Алейник Александр. Абрис

Наверное, он денег ждёт,
А дед ни капли не даёт.
 

36

 
Я ночью вспомнил дядю Капу:
На лодке плыли в те места,
Где рыбу можно с лодки лапать.
Он ботало и тра-та-та…
Услышав звуки рыбы, разом
Теряли цели, толк и разум.
Фонарь всё это освещал,
А он без роздыху таскал
Огромных карпов. Всё! Хана!
Мы плыли в лодке, полной рыбы.
Он опасался штрафа, ибо
Всё может быть… Скорей, волна,
Качай, неси нас от прудов,
Подальше от людских шагов.
 

37

 
Я, помнится, в ночное ездил
На лошадёнке. Я глядел
Вокруг, и Божье милосердье
Я чувствовал среди людей.
Я маленький, почти что птенчик,
Меня закутали по плечи,
Идёт мужик и еду я.
И вдруг я вижу как змея
При свете неба рот открыла,
Он – жах! – и дохлая змея.
И хохот громкий меж бабья:
История их рассмешила.
Сидели ночью вкруг костра
Под небом, полным серебра.
 

Четвёртая глава

1

 
Я вспоминаю – вот названье
Романа. Но куда же я?
Нет, Абрис – буковок собранье,
Что даст основу бытия.
А – это Александр Алейник.
С – Саша – да-а-алеко от тлена.
Довольно, и сейчас апрель —
Яснеет ум и жизнь и цель.
Глава закончена. Победы
Вы можете увидеть в ней,
А пораженья – где слабей,
Где поживей, вам лучше ведать
Чем прочитать, затем забыть,
Чтоб время сбагрить и убить.
 

2

 
Галин Сергеевна в очках,
Взгляд строгий, волосы седые,
Такую лучше бы в войсках,
В руках мозолистой России.
Ан нету – в школе, за столом.
Над партами, как грянул гром,
Пошла гроза, и шум, и треск.
И с неба молний свет и блеск.
Галин Сергеевна, я помню:
Из пионеров исключён
За мелочь: «Он виновен. Он!» —
Звон в голове, ка-ме-но-лом-ня.
Ну ладно, что там ворошить,
Мы живы, вам бы так прожить.
 

3

 
В гостях у Игоря: я ем
Картошку жареную с мясом.
Как вкусно! Божий рай! Эдем!
– Ещё? – Ещё. – Божественно? – Потрясно! —
Галин Сергеевна кладёт,
А Саша аккуратно жрёт
Всё, что положит на тарелку.
Над нами бабушка-сиделка.
Нам было очень хорошо.
Мы вышли: вечер, в небе звёзды.
На улице листвой берёзы
Шумят-поют, и дождь прошел.
Я шёл домой и помнил вечер,
Он Игорем очеловечен.
 

4

 
Компания вся собралась
У Миши Слугина в квартире.
Мы «Битлз» слушаем. – Вот класс! —
– Ох, хорошо! – Без облезира! —
В окошко солнце бьёт вовсю.
– Тебе побольше? – Нет, мусью. —
Так разговор и продолжался,
А «Битлз» впрямь разбушевался.
Потом, на перемене в школе,
Всё вспоминали мы о них,
Мы не смотрели на чувих,
О, господи, нужны нам что —
Их бесконечные да-да?
Уж лучше воля, господа.
 

5

 
Я знал о Мишкиных проделках,
О маме Миши, об отце,
Привезшем то, что станет века
Прекрасной вещью, о птенце —
Магнитофоне. Что ни скажешь,
В его крутую память ляжет.
Нажал на клавишу – поёт
Иль говорит. Он бытиё
В подобие былого крутит,
А ты – ты слушаешь его,
И говоришь себе: во-во!
Всё было правдою до жути,
А правда людям так нужна —
Понять до капельки, до дна.
 

