Алмат Малатов
Всякая тварь

Работа над ошибками

   Я никогда не имел писательских амбиций. (В интервью на вопрос «Почему вы начали писать прозу?» я обычно отвечаю туманной фразой о возникшей потребности кристаллизовать опыт ощущений в текст. Обычно это нa какое-то время интервьюера отключает.)
   Нет, конечно же в юности я писал стихи: все мы немного лошади, а по малолетству и вовсе пегасы. Я написал пяток плохих стихотворений и десяток отвратительных. Потом, к счастью, перестал. Много лет мне не приходило в голову написать что-либо более художественное, чем запись в истории болезни (к примеру, «дома у пациента водятся крысы, крысы активных жалоб не предъявляли»).
   Но несколько лет назад я случайно наткнулся в Сети на «Живой журнал». И начал вести интернет-дневник.
   В нем я незаметно для себя стал создавать персонажа, интернет-героя, который сделается популярным не благодаря, а вопреки.
   Руководствовался я незатейливой формулой «ну а мы, ну а мы – пидорасы, наркоманы, фашисты, шпана». Хотелось, чтобы текст от первого лица прозвучал максимально достоверно: пренебрежительно сказанное в адрес Лимонова «персонажи пишут» представляется мне лучшим комплиментом автору.
   И пару лет я просто писал дневник от лица сексуально расторможенного «циничного романтика». Меня стали настолько идентифицировать с персонажем, что проект можно было считать удачным. В итоге ко мне пришел издатель Боря Бергер со словами «а давай книжку издадим». Я обрадовался, собрал в кучу свои записки, и они с минимальной редактурой были изданы под названием «Двоичный код». Какое-то время я был вполне доволен собой: у меня вышла книга, когда мне еще не было тридцати (все-таки я продукт советского времени, и факт издания книги мне казался важной вехой биографии). Моя благодарность Боре безмерна, ибо он дал мне возможность испечь тот самый блин, который комом.
   Постепенно у меня вызрела потребность написать еще одну книгу. Как человек, который начал писать недавно и учился этому в процессе, а не в институте, я понимал, что с тех пор стал писать лучше.
   И когда мне предложили переиздать свою первую книгу, стало понятно, что я нынешний такой текст опубликовать не могу.
   Я не стану отказываться от написанного – эта первая книга была, и хорошо, что она была. У нее был свой читатель, в конце концов, она была стартом. Но меня мучила потребность «прокрутить все назад и все исправить». В жизни это невозможно, а вот в тексте – пожалуйста: я решил переиздать первую книгу, слегка подредактировав. Но «слегка» не получилось: пришлось фактически написать новую книгу. Изменить сюжет, вести повествование не от первого лица, а от третьего, выкинуть, насколько это возможно, эпизоды, которые дублировались в следующей книге…
   Вот так и получилась история о мальчике, который проходит путь от счастливого детства до осознания «я – взрослый».
   Меня наверняка обвинят в пережевывании одного и того же, но это неважно. Важно то, что сейчас я смог сделать эту книгу такой, какой она должна была быть. В конце концов, я пишу не для того, чтобы нравиться критикам. Я пишу для того, чтобы мой текст понравился мне самому. И не гнушаюсь работы над ошибками.
   Алмат Малатов

Всякая тварь

   Всякая тварь грустна после соития.
Аристотель

1
   Руслан любил читать. Любовь к чтению привили родители, которые ставили на младенце педагогические эксперименты. Они были молоды, целеустремленны, и в десять месяцев дитя заговорило. К году оно говорило уже слишком много. К четырем годам ребенок научился читать, а когда ему исполнилось шесть, родители задумались о пользе абортов. Дело в том, что Руслану купили хомячка. С педагогическими целями, естественно: предполагалось, что он будет о хомячке заботиться и таким образом станет не просто ребенком шести лет, а Ответственным Человеком.
   Хомяк был хорош: белая шерсть, красные глаза, острые (как быстро выяснилось) зубы.
