Альтов Генрих. Антология советской фантастики

   — Мама вам принесет! — Игорь уже сбегал с веранды. — Я знаю, где его искать! — донесся голос мальчика уже из-за деревьев. — Я найду!
   Хлопнула калитка.
   Филипп напился воды, посмотрел на Галину, кивнул и направился к калитке, и ракушки захрустели под его грузными шагами. Михаил пошел проводить старика.
   — Доктор, я все хочу попросить вас, — сказал Филипп, берясь за щеколду, — дайте мне что-нибудь, чтобы я меньше потел во сне.
 
   Игорь бежал по шероховатым плитам Трехмильного проезда, жесткая трава, торчащая из щелей, царапала его босые ноги. Он выскочил из дому в одних трусах, даже панамы не успел надеть, и теперь солнце начинало припекать ему голову.
   Он очень торопился.
   Дорога становилась все круче. Игорь запыхался и перешел с бега на быстрый шаг. Он старался экономно и правильно регулировать дыхание — как учил его дядя Георгий. Четыре шага — вдох, четыре шага — выдох.
   Игорь и сам не знал, что заставляло его так торопиться. До сих пор он жил в окружении вещей и явлений ясных и привычных, как свет дня. Но последние события — приезд незнакомой женщины, непонятное бегство дяди Георгия, визит Филиппа — сбили мальчика с толку. Ему хотелось одного: вцепиться в сильную руку дяди Георгия, и тогда снова все будет хорошо и привычно.
   Трехмильный проезд кончился. Влево уходила лесная дорога в Халцедоновую бухту, но Игорь знал, что дядя не любил этой дороги: он всегда предпочитал держаться ближе к морю. И Игорь без колебаний пошел направо по узкой тропинке, зигзагами сбегавшей к ущелью. Некоторое время он шел в тени моста электрички, продирался сквозь кусты дикого граната, потом, лавируя между стволами орехов, поднялся по противоположному склону ущелья и вышел к крутому обрыву над морем.
   Он чуточку передохнул и потер большой палец ноги, больно ушибленный о корень дерева.
   Затем Игорь двинулся по узкому карнизу — однажды они с дядей Георгием проходили здесь. Он старался не смотреть вниз, где под обрывом синело море, он медленно шел, прикасаясь левым плечом к скале и осторожно перешагивая кустики ежевики, тут и там стелющиеся по карнизу. В одном месте он увидел примятый кустик и раздавленные ягоды — это окончательно утвердило его в мысли, что дядя Георгий недавно здесь прошел.
   Да, он недалеко. Наверное, за тем выступом, за которым сразу открывается вид на пляжи Халцедоновой. Еще десяток метров…
   Дикий грохот и вой возникли так неожиданно, что Игорь вздрогнул. Это электричка, перелетев по стальному мосту через ущелье, мчалась но дороге, прорубленной в скалах, выше карниза, прямо над головой мальчика. Игорь знал, что отсюда электричку не увидит, но невольно задрал голову — и в тот же миг его правая нога встретила пустоту.
   Он сорвался…
   Его рука отчаянно цеплялась за карниз, но соскользнула с гладкого закругленного камня, и тут Игорь почувствовал, что живот прижат к колючему кусту. Он успел вцепиться руками в куст и повис над обрывом, тщетно пытаясь нащупать ногами опору.
   — Дядя Георги-и-ий!
   — И-и-и… — откликнулось горное эхо.
   Незадолго перед этим Георгий Платонов прошел по карнизу к тому месту за выступом Скалы, откуй! была видна Халцедоновая бухта.
   Здесь он остановился, прижался спиной к теплому камню, сдвинул кепи на затылок.
   Здесь никто его не видел, и ему не приходилось думать о выражении своего лица.
   Он был один — наедине со своими мыслями.
   Перед ним лежало огромное море, согретое южным солнцем. Он видел зеленые склоны гор, желтые пляжи и белые здания. В двух часах ходьбы его ждала прекрасная женщина…
   Но он был уже бесконечно далек от всего этого.
