Страница:
Алисса Муссо-Нова
Хер Сон
©Алисса Муссо-Нова (З. Чернакова), 2009
©ООО «Издательство АСТ», 2010
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
©ООО «Издательство АСТ», 2010
Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
Хер Сон
История с географией
Геоэтнография и топонимика
А вы, небось, думали – отчего это море Черное есть, и Красное есть, а вот Голубого нету, и Зеленого тоже? А все очень просто объясняется: потому что зеленых человечков нету и голубых… впрочем, голубые, конечно же, есть, но только мужчины преимущественно… народом это никак не назовешь, у народа много разных особей: дамочки всяческие аппетитные, юноши дерзкие, детишки озорные, мужи достойные, и красотки молодые, да и почтенные господа обоего полу тоже имеются.
И так в каждом народе, в каждой расе. А расы-то у нас какие в хозяйстве: Белая, Черная, Красная, Желтая. Соответственно им и моря подобраны: Белое, Черное, Красное, Желтое.
А зеленых человечков нету – стало быть, и моря Зеленого – тоже нету. У нас без глупостей!
И так в каждом народе, в каждой расе. А расы-то у нас какие в хозяйстве: Белая, Черная, Красная, Желтая. Соответственно им и моря подобраны: Белое, Черное, Красное, Желтое.
А зеленых человечков нету – стало быть, и моря Зеленого – тоже нету. У нас без глупостей!
Хер Сон
Вас беспокоит бессонница?
Город, где живет бессонница, – ХЕРСОН.
Вот берете свою кровать и перевозите ее из Херсона в… что там фантазия подсказывает? – допустим, в ТИХО-рецк, или город Подушкин, или – (На-Худой-Конец) – в СОНаторий! И под звуки СОНаты, в СОНме отдыхающих, в пижамке фаСОННОЙ, со СПИчками в кармашке, и набором хромоСОНм в организме, и январь переделать в СОНтябрь, и коньяк в СОНЬяк… Хы!
Город, где живет бессонница, – ХЕРСОН.
Вот берете свою кровать и перевозите ее из Херсона в… что там фантазия подсказывает? – допустим, в ТИХО-рецк, или город Подушкин, или – (На-Худой-Конец) – в СОНаторий! И под звуки СОНаты, в СОНме отдыхающих, в пижамке фаСОННОЙ, со СПИчками в кармашке, и набором хромоСОНм в организме, и январь переделать в СОНтябрь, и коньяк в СОНЬяк… Хы!
Ну, и стих, как водится:
Хватит мне лепить бессона —
уезжаю из Хер-сона,
Уезжаю сладко спать,
Увожу с собой кровать,
Дрыг ножонкой у дверей —
Прыг в пижамку поскорей —
Здравствуй, дяденька Морфей,
СОНьяку ты мне налей!
Уфа!!!
История такая в глазах разворачивается. В древности, когда возникал только город, основатель его послал царю ликующее письмо: ЦАРЬ-БАТЮШКА, ТЕЛЕГРАФИРУЮ: ЕСТЬ ГОРОД НОВЫЙ В ТВОЕМ ЦАРСТВЕ!!! УРА!!!
Но поскольку не знал тот боярин точно, как правильно Р пишется, то есть, в какую сторону кругляшечку загнуть надобно, то написал на всякий случай в обе стороны, авось как-нито правильно получится!
И получилось УФА!!!
Так царю это начертание понравилось, что велел он прежнюю букву Ф отменить – которая кружком перечеркнутым по горизонтали изображалась, так вот с тех пор Ф и пишется и УФА называется.
Но поскольку не знал тот боярин точно, как правильно Р пишется, то есть, в какую сторону кругляшечку загнуть надобно, то написал на всякий случай в обе стороны, авось как-нито правильно получится!
И получилось УФА!!!
Так царю это начертание понравилось, что велел он прежнюю букву Ф отменить – которая кружком перечеркнутым по горизонтали изображалась, так вот с тех пор Ф и пишется и УФА называется.
Ленинград
Ленинград – теперь нет такого города. А раньше был, но до этого опять не было. Город вообще-то царь Петр построил и своим именем назвал по справедливости. Но потом революционным матросам тоже захотелось есть ананасы и рябчиков жуй! И они стали город делить с передовыми рабочими и сознательными крестьянами. А чтоб правильно поделить, у них Ленин был. Он наверху, на броневике высоко сидел, далеко глядел, все видел, все слышал, и что не так, сразу пушечку броневичковую в неправильную сторону разворачивал.
И был у него товарищ по партии, очень ехидный – Сталин. У Сталина были усы и черный глаз. Не любил он Ленина, но против пушечки-броневичка усы слабоватый аргумент, а вот черный глаз – это как им посмотреть. И посмотрел Сталин на Ленина плохо, и сглазил его черным глазом, и Ленин заболел. Лежит, болеет, морс клюквенный пьет.
Приходит к нему вредина-Сталин и говорит: «Мы с Партией решили, когда ты наболеешься и умрешь, мы Петербург твоим именем назовем – Ленинград будет».
А Ленин картавил изрядно, и вот он картаво так переспрашивает: «Как, батенька, – Ленин`гад?»
– Конечно гад! – говорит ехидно Сталин.
– Не гад, а Ленин`гад! – закричал Ленин и расстроился совсем и умер. Народ, конечно, сразу сочинил стих:
Злобный Сталин еще долго хихикал в прокуренные усы, но его самого потом за вредность сначала положили к Ленину в Мавзолей, а потом вообще закопали под забором, хоть и под кремлевским.
