Страница:
Тогда девятнадцать журналистов газеты «Радянська Житомирщина» направили письмо против меня в ЦК КПСС, и не кому-нибудь, а лично Егору Кузьмичу Лигачеву, секретарю ЦК, самой одиозной фигуре среди цековских геронтократов. Хотя идеологией тогда на Старой площади «заведовал» Александр Николаевич Яковлев, архитектор, как мы его называли, горбачевской перестройки. Вероятно, взгляды Яковлева не устраивали моих оппонентов. Они искали в ЦК себе подобных. Они по привычке уповали на то, что после их письма немедленно поступит инструкция сверху и…
Но «и» так и не случилось. Хотя работать мне стало просто невозможно. Бесконечные придирки и третирование заставили меня перейти на полставки под тем предлогом, что у меня маленький ребенок. Я стала работать только три дня в неделю. Больше выдержать травлю в редакции было невозможно. Торжествующая серость пропитала собой кабинеты. Удушая все, выплескивалась на страницы газеты.
Рабочие завода «Автозапчасть» направили в обком письмо с требованием о встрече с опальным журналистом – они приветствовали и разделяли критику партийных властей и порядков в моих статьях. Письмо подписали около полутысячи человек. (В годы правления коммунистов невозможно было ничего сделать без разрешения обкома партии!) Их интересовала моя позиция по различным вопросам, факты злоупотреблений высокопоставленными местными партийными функционерами в распределении жилья в городе, засекреченные данные о последствиях Чернобыльской катастрофы, которые к тому времени уже многие прочли в моей распространенной нелегально рукописи. Но меня к рабочим не допустили. Обком партии просто испугался!
Трижды на заводе назначалось собрание для встречи с неугодным журналистом, и трижды туда из газеты направляли всех, только не меня. Я же оставить самовольно редакцию в рабочее время не могла: редактор Панчук предупредил меня один на один, что если я пойду на встречу с рабочими, то он меня тут же уволит за прогул. Умиротворять рабочих ходили второй секретарь обкома партии Василий Кобылянский, заместитель редактора газеты Станислав Ткач, секретарь райкома партии Николай Галушко.
Последний раз я попросила встретиться с заводчанами – объяснить им, почему я не могу к ним прийти в рабочее время – моего такого же опального коллегу журналиста Якова Зайко, редактора регионального агентства «Новости Житомирщины». Но и ему это так и не удалось – директор предприятия во главе с несколькими продажными партийно-профсоюзными активистами захлопнул дверь заводского клуба, где меня ждали рабочие, прямо у него перед носом.
Но страсти в городе не утихали. К тому же мне второй раз удалось прорваться в центральную печать с уничижительной критикой областного партийного руководства в статье «Фельетон… в корзине». В нем я обнародовала документы, доказывающие злоупотребления самых высоких партийных чинов области в распределении государственного жилья. Для них это была полная катастрофа – статья вышла в главной партийной газете страны «Правда». Я стала самым знаменитым журналистом не только в области и на Украине, меня узнали в стране. После этих двух публикаций в центральной прессе я получила несколько тысяч писем со всей страны. Писали просто: Житомир, журналисту Ярошинской. Это были письма искренней поддержки. Несколько десятков старых членов партии, все еще искренне верящих в идеалы коммунизма, прислали мне свои рекомендации… в партию. Но мне туда было не надо. Партия уже давно разлагалась, и ее зловонное гниение удушало все общество.
То, чего так и не удалось добиться рабочим житомирского завода «Автозапчасть», каким-то непостижимым образом добился Иван Иванович Королев, инженер многотысячного завода «Промавтоматика». Ему помогло, конечно, некоторое знание психологии партийной верхушки – он сам был лектором марксистско-ленинского общества «Знание» и под эту, так сказать марку, сумел убедить боссов, что такая встреча не принесет им вреда. Так в конце лета 1988 года мне впервые удалось встретиться с большим коллективом лицом к лицу.
Именно здесь, на этом предприятии, я впервые получила трибуну. Люди хотели увидеть меня, услышать, за что и против чего борюсь, что я думаю о ситуации в стране. Это был длинный, часа на три, откровенный и подробный разговор обо всем, что волновало тогда всех нас. Ведь в стране вот уже несколько лет как была объявлена перестройка, а о стены нашего города Житомира все еще разбивались другие волны – лжи, обмана, партийной коррупции. Здесь я впервые рассказала людям о том большом обмане, в котором мы все – и вся страна – жили почти три года после взрыва на Чернобыльской АЭС. Тогда я сказала и об уже перестроечной цензуре, и о своем журналистском бессилии обнародовать все, что увидела в зонах радиоактивности. В Житомире это был первый публичный прорыв к гласности о последствиях аварии. Страну же продолжали заливать потоки лжи и дезинформации.
Тогда я призвала рабочих действовать вместе – только так мы могли чего-то добиться.
Приближались выборы народных депутатов СССР. Это была первая более-менее свободная предвыборная кампания за все годы советской власти. Все то, что было раньше, было ложью и беззастенчивой имитацией всенародных бурных аплодисментов партийной номенклатуре. Но вот несколько трудовых коллективов – предприятия и вузы – выдвинули меня своим кандидатом. Вначале у меня и мысли такой не было – баллотироваться. Я – журналист прежде всего и более всего. Мое дело, думала я, писать статьи, а не законы. Но вскоре мне пришлось изменить свои планы. Партийный аппарат, узнав о поддержке меня трудовыми коллективами города, развернул мощную «антиярошинскую» кампанию. Опыта им не занимать. Тут впору своим делиться, как ошельмовать и оболгать неугодного режиму человека.