   Какое-то время Русланчик с ним разнообразно (о, сколько возможностей таит в себе хомяк!) играл, а потом на него случайно сел. Хомяк издох, и Руслан долго рыдал над трупом. Когда слезы кончились, мальчик, все еще всхлипывая по инерции, взял мамин маникюрный набор и посмотрел, что у хомяка внутри. Незаметно вошедшему отцу очень не понравились игры первенца с красивыми перламутровыми кишками. Ребенок был наказан: на просьбу купить нового хомяка «взамен поломанного» в недвусмысленных выражениях отец объяснил, что советский инженер не зарабатывает столько, чтобы ежедневно снабжать маленького ирода хомяками.
   – Тебе жалко пять рублей? – Руслан смотрел на папу страдающими глазами и шмыгал носом.
   – Жизнь не имеет цены! – Папа назидательно поднял указательный палец, удивленно посмотрел на него и стал ковыряться пальцем в обоях. – Иди и похорони хомячка.
 
   – Наш ребенок – чудовище. Он убил хомяка, выпотрошил и смыл в унитаз.
   Отец умостился на краешке заваленного бумагами стола и сердито глядел на производящую расчеты мать.
   – А ты хотел, чтобы он по нему каддиш прочел? – рассеянно сказала Камилла. Она в авральном режиме проектировала госзаказ – ракетную ступень. – Все-таки эта штука никуда не полетит, – вздохнула она. – Не может эта штука летать. Техническое задание противоречит всем законам термодинамики и здравому смыслу.
   – Противоречит, не противоречит, а если и твоему отделу и моему дадут премиальные, можно будет повезти ребенка на юг. Иди проверь, что это чудовище делает.
   Чудовище тихо сидело в углу ванной и читало журнал «Юный химик». Мать прикрыла дверь и удовлетворенно сказала
   – Все-таки в здоровой обстановке вырастают здоровые дети. Не кричит, не ломает игрушки, в шесть лет читает научно-популярную литературу! Это мои гены.
   – Почему это – твои? – обиделся отец. – Логично предположить, что это мои гены. Я, между прочим, семь патентов имею. И почетный председатель городского общества цветоводов.
   – А я, значит, дура? – Камилла угрожающе зашевелила длинными ногтями идеальной формы, объектом зависти всех женщин конструкторского бюро. Объектом зависти мужчин конструкторского бюро была вся Камилла целиком почему такая роскошная женщина досталась тощему Эдику, понять не мог никто. – Хрен твоему отделу, а не документация по испытаниям к утру!
   – Милочка, ну что ты, в самом деле! Да плевать на эту документацию! Ты умная, ты красивая, твоя мама – ангел…
   – Моя мама еще жива! – рявкнула Милочка, но уже более доброжелательно. У нее был взрывной характер, и проще было дать ей проораться.
   – Твоя мама – живее всех живых, – примирительно сказал муж. Упоминать тещу к ночи он обычно избегал, но тут не удержался.
   – Что значит – живее всех живых? – На кухню вплыла Милочкина мать, Раиса Рашидовна. – Это Ленин живее всех живых, я что, похожа на Ленина? Почему твой муж опять дразнит меня? Да, у меня не самые густые волосы, но усов у меня нет! Я что, желтая? Я больна, и вы мне не говорите?
   – Мама, он не говорил, что у тебя есть усы! – застонала Камилла. – Ну чего ты проснулась? Ты себя плохо чувствуешь?
   – Я прекрасно себя чувствую! Так и запомните, Эдуард, ПРЕ-КРАС-НО! Почему ребенок не спит? Полночь скоро! Почему он читает при таком освещении? Вы не родители, вы ехидны! Эдуард, вы опять толком не ужинали, съешьте немедленно самсу, имейте совесть, на дочь давно махнула рукой, она вечно на диете, но вам-то диета не нужна, вам вообще уже ничего не поможет, съешьте самсу. – И грохнув посреди бумаг тарелку с выпечкой, Раиса Рашидовна устремилась в ванную.