А Ленинград побыл еще Ленинградом сколько-несколько лет, и когда великий русский скульптор Церетели около конфетной фабрики в Москве-реке памятник Петру с железной трубой в руке поставил, то опять город на Неве стал Петербургом. Такова историческая логика, а логопед вовремя – это наше все!
И был у него товарищ по партии, очень ехидный – Сталин. У Сталина были усы и черный глаз. Не любил он Ленина, но против пушечки-броневичка усы слабоватый аргумент, а вот черный глаз – это как им посмотреть. И посмотрел Сталин на Ленина плохо, и сглазил его черным глазом, и Ленин заболел. Лежит, болеет, морс клюквенный пьет.
Приходит к нему вредина-Сталин и говорит: «Мы с Партией решили, когда ты наболеешься и умрешь, мы Петербург твоим именем назовем – Ленинград будет».
А Ленин картавил изрядно, и вот он картаво так переспрашивает: «Как, батенька, – Ленин`гад?»
– Конечно гад! – говорит ехидно Сталин.
– Не гад, а Ленин`гад! – закричал Ленин и расстроился совсем и умер. Народ, конечно, сразу сочинил стих:
И на следующий день Петербург переименовали в Ленинград.
Камень на камень,
Кирпич на кирпич,
Умер наш Ленин,
Владимир Ильич.
Злобный Сталин еще долго хихикал в прокуренные усы, но его самого потом за вредность сначала положили к Ленину в Мавзолей, а потом вообще закопали под забором, хоть и под кремлевским.
А Ленинград побыл еще Ленинградом сколько-несколько лет, и когда великий русский скульптор Церетели около конфетной фабрики в Москве-реке памятник Петру с железной трубой в руке поставил, то опять город на Неве стал Петербургом. Такова историческая логика, а логопед вовремя – это наше все!
Кемь. Пятигорск. Семипалатинск
Ихнего брата-историка послушать – так не история, а матерные частушки получаются!
Вы историю название города Кемь слыхали? Забудьте ее, потому как враки! На самом деле вот все как было.
Очень Царь любил в гости ездить. А чтоб было, куда наведаться, он везде своих приятелей расселил.
В хороших местах аж по нескольку человек, чтоб у каждого погостевать, да в приятном месте побольше погостевать да полакомиться: у одного чудо как хорошо хозяйка рыжики солит, у другого зелена вина попиваем вкусного, у третьего – жена затейница, озорная да игривая, у других еще какие забавы водились.
Вот сидит как-то наш Царь, да на карту глядит, радуется – друзей-приятелей много, и все в гости зовут. Радуется Царь-батюшка, предвкушает веселье, выбирает местечко позаманчивее. Да все места хороши, везде приятелей полным-полно!
Решил он сосчитать, сколько в каждом месте у него верных друзей, да прямо на карте и писать начал: на Кавказе пятеро. И граф Орлов. Так и начертал: ПЯТЬ и Г.ОР.
Чаще всего по семеро было везде, чтоб ровно неделю гостевать. Вот и в том месте, что нынче Кемь называется, тоже семеро вассалов было. Так и запишем: Семь. Да ведь здесь и живет разлюбезная наша затейница Екатерина Матвеевна, всемирно известная жена капитана Сухова!
И Царь заторопился в гости. А на карте запись царская осталась: «к Е. М..!» (то есть, быстро и немедленно к Екатерине Матвеевне едем!)
Ну, и как водится, царские записки в штаб попали. А в штабе писарь молоденький, с царскими замашками да привычками карту чиркать незнакомый, принял царские каракули за корректуру, и внес поправку в государственную карту. И там, где было написано СЕМЬ, а перед словом восклицательный знак стоял, вот так: «!СЕМЬ», этот писарь как букву «К» написал. Вот и получилось не СЕМЬ, а КЕМЬ. Это потом уже охальники штабные анекдот придумали матерный, да вот его теперь рассказывают все кому не лень.
Тогда же и ПЯТЬ и Г.ОР. Пятигорском переименовался, и Семипалатинск получился из «Семь ПАЛЯТ!» – так Царь обозначил, что здесь семеро приятелей живут, да еще и фейерверки умеют изрядно устраивать.
Вообще многие венценосные особы в топонимике прославились. Императрица путешествующая тоже после себя оставила массу историй географических, но у нее все больше плотские утехи прослеживаются: где помылась – там Чистенькое, где пообедала там Вкусненькое. Известно дело дам ское – у них телеса нежные и к заботе требовательные!
Вы историю название города Кемь слыхали? Забудьте ее, потому как враки! На самом деле вот все как было.
Очень Царь любил в гости ездить. А чтоб было, куда наведаться, он везде своих приятелей расселил.
В хороших местах аж по нескольку человек, чтоб у каждого погостевать, да в приятном месте побольше погостевать да полакомиться: у одного чудо как хорошо хозяйка рыжики солит, у другого зелена вина попиваем вкусного, у третьего – жена затейница, озорная да игривая, у других еще какие забавы водились.
Вот сидит как-то наш Царь, да на карту глядит, радуется – друзей-приятелей много, и все в гости зовут. Радуется Царь-батюшка, предвкушает веселье, выбирает местечко позаманчивее. Да все места хороши, везде приятелей полным-полно!
Решил он сосчитать, сколько в каждом месте у него верных друзей, да прямо на карте и писать начал: на Кавказе пятеро. И граф Орлов. Так и начертал: ПЯТЬ и Г.ОР.
Чаще всего по семеро было везде, чтоб ровно неделю гостевать. Вот и в том месте, что нынче Кемь называется, тоже семеро вассалов было. Так и запишем: Семь. Да ведь здесь и живет разлюбезная наша затейница Екатерина Матвеевна, всемирно известная жена капитана Сухова!