6

 
Ты помнишь дедушку Бабая,
Который подметал наш двор,
И малые, два раздолбая,
Что лезли к деду… где тот вздор
Для головы, набитой крепко,
По самую крутую кепку,
Шалить над ним, дурить всегда?
Посмотришь в прошлое – беда…
Прошло то время золотое,
Когда гуляли мы с тобой,
Не жалко ли тебе – отбой —
Что мы живём в плену застоя,
Что время не остановить,
Течёт от дружбы, от любви.
 

7

 
В четвёртом классе прочитал
Трагедию Шекспира «Гамлет».
Братоубийство я узнал:
Юлит всё время, зубы скалит
Принц датский. Толковать нутром,
Но притворятся дураком!
Пока не узнаёт детали —
Конец! Они в нём распластались.
Тут и зарок братоубийства.
Он знает всё, и мщенье в нём:
Смерть матери, отца, кругом
Он видит подлое витийство.
Он мстит убийце, и хвала.
Как жаль его. Шекспир! Дела!
 

8

 
Он попрощался с королевой
И лёг под деревом поспать.
Заснул тут братик. Боги! Где вы?
Зачал историю клепать.
Он подошёл и, яд доставши,
Перекрестился. Братик старший
Тут отдаёт концы. Ура!
И пушки бьют et ceterá.
А Лёва? Надо тут подумать.
Нет, он не может, это факт.
Характер взбалмошный, чужак.
Ну что ему для остроума?
Достаточно его ума.
Ох, Господи, прости, эх-ма…
 

9

 
Откуда в нём жестокость зверя?
Он подл по-крупному. Он хитр.
Он братец – символ изувера,
Он высунется – и хи-хи…
Он держит против брата мазу,
Прибавит, если чует, газу.
Приятно жить и управлять,
Захочешь – и закабалять.
В семь лет я снял трусы с девчонки,
Пришёл домой и рассказал,
Он всё запомнил, сразу взял
Владычество, как листья коки
Я принял, родичам молчок.
Спроси – хихикнет: – Малый, чо?
 

10

 
Мне лет, наверно, восемь-девять.
Я прихожу домой с двора.
Лицо с царапиной. Брат в гневе.
Стук в рёбра. Началась игра.
Закончена, уходим. Дома
Смотрю в него как незнакомый.
Он Лёва? Правда, он мой брат?
Конечно, я ужасно рад!
Но как же это с ним, противным.
Что унижал меня сто раз.
Иль грянул новый, добрый час,
Когда не надо щепетильным
Мне быть? Не знаю, что сказать.
Не знаю. Надо бы узнать.
 

11

 
Девчонку звали Ниной, вместе
Ходили в школу восемь лет.
Забыли мы и о скелете —
Об этой жуткой срамоте
Проделки роковой моей.
Но Лёвочка, как скарабей,
Учёл и стал меня утюжить,
Так в доме нашем стало хуже
Мне одному, пока прошло
Пять лет. Он начал зубоскалить.
– Родители не заковали, —
В ответ ему сказал назло.
Он изменился, и в лице
Возникла мука о конце.
 

12

 
Примерно лет с шести, не ране,
Узнал всю правду про себя.
«Еврей», сказали мне цыгане,
Весь мир подлунный раздробя
На нации. Что быть евреем?
Цыганом? Русским? Мы чумеем,
Приняв как гадость странный вид.
Орать москаль! Иль Рома! Жид!
Жиды – от польского евреи,
Никак, ничто не против нас.
Орать хотите – в добрый час.
Название от суеверья.
Но плохо, если молодцы
Начнут реветь во все концы.
 

13

 
Я стал стесняться постоянства
Народа нашего, крови.
Что значит мировое братство?
Когда есть принцип – оторви
Любого в свете человека,
Кто не такой как ты. От века
Лежит на всех одна печать,
Что не по нам – то душу рвать.
Взывать к другим: «Возьмитесь, люди,
И бейте беспощадно их!
А то другие всех чувих,
Точняк, о братья, опаскудят!»
Ну что ж, такая маска зла —
Смотритесь лучше в зеркала.
 