   – Иди к бабуле, мое солнышко, пойдем спать, маленький! Скоро мы к бабуле поедем, на работу пойдем, бабуля даст тебе поиграть калькулятор, нет, бабуля не будет включать Пугачеву, если Русланчик будет себя хорошо вести, конечно. А если не будет, бабуля пригласит Пугачеву на концерт в министерство, и…
   В квартире раздался громкий рев: больше всего Руслан боялся Пугачевой, впервые услышанной у бабушки на работе. Он играл с невиданной для семидесятых диковиной – калькулятором, признаком принадлежности бабушки к мелкой советской аристократии: Раиса Рашидовна была старшим экономистом в республиканском министерстве, – и тут зловещий голос из динамика пропел «То ли еще будет, ой-ёй-ёй». Из-под стола Руслана выманивали долго.
   Эдуард тихонько вышел на лестничную площадку и закурил.
   – Интеллигенция, блядь, – сказал он и поискал глазами, куда бы стряхнуть пепел. Десять лет назад на окончание школы с золотой медалью родители сделали ему подарок – шоколадку. Байские замашки татарской тещи, генеральской вдовы, стояли у него поперек горла – прямо под самсой.
   Изначально Раиса Рашидовна имела иные матримониальные планы в отношении дочери – красавица Камилла могла выбирать из шести претендентов. Пятеро были номенклатурными работниками, шестым был Эдуард. Они познакомились, когда Камилла треснула Эдика по голове учебником научного коммунизма. Нищего студента, «да еще и еврея», Раиса Рашидовна не видела зятем даже в страшном сне.
   Когда Камилла сообщила, за кого выходит замуж, ее мать зарыдала.
   – Что ты так плачешь, как будто ты меня похоронила? – вздернула бровь Милочка.
   – Лучше бы я тебя похоронила! – ответила любящая мать.
   Эдика к знакомству с тещей собирали всем общежитием. Кто-то дал рубашку, кто-то – костюм, туфли соседа по комнате жали, зато в кармане лежал червонец, заработанный на разгрузке вагонов. Он шел с Милочкой и ее мамой в кафе.
   – Скажите, Эдуард, не хотите ли вы сделать пластическую операцию? – сладко поинтересовалась потенциальная теща, помешивая чай так, чтобы ложечка не звякнула о чашку. – У меня есть прекрасный хирург, они воевали вместе с моим мужем, генералом.
   Камилла улыбнулась еще более сладко и больно ущипнула родную мать под столом. Чаепитие прошло относительно гладко. Относительно гладко в дальнейшем проходило и общение Эдуарда с тещей во время ее приездов из Молдавии.
   Эдуард еще разбогатеет в новом, сломавшем все времени, еще заберет к себе из обнищавшей Молдовы Раису Раши-довну, и они будут ненавидеть друг друга долго и изысканно. Говоря друг другу то, за что в порту бьют кастетом, они свяжутся плотными болезненными узами, которые и есть в сути своей – родство. Она освоит еврейскую кухню и будет разгонять всех, когда он приезжает обедать, «мужчина должен поесть, ну что вы галдите, уйдите все, вы подавать мешаете, ишь, жует, кровопийца». Он будет возить ее по магазинам, потому что «мама, у вас тапочки совсем вид потеряли, не буду я вам без вас ничего покупать, вы меня, мама, потом вместе с этими тапочками и скушаете», искать лучших врачей, потратит сумму, равную стоимости автомобиля, на ее последнюю, уже бесполезную операцию. И будет после ее смерти ходить потерянный по новой, большой квартире, в которой никогда уже не будет пахнуть эчпочмаками и перемячами: Милочка так и не научится готовить.