Случилось так, что два больших завода – завод по производству станков-автоматов и «Промавтоматика» – назначили мое выдвижение на один и тот же день и час – после первой смены. В окно я видела, как две «команды» моих коллег усаживались в черные редакционные «Волги». Я поняла, что они направляются на предприятия, где через некоторое время должны были начаться собрания по выдвижению кандидатов в народные депутаты СССР. Я же не могла быть одновременно в двух коллективах, поэтому решила пойти на завод «Промавтоматика». Именно оттуда ко мне домой накануне приходил рабочий Леонид Борецкий, чтобы узнать, кто же я такая, за что борюсь и какие принципы исповедую. Надо сказать, когда он пришел, я увидела, что рабочий чем-то сильно расстроен. Оказалось, перед этим он побывал в редакции газеты «Радянська Житомирщина», где ему выложили весь скрупулезно собранный на меня «компромат». Этим-то и был озабочен Леонид Владиславович. Ведь если бы все то, что рассказали ему в редакции, было правдой, то меня, скорее всего, не в кандидаты в депутаты надо было выбирать, а сажать за решетку. Но вот мы начали разговаривать. Я показала ему документы, на основании которых написала свои критические статьи о злоупотреблениях должностных лиц (ведь говорилось и писалось в газете именем бюро обкома партии и газеты, что я оклеветала честных партийных деятелей). В конце концов рабочий сам разобрался, что к чему, кого защищает партийная газета и кого и что защищаю я.
Когда я приехала на «Промавтоматику», там меня уже ожидал полный зал людей. Люди стояли в проходах, толпились в дверях и даже в коридоре. Я увидела там все те же знакомые озлобленные, ненавидящие меня лица журналистов из моей газеты Галины Прониной, Михаила Пьеха, Людмилы Натыкач и Ивана Гоцалюка. Так сказать, любимцев редактора, его посланцев.
Главной ударной силой в этой спецкоманде оказалась Галина Пронина, завотделом советского строительства. Маленькая, как всегда ярко накрашенная, с такими же крашеными серо-буро-малиновыми волосами и пухленькими пальчиками, унизанными четырьмя золотыми перстнями, Галина Васильевна встала за трибуну и выступила с горячей обвинительной речью в мой адрес. Меня обвиняли в нечестности и даже в том, что я не хожу на партийные собрания. Но договорить до конца свой спич ей так и не удалось. Неожиданно в зале встал рабочий Владимир Мангейм и сказал примерно следующее: «Кто такая Ярошинская, мы знаем по ее публикациям в центральной печати в защиту таких, как мы, а кто такая вы, мы не знаем, хотя вы тоже работаете журналистом, мы не помним ни вас, ни ваших статей. Мы вас не знаем, и знать не хотим!» И сел. Его слова были встречены в зале громом аплодисментов. Галина Васильевна стоически переносила все это.
Потом рабочие у нее спросили, чем она может доказать свои голословные обвинения в мой адрес. Но ничего конкретного Пронина в ответ сказать не могла. В зале поднялся шум. Она хотела уйти с трибуны, но не тут-то было. Рабочие ей этого не позволили. Они продолжали и продолжали ее спрашивать. Я сидела с организаторами этого собрания на сцене, за столом. Трибуна – рядом. Я опасалась, что Галина Васильевна не выдержит, не дай бог ей станет плохо. Ведь я-то знала, что не так давно она перенесла инсульт, была четыре месяца на больничном. Я видела, как дрожат у нее руки и едва держат ноги. Мне стало ее жаль.
Следующим на трибуну вышел Иван Гоцалюк, кажется он тогда работал заведующим отделом сельского хозяйства. Но, будучи свидетелем полного провала обвинительной речи предыдущего оратора, умерил свой пыл, хотя отрабатывал свою роль: не допустить, чтобы рабочие меня избрали своим кандидатом в депутаты.
Хорошо спланированная и задуманная акция бригады верноподданных журналистов из моей газеты так же хорошо и провалилась. За мою кандидатуру голосовали почти единогласно: воздержались директор завода и парторг. И это, в общем-то, по-человечески понятно. Из-за меня им приходилось выдерживать самое большое давление со стороны партийных органов области.
На собрании завода «Промавтоматика» по выдвижению кандидатов в депутаты я впервые рассказала о своей предвыборной программе. Один из ее разделов назывался «Экология и медицина». Я изложила свое видение ситуации на пораженных территориях, конкретный план ликвидации последствий чернобыльской катастрофы в нашей области. О масштабах ее я тогда только догадывалась.
Мощная информационная атака против меня со стороны моей же газеты «Радянська Житомирщина» и партийных органов всех уровней, начиная с ЦК Компартии Украины, захлебывалась. Несмотря на бешеное давление, три рабочих коллектива – многотысячные заводы «Промавтоматика», «Автозапчасть» и «Электроизмеритель» – добились регистрации неугодного журналиста в качестве своего кандидата в народные депутаты СССР. Другие четыре коллектива – заводы «Вибросепаратор», станков-автоматов, политехнический и научно-исследовательский институты, – несмотря на поездки их представителей в Москву в центральную избирательную комиссию, на приезд ее председателя из Москвы в Житомир, добиться этого так и не смогли.
Последний шанс у моих противников – снять мою кандидатуру – появился на окружном предвыборном собрании. Ведь у нас начал действовать новый, хотя и более демократичный, чем ранее, но «хитрый» Закон о выборах народных депутатов СССР, призванный не столько обеспечить равное право на выдвижение кандидатур и их регистрацию, сколько, позволив поиграть в демократию на начальном этапе, в конце «забега» собрать окружное собрание представителей коллективов для того, чтобы отсеять неугодных кандидатов.
В огромном зале житомирского Дома политического просвещения, приблизительно на тысячу мест, вотчины обкома партии, и решался этот вопрос. Всего было выдвинуто восемь кандидатов. Некоторые из них взяли самоотвод. Партократия настаивала на том, чтобы оставить в списке всего две-три кандидатуры, которые были бы внесены в бюллетени для тайного голосования. Мои сторонники – рабочие и техническая интеллигенция – понимали и говорили мне об этом: зал подобран такой, что моя кандидатура, если будут ставить ее на голосование отдельно, вряд ли пройдет. В первых рядах сидели самодовольные партийные держиморды города и района. Однако сценарий не удался: на трибуну вышел рабочий из объединения «Житомирдрев» Юрий Олейник и зачитал несколько заявлений трудовых коллективов, которые свидетельствовали о том, что выборов представителей на окружное собрание у них не было. Парторги и руководители присвоили сами себе право представлять интересы коллективов. Рабочие протестовали против такой узурпации их законных прав и волеизъявления.
