Страница:
О господи! Ну почему я не могу хоть один-единственный вечер провести спокойно в кругу семьи? Если бы ты знала, как я по всему этому соскучился!
Рецепт
Искренне Ваш
Удостоверение личности
Муха
Не порть людям!
Орел
Знаменитость
С блохой и без
Рецепт
Девочки, кто чихнул? Валюша, ты? Слушай, есть средство от всех болезней! Мне бабка покойная оставила! При простуде что надо? Прогреться, пропотеть! При чем тут чай с малиной?! Бабка так говорила: прими на ночь стаканчик настоя столетника на спирту с каким-нибудь мужичком! Девочки, верное дело! Только этим всю жизнь и спасаюсь!
Что значит, противно?! Лекарство, ради здоровья же! Посмотрите, как я выгляжу со всех сторон! Кто мне даст сорок пять? Да я того по стенке размажу!
Тогда, помнится, после овощебазы кашель грудь разрывал так, думала все, конец!
А приняла на ночь стаканчик столетника на спирту с нашим водопроводчиком Николаем Варламычем, утром просыпаюсь – все как рукой! Ни кашля, ни Варламыча!
Взять Галину Никитину из второго цеху. Врачи чуть ли не чахотку нашли! Ее домой завезли по дороге на кладбище с соседями попрощаться. А я заставила ее принять на ночь столетника на спирту с Варламычем! Она все стонала: «Не могу, нету моих сил!» А я говорю: «Жить хочешь – прими, дура!» Приняла. Теперь как птичка порхает! Ну не сразу, я ей сказала: «Неделю попринимай!» Варвару как радикулит согнул! Поясница скрипела! Так скрутило, в голос выла баба! Я уговорила ее принять столетник с Варламычем. Тоже отнекивалась, мол, неудобно, девичья честь! Я ей говорю: «Забудь об этом! Я ж не ради удовольствия твоего рекомендую. Только распущенные что-то чувствуют во время этого. А приличная ничего не чувствует. Зато и потом ничего не чувствует, иммунитенция вырабатывается. Не ради себя, ради организма прими!» Ну она и приняла Варламыча на спирту, и как ее разогнуло, а?! В обратную сторону! Так и ходит теперь, голова от счастья назад запрокинута!
Мне врач один знакомый тут все объяснил к утру.
В бабе нарушается обмен веществ. Внутренности страдают, наружность портится.
Так что, хочешь не хочешь, а принять надо! Не маски, кремы, одеколоны разные, а отечественного мужичка на спирту! И цвет лица как у меня будет! Яблоня в цвету!
А Рубцова, помните, отравилась, помните? Пластом лежала, организм ничего не принимал. Заставила ее принять столетник с Варламычем. Три дня его принимала перед сном и натощак. Потом захожу – Рубцова лежит пластом, но каким, девочки!
Когда у Стрельцовой муж ушел, такие мигрени начались, на стену лезла, на начальство бросалась! Я ей говорю: «Дура, не врачей вызывай, а вызови ты водопроводчика Варламыча – не пожалеешь!» Вызвала! Он пришел, гемеопат родимый!
Теперь у нее болит голова, девочки? Да она забыла, что это и где находится!
Ходит мягкая вся, мурлычет: «Под крышей дома твоего»!
С мороза хорошо принять, пока не началось, для профилактики перед сном. Ну почему обязательно Варламыча? Просто он всегда под рукой! Можно любого отзывчивого мужчину, не обязательно водопроводчика! А что делать, бабоньки?
Конечно, когда замужем, там хочешь не хочешь – лечишься, а если ты одинокая?
Как с простудой бороться и прочими недугами?
Вон моя бабка с этим Варламычем до восьмидесяти пяти дотянула, как ягодка! И мне его завещала. Чего и вам рекомендую.
Счастливчик У меня хоть однажды что-нибудь заболело? Ноги, сердце, печень, слепая кишка, даже не знаю, где они у меня.
Разве у меня плохая трехкомнатная квартира? Магазины, театры, крематорий – все рядом! Вы думаете, с потолка сыплется штукатурка или отклеиваются обои?
Попробуйте отодрать. Лифт работает круглые сутки. Не везет в картах? Наоборот.
Тогда на худой конец – в любви? Но разве от меня ушла хоть одна любимая женщина? Или я был несчастлив в браке? Ни разу!
Может быть, у меня плохой сон? Не знаю. Мне ничего, абсолютно ничего не снится.
Ни одного кошмара за тридцать пять лет. Или у меня были неприятности на работе?
Против меня кто-нибудь затевал интриги? Никогда. Все между собой.
А где же те трудности, которые я не смог преодолеть? Или среди моих знакомых есть враги? Все они мои друзья. Меня раздражает, что я не могу достать что-нибудь эдакое? Ну что еще? Может, у меня неправильные черты лица? Если бы!
Я хоть раз попадал в автомобильную катастрофу? Горел? Тонул? Ничего подобного! …Тогда почему мне так грустно?..
Что значит, противно?! Лекарство, ради здоровья же! Посмотрите, как я выгляжу со всех сторон! Кто мне даст сорок пять? Да я того по стенке размажу!
Тогда, помнится, после овощебазы кашель грудь разрывал так, думала все, конец!
А приняла на ночь стаканчик столетника на спирту с нашим водопроводчиком Николаем Варламычем, утром просыпаюсь – все как рукой! Ни кашля, ни Варламыча!
Взять Галину Никитину из второго цеху. Врачи чуть ли не чахотку нашли! Ее домой завезли по дороге на кладбище с соседями попрощаться. А я заставила ее принять на ночь столетника на спирту с Варламычем! Она все стонала: «Не могу, нету моих сил!» А я говорю: «Жить хочешь – прими, дура!» Приняла. Теперь как птичка порхает! Ну не сразу, я ей сказала: «Неделю попринимай!» Варвару как радикулит согнул! Поясница скрипела! Так скрутило, в голос выла баба! Я уговорила ее принять столетник с Варламычем. Тоже отнекивалась, мол, неудобно, девичья честь! Я ей говорю: «Забудь об этом! Я ж не ради удовольствия твоего рекомендую. Только распущенные что-то чувствуют во время этого. А приличная ничего не чувствует. Зато и потом ничего не чувствует, иммунитенция вырабатывается. Не ради себя, ради организма прими!» Ну она и приняла Варламыча на спирту, и как ее разогнуло, а?! В обратную сторону! Так и ходит теперь, голова от счастья назад запрокинута!
Мне врач один знакомый тут все объяснил к утру.
В бабе нарушается обмен веществ. Внутренности страдают, наружность портится.
Так что, хочешь не хочешь, а принять надо! Не маски, кремы, одеколоны разные, а отечественного мужичка на спирту! И цвет лица как у меня будет! Яблоня в цвету!
А Рубцова, помните, отравилась, помните? Пластом лежала, организм ничего не принимал. Заставила ее принять столетник с Варламычем. Три дня его принимала перед сном и натощак. Потом захожу – Рубцова лежит пластом, но каким, девочки!
