тогда просил официантку, растерянно следовавшую за мною, притаранить нам то-то и то-то, угря, скажем, или замысловато заделанную утку, или суп черепаший, или миску лапши, пересыпанной морскими гадами и водорослями.
   Кстати, я вовсе не чревоугодник. Я необыкновенно почтительно и очень благодарно отношусь к китайской кухне еще и потому, что она - ей, между прочим, несколько тысяч лет - на все стопроцентов диетичная - раз, и фармацевтичная, то есть целительна - два. Есть в Китае ресторанчики, где хозяин или официант, поначалу нащупывают у клиентов пульс, выясняют, как там ихнее здоровье, какие их изводят болячки, и только тогда, исходя из прощупанного диагноза и собственной вашей информашки, рекомендуют ту или иную жратву. Так однажды, придя во врачебный трактир с каким-то, вежливо говоря, полупоносом, похмельной депрессухой и с аритмией, я, пожевав чего-то ужасно нежного, потом немыслимо острого, потом восхитительно проскальзывающего в пищевод, далее везде, потом чего-то выпив и насладившись паровой рыбкой с пряностями, вышел оттуда с гордым полузапором, сердце мое, стучало ровно и беззвучно, как дизель атомной подлодки, а бодр был словно стахановец на стройке Великой Китайской Стены, где вскоре мы побываем. Кроме шуток, если бы китайцы не употребляли в пищу такую массу разнообразной зелени с иными плодами земли и вод земных, то, не знаю, выглядели бы они такими здоровыми и стройными людьми, не знаю.
   Впрочем, я уверен, что плодовитость китайцев процентов на 80 зависит от магически целительных свойств их национальной кухни, да и от ее эстетики тоже. А с другой стороны, думалось мне иногда, в аппетитах своих надо уметь сдержанно сочетать художественную всеядность со благородной избирательностью вкусов, любовь к старинной китайской кухне с тягой к затейливой изысканности грузинских застолий и верностью дивному русскому стряпанию, не говоря о вечном почтении к иным великим блюдам, более долголетним, чем пресловутая дружба народов. Что, скажите, за жизнь без холодца под стакан ледяной воды, без селедочки, бастурмы, суши, винегретика, сациви, пельмешек и массы ихних разноплеменных родственников, что, ответьте мне, за кайф без шашлыка, желательно, карского, осетрины с грибочками, бешбармака, ухи, кисло-сладкого жаркого, телячьей отбивной, киевского торта и прочих восхитительных блюд, от которых мы всю жизнь балдеем, которые одним, мне, например, сокращают жизнь, а кое-кому, допустим, немецкому писателю Юнгеру, недавно умершему, продлили ее до ста двух лет.
   Наладить сон, больше суток лишь подремавши, да и еще с разницей в полдня во времени, - скажу вам, трудновато. Но не дрыхнуть прилетели мы сюда, а глазеть вокруг. Глазеть и попытаться, если не почуять себя, как карпы в воде, то хоть слегка просечь некоторые особенности сложно устроенного космоса национальной китайской жизни...
   В Тайюане поздняя осень. Заморозков еще нет, но ранним утречком, пользуясь слабостью солнца, близкие горы овевают холодком туманным немноголюдные аллеи кампуса. Студенты еще не высыпали из общаг. Первый наш выход в город.
   Только что рассвело, но за оградой институтской территории - звучанье речи незнакомой... запахи и звуки, которые есть приметы энергичного стряпанья... ножи стучат на разделочных досках... слышно, как тесто шлепают руками и с силой отбивают его об те же доски... пельмени, значит, вот-вот будут готовы... луком, чесноком, киндзой, пряностями шибает в ноздрю, выбивая из глаз слезу умиления и восторга... вот мы с Ирой уже в гуще стряпух и стряпающих мужичков... это, естественно, частники. Потом я узнал, что многие люди - а впечатление такое сложится, что энергичны в Китае все китайцы от мала до велика - многие люди до начала основной работы успевают подкалымить на приготовлении утренней жратвы. К слову говоря, кое-кто после рабочего дня или службы раскладывает лотки и всякой всячиной кое-что приторговывает себе на мелкие расходы... масло шипит на сковородах... что-то овощное заворачивается в лепешки... обручами свежей лапши артистично манипулируют подмастерья... с десяток, как я понял, разных похлебок закипают в кастрюлях... горы диковинной заправки высятся рядом с ними - овощи, зелень, свинина, курятина, ракушки, креветки, рыба... булькают соусы в котелках и в судочках... скоро студенты подрубают все это - начисто сметут копеечную, но вкусную жратву, а братия поварская возьмется за стряпанье обеда... потом и ужина... так вот одни целый день не без прибыли для себя крутятся, а другие благодарно и очень экономно не казенную, а домашнюю жратву. Надо ли говорить, что уличная еда - самый первый, самый простой уровень ежедневного кулинарного ритуала простых китайцев, которому охотно следуют даже люди с достатком, поскольку более изысканная кабацкая жизнь начинается гораздо позже. Попробовав лапши и пельменей - величиной с кулак мы с Ирой зачастили потом на славный пятачок около институтских ворот. А днем там образовывался уличный, иначе его и не назовешь, универсам. Все там было - от носков, стирального порошка и обувной ваксы - до кока-колы, семечек с орехами и фруктов...
