Алешковский Юз. Кыш и Двапортфеля (сборник)

   Мы на цыпочках прошли по коридору в кухню. Мишка открыл балкон, раздвинул доски, приподнял квадратный люк и ворчливо заторопил:
   – Быстрей! Думаешь, тепло в трусиках!
   Я свесил ноги с края люка, нащупал первую перекладину пожарки, встал на нее, крепко держась руками за люк, точно так же нащупал вторую… третью… четвёртую… пятую… шестую… И даже не поверил, когда через целую вечность у меня под ногами скрипнул деревянный настил на нашем балконе…
   Тут я почувствовал, что на улице очень холодно, и заметил, как от порывов ветра позванивают стёкла окон. Я посмотрел вниз, и мне было непонятно, куда делся мой страх.
   Я стоял на балконе, и вдруг в нашей кухне зажёгся свет. Ко мне подошёл папа и спросил:
   – Тоже дышим свежим воздухом?
   Тут прибежал Кыш. Он очень удивился, как это я ухитрился попасть в квартиру, хотя сам посоветовал мне спуститься на балкон по пожарке.
   Я почувствовал, что теперь мне не страшно рассказать папе, как и из-за чего я подслушал разговор, как забыл ключи и вот… попал на балкон.
   Папа закрыл глаза и, помотав головой, спросил:
   – Ты знаешь, что было бы с мамой, если бы она увидела тебя висящим над бездной? Ты очумел?
   – Ты сам велел, чтобы я был смелым. И потом, я мог свалиться только на наш балкон, а не на улицу.
   – Марина! Мы тут продолжаем дышать свежим воздухом! – крикнул папа в квартиру. – Маме – ни слова! Да, я хочу, чтобы ты не был трусом, но из этого не вытекает, что ты завтра же должен в обеденный перерыв ворваться в клетку к голодным львам или положить за пазуху пару кобр. Нужно шевелить мозгами! Иди спать…
   – А о чём ты говорил с Ветой Павловной? – спросил я.
   – Это педагогическая тайна, – ответил папа.
   Уснул я, представив себя директором зоопарка. Я вошёл в обеденный перерыв в клетку ко львам и угостил их бутербродом с колбасой, но львы не захотели его есть, чтобы не перебивать аппетита перед едой: им в клетку сторожа уже закинули куски мяса. И мне ни капельки не было страшно в львиной клетке…