Когда у Стрельцовой муж ушел, такие мигрени начались, на стену лезла, на начальство бросалась! Я ей говорю: «Дура, не врачей вызывай, а вызови ты водопроводчика Варламыча – не пожалеешь!» Вызвала! Он пришел, гемеопат родимый!
Теперь у нее болит голова, девочки? Да она забыла, что это и где находится!
Ходит мягкая вся, мурлычет: «Под крышей дома твоего»!
С мороза хорошо принять, пока не началось, для профилактики перед сном. Ну почему обязательно Варламыча? Просто он всегда под рукой! Можно любого отзывчивого мужчину, не обязательно водопроводчика! А что делать, бабоньки?
Конечно, когда замужем, там хочешь не хочешь – лечишься, а если ты одинокая?
Как с простудой бороться и прочими недугами?
Вон моя бабка с этим Варламычем до восьмидесяти пяти дотянула, как ягодка! И мне его завещала. Чего и вам рекомендую.
Счастливчик У меня хоть однажды что-нибудь заболело? Ноги, сердце, печень, слепая кишка, даже не знаю, где они у меня.
Разве у меня плохая трехкомнатная квартира? Магазины, театры, крематорий – все рядом! Вы думаете, с потолка сыплется штукатурка или отклеиваются обои?
Попробуйте отодрать. Лифт работает круглые сутки. Не везет в картах? Наоборот.
Тогда на худой конец – в любви? Но разве от меня ушла хоть одна любимая женщина? Или я был несчастлив в браке? Ни разу!
Может быть, у меня плохой сон? Не знаю. Мне ничего, абсолютно ничего не снится.
Ни одного кошмара за тридцать пять лет. Или у меня были неприятности на работе?
Против меня кто-нибудь затевал интриги? Никогда. Все между собой.
А где же те трудности, которые я не смог преодолеть? Или среди моих знакомых есть враги? Все они мои друзья. Меня раздражает, что я не могу достать что-нибудь эдакое? Ну что еще? Может, у меня неправильные черты лица? Если бы!
Я хоть раз попадал в автомобильную катастрофу? Горел? Тонул? Ничего подобного! …Тогда почему мне так грустно?..
Искренне Ваш
Хотите хорошо посидеть с друзьями? Чтобы чувствовали себя у вас как дома и до понедельника их было не выгнать? Пригласите меня. Буду украшением вечера!
Знаю массу свежих анекдотов, начиная с 1825 года. Рассказываю в лицах, с акцентами, можно сдохнуть! Рассказав, смеюсь сам так заразительно – животики надорвете! Это я гарантирую!
Могу украсить любую компанию!
В шумной компании веду себя как гусар, прыгаю из окна на спор. Причем практически не разбиваюсь. В серьезной компании ем до изнеможения. Любую дрянь.
При этом расхваливаю хозяйку, которая смущается и говорит: «Ах, перестаньте!» А я все ем и ем, поддерживая застольную беседу о том, что есть нечего…
Если собрались вегетарианцы или другие низкооплачиваемые работники, могу весь вечер пить чай, который люблю за то, что честно идет своим путем, а не в голову, как недорогие портвейны…
Что еще? Скажем, все парами, так? А одна дамочка не пришей кобыле хвост, хотя выглядит гораздо лучше, но уж больно страшненькая. И вроде всем неловко, что она одна, а подойти страшатся. Вызовите меня! Выручу. Буду к ней предельно внимателен, пару раз, коснувшись чугунных колен, вспыхну. Сердце старой мымре разобью. Через полчаса она у меня умрет от счастья. А вы свободно вздохнете.
Могу украсить любую компанию!
А вы что такой грустный? Неприятности? Не с кем поделиться? Запишите мой телефон. Позвоните сегодня же. Раскроете душу, и, клянусь здоровьем матери, никто вас не выслушает так, как я! Все останется между нами, о чем разговор! Я ведь и слушать не стану, но кивать и вздыхать буду в такт, словно понимаю вас, как никто! А выговоритесь, станет легче. Будем нести ваш крест вдвоем.
Что вас так скривило? Ваша жена слева или справа? Скривило налево. Какая прелесть! Жить да радоваться! А-а, десять лет радовались, сколько можно?
Понял. Замечаете ее фигуру, только когда заслоняет телом телевизор? Но, мой дорогой, женщинам и на десятом году подавай чувства. Специфика организма!
Хотите, соскучусь по вашей жене? Нет, серьезно? Встречу после работы с цветами от вашего имени. Ей же не важно, что я скажу, важно – как! У женщин прекрасный слух. Они сразу чувствуют фальшь и готовы слушать ее годами!
Зачем это мне? Не понял. Это нужно не мне – вам! Вокруг столько вранья, хочется чего-то настоящего, искреннего, правда же? Ну так зачем вам грубая ложь непрофессионала? А я гарантирую высокое качество. Причем от чистого сердца.
Спектакль плохой, но режиссер знакомый, надо подойти солгать что-то теплое? Не мучайтесь, сделаю в лучшем виде. Спустите меня на этого бездаря, я в два счета докажу ему, что он Феллини, а Феллини – никто!
Чуть не забыл! Могу часами смотреть правде в глаза.
Вас интересует мое собственное мнение? Пожалуйста! По любому вопросу буду с пеной у рта отстаивать свое мнение, пока оно не совпадет с вашим.
Не дай бог, смерть вырвала кого-то из ваших рядов! Не дай бог! Тут без меня не обойтись. На поминках буду так убит вашим горем, решат: поминки по мне. «Какое горе! Какое горе! Вы здесь, а он там! Почему хорошие люди умирают, а сволочи живут, я вас спрашиваю?! Я этого не переживу, чего и вам желаю!» Плачу шесть часов не переставая, так что больше никому плакать не потребуется.
Хотя последнее время могу перепутать: заплакать на свадьбе, расхохотаться на похоронах… Устал. Хочется искреннего участия. Чтобы выслушали наконец меня.
Увы, у всех свои дела. Никто от души не посочувствует. Ведь второго такого профессионала нет!
Сколько я за это беру? Мы же интеллигентные люди. Какой тариф? Смешно! Только то, что дадите. А вы будете готовы отдать все! Искренность сейчас дорого стоит.
Последнюю рубаху отдадите. Потому что ближе меня у вас никого не будет. Поняли?
Это я гарантирую!
На свадьбах, похоронах, вечеринках буду душой общества!
Могу украсить любую компанию…
Знаю массу свежих анекдотов, начиная с 1825 года. Рассказываю в лицах, с акцентами, можно сдохнуть! Рассказав, смеюсь сам так заразительно – животики надорвете! Это я гарантирую!
Могу украсить любую компанию!
В шумной компании веду себя как гусар, прыгаю из окна на спор. Причем практически не разбиваюсь. В серьезной компании ем до изнеможения. Любую дрянь.