Заявление рабочего оказалось для собрания маленькой бомбой. В результате почти в два часа ночи было принято решение внести в списки для голосования всех кандидатов. Все они, кроме меня, были членами КПСС и почти все – членами бюро горкома и райкомов. Голосовали за весь список в целом. Так была одержана еще одна маленькая победа рабочего класса в Житомире.
Но предстояли тяжелые, изнурительные бои с властями предержащими в предвыборных встречах на заводах, фабриках, в институтах, особенно – в колхозах. Ведь именно там устои были как нигде прочными и незыблемыми. Затурканные колхозники и пикнуть боялись. Председатели колхозов, партийные секретари запугивали своих «крепостных» тем, что, если они проголосуют за меня, то им не дадут лошадь для вспашки огорода, не привезут угля или дров. Да мало ли чего не дадут: ведь советский колхозник полностью зависел от своего господина – председателя. Что тот захочет, то и сделает. И все же колхозники тоже распрямляли спину, в основном молча поддерживая неугодного кандидата. Многие из них прочли мою вторую статью в «Известиях», напечатанную во время предвыборной кампании, «Босиком по битому стеклу». В ней я рассказала, в частности, о том, как пыталась защитить в своей газете «Радянська Житомирщина» гонимую председателем колхоза «Заря» Владимиром Галицким колхозницу Антонину Оборскую. И как после этого нашелся в газете журналист, Иван Ильченко, который, выполняя заказ партийного руководства, не только обелил председателя, в чьем хозяйстве круглый год в теплицах зрели свежие огурчики и помидорчики к столу партийного руководства, но и «заляпал», сколько мог, рядовую колхозницу Антонину Оборскую, а заодно и меня.
Люди, прекрасно зная колхозные порядки, отлично поняли подоплеку статьи Ивана Ильченко в защиту председателя колхоза – одного из любимчиков первого секретаря Житомирского обкома партии Василия Кавуна, который вышвырнул строптивую работницу за ворота теплицы, где она работала за копейки.
И так было не раз. Сначала газета публиковала мою критическую статью, потом герои статьи по наущению руководства газеты писали на меня жалобы редактору и в обком, потом редактор давал спецзадание спецжурналисту написать опровержение моей публикации. Таким образом, думали они, компрометируют меня. Но выходило, что они разоблачали себя.
Конечно, я не была уверена в том, что моя кандидатура победит на выборах, и только по одной причине: все мы опасались фальсификации. Ведь избирательных участков – много, партийных секретарей, продажных профсоюзных лидеров, председателей сельсоветов, различного оттенка партийных активистов – не счесть. Но порядочных людей оказалось больше! По 20–30 тысяч человек выходили на городские митинги, чтобы поддержать меня. В день выборов – 26 марта 1989 года – мы выставили на каждый участок свой народный контроль, чтобы не допустить массовой фальсификации, подтасовки результатов голосования.
Да, публикация в центральной газете секретных данных о состоянии здоровья людей в пораженных зонах, уровнях радиации дала бы возможность немедленно привлечь внимание всех к проблеме Чернобыля. Но публикации не было – на чернобыльскую тему было наложено жесткое партийное табу. И я решила использовать свою предвыборную кампанию для предания гласности всего, что узнала и увидела в зонах жесткого контроля радиации. За два месяца я провела около ста шестидесяти встреч в самых различных коллективах. И каждый раз говорила об опасности дальнейшего замалчивания чернобыльских последствий, о распространении дезинформации по поводу того, что происходит в северных районах нашей области, а значит, и в Киевской, Черниговской областях Украины, и в Белоруссии, которая также была засыпана цезием и стронцием. Тогда я еще не знала, что шестнадцать областей России, ряд регионов страны и даже другие государства мира тоже накрыло черным радиоактивным крылом. Все это стало мне известно позже, когда, вопреки бешеному сопротивлению партократии, я стала народным депутатом СССР и получила доступ к секретным документам. Но об этом – ниже.
А тогда, весной 1989 года, даже из моей официальной кандидатской программы, публикуемой из-под палки в газете «Радянська Житомирщина», бдительным дежурным по номеру, специалистом по связям с КГБ Ириной Головановой были вычеркнуты самые важные слова о последствиях взрыва в Чернобыле. Хочу процитировать эту часть своей программы в том виде, в каком она появилась в газете 1 марта 1989 года: «Необходимо опубликовать последствия радиоактивного загрязнения в Народичском районе, которые до сих пор тщательно скрываются от населения. Есть много сел с особо жестким режимом радиации. На радиоактивно загрязненной местности активно ведется новое строительство, в него уже вложено 50 миллионов рублей. Следует глубоко изучить вопрос о целесообразности такого строительства». Из моего текста были выброшены фразы об увеличении числа сел с жестким режимом радиации (вместо этого вставлена безликая «… есть много сел…»), об ухудшении здоровья детей из Народич. Я называла и виновников этого беспредела – областное руководство. Но это тоже было беспощадно вырезано из текста прихвостнями партии.
Власти пустили в ход всю наработанную за семьдесят лет тоталитаризма «тяжелую артиллерию». Это был их «последний и решительный бой». Меня обливали грязью в местной и центральной партийной украинской прессе, на радио и телевидении. Я приходила на работу в редакцию, открывала свою газету и читала про себя умопомрачительные новости, например, что давеча я призывала вешать всех коммунистов на столбах. Оператор Киевского республиканского телевидения по заданию своего руководства выскакивал прямо на меня из-за кустов возле льнокомбината с телекамерой, чтобы потом смонтировать и показать за пару дней до голосования «грязный» фильм.
Они возбудили против меня уголовное дело за якобы оскорбление чести и достоинства партийных деятелей и ежедневно посылали мне судебные повестки. Они потащили в суд и засудили около сорока моих сторонников, в том числе и инвалидов Великой Отечественной войны. Они готовы были стрелять в народ, который, в свою очередь, был готов штурмовать обком партии. Они требовали от моего мужа-офицера развестись со мной, третировали старшего сына Милана на уроках (учительница перед всем классом оболгала его покойного деда, а моего отца, что он якобы был полицаем). Они угрожали по телефону и посылали оскорбительные письма с угрозами. Они… они… они…
Бедные люди! Им ничего не помогло. 90,4 процента избирателей поддержали меня и мою программу. Это был первый результат в СССР на альтернативных выборах (второй – у Бориса Ельцина в Москве).