   Он знал, что напрасно тянет время, но никак не мог оторваться от своих мыслей о Галине.
   Пойми, я должен был бежать от тебя. Ты мешала мне. Я нуждался хоть в каком-нибудь душевном равновесии, чтобы закончить работу. Но ты мне мешала, и вот я тайком уехал — бежал от тебя. Так было лучше — лучше для нас обоих. А потом ты бы все поняла из моих записок, которые Михаил перешлет в Борки. И время залечило бы рану.
   Но ты разыскала меня.
   Ты разыскала меня.
   Ну как объяснить тебе, моя единственная, что я уже не принадлежу жизни? Да, я здоров и силен, несмотря на мои семьдесят четыре. Мои движения точны, мышцы налиты силой, и сердце пульсирует ровно. Но через несколько часов… Через десять часов двадцать минут…
   Бедняга Нейман, ему было лучше, ведь он не знал.
   Открытый мною закон кратности обмена неотвратим и точен. Ничто не спасет меня. Ничто и никто, даже ты. Но все же… Безумный опыт, который я здесь проделал, дает какую-то возможность… Нет, не мне. Другим, кто будет после меня… Может быть, им удастся, следуя моим указаниям, нарушить кратность обмена… И значит, я не зря поработал здесь, в тишине и покое…
   В тишине и покое?
   Не надо обманывать себя. Покоя не было.
   Но я не знал, что встречу здесь этого мальчика.
   Если бы я знал…
   Довольно тянуть.
   Платонов смотрит на часы. Бежит по кругу секундная стрелка, исправно отсчитывая время.
   Надо решаться.
   Грохочет над головой электричка. Она везет к бархатным пляжам веселых, нарядных мужчин и женщин.
   Ну, Георгий Платонов, может, ты оторвешь, наконец, спину от теплой скалы?
   — Дядя Георги-и-ий!..
   Игорь? Как он сюда попал?
   Голос мальчика, зовущий на помощь, мгновенно возвращает Платонова к жизни. Торопливо он продвигается по карнизу, боком огибает выступ… Глаза его расширяются при виде мальчика, висящего над обрывом.
   — Держись, Игорь! Я иду!
   Корни куста не выдержали, поддались… Игорь, не выпуская из рук колючих веток, полетел вниз.
   — А-а-а-а… — Голос его замер.
   В тот же миг Платонов резко оттолкнулся от карниза и бросил свое тело в воздух. Синее море надвигалось на него. Сведя вытянутые руки перед головой, он, как нож, без брызг вошел в плотную воду, зашумевшую мимо ушей.
 
   — Придется немного потерпеть, — сказал Михаил.
   Мальчик кивнул. Пока отец промывал его ободранные грудь и живот, смазывал мазью и перевязывал, Игорь не издал ни звука. Он лежал, стиснув зубы и крепко держась левой рукой за руку дяди Георгия. Не вскрикнул, не застонал. Только в глазах у него были боль и крик.
   — Ну вот и все. — Михаил укрыл сына простыней. — Молодец, Игорь. Теперь постарайся уснуть.
   Он приложил ладонь ко лбу мальчика, потом отошел от койки и сделал знак жене: пойдем, ему надо отдохнуть. Ася со вздохом поднялась.
   — Легче тебе, сыночек?
   — Да, мама, — шепнул Игорь.
   Он все еще не отпускал руки дяди Георгия, неподвижно сидевшего возле койки. Ася задернула штору и вышла вслед за Михаилом из комнаты.
   Платонов поднял голову, взгляд его остановился на Галине. Он устало улыбнулся ей и подумал: «Она смотрит на меня почти враждебно».
   Через некоторое время Игорь уснул. Но как только Платонов осторожно попробовал высвободить руку. мальчик встрепенулся и сжал его пальцы еще сильнее.
   И так было несколько раз.
   Текло время, в комнате стало сумеречно: там, за окном, солнце клонилось к закату. Платонов украдкой взглянул на часы. Галина сидела напротив, лицом к лицу, и он встретил ее отчаянный взгляд и тихонько покачал головой.