39

   И такого утра, как на следующий день, я никогда в своей жизни не видел. Я опять встал из-за прогулки с Кышем раньше всех, подошёл к окну, и мне на секунду показалось, что пятиэтажных домов перед нашим десятиэтажным больше нет, что их снесли за ночь и что нет во дворе ни зелёных газонов, ни тополей. Вот это чудеса!
   Я протёр глаза. Это за ночь и красные крыши домов, и газоны, и тополя присыпало снегом, которого никто не ожидал, и они казались невидимыми.
   За окном было туманно и тихо, потому что не скрежетал по асфальту скребок дворника.
   – Кыш! Быстрей! Я тебе сейчас покажу твой первый в жизни снег! Пошли!..
   …Я открыл дверь подъезда, пропуская Кыша вперёд, но он высунул на улицу нос, принюхался и чихнул, как будто подумал, что незнакомый холодный запах почудился ему спросонья и что нужно поэтому принюхаться как следует.
   Я точно так же протирал спросонья глаза.
   Принюхавшись, Кыш вышел во двор и угрожающе сказал:
   «Рр-ы!»
   Он предупреждал, чтобы это мягкое, холодное, белое не вздумало вытворить с ним, с Кышем, какую-нибудь злую шутку.
   Он сначала понюхал снег, потом потрогал передней лапой, потом, осмелев, откинул двумя задними ногами, хватанул немного для пробы, пожевал, склонив голову набок; наверно, понял, что он, Кыш, сильней, хотя снега вокруг видимо-невидимо, кувыркнулся и кругами понёсся по двору, оставляя за собой цепочку первых на снегу следов.
   Потом он долго размышлял над лужей, затянутой тонким ледком, похожим на зимнее окошко, и не мог понять, что это такое. Но всё же додумался, потому что вдруг поднял голову и сказал мне:
   «Рр-а! Как я сразу не догадался? Ведь это большая тарелка с застывшим супом! Ты видел? Я вчера не доел суп, он остыл и покрылся белой корочкой. Так и тут. Только суп в моей маленькой миске вкусней, чем в этой большой тарелке! Рр-а!»
   Я подумал, что Кыш молодец и многому хорошему научит меня в жизни. И я его научу.
   Он бросился за воробьями, а я смотрел на тополя, и липы, и рябинки, которые стояли смирно, будто боялись пошевельнуться.
   И снег лежал на каждом тополином листочке, на оголённых ветках лип, на красных гроздьях рябинок.
   Снег ухитрился поместиться даже на кончиках зелёных деревянных колышков забора, на проводах, не говоря уж о крышах легковушек, стоявших во дворе, и сиденье красного мотоцикла «Ява».
   Жильцы выходили из подъездов и, улыбаясь, смотрели вокруг, на утро первого снега, и шли по своим делам…
   У Кыша, наверно, замёрзли лапы – всё-таки бегать приходилось босиком. Он по очереди поджимал под себя каждую лапу, потом вспугнул голубей, топтавшихся на чёрной крышке люка, и сам уселся на их место.
   Под этой чугунной крышкой находились горячие трубы. Поэтому она не замерзала в самые страшные морозы и быстро оттаивала в снегопад.
   В морозы на ней, нахохлившись, сидели грелись голуби и воробьи, клюя незамерзающий мякиш.
   Кыш сидел и грелся на круглой чёрной крышке, как великан на маленькой арене, а рядом ходил сердитый голубь. Зоб у него раздулся от злости, в нём что-то перекатывалось, и казалось, что голубь проглотил шарик от пинг-понга.
   Я слегка продрог и позавидовал Кышу. Ho не сгонять же его с тёплой крышки, как он согнал голубей!

40

   Перед уходом в школу я опять привязал Кыша к батарее.
   На улице мне захотелось встретить Снежку. Я подождал её немного, а потом заспешил, чтобы не опоздать. Снег на улице уже затоптали. Только на деревьях, растущих вдоль тротуаров, он белел нетронутый и пушистый…
   А около школы мальчишки трясли тополь. Снег хлопьями слетал с него, и он весело шумел мокрой, как после дождя, листвой.
   В школьном дворе меня вдруг оглушил удар по затылку, и фуражка упала на землю.
   Я посмотрел по сторонам, но не увидел никого из нашего класса. За мной шли трое ребят, и среди них Рудик. Кроме него, больше некому было так сильно ударить меня по затылку. Или он кого-нибудь подговорил…
   Они прошли мимо. Они сделали вид, что меня не замечают. Они смеялись и разговаривали.
   Я стоял, потирая рукой больное место, стараясь не расплакаться, и моя фуражка валялась под ногами в мокром снегу.
   Тут зазвенел звонок, я схватил фуражку, побежал в школу и до прихода Веты Павловны успел рассказать Снежке про подлый удар снежком по моему затылку. Ещё я рассказал, как вчера судили Рудика. Снежка была уверена, что он мне мстил, и подула на ушиб.
   Мне сразу стало не так больно.
   На уроке я сидел тихо, потому что мне было грустно и обидно, и не получил ни одного замечания.
   А на переменке в школьном дворе я опять увидел Рудика. Он лепил снежок и что-то рассказывал Оле, которая приходила к нашему дому. По-моему, они ссорились. Оля вдруг круто повернулась и пошла в школу. Рудик размахнулся и от злости кинул снежок за ограду в прохожего.
 