И Царь заторопился в гости. А на карте запись царская осталась: «к Е. М..!» (то есть, быстро и немедленно к Екатерине Матвеевне едем!)
Ну, и как водится, царские записки в штаб попали. А в штабе писарь молоденький, с царскими замашками да привычками карту чиркать незнакомый, принял царские каракули за корректуру, и внес поправку в государственную карту. И там, где было написано СЕМЬ, а перед словом восклицательный знак стоял, вот так: «!СЕМЬ», этот писарь как букву «К» написал. Вот и получилось не СЕМЬ, а КЕМЬ. Это потом уже охальники штабные анекдот придумали матерный, да вот его теперь рассказывают все кому не лень.
Тогда же и ПЯТЬ и Г.ОР. Пятигорском переименовался, и Семипалатинск получился из «Семь ПАЛЯТ!» – так Царь обозначил, что здесь семеро приятелей живут, да еще и фейерверки умеют изрядно устраивать.
Вообще многие венценосные особы в топонимике прославились. Императрица путешествующая тоже после себя оставила массу историй географических, но у нее все больше плотские утехи прослеживаются: где помылась – там Чистенькое, где пообедала там Вкусненькое. Известно дело дам ское – у них телеса нежные и к заботе требовательные!
Самара
Самара – древний город. Он существовал еще задолго до того, как человек летать на самолете научился. Даже до того еще, как этот самолет придумали. Стоял себе город на берегу Волги и назывался совершенно непринужденно и простенько – Кукуйбышев. А потом братья Райты самолет придумали, и полетел человек в небесах, аки птица, целых 36 метров пролетел! Сами Райты самолет в небо поднять не умели, но в земле русской случился знаменитый летчик Валерий Чкалов, который взялся их детище в воздух поднять и братьев Райтов по России с ветерком прокатить. И была у летчика Чкалова харизма. Это означало, что он обаятельный был, и влюблялись в него все девушки с первого взгляда, а всем остальным он просто так нравился.
Вот прилетели Райты с Чкаловым в Кукуйбышев как-то раз и приземлились на площади около вокзала. И сразу, конечно, митинг начался. Как вышел Чкалов на трибуну, так сразу все девушки от счастья в обморок упали. Только одна задержалась – самая ученая. Она историю Древнего Египта как «наша Таня громко плачет» знала, она у нее даже от зубов отскакивала! Сверкнула ученая девушка очками и зубами и осведомилась у Чкалова: «Вы, наверное, Ра?»
А Чкалов обиделся, что она не в обмороке, и говорит ей: «Сама Ра!» и ушел с трибуны. И сел в самолет и улетел, махнув серебряным толпе крылом. И оттого, что у него харизма, слова его увековечивали везде, кто как мог. И в Кукуйбышеве тоже так порешили: раз Чкалов крикнул «Сама-ра!», то так город надо назвать, чтоб все знали!
А девушка – да что взять с девушки-то? Она, конечно, с тех пор покой потеряла, и все песню поет тонким голосом, ну, вы знаете: «Ой, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокойте вы меня», да все в небо глядит. Харизма – штука мощная, против нее не попрешь!
Вот прилетели Райты с Чкаловым в Кукуйбышев как-то раз и приземлились на площади около вокзала. И сразу, конечно, митинг начался. Как вышел Чкалов на трибуну, так сразу все девушки от счастья в обморок упали. Только одна задержалась – самая ученая. Она историю Древнего Египта как «наша Таня громко плачет» знала, она у нее даже от зубов отскакивала! Сверкнула ученая девушка очками и зубами и осведомилась у Чкалова: «Вы, наверное, Ра?»
А Чкалов обиделся, что она не в обмороке, и говорит ей: «Сама Ра!» и ушел с трибуны. И сел в самолет и улетел, махнув серебряным толпе крылом. И оттого, что у него харизма, слова его увековечивали везде, кто как мог. И в Кукуйбышеве тоже так порешили: раз Чкалов крикнул «Сама-ра!», то так город надо назвать, чтоб все знали!
А девушка – да что взять с девушки-то? Она, конечно, с тех пор покой потеряла, и все песню поет тонким голосом, ну, вы знаете: «Ой, Самара-городок, беспокойная я, беспокойная я, успокойте вы меня», да все в небо глядит. Харизма – штука мощная, против нее не попрешь!
Фрязино
Сидел как-то за самоваром великий полководец Иван Сусанин да поглядывал на пышную девицу Зину, которая хлопотала у стола, потчуя гостей. «Ишь ты, фря какая! – думал Иван Сусанин, покручивая ус, – надо бы на карте пометить, где она живет. Вот отведу поляков тут недалеко по делу, да и вернусь к ее роскошным туловищам», – мечтал Сусанин, рисуя на карте кружочек и выцарапывая гусиным пером аккуратные буковки: «Фря Зина».
Наутро ушел Сусанин с поляками в дремучий лес, да и не вернулся. А карта на столе лежать осталась – позабыл он ее, ну и заблудился, конечно.
Так и сгинул.
Карту нашли потом, и название поселения так и осталось «Фрязино». В губерниии Московской принято на «о» города обозначать – Хотьково, Монино, Павшино, вот и Фрязина во Фрязино превратилось.
Такова селяви: сплошная шершеляфамщина!
Наутро ушел Сусанин с поляками в дремучий лес, да и не вернулся. А карта на столе лежать осталась – позабыл он ее, ну и заблудился, конечно.
Так и сгинул.
Карту нашли потом, и название поселения так и осталось «Фрязино». В губерниии Московской принято на «о» города обозначать – Хотьково, Монино, Павшино, вот и Фрязина во Фрязино превратилось.
Такова селяви: сплошная шершеляфамщина!