   Наконец ему удалось высвободить затекшую руку. Игорь ровно дышал во сне. Платонов обнял Галину за плечи, и они вышли на веранду.
   Ася захлопотала, побежала в кухню, вернулась с подносом. От запаха еды Платонов ощутил легкое головокружение.
   — Не суетись, Ася, — сказал он. — Обед никуда не уйдет. Посиди спокойно… Что пишут в газетах, Михаил?
   — Не знаю. — Левитский поднял брови. — Я не читал сегодня.
   Вечерний ветерок зашелестел в листве деревьев. Снизу, из города, донеслись пение скрипок, сухой говорок барабана.
   Платонов выпрямился, скрипнуло плетеное кресло.
   — Ну что вы уставились на меня? — сказал он грубовато. — Эка невидаль: старикан, который зажился на свете…
   Никто ему не ответил. Только Ася несмело сказала:
   — Георгий Ильич, вы, наверно, голодный…
   — Если хочешь, налей мне компоту.
   Он принялся пить компот.
   Галина резко поднялась.
   — Георгий…
   — Сядь, Галя, — прервал он ее. — Прошу тебя, сядь, — мягко повторил он. — Знаю, что должен сказать вам… Я хотел опередить свой час, но Игорь помешал мне… Послушай, Михаил, ты хорошо знаешь стариков, знаешь эти проклятые возрастные изменения, старческие болезни, слабость. Этот постепенный и неотвратимый износ организма. Дряхлеющий человек — черт возьми, что может быть печальней! — Упрямый огонек, хорошо знакомый Галине, зажегся в его серых глазах. — Возня с кожей и другими материалами навела меня на мысль о переводе износа живого организма в ступенчатую категорию. Человек не должен изнашиваться постепенно, как башмак. Пусть он, достигнув зрелости, сохранит ее в состоянии полного расцвета — до последнего мгновенья. До последнего вздоха!
   Платонов встал и прошелся по веранде. Затем он снова опустился в кресло и продолжал уже спокойнее:
   — Я многие годы бился, изучая мозг. Потом мы стали работать с Нейманом. Мы установили: чтобы стабилизировать организм в фазе зрелости, надо разгрузить некоторые группы клеток мозга. Чтобы они тратили не одну свою биоэлектрическую энергию, а получали бы часть энергии извне, в виде периодической зарядки… Впрочем, в моих записях вы найдете все — и теоретические посылки и описание нашей установки. Мне пришлось повторить первоначальные опыты с ботинками. Конечно, это скорее для душевного равновесия… Потом мне прислали приборы, и тогда… Ну, словом, я торопился закончить работу до двадцать третьего августа — и я успел, как видите… Михаил, передай мой пакет Галине, она увезет его в Борки.
   — Значит, вы… — начал Михаил глухим голосом.
   — Да. Нам не оставалось ничего другого, как испытать на себе. И мы это сделали — Нейман и я. Была очень важна дозировка — мы собрали ее в виде одного заряда. Ты помнишь, Галя, в прошлом году мы повторили…
   — Я помню! — вскричала она. — Да если бы я знала, что вы затеяли, я бы разбила магнитный модулятор!
   Она зарыдала. Ася молча гладила ее по плечу.
   — Ужасно… — прошептал Михаил.
   — Ужасно? Нет, дорогой племянник, это прекрасно! — с силой сказал Платонов. — Похож я на твоих стариков? То-то же! Мне за семьдесят, а я здоров и полон сил. Ужасно другое… Мне удалось сформулировать одну задачу для электронно-счетной машины, и она… Совершенно неожиданно для меня она вывела закон кратности обмена. Она безжалостно, с точностью до минуты сообщила продолжительность эффекта… Я ничего не сказал Нейману: его час оказался ближе моего… Да, Нейман был счастлив: он не знал.
   Платонов вдруг направился к двери и распахнул ее. За дверью, в коридорчике, стоял Игорь — белели бинты на его коричневом теле. В руке у него была зажата книга.