   На втором уроке Вета Павловна вызвала меня читать. Я читал по слогам, но хуже, чем вчера. У меня болела голова. На уроке пения я получил двойку и замечание, потому что все пели, а я не пел. Мне не пелось, и всё.
   Я думал, что если Рудик начнёт мне мстить, то я не испугаюсь и как-нибудь защищусь. Только я ещё не знал как.
   После уроков я попросил Снежку прийти ко мне и принести с собой кошку, чтобы попробовать сдружить её с Кышем.
   – Ты знаешь кошачий язык? – спросил я Снежку.
   – Назубок. Лучше всего понимаю, когда Цапка мурлыкает, а когда орёт, ничего не могу понять, – сказала Снежка.
   – А я выучил собачий, – похвалился я. – Он трудней кошачьего, потому что собаки умней кошек. А умней собак только гориллы, слоны, дельфины и мы, люди.
   – Значит, кошка глупей? А твой Кыш умеет, как Цапка, погоду предсказывать? Aгa! А знает твой Кыш, что идут гости, когда их никто не приглашал? Если Цапка умывается, мой папа говорит: «Кто-то спешит к нам на огонёк, надо бежать в магазин». И бежит за угощеньем, а потом приходят гости. Собака, наоборот, глупей кошки! Она только лает, когда гости уже у дверей.
   Мне не хотелось спорить со Снежкой, кто умней. Я и так знал, что всё равно кошка глупей.
   – А ты можешь кошачий язык переделать на собачий и наоборот? – спросил я. – Вот, например: рр-е-оурр-рр-уав! Как будет по-кошачьи?
   – Это ерунда! Мрр-яй-мирр-яу! – громко мяукнула Снежка, и попавшаяся навстречу бабушка строго на нас посмотрела.
   Но нам было весело.
   В общем, мы договорились проверить, кто умней – Кыш или Цапка, и я пошёл домой, забыв про удар снежком по затылку.
   Только жалко было, что снег уже растаял и на зелёных тополях не было ни одной снежинки.