   Но это все будет потом. А пока бабушка поет татарские и молдавские колыбельные внуку, Эдик с Милочкой в обнимку высчитывают погрешность эксперимента, брошенный в ванной журнал «Юный химик» лежит, раскрытый на статье про свойства кислот, а многочисленные цветы в двухкомнатной хрущевке безмолвно корчатся в агонии – Руслан полил их уксусной эссенцией.
   На следующий день Эдуард понял, что его ребенок – воплощенное зло. Лучшие экземпляры коллекции цветов погибли, а из детского сада позвонили голосом, не предвещавшим хорошего. Оттуда звонили и раньше – когда «случайно» сработал огнетушитель, когда в компоте нашли кукольные глаза в количестве семи штук – больше выковырять Руслан не успел, – но в этот раз голос заведующей был мрачен, как советский текстиль.
   – Из детского сада нам придется его забрать, – сказала Милочка и задумчиво поглядела на отпрыска.
   – Забрать? Да с ним же в одной квартире находиться страшно! – Эдик закурил прямо на кухне, чего никогда себе не позволял.
   – Ну что ты куришь при ребенке?
   – Ничего, пусть привыкает, ему еще в аду серой дышать! Как можно было додуматься до таких игр?
   – Все дети играют в доктора, ну не кричи, он не специально.
   – Он не специально засунул девочке в… в… туда еловую шишку?
   – Эдик, шайтан тебя забери, – взорвалась Камилла, – хватит орать! Шишку он засунул? А что он должен был засунуть ей в шестилетнем возрасте? Это все твоя порода! Выпороть, да и все!
   – Так, я все поняла – Раиса Рашидов-на втиснулась в крохотную кухню и оглядела супругов с непроницаемым выражением лица. – Иди-ка сюда, Русланчик.
   Подперев собой дверь, в которую с ревом колотился «змееныш», теща утерла пот и деловым тоном сказала:
   – Эдик, выпустишь его, когда песня про козу и грозу закончится. Я пошла к родителям девочки, я знаю, где они живут. «Букет Молдавии» мне дай из шкафа, конину вяленую, которую сестра прислала. Я позвоню в министерство, чтобы его у нас на год раньше в школу взяли. И прекратите орать, от шишки еще никто не забеременел.
   Через месяц пакостный внучок уже был посреди молдавского щедрого и равнодушного лета. А через два его госпитализировали в кожно-венерический диспансер. И опять во всем был виноват животный мир: в кишиневский двор забрел котеночек. Дети принялись котеночка гладить и тискать. Котеночек издох – не иначе, как от счастья, а дети поголовно заразились стригущим лишаем.
   – В таком возрасте загреметь в КВД?! – возмутился папа Эдик, положив трубку. – Что из него вырастет к восемнадцати годам???
   – Да уже понятно что. – Камилла хихикнула и развернулась на каблуках. Они с Эдиком шли в кино.
   Руслан рос ребенком тихим. Очень тихим. Вид у него был чахлый и благообразный. «Ты, такой интеллигентный мальчик, поджег кошку!» – вопил сосед по дому. Кошка соседа тем временем ловко отбивала лапой летящие в нее горящие спички, уходить никуда не собиралась и в целом имела надлежащий персидской кошке вид – равнодушно-брезгливый.
   Лучшим товарищем для игр бабушка сочла двоюродного брата Руслана – крупного и туповатого Ильяса. Ильяс действительно подходил для игр идеально. Время от времени Русланчик подавал в пространство идею. К примеру, о том, как будет здорово расписать школьный коридор свастиками или подложить в работающую духовку аэрозольный баллончик, ну и дрожжи в унитазе – тоже эффектная штука, что ни говори. Как только он понимал, что Ильяс загорелся идеей, то лицемерно говорил: «Ой, ну это все-таки плохо, так нельзя, мы же юные ленинцы!» Но
   Ильяса было уже не остановить. Он расписывал стены, взрывал духовку и устраивал сантехнические катастрофы. Естественно, его ловили, он валил все на Руслана, как идеолога маленькой ОПГ. Тот же с невинным видом заявлял: «Я его предупреждал, я отговаривал, я говорил, что октябрята не должны выливать марганцовку на директора овощного магазина!» Ильяс обижался смертельно, но ненадолго: из всех видов памяти ему была доступна лишь оперативная. Так золотая рыбка в аквариуме забывает то, что она видела, сделав круг.