   — Ты подслушивал? — тихо спросил Платонов.
   Мальчик смотрел на него тревожными глазами. Словно кто-то подтолкнул его — он бросился к Платонову в судорожно вцепился в него.
   — Не уезжайте!.. — кричал он. — Дядя Георгий, не уезжайте! Не уезжайте!!
   Платонов гладил его по голове.
   — Ну, ну, Игорь, с чего ты взял?… Ну-ка успокойся. Будь мужчиной. Никуда я не уезжаю…
   Он повел его в комнату и велел лечь.
   — Ты давно проснулся?
   — Нет, — прошептал Игорь. — Недавно… Я зажег свет, хотел почитать, а потом…
   — Вот и хорошо. А теперь спи, дружок. Книжку дай сюда. Что это?
   — Это ваша. Вы ее оставили… «Портрет Дориана Грея».
   — Вот как! Ну, Игорь, покойной ночи.
   — Покойной ночи, дядя Георгий.
   Платонов вернулся на веранду. Задумчиво полистал истрепанные страницы, потом вынул авторучку и размашисто написал на титульном листе: «Будущему ученому Игорю Левитскому в память о нарушителе законов природы Георгии Платонове. Не бойся того, что здесь написано».
   Он положил книгу на стол, взглянул на часы.
   — Мне пора…
   Он пожал трясущуюся руку Михаила. Ася с плачем кинулась ему на шею.
   — Мы никогда… никогда… — Михаил пытался что-то сказать, язык его не слушался.
   — Все-таки хорошо, что я повидал вас, — сказал Платонов. — Хорошо и плохо… Ну, прощайте. Пойдем, Галина, проводи меня.
 
   Они сидели на камне, еще хранящем тепло ушедшего дня. Море с шорохом набегало на крохотный пляжик, зажатый скалами. Справа виднелись городские огни, освещенный куб морского вокзала, цепочка огней на набережной.
   — Мы часто купались здесь с Игорем.
   Галина не ответила. Она, казалось, окаменела.
   Платонов притянул ее к себе.
   — Будь умницей, Галина… Продолжай работать. Продолжай работать, слышишь? Со старостью надо бороться, но только так, чтобы это не было противоестественно в круговороте природы. Ты слышишь меня?… Ступенчатый износ — правильная идея. Но человек не должен знать своего часа. Это мешает жить… Ты слышишь? Поезжай в Ленинград к Зыбину, отдай ему запись последнего опыта. Там указан путь… Галя, очнись! Слушай! Я нащупал возможность нарушить кратность обмена. Ты с Зыбиным обязана довести это до конца.
   Он встал, снял с руки часы, взглянул на них еще раз — и с силэй ударил о камень. И отшвырнул в море.
   — Я иду, Галя… Жизнь вышла из океана. Мы носим океан в своей соленой крови. Я хочу, чтобы это произошло в море…
   — Не пущу! — крикнула Галина, изо всех сил обхватив его руками. — Не пущу, не пущу! — исступленно повторяла она.
   Он гладил ее по голове, по плечам. Лицо его было запрокинуто вверх, к звездному рою, но он не видел звезд: он крепко зажмурил глаза.
   Потом он решительно отвел ее руки. Быстро сбросил одежду и вошел в теплую черную воду. Зашуршала галька.
   Женщина, рыдая, бросилась за ним.
   — Будь умницей, Галина. У меня мало времени, а я хочу доплыть до выхода из бухты…
   Стоя на берегу, она еще видела некоторое время его голову и руки — мерно появляющиеся и исчезающие. Потом темнота скрыла его, но еще долго слышала женщина в ночной темноте тихий плеск воды под его руками.

СЕВЕР ГАНСОВСКИЙ
ДЕНЬ ГНЕВА

   Председатель комиссии. Вы читаете на нескольких языках, знакомы с высшей математикой и можете выполнять кое-какие работы. Считаете ли вы, что это делает вас Человеком?
   Отарк. Да, конечно. А разве люди знают что-нибудь еще?