41

   Кыш опять обиделся, что я его привязал, хотя верёвку я сделал гораздо длинней. Она тянулась до ящика со столбиком, и вообще с ней можно было разгуливать по всей комнате.
   «Рр-и! – заскулив, сказал Кыш. – Я люблю свободу и не хочу сидеть на верёвке. Попробуй посиди сам хоть денёк. Узнаешь, сладко это или нет!»
   – А что? – ответил я ему. – И попробую. Почему бы мне денёк не посидеть на верёвке?
   После того как мы поели, я снял с Кыша ошейник с верёвкой и надел на свою шею, а конец привязал к батарее. Но верёвку я сделал короткой, чтобы мне было тяжелей, чем Кышу, и лёг на пол, представив себя щенком. А Кыш стал бегать по квартире…
   …И вдруг я представил, что Хоттабыч превратил меня в собаку. Мама с папой приходят домой, а у нас в квартире два щенка: Кыш и я.
   Кыш бегает, играет, а я сижу на верёвке, и мама никак не может угадать, кто из нас её сын Алёша. Тогда папа говорит, что Алёша – это тот щенок, который умеет читать и писать буквы с хорошим нажимом и считать палочки. И ещё у него должны быть в чернилах передние лапы, нос и кончики ушей.
   Мне стало страшно. Я внезапно позабыл всё, чему учили в школе, и перед приходом папы и мамы вымыл с пемзой и мылом лапы, нос и уши. Как они меня узнают? А если ещё к тому же старика Хоттабыча опять посадили в бутылку за беспорядки на футболе, то что мне делать? А если Хоттабыча вообще не выпустят, то я проживу всю жизнь щенком, не научусь разгадывать тайны Вселенной и не стану директором зоопарка?
   Папа и мама прямо пришли в отчаяние. Они задумались, как нас проверить.
   «Сколько мне лет?» – спросил папа у Кыша.
   «Ав! Ав!» – сказал Кыш.
   «Значит, по-твоему, мне два года?»
   «Ав!» – сказал Кыш.
   И тогда папа задал вопрос мне: «Если ты мой сын Алёша, то покажи, где лежат заправленные стерженьки от шариковой ручки».
   Я обрадовался, что папа придумал хороший вопрос, запрыгал вокруг него, лизнул два раза в щёку, подбежал к письменному столу и тыкнулся носом в средний ящик.
   Папа достал стерженьки, а мама спросила, где лежит сломанный и спрятанный от меня будильник. Она думала, что он надёжно запрятан. Но я подбежал к кухонному столику, залез за банки с чёрной смородиной и вытащил будильник. Маму я лизнул в нос.
   И вот тогда, вместо того чтобы обрадоваться, что один из щенков – это я, мама и папа хором сказали:
   «Сейчас же садись за уроки! Ты даже ухитрился превратиться в щенка, чтобы от них отлынивать. Марш за стол!»
   В этот момент я сразу превратился из щенка в первоклассника, встал с пола и принялся за письменные уроки. Со двора до меня доносились крики:
   – Алёшка! В лапту!
   – Лёха! В штандер!
   – Двапортфеля! Выноси щенка!
   Один раз к нам позвонили. Я снял ошейник и с тетрадкой в руке открыл дверь.
   – Выходи играть! – сказали две девчонки, Ира и Света.
   – Ав-ав-рр-е-ав-ав! – ответил я уныло, показав тетрадку.
   – Уроки у него. Пошли! – объяснила догадливая Ира раскрывшей рот Свете, и я закрыл дверь.
   Я, может быть, бросив уроки, вышел бы во двор играть в лапту, но понимал, что раз я привязан к батарее, то сделать этого никак нельзя. А то что ж получится? Кыш возьмёт с меня пример и будет перегрызать верёвку. Пробуешь – значит пробуй.
   Зато Кыш играл в коридоре с костью, рычал, двигал её лапой по полу, повизгивал от радости свободной жизни и изредка спрашивал меня:
   «Р-ра! Ну как, попробовал? Хорошо на верёвке? То-то! Больше не привязывай меня и сам побыстрей отвязывайся!»
   Один раз Кыш даже принялся трепать верёвку, чтобы отвязать меня, но я ему сказал:
   – Спасибо, Кыш, но опыт надо проводить до конца. Вот когда я почувствую, что начинаю умирать со скуки, тогда отвяжусь.
   Я ещё поделал уроки и стал рисовать на полу на большом белом листе. Нам задали задание нарисовать, что захочется. И я нарисовал картину под названием «Птичий рынок». Правда, мне пришлось два раза выходить из ошейника, чтобы сменить воду в стаканчике для кисточек.
   На моей картине справа висели клетки с жёлтыми канарейками и разноцветными волнистыми попугайчиками. Внизу лежали пушистые кролики – серые, белые и рыжие. Посерединке люди держали в банках ярко-оранжевых и чёрных меченосцев и рыбок, похожих на зебр.
   А в свободных местах я рисовал голубей, коричневых кошек с голубыми глазами и разных собак. И получилось, что на этой картине не осталось ни одного свободного места. На ней была толпа, как на Птичьем рынке. Только внизу белела полоска, и я поместил на ней во всю ширину сине-серебристую рыбу саблю.
   Пока я рисовал, мне не скучно было сидеть на привязи, а вот когда кончил, то почувствовал скуку и прилёг на диванчике. Ведь Кыш на привязи чаще всего лежал. Наверно, лёжа не так противно умирать от скуки.
   Я прилёг, задремал, вспомнив, как мы с Кышем вышли утром на улицу и смотрели на первый снег. Глаза у меня стали слипаться, потом совсем слиплись, и я незаметно уснул.
   Мне приснилось, что я сижу за столом в кабинете завуча, а он стоит передо мной, держа за ошейник огромного дога. И я говорю завучу:
   «Не надо приводить в школу таких больших собак. Они не поместятся под партой. Приводить можно только маленьких собак, и кошек, и ежей, и черепах, и хомяков. Но только в первый и последний раз».
   «Я больше не буду», – сказал мне завуч.
   И я спросил у него:
   «Ведь правда, я совсем не страшный, а ты меня боялся? Ты меня не бойся!..»
   И во сне мне вдруг стало так жутко, что я сказал завучу «ты», что я вмиг проснулся.

