Алешковский Юз. Кыш и Двапортфеля (сборник)

   Услышав про ловушку в нашем почтовом ящике, папа сказал, что это уже чепуха и неудачная инженерная мысль, но когда он узнал, как Кыш сразу взял след и привёл меня к квартире, то вскочил с дивана и на его щеках запрыгали желваки.
   – Если Кыш ошибся, то мы зря обидим человека, – сказал папа, – хотя этот надменный хлыщик давно мне не нравится. Ты говоришь – в стенгазете его портрет? Может быть, ему показалось, что таким, как он, всё дозволено? Но я рядовой подписчик и не позволю нагло красть из своего ящика газеты и журналы. Пошли! Что-о? Душа ушла в пятки? Трус! – с презрением сказал папа. – Чемпиона и его собаки испугался? Ты всего боишься! Марш за мной! Я из тебя сделаю смелого человека!
   – Ты знаешь, какая она, эта Гера? Она нас обоих искусает, и нам будут уколы делать!
   – Я сказал: «Марш за мной» – или не сказал? – крикнул папа.
   – Пошли. Посмотрим, во что нас превратят, – сказал я и привязал Кыша к батарее, чтобы он не рвался за нами.

26

   Мы спустились на четвёртый этаж. Папа позвонил, и Гера яростно взвыла, как будто пришли обворовывать.
   Дверь открыл Рудик в тренировочном костюме. И сверху вниз взглянул на нас с папой. Гера выглядывала из-за его спины, угрожающе рыча.
   – Здравствуйте, – сказал папа.
   – Привет. Родичей нет дома. Гера! Фу! – сказал Рудик.
   – А мне, собственно, нужно поговорить именно с вами, – сказал папа.
   – О чём это нам говорить? – грубо спросил Рудик, и Гера, почувствовав в его тоне угрозу, оскалясь, залаяла.
   Вид у Рудика был встревоженный, и OH прихлопнул спиной дверь своей комнаты.
   Гера, лязгая зубами, рвалась к папе. У меня сердце ушло в пятки и всё внутри похолодело от страха. Но папа вдруг на весь подъезд крикнул Гере:
   – Цыц! – замахнулся на неё рукой, топнул ногой, и Гера, мгновенно поджав хвост, шарахнулась в дальний конец коридора.
   Оттуда она уже не залаяла, а жалко тявкнула.
   Из соседних квартир на бешеный лай Геры вышли жильцы. Рудик растерялся.
   – Может быть, пригласите для разговора в квартиру, а то я что-то не наблюдаю ни в вас, ни в собаке большой внутренней культуры, – сказал папа.
   И то, что Рудик растерялся, а Гера забилась в угол, показалось мне чудом.
   – Входите, – сквозь зубы сказал Рудик.
   – Дело вот в чём, – сказал папа, когда мы вошли и закрыли дверь, – сегодня один из жильцов нашего подъезда видел, как вы доставали из моего ящика журнал «Знание – сила»…
   От меня не ускользнуло, что Рудик изменился в лице, хотя папа всего-навсего брал его на пушку.
   – Да. Вас, – подтвердил папа. – Если жилец ошибается, я буду рад принести вам свои извинения.
   Тут дверь, перед которой стоял Рудик, немного отворилась, папа встал на цыпочки, стараясь заглянуть туда, но Рудик оттолкнул его, потому что был выше, и размахнулся для удара. Папа как-то весь сжался, но при ударе не увернулся, а поймал Рудикову руку.