(Из допроса отарка. Материалы Государственной комиссии)

   Двое всадников выехали из поросшей густой травой долины и начали подниматься в гору. Впереди на горбоносом чалом жеребце лесничий, а Дональд Бетли на рыжей кобыле за ним. На каменистой тропе кобыла споткнулась и упала на колени. Задумавшийся Бетли чуть не свалился, потому что седло — английское скаковое седло с одной подпругой — съехало лошади на шею.
   Лесничий подождал его наверху.
   — Не позволяйте ей опускать голову, она спотыкается.
   Бетли, закусив губу, бросил на него досадливый взгляд. Черт возьми, об этом можно было предупредить и раньше! Он злился также и на себя, потому что кобыла обманула его. Когда Бетли ее седлал, она надула брюхо, чтобы потом подпруга была совсем свободной.
   Он так натянул повод, что лошадь заплясала и отдала назад.
   Тропа опять стала ровной. Они ехали по плоскогорью, и впереди поднимались одетые хвойными лесами вершины холмов.
   Лошади шли длинным шагом, иногда сами переходя на рысь и стараясь перегнать друг друга. Когда кобылка выдвигалась вперед, Бетли делались видны загорелые, чисто выбритые худые щеки лесничего и его угрюмые глаза, устремленные на дорогу. Он как будто вообще не замечал своего спутника.
   «Я слишком непосредствен, — думал Бетли. — И это мне мешает. Я с ним заговаривал уже раз пять, а он либо отвечает мне односложно, либо вообще молчит. Не ставит меня ни во что. Ему кажется, что если человек разговорчив, значит он болтун и его не следует уважать. Просто они тут в глуши не знают меры вещей. Думают, что это ничего не значит — быть журналистом. Даже таким журналистом, как… Ладно, тогда я тоже не буду к нему обращаться. Плевать!..»
   Но постепенно настроение его улучшалось. Бетли был человек удачливый и считал, что всем другим должно так же нравиться жить, как и ему. Замкнутость лесничего его удивляла, но вражды к нему он не чувствовал.
   Погода, с утра дурная, теперь прояснилась. Туман рассеялся. Мутная пелена в небе разошлась на отдельные облака. Огромные тени быстро бежали по темным лесам и ущельям, и это подчеркивало суровый, дикий и какой-то свободный характер местности.
   Бетли похлопал кобылку по влажной, пахнущей потом шее.
   — Тебе, видно, спутывали передние ноги, когда отпускали на пастбище, и от этого ты спотыкаешься. Ладно, мы еще столкуемся.
   Он дал лошади повода и нагнал лесничего.
   — Послушайте, мистер Меллер, а вы и родились в этих краях?
   — Нет, — сказал лесничий, не оборачиваясь.
   — А где?
   — Далеко.
   — А здесь давно?
   — Давно, — Меллер повернулся к журналисту. — Вы бы лучше потише разговаривали. А то они могут услышать.
   — Кто они?
   — Отарки, конечно. Один услышит и передаст другим. А то и просто может подстеречь, прыгнуть сзади и разорвать… Да и вообще лучше, если они не будут знать, зачем мы сюда едем.
   — Разве они часто нападают? В газетах писали, таких случаев почти не бывает.
   Лесничий промолчал.
   — А они нападают сами? — Бетли невольно оглянулся. — Или стреляют тоже? Вообще оружие у них есть? Винтовки или автоматы?
   — Они стреляют очень редко. У них же руки не так устроены… Тьфу, не руки, а лапы! Им неудобно пользоваться оружием.
   — Лапы, — повторил Бетли. — Значит, вы их здесь за людей не считаете?
   — Кто? Мы?
   — Да, вы. Местные жители.
   Лесничий сплюнул.
   — Конечно, не считаем. Их здесь ни один человек за людей не считает.
   Он говорил отрывисто. Но Бетли уже забыл о своем решении держаться замкнуто.
   — Скажите, а вы с ними разговаривали? Правда, что они хорошо говорят?