Абрамцево
Есть прекрасный уголок на Валдайской возвышенности – он же знаменитая усадьба художников. Там и Савва Мамонтов гостевал, и Третьяков в свою коллекцию картинки присматривал. Да вы знаете – Абрамцево знаменитое. Почему Абрамцево – дык это история простая: художники картины свои хотели подороже продать, потому и рамы заказывали затейные, – с резьбой да позолотой.
Приезжают к ним Савва Мамонтов с Третьяковым и просят: «Продай, брат, нам картинку вот эту завалящую за три рубля».
А художник упирается: «Нет, господа хорошие, картина без рамы никуда! Обрамить надо! И не за три рубля, а за триста три я вам продам ее!»
«Вот ешкин кот! Лишь бы абрамить!» – в сердцах плевался знаменитый коллекционер Третьяков, не разобравшись в терминологии. Он решил, что это слово происходит от «Абрам», намекая на выгодные сделки, на которые все Абрамы большие доки.
«Поехали, друг мой, в Плес, ну их к бесам, этих абрамцевских!» – утешал приятеля добряк Савва Морозов, не успевший еще растратить свои миллионы на революционных матросов. – Там на Волге утес, диким мохом оброс – его как раз Левитан нарисовал намедни. Картинка маслом! И никаких Абрамов, разве что сам Левитан, да и тот – Исаак!»
А про художников что скажешь?
Это только в сказках художники нищие да голодные. Вот, например, художник Ярошенко, который прачек рисовал да нищих – он в Китай-городе, в Подкопаево домик имел крошечный – три этажа, да сад-палисад. Нижний этаж ресторация занимала, посереди сам жил в трехстах метрах, а верхний ярус студентам сдавал. Бедняга. У него и в Кисловодске именьице небольшое было – сейчас там его мемориальный музейчик небольшой трехэтажный имеется. Конечно, бедный, вон у царя целый громадный Зимний дворец – куда как больше московского да питерского домов ярошенсковских! А нищих он классно рисовал! Со смаком! Знал толк в бедняжечках!
Приезжают к ним Савва Мамонтов с Третьяковым и просят: «Продай, брат, нам картинку вот эту завалящую за три рубля».
А художник упирается: «Нет, господа хорошие, картина без рамы никуда! Обрамить надо! И не за три рубля, а за триста три я вам продам ее!»
«Вот ешкин кот! Лишь бы абрамить!» – в сердцах плевался знаменитый коллекционер Третьяков, не разобравшись в терминологии. Он решил, что это слово происходит от «Абрам», намекая на выгодные сделки, на которые все Абрамы большие доки.
«Поехали, друг мой, в Плес, ну их к бесам, этих абрамцевских!» – утешал приятеля добряк Савва Морозов, не успевший еще растратить свои миллионы на революционных матросов. – Там на Волге утес, диким мохом оброс – его как раз Левитан нарисовал намедни. Картинка маслом! И никаких Абрамов, разве что сам Левитан, да и тот – Исаак!»
А про художников что скажешь?
Это только в сказках художники нищие да голодные. Вот, например, художник Ярошенко, который прачек рисовал да нищих – он в Китай-городе, в Подкопаево домик имел крошечный – три этажа, да сад-палисад. Нижний этаж ресторация занимала, посереди сам жил в трехстах метрах, а верхний ярус студентам сдавал. Бедняга. У него и в Кисловодске именьице небольшое было – сейчас там его мемориальный музейчик небольшой трехэтажный имеется. Конечно, бедный, вон у царя целый громадный Зимний дворец – куда как больше московского да питерского домов ярошенсковских! А нищих он классно рисовал! Со смаком! Знал толк в бедняжечках!
Юная прекрасная девица улетает далеко-далеко
A ну и пусть! Ё! Пойду гулять тогда!
Надену толстовку и поскачу Толстовку так мягко облегающую все мои чресла и телеса, темно-синюю, уютную.
И буду скакать, как мячик, мягкий и теплый.
А сверху я накину некрасовку. Она будет развеваться за мной крылами, и я стану похожа на маленький розовый шквал – стремительная, легкая, летящая.
И сверху нацеплю непременно шаляпинку – для форса.
Как же без шаляпинки – ведь я кокетлива до безумия!
Буду глазками стрелять из-под шаляпинки. И лукаво улыбаться – веселый озорной ураган.
Может быть, добавить каштанку?
Наверное, это на Карлсона уже похоже:
«Юная прекрасная девица улетает далеко-далеко…»
Надену толстовку и поскачу Толстовку так мягко облегающую все мои чресла и телеса, темно-синюю, уютную.
И буду скакать, как мячик, мягкий и теплый.
А сверху я накину некрасовку. Она будет развеваться за мной крылами, и я стану похожа на маленький розовый шквал – стремительная, легкая, летящая.
И сверху нацеплю непременно шаляпинку – для форса.
Как же без шаляпинки – ведь я кокетлива до безумия!
Буду глазками стрелять из-под шаляпинки. И лукаво улыбаться – веселый озорной ураган.
Может быть, добавить каштанку?
Наверное, это на Карлсона уже похоже:
«Юная прекрасная девица улетает далеко-далеко…»
О моде
Я тут размышляла об абсурде – в метро. И доразмышлялась до того, что решила, что время надо рационально использовать – хоть и для абсурдов всяческих. А поскольку живописью в метро или пением-танцами, скажем, заниматься нет простору, то остается одно – слагать вирши. Хоть и абсурдные. Глянула в журнальчик, который листала соседка, а там – мама дорогая! – наш брат девушка – вооруженная от каблуков до зубов! Страничка моды такая вот. Но нам без разницы – из чего абсурд состряпать. И вот – пожалуйста! – абсурд на модную тему:))))))):
Теперь вот думаю: а если и впрямь кризис кончится?