При этом расхваливаю хозяйку, которая смущается и говорит: «Ах, перестаньте!» А я все ем и ем, поддерживая застольную беседу о том, что есть нечего…
Если собрались вегетарианцы или другие низкооплачиваемые работники, могу весь вечер пить чай, который люблю за то, что честно идет своим путем, а не в голову, как недорогие портвейны…
Что еще? Скажем, все парами, так? А одна дамочка не пришей кобыле хвост, хотя выглядит гораздо лучше, но уж больно страшненькая. И вроде всем неловко, что она одна, а подойти страшатся. Вызовите меня! Выручу. Буду к ней предельно внимателен, пару раз, коснувшись чугунных колен, вспыхну. Сердце старой мымре разобью. Через полчаса она у меня умрет от счастья. А вы свободно вздохнете.
Могу украсить любую компанию!
А вы что такой грустный? Неприятности? Не с кем поделиться? Запишите мой телефон. Позвоните сегодня же. Раскроете душу, и, клянусь здоровьем матери, никто вас не выслушает так, как я! Все останется между нами, о чем разговор! Я ведь и слушать не стану, но кивать и вздыхать буду в такт, словно понимаю вас, как никто! А выговоритесь, станет легче. Будем нести ваш крест вдвоем.
Что вас так скривило? Ваша жена слева или справа? Скривило налево. Какая прелесть! Жить да радоваться! А-а, десять лет радовались, сколько можно?
Понял. Замечаете ее фигуру, только когда заслоняет телом телевизор? Но, мой дорогой, женщинам и на десятом году подавай чувства. Специфика организма!
Хотите, соскучусь по вашей жене? Нет, серьезно? Встречу после работы с цветами от вашего имени. Ей же не важно, что я скажу, важно – как! У женщин прекрасный слух. Они сразу чувствуют фальшь и готовы слушать ее годами!
Зачем это мне? Не понял. Это нужно не мне – вам! Вокруг столько вранья, хочется чего-то настоящего, искреннего, правда же? Ну так зачем вам грубая ложь непрофессионала? А я гарантирую высокое качество. Причем от чистого сердца.
Спектакль плохой, но режиссер знакомый, надо подойти солгать что-то теплое? Не мучайтесь, сделаю в лучшем виде. Спустите меня на этого бездаря, я в два счета докажу ему, что он Феллини, а Феллини – никто!
Чуть не забыл! Могу часами смотреть правде в глаза.
Вас интересует мое собственное мнение? Пожалуйста! По любому вопросу буду с пеной у рта отстаивать свое мнение, пока оно не совпадет с вашим.
Не дай бог, смерть вырвала кого-то из ваших рядов! Не дай бог! Тут без меня не обойтись. На поминках буду так убит вашим горем, решат: поминки по мне. «Какое горе! Какое горе! Вы здесь, а он там! Почему хорошие люди умирают, а сволочи живут, я вас спрашиваю?! Я этого не переживу, чего и вам желаю!» Плачу шесть часов не переставая, так что больше никому плакать не потребуется.
Хотя последнее время могу перепутать: заплакать на свадьбе, расхохотаться на похоронах… Устал. Хочется искреннего участия. Чтобы выслушали наконец меня.
Увы, у всех свои дела. Никто от души не посочувствует. Ведь второго такого профессионала нет!
Сколько я за это беру? Мы же интеллигентные люди. Какой тариф? Смешно! Только то, что дадите. А вы будете готовы отдать все! Искренность сейчас дорого стоит.
Последнюю рубаху отдадите. Потому что ближе меня у вас никого не будет. Поняли?
Это я гарантирую!
На свадьбах, похоронах, вечеринках буду душой общества!
Могу украсить любую компанию…
Удостоверение личности
Куда?! Куда ты дитем дверь таранишь? Ну оно читать не умеет, а ты? Я ж тебе сказал русским языком печатными буквами: круглые печати ставим по четным, квадратные – по нечетным! Какое сегодня число? Геометрию проходила? Четное!
Значит, за квадратной милости прошу в любой день. По нечетным.
Ух, карапуз увесистый получился! Кило пять потянет. Девочка? Уже мальчик?! Иди ты! Имя? Глеб? Отчество? Семенович? Возраст? Десять месяцев? Иди ты! А выглядит моложе. Образование? Ах, да!
Я понимаю: два часа ехала, ребенку десять месяцев, я понимаю. В транспорте с дитем в час пик. Жуткость! Толкотня, давка, все оборвут. Влезешь с мальчиком, вылезешь с девочкой. У тебя девочка? Ах, да! Глеб Семенович! Ну что я могу сделать? Квадратная печать нужна, а ты в четное заявляешься! Да, было наоборот.
По четным – квадратная, по нечетным круглая. Но людям неудобно было, не попадали на свою печать. Пошли навстречу. Поменяли местами. Опять вам плохо.
Я понимаю: мать больна, оставить не с кем Глеба Семеновича, с работы еле отпросилась, я что, не понимаю тебя? Я тебя, голубушка, так понимаю! Ты сама не знаешь, как я тебя понимаю. Я сам не понимаю, как я тебя понимаю. Понимаешь? Но порядок такой. Порядок! Вот у меня этих печатей – десять кило. Я тебе куда хошь поставлю! Хошь – на спину, как банки? А хошь… Хошь – Глеба Семеновича опечатаю? Могу попочку заверить! Удобно. Ему – «ваши документы». Он – пожалуйста! С такой попочкой перед ним все двери распахнутся. Что ты! Хошь, шлепну, а?
Нет, на бумагу не могу. Не положено. Так – бумага, а шлепну ее – документ!
Что ты?! Документ – это… документ, солнышко мое. Удостоверение личности.
Нету удостоверения – нету личности. Вот так-то!
Я понимаю: муж завтра улетает в Кишинев, справку должен отвезти, а то не пропишут. Не пропишут. Я тебе точно говорю: не пропишут. Там же такие люди, они будут человека гонять в Кишинев и обратно, как пацана. Им наплевать на время, деньги, нервы. Им наплевать, женщина-мать столько ехала, еле отпросилась, стоит тут, дрожит как мокрая курица, а все сидят. Встать! Женщина-мать перед вами стоит, мокрая курица, никто место не уступит. Встать!
Садись, распакуй Глеба Семеновича, упарился. У-тю-тю! Кормить не пора? У тебя молоко есть? Если кончится, вот боржом. Молоко с боржомом от простуды хорошо, а он кашляет. Один мальчик вот так кашлял, кашлял и… ну, ладно!
Ты не представляешь, как тут крутишься. Зрачки квадратные! И голова тоже. В день до двухсот справок опечатываю. Уже могу, смотри: одной рукой четыре печати одновременно и все – в десятку! Могу с закрытыми глазами! Могу стоя! Лежа! С колена! В темноте попаду. Мне одно скажи: четный, нечетный.