Свой депутатский мандат я решила употребить прежде всего для того, чтобы с московской трибуны I съезда народных депутатов СССР рассказать о лжи, которой опутали государственные чиновники с помощью продажной журналистики чернобыльский ядерный взрыв и его последствия, а также чтобы получить доступ к секретным материалам, предать их гласности, помочь обманутым людям. Да, я подозревала, что ложь огромна. Но когда позже прикоснулась к ней – мне стало страшно. Ложь о Чернобыле оказалась такой же огромной, как и сама катастрофа.
Глава 4
Но «и» так и не случилось. Хотя работать мне стало просто невозможно. Бесконечные придирки и третирование заставили меня перейти на полставки под тем предлогом, что у меня маленький ребенок. Я стала работать только три дня в неделю. Больше выдержать травлю в редакции было невозможно. Торжествующая серость пропитала собой кабинеты. Удушая все, выплескивалась на страницы газеты.
Рабочие завода «Автозапчасть» направили в обком письмо с требованием о встрече с опальным журналистом – они приветствовали и разделяли критику партийных властей и порядков в моих статьях. Письмо подписали около полутысячи человек. (В годы правления коммунистов невозможно было ничего сделать без разрешения обкома партии!) Их интересовала моя позиция по различным вопросам, факты злоупотреблений высокопоставленными местными партийными функционерами в распределении жилья в городе, засекреченные данные о последствиях Чернобыльской катастрофы, которые к тому времени уже многие прочли в моей распространенной нелегально рукописи. Но меня к рабочим не допустили. Обком партии просто испугался!
Трижды на заводе назначалось собрание для встречи с неугодным журналистом, и трижды туда из газеты направляли всех, только не меня. Я же оставить самовольно редакцию в рабочее время не могла: редактор Панчук предупредил меня один на один, что если я пойду на встречу с рабочими, то он меня тут же уволит за прогул. Умиротворять рабочих ходили второй секретарь обкома партии Василий Кобылянский, заместитель редактора газеты Станислав Ткач, секретарь райкома партии Николай Галушко.
Последний раз я попросила встретиться с заводчанами – объяснить им, почему я не могу к ним прийти в рабочее время – моего такого же опального коллегу журналиста Якова Зайко, редактора регионального агентства «Новости Житомирщины». Но и ему это так и не удалось – директор предприятия во главе с несколькими продажными партийно-профсоюзными активистами захлопнул дверь заводского клуба, где меня ждали рабочие, прямо у него перед носом.
Но страсти в городе не утихали. К тому же мне второй раз удалось прорваться в центральную печать с уничижительной критикой областного партийного руководства в статье «Фельетон… в корзине». В нем я обнародовала документы, доказывающие злоупотребления самых высоких партийных чинов области в распределении государственного жилья. Для них это была полная катастрофа – статья вышла в главной партийной газете страны «Правда». Я стала самым знаменитым журналистом не только в области и на Украине, меня узнали в стране. После этих двух публикаций в центральной прессе я получила несколько тысяч писем со всей страны. Писали просто: Житомир, журналисту Ярошинской. Это были письма искренней поддержки. Несколько десятков старых членов партии, все еще искренне верящих в идеалы коммунизма, прислали мне свои рекомендации… в партию. Но мне туда было не надо. Партия уже давно разлагалась, и ее зловонное гниение удушало все общество.
То, чего так и не удалось добиться рабочим житомирского завода «Автозапчасть», каким-то непостижимым образом добился Иван Иванович Королев, инженер многотысячного завода «Промавтоматика». Ему помогло, конечно, некоторое знание психологии партийной верхушки – он сам был лектором марксистско-ленинского общества «Знание» и под эту, так сказать марку, сумел убедить боссов, что такая встреча не принесет им вреда. Так в конце лета 1988 года мне впервые удалось встретиться с большим коллективом лицом к лицу.
Именно здесь, на этом предприятии, я впервые получила трибуну. Люди хотели увидеть меня, услышать, за что и против чего борюсь, что я думаю о ситуации в стране. Это был длинный, часа на три, откровенный и подробный разговор обо всем, что волновало тогда всех нас. Ведь в стране вот уже несколько лет как была объявлена перестройка, а о стены нашего города Житомира все еще разбивались другие волны – лжи, обмана, партийной коррупции. Здесь я впервые рассказала людям о том большом обмане, в котором мы все – и вся страна – жили почти три года после взрыва на Чернобыльской АЭС. Тогда я сказала и об уже перестроечной цензуре, и о своем журналистском бессилии обнародовать все, что увидела в зонах радиоактивности. В Житомире это был первый публичный прорыв к гласности о последствиях аварии. Страну же продолжали заливать потоки лжи и дезинформации.
Тогда я призвала рабочих действовать вместе – только так мы могли чего-то добиться.
Приближались выборы народных депутатов СССР. Это была первая более-менее свободная предвыборная кампания за все годы советской власти. Все то, что было раньше, было ложью и беззастенчивой имитацией всенародных бурных аплодисментов партийной номенклатуре. Но вот несколько трудовых коллективов – предприятия и вузы – выдвинули меня своим кандидатом. Вначале у меня и мысли такой не было – баллотироваться. Я – журналист прежде всего и более всего. Мое дело, думала я, писать статьи, а не законы. Но вскоре мне пришлось изменить свои планы. Партийный аппарат, узнав о поддержке меня трудовыми коллективами города, развернул мощную «антиярошинскую» кампанию. Опыта им не занимать. Тут впору своим делиться, как ошельмовать и оболгать неугодного режиму человека.