   Много позже добряк Ильяс, отрывавший от пола сто пятьдесят левой, уедет к родне в Казань. В 94-м его, как заведено, увезут из дома родственники невесты, которую выбрали ему родители и которую он полюбит уже после свадьбы, – маленькая золотая рыбка сделает круг, и он забудет всех остальных девушек У него родится крупный большеголовый сын, которого будут бить в школе. Он будет стесняться дать сдачи, потому что сильнее и занимается спортом. И потому что папе бы не понравилось, что он дерется, хотя дядя Руслан говорит, что драться надо. Ильяс погибнет под Гудермесом в декабре 95-го.
   Но сейчас им по восемь лет, черная коза на соседском хуторе будет жить вечно, желтоволосая Светка из второго подъезда – настоящий пацан, ей можно доверить украденные из типографии снимки Зои Космодемьянской после допроса, бабушка Руслана ушла на пенсию и чаще готовит чак-чак. Орехи висят низко, у дебила Юрки всегда можно выменять марки на какую-нибудь ерунду.
   Вот только любовь Руслана к чтению постоянно портила жизнь окружающим. Журнал «Наука и религия» стал причиной угрозы исключения из октябрят. На экзальтированную детскую душу огромное впечатление произвела статья о человеческих жертвоприношениях, и Руслан приступил к инсценировке сюжета. Естественно, христианские младенцы были недоступны по техническим причинам (их просто никто не давал «на поиграть», люди вообще злы и жадны), и Руслан наловил голубей. Жирные летучие крысы с легкостью отлавливались нехитрой ловушкой, сделанной из деревянного ящика, дощечки, веревки и крошек. Голубей ему было не жалко: в стенгазете детской поликлиники было написано, что голуби разносят заразу.
   За умерщвлением разносчиков орни-тоза из-за куста наблюдала конопатая доносчица Ленуца, дочь завуча. На октяб-рятском собрании маленького живодера гневно осудили, назвали фашистом и долго тыкали носом в плакат, где хищного вида голубь сжимал в пасти чахлую оливковую ветвь. Из октябрят Руслана все-таки не выгнали – не было прецедента.
   – Ты попадешь в ад и будешь делать там стенгазету, – вынесла вердикт бабушка Раиса, выслушав обоснования поступка. И лишила на месяц карманных денег.
   Выгнали Руслана через несколько лет уже из пионеров за демонстративную окраску волос прямо на уроке математики. К тому времени родители забрали Руслана обратно, в маленький приморский город. В Калининград.
   Там Руслан понял, что море – совсем не романтично, чайки по сути своей – летучие крысы, а основной детской валютой являются жвачки и переводные «татуировки».
   Заканчивались восьмидесятые, и обесцвеченные челки были остроактуальны. Без челки жизнь была не мила. Но подросток не мог пойти в парикмахерскую и попросить выкрасить его во что-нибудь забавное: как минимум потребовали бы привести родителей.
   Спрятавшись в школьном туалете, Руслан старательно размешал две пачки гидроперита во флаконе нашатырного спирта и, вернувшись за парту, вылил полученную смесь на голову. Он хотел стать блондином, причем публично. По классу поплыл режущий ноздри запах нашатыря, голову щипало немилосердно, а классная дама снисходительно ухмылялась: сорок пять лет преподавательского стажа подсказывали ей, что на подобные перфо-мансы просто не стоит реагировать.
   Так что акция могла остаться без особых последствий, если бы Руслану не захотелось посмотреть на результат. Единственное в школе зеркало находилось в кабинете у пионервожатой, и он отправился в пионерское логово.
