Страница:
Какое-то время спустя благородный Мароси обнаружил, что пребывание администратора группы Алмы Кастро в его гостинице — жил он в семейном номере и ел за троих — обходится довольно дорого, а потому он дал несчастному денег, сказав, что прощает долг, и даже пообещал помочь приобрести билеты на поезд, но Флори нашёл Ресиф симпатичным гостеприимным городом и пожелал здесь остаться. Он не бросил уже знакомого ему дела, а, использовав опыт и театральный реквизит, сделал карьеру: вначале служащий, потом компаньон, хозяин кабаре «Эйфелева башня», «Миромар», «Гарсон», «Тонкое золото» и, наконец, «Весёлый Париж».
Тереза репетировала в костюме, сохранившемся от варьете: тюрбан, юбка, кофта. Большая часть тела была открыта глазам публики, вот только зачем? За пианино — Флори, меланхоличный Флори, не допускающий к ней поклонников ни литературно-артистического мира, ни юридического и тем более одонтологического. Сведущему в своём деле Флори нельзя было отказать в настойчивости и умении быть терпеливым, ведь, будучи хозяином кабаре и работодателем звезды, кто, как не он, был в лучшем положении?
В Терезу были влюблены все, и не меньше других Лулу Сантос. Хоть и с костылями, но славу бабника адвокат стяжал. Да и все прочие тоже, каждый по-своему. Поэт Сарайва открыто признавался ей в любви, читая сочинённые в её честь стихи, причём Тереза вдохновила его написать лучшие поэмы, целый цикл «Девушка цвета меди» — так назвал её сам поэт; хирург-дантист Жамил Нажар, араб с горячей кровью, предложил Терезе себя и счастье, пока она сидела перед ним с открытым ртом, а он вставлял ей золотой зуб; художник не сводил с неё своих глубоких голубых глаз и молчал. Молчал и рисовал её портреты на цветных афишах, и эти написанные акварелью на плохой плакатной бумаге портреты были первыми портретами Терезы Батисты, сделанными Женнером Аугусто, кое-какие он писал позже по памяти, а несколько лет спустя в Баии Тереза согласилась позировать в ателье Рио-Вермельо. Это был тот самый портрет, за который художник получил премию. На портрете Тереза была изображена в золотых и медных тонах, юная, красивая и одета так, как во времена «Весёлого Парижа»: тюрбан баиянки, короткая батистовая кофта, надетая прямо на тело, и цветная юбка в оборках, ноги голые, блестящие.
Всем она улыбалась, со всеми была любезна и приветлива за подарки и ласку, которой её окружали, но всегда ждала настоящего чувства, испытывая необходимость в человеческом тепле. И это было непросто, возможно, потому, что единственной её знакомой профессией была профессия служанки (а вернее сказать, рабыни), проститутки, любовницы, которая бросала её в постель к разным мужчинам. Вначале это случилось из страха, подом из необходимости заработать на жизнь. Когда же к Терезе приходило чувство, она отдавалась безудержно и бездумно, по любви и только по любви, никакая симпатия не вызовет такого шквала чувств. Ни хитрый Флори, ни услужливый дантист, ни язвительный Лулу Сантос, ни молчаливый художник с проникновенным взглядом, ни поэт — какая жалость! — никто не тронул её сердца, не воспламенил тлеющего огонька любви.
Если бы Лулу Сантос сказал ей: «Милая, я хочу с тобой спать, страстно хочу тебя, и, если этого не произойдёт, я буду очень страдать», Тереза легла бы с ним в постель, как это она делала не раз с другими, зарабатывая на жизнь, холодная, безразличная, выполняя обязанность. Ведь она была у адвоката в долгу, и, пожелай он её, она бы не отказала, а согласилась, как бы тяжело ей ни было. Пожелай её заходящийся в кашле чахоточный поэт, скажи ей, что он умрёт счастливым, если последнюю ночь проведёт в её постели, она легла бы и с ним. С адвокатом — из благодарности, в счёт долга, с поэтом. — из сострадания. В подобных случаях ни отдаться страсти, ни симулировать её она не была способна. Слишком, дорогой ценой заплатила за то, что могла теперь быть самой собой.
Ни адвокат, ни поэт её о том не просили, они лишь появлялись перед ней и ждали, оба её желая, но не в оплату долга и тем более не из милостыни. Всё же остальные, которые просили, а Флори просил, и не раз просил, молил, стонал, ничего не получали. Ничто её не интересовало, даже деньги, которые можно было скопить; что-то ещё у неё звенело в сумочке, а потом, она надеялась, что понравится публике как исполнительница самбы; Терезе так хотелось быть себе самой хозяйкой, хоть какое-то время.