Ходит дама с пистолетом,
ест чеснок и спит валетом,
то есть – пяткой к голове
прямо на сырой траве,
в голове у дамы – брямки,
и в ушах, и под панамкой,
а под мышкой – кобура!
кризис кончился —
УРА!
Царские замашки
Всю жизнь завидовала Петру Первому! Делал чувак венценосный, что хотел! Кораблики строил, дощечки всякие стругал, брадобреем прославился! И не думал – царское это дело или не царское. Потому что все, что царь делает, – это все царские дела! А размышлять о том, уместно ли молоток в руки взять и как на это посмотрит княгиня Марья Алексеевна – это как раз удел граждан, к царям отношения не имеющих. Вот и граф Толстой – величина! Пахать для развлечения – это круть! И я, и я, и я пахать! Ну, хоть в сантехника поиграть!
Граф белые ступни достал из шелковых
ботинок
и, панталоны кружевные засучив,
шагнул по борозде,
в лорнет разглядывая лошадь,
тягающую плуг,
и блики золотистые с лорнета
плясали в серебристой бороде…
Один пахал,
другой стругал струганком,
рубил рубанком, и пилил пилой
и строил корабли и города в болотах.
А мне – на многие дела охота
теснится в неуемной голове.
Вот хочется запеть, и голосом владея,
очаровать пространство звуками
с небес…
но я, ни капли не робея,
поддерживаю царский интерес!
Презрев сантехников в нечистой робе,
я на санузел свой нацелю взор
и, облачившись в крепжоржет-панбархат,
возьму ключ разводной, отвертку и топор
и постелив салфетки кружевные,
я отверну от пола унитаз,
от стенки кран, и все дверные ручки,
я топором, отверткой и сверлом —
всех победю!
И мой победный глас
Услышите, когда в восторге
узрею, как с шипением вода
льет из стены фонтаном огроменным
и исчезает в черную дыру!
Проснусь я поутру
С сознанием исполненного долга
И вслед соседи с нижних этажей
меня глазами долго-долго-долго
с почтением все станут провожать…
А я пойду пахать!
Карету, мне, карету!
Пойти что ль в шпалы нынче поиграть?
Да здравствует железная дорога —
Как дел на свете интересных много!
Не пришей Кобыле Хвост
Х орошее в Москве такси! Особенно такое, которое по телефону вызывается! Набираешь номерок заветный, и заклинание волшебное: «Сивка-Бурка – НаКолесахКонурка, встань передо мной, как лист перед травой!», и встаешь, как трава стоит. И тут же лист нарисовывается: фарами моргает, дверки приветливо распахивает и увозит тебя в любую даль. Некоторых в туманную, а некоторых в булочную. Но наш Семен Семенович в булочную даль на такси не ездил. Он иногда на работу позволял себе, и с работы тоже, и в ресторан с дамой, ну и из ресторана – это уже само собой, кто ж из ресторана на метро добирается? Это же весь кайф растеряешь, пока в подземельях мыкаться будешь.
А служил наш Семен Семенович в одной конторе, которая себя называла гордым словом «Вымпел». В названии, конечно, тайный смысл был сокрыт – ведь за вымпел принято бороться, награда как-никак, хоть от этой награды ничего, кроме почета и треугольной тряпочки, не получается. А Семен Семенычу от «Вымпела» толк был – труд его вознаграждался ежемесячно перечислением некоторой суммы на банковскую карточку, отчего Семен Семенович осознавал себя как «Homo acquiesce» – «человек обеспеченный». И все бы так и продолжалось, но пришел однажды в декабре к Семен Семенычу странный Кристмас, и принес он ему подарки, не менее странные, чем он сам.
Начнем с того, что Кристмас назвался Кризасом, и подарки не сложил аккуратно в красные коттоновые специально приготовленные заботливой женой носочки Семен Семеныча, а свалил их кучей в углу и, шаркая ногами, удалился без песен и улыбок, и даже стишок прочесть не попросил.
Подарки сбились в углу и скалили страшные зубы.
– Дареному подарку в зубы не смотрят! – кинул клич Семен Семеныч и ринулся разгребать свое дареное добро. Он выставлял подарки по одному на стол, и скоро здесь выстроилась целая шеренга. Оглядев приобретения, Семен Семеныч задумчиво поскреб щеку:
– М-дя…
И замолк. Было от чего зависнуть мозгом – это была полная кризисная подарочная обойма, все кризисные подарки в комплекте: увольнение по сокращению штатов, банковская задолженность, повышение цен, плюс бонус для постоянных клиентов – семейный кризис. А довеском ко всему сверху был приляпан и кризис среднего возраста!
Хотел Семен Семеныч заплакать-застенать, расцарапать свое лицо и, посыпав голову пеплом, уйти навсегда в «пир, мир и в добрыя люди», но царапать себя было жалко, а пепел невкусно вонял в пепельнице, и поэтому уход навсегда был временно отложен, ограничились лишь стенаниями.
Покопавшись в новоприобретенном добре (и зле) и обнаружив на столе среди подарков семейный кризис, ушла немедленно от Семен Семеныча жена, забрав домашний уют, и на ее место тут же прискакала Совесть. Разницы особой он не почувствовал: что одна зудела, что вторая зудит… Но первая хоть в щеку чмокала, еду готовила и ночью теплым мягким боком грела душу Семен Семеныча, а Совесть была чисто мачеха: одни претензии! Вот и сейчас голодное бурчание в животе заглушалось противным голосом Совести:
– …а недальновидный какой! Ведь другие все предусмотрели, и запасов назапасали, и даже сосед Петрович, уж на что оболтус, и тот предусмотрел, назапасался, фонды притырил…
Семен Семеныч пытался заглушить голос совести, но совесть пролезала и сквозь звуки телевизора, и даже сквозь песни Надежды Бабкиной. Совесть принялась уже грызть его за то, что он сидит сложа руки и ничего не делает:
– …Петрович-то уже подсуетился, пособие себе раздобыл, покровителей нашел, спонсоры к нему ездят…
Это был явный бред, потому что Петрович ничем таким не занимался, чтоб у него спонсоры бы объявились, но совесть это не смущало. Семен Семеныч попытался подумать о способах борьбы с кризисом, но ничего путного на ум не приходило.