14

 
Евреи, русские, татары
Учились в школе наравне,
И сын ты Клаши или Сары —
Всё было безразлично мне.
Я видел в школе тьму евреев
И помню, как от эмпиреев
Они терзали все подряд,
И если вспомнить целый ряд
Промашек, козней и терзаний
Над бедной радостью моей,
То надо до скончанья дней
Поставить кучу изваяний
Им, братьям, в сущности, моим,
Как памятники всем другим.
 

15

 
Я рисовал довольно гадко
На фоне всех учеников.
Пришлось, чтоб появилась гладкость,
В кружок тащиться сродников.
Я приходил, садился, утку
Я рисовал без промежутка,
Вставал и после уходил.
На троечку хватало сил,
Потраченных в плену гуаши,
Чтоб только передать процесс,
Что утка взмыла и тот лес,
Который был на промокашке,
Исчез навек, как серебро,
В помойное (в углу) ведро.
 

16

 
Позвольте, я повспоминаю
Давно минувшие дела.
Вот поликлиника. Я знаю,
И мама, врач, перебрала
Сопливых, с гриппом, пациентов,
И разных прочих элементов,
А Зоя, медсестра её,
Устала зверски, ё-моё!
Я говорю: – Послушай, мама!
Представь, что каждый человек
Принёс по пять копеек. Ввек
Нам не потратить. Ну, реклама
Бы вычла столько, сколь смогла,
Нам остальное отдала.
 

17

 
Я к Мише Слугину на дачу
Приехал летом. Помню я
Клубнику вкусную. В придачу
Для украшенья бытия
Он розы подарил. Я ехал
Домой и вспоминал со смехом
Его весёлого, себя,
О дне прошедшем с ним скорбя.
Вот дома я. Недолго думал:
Я розы сунул в кипяток.
Я пламенно желал, чтоб сок
Остался у меня, как сумма —
Изображение на века,
Хоть жизнь и вправду коротка.
 

18

 
Вода приобрела оттенок
Чего-то жёлтого, потом
Позеленела; много пенок.
Я чувствовал себя рабом
Воды. А после завоняло.
Я воду вылил, я провала
Почувствовал в самом себе,
На глупом собственном горбе.
А в пятом только вышел в люди,
Тогда я понял про себя:
Я человек такой – гребя,
Уж лучше мы поперечудим,
Поймём, что нужно от себя,
И дальше двинем, не скорбя.
 

19

 
Политика, и прежде Ленин,
Вошли в меня, как в воду луч,
Отвесно и без преломлений.
Что есть говно? Вопрос иглу
Воткнул в меня. Интеллигенты?
Позвольте, эти элементы
Наверно, лучшее, что есть.
Так что же Ленин, ваша честь?
Распоряжается так тупо
Интеллигенцией в стране.
Так что же говорят при мне
О происшествии так скупо…
Нет, что-то явно здесь не так,
А Ленин был большой дурак!
 

20

 
Приёмник стал учить меня,
И я усваивал уроки:
С семи часов, как только дня
Конец, я слушал все истоки
Событий в дорогой стране,
Но туго приходилось мне.
Но надо как-то разобраться.
Что надо делать? Право, братцы!
Услышать ночью с уст других
Невидимых, но, чёрт, правдивых,
Что ясны стройные мотивы,
Куда стремится на своих
Ногах – в широкое пространство
Без дорогого горлопанства.
 

21

 
Я годик только походил,
И утка вышла на бумаге
Довольно сносно. Я судил
Стремленье к прелести и влаге
Достаточной, и для меня
Четвёрка вышла как броня.
Я бросил это рисованье,
Переменились все желанья.
Я захотел на Божью волю
Из этой дорогой страны.
Я понимаю, рождены,
Но, Господи, я должен, что ли,
Сносить последние штаны
И помереть, не зная дней
В земле чужой, понадрывней?
 