Недавно приехав в Аракажу, Тереза сняла комнату с полным пансионом в доме старой Адрианы (по рекомендации Лулу) и тут же получила предложение от Венеранды, хозяйки самого дорогого заведения. По манере держаться, носить шелка, туфли на высоких каблуках Венеранда походила на куртизанку с Юга, ей никак нельзя было дать тех лет, что записаны были в её свидетельстве о рождении. Ещё девочкой Тереза слышала её имя от капитана, уже тогда мадам властвовала в Аракажу. Узнав о приезде в город Терезы, скорее всего от Лулу Сантоса, завсегдатая её заведения, который — кто знает? — может, и знал прошлое девушки, мадам сама явилась в пансион старой Адрианы.
Раскрыв веер, Венеранда села и, холодно взглянув на любопытную Адриану, вынудила её уйти.
— Да ты ещё красивее, чем мне рассказывали, — начала она разговор.
Венеранда описала свой дом свиданий: просторный особняк в колониальном стиле, сокрытый в зелени деревьев и обнесённый высокой оградой; огромные комнаты, разделённые на современные альковы; на первом этаже — гостиная с витролой, пластинками, винами, здесь поджидают гостей свободные девушки, на втором этаже — вторая парадная гостиная, где сама Венеранда принимает политических деятелей, литераторов, заводчиков, фабрикантов; столовая, внутренний сад. Тереза могла бы жить в доме, если бы захотела. Предлагая жильё в самом заведении, Венеранда выражала тем особое отношение к Терезе, так как здесь жили в основном иностранки или женщины с Юга, которые приезжали, зарабатывали деньги и возвращались обратно на Юг. Таким образом, Тереза жила бы на особом положении. Или, если она хочет, может появляться в заведении вечером, когда гости в сборе, и обслуживать всех без разбора, лишь бы платили, а нет — иметь постоянных клиентов, ею же самой и выбранных. Выказывая заботу о Терезе, Венеранда предложила подобрать ей особую клиентуру — с тугим кошельком, не связанную бременем работы, не утомляющую и приносящую прибыль. Если Тереза столь же умна, сколь красива, то, легко заработав деньги, она сможет содержать своих жиголо и накопить крупные сбережения. В доме свиданий Тереза встретится с мадам Жертрудой, француженкой, которая на заработанные деньги купила дом и землю в Эльзасе, собираясь в будущем году вернуться на родину, выйти замуж и иметь детей, если Бог пожелает и поможет.
Венеранда лениво обмахивалась веером, распространяя сильный мускусный запах, плававший в тёплом летнем воздухе. Тереза с интересом внимала богатому набору соблазнов, которые рассыпала перед ней Венеранда, а когда та, широко улыбнувшись, закончила, ответила:
— Такую жизнь я уже вела, скрывать не буду, и вернусь к ней, если вынудят обстоятельства. Сейчас я не нуждаюсь в деньгах, но вам благодарна за предложение. Всякое может случиться…
Хорошим манерам её научил доктор, а когда её чему-то учили, она это помнила; даже в школе учительница Мерседес хвалила её за живой ум и прилежание.
— И даже изредка? И за хорошую плату, без ежедневных обязательств, лишь удовлетворяя каприз какой-либо важной особы? Ведь мой пансион посещают лучшие люди Аракажу!
— Я это слышала, но сейчас меня это не интересует. Извините.
Венеранда с недовольным видом покусывала ручку веера. Эта новенькая, с цыганскими чертами лица, о которой столько рассказывают пикантных историй, была бы лакомым кусочком и для беззубых сластолюбцев, и для тех, у кого мощные вставные челюсти, и деньги в кассу заведения потекли бы рекой.
— И всё же, если вдруг надумаешь, извести меня. Где меня найти, скажет любой.
— Большое спасибо. Ещё раз извините.
Уже берясь за ручку двери, Венеранда обернулась:
— А знаешь, я была знакома с капитаном. Он был моим клиентом.
Лицо Терезы помрачнело, неожиданно сумрачно стало и на улице города.
— А я никогда не знала ни одного капитана.
— А! Не знала? — засмеявшись, спросила Венеранда и ушла.
Велик мир Аракажу, где же в нём бродит тот парень-великан? Тот смуглый кабокло, появившийся из морских волн, обветренный и загорелый, где он, что с ним? В тот памятный вечер в кабаре, когда разразился скандал и затеялась драка, она, увидев его, испытала то самое чувство. Но на рассвете, едва забрезжило утро, он исчез, растворился, а они были из одного теста и одного цвета кожи. Из окна такси Тереза видела его в тот уходящий предрассветный час, когда утро сменяет ночь; он легко шёл в сторону моря, на голове кучерявилась туча волос. Обещал вернуться.