Ум в голове молчал. Зато заговорил ум в животе:
– А что может прийти на ум, если там стол не накрыт, угощения нет, да в гости никого не приглашали?
Семен Семеныч услышал голос тела, подумал об угощении, тяжело вздохнул и пошел открывать – в дверь звонили.
– Привет, Семеныч! – на пороге стоял Петрович, краснел и переминался с ноги на ногу.
– Тебе чего? – обиделся Семен Семеныч на запасливого соседа.
– Дык чайком не угостишь ли? – робко поинтересовался Петрович.
– А что ж свой-то не пьешь? – удивился Семен Семенович. – Или бережешь?
– Какое там бережешь, кончился у меня чай! – загоревал Петрович. – Меня сократили, я теперь безработный и почти нищий…
– А припасы? – поинтересовался Семен Семеныч.
– У меня??? Да какие припасы? – удивился Петрович. – Ты ж меня знаешь…
Да, Семен Семеныч знал Петровича – Петрович был лоботряс изрядный, но малый добрый и сосед хороший.
И пошли они чай пить на кухню. Сидят, в чашки дуют, думы думают.
– Денег – кот наплакал, – пожаловался Семен Семеныч.
– А мой кот ваще ни фига не плачет, – наябедничал на своего кота Петрович.
– Почему это не плачет? – удивился Семен Семеныч.
– Да он у меня такой… неэмоциональный…
Семен Семеныч покачал головой – непорядок! Так ведь и по миру пойти недолго, если коты так себя вести станут!
И он задумался. Даже чай пить перестал. И через полчаса родил гениальную мысль:
– Раз коты в тяжелую минуту способны помочь хозяину и наплакать денег, то вот что я придумал: давай котам такое устроим, что они обрыдаются! Такое, что они море нам наплакают разливанное! Вот заживем тогда! Олигархами станем! Абрамовичами с Дерипаской!
Петровичу идея понравилась, но от предложения стать Дерипаской он отказался, и вот чем мотивировал:
– Лицо у него недоброе, у Дерипаски. Не улыбнется никогда, все как будто вспоминает, кто ему еще должен. Не хочу с таким лицом ходить! Я лучше Биллгейтсом побуду, он хоть и очкарик, но улыбается, и я по-английски кумекаю маленько, и компьютер у меня есть.
И они помолчали, примериваясь к новым ощущениям.
– Так о котах продолжим. Бить же мы их не будем?
– Нет, насилие недопустимо! Мы их морально огорчим!
– Валерьянки лишим! – предложил Петрович.
– Да, валерьянку демонстративно надо прямо у кота на глазах пойти и в мусоропровод бросить, – согласился Семен Семеныч, – мой точно разрыдается!
И побежал скорее домой. Дома он выгреб из аптечки пузырек валерьянки, заодно решил выбросить и корвалол – тоже запах какой-то кошачий у него. Покрутил пузырьками перед носом у кота и понес выкидывать к мусоропроводу. Кот заинтересованно последовал за Семен Семенычем, который предвкушал уже бурные рыдания кота у мусоропровода. Но рыданий не последовало – кот смотрел с любопытством, как Семен Семенович прыгает по площадке, тряся пузырьками, и огорчения кот никакого не проявлял.
– Поплачь, – просил кота Семен Семеныч, – я же твое счастье выкину сейчас.
Но кот не плакал, и, в конце концов, задрав хвост, проследовал в дом.
– Не получишь жрать! – крикнул ему вослед Семен Семеныч, понюхал последний раз валерьянку, да и выкинул ее наконец. И пошел гулять, чтобы немного снять раздражение, случившееся с ним из-за упрямства кота.
Первое, что он увидел на улице, это был сосед. Петрович приклеивал к водосточной трубе объявление:
– А зачем тебе дрова?
Петрович удивился:
– Какие дрова?
– Ну, те, которые тебе в обмен на кота дадут?
– Ты думаешь, что некто, живущий неподалеку, в квартире в городе держит два кубометра дров и готов в любую минуту обменять их на кота? – Петрович уставился на Семен Семеныча с изумлением.
– Ну да! – Семен Семеныч справедливо рассудил. – Раз ты написал объявление, что готов совершить такой обмен, значит, где-то уже заготовлены дрова, которые для этого обмена предназначены. Закон сохранения энергии: ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда!
– О-о-о-о! – потрясенный такими заумными речами Петрович, бросивший педагогический институт на четвертом курсе, немедленно задумался о пользе образования и еще больше зауважал Семен Семеныча.
– А что кот-то? – спросил Семен Семеныч. – Объявление видел?
– Видел, – кивнул Петрович.
– И что – плачет?
– Нет, собака такая, – не плачет! – аж ножкой топнул досадливо Петрович.
– И мой не плачет. Сидит посреди комнаты – трезвый и гордый. Прямо олицетворение попранного достоинства. Жалко мне его, – пожалел обиженного кота Семен Семенович.
– И мне моего кота жалко. Но себя жальче!