   Рудик ахнул, присел на корточки и, раскрыв рот, смотрел теперь уже снизу вверх на моего папу. Гера при этом даже не думала рычать, лёжа на своём месте.
   А мне стало стыдно, что я раньше папы не бросился на Рудика.
   – Ящик был открыт, и журнал валялся на полу, – сдавленным голосом сказал Рудик.
   – Вот это другой разговор, – усмехнулся папа. – Прошу вернуть журнал. Кстати, он старый. Вы попали в ловушку. Советую, не дожидаясь вызова милиции, вернуть все похищенные вами журналы. Если они не уничтожены…
   Рудик поднялся с пола, прямо зелёный от ненависти к папе и страха.
   Он зашёл в комнату и вернулся с целой кипой журналов.
   – Всё это будет возвращено владельцам, – сказал папа, брезгливо посмотрев на Рудика. – Может быть, что-нибудь скажете в своё оправдание? (Рудик молчал.) Мне жаль, что вы испортили эту прекрасную овчарку. Вы передали ей ряд своих гнусных черт. Мелкую надменность и трусость. У неё ваш характер, – добавил папа, приветливо свистнув Гере.
   Вдруг щёлкнул замок. В квартиру вошли отец Рудика и старший брат – лётчик. Они удивились, увидев нас, и поздоровались.
   Папа извинился за вторжение в квартиру и мрачно объяснил, что за история произошла с журналами.
   – Это так? – спросил у Рудика отец.
   Рудик ничего не ответил, криво улыбнувшись.
   Напоследок папа попросил изолировать от Рудика прекрасную собаку Геру. Отец и брат Рудика прямо сникли от такого позора. Но папу они заверили, что эту минуту Рудик будет помнить всю жизнь.
   Самым неожиданным было то, что папа перед уходом подошёл к лежащей Гере, присел, погладил её и ласково потрепал за ушами.
   – Подонок! – услышал я крик старшего брата, когда за нами захлопнулась дверь.
   А соседи как толпились на площадке, так и продолжали толпиться. Их стало ещё больше. Они пришли с других этажей. И все поняли, что случилось что-то необычное.
   Пенсионер Сизов, увидев у папы в руках «Огонёк», обо всём догадался.
   Папа роздал все журналы, а часть просил передать подписчикам.
   – Неужели молодой человек способен на это! – удивилась Кроткина, которой вернули «Здоровье», и горько покачала головой.
   Но больше всех бушевал Бабаджанян, у которого Рудик стащил «Цветоводство» и «Пчеловодство», и Недзвицкий – подписчик «Деревообрабатывающей промышленности».
   По их настоянию жильцы решили в ближайшие же дни устроить товарищеский суд.
   – Молодому человеку это пойдёт на пользу, – сказала Кроткина.
   – Такой красивый мальчик, и вот нá тебе, – пожалел кто-то.
   Но я подумал, что никакой он не красивый. Это мой папа красивый, хотя он небритый из-за Кыша, почти лысый и ростом ниже всех жильцов…
   Товарищеский суд над Рудиком было решено устроить завтра вечером.
   Между прочим, папа предложил этот суд не устраивать, потому что отец Рудика – серьёзный, уважаемый человек, брат – военный лётчик, а лётчики, папе это точно известно, с такими людьми, как Рудик, не очень-то цацкаются. Но папу не послушали. Тогда мы пошли домой.