Случилось так, что два больших завода – завод по производству станков-автоматов и «Промавтоматика» – назначили мое выдвижение на один и тот же день и час – после первой смены. В окно я видела, как две «команды» моих коллег усаживались в черные редакционные «Волги». Я поняла, что они направляются на предприятия, где через некоторое время должны были начаться собрания по выдвижению кандидатов в народные депутаты СССР. Я же не могла быть одновременно в двух коллективах, поэтому решила пойти на завод «Промавтоматика». Именно оттуда ко мне домой накануне приходил рабочий Леонид Борецкий, чтобы узнать, кто же я такая, за что борюсь и какие принципы исповедую. Надо сказать, когда он пришел, я увидела, что рабочий чем-то сильно расстроен. Оказалось, перед этим он побывал в редакции газеты «Радянська Житомирщина», где ему выложили весь скрупулезно собранный на меня «компромат». Этим-то и был озабочен Леонид Владиславович. Ведь если бы все то, что рассказали ему в редакции, было правдой, то меня, скорее всего, не в кандидаты в депутаты надо было выбирать, а сажать за решетку. Но вот мы начали разговаривать. Я показала ему документы, на основании которых написала свои критические статьи о злоупотреблениях должностных лиц (ведь говорилось и писалось в газете именем бюро обкома партии и газеты, что я оклеветала честных партийных деятелей). В конце концов рабочий сам разобрался, что к чему, кого защищает партийная газета и кого и что защищаю я.
Когда я приехала на «Промавтоматику», там меня уже ожидал полный зал людей. Люди стояли в проходах, толпились в дверях и даже в коридоре. Я увидела там все те же знакомые озлобленные, ненавидящие меня лица журналистов из моей газеты Галины Прониной, Михаила Пьеха, Людмилы Натыкач и Ивана Гоцалюка. Так сказать, любимцев редактора, его посланцев.
Главной ударной силой в этой спецкоманде оказалась Галина Пронина, завотделом советского строительства. Маленькая, как всегда ярко накрашенная, с такими же крашеными серо-буро-малиновыми волосами и пухленькими пальчиками, унизанными четырьмя золотыми перстнями, Галина Васильевна встала за трибуну и выступила с горячей обвинительной речью в мой адрес. Меня обвиняли в нечестности и даже в том, что я не хожу на партийные собрания. Но договорить до конца свой спич ей так и не удалось. Неожиданно в зале встал рабочий Владимир Мангейм и сказал примерно следующее: «Кто такая Ярошинская, мы знаем по ее публикациям в центральной печати в защиту таких, как мы, а кто такая вы, мы не знаем, хотя вы тоже работаете журналистом, мы не помним ни вас, ни ваших статей. Мы вас не знаем, и знать не хотим!» И сел. Его слова были встречены в зале громом аплодисментов. Галина Васильевна стоически переносила все это.
Потом рабочие у нее спросили, чем она может доказать свои голословные обвинения в мой адрес. Но ничего конкретного Пронина в ответ сказать не могла. В зале поднялся шум. Она хотела уйти с трибуны, но не тут-то было. Рабочие ей этого не позволили. Они продолжали и продолжали ее спрашивать. Я сидела с организаторами этого собрания на сцене, за столом. Трибуна – рядом. Я опасалась, что Галина Васильевна не выдержит, не дай бог ей станет плохо. Ведь я-то знала, что не так давно она перенесла инсульт, была четыре месяца на больничном. Я видела, как дрожат у нее руки и едва держат ноги. Мне стало ее жаль.
Следующим на трибуну вышел Иван Гоцалюк, кажется он тогда работал заведующим отделом сельского хозяйства. Но, будучи свидетелем полного провала обвинительной речи предыдущего оратора, умерил свой пыл, хотя отрабатывал свою роль: не допустить, чтобы рабочие меня избрали своим кандидатом в депутаты.
Хорошо спланированная и задуманная акция бригады верноподданных журналистов из моей газеты так же хорошо и провалилась. За мою кандидатуру голосовали почти единогласно: воздержались директор завода и парторг. И это, в общем-то, по-человечески понятно. Из-за меня им приходилось выдерживать самое большое давление со стороны партийных органов области.
На собрании завода «Промавтоматика» по выдвижению кандидатов в депутаты я впервые рассказала о своей предвыборной программе. Один из ее разделов назывался «Экология и медицина». Я изложила свое видение ситуации на пораженных территориях, конкретный план ликвидации последствий чернобыльской катастрофы в нашей области. О масштабах ее я тогда только догадывалась.
Мощная информационная атака против меня со стороны моей же газеты «Радянська Житомирщина» и партийных органов всех уровней, начиная с ЦК Компартии Украины, захлебывалась. Несмотря на бешеное давление, три рабочих коллектива – многотысячные заводы «Промавтоматика», «Автозапчасть» и «Электроизмеритель» – добились регистрации неугодного журналиста в качестве своего кандидата в народные депутаты СССР. Другие четыре коллектива – заводы «Вибросепаратор», станков-автоматов, политехнический и научно-исследовательский институты, – несмотря на поездки их представителей в Москву в центральную избирательную комиссию, на приезд ее председателя из Москвы в Житомир, добиться этого так и не смогли.
Последний шанс у моих противников – снять мою кандидатуру – появился на окружном предвыборном собрании. Ведь у нас начал действовать новый, хотя и более демократичный, чем ранее, но «хитрый» Закон о выборах народных депутатов СССР, призванный не столько обеспечить равное право на выдвижение кандидатур и их регистрацию, сколько, позволив поиграть в демократию на начальном этапе, в конце «забега» собрать окружное собрание представителей коллективов для того, чтобы отсеять неугодных кандидатов.
В огромном зале житомирского Дома политического просвещения, приблизительно на тысячу мест, вотчины обкома партии, и решался этот вопрос. Всего было выдвинуто восемь кандидатов. Некоторые из них взяли самоотвод. Партократия настаивала на том, чтобы оставить в списке всего две-три кандидатуры, которые были бы внесены в бюллетени для тайного голосования. Мои сторонники – рабочие и техническая интеллигенция – понимали и говорили мне об этом: зал подобран такой, что моя кандидатура, если будут ставить ее на голосование отдельно, вряд ли пройдет. В первых рядах сидели самодовольные партийные держиморды города и района. Однако сценарий не удался: на трибуну вышел рабочий из объединения «Житомирдрев» Юрий Олейник и зачитал несколько заявлений трудовых коллективов, которые свидетельствовали о том, что выборов представителей на окружное собрание у них не было. Парторги и руководители присвоили сами себе право представлять интересы коллективов. Рабочие протестовали против такой узурпации их законных прав и волеизъявления.