   — Старые хорошо. Те, которые были еще при лаборатории… А молодые хуже. Но все равно, молодые еще опаснее. Умнее, у них и головы в два раза больше. — Лесничий вдруг остановил коня. В голосе его была горечь. Послушайте, зря мы все это обсуждаем. Все напрасно. Я уже десять раз отвечал на такие вопросы.
   — Что напрасно?
   — Да вся эта наша поездка. Ничего из нее не получится. Все останется, как прежде.
   — Но почему останется? Я приехал от влиятельной газеты. У нас большие полномочия. Материал готовится для сенатской комиссии. Если выяснится, что отарки действительно представляют такую опасность, будут приняты меры. Вы же знаете, что на этот раз собираются послать войска против них.
   — Все равно ничего не выйдет, — вздохнул лесничий. — Вы же не первый сюда приезжаете. Тут каждый год кто-нибудь бывает, и все интересуются только отарками. Но не людьми, которым приходится с отарками жить. Каждый спрашивает: «А правда, что они могут изучить геометрию?… А верно, что есть отарки, которые понимают теорию относительности?» Как будто это имеет какое-нибудь значение! Как будто из-за этого их не нужно уничтожать!
   — Но я для того и приехал, — начал Бетли, — чтобы подготовить материал для комиссии. И тогда вся страна узнает, что…
   — А другие, вы думаете, не готовили материалов? — перебил его Меллер. — Да, и кроме того… Кроме того, как вы поймете здешнюю обстановку? Тут жить нужно, чтобы понять. Одно дело проехаться, и другое — жить все время. Эх!.. Да что говорить! Поедем. — Он тронул коня. — Вот отсюда уже начинаются места, куда они заходят. От этой долины.
   Журналист и лесничий были теперь на крутизне. Тропинка, змеясь, уходила из-под копыт коней все вниз и вниз.
   Далеко под ними лежала заросшая кустарником долина, перерезанная вдоль каменистой узкой речкой. Сразу от нее вверх поднималась стена леса, а за ней в необозримой дали — забеленные снегами откосы Главного хребта.
   Местность просматривалась отсюда на десятки километров, но нигде Бетли не мог заметить и признака жизни — ни дымка из трубы, ни стога сена. Казалось, край вымер.
   Солнце скрылось за облаком, сразу стало холодно, и журналист вдруг почувствовал, что ему не хочется спускаться вниз за лесничим. Он зябко передернул плечами. Ему вспомнился теплый, нагретый воздух его городской квартиры, светлые и тоже теплые комнаты редакции. Но потом он взял себя в руки. «Ерунда! Я бывал и не в таких переделках. Чего меня бояться? Я прекрасный стрелок, у меня великолепная реакция. Кого еще они могли бы послать, кроме меня?» Он увидел, как Меллер взял из-за спины ружье, и сделал то же самое со своим.
   Кобыла осторожно переставляла ноги на узкой тропе.
   Когда они спустились, Меллер сказал:
   — Будем стараться ехать рядом. Лучше не разговаривать. Часам к восьми нужно добраться до фермы Стеглика. Там переночуем.
   Они тронулись и ехали около двух часов молча. Поднялись вверх и обогнули Маунт-Беар, так что справа у них все время была стена леса, а слева обрыв, поросший кустарником, но таким мелким и редким, что там никто не мог прятаться. Спустились к реке и по каменистому дну выбрались на асфальтированную, заброшенную дорогу, где асфальт потрескался и в трещинах пророс травой.
   Когда они были на этом асфальте, Меллер вдруг остановил коня и прислушался. Затем он спешился, стал на колени и приложил ухо к дороге.
   — Что-то неладно, — сказал он, поднимаясь. — Кто-то за нами скачет. Уйдем с дороги.
   Бетли тоже спешился, и они отвели лошадей за канаву в заросли ольхи.
   Минуты через две журналист услышал цокот копыт. Он приближался. Чувствовалось, что всадник гонит вовсю.