   Вы спросите, а что это я так бездуховен - все о жратве да о жратве толкую. Впрочем, я и сам себя ловил в Китае на частых мыслях об этой самой духовности - в нынешнем ее российском понимании - и на страстях мистера желудка. А вот почему я так бездуховен. Дело тут не только в действительно страстной моей любви сразу к нескольким китайским кухням. Я просек, что никакие реформы не пошли бы в Китае такими высокими и не туфтовыми темпами, если бы все тот же Дэн Сяо Пин и его неглупые коллеги не сообразили, с чего надо начать новую жизнь народу, до чертиков измордованному в одной отдельно взятой депрессивной стране. Накормить надо народ - вот с чего. Дать ему возможность самому производить жратву, чтобы и сытым быть и обрести чувство достоинства. Расковать надо природную его тягу и гений трудолюбия к самодеятельности во всех самых традиционных сферах общественной жизни. Необходимо перестать долбать ему мозги марксистско-маоистской тухлятиной, давно потерявшей наркотические свойства и так далее. Вот и пошли реформы. К сожалению, в России, где даже ханыги неустанно гунявят в пивнушках о своей якобы духовности, безнадежно глупо побрезговали пойти по китайскому пути. Там пошли по пути, указанному Валютным Фондом, усеянному долларами, и по прочим идиотским путям. Там начали не с земли, не с поощрения коммерции, не с правовой защиты бизнесменов, а с воскрешения прежде запрещенной литературы, с размножения партий, с приглашения урок из-под нар на раздел национальных богатств, с рэкетирства, с мгновенного превращения комсомолок в грязных шлюх, с казино, с киднапинга, с убийств стариков, владельцев квартирок, с продажи за рубеж несчастных сирот, с револьверизации и автоматизации всей страны, с фашизации неприкаянных слоев населения...
   До центра Тайюаня далеко - километров пятнадцать. Едем туда на троллейбусе. Спешить некуда, хотя везде навалом таксистских коробок из-под сардин. Ну и во всю глазеем по сторонам. Поразила нас огромная протяженность и ширина улиц, очевидно, прозапас рассчитанная на прирост рождаемости, если та внезапно вырвется из-под опеки партии и государства. Почти все улицы либо Садовые кольца, либо Комсомольские проспекты, если не шире. Их крайние ряды отданы во власть велосипедистов, показавшихся нам - из-за многочисленности их и независимого нрава - как бы и не людьми, а двухколесными мутантами. Вдруг то один мутант, то другой вырываются под носом у троллейбуса на середину улицы, прут себе куда-то против движения, давая всем понять вольной своей грацией, что они вполне спокойны за свою безопасность. Это вы, мол, товарищи водители, думайте и шустрите, как бы нас не сшибить и не обидеть, прав у нас больше, чем у вас. Ну велосипедисты, а их тут десятки миллионов, если не сотни, ладно - они как бы мутанты. Еще больше поражает отношение водителей грузовиков и легковушек к правилам движения. Поверьте, это весьма страшновато, когда осознаешь, что иногда на правила эти начхать всем - и пешеходам, и велосипедистам, и разной шоферне. Нет правил. Анархия! В чем дело? Возможно, китайцы таким вот странным образом намекают партии на то, что они намного свободолюбивей, чем ей кажется? Вот тачка несется к нужному ей месту против движения, чуть ли не лоб в лоб встречному самосвалу. Это явно психическая атака, бесстрашно принятая обоими камикадзе асфальтовых просторов. Закрываю глаза - сейчас бабахнутся, все... абзац... ан - нет.