Заявление рабочего оказалось для собрания маленькой бомбой. В результате почти в два часа ночи было принято решение внести в списки для голосования всех кандидатов. Все они, кроме меня, были членами КПСС и почти все – членами бюро горкома и райкомов. Голосовали за весь список в целом. Так была одержана еще одна маленькая победа рабочего класса в Житомире.
Но предстояли тяжелые, изнурительные бои с властями предержащими в предвыборных встречах на заводах, фабриках, в институтах, особенно – в колхозах. Ведь именно там устои были как нигде прочными и незыблемыми. Затурканные колхозники и пикнуть боялись. Председатели колхозов, партийные секретари запугивали своих «крепостных» тем, что, если они проголосуют за меня, то им не дадут лошадь для вспашки огорода, не привезут угля или дров. Да мало ли чего не дадут: ведь советский колхозник полностью зависел от своего господина – председателя. Что тот захочет, то и сделает. И все же колхозники тоже распрямляли спину, в основном молча поддерживая неугодного кандидата. Многие из них прочли мою вторую статью в «Известиях», напечатанную во время предвыборной кампании, «Босиком по битому стеклу». В ней я рассказала, в частности, о том, как пыталась защитить в своей газете «Радянська Житомирщина» гонимую председателем колхоза «Заря» Владимиром Галицким колхозницу Антонину Оборскую. И как после этого нашелся в газете журналист, Иван Ильченко, который, выполняя заказ партийного руководства, не только обелил председателя, в чьем хозяйстве круглый год в теплицах зрели свежие огурчики и помидорчики к столу партийного руководства, но и «заляпал», сколько мог, рядовую колхозницу Антонину Оборскую, а заодно и меня.
Люди, прекрасно зная колхозные порядки, отлично поняли подоплеку статьи Ивана Ильченко в защиту председателя колхоза – одного из любимчиков первого секретаря Житомирского обкома партии Василия Кавуна, который вышвырнул строптивую работницу за ворота теплицы, где она работала за копейки.
И так было не раз. Сначала газета публиковала мою критическую статью, потом герои статьи по наущению руководства газеты писали на меня жалобы редактору и в обком, потом редактор давал спецзадание спецжурналисту написать опровержение моей публикации. Таким образом, думали они, компрометируют меня. Но выходило, что они разоблачали себя.
Конечно, я не была уверена в том, что моя кандидатура победит на выборах, и только по одной причине: все мы опасались фальсификации. Ведь избирательных участков – много, партийных секретарей, продажных профсоюзных лидеров, председателей сельсоветов, различного оттенка партийных активистов – не счесть. Но порядочных людей оказалось больше! По 20–30 тысяч человек выходили на городские митинги, чтобы поддержать меня. В день выборов – 26 марта 1989 года – мы выставили на каждый участок свой народный контроль, чтобы не допустить массовой фальсификации, подтасовки результатов голосования.
Да, публикация в центральной газете секретных данных о состоянии здоровья людей в пораженных зонах, уровнях радиации дала бы возможность немедленно привлечь внимание всех к проблеме Чернобыля. Но публикации не было – на чернобыльскую тему было наложено жесткое партийное табу. И я решила использовать свою предвыборную кампанию для предания гласности всего, что узнала и увидела в зонах жесткого контроля радиации. За два месяца я провела около ста шестидесяти встреч в самых различных коллективах. И каждый раз говорила об опасности дальнейшего замалчивания чернобыльских последствий, о распространении дезинформации по поводу того, что происходит в северных районах нашей области, а значит, и в Киевской, Черниговской областях Украины, и в Белоруссии, которая также была засыпана цезием и стронцием. Тогда я еще не знала, что шестнадцать областей России, ряд регионов страны и даже другие государства мира тоже накрыло черным радиоактивным крылом. Все это стало мне известно позже, когда, вопреки бешеному сопротивлению партократии, я стала народным депутатом СССР и получила доступ к секретным документам. Но об этом – ниже.
А тогда, весной 1989 года, даже из моей официальной кандидатской программы, публикуемой из-под палки в газете «Радянська Житомирщина», бдительным дежурным по номеру, специалистом по связям с КГБ Ириной Головановой были вычеркнуты самые важные слова о последствиях взрыва в Чернобыле. Хочу процитировать эту часть своей программы в том виде, в каком она появилась в газете 1 марта 1989 года: «Необходимо опубликовать последствия радиоактивного загрязнения в Народичском районе, которые до сих пор тщательно скрываются от населения. Есть много сел с особо жестким режимом радиации. На радиоактивно загрязненной местности активно ведется новое строительство, в него уже вложено 50 миллионов рублей. Следует глубоко изучить вопрос о целесообразности такого строительства». Из моего текста были выброшены фразы об увеличении числа сел с жестким режимом радиации (вместо этого вставлена безликая «… есть много сел…»), об ухудшении здоровья детей из Народич. Я называла и виновников этого беспредела – областное руководство. Но это тоже было беспощадно вырезано из текста прихвостнями партии.
Власти пустили в ход всю наработанную за семьдесят лет тоталитаризма «тяжелую артиллерию». Это был их «последний и решительный бой». Меня обливали грязью в местной и центральной партийной украинской прессе, на радио и телевидении. Я приходила на работу в редакцию, открывала свою газету и читала про себя умопомрачительные новости, например, что давеча я призывала вешать всех коммунистов на столбах. Оператор Киевского республиканского телевидения по заданию своего руководства выскакивал прямо на меня из-за кустов возле льнокомбината с телекамерой, чтобы потом смонтировать и показать за пару дней до голосования «грязный» фильм.
Они возбудили против меня уголовное дело за якобы оскорбление чести и достоинства партийных деятелей и ежедневно посылали мне судебные повестки. Они потащили в суд и засудили около сорока моих сторонников, в том числе и инвалидов Великой Отечественной войны. Они готовы были стрелять в народ, который, в свою очередь, был готов штурмовать обком партии. Они требовали от моего мужа-офицера развестись со мной, третировали старшего сына Милана на уроках (учительница перед всем классом оболгала его покойного деда, а моего отца, что он якобы был полицаем). Они угрожали по телефону и посылали оскорбительные письма с угрозами. Они… они… они…
Бедные люди! Им ничего не помогло. 90,4 процента избирателей поддержали меня и мою программу. Это был первый результат в СССР на альтернативных выборах (второй – у Бориса Ельцина в Москве).