27

   – Столкнёшься вот с таким в жизни, и прямо тошно становится. Прямо под душ хочется залезть и долго отмывать пемзой руки, – сказал папа.
   – А ты возьми и залезь, – посоветовал я.
   Под душ папа всё же не полез, а руки с мылом вымыл. Потом пришла мама. Я отвязал Кыша, подвёл его к ящику со столбиком, и Кыш доказал, что моё изобретение работает, как часы.
   Папа опять стал меня хвалить:
   – В Москве два раза в год родятся тысячи лаек, овчарок, терьеров, пуделей, дворняг, боксёров, и хозяева ходят за ними с тряпкой. Я горжусь моим сыном! Он уже сделал кое-что полезное для человечества и его друзей – собак!
   Мама, конечно, смеялась. Кыш, почувствовав, что всем весело, так и носился по квартире, а мне было не до смеха, когда я вспомнил, что должна прийти Вета Павловна жаловаться на мою дисциплину. После этого папа сразу перестанет гордиться своим сыном, и сегодняшняя заслуга перед человечеством мне не поможет.
   Но Вета Павловна всё не приходила.
   Я последний раз вывел Кыша во двор. Гера на этот раз прогуливалась с братом Рудика – военным лётчиком. Она рявкнула, увидев Кыша, и он её тут же усмирил.
   – Если б ты знал, – сказал я папе перед сном, – как я ненавижу этих проклятых, злющих немецких овчарок! Ты сам мне читал, как они кусали пленных в лагерях и до самой смерти затравливали беглецов! Ненавижу!
   – Ты брось эти штучки! – сказал папа. – Собаки здесь ни при чём. Это их хозяева во всём виноваты. Приучают собак к подлости – они и будут подлецами. Для них травля беззащитных пленных становится охотой. А ты почему возненавидел овчарок?
   Я промолчал. Папа сам приучил меня к тому, чтобы не жаловаться.
   – А что ты скажешь о псах-героях, которые взрывали эшелоны с фашистами, выносили раненых из боя?.. Находили и находят краденое… Овчарки водят на улицах слепых… Нянчат детей… Всё дело в воспитании. Рудик испортил Геру, потому что сам бесчестен и труслив… И смелой преданности в Гере ни на грош! Настоящий пёс умрёт, а защитит хозяина. Вот так… Теперь, представь, что ты поехал туристом в Альпы. Вдруг метель. Ты сбился с дороги, замёрз как цуцик и подумал: «Каюк! Прощай, родимая турбаза! Прощайте, папа и мама!» Тут ты ещё попал под лавину снега. Каюк, и всё! Но люди послали по твоему следу огромного сенбернара. И он нашёл тебя. Ура! А на груди у него мешочек, а в мешочке бутылочка… э-э… чая… Ты глотнёшь глоточек горячего чая, согреешься, прижмёшься к тёплому мохнатому псу, заплачешь от счастья и поклянёшься до конца своих дней его не забыть. А ведь этого пса могли натаскать на ограбление путников. Так что брось эти штучки – ненавидеть породу овчарок, если Гера тебя обидела. Она здесь ни при чём. Хозяин виноват во всём. И учти: Кыша нужно воспитывать, а не играть, как с котёнком. Он должен быть смелым, преданным, честным и весёлым. А как он будет смелым, если ты сам трусишка? Ты маленький – значит будь удаленьким!
   Папа не добавил, «как я», но я и так понял, что нужно никого не бояться, как он.
   – Вопросы есть? – спросил папа.
   – Ты задолжал мне ответ про пигмеев, – сказал я.
   – Это африканское племя. Ростом они малы, вроде нас с тобой, но зато как рыба в воде чувствуют себя в лесу. Путешественники самого лучшего о них мнения.
   – А чем они питаются?
   – Охотятся на зверей. Очень любят вкусные корни и кузнечиков.
   – А ты бы съел кузнечика?
   – Мы с Сергей Сергеевым во время войны змею съели. Есть ещё вопросы?
   – Я всё не пойму, почему вдруг дядя Сергей Сергеев стал предателем вашей дружбы. Взяли бы и помирились.
   – Никогда! – вдруг вскрикнул папа и заходил по комнате. – Лучшему другу воткнуть нож в спину! Вовек не прощу!

28

   Засыпая, я представил, как я поднялся высоко-высоко в горы Альпы и вдруг разбушевалась метель. Свист… Тьма-тьмущая… Вернее, тьма снежная… И тут ещё какой-то сугроб обвалился на меня. Я струсил, выбился из сил и сказал сквозь слёзы:
   «Прощай, родная турбаза! И мама! И папа! И Кыш! И Снежка! И Вета Павловна! И даже завуч! Все прощайте! Каюк!»
   Но тут ко мне неожиданно подбирается овчарка Гера. Я обрадовался, обнял её, вынул из мешочка горячую бутылку, глотнул чайку и сказал доброй спасительнице Гере:
   «Клянусь, я тебя никогда до конца своих дней не забуду!»
   И Гера помогла мне добраться сквозь метель до родной турбазы…
 
   Ночью я проснулся от того, что за стеной два раза громко вскрикнул папа. Я на цыпочках подошёл к спальне.
   Папе, наверно, приснилось что-то страшное. Он вдруг заворочался и заговорил во сне:
   – Проверь вакуум! Каждый винтик проверь! Следи за приборами! Я не могу быть неправ! Я всегда прав! Никто точней меня не знает, сколько дней осталось до зарплаты!..