Глеб Семенович смеется. Печать хочет. На, поиграй! С детства надо приучать по четным – за круглой, по нечетным – за квадратной. Видишь, Глеб Семенович, как люди в очереди сидят? Вырастешь – сам сядешь! Вон дядя седой в очках, видишь, щечка у него – тик-так, дергается – тик-так, как часы… Чего-то у него отстают. Помню, когда первый раз пришел за справочкой, ноздри раздувал, слышь, мамаша, землю рыл. Что ты! Ну я его осадил, я его стреножил, я его до нормального состояния довел. Спесь-то сбил. Не сразу, года три выпендривался, пену пускал, удила грыз. А счас на пенсию вышел, тихий-тихий. Книги читает. При мне тут всего Достоевского прочитал.
Ну что ты плачешь, сердце мне разрываешь? Хочешь, с тобой зареву? Я все понимаю, но порядок должен быть, порядок. Черт бы его подрал! Справка – это же… понимаешь? Это все! Как доказать, что ты жил? Справка. Проживал там-то тогда-то. Убыл, прибыл, состоял, принимал, прописался, выписался… О! Глеб Семенович выписался… Не утерпел. Эх, ты! Вон гляди: дяди, тети сидят месяцами, терпят. Терпеть надо, Глеб Семенович!
Мамаша, не реви! Я понимаю: десять месяцев ехала, ребенку два часа, я понимаю.
Но что я могу сделать? Порядок такой.
Не могу видеть, как ты с ребенком мучаешься. Не могу! Ну ладно. Так и быть.
Смотри, что я делаю. Но только… тсс… Ради тебя. Ради Глеба твоего Семеновича. Давай справку. (Ставит печать.) Никому еще в четный квадратную не ставил. А тебе поставил. Кладу ее сюда. Приходи завтра в любое время отдам. Ну чего у тебя слезы круглые капают? Круглые по четным, квадратные по нечетным. Глеб Семенович, ты это с молоком матери, будь любезен…
Значит, за квадратной милости прошу в любой день. По нечетным.
Ух, карапуз увесистый получился! Кило пять потянет. Девочка? Уже мальчик?! Иди ты! Имя? Глеб? Отчество? Семенович? Возраст? Десять месяцев? Иди ты! А выглядит моложе. Образование? Ах, да!
Я понимаю: два часа ехала, ребенку десять месяцев, я понимаю. В транспорте с дитем в час пик. Жуткость! Толкотня, давка, все оборвут. Влезешь с мальчиком, вылезешь с девочкой. У тебя девочка? Ах, да! Глеб Семенович! Ну что я могу сделать? Квадратная печать нужна, а ты в четное заявляешься! Да, было наоборот.
По четным – квадратная, по нечетным круглая. Но людям неудобно было, не попадали на свою печать. Пошли навстречу. Поменяли местами. Опять вам плохо.
Я понимаю: мать больна, оставить не с кем Глеба Семеновича, с работы еле отпросилась, я что, не понимаю тебя? Я тебя, голубушка, так понимаю! Ты сама не знаешь, как я тебя понимаю. Я сам не понимаю, как я тебя понимаю. Понимаешь? Но порядок такой. Порядок! Вот у меня этих печатей – десять кило. Я тебе куда хошь поставлю! Хошь – на спину, как банки? А хошь… Хошь – Глеба Семеновича опечатаю? Могу попочку заверить! Удобно. Ему – «ваши документы». Он – пожалуйста! С такой попочкой перед ним все двери распахнутся. Что ты! Хошь, шлепну, а?
Нет, на бумагу не могу. Не положено. Так – бумага, а шлепну ее – документ!
Что ты?! Документ – это… документ, солнышко мое. Удостоверение личности.
Нету удостоверения – нету личности. Вот так-то!
Я понимаю: муж завтра улетает в Кишинев, справку должен отвезти, а то не пропишут. Не пропишут. Я тебе точно говорю: не пропишут. Там же такие люди, они будут человека гонять в Кишинев и обратно, как пацана. Им наплевать на время, деньги, нервы. Им наплевать, женщина-мать столько ехала, еле отпросилась, стоит тут, дрожит как мокрая курица, а все сидят. Встать! Женщина-мать перед вами стоит, мокрая курица, никто место не уступит. Встать!
Садись, распакуй Глеба Семеновича, упарился. У-тю-тю! Кормить не пора? У тебя молоко есть? Если кончится, вот боржом. Молоко с боржомом от простуды хорошо, а он кашляет. Один мальчик вот так кашлял, кашлял и… ну, ладно!
Ты не представляешь, как тут крутишься. Зрачки квадратные! И голова тоже. В день до двухсот справок опечатываю. Уже могу, смотри: одной рукой четыре печати одновременно и все – в десятку! Могу с закрытыми глазами! Могу стоя! Лежа! С колена! В темноте попаду. Мне одно скажи: четный, нечетный.
Глеб Семенович смеется. Печать хочет. На, поиграй! С детства надо приучать по четным – за круглой, по нечетным – за квадратной. Видишь, Глеб Семенович, как люди в очереди сидят? Вырастешь – сам сядешь! Вон дядя седой в очках, видишь, щечка у него – тик-так, дергается – тик-так, как часы… Чего-то у него отстают. Помню, когда первый раз пришел за справочкой, ноздри раздувал, слышь, мамаша, землю рыл. Что ты! Ну я его осадил, я его стреножил, я его до нормального состояния довел. Спесь-то сбил. Не сразу, года три выпендривался, пену пускал, удила грыз. А счас на пенсию вышел, тихий-тихий. Книги читает. При мне тут всего Достоевского прочитал.
Ну что ты плачешь, сердце мне разрываешь? Хочешь, с тобой зареву? Я все понимаю, но порядок должен быть, порядок. Черт бы его подрал! Справка – это же… понимаешь? Это все! Как доказать, что ты жил? Справка. Проживал там-то тогда-то. Убыл, прибыл, состоял, принимал, прописался, выписался… О! Глеб Семенович выписался… Не утерпел. Эх, ты! Вон гляди: дяди, тети сидят месяцами, терпят. Терпеть надо, Глеб Семенович!
Мамаша, не реви! Я понимаю: десять месяцев ехала, ребенку два часа, я понимаю.
Но что я могу сделать? Порядок такой.
Не могу видеть, как ты с ребенком мучаешься. Не могу! Ну ладно. Так и быть.
Смотри, что я делаю. Но только… тсс… Ради тебя. Ради Глеба твоего Семеновича. Давай справку. (Ставит печать.) Никому еще в четный квадратную не ставил. А тебе поставил. Кладу ее сюда. Приходи завтра в любое время отдам. Ну чего у тебя слезы круглые капают? Круглые по четным, квадратные по нечетным. Глеб Семенович, ты это с молоком матери, будь любезен…
Муха
Старая муха самоотверженно билась башкой о стекло. Наверно, часа полтора.
Отлетала назад, разворачивалась и, свирепо жужжа, бесстрашно шла на таран.
По другую сторону окна, там сидела молодая, зеленая еще муха и полтора часа, затаив дыхание, глядела на то, что делает старая. Правда, молодая никак не могла взять в толк, зачем пробивать головой стекло, когда рядом открыто окно настежь.