Свой депутатский мандат я решила употребить прежде всего для того, чтобы с московской трибуны I съезда народных депутатов СССР рассказать о лжи, которой опутали государственные чиновники с помощью продажной журналистики чернобыльский ядерный взрыв и его последствия, а также чтобы получить доступ к секретным материалам, предать их гласности, помочь обманутым людям. Да, я подозревала, что ложь огромна. Но когда позже прикоснулась к ней – мне стало страшно. Ложь о Чернобыле оказалась такой же огромной, как и сама катастрофа.
Глава 4
ГЛАС ВОПИЮЩИХ В ПАРЛАМЕНТЕ
В Москве 25 мая 1989 года открылся I съезд народных депутатов СССР. Это было время эйфории и надежд. Вся страна, отложив дела, у телевизоров и радиоприемников следила за трансляцией заседаний. На народных депутатов СССР, на I съезд люди возлагали огромные надежды. В нем видели спасение от тоталитаризма, прорыв к гласности, демократии, которую один из народных депутатов СССР любовно назвал «юной девочкой».
Лавина проблем, которую привезли депутаты со всех городов и весей необъятной страны, еще не остывшие с пылу с жару предвыборной кампании, сорвалась с главной трибуны государства и долетела до самых отдаленных его уголков.
Иногда съезд превращался в митинг. К микрофонам в зале выстраивались длинные очереди. Две с половиной тысячи депутатов спешили показать своим избирателям, себе и всему миру, что они пришли. Говоря о важнейших региональных проблемах, о больной экономике, очень часто они просто не слышали друг друга. Каждому казалось, что его местная проблема важнее всех остальных: загрязнение Черного моря, смерть Арала, спасение священного моря Байкал, загазованность Запорожья, десятки тысяч людей за чертой бедности – советские нищие, скрытая безработица, отвратительное качество и промтоваров, и продуктов, все более ощутимая их нехватка, нарастающий дефицит, инфляция… Список можно продолжать до бесконечности. Именно таким оказался печальный итог семидесятилетнего хозяйствования однопартийной диктатуры в стране. На фоне всего этого запредельного кризиса экономики и морали для кого-то чернобыльская тема могла показаться слишком региональной, слишком личной бедой украинцев и белорусов. Настолько туманным было представление общественности страны о масштабах и реальных последствиях аварии. Лживая пропаганда давала свои не менее лживые всходы.
Многие из украинских парламентариев записались на съезде на выступление. У нас с народным депутатом СССР из Киева Юрием Щербаком была договоренность: если ему не дадут слово – а он тоже хотел сказать о Чернобыле, к главному микрофону страны попробую прорваться я. Обе наши фамилии были в списке выступающих. Но Щербак еще входил и в состав Секретариата съезда. И это, естественно, повышало его шансы. Однако в дискуссиях, столкновениях и политических дебатах проходил день за днем, а слова не предоставляли ни ему, ни мне.
Мы собирались не только выступить и рассказать о том, что происходит у нас на Украине в пораженных зонах. Мы собирались также передать Горбачеву публично видеокассету с кинолентой «Запредел». Кадры на ней были отсняты в нашем многострадальном Народичском районе. Для многих из нас, кто побывал там, увидел, поговорил с людьми, Народичи стали символом уничтожающей все живое Системы.
А с видеокассетой получилось так: ко мне в гостиницу «Москва» во время съезда подошел народный депутат СССР из Киева, председатель Союза кинематографистов республики Михаил Беликов. Он рассказал, что у него есть кассета с пленкой, отснятой в нашей области в радиозагрязненных районах. И просил передать ее, если кто-то из нас будет выступать, Горбачеву. Кассета лежала в кейсе у Юрия Щербака.
В один из последних дней съезда я поняла, что слова не получу. И тогда решила: во что бы то ни стало попасть на трибуну, чтобы сказать хотя бы несколько фраз о Чернобыле. Я не могла, не имела никакого права вернуться домой без этого выступления. Меня бы никто из моих избирателей просто не понял. Кроме того, к всесоюзной трибуне съезда в те дни было приковано внимание не только страны, но и всего мира. Даже пара слов о Чернобыле в прямом эфире одним махом могли бы опрокинуть всю ложь длиною в три года после катастрофы.
И я решила рискнуть. В конце одного из последних дней работы съезда на виду у всего зала я пошла к Горбачеву в президиум из своего сорок девятого ряда. Если честно – меня трясло от волнения. Я назвалась и твердо попросила дать мне слово для выступления о Чернобыле. Он удивился такому нахальству, но сказал: «Садись здесь, в первом ряду, после следующего выступающего Анатолий Иванович Лукьянов даст тебе слово». Юрий Щербак сидел недалеко – в третьем или четвертом ряду. Я помнила, что у него есть «радиоактивная» видеокассета. Тут же бросилась к нему, сказала, что сейчас буду выступать, попросила кассету. Но Щербак никак не отреагировал. Счет времени пошел на секунды. И я решила, что выступлю и без кассеты. Хотя бы так.
Анатолий Иванович Лукьянов, первый заместитель Председателя Верховного Совета СССР, друг, соратник Горбачева и будущий путчист, назвал мою фамилию, и я шагнула к трибуне. В этот момент сбоку мне что-то ткнули в руку, я подумала, это какая-то книга. Но оказалось – кассета. Я решила, что ее в последний момент передал Щербак.
Уставший после тяжелого дня зал шумел, говорить было трудно. Но я сказала: «У меня есть большая просьба к нашему президенту, а также к вам, депутаты. То, что я скажу, касается не только меня и моих избирателей. Это общая проблема. Дело в том, что наша Житомирская область входит в зону особо жесткой радиации. Речь идет о Народичском районе Житомирской области – области жесткого молчания. Как журналист я полтора года не могу нигде опубликовать материалы о том, что там происходит. Если сразу после аварии у нас было восемнадцать сел, находившихся в зоне особо жесткой радиации, то теперь, спустя три года, таких сел около девяносто. И если раньше только Народичский район был поражен радиацией, то теперь прибавилось еще четыре района. А вот министр здравоохранения Украины Романенко говорит нам, живущим в той зоне, что там чуть ли не швейцарский курорт. Это просто возмутительно. Если посмотреть те кадры, которые сняли документалисты, то можно увидеть, что там на самом деле происходит. Это то, что касается нас с вами. Тбилиси – да, другие события – да. Но то, что происходит там, – очень важно. И я обращаюсь к президиуму с большой просьбой: вот у меня есть видеокассета, и я бы очень хотела, чтобы президиум дал возможность всем народным депутатам посмотреть ее. В ней – правда о Народичском районе после катастрофы в Чернобыле».