42

   В квартире было тихо, как будто Кыш тоже заснул где-то рядом.
   – Кыш! Ко мне! – позвал я, зевнув, но он не откликнулся, и его коготки часто и весело не зацокали по паркету. – Ты где спрятался? Ах ты, хитрец! Ну-ка, выходи! Кыш!
   Я снял ошейник, заглянул под диван в большой комнате, на балкон, в ванную, но нигде не находил своего щенка.
   Сердце у меня сжалось от предчувствия чего-то страшного, когда я толкнул входную дверь и понял, что она была открыта.
   – Кыш! – крикнул я, выбежав на лестницу. – Кыш!
   У меня в ушах звенело от собственного голоса.
   – Что за сумасшедшие вопли? Ты что, один живёшь в доме? – напустился на меня кто-то.
   Но я взлетел на самый верх, к двери чердака, повторяя про себя: «Не может быть!.. Не может этого быть! Не может! Не может!»
   Вниз я слетел ещё быстрей и спросил у лифтёрши тёти Клани:
   – Вы не видели? Он не выбегал мимо вас на улицу? Мой щенок Кыш? Вы не видели?
   Тётя Кланя проворчала, что не приставлена сторожить щенков.
   Я обшарил весь двор, обошёл сверху донизу все подъезды, заглянул в котельную и на помойку и всё время громко звал:
   – Кыш! Кыш! Кыш!
   Потом я обошёл все до одной квартиры в нашем подъезде, хотя некоторые жильцы, видя меня, ругали за беспокойство, а некоторые, не отвечая, захлопывали двери перед самым моим носом.
   И на каждом этаже я орал до хрипоты:
   – Кыш! Кыш! Кыш! – в надежде, что он забрался в чужую квартиру, испугался, спрятался и, услышав мой голос, залает от радости. – Кыш! Кыш! Кыш!
   Из всех соседей меня пожалела Кроткина и защитник дедушка Зайончковский.
   Я даже позвонил в квартиру Рудика. Сразу неистово залаяла Гера, но дверь никто не открыл.
   Я ещё раз спросил тётю Кланю, и она наконец припомнила, что совсем недавно услышала, как кто-то повизгивал, и похоже было, что поросёнка несли в мешке.
   …Не может быть! Мой Кыш. А я спал… Спал, привязанный к батарее… Я, наверно, плохо закрыл дверь, когда Ира и Света приходили звать меня играть в штандер… Я спал и всё проспал… Не может быть!.. Только найдись, Кыш! Только не пропадай навсегда! Что же мне делать? Я всё сделаю! Я всё отдам, только бы ты нашёлся! Нет, ты не убежал, тебя украли!
   Я ещё раз поискал Кыша во дворе и на улице около дома. А вдруг всё-таки сбежал? Его не видели ни дворники, которые собирали в кучу листья, ни продавщица вишнёвого напитка, ни постовой милиционер, ни почтальонша – никто! Он как в воду канул.

43

   Я вернулся домой. В коридоре лежали кость и зелёный резиновый, прокушенный Кышем крокодил.
   Я снял трубку телефона, но не знал, куда звонить.
   А может, пришла мама и незаметно унесла Кыша?.. Ведь он вилял хвостом и поднимал пыль и оцарапал полированные ножки стола. Или папа? Чтобы спокойно бриться электробритвой и самому глодать все лучшие кости?.. Нет, так не поступили бы папа и мама. Никогда… Главное, Кыш не залаял, а то бы я проснулся… А может, он лаял и звал меня на помощь, а я крепко спал… спал… спал…
   И вдруг всего меня больно пронзила догадка: это его украл бывший хозяин! Это он! Больше некому! Выследил и украл! Мы же гуляли по улицам, он и увидел! Быстрей! Надо быстрей!
   Трубка тревожно и громко гудела у меня в руках. Я набрал Снежкин номер и сказал:
   – Снежка? Слушай! Пропал Кыш! Да. Совсем. Нету его нигде! Была дверь открыта. Это его украл тот самый, которого оштрафовали! Помнишь, в «Крокодиле» его карточка? Небритый. Да, да. Противный. Выходи. Возьми карандаш и бумагу и жди меня там. Быстрей! Я бегу!..
   Какой дурак! Надо было записать тогда его адрес… А как записать, если я не умею читать и писать… Ага! Вот теперь пожалеешь, что не умеешь. Вдруг фотокарточку сняли и повесили другую?.. А мне всё время говорили: «Быстрей учись читать и писать…» Я всё равно найду этого человека!.. И я сам виноват!.. Я спал… спал… И ничего не слышал… Ой, прости меня, Кыш! А может, ты обиделся за верёвку и сам сбежал? Я же не назло тебя привязывал, Кыш!..
 