   Потом через жухлые листья они увидели серую лошадь, скачущую торопливым галопом. На ней неумело сидел мужчина в желтых верховых брюках и дождевике. Он проехал так близко, что Бетли хорошо рассмотрел его лицо и понял, что видел уже этого мужчину. Он даже вспомнил где. Впрочем в городке возле бара стояла компания. Человек пять или шесть, плечистых, крикливо одетых. И у всех были одинаковые глаза. Ленивые, полузакрытые, наглые. Журналист знал эти глаза — глаза гангстеров.
   Едва всадник проехал, Меллер выскочил на дорогу.
   — Эй!
   Мужчина стал сдерживать лошадь и остановился.
   — Эй, подожди!
   Всадник огляделся, узнал, очевидно, лесничего. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Потом мужчина махнул рукой, повернул лошадь и поскакал дальше.
   Лесничий смотрел ему вслед, пока звук копыт не затих вдали. Потом он вдруг со стоном ударил себя кулаком по голове.
   — Вот теперь-то уже ничего не выйдет! Теперь наверняка.
   — А что такое? — спросил Бетли. Он тоже вышел из кустов.
   — Ничего… Просто теперь конец нашей затее.
   — Но почему? — Журналист посмотрел на лесничего и с удивлением увидел в его глазах слезы.
   — Теперь все кончено, — сказал Меллер, отвернулся и тыльной стороной кисти вытер глаза. — Ах, гады! Ах, гады!
   — Послушайте! — Бетли тоже начал терять терпение. — Если вы так будете нервничать, пожалуй, нам действительно не стоит ехать.
   — Нервничать! — воскликнул лесничий. — По-вашему, я нервничаю? Вот посмотрите!
   Взмахом руки он показал на еловую ветку с красными шишками, свесившуюся над дорогой шагах в тридцати от них.
   Бетли еще не понял, зачем он должен на нее смотреть, как грянул выстрел, в лицо ему пахнул пороховой дымок, и самая крайняя, отдельно висевшая шишка свалилась на асфальт.
   — Вот как я нервничаю. — Меллер пошел в ольшаник за конем.
   Они подъехали к ферме как раз, когда начало темнеть.
   Из бревенчатого недостроенного дома вышел высокий чернобородый мужчина со всклокоченными волосами и стал молча смотреть, как лесничий и Бетли расседлывают лошадей. Потом на крыльце появилась женщина, рыжая, с плоским, невыразительным лицом и тоже непричесанная. А за ней трое детей. Двое мальчишек восьми или девяти лет и девочка лет тринадцати, тоненькая, как будто нарисованная ломкой линией.
   Все эти пятеро не удивились приезду Меллера и журналиста, не обрадовались и не огорчились. Просто стояли и молча смотрели. Бетли это молчание не понравилось.
   За ужином он попытался завести разговор.
   — Послушайте, как вы тут управляетесь с отарками? Очень они вам досаждают?
   — Что? — чернобровый фермер приложил ладонь к уху и перегнулся через стол. — Что? — крикнул он. — Говорите громче. Я плохо слышу.
   Так продолжалось несколько минут, и фермер упорно не желал понимать, чего от него хотят. В конце концов он развел руками. Да, отарки здесь бывают. Мешают ли они ему? Нет, лично ему не мешают. А про других он не знает. Не может ничего сказать.
   В середине этого разговора тонкая девочка встала, запахнулась в платок и, не сказав никому ни слова, вышла.
   Как только все тарелки опустели, жена фермера принесла из другой комнаты два матраца и принялась стелить для приезжих.
   Но Меллер ее остановил:
   — Пожалуй, мы лучше переночуем в сарае.
   Женщина, не отвечая, выпрямилась. Фермер поспешно встал из-за стола.
   — Почему? Переночуйте здесь.
   Но лесничий уже брал матрацы.
   В сарай высокий фермер проводил их с фонарем. С минуту смотрел, как они устраиваются, и один момент на лице у него было такое выражение, будто он собирается что-то сказать. Но он только поднял руку и почесал голову. Потом ушел.