22

 
Я был левей, чем Чурдалёв.
Он чувствовал себя прекрасно,
Не то что я. Он был не красным,
Но розовым до всех основ.
Но это нам не помешало
Дружить как прежде, было мало
Всего хорошего, дружны,
Хоть спорим, мы опять нежны
Друг к другу. Это отговорки
Того, что так волнует нас,
На нас двоих лежит страна —
Что делать? Глупы переборки
Меж нами. В сущности, одни
Мы проживаем наши дни.
 

23

 
Я ночью беспрерывно слушал
Свободу. После, в школе, днём,
Я отсыпался, бил баклуши,
Я не хотел здесь быть грибом.
С доски жужжали понемножку…
Мне всё равно, под волей Божьей
Я стал о Западе мечтать,
И всё равно, что отмечать
В журнале классном в пятом классе.
Я спал почти что весь урок,
Я был главою лежебок,
Я дрыхал ради прибамбасов,
И все отстали от меня,
Ничто во мне не изменя.
 

24

 
Зима. Я прихожу из школы,
А Лёва, брат мой, говорит
Под пенье новой радиолы,
Что есть билет: он примирит
Нас с Сашей. Мне даёт билетик.
На пятьдесят рублей! (Балетик
Сейчас исполню для него).
– Какие книжки взять? – Всего!
Я еду в книжный магазин
На площадь Горького в трамвае,
Я сам по совести желаю
Книг нахватать совсем один.
Там будет то, что можно взять,
Об этом можно помечтать.
 

25

 
Я еду на трамвае в город.
Река в снегу, и снег блестит
В окно трамвая. Еду. Скоро
Я книг куплю. Я кондуит
Для брата поспешил придумать…
В окно трамвайное я дуну —
Оттает маленький экран.
Вот мост. Гони, мой шарабан!
Вхожу, копаюсь долго в книгах.
Набрал порядочную дрянь…
Что делать, ты по полкам глянь —
И барахло – увидишь фигу.
Стою пред кассой. – Вот билет. —
Ах, батюшки! Я шпигалет?
 

26

 
Пошли разборки. Я смотрел
И думал, почему мой Лёва,
Взял ножницы, меня посмел…
Из-за него влипаю снова.
Оправдываюсь и молчу.
Ой, мама! Я домой хочу.
Директор в гневе на меня.
На улице, и вечер дня
Ведёт меня опять к трамваю…
Сажусь и еду, стук колёс.
С холма съезжаю я на мост.
Поосторожней с ним, я знаю.
Пришёл домой, опять я с ним.
Он скалится, невозмутим.
 

27

 
А Лёва разыскал плакат,
Откуда вырезал билетик,
И дал его. Ведь он же брат.
Наверно, он и не заметит.
А брат его, конечно, я.
Я сунулся. Одна семья.
Приехал, книги-книги-книги.
Ан, нет. Попался! Здесь не Рига.
Здесь Горький! Мальчик, ай-яй-яй.
Кого ты обмануть желаешь?
Милицию ты здесь не знаешь?
Милиция придёт, гуд бай.
И дальше в том же духе прочат
Мне будущее – гвалт и склочья.
 

28

 
Я восхищался: как он, Игорь,
Рисует. Я когда бывал
В их доме, я, как забулдыга,
В себя понятия впивал
О Грине, Лермонтове, прочем,
О том, что он по правде хочет,
Всё перед зрением моим,
Его наитьем преблагим.
Я помню, как вдвоём балдели
Мы, развлекая музыкантш,
Когда, концерт увидев наш,
Они смеялись и шумели
Из окон… Был последний шанс
Что девушки оценят нас.
 

29

 
Вот папа, маленький ребёнок,
Живущий очень высоко.
Вот мать его встаёт, спросонок
Выходит вниз за молоком.
Вот маленький Аркаша ищет
Коробку, смотрит – и глазища
Находят сразу же её,
Он мальчика кладёт в неё.
Толкает он в проём оконный
Младенца, входит мама в дверь,
Бросается к окну. Теперь
Все живы, разговор салонный.
Мне рассказали всё сейчас.
О, господи! Каюк! Атас!!
 