   Это мы с Ирой стоим, как остолопы, а обе тачки успели разъехаться, причем без взаимной клаксонной истерики, без адских проклятий, чего не может быть ни в Москве, ни в Иерусалиме. Жаль времени нет эфирного для рассказов-ужасов о такого рода рядовых явлениях на улицах провинциальных городов.
   В Пекине, конечно, больше было порядка. Там ОРУД-ГАИ на каждом шагу. Но как вот не сказать о том, что при всем наплевательстве на самые элементарные правила, на мигалки и на степенные светофоры, китайские водители (там, где нет ментов) проявляют интуицию и мастерство пилотов сверхзвуковых истребителей. Это и понятно: хочешь пошустрить на перекрестке и покуражиться на площади - умей чуять ситуацию и делать мгновенный расчет. Ставка - свое или чужое здоровье, бабки на ремонт машины, хорошо еще, если только своей, возможна драка с кем-то пострадавшим, имеющим силы врезать тебе в глаз, волокита с ментами, суды и так далее. Рискованное - это не то слово для характеристики уличного движения в Китае. Однако вот что поразительно: за полтора месяца, каждый божий день находясь в гуще этого самого движения, мы были свидетелями всего двух несерьезных аварий - так, вмятины на кузовах, бампер перекосорылило, фара - вдребезги, и базар на всю округу в присутствии огромной толпы зевак. Постепенно и мы с Ирой научились у китайцев вести себя бесстрашно и расчетливо при переходе улиц по пешеходным, заметим, дорожкам, а также в неположенных местах. Иначе-то кое-где можно простоять до ночи.
   Первый день в двух с половиной миллионном Тайюане так и прошел у нас в привыкании к высшему пилотажу при переходах улиц и площадей. Зашли в пару суперпервоклассных отелей, а их десятки в этом далеко не туристском городе. Мрамор везде, черт побери, бронза, панели всякие буржуазные, фонтаны, гумы в ливреях - все как в Парижах и Лондонах, если не гораздо шикарней. На задах отелей - запыленные кирпичные лачуги, готовые, чувствуется, к сносу. Даже несколько жалко всю эту жилищную нищету с вшивотою - столь безжалостно теснят ее в небытие архитектурно замечательно выглядящие новостройки и всякие потрясные, явно скопированные с гонконгских, билдинги, громады банков и учреждений.
   Между прочим, в Китае не видели мы на улицах домов, чьи первые этажи не были бы заняты лавками, магазинчиками и прочими мелкими бизнесами. Ну и, разумеется, полно везде реклам. Их намного больше, чем в Нью-Йорке. Просто нет от них на фасадах домов живого места.
   Все в порядке, думаем, с Тайюанем - он растет и преображается на наших глазах к лучшему. Будем теперь в паузах между разъездами и разлетами бродить по разным его закоулкам, музеям, паркам, рынкам, лавчонкам старьевщиков и злачным заведениям.
   Напоследок должен сказать, что эти заметки - еще не чашка чая, как говорят китайцы. Это всего лишь небольшая доля чаинок из ситечка для заварки, которую всегда можно разбавить кипяточком новых подробностей. Тем более сделать это мне очень хочется.
   ЧАИНКА ТРЕТЬЯ, ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ
   У китайцев есть поговорочка, необыкновенно роднящая их не только с японцами, но с русскими и англичанами, что свидетельствует о глубочайшем родстве четырех замечательных народов, особенности исторического развития которых, да и бытовая житуха, столь не сходны. В художественном, но слегка цензурованном переводе на наш великий и могучий звучит эта поговорочка так: хрен ли говорить? лучше чая заварить. Пару "чаинок" о моей поездке в Китай, теперь самая пора, так сказать, рассмотреть в заварке воспоминаний, "чаинку" третью, заключительную, хотя все равно "чаинок" в той заварке останется больше, чем было их наговорено. Больше хотя бы потому, что пространство любого воспоминания, в отличие от пространств иных, многомерно. Оно может быть то поверхностным, то глубоким, то широким, охватывающим в объеме своем бездонном черт знает какое количество самых разных подробностей. В общем, хрен ли говорить - лучше чая заварить.
   Так вот, если бы меня спросили: что именно в Китае произвело на мою душу самое сильное, самое незабываемое впечатление, я, пожалуй, призадумался бы. Всем нам знакомо нежелание отдать предпочтение чему-либо из того, любимо безо всяких раздумий. Подумав, я решил бы, что все радостные китайские мои впечатления не будут в обиде на предпочтение мною одной их части частям остальным и, уже не задумываясь, ответил бы: сады в Суджоу на юге страны вот что потрясает в Китае больше всего остального.