29

   Я пошёл спать и утром спросил у папы, сколько дней осталось до зарплаты.
   – Не знаю, не считал, – удивился папа. – Зачем тебе?
   – Нужно, – ответил я и подумал, что папа просто похвалился во сне.
   А может быть, точно так же он кажется себе во сне во всём правым, а на самом деле виноват и поэтому настроение у него серое?
   – Я слышал, как ты во сне говорил про вакуум, – сказал я.
   Папа схватился за голову. Он был в ужасе.
   – Не смей никому рассказывать. Я всю жизнь боялся выболтать во сне военную тайну! И вот нá тебе! Свершилось!
   – Митя! Не забивай с утра голову ребёнка чепухой! – сказала мама. – Он же на уроках будет думать о военных тайнах и этом дурацком вакууме!
   Я хотел спросить, что такое вакуум, но пошёл прогулять Кыша, чтобы папа в это время побрился электробритвой.
   Он включил её, как только захлопнулась дверь, но Кыш поднял лай и ни за что не хотел уходить из подъезда.
   Я взял его на руки, но он вырвался и ещё бешеней залаял, как будто по глупости мы не понимали грозящей нам опасности, а он, Кыш, всё видел и понимал.
   Конечно, при этом проснулись соседи, выглянули из квартир и стали меня ругать.
   Лаял Кыш недолго: папа догадался выключить бритву.
   Но эти секунды показались мне часами.
   – О собаках тоже пора поставить вопрос на товарищеском суде, – сказал кто-то.
   Я спорить не стал и вывел Кыша на улицу.
   – Ты понимаешь, что если ещё будешь будить соседей, то попадёшь под товарищеский суд? И я вместе с тобой! Ну что тебе эта бритва? Плюнь ты на неё! Нашёл себе врага! Забудь!
   «Рр-ав! И не подумаю забывать! Я всех защищу от этого большого жука! Рр-ав!»

30

   По дороге в школу я встретил Снежку. На ней был красный плащ с капюшоном и белые ботики.
   «Это, пожалуй, красиво», – подумал я.
   – Слушай, а почему ты не здороваешься? – сказала Снежка. – Я хочу, чтобы ты говорил мне «доброе утро» и «всего хорошего». Я нарочно тебе навстречу шла. Я тебе вопрос задам. У меня есть кошка Цапка. Ей три года. Знаешь, сколько она денег проела за это время, если съедает в день тридцать копеек?
   – Сколько? – спросил я.
   – Вот это надо подсчитать. Рыбка, молочко, колбаска. Твой щенок ещё больше проедает.
   – Тебе что – жалко?
   – Ни капли, просто интересно. А мы не умеем считать, – пожалела Снежка.
   – Ну, раз не жалко, то пойдём после уроков к моей маме. Она на вычислительной станции работает. Тут недалеко, – предложил я, обрадовавшись, что Снежка не жадина для своей кошки.
 
   На двух уроках в этот день мы с ней не получили ни одного замечания. А в конце второго урока я вдруг вспомнил, что папа велел мне никогда не трусить, и решил, не откладывая дела на неделю, принести в школу Кыша. Раз проиграл, значит, надо выполнить Снежкино желание.
   Представлять, что из всего этого получится, мне не хотелось. И без представления было страшно. По-моему, никогда мне не было так страшно.
   Ещё не прозвенел звонок, а во рту у меня стало кисло и в ногах появилась противная слабость.
   «Вот и настал тот самый момент, когда надо проявлять смелость, – подумал я, услышав звонок на большую переменку. – А то какая же смелость, если ни капли не страшно?»
   Ничего не сказав Снежке, я сбегал домой. Кыш вёл себя хорошо, потому что перед уходом в школу я достал с полатей свои старые игрушки и надувного крокодила и дал Кышу поиграть.
   Пингвин со свистком так ему понравился, что он даже не бросился мне навстречу. Кыш сжимал зубами резинового пингвина, который при этом посвистывал, и раздумывал, что это означает.
   – Пойдём в школу. Только быстрей, а то опоздаем, – сказал я, погрузив Кыша в здоровенную сумку из-под картошки.
   Нести её было тяжело. Но ноги у меня подгибались не от тяжести, а от страха.
   «Не трусь. Не трусь. Видал, как папа усмирил Геру и Рудика. Вот и не трусь!» – говорил я сам себе для смелости.
   Хорошо, что переменка ещё не кончилась. Суматоха в коридоре была такая, что на сумку с собакой никто из ребят не обратил внимания.
   Я положил её под парту, а сам уселся в ожидании звонка.
   Миша Яковлев, собрав вокруг себя любопытных, рассказывал, как он купался летом в Чёрном море, нырнул в маске и застрял в подводных скалах. Но он не испугался, начал выкарабкиваться и бороться за жизнь. Боролся он долго. Все думали, что Миша утонул, и очень удивились, увидев его.
   – Наверно, я дышал, как рыба. Потому что если бы я не дышал, как рыба, то давно задохнулся бы, – сказал Миша.
   – Что же ты, совсем не заметил, как дышал? – удивился кто-то.
   – А ты замечаешь, как дышишь?.. Вот и помалкивай, – сказал Миша, и никто ему ничего не возразил.