Лавина проблем, которую привезли депутаты со всех городов и весей необъятной страны, еще не остывшие с пылу с жару предвыборной кампании, сорвалась с главной трибуны государства и долетела до самых отдаленных его уголков.
Иногда съезд превращался в митинг. К микрофонам в зале выстраивались длинные очереди. Две с половиной тысячи депутатов спешили показать своим избирателям, себе и всему миру, что они пришли. Говоря о важнейших региональных проблемах, о больной экономике, очень часто они просто не слышали друг друга. Каждому казалось, что его местная проблема важнее всех остальных: загрязнение Черного моря, смерть Арала, спасение священного моря Байкал, загазованность Запорожья, десятки тысяч людей за чертой бедности – советские нищие, скрытая безработица, отвратительное качество и промтоваров, и продуктов, все более ощутимая их нехватка, нарастающий дефицит, инфляция… Список можно продолжать до бесконечности. Именно таким оказался печальный итог семидесятилетнего хозяйствования однопартийной диктатуры в стране. На фоне всего этого запредельного кризиса экономики и морали для кого-то чернобыльская тема могла показаться слишком региональной, слишком личной бедой украинцев и белорусов. Настолько туманным было представление общественности страны о масштабах и реальных последствиях аварии. Лживая пропаганда давала свои не менее лживые всходы.
Многие из украинских парламентариев записались на съезде на выступление. У нас с народным депутатом СССР из Киева Юрием Щербаком была договоренность: если ему не дадут слово – а он тоже хотел сказать о Чернобыле, к главному микрофону страны попробую прорваться я. Обе наши фамилии были в списке выступающих. Но Щербак еще входил и в состав Секретариата съезда. И это, естественно, повышало его шансы. Однако в дискуссиях, столкновениях и политических дебатах проходил день за днем, а слова не предоставляли ни ему, ни мне.
Мы собирались не только выступить и рассказать о том, что происходит у нас на Украине в пораженных зонах. Мы собирались также передать Горбачеву публично видеокассету с кинолентой «Запредел». Кадры на ней были отсняты в нашем многострадальном Народичском районе. Для многих из нас, кто побывал там, увидел, поговорил с людьми, Народичи стали символом уничтожающей все живое Системы.
А с видеокассетой получилось так: ко мне в гостиницу «Москва» во время съезда подошел народный депутат СССР из Киева, председатель Союза кинематографистов республики Михаил Беликов. Он рассказал, что у него есть кассета с пленкой, отснятой в нашей области в радиозагрязненных районах. И просил передать ее, если кто-то из нас будет выступать, Горбачеву. Кассета лежала в кейсе у Юрия Щербака.
В один из последних дней съезда я поняла, что слова не получу. И тогда решила: во что бы то ни стало попасть на трибуну, чтобы сказать хотя бы несколько фраз о Чернобыле. Я не могла, не имела никакого права вернуться домой без этого выступления. Меня бы никто из моих избирателей просто не понял. Кроме того, к всесоюзной трибуне съезда в те дни было приковано внимание не только страны, но и всего мира. Даже пара слов о Чернобыле в прямом эфире одним махом могли бы опрокинуть всю ложь длиною в три года после катастрофы.
И я решила рискнуть. В конце одного из последних дней работы съезда на виду у всего зала я пошла к Горбачеву в президиум из своего сорок девятого ряда. Если честно – меня трясло от волнения. Я назвалась и твердо попросила дать мне слово для выступления о Чернобыле. Он удивился такому нахальству, но сказал: «Садись здесь, в первом ряду, после следующего выступающего Анатолий Иванович Лукьянов даст тебе слово». Юрий Щербак сидел недалеко – в третьем или четвертом ряду. Я помнила, что у него есть «радиоактивная» видеокассета. Тут же бросилась к нему, сказала, что сейчас буду выступать, попросила кассету. Но Щербак никак не отреагировал. Счет времени пошел на секунды. И я решила, что выступлю и без кассеты. Хотя бы так.
Анатолий Иванович Лукьянов, первый заместитель Председателя Верховного Совета СССР, друг, соратник Горбачева и будущий путчист, назвал мою фамилию, и я шагнула к трибуне. В этот момент сбоку мне что-то ткнули в руку, я подумала, это какая-то книга. Но оказалось – кассета. Я решила, что ее в последний момент передал Щербак.
Уставший после тяжелого дня зал шумел, говорить было трудно. Но я сказала: «У меня есть большая просьба к нашему президенту, а также к вам, депутаты. То, что я скажу, касается не только меня и моих избирателей. Это общая проблема. Дело в том, что наша Житомирская область входит в зону особо жесткой радиации. Речь идет о Народичском районе Житомирской области – области жесткого молчания. Как журналист я полтора года не могу нигде опубликовать материалы о том, что там происходит. Если сразу после аварии у нас было восемнадцать сел, находившихся в зоне особо жесткой радиации, то теперь, спустя три года, таких сел около девяносто. И если раньше только Народичский район был поражен радиацией, то теперь прибавилось еще четыре района. А вот министр здравоохранения Украины Романенко говорит нам, живущим в той зоне, что там чуть ли не швейцарский курорт. Это просто возмутительно. Если посмотреть те кадры, которые сняли документалисты, то можно увидеть, что там на самом деле происходит. Это то, что касается нас с вами. Тбилиси – да, другие события – да. Но то, что происходит там, – очень важно. И я обращаюсь к президиуму с большой просьбой: вот у меня есть видеокассета, и я бы очень хотела, чтобы президиум дал возможность всем народным депутатам посмотреть ее. В ней – правда о Народичском районе после катастрофы в Чернобыле».