   Воспоминание так взволновало меня, что прошу позволения на пару минут отвлечься. К слову говоря, после тех двух моих очерков, после двух чаинок, в редакцию "Экслибриса" пришли - наряду с письмами лестными для редакторов Радио и для автора - письма критические.
   Явно интеллигентные, либерально настроенные радиослушатели недоумевают, почему это я, столь восторженно отзываясь об успехе промышленных и прочих реформ в Китае и о социальной их пользе поголовно для всех китайцев, а не только для преуспевших в делах бизнесменов, - почему это я никак не комментирую тот прискорбный факт, что благодушно пропутешествовал по стране все еще торжествующего тоталитаризма, гнусно поправшего права человека и доведшего карательно-цензурные функции однопартийного полицейского государства до предельного совершенства. Вот что хочется мне ответить на такого рода вопрос перед тем, как благодушно отважиться на дальнейшее описание примечательных черт современной действительности и несравненных природных красот Китая, чего только не пережившего за несколько тысячелетий своего существования - и моря, и гладя, и природные катаклизмы, и кровавую междоусобицу, и бездарных правителей, и измывания англичан, и оккупацию Японии, и чумовые эксперименты культурной революции, губившие и бесконечно унижавшие цвет нации и славу ее. Но вот на смену большому злодею и великому дракону Утопии Мао пришел наконец-то отважный рыцарь ревизионизма папа Ден-Сяо-Пин. Пришел и начал, в отличие от Горбачева, не с самого легкого из всего, что можно было сделать в смертельно кризисный момент китайской истории. Начал он не с ничего, в сущности, неделания, как Горбачев, не с разрешения изданий ранее запрещенной литературы, в том числе сексологических трактатов с фотографиями почти не знакомых большинству россиян постельных поз, не с попустительства уркам всех мастей, включая урок партийных и гэбэшных, не с беспечного заделывания основ разграбления природных богатств страны да преступного разделения ее измордованного населения на со страшной силой богатеющих и тихо посасывающих по девятой усиленной, не с глуповато доверчивого подхода к рекомендациям финансовых воротил Запада, ни черта не кумекавших в парадоксальных реалиях абсурдного китайского бытия, не с казино, не с благословляемого ментами уличного блядства, не со взгляда сквозь пальцы на утечку баксов в островные офшоки, не с эйфорических воплей о наступившем якобы царстве демократии, не с кретинически бездумного, поистине амебного размножения партий и партишечек и многих иных бесплодных бессмыслиц - нет! Ден-Сяо-Пин с единомышленниками, поняв и ощутив, что кризис у страны и миллиарда полуголодных китайцев не впереди, а позади, что впереди - глубокая Жэ, то есть смертельная пропасть, - начал - не гениальный, не святой, не посвященный свыше в некие запредельные тайны истории, а просто трезвомыслящий прагматик - Ден-Со-Пин начал с того, что первым делом вернул всей стране, всему, подчеркиваю, народу все отныканное у него в сорок девятом году. Вернул крестьянам возможность единолично и рательно заниматься сельским хозяйством, мелким предпринимателям отдал на откуп все сферы бытового обслуживания, рабочему классу не двинул фуфло, а сдержал слово, посулив неслыханные темпы экономического роста и модернизации производства и прочь, и проч, и проч. При этом, безусловно начитавшись на ночь Солженицына, папаша Дэн вовремя усек, что если спустить с тормозов паровоз, и так безостановочно летящий к коммуне, как известный осел за пучком сена; усек он, что если дать разнуздаться миллиардной массе китайцев, достаточно одичавших и очумевших от оголтелого экстремизма Мао, если дать им замитинговать, стихийно запротестовать, пойдя на поводу у безответственных, тщеславных, честолюбивых, циничных и своекорыстных демагогов-популистов, прародителей партий и партишечек, то зверь, и без того живущий в бессознанке каждого человека, проснется, хрустнет занемевшими мослами и тогда... Папаша Дэн знал историю и наверняка читал или смотрел на сцене народную трагедию самого умного человека России, Пушкина. По сравнению с русским бунтом, бессмысленным и беспощадным, ужаснулся папаша Дэн вместе со своими неглупыми товарищами, наш китайский бунт на много подков превзойдет все дикие эксцессы культурной революции, даже если и решит самым радикальным образом демографические проблемы Китая. Китайцы попросту изничтожат друг друга... банды негодяев и злодеев... стагнация производств... гибель сельского хозяйства... адское попадание в долг западным банкам... наплыв дельцов с Уоллстрита на распродажу остатков национальных богатств... грядущие поражения в битвах с Индией и с Россией... Сгинь, ужасное видение, сгинь, сказал Дэн Со Пин, и его партийные кореша, повторив это заклинание, запели напоследок интернационал. Хитро запели. Запели, расставшись про себя с иллюзиями марксистской утопии. Запели исключительно для того, чтобы при смене курса сохранить гармонию видимости следования пресловутым коммуняковским идеалам... Недавно Китай праздновал полвека образования республики и двадцатилетие реформ, решительно, умно, то есть поистине стратегично порвавших с утопическими безумиями Мао и тупых фанатов его лжеучения. Я поездил по Китаю, пожив и в бедной глубинке, и на благоденствующем Юге; сравнивая социальную и общественную житуху сегодняшнего Китая, не с жизнью Америки, Германии, Испании, даже Греции и Чехословакии, а с жизнью одной моей страны, где, сами знаете, как и куда двинулись с самого начала реформы да финансовые дела, разве мог я не восхититься достижениями китайцев? Папаша Дэн правильно, на мой взгляд, сделал, что предупредил самоубийственный для всей страны и ее бездарно люмпенизированных многомиллионных масс стихийный взрыв саморазвития разрушительной политической самодеятельности кручи партий и партишечек.