Семен Семеныч поторговался внутренне сам с собой и решил, что ему тоже себя, пожалуй, жальче. И отправился домой – воспитывать кота.
Он взглянул в наглые котовы очи и сказал сурово, но справедливо:
– Я тебя кормить не буду. Денег не дали на работе, и ты их не наплакал. Ты мне помочь не хочешь, и от меня помощи и сосисок не жди, и вискаса не жди, и молока не получишь!
Кот медленно потянулся спиной, потом лапами, потом мявкнул расслабленно-равнодушно и всей своей позой выразил: «Ой, какие мы грооооозные… Да пожааааааааааааалуйста! Не больно-то и нааааааааадо… Все равно не ты меня коррррмишь, а вот этот восхитительный белый шкаф, который и пахнет так вкусно, и муррррчать умеет по-нашему, по кошачьемууууууурррррррррр…», и кот потерся спиной о блестящий бок холодильника. Кот Семен Семеныча (котСС) давным-давно научился открывать дверцу холодильника и доставать оттуда сосиски, а нарезку колбасы кот ел прямо в холодильнике, сидя на пакетах со снедью. В докризисные времена хозяйка ему уши за это драла, но теперь ее не было, и котСС кормился в свое удовольствие. Иногда сосиски кончались, но драгоценный холодильник, помурчав несколько часов, а то и сутки, снова материализовал их в своем чреве. КотСС размечтался о хорошем, развалился нахально прямо посреди коридора и заснул.
А служил наш Семен Семенович в одной конторе, которая себя называла гордым словом «Вымпел». В названии, конечно, тайный смысл был сокрыт – ведь за вымпел принято бороться, награда как-никак, хоть от этой награды ничего, кроме почета и треугольной тряпочки, не получается. А Семен Семенычу от «Вымпела» толк был – труд его вознаграждался ежемесячно перечислением некоторой суммы на банковскую карточку, отчего Семен Семенович осознавал себя как «Homo acquiesce» – «человек обеспеченный». И все бы так и продолжалось, но пришел однажды в декабре к Семен Семенычу странный Кристмас, и принес он ему подарки, не менее странные, чем он сам.
Начнем с того, что Кристмас назвался Кризасом, и подарки не сложил аккуратно в красные коттоновые специально приготовленные заботливой женой носочки Семен Семеныча, а свалил их кучей в углу и, шаркая ногами, удалился без песен и улыбок, и даже стишок прочесть не попросил.
Подарки сбились в углу и скалили страшные зубы.
– Дареному подарку в зубы не смотрят! – кинул клич Семен Семеныч и ринулся разгребать свое дареное добро. Он выставлял подарки по одному на стол, и скоро здесь выстроилась целая шеренга. Оглядев приобретения, Семен Семеныч задумчиво поскреб щеку:
– М-дя…
И замолк. Было от чего зависнуть мозгом – это была полная кризисная подарочная обойма, все кризисные подарки в комплекте: увольнение по сокращению штатов, банковская задолженность, повышение цен, плюс бонус для постоянных клиентов – семейный кризис. А довеском ко всему сверху был приляпан и кризис среднего возраста!
Хотел Семен Семеныч заплакать-застенать, расцарапать свое лицо и, посыпав голову пеплом, уйти навсегда в «пир, мир и в добрыя люди», но царапать себя было жалко, а пепел невкусно вонял в пепельнице, и поэтому уход навсегда был временно отложен, ограничились лишь стенаниями.
Покопавшись в новоприобретенном добре (и зле) и обнаружив на столе среди подарков семейный кризис, ушла немедленно от Семен Семеныча жена, забрав домашний уют, и на ее место тут же прискакала Совесть. Разницы особой он не почувствовал: что одна зудела, что вторая зудит… Но первая хоть в щеку чмокала, еду готовила и ночью теплым мягким боком грела душу Семен Семеныча, а Совесть была чисто мачеха: одни претензии! Вот и сейчас голодное бурчание в животе заглушалось противным голосом Совести:
– …а недальновидный какой! Ведь другие все предусмотрели, и запасов назапасали, и даже сосед Петрович, уж на что оболтус, и тот предусмотрел, назапасался, фонды притырил…
Семен Семеныч пытался заглушить голос совести, но совесть пролезала и сквозь звуки телевизора, и даже сквозь песни Надежды Бабкиной. Совесть принялась уже грызть его за то, что он сидит сложа руки и ничего не делает:
– …Петрович-то уже подсуетился, пособие себе раздобыл, покровителей нашел, спонсоры к нему ездят…
Это был явный бред, потому что Петрович ничем таким не занимался, чтоб у него спонсоры бы объявились, но совесть это не смущало. Семен Семеныч попытался подумать о способах борьбы с кризисом, но ничего путного на ум не приходило.
Ум в голове молчал. Зато заговорил ум в животе:
– А что может прийти на ум, если там стол не накрыт, угощения нет, да в гости никого не приглашали?
Семен Семеныч услышал голос тела, подумал об угощении, тяжело вздохнул и пошел открывать – в дверь звонили.
– Привет, Семеныч! – на пороге стоял Петрович, краснел и переминался с ноги на ногу.
– Тебе чего? – обиделся Семен Семеныч на запасливого соседа.
– Дык чайком не угостишь ли? – робко поинтересовался Петрович.
– А что ж свой-то не пьешь? – удивился Семен Семенович. – Или бережешь?
– Какое там бережешь, кончился у меня чай! – загоревал Петрович. – Меня сократили, я теперь безработный и почти нищий…
– А припасы? – поинтересовался Семен Семеныч.
– У меня??? Да какие припасы? – удивился Петрович. – Ты ж меня знаешь…
Да, Семен Семеныч знал Петровича – Петрович был лоботряс изрядный, но малый добрый и сосед хороший.