Два часа героически сражалась старая муха. Уже стекло вроде дрогнуло, но и муха упала без сил. По пластунски добралась до открытого окна, перевалилась на карниз, где и раскинулась, дергая лапками.
Молодая муха подбежала и робко спросила:
– Простите, что отрываю, если не секрет, зачем биться головой о стекло, когда рядом открыто?
Старая муха ответила, еле двигая челюстями:
– Глупая ты. Оттого что молодая. В открытое окно любой дурак вылететь может.
Ну а радости-то? Влетел, вылетел, влетел, вылетел. Разве живем ради этого? А вот ты поработай своей головой, пока не распухнет, пока пол с потолком не сольется! И когда жужжать уже нечем, вот тут и ползешь туда, где открыто. Если б ты знала, как мне сейчас хорошо!
Молодая муха старалась не смотреть на распухшую голову старой, а та продолжала:
– Мой папа всю жизнь бился головой о стекло. Мама покойная билась. И мне завещали: только преодолевая трудности, почувствуешь себя человеком! Поняла?
Вон окно, начинай!
Под лютню Бунькин бродил по универмагу, смотрел, трогал, спрашивал цену и шел дальше.
В отделе грампластинок, увидев симпатичную продавщицу, он задержался.
Облокотившись о прилавок, Бунькин под музыку разглядывал девушку, пока ее не позвали: «Лизанька, на минутку!» Продавщица красиво двинулась в сторону, всей фигурой попадая в такт музыки.
Провожая ее глазами, Бунькин увидел на конверте для пластинок знакомую картину: старинный молодой человек играл на чем-то деревянном. На столе стоял роскошный букет и аппетитной горкой лежали фрукты. «Лютнист!» – радостно опознал Бунькин. Художник был, кажется, итальянец с украинской фамилией на «о», но не Тинторетто.
Продавщица вернулась. «Взглянуть можно?» – спросил Бунькин, показывая на конверт. «Стерео», – донеслось из продавщицы.
– А что там?
– Я же сказала – «стерео»! Платите четыре рубля за комплект. Осталось три штуки.
Бунькин заплатил и подал чек. Девушка протянула ему пакет. Дома, разорвав бумагу, Бунькин увидел два конверта для пластинок. На каждом был нарисован «Лютнист».
В первом конверте было пусто. Во втором лежал листок бумаги.
«Для получения наилучшего стереоэффекта, – читал Бунькин, —
1. Источники расположите на расстоянии около двух метров.
2. Сядьте посередине.
3. Голову поместите параллельно источникам.
4. Желаем приятного путешествия в эпоху Возрождения!»
Бунькин треугольником отмерил два метра. Поставил конверты на тумбочки. Сам сел посередине на стул. И, уставившись в стену перед собой, стал слушать.
Стереоэффект был удивительный! Сначала наверху спустили воду. Потом слева послышался детский смех. Внизу ударили в литавры или упала кастрюля и кто-то выругался красивым баритоном. После этого забарабанил по стеклу дождь и заныла скрипочка.
Бунькин, как зачарованный, смотрел в стену, чувствуя необъяснимое волнение. А тут еще вступил рояль! Откуда-то сверху, где в первой части спускали воду.
Теперь это была гамма до диез мажор. Бунькин слышал ее не в первый раз, но почему-то к горлу подступил комок. Бунькин зажмурился, чтобы глаза отдохнули от рябящей стены, и подумал: «Великая вещь – искусство! Ни от чего я так безумно не отдыхаю, как от него. – Он сжал затекшие пальцы левой ноги. – И как я раньше жил без всего этого?! Без Стравинского! Без Сезанна! Без Фолкнера!
Читать его тяжело, но когда прочтешь, – такое облегчение!» Тут Бунькин услышал новый звук. Он открыл глаза. Звук шел справа. И слева. Это была наверняка не скрипка. И не электробритва. Бунькин начал вертеться на стуле туда-сюда и ахнул, увидев, как лютнист на левом конверте пощипывает струны. Его коллега на правом конверте делал то же самое. Звучала лютня!
Казалось, лютнисты щиплют не струны, а Бунькина, потому что по коже забегали восхитительные мурашки. А тут еще продолжал заливаться рояль наверху, ныла скрипочка под дождем и чей-то красивый баритон не то ругался, не то пел что-то знакомое.
Вспомнив про инструкцию, Бунькин повернул голову параллельно конвертам и снова уставился в стену. И действительно, именно при таком расположении головы, глядя на обои, слушая лютню, он полностью ощутил красоту картин великого итальянца с украинской фамилией на «о». Бунькин почувствовал запах цветов, нарисованных на конверте, и вкус сладких груш. Вот это был стереоэффект!
Бунькин подумал, что со временем можно будет собрать неплохую коллекцию картин.
Он представил, как гости сидят и восхищенно смотрят в затылок друг другу, любуясь стереокартинами, висящими по бокам. …Прошло часа два. Два часа необычного общения с искусством! Появилась приятная усталость, будто обежал весь Эрмитаж. Хотелось встать, потянуться, но было неловко перед играющими лютнистами. Чувство было примерно такое, как в музее, когда, рассматривая полотно, не отходишь от картины раньше других, чтобы окружающие не подумали, будто ты не понимаешь в живописи.
Бунькин вспомнил, как однажды чуть с ума не сошел, когда с одним идиотом кружил около картины, заходил и справа и слева, подходил, отходил, а тот за ним – шаг в шаг! Боялся показаться менее интеллигентным, скотина. Хорошо, в семь часов дежурная выгнала обоих.
Но вот кончился дождь. Захлопнули крышку рояля. Перестали вибрировать лютни, и женский голос наверху сказал: «Ну вот, теперь в комнате порядок. Пойди пылесос вычисти». Стало тихо. Бунькин встал, потянулся и пошел разогревать чай.
Через неделю Бунькин заглянул в отдел грампластинок. Продавщица все так же, не мигая с того дня, смотрела поверх покупателей. Бунькин кашлянул и сказал:
«Девушка, большое спасибо за лютнистов. Получил огромное наслаждение.
Новенького ничего нет? " – А-а, – вздохнула продавщица. – Наконец-то. Возьмите. – Она достала из-под прилавка пакет.
– Что это? – насторожился Бунькин.
– В тот день накладка вышла: прислали пустые конверты, пластинки подослали только на этой неделе. А мы в тот день тысячу пустых конвертов продали. И хоть бы кто за пластинками вернулся! Вы первый.
– Да-да, конечно, – бормотал Бунькин, – а что на пластинках?
– Итальянская музыка эпохи Возрождения.
«Прекрасно», – думал Бунькин, быстро шагая по улице. Он представил, как под настоящую музыку Возрождения в окружении двух лютнистов смотрит в стену…
Стереоэффект должен был получиться потрясающий.
Отлетала назад, разворачивалась и, свирепо жужжа, бесстрашно шла на таран.