31

   Но вот начался урок. Кыш лежал в сумке, не шевелясь и не поскуливая. Я перестал трусить. Всё равно отступать было некуда. Я шепнул Снежке:
   – Мы в расчёте. Больше я не должен тебе твоего желания.
   Снежка ничего не поняла. Тогда я нагнулся, побольше открыл «молнию», Кыш высунул голову, и Снежка его увидела.
   Но вели мы себя так, что Вета Павловна ни о чём не догадалась.
   Снежка сделала знак, что мы в расчёте и что я молодец. Сама она, по-моему, немного перетрусила и от волнения закусила губу.
   И всё было бы хорошо. И урок кончился бы благополучно, хотя время тянулось медленно, если бы по коридору мимо нашего класса не прошла общая школьная кошка по имени Миска. Проходя мимо, она ещё зачем-то громко мяукнула, и я не успел удержать Кыша.
   Он выпрыгнул из сумки и стрелой пролетел к двери, очень напугав Вету Павловну. На дверь Кыш налетел с ходу грудью, она открылась, и через секунду в коридоре поднялся такой кошачий вой и шип, что я, чувствуя непоправимое, затрясся от страха.
   В моей голове промелькнуло: «Всё! Теперь мама отдаст Кыша в другой дом, другим людям… Отдаст из-за меня!..»
   Больше я ни о чём не успел подумать, без спроса вылетел из-за парты и бросился оттаскивать Кыша от кошки.
   В коридор уже выбежали ребята и учителя из соседних классов.
   Школьная кошка Миска, спасаясь от Кыша, вспрыгнула на подоконник и шипела, дугой выгнув спину. Вся она была взъерошена, как ёрш, которым моют молочные бутылки.
   Кыш молча, словно он вышел на охоту, подскакивал, стараясь лапой сбить с подоконника Миску, а Миска выла и орала.
   Я схватил Кыша в охапку, крича: «Фу! Фу!» И все ребята вокруг захохотали. Конечно, им было весело: вдруг посреди урока посмотреть бой собаки с кошкой. Учителя стали загонять всех обратно в классы, и вот тут-то передо мной возник неизвестно откуда взявшийся завуч.
   – Твоя собака? – спросил он.
   – Ик… ик… ик… – только и смог ответить я, прижимая Кыша к груди.
   – Сероглазов! Я ещё раз спрашиваю: TBOЯ собака?
   – Ма… ик… ма… ик, – снова заикал я.
   На моё счастье, рядом со мной оказалась Снежка. Она раза четыре стукнула меня по спине кулаком, я перестал икать, немного опомнился и наконец ответил:
   – Это не собака, он ещё щенок.
   При этом я с благодарностью взглянул на Снежку. Не стукни она меня четыре раза по спине, все продолжали бы хохотать, а я ещё глубже провалился бы сквозь землю.
   – Вета Павловна, продолжайте занятия. Мы с Сероглазовым зайдём ко мне в кабинет… Всем! Живо по классам! – сказал завуч, и всех как ветром сдуло из коридора.
   Миска всё ещё стояла на подоконнике и шипела тихо-тихо, как проколотый футбольный мяч.
   Мы с завучем остались одни в пустом огромном коридоре. Кыш внимательно смотрел на завуча, забыв про кошку. Он понимал, что завуч опасней для него и для меня, чем кошка, и собирался зарычать. А завуч смотрел на Кыша и на меня.