И пошли они чай пить на кухню. Сидят, в чашки дуют, думы думают.
– Денег – кот наплакал, – пожаловался Семен Семеныч.
– А мой кот ваще ни фига не плачет, – наябедничал на своего кота Петрович.
– Почему это не плачет? – удивился Семен Семеныч.
– Да он у меня такой… неэмоциональный…
Семен Семеныч покачал головой – непорядок! Так ведь и по миру пойти недолго, если коты так себя вести станут!
И он задумался. Даже чай пить перестал. И через полчаса родил гениальную мысль:
– Раз коты в тяжелую минуту способны помочь хозяину и наплакать денег, то вот что я придумал: давай котам такое устроим, что они обрыдаются! Такое, что они море нам наплакают разливанное! Вот заживем тогда! Олигархами станем! Абрамовичами с Дерипаской!
Петровичу идея понравилась, но от предложения стать Дерипаской он отказался, и вот чем мотивировал:
– Лицо у него недоброе, у Дерипаски. Не улыбнется никогда, все как будто вспоминает, кто ему еще должен. Не хочу с таким лицом ходить! Я лучше Биллгейтсом побуду, он хоть и очкарик, но улыбается, и я по-английски кумекаю маленько, и компьютер у меня есть.
И они помолчали, примериваясь к новым ощущениям.
– Так о котах продолжим. Бить же мы их не будем?
– Нет, насилие недопустимо! Мы их морально огорчим!
– Валерьянки лишим! – предложил Петрович.
– Да, валерьянку демонстративно надо прямо у кота на глазах пойти и в мусоропровод бросить, – согласился Семен Семеныч, – мой точно разрыдается!
И побежал скорее домой. Дома он выгреб из аптечки пузырек валерьянки, заодно решил выбросить и корвалол – тоже запах какой-то кошачий у него. Покрутил пузырьками перед носом у кота и понес выкидывать к мусоропроводу. Кот заинтересованно последовал за Семен Семенычем, который предвкушал уже бурные рыдания кота у мусоропровода. Но рыданий не последовало – кот смотрел с любопытством, как Семен Семенович прыгает по площадке, тряся пузырьками, и огорчения кот никакого не проявлял.
– Поплачь, – просил кота Семен Семеныч, – я же твое счастье выкину сейчас.
Но кот не плакал, и, в конце концов, задрав хвост, проследовал в дом.
– Не получишь жрать! – крикнул ему вослед Семен Семеныч, понюхал последний раз валерьянку, да и выкинул ее наконец. И пошел гулять, чтобы немного снять раздражение, случившееся с ним из-за упрямства кота.
Первое, что он увидел на улице, это был сосед. Петрович приклеивал к водосточной трубе объявление:
Семен Семеныч прочел, подумал и сказал:ОБЪЯВЛЕНИЕ
МЕНЯЮ КОТА
НА ДВА КУБОМЕТРА
БЕРЕЗОВЫХ ДРОВ
– А зачем тебе дрова?
Петрович удивился:
– Какие дрова?
– Ну, те, которые тебе в обмен на кота дадут?
– Ты думаешь, что некто, живущий неподалеку, в квартире в городе держит два кубометра дров и готов в любую минуту обменять их на кота? – Петрович уставился на Семен Семеныча с изумлением.
– Ну да! – Семен Семеныч справедливо рассудил. – Раз ты написал объявление, что готов совершить такой обмен, значит, где-то уже заготовлены дрова, которые для этого обмена предназначены. Закон сохранения энергии: ничто не возникает ниоткуда и не исчезает никуда!
– О-о-о-о! – потрясенный такими заумными речами Петрович, бросивший педагогический институт на четвертом курсе, немедленно задумался о пользе образования и еще больше зауважал Семен Семеныча.
– А что кот-то? – спросил Семен Семеныч. – Объявление видел?
– Видел, – кивнул Петрович.
– И что – плачет?
– Нет, собака такая, – не плачет! – аж ножкой топнул досадливо Петрович.
– И мой не плачет. Сидит посреди комнаты – трезвый и гордый. Прямо олицетворение попранного достоинства. Жалко мне его, – пожалел обиженного кота Семен Семенович.
– И мне моего кота жалко. Но себя жальче!
Семен Семеныч поторговался внутренне сам с собой и решил, что ему тоже себя, пожалуй, жальче. И отправился домой – воспитывать кота.
Он взглянул в наглые котовы очи и сказал сурово, но справедливо:
– Я тебя кормить не буду. Денег не дали на работе, и ты их не наплакал. Ты мне помочь не хочешь, и от меня помощи и сосисок не жди, и вискаса не жди, и молока не получишь!
Кот медленно потянулся спиной, потом лапами, потом мявкнул расслабленно-равнодушно и всей своей позой выразил: «Ой, какие мы грооооозные… Да пожааааааааааааалуйста! Не больно-то и нааааааааадо… Все равно не ты меня коррррмишь, а вот этот восхитительный белый шкаф, который и пахнет так вкусно, и муррррчать умеет по-нашему, по кошачьемууууууурррррррррр…», и кот потерся спиной о блестящий бок холодильника. Кот Семен Семеныча (котСС) давным-давно научился открывать дверцу холодильника и доставать оттуда сосиски, а нарезку колбасы кот ел прямо в холодильнике, сидя на пакетах со снедью. В докризисные времена хозяйка ему уши за это драла, но теперь ее не было, и котСС кормился в свое удовольствие. Иногда сосиски кончались, но драгоценный холодильник, помурчав несколько часов, а то и сутки, снова материализовал их в своем чреве. КотСС размечтался о хорошем, развалился нахально прямо посреди коридора и заснул.