30

 
«Не образумлюсь, виноват»,
Так папа начинает чтенье.
В гостях у Зюзика. Глядят
На папу. На лице волненье
У папы. Он читает, дрожь
Меня знобит, он так хорош.
Кац Алик, сын, сидит и смотрит
На папу, словно при осмотре.
А дядя Зюзя – он поник.
У папы на глазах слезинки.
Я лучше не видал картинки,
Чем папа. Скромный проводник
Для Алика и дяди Зюзи,
Удары дорогие в блюзе.
 

31

 
АК, мой троюродный брат,
Жил близ вокзала. Остановка
Трамвая, домик. «Очень рад!»
Вхожу в квартиру. Обстановка
Шикарна. Дядя Зюзя здесь.
«Соломка», павшая с небес.
Обед роскошен, как всегда,
И с газом (вонь) одна вода.
А после мы идём в кино,
Недалеко, тут повернуть.
Сидим и смотрим, и моргнуть,
Когда он тихо скажет: «Но».
В ковбойском фильме за углом,
Где некогда стоял их дом.
 

32

 
О дяде Изе: он повоевал,
Рассказывал, что на войне, однажды,
Он мылся в бане – карнавал
Мытьё такое с женщинами! Дважды
Был ранен, но остался жив
И, планки быстро прикрутив,
Пришёл и поступил в юристы,
Закончил всё и был басистым,
И встретил молодую Суламифь,
Женился, двое мальчиков, работа,
Не отпускало чувство фронта,
И тут пошёл корабль на риф.
Он заболел – кишечник, рак,
Без ха-ха-ха, без всяких врак.
 

33

 
О, дядя Изя умирал
В квартире осенью, я слышал,
Как он через окно кричал.
Дыханья нет, потом подышит,
И снова шум, истошный крик,
Молчанье, новый маховик
Качнулся, тишь, и новый звук
Обрушит словно новых мук
На вас, конец и тишина,
Минута полная, и взрыв,
Таинственный глухой надрыв,
И дальше снова задана
Программа Алику и мне,
Мы слышим звуки в беготне.
 

34

 
Немного откручу назад
Я ленту памяти об Изе,
Вы знаете, что жизнь под зад
Даёт, что думать об эскизе?
Все родичи, знакомые его
Пришли к нему, ни одного
Которого не оказалось.
Собранье их тогда сказало,
Что дело плохо, но мы здесь,
Чтоб помогать жене и детям,
Давайте мы себе пометим,
Что Изя Кац сейчас в нужде.
Мы платим всю зарплату ей,
Пока не вырастим детей.
 

35

 
Вы можете здесь удивляться
И что угодно говорить,
Пожалуйста, глядите в святцы,
Но люди поклялись платить.
У Суламифь была опека —
Носили деньги человеку,
Что ж, в доме денег ни копья,
Понятно всё, семья, друзья.
Как будто из станкозавода
Всё доставляли ей домой,
Как в море каждый день прибой
Платили каждый месяц – годы.
А Лазарь, тот, что старший сын,
Теперь в Израиле, аминь.
 

36

 
Да, если помните жену,
Суламу, то попозже в Горьком
Смерть призвала её одну,
Мир праху, всё по договору.
Она у ней позабрала,
Оставив лёгкие дела.
Ходила по пятам, следила
Пока не чавкнула могила,
Пока не грянул с неба хор,
Смежились сразу тёмны вежды,
И прах унёс её надежды
На малость малую, забор
Закрылся, бездна наступила,
К теням она пошла, спустилась.
 