   Я бежал по улице, не замечая, что реву, и вообще ничего вокруг не замечая, как будто вокруг была мёртвая пустота. Ни домов, ни людей, ни машин, ни деревьев…
   Я налетел на столб, но мне не было больно, и на бегу вспомнил, что это тот самый столб, у которого почему-то любил останавливаться Кыш, когда мы гуляли по улице… Да, да! Тот самый столб, второй от угла, между булочной и аптекой…
   Я пробежал по луже, обрызгав прохожих и сказав им про себя: «Простите, больше не буду!», завернул за угол и проехал без билета остановку на троллейбусе…
   Снежка ждала меня около витрины «Крокодила». В руке у неё была тетрадка.
   – Вот, переписала. Тут недалеко. Пошли. Я знаю, – сказала она.
   Я посмотрел на помятое лицо человека, который украл Кыша, потому что кто же ещё, если не он, и чуть не плюнул в него от обиды.
   Мы пошли к его дому.

44

   – Алексей! Как же ты его прозевал? – спросила Снежка.
   – Проспал… – признался я, и вдруг в моей голове мелькнула мысль, что, может быть, я совсем не просыпал, а, наоборот, меня усыпили воры в чёрных масках. Они впрыснули в квартиру жидкость, от которой уснул папа, когда ему делали операцию. Я от неё захрапел. Кыш тоже. И его, спящего, унесли в машину, и машина стрелой вылетела из нашего двора.
   Я рассказал о таком подозрении Снежке. Она слушала раскрыв рот, и под конец сказала:
   – Ой как интересно! Рассказывай, что было дальше!
   – Потом я проснулся, и всё, – сказал я. – И ничего интересного в этом нет…
   Наконец мы подошли к дому, в котором раньше жил Кыш.
   – У тебя нос красный от рёва и глаза мокрые. Вытри их, – сказала Снежка, когда мы поднимались по лестнице…
   Ступенька за ступенькой. Вот та самая дверь… Звонок не работал.
   Я постучал и, приложив ухо к двери, молил про себя: «Ну, залай! Залай, мой Кыш! И мы тебя спасём!» Но в квартире не было слышно ни лая, ни шагов, ни звука! Мёртвая пустота. Тогда я изо всей силы забарабанил кулаками по двери. На мой стук из соседней квартиры выглянула старушка.
   – Ушли они. Не барабань, – сказала она. – Бумагу небось собираете? Бумаги тоже нет.
   – А он собаку сегодня не приводил домой? – спросил я и подумал, что, наверно, спрашивать нужно было не так.
   – Собаки с неделю уже здесь нет. И слава богу. Цельные дни визжала. Покоя не было.
   Старушка захлопнула дверь.
   – Что же делать? – спросил я совсем убито.
   Ведь я думал, что мы со Снежкой придём, увидим Кыша, отругаем хозяина и приведём милицию, если он не отдаст щенка. А всё получилось иначе. А может, он и не заходил домой после кражи? Прямо отправился на Птичий рынок и продал Кыша ещё раз?
   – Пойдём к твоей маме, – предложила Снежка.
   – Нет! Всё неправильно! Бежим ко мне! – сказал я.