   Потом мы зашли к нему в кабинет. Завуч сел за стол, долго думал и спросил:
   – Тебе, Сероглазов, нравится учиться в школе?
   – Сначала не нравилось, а теперь… ничего… нравится, – сказал я, решив с этой минуты ничего и никого всю жизнь не бояться.
   – А ты знаешь, что у тебя испытательный срок?
   – У всех у нас испытательный срок, – сказал я, нарочно вздохнув поглубже.
   – У кого это – у всех? – спросил завуч. – У меня, например, нет испытательного срока.
   – Кышу моя мама назначила испытание на неделю… и если вы скажете… его исключат… то есть выгонят от нас… Не говорите… Я больше не буду! – попросил я.
   – Так… так. Значит, у вас обоих испытательный срок? Тем более и ты и он должны быть образцом поведения. А что мы видим? Один приносит второго в класс, а второй нападает на беззащитную кошку. И оба срывают урок. Зачем ты его принёс?
   В кабинете завуч был совсем не такой страшный, как в коридоре. Он ждал моего ответа, постукивая карандашом по столу.
   Я подумал, что если рассказать всю правду, то может попасть Снежке. Ведь я только проспорил желание, а само-то желание придумала она, а не я. Врать завучу мне не хотелось, а что делать, я не знал.
   Я стоял и помалкивал, а завуч ждал и постукивал карандашом по столу. И страшней всего было то, что я ничего не мог придумать лучше правды.
   Вдруг раздался стук в дверь.
   – Войдите! – сердито сказал завуч, и в кабинет неожиданно вошла Снежка.
   Лицо у неё было заплаканное, нос распух, а красный бантик на косичке совсем потемнел. Снежка с горя изжевала его, как Кыш папин галстук.
   «И она тоже что-то натворила?» – подумал я.
   Но Снежка быстро затараторила, что Вета Павловна разрешила ей пойти и рассказать, как всё получилось. А всё началось с того, что не надо было есть на уроке рыбу саблю и спорить. Для того чтобы проверить, смелый я или трус. Тогда я не принёс бы в школу щенка. Но теперь-то уж, заверила Снежка завуча, мы на всю жизнь запомним, что такое дисциплина и не будем спорить на уроках…
   «Ну, Снежка! Вот настоящий друг!» Я уж думал сказать: прощай, родная турбаза! И Вета Павловна, и завуч, и директор! А она спасла меня, как сенбернар в горах из-под целой лавины!
   – Вы осознали свои поступки? – спросил завуч со слезами на глазах. Он перед этим вопросом долго кашлял.
   – Да! – хором ответили мы.
   – Идите на урок. Щенок останется здесь, – сказал завуч. – Не бойся. Я его не съем. После урока отведёшь его домой.
   – А знаете, что он у вас тут наделает? – спросил я и вкратце объяснил завучу что.
   После этого он быстро согласился с тем, что я должен сейчас же отвести Кыша домой. Снежке он велел доложить Вете Павловне о нашем разговоре и попросить её зайти к нему после урока…
   Я быстро добежал с Кышем до дома, вымыл вспотевшее от всей этой истории лицо, напился воды и вернулся в школу, уверенный, что уж сегодня Вета Павловна ни за что не забудет зайти к нам домой.