37

 
Я помню, как на снимках Лазарь
Всё улыбается, гляди.
Ни одного не помню раза,
Чтоб он кому-то досадил.
Он возрастом был равен Лёве,
Но разве близок? Он в основе
Диаметрально был другой.
А Лёва? Фигушки, постой.
Ведь Лазарь был прекрасным братом
Для Алика. Он был своим.
Он Аликом всегда любим,
Не то что с нами, кончишь патом,
Когда захочешь сделать ход,
Ан глядь – и кончился завод.
 

Пятая глава

1

 
А дед любил меня и Лёву,
Не понимая, что неправ,
Мы оба были, две подковы,
Источником его забав.
Не видел разницы меж нами.
Один – хорош, другой – во сраме.
Ему всё было всё равно,
Хоть спичку кинь, а хоть бревно.
Ну, мальчики шалят, играют,
Повздорили, пройдёт в момент.
Он действовал как резидент,
А мальчики всё залипают,
Пока он любит, нежит нас;
Огонь приязни не погас.
 

2

 
Мы в пятом классе. С Чудалёвым
Я еду в город. Мы сошли,
Направились по зову зова
В Дом Пионеров. Надо ли
Рассказывать, как мы разделись?
Прошли наверх и в зале сели.
Мы стали слушать и смотреть,
Потом я начал так скорбеть
Над трупом Б. Л. Пастернака,
Что встал вступиться за него.
Молчанье. Дяди: «Что? Чего?»
И. Чурдалёв ведёрко шлака
Засыпал на больших дядей.
Оделись в холод площадей.
 

3

 
Литературой я увлёкся,
Но, слава богу, не один,
Я в ней, как многие, толокся,
Не зная множества пружин,
Что двигают литературу.
Я думал, что от синекуры
Зависит собственный успех,
Печаль, волненье или смех.
Но было нечто, что не знал я —
Тоска глубокая, когда
До слёз доводит, господа,
Масштаб страданий планетарный,
Когда бессмысленно ловить.
О, Господи, скажи – как жить?
 

4

 
Но каждый для себя решает
Дорогу собственных удач,
Туда беспамятно шагает,
Звучнее протрубил трубач.
Ты звук таинственный услышал,
И топаешь без передышки
Навстречу собственной судьбе,
Не зная, сколько же тебе
Пройти останется по миру
Под звук, что мучает тебя,
То ненавидя, то любя,
С тобой играя, как секиру
Взнесёт и жахнет. О, мой Бог,
Не будь Ты с назначением строг.
 

5

 
Она сама в меня входила,
Как в масло входит острый нож:
Ступаешь в воду – сгустки ила,
Пригож ты или непригож,
Вдруг обволакивает ногу,
Ты чувствуешь, что ты пролога
Не знаешь, но ты должен знать,
Ты учишься, себя понять
Невыносимо, но ты к цели
Идёшь, не ведая преград.
Ах, батюшки! Ты будешь рад,
Подумаешь – не ослабели
Те путы меж тобой и ей,
Уйдёшь – и будет ей больней.
 

6

 
Явился предо мной учитель
По рисованию. Вошёл,
Представился. Большой блюститель
Рисунка. Всякий произвол
Он бесконечно ненавидит,
Как будто кто его обидит,
Фамилия его странна —
Он Мяконький! И, вот те на,
Заика! Николай Фомич, он квёлый,
Морщины на щеках. Он сух,
Он начинает, и тот дух,
Что свойственен ему, весёлый.
Он говорит о новизне,
Что так понятно вам и мне.
 

7

 
Е-сё один великий перл,
Чем начинал урок наш гений,
Брал карандаш, кто бой, кто гёрл —
Все падали. Он бог падений.
 
 
«Николаю Фомичу
В ж*пу вставили свечу.
Ты гори-гори, свеча
Николая Фомича».
 
 
Ну, детские стишки, пустяк
По милому сравненью с чудом,
И больше я, клянусь, не буду
В дальнейшем делать просто так.
 
 
Но, право, мне до слёз смешно,
Хоть было это так давно.
 