По другую сторону окна, там сидела молодая, зеленая еще муха и полтора часа, затаив дыхание, глядела на то, что делает старая. Правда, молодая никак не могла взять в толк, зачем пробивать головой стекло, когда рядом открыто окно настежь.
Два часа героически сражалась старая муха. Уже стекло вроде дрогнуло, но и муха упала без сил. По пластунски добралась до открытого окна, перевалилась на карниз, где и раскинулась, дергая лапками.
Молодая муха подбежала и робко спросила:
– Простите, что отрываю, если не секрет, зачем биться головой о стекло, когда рядом открыто?
Старая муха ответила, еле двигая челюстями:
– Глупая ты. Оттого что молодая. В открытое окно любой дурак вылететь может.
Ну а радости-то? Влетел, вылетел, влетел, вылетел. Разве живем ради этого? А вот ты поработай своей головой, пока не распухнет, пока пол с потолком не сольется! И когда жужжать уже нечем, вот тут и ползешь туда, где открыто. Если б ты знала, как мне сейчас хорошо!
Молодая муха старалась не смотреть на распухшую голову старой, а та продолжала:
– Мой папа всю жизнь бился головой о стекло. Мама покойная билась. И мне завещали: только преодолевая трудности, почувствуешь себя человеком! Поняла?
Вон окно, начинай!
Под лютню Бунькин бродил по универмагу, смотрел, трогал, спрашивал цену и шел дальше.
В отделе грампластинок, увидев симпатичную продавщицу, он задержался.
Облокотившись о прилавок, Бунькин под музыку разглядывал девушку, пока ее не позвали: «Лизанька, на минутку!» Продавщица красиво двинулась в сторону, всей фигурой попадая в такт музыки.
Провожая ее глазами, Бунькин увидел на конверте для пластинок знакомую картину: старинный молодой человек играл на чем-то деревянном. На столе стоял роскошный букет и аппетитной горкой лежали фрукты. «Лютнист!» – радостно опознал Бунькин. Художник был, кажется, итальянец с украинской фамилией на «о», но не Тинторетто.
Продавщица вернулась. «Взглянуть можно?» – спросил Бунькин, показывая на конверт. «Стерео», – донеслось из продавщицы.
– А что там?
– Я же сказала – «стерео»! Платите четыре рубля за комплект. Осталось три штуки.
Бунькин заплатил и подал чек. Девушка протянула ему пакет. Дома, разорвав бумагу, Бунькин увидел два конверта для пластинок. На каждом был нарисован «Лютнист».
В первом конверте было пусто. Во втором лежал листок бумаги.
«Для получения наилучшего стереоэффекта, – читал Бунькин, —
1. Источники расположите на расстоянии около двух метров.
2. Сядьте посередине.
3. Голову поместите параллельно источникам.
4. Желаем приятного путешествия в эпоху Возрождения!»
Бунькин треугольником отмерил два метра. Поставил конверты на тумбочки. Сам сел посередине на стул. И, уставившись в стену перед собой, стал слушать.
Стереоэффект был удивительный! Сначала наверху спустили воду. Потом слева послышался детский смех. Внизу ударили в литавры или упала кастрюля и кто-то выругался красивым баритоном. После этого забарабанил по стеклу дождь и заныла скрипочка.
Бунькин, как зачарованный, смотрел в стену, чувствуя необъяснимое волнение. А тут еще вступил рояль! Откуда-то сверху, где в первой части спускали воду.
Теперь это была гамма до диез мажор. Бунькин слышал ее не в первый раз, но почему-то к горлу подступил комок. Бунькин зажмурился, чтобы глаза отдохнули от рябящей стены, и подумал: «Великая вещь – искусство! Ни от чего я так безумно не отдыхаю, как от него. – Он сжал затекшие пальцы левой ноги. – И как я раньше жил без всего этого?! Без Стравинского! Без Сезанна! Без Фолкнера!
Читать его тяжело, но когда прочтешь, – такое облегчение!» Тут Бунькин услышал новый звук. Он открыл глаза. Звук шел справа. И слева. Это была наверняка не скрипка. И не электробритва. Бунькин начал вертеться на стуле туда-сюда и ахнул, увидев, как лютнист на левом конверте пощипывает струны. Его коллега на правом конверте делал то же самое. Звучала лютня!
Казалось, лютнисты щиплют не струны, а Бунькина, потому что по коже забегали восхитительные мурашки. А тут еще продолжал заливаться рояль наверху, ныла скрипочка под дождем и чей-то красивый баритон не то ругался, не то пел что-то знакомое.
Вспомнив про инструкцию, Бунькин повернул голову параллельно конвертам и снова уставился в стену. И действительно, именно при таком расположении головы, глядя на обои, слушая лютню, он полностью ощутил красоту картин великого итальянца с украинской фамилией на «о». Бунькин почувствовал запах цветов, нарисованных на конверте, и вкус сладких груш. Вот это был стереоэффект!
Бунькин подумал, что со временем можно будет собрать неплохую коллекцию картин.
Он представил, как гости сидят и восхищенно смотрят в затылок друг другу, любуясь стереокартинами, висящими по бокам. …Прошло часа два. Два часа необычного общения с искусством! Появилась приятная усталость, будто обежал весь Эрмитаж. Хотелось встать, потянуться, но было неловко перед играющими лютнистами. Чувство было примерно такое, как в музее, когда, рассматривая полотно, не отходишь от картины раньше других, чтобы окружающие не подумали, будто ты не понимаешь в живописи.
Бунькин вспомнил, как однажды чуть с ума не сошел, когда с одним идиотом кружил около картины, заходил и справа и слева, подходил, отходил, а тот за ним – шаг в шаг! Боялся показаться менее интеллигентным, скотина. Хорошо, в семь часов дежурная выгнала обоих.
Но вот кончился дождь. Захлопнули крышку рояля. Перестали вибрировать лютни, и женский голос наверху сказал: «Ну вот, теперь в комнате порядок. Пойди пылесос вычисти». Стало тихо. Бунькин встал, потянулся и пошел разогревать чай.
Через неделю Бунькин заглянул в отдел грампластинок. Продавщица все так же, не мигая с того дня, смотрела поверх покупателей. Бунькин кашлянул и сказал:
«Девушка, большое спасибо за лютнистов. Получил огромное наслаждение.
Новенького ничего нет? " – А-а, – вздохнула продавщица. – Наконец-то. Возьмите. – Она достала из-под прилавка пакет.
– Что это? – насторожился Бунькин.
– В тот день накладка вышла: прислали пустые конверты, пластинки подослали только на этой неделе. А мы в тот день тысячу пустых конвертов продали. И хоть бы кто за пластинками вернулся! Вы первый.
– Да-да, конечно, – бормотал Бунькин, – а что на пластинках?
– Итальянская музыка эпохи Возрождения.
«Прекрасно», – думал Бунькин, быстро шагая по улице. Он представил, как под настоящую музыку Возрождения в окружении двух лютнистов смотрит в стену…
Стереоэффект должен был получиться потрясающий.
Не порть людям!