32

   Я вошёл в класс в тот самый момент, когда Вета Павловна повторяла с ребятами вчерашний разговор про дисциплину.
   – Конечно, легче всего запомнить, что у всех у нас общий интерес – учёба. И что всё мешающее учёбе – нарушение дисциплины. Запомнить это нетрудно. Трудней правильно поступать. Вот давайте решим несколько примеров по… дисциплине. Кто хочет решить первый пример? Миша Львов, пожалуйста. Допустим, на уроке тебе захотелось сделать шарик из промокашки и бросить его в затылок Грише Сундарёву. Как ты поступишь, как следует всё обдумав?
   Тигра встал, подумал и ответил:
   – Шарик я скатаю на уроке, а уж брошу его на переменке.
   «Молодец Тигра! – подумал я. – Я бы тоже скатал на уроке, а бросил на переменке. Хороший ответ!»
   – Почему ты бросишь шарик в своего товарища на переменке? – спросила Вета Павловна.
   – Чтобы не мешать Грише Сундарёву учиться на уроке, – сказал Тигра.
   И я опять отметил про себя: «Хороший какой ответ!»
   – Гриша Сундарёв! Ответь нам, пожалуйста, для чего создана переменка?
   – Для того, чтобы отдыхать от урока, – сказал Гриша и, сжав кулаки, сверкающим от обиды взглядом посмотрел на Тигру.
   Можно было подумать, что он только что получил шариком из промокашки по затылку.
   – Молодец! Миша Львов, надеюсь, теперь тебе понятно, что на уроке нельзя Сундарёву мешать учиться, а на переменке отдыхать?
   – Понятно, – сказал удивлённый Тигра.
   А я подумал: «Какой он решал трудный пример!»
   – Между прочим, тебе самому приятно будет получить мокрым шариком по затылку?
   – Пусть только попробует! – угрюмо сказал Тигра, исподлобья посмотрев на Гришу.
   – Вот и сам никогда не пробуй. И привыкай перед тем, как поступить, думать: хорошо ты поступаешь или плохо. Оля Данова! Реши нам следующий пример. Например, ты ешь на уроке сдобную булку, а Снежана Соколова это заметила. Как ты поступишь?
   – Я ей отломлю кусочек, – сказала, подумав, Оля.
   – Так. Очень хорошо, что ты не пожадничаешь и поделишься с подругой. А как поступит при этом Соколова?
   Снежка встала, и я почувствовал, что ей очень хочется съесть кусочек сдобной булки, предложенный Олей Дановой.
   Она не смогла ответить на такой трудный вопрос и сказала, вздохнув:
   – Не знаю…
   – Так. Допустим, Оля с тобой поделилась. Обе вы сидите, жуёте, а я стараюсь, объясняю вам новый материал, а, между прочим, у меня в портфеле лежит бутерброд с колбасой. Мне ведь тоже хочется есть. Значит, по-вашему, я должна достать бутерброд, поделиться с Сероглазовым, потому что он тоже хочет есть и только думает: «Скорей бы большая переменка!», и урок мы превратим в обед. Так?
   – Лучше уж не есть на уроках, чтобы никому не было обидно, – сказала Оля Данова.
   «Откуда Вете Павловне известно, что я и вправду только и думаю о большой переменке?» – старался догадаться я.
   Вета Павловна задавала ещё много вопросов, интересных и трудных примеров, а мы старались правильно их решить.
   Меня она неожиданно почему-то спросила, кем я хочу быть.
   – Директором зоопарка, – сказал я.
   – А почему, Алёша? – поинтересовалась она.
   – Потому что я люблю птиц и зверей и буду для них хорошим начальником, – ответил я.
   Вот тут все засмеялись, и урок кончился.

33

   После уроков по дороге домой я сказал Снежке:
   – Никогда не забуду, как ты меня выручила у завуча и вылечила от икания! Значит, мы уже начали есть пуд соли.
   Ещё я рассказал, как папу предал его лучший друг дядя Сергей Сергеев и весь их пуд соли пропал.
   – У нас так не получится, – сказала Снежка.
   Мы зашли ко мне, поели, накормили Кыша и вместе сделали письменные задания.
   Потом я показал Снежке, как Кыш зажигает и выключает свет. Потом Снежка позвонила бабушке, чтобы она не беспокоилась, и мы пошли на вычислительную станцию к моей маме. Эта станция находилась недалеко от нашего дома.
   Проходной со сторожами на станции не было. Не то что в папином институте.
   Мы прошли по коридорам в зал, где работала мама.
   – Как будто кузнечики стрекочут, – сказала Снежка.