8

 
Мы с Игорьком безбожно прогуляли
Урок труда, сказали нам:
– Трудиться! – что ж, мы повздыхали
И вышли. Двор. Без всяких драм
Подходим к двери, и закрыто!
Стучим. Напрасно. Мы забыты.
Тогда от двери отхожу,
Разбег… Я ногу ублажу!
Нога в двери! Дверь проломилась!
Разбег – и Игорь Чурдалёв
Близёхонько. И тут же лбов
Ведут (директор школы!). Милость
Никак не проявляет к нам.
Назавтра педсовет, бедлам.
 

9

 
На педсовете нас решили
Из школы срочно исключить.
Стоим пред ними: или-или?
Тут начинает всех бесить
Учительница Мин Арона,
Она, как адская горгона,
Кричит на нас, колотит стул,
Вопит то хлыщ, то караул;
Вбивали гвозди ей под зад,
Садится – стул, как подлый гад,
Разваливается… крышка гроба
Так вскочит в полночь. Хохот спас.
Мы в школе! Смех-спаситель нас.
 

10

 
Асимов Коля на неделю
Пришёл, побыл и улетел.
Стонали школьные приделы
От прошлых нехороших дел.
Во-первых, был он весь в наколках —
Тюрьма далёкая и зол как
На вас, на всех, на целый свет —
В тьмутаракань на много лет.
Он посидел и бритвой срезал
У девочки, что впереди,
Одежду – платье – навредил.
Он чёткого, пардон, диеза
Для школы так не увидал,
День кончился и он пропал.
 

11

 
Брунова Таня всё ходила
За мной, пока однажды я
Ей не сказал: «Да что ж ты вбила!»
Потом досталось мне: сия
Оценка Танечки Бруновой
Была неправильной. Я снова
Прошу прощенья, что я так
Сказал. Какой я был дурак!
Она была красивой, стройной
Блондинкой с розовым лицом.
Я был бы рад её рабом
В пределах жизни беспокойной
Подать, что только нужно ей.
Бей, барабан, покруче бей!
 

12

 
Явился третий друг нежданно.
Он рыжий, и лицо его
Сначала показалось странным.
Я чувствовал, что есть родство
Меж нами, дружба сохранится,
Она, как отчая землица,
Продержит нас сто тысяч дней,
Мы сделаемся всех умней.
Друг, Юра Смолин, был угрюмей,
Чем я, черта угрюмая его
Был коммунизм – всё ничего,
Ведь это не мешало думам
Моим над правдою времён,
А коммунизм отвергнет он.
 

13

 
Я летом шестьдесят шестого
Пошёл на пляж, где встретил их,
Генашу Шнейдера и Вову,
Дружков по классу и моих
Картёжников. Играли в карты
У Динерштейна Вовы в хате.
Расположились на втором,
Допрежь из школы мы бегом
(Здесь метров сто) вбежали в двери,
Расположились, чай, тепло.
Колода карт – и повело:
«Что? Преферанс?» На сём примере
Поймёте, как летели дни.
Я что, объелся белены?
 

14

 
Так вот, поспорил я на пляже,
Что мигом зацеплю одну
Девчонку. Мне сказали: «Лажа!»
Поплыл, и я уже в плену
У Карауловой. Мы вышли
На берег и, наверно, свыше,
Увидел Боже, что меня,
Фигуркою оледеня.
Творец смотрел на нашу землю,
На мальчика во цвете лет,
О, Господи, твой суд приемлю.
Смотри и смейся надо мной,
Девчонка – дрянь, а я больной.
 

15

 
Увлёкся я, но не влюбился.
Гуляли вместе. Я сидел
С ней в планетарии, резвился,
Поскольку был большой пробел
С девицами. Я целовался,
Дичайшей спесью наливался
От Люськи, но всему цена —
Мне опротивела она.
Умишка плоский, только губы
Влекли меня, по правде, к ней,
А остальное мне, ей-ей —
Казалось скучным, мелким, грубым.
Но Караулова в меня
Вцепилась, будущим маня.
 

16