   Если большой и мощный поток, прикинул в уме папаша Дэн, слишком рано лишить предназначенного ему русла, то он бездумно разольется и сметет на своем пути все надежды, все возможности постепенного налаживания нормальной жизнедеятельности. Дорогие авторы писем, одни из вас проклинают в отчаянии Ельцина и его окружение, другие мечтают о воскресении Ленина и Сталина. А вот китайцы похоронили Мао, уложили кормчего своего вечно спать и в общем-то забыли, потому что общество Китая буквально захвачено азартом пока еще всего лишь основ строительства нормальной жизни.
   Намеренно не буду говорить о сложных ее проблемах и дурных сторонах. Их навалом. Но в Китае читают Кафку и Джойса, Пастернака и Бродского, Стивена Кинга и Агату Кристи. В Китае смотрят западные кинофильмы и транслируют по ящику дешевую погань голливудских сериалов. Порнуха запрещена. Немыслимо увидеть перед отелями ментов, торгующих бывшими пионерками. Бурные темпы прироста промпродукции одно время вызывали тревогу властей и рабочего класса. Защита социальных прав народа, как мне рассказывали простые китайцы, действует, власти о ней не забывают. Уличная и прочая преступность в Китае ничтожна, благодаря действенности законов, поддержанных всеми силами государства. Страна открыта для туризма. Китайцы выезжают за рубеж. Китай сыт, обут, одет; его валюта оседает в подвалах китайских банков; прибыли, в основном, инвестируются бизнесменами в местные фирмы и проекты; кое-что и притыривается - не без этого; дороги, небоскребы и новые жилые комплексы строятся; солдаты и матросы выглядят не как чумовые деды-садисты и опущенные салаги, а как огурчики цвета хаки; китайским экспортом завалены полки американских универмагов.
   Один из авторов писем пишет: как могли вы любоваться площадью Тяньаньмынь? А я ею, знаете ли, и не любовался. Трагедия того кровопролития ужасна и для меня. Вместе с тем пытаюсь понять ужас властей, вовсе не оправдывая их действий. Могли бы обойтись без танков, переждать могли, потрекать по душам со студентами, в чем-то пойти навстречу, дать им возможность четко и конкретно сформулировать свои требования, а не бестолку тусоваться перед объективами телекамер си-эн-эн. Все-таки терпеливо выжидая, власти прекрасно и лучше народа знали, что такое в данный момент истории страны революционизм и разрушительность интеллигентского бунтарства самовозбужденных и извне раздроченных студенческих толп. Власти хорошо помнили, что варварства культурной драчки и адская заварушка в России начались именно со студенческих волнений - это раз. И что послефевральская многопартийность в начисто расхристанной России, лишившейся царя в голове, привела впоследствии к гибели миллионов лучших людей России, а саму ее начисто обескровила - это два. Кстати, последнее десятилетие русской истории подтвердило правильность именно китайского реформистского опыта, которым - я в этом всегда был уверен - следовало воспользоваться российским политикам, не прибегая к прелестям Старой площади и Лубянки и не впадая в рабство к камдессюреальной политике банкиров Запада. Извините. Это вкратце - моя точка зрения и будет об этом.