Достаточно. Остальные куплеты я помню. Как бы вам это объяснить?.. Хочется больше оптимизма, жизнеутвердительности, я бы сказал. Нам песня строить и жить, что делает? Помогает! Без песни было бы вокруг «до чего же хорошо кругом»?
После хорошей песни у людей чешутся руки. А после вашего произведения я не знаю, что у них будет чесаться. Просто не знаю. Искусство должно быть ясным, как сталь.
Что вы заладили: «Это – траурный марш». Я слышу, слышу. У меня отличный слух, иначе мне бы не доверили руководство этим участком музыки.
Будут играть на похоронах? Замечательно. Нам нужны современные жизнерадостные похоронные марши. Но почему все так грустно, а? Что вам навеяло? Друг умер? Ну?
А почему марш такой невеселый? Отчего во всем видите только плохое? Похороны?
Собрались родные, близкие, в кои-то веки все вместе, а вам обязательно надо испортить людям настроение, да?
Не порть людям, не порть! Ваша задача – улучшать. А портить – не порть.
Давайте-ка еще глянем, где ошибочка. Сыграйте, сыграйте. Так, так… Стоп! Что надавили? Вот эту, черненькую? А зачем? Как ее? Ми-бемоль? Попробуйте нажать вот эту. Не то. А здесь надавите. Вот оно! Что нажали? Си? Превосходно! То, что надо! Вот вам и мажор. Видите, стоит нажать вместо того, что не надо, то, что нужно, и совсем не то. Вот вам основа искусства. Шире используйте клавиши. Вон их сколько. Как собак нерезаных. А вы в одном месте толчетесь – бам-бам-бам…
Конечно, невесело получается. А вы пройдитесь вдоль. По Питерской. Вот оно! Мой вам совет как композитору: меньше черных клавиш, больше белых. Музыка должна быть ясной, как сталь. Вы для кого пишете? Вы вообще знаете, для кого все вот это? Для людей? А надо писать для народа! Чувствуешь разницу?
Напишите похоронный маршик, чтобы у людей ноги в пляс запросились. «Что там за веселье такое?» – «А это поминки справляют!» Понимаете?
При чем тут Шопен? Он, кстати, кто? Я понимаю, композитор, у меня записано. Чей он? Поляк? Тоже написал траурный марш? Но в какое время он его написал? Сейчас бы он написал такое? Да ни за что!
Вы же талант. А он все может. Так неужели вы не можете написать то, что надо? Я понимаю, пишете то, что чувствуете. А надо ли чувствовать то, что вы чувствуете? Нет, сочиняйте все что угодно. Я вам даже скажу, что именно.
Опять вы за свое – «похороны, похороны». Я все понимаю. Да, слезы на глазах, ком в горле. Обязательно. Но какой должен быть ком? А? Ком оптимизма, понимаете? Чтобы ни вздохнуть, ни… Я понятно говорю? Чтобы от радости покойник в гробу перевернулся. Царство ему небесное.
Нам, конечно, надо работать вместе. Вы можете, но не знаете что. Я знаю что, но не могу. Нам бы дуэтом! В тебе зародилось что-то, забулькало вдохновение, не расплескивай, беги не к роялю – ко мне. Мы такой похоронный маршик сделаем – вся страна подхватит!
Ну иди. Сочиняй, твори, выдумывай, пробуй. И сразу – ко мне. Будь здоров, Моцарт!
После хорошей песни у людей чешутся руки. А после вашего произведения я не знаю, что у них будет чесаться. Просто не знаю. Искусство должно быть ясным, как сталь.
Что вы заладили: «Это – траурный марш». Я слышу, слышу. У меня отличный слух, иначе мне бы не доверили руководство этим участком музыки.
Будут играть на похоронах? Замечательно. Нам нужны современные жизнерадостные похоронные марши. Но почему все так грустно, а? Что вам навеяло? Друг умер? Ну?
А почему марш такой невеселый? Отчего во всем видите только плохое? Похороны?
Собрались родные, близкие, в кои-то веки все вместе, а вам обязательно надо испортить людям настроение, да?
Не порть людям, не порть! Ваша задача – улучшать. А портить – не порть.
Давайте-ка еще глянем, где ошибочка. Сыграйте, сыграйте. Так, так… Стоп! Что надавили? Вот эту, черненькую? А зачем? Как ее? Ми-бемоль? Попробуйте нажать вот эту. Не то. А здесь надавите. Вот оно! Что нажали? Си? Превосходно! То, что надо! Вот вам и мажор. Видите, стоит нажать вместо того, что не надо, то, что нужно, и совсем не то. Вот вам основа искусства. Шире используйте клавиши. Вон их сколько. Как собак нерезаных. А вы в одном месте толчетесь – бам-бам-бам…
Конечно, невесело получается. А вы пройдитесь вдоль. По Питерской. Вот оно! Мой вам совет как композитору: меньше черных клавиш, больше белых. Музыка должна быть ясной, как сталь. Вы для кого пишете? Вы вообще знаете, для кого все вот это? Для людей? А надо писать для народа! Чувствуешь разницу?
Напишите похоронный маршик, чтобы у людей ноги в пляс запросились. «Что там за веселье такое?» – «А это поминки справляют!» Понимаете?
При чем тут Шопен? Он, кстати, кто? Я понимаю, композитор, у меня записано. Чей он? Поляк? Тоже написал траурный марш? Но в какое время он его написал? Сейчас бы он написал такое? Да ни за что!
Вы же талант. А он все может. Так неужели вы не можете написать то, что надо? Я понимаю, пишете то, что чувствуете. А надо ли чувствовать то, что вы чувствуете? Нет, сочиняйте все что угодно. Я вам даже скажу, что именно.
Опять вы за свое – «похороны, похороны». Я все понимаю. Да, слезы на глазах, ком в горле. Обязательно. Но какой должен быть ком? А? Ком оптимизма, понимаете? Чтобы ни вздохнуть, ни… Я понятно говорю? Чтобы от радости покойник в гробу перевернулся. Царство ему небесное.
Нам, конечно, надо работать вместе. Вы можете, но не знаете что. Я знаю что, но не могу. Нам бы дуэтом! В тебе зародилось что-то, забулькало вдохновение, не расплескивай, беги не к роялю – ко мне. Мы такой похоронный маршик сделаем – вся страна подхватит!
Ну иди. Сочиняй, твори, выдумывай, пробуй. И сразу – ко мне. Будь здоров, Моцарт!
Орел
Всем известно: кукушке подложить яйцо в чужое гнездо – раз плюнуть. Однажды взяла и снесла яйцо в гнездо воробья.
Вернулся воробей вечером домой – и что же он видит? Все яйца как яйца, а одно здоровенное, ну прямо орлиное!
– Так, – сказал воробей. – А ну, воробьиха, поди сюда! В глаза смотри!
Выходит, это правда?
– Что правда? – спросила воробьиха и покраснела.
– А то, что тебя видели с орлом. А иначе откуда у нас в доме орлиное яйцо? А?