45

   Нужно было действовать. Времени прошло ещё совсем мало. Дома я сразу позвонил по ноль-два в милицию и, когда меня соединили с дежурным нашего отделения, я сказал:
   – Здравствуйте! Обокрали нашу квартиру! Приезжайте быстрей!
   – Адрес? – спросил дежурный.
   Я дал адрес.
   – Что украли?
   – Всё самое ценное, – сказал я и всхлипнул. – Я спал, а они открыли дверь и украли. Приезжайте быстрей!
   Снежка стояла рядом и болела за меня, кусая губы.
   Дежурный ничего не стал переспрашивать, и минут через семь к нашему дому подъехала машина.
   Мы со Снежкой с балкона закричали:
   – Сюда! Сюда! – и побежали открывать дверь.
   Первым из лифта вышел человек в синем плаще. Руки он держал в карманах. А за ним, к нашему удивлению, показался молодой парень с ищейкой, как две капли воды похожей на Геру.
   Мы все зашли в нашу квартиру.
   – А наган у вас есть? – первым делом спросила Снежка.
   – Всё есть, – сказал человек в синем плаще, вынув руки из карманов. – И наган есть, и пулемёт.
   Он начал рассматривать дверной замок и расспрашивать меня, но я вдруг опять разревелся и ничего не мог рассказать толком.
   За меня это сделала Снежка.
   – А ещё что украли? – спросил человек в синем плаще.
   – Вроде больше ничего, – сказал я. – И так достаточно.
   – Крепко ты спал. Всю мебель могли вынести!
   – Мебель не жалко. Обошлись бы без неё, – сказал я.
   – Ну, а, скажем, телевизор и холодильник если бы украли?
   – Тоже можно без них обойтись. Обходились же люди в пещерах без телевизора, а без собаки не могли. И мы без Кыша не можем.
   – Правильно говорит, – поддержал меня проводник ищейки. – Кто мне Рекс? Родной друг и брат!
   Рекс от его слов завилял хвостом, глаза у него радостно сверкнули, и я опять чуть не разревелся и объяснил:
   – Он меня, наверно, усыпил.
   Человек в синем плаще принюхался к воздуху в квартире и согласился со мной:
   – Да, да. Верно. Чувствую запах эфира. Не горюй. Такая доза лошадь бы свалила, не то что тебя. Кого ты подозреваешь?
   – Его бывшего хозяина. У которого мы Кыша купили.
   Я рассказал, как мы со Снежкой ходили к нему, но не застали дома.
   Проводник подвёл Рекса к матрасику. Рекс обнюхал его.
   – След! Учти, Рекс, не вещи ищешь, а своего ближайшего родственника. Похитили его.
   «Гар-р! – сказал Рекс. – Тут уж я сделаю всё, что смогу».
   Он рванулся от матрасика в коридор, всё обнюхал и потянул проводника в подъезд.
   «Неужели опять Рудик?» – подумал я.
   Но Рекс потоптался на площадке, понюхал перила лестницы и побежал вниз, задрав нос, как будто брал след не на земле, а в воздухе. Я тоже понюхал перила, но запаха Кыша не различил.
   – Видно, на руках унесли, – сказал проводник. Рекс на улице у подъезда заметался, заскулил, и мне стало ясно, что след Кыша пропал. Тут сто ищеек бессильны.
   Рекс после его слов взвизгнул и виновато взглянул на меня.
   «Не бойся! Раз я не взял след, то люди головой подумают и найдут твоего Кыша», – сказал своим взглядом Рекс.
   – Ладно. Ты давай держись. Не горюй! – успокоил меня человек в синем плаще. – Мы покумекаем с Грачёвым. В случае чего – позвоним. Опиши-ка портрет своего щенка.
   Я рассказал как мог. Он поговорил о чём-то с тётей Кланей, расспросил некоторых жильцов, сел вместе с Грачёвым и Рексом в машину, толпа расступилась, машина дала сигнал и уехала.
   Если бы не Снежка, мне снова показалось бы, что я очутился в мёртвой пустоте.
   Снежка меня успокаивала, рассказывала, как её бабушка во время войны потеряла карточки, по которым выдавали хлеб, и чуть не умерла от горя. Но один благородный человек повесил объявление в булочной, что нашёл карточки Соколовых, и вернул их бабушке. А бабушка от радости написала про это письмо на фронт дедушке и Снежкиному папе. Снежкин папа ответил, что его батальон шлёт тому благородному человеку боевой привет и обещает быстрей разбить фашистов, чтобы в булочных без карточек продавали чёрный и белый хлеб, бублики и сдобы. Так оно и было. Только Снежкин дедушка не вернулся с войны…
   Тут уж мне пришлось успокаивать всплакнувшую Снежку. Маме и папе я решил не звонить. Зачем расстраивать их на работе? Придут домой и всё узнают.

46

   В этот день они пришли домой вместе. Папа пожал Снежке руку и сказал, что очень рад с ней познакомиться. Потом он достал из портфеля свёрточек и протянул мне.
   Я развернул бумагу. В ней лежал тёмно-жёлтый, с бронзовыми кнопками ошейник и мягкий кожаный поводок.
   Новенький ошейник расплывался у меня перед глазами, но я, сжав зубы, старался не зареветь.
   – Алёша! Ты не заболел ли? – спросила мама. – Может, в школе что-нибудь натворил. А где Кыш?