   Пионервожатая была басовита, усата, рост имела гренадерский, а грудь – огромную. К сожалению, слова «трансвестит» Руслан тогда еще не знал, что, впрочем, не мешало ему распространять слухи о наличии у пионервожатой огромного волосатого члена. Звали ее Верой Павловной, но мало кто рискнул бы ознакомиться с ее четвертым сном – инсульт хватил бы на первом.
   – Вот, покрасил голову и пришел посмотреться в ваше зеркало, – деловито сказал он.
   – Значит, голову покрасил. Прямо как баба. – Вера Павловна хищно пошевелила под нейлоном щетинистыми икрами. – Может, тебе еще и трусы дать поносить женские? Мои, например?
   – Ой, дайте, пожалуйста! Мы их всем классом будем носить. Как знамя.
   – Да как ты смеешь! Положи на стол пионерский галстук!
   – Ну сами ведь предложили. А галстук – вот, пожалуйста.
   Родители, увидев изменения в расцветке ребенка, особенно не шумели: Милочка тихо упала в обморок, а папа
   Эдик молча взял юного куафера под мышку и отнес в парикмахерскую.
   – Сделайте, как было раньше, – сказал папа, усадив Руслана в кресло.
   – А какого цвета был ваш мальчик?
   – Ээээ… каштанового!
   И Руслана покрасили в цвет «махагон». Советские парикмахерские в то время переживали глубокий колористический кризис, и выбирать было особо не из чего.
   Цвет получился темный, но все-таки очень яркий, и голова пламенела, как факел в ночи. Голова цвета адского пламени в сочетании с изгнанием из пионеров придали Руслану романтический ореол бунтаря, что поспособствовало росту рейтинга в школе.
 
   На дворе тем временем вовсю бушевала перестройка, окружающая действительность расцветала пышным преморби-дом. Город был отрезан от Большой земли отделившейся Прибалтикой, поэтому воплощения новых идеологий были довольно причудливы. Школьные учителя либо впадали в мрачное реакционерство, либо изо всех сил старались соответствовать.
   В итоге Руслан приходил в школу, как в дурдом. Учительница истории взахлеб пересказывала школьникам сюжет «Маленькой Веры», а учительница литературы вместо урока сводила весь класс на «Интердевочку», не забыв задать на дом стихотворение Асадова. Руслан не пошел, потому что уже смотрел – к тому времени он выглядел гораздо старше своих лет, ему не только продавали билеты на фильмы «детям до 16-ти», но и без вопросов отоваривали талоны на водку в ближайшем магазине. Талоны подделывались одноклассником Витькой, учеником художественной школы. Водка из крышечек распивалась прямо на задней парте – во время уроков.
   Классная руководительница, вздыхая, сообщила, что понимает, до какого места школьникам комсомол, но для роно надо, чтобы определенный процент детей состоял в какой-либо организации.
   – Мне нужно пять человек. Желающие есть? Так. Еще двое. Если не будет желающих, буду назначать сама.
   – А профсоюз в качестве организации подойдет? – спросил Руслан, не отрываясь от «Иностранной литературы».
   В 89-м году он уже работал и платил профвзносы.
   Ранним началом трудовой биографии он был обязан курению и папе Эдику.
   Раиса Рашидовна привезла двенадцатилетнего внука в родовое гнездо – большой, стоящий на Волге город. Там Русланчик впервые напился самогоном, научился целоваться и курить.
   Хрестоматийное «будешь курить – не вырастешь» на Русланчика не действовало совершенно. «Не вырасту – и слава Аллаху», – басил подросток с высоты метра восьмидесяти. Папа Эдик два года отбирал сигареты, не пускал сына гулять и решился на крайнюю меру: «Или ты не будешь курить, или мы не дадим тебе карманных денег».