– Побойся бога! – закричала воробьиха. – Я не то что на орла, на слонов не гляжу! Как ты мог такое подумать?
И воробьиха заплакала.
Воробей еще покричал-покричал, а потом решил:
– А может, она и не врет?.. Вдруг это действительно от меня? А что? Вырастет с орла ростом, а глаза и клюв – мои. И все будут говорить: «Ай да воробей! Орел!»
Вернулся воробей вечером домой – и что же он видит? Все яйца как яйца, а одно здоровенное, ну прямо орлиное!
– Так, – сказал воробей. – А ну, воробьиха, поди сюда! В глаза смотри!
Выходит, это правда?
– Что правда? – спросила воробьиха и покраснела.
– А то, что тебя видели с орлом. А иначе откуда у нас в доме орлиное яйцо? А?
– Побойся бога! – закричала воробьиха. – Я не то что на орла, на слонов не гляжу! Как ты мог такое подумать?
И воробьиха заплакала.
Воробей еще покричал-покричал, а потом решил:
– А может, она и не врет?.. Вдруг это действительно от меня? А что? Вырастет с орла ростом, а глаза и клюв – мои. И все будут говорить: «Ай да воробей! Орел!»
Знаменитость
Сложен он был, как Аполлон. Пел – ну настоящий Карузо. Пальцы у него были длинные, как у Рахманинова, и играл он на рояле великолепно.
Скульпторы глаз не могли оторвать от его лба: сократовский, шептали они, невольно разминая пальцами воображаемую глину.
А как он играл в шахматы! Специалисты назвали его вторым Капабланкой.
Кроме того, он был вторым Пикассо, третьим Хемингуэем и четвертым Кассиусом Клеем!
И никто не знал, что в свободное от Аполлона, Карузо, Капабланки и Клея время он становился самим собой – Сидоровым. И тут ему не было равных. Он брал руками Рахманинова еловую шишку и нож, морщил сократовский лоб и, напевая, как Карузо, создавал уникальные фигурки, которым цены не было. И в этом он был первым. Первым Сидоровым! Все остальные Сидоровы шли после него. Капабланка тут в лучшем случае мог быть лишь вторым Сидоровым.
Скульпторы глаз не могли оторвать от его лба: сократовский, шептали они, невольно разминая пальцами воображаемую глину.
А как он играл в шахматы! Специалисты назвали его вторым Капабланкой.
Кроме того, он был вторым Пикассо, третьим Хемингуэем и четвертым Кассиусом Клеем!
И никто не знал, что в свободное от Аполлона, Карузо, Капабланки и Клея время он становился самим собой – Сидоровым. И тут ему не было равных. Он брал руками Рахманинова еловую шишку и нож, морщил сократовский лоб и, напевая, как Карузо, создавал уникальные фигурки, которым цены не было. И в этом он был первым. Первым Сидоровым! Все остальные Сидоровы шли после него. Капабланка тут в лучшем случае мог быть лишь вторым Сидоровым.
С блохой и без
Не гляди, что уши висят, лапы короткие! Да, из дворняг. Но английской королеве лапу давала! Вот эту, которой сейчас тебе по шее дам. Так что ты, рыжий, держи дистанцию, понял? Отодвиньсь!.. Еще!.. Сидеть!
А была у меня тогда блоха. Ну, доложу тебе, кусачка! Вот такусенькая, кусать нечем, а жрала так – за ушами трещало! Как начнет меня вприкуску – я вприсядку и к потолку! Не то что шею, горы могла свернуть.
В таком приподнятом состоянии как-то через высоченный забор перемахнула аллюром. Один мужик это дело увидел, обомлел, в дом пригласил. Накормил, напоил, на соревнование выставил.
Ну, мы с блохой там шороху дали! Слышишь, рыжий, мы там врезали прикурить! Этим вычесанным, чистопородным, чуть ли не от английского короля произошедшим, рядом с нами делать нечего было! Шансов – минус ноль! Они еще на старте землю скребли, а мы с блохой финишную ленту в клочья рвали и дальше неслись! Медаль бы на грудь повесили, да не смогли на мотоциклах догнать.
На какие только соревнования не выезжала! Чью не защищала честь! Само собой, приемы сплошь на высоком уровне вплоть до курятины. Как говорится, из грязи в князи! Шутка ли, единственная в природе скоростная дворняга! Ученые на меня набросились. Целым институтом вцепились. Задумали новую породу вывести – дворняга-экспресс. Слушай, с кем только не скрещивали! Борзые, овчарки, бульдоги, причем не какие-нибудь – все из хороших семей. Ну нарожала я им, а толку-то?! Во-первых, ради науки, а значит, без любви. Во-вторых, не меня с бульдогом скрещивайте, а блоху с бульдогом – и тигр получится! Единственное, за что меня ругали в печати, – «нет стабильности результатов». Какая стабильность? Когда блоха не кусала, какого лешего я побегу, верно, рыжий? Да хоть бы там мозговая косточка засияла! Материальные стимулы – ерунда по сравнению с моральными. А блоха грызет тебя, как совесть. Цель в жизни появляется, и несет тебя через преграды прямиком в светлую даль.
А была у меня тогда блоха. Ну, доложу тебе, кусачка! Вот такусенькая, кусать нечем, а жрала так – за ушами трещало! Как начнет меня вприкуску – я вприсядку и к потолку! Не то что шею, горы могла свернуть.
В таком приподнятом состоянии как-то через высоченный забор перемахнула аллюром. Один мужик это дело увидел, обомлел, в дом пригласил. Накормил, напоил, на соревнование выставил.
Ну, мы с блохой там шороху дали! Слышишь, рыжий, мы там врезали прикурить! Этим вычесанным, чистопородным, чуть ли не от английского короля произошедшим, рядом с нами делать нечего было! Шансов – минус ноль! Они еще на старте землю скребли, а мы с блохой финишную ленту в клочья рвали и дальше неслись! Медаль бы на грудь повесили, да не смогли на мотоциклах догнать.
На какие только соревнования не выезжала! Чью не защищала честь! Само собой, приемы сплошь на высоком уровне вплоть до курятины. Как говорится, из грязи в князи! Шутка ли, единственная в природе скоростная дворняга! Ученые на меня набросились. Целым институтом вцепились. Задумали новую породу вывести – дворняга-экспресс. Слушай, с кем только не скрещивали! Борзые, овчарки, бульдоги, причем не какие-нибудь – все из хороших семей. Ну нарожала я им, а толку-то?! Во-первых, ради науки, а значит, без любви. Во-вторых, не меня с бульдогом скрещивайте, а блоху с бульдогом – и тигр получится! Единственное, за что меня ругали в печати, – «нет стабильности результатов». Какая стабильность? Когда блоха не кусала, какого лешего я побегу, верно, рыжий? Да хоть бы там мозговая косточка засияла! Материальные стимулы – ерунда по сравнению с моральными. А блоха грызет тебя, как совесть. Цель в жизни появляется, и несет тебя через преграды прямиком в светлую даль.