   Отпрыск фыркнул, пожал плечами и устроился санитаром в нейрохирургическое отделение – бабушка Раиса, переехавшая из Молдовы, воспользовалась остатками связей и пристроила внучка мыть полы, выносить утки и обрабатывать пролежни «спинальникам». Во-первых, она верила в терапевтическую силу черного труда, а во-вторых, хотела подгадить любимому зятю. Камилла, получив с первой зарплаты сына в подарок «Шанель», от обсуждения вопроса уклонилась.
   Девяносто рублей оклада в те годы составляли приличную для школьника сумму. Но кроме оклада, были «леваки» – массаж паралитику, ночное дежурство у постели свежепрооперированного пациента оплачивались по отдельной таксе в карман. Денег хватало на такси до школы, посиделки на большой перемене в кафе «Березка» и кооперативную джинсу.
   – Профсоюз тоже подойдет, – шевельнула усами классная дама, – увянь.
   Наиболее одухотворенно к идеологическому вопросу подошла учительница музыки. Низенькая тетка с сельским румянцем и мощными икрами в бумажных колготках прониклась скаутским движением. По утрам из актового зала доносился тоскливый, леденящий душу вой: перед уроками она загоняла всех, кого могла поймать, в актовый зал, повязывала синие скаутские галстуки (некоторым – прямо поверх пионерских) и заставляла петь при свечах то, что она считала прогрессивным репертуаром.
   Сонные, измученные дети стояли, взявшись за руки, вокруг культуртрегерши и мрачно выли, покачиваясь от недосыпа: «Свооооодит с умааааа улица рооооооз. Спряяяячь свой обман, улица слёёоооз! Я люблюююю и ненавииииижу тебяаАА-аААа!» А потом они начинали молиться. Изгнанный из пионеров Руслан пользовался положением изгоя и спевки игнорировал. К тому же силы, которая могла бы его заставить появиться в школе хоть на минуту раньше звонка, не существовало в природе. Зато существовала сила, которая заставляла его массово прогуливать.
   К тому времени он сильно раздался в кости, покрылся рыжеватой шерстью во всех положенных местах, в деталях знал всю теорию половых отношений и рвался перейти к практике.
   С теорией его еще в десятилетнем возрасте вынужденно ознакомил отец. В зоопарке.
   Пока дети приобщались к доступному ассортименту живой природы, кормили животных булками (а кто и гвоздями с аспирином), Русланчик посмотрел на папу невинными глазами и громко спросил:
   «Что такое „ебаться“?» Эдуард подавился сигаретным дымом, закашлялся и метнул на сына гневный взгляд. Окружающие взрослые стали оборачиваться, поскольку происходящее было гораздо интереснее слонов в вольере. Решив, что папа не расслышал вопрос, Руслан повторил его погромче. В толпе раздались смешки и возгласы «Вызовите милицию!»
   Схватив любопытствующего ребенка в охапку, Эдик устремился в павильон, посвященный ночным животным: там было темно и не так стыдно за собственное потомство. Сдавленным голосом вкратце он обрисовал сыну механику деторождения, мысленно клянясь выпороть маленького гаденыша сразу по прибытии домой. Правда, потом остыл.
   К Руслановым четырнадцати годам родители решили, что ребенка можно оставить одного и надолго: Раиса Рашидовна уехала в гости к сестре, а сами родители отправились на побережье Черного моря. Изначально они хотели взять с собой Руслана, но он воспротивился резко и недвусмысленно. Он слишком хорошо помнил, что такое Черное море: родители таскались на море каждый год. Причем море Балтийское, находящееся в часе езды от отчего дома, их не устраивало. Так, какая-то холодная лужа. Настоящее море не такое, настоящее море – это июльский плацкартный вагон, окна которого не открываются, а стены закрашены коричневой краской поверх расплющенных яблочных огрызков. Это поиск съемного сарая, хозяйка которого всенепременно что-нибудь сопрет у квартирантов. Подъемы в семь утра (не упустить ни капли ультрафиолета!), кишечные инфекции и солнечные ожоги. В общем, в жизни советского инженера тоже было место подвигу. Летом.