Он один положил конец драке в кабаре, один, громко смеясь и разговаривая с присутствовавшими и отсутствовавшими, с людьми и божествами, в совершенстве владел капоэйрой. Едва полицейский выхватил револьвер, угрожая выстрелить, Флори отключил свет: в темноте ведь виновника не сыщешь, да и нет свидетелей — никто ничего не видел. Тут кабокло, ловко извернувшись, выхватил оружие, и, если бы полицейский сам не свалился и не разбил свою морду о пол, можно было бы сказать, что кабокло так же ловко, не прикладывая рук и не пуская в ход ног, помог ему сделать это. Таким его увидела и узнала Тереза, и этого для неё было достаточно, чтобы думать о нём.
Когда свет погас, потасовка разгорелась в полную силу. Многие из тех, кто наблюдал за происходящим, тут же ввязались в драку из чисто спортивного интереса, но им не удалось даже согреться, так как следом послышался крик: «Полиция!» — и все разбежались, не дожидаясь идущего подкрепления, за которым сбегал тот, что разбил себе морду. И тут Тереза почувствовала, что чьи-то крепкие руки подняли её с пола и понесли вниз по лестнице, потом на улицу, по переулкам и закоулкам города, всё дальше и дальше от места происшествия — то было молчаливое путешествие Терезы на руках у кабокло, от которого пахло морем и солью; потом, на тихой улочке, за много кварталов от «Весёлого Парижа», он поставил её на ноги.
— Жануарио Жереба, к вашим услугам. В Баии меня знают как капитана Жеребу, но тот, кто любит меня, называет просто Жану.
Он улыбнулся, и улыбка озарила его спокойным светом.
— Я унёс вас от греха подальше, ведь полиции лучше не попадаться, ничего хорошего не будет.
— Спасибо, Жану, — сказала Тереза.
Любовь не покупается и не продастся, её не завоюешь и ножом, приставленным к груди, но и уйти от неё невозможно, когда она приходит.
Кого-то он ей напоминал, кого-то знакомого, но кого? Он, конечно, моряк, хозяин рыбацкой лодки, его порт — Баия, воды залива Всех Святых и реки Парагуасу, у рыночной пристани он оставил своё судёнышко «Цветок вод».
Нет, таким огромным, каким он показался ей во время драки, он не был, но ростом вышел, это так. От груди, похожей на киль судёнышка, от смеющихся глаз, от больших мозолистых рук, от всего целиком, слегка покачивающегося на каблуках, но крепко стоящего на земле, веяло спокойствием. Нет, Тереза поправляет себя, нет, не спокойствием, конечно же — он способен на неожиданные поступки и вспышки гнева, — а уверенностью в себе и надёжностью в дружбе. Боже, да на кого же он, этот человек моря, похож?
Нет, не лицом, а общим обликом он на кого-то похож, кого-то Терезе напоминает. Здесь, на улице, Тереза уже не та возбуждённая дракой девушка, а скромная и застенчивая. Она слушает, что рассказывает Жануарио: он вошёл в «Весёлый Париж» как раз в тот момент, когда она плюнула мерзавцу в морду и вступила с ним в драку, храбрая женщина, перед такой надо снимать шляпу.
— И совсем не храбрая… Даже трусливая, только не могу видеть, когда мужчина бьёт женщину.
— Тот, кто бьёт женщину и издевается над ребёнком, вообще не мужчина, — соглашается кабокло. — Я, правда, не видел начала драки. Что же произошло?
Здесь, в Аракажу, он оказался случайно, чтобы помочь своему другу, хозяину баркаса «Вентания», у которого заболел один матрос, а задерживать судно было нельзя никак: хозяин товара торопил, не соглашался на задержки. Вот Каэтано Гунза, кум Жануарио и капитан шхуны, и обратился к нему за помощью. Кто же, как не Жануарио, должен был выручить друга? Жануарио вышел из Баии на своём судне, переход был добрым, лёгкий ветерок, море ласковое. В Аракажу прибыли они накануне и всё время провели в порту, разгружая тюки с табаком, прибывшие из Круз-дас-Алмас, потом получили груз, который надо было доставить в Баию, чтобы поездка была выгодной. Всего несколько дней, недолго, ну, вроде прогулки. Но кум устал и остался на борту, а он сошёл на берег, чтобы потанцевать, танцы — его слабость. Шёл на танцы, а попал в драку, да какую!
Теперь они с Терезой брели наугад, в неизвестном направлении, не зная, который час. Ведь наткнутся же они на открытый бар, где сумеют выпить за победу и состоявшееся знакомство, так сказал Жануарио. Тереза слушала его, слушала шум прибоя, свист ветра в надутых парусах и доносившиеся откуда-то песни. Тереза ничего не знает о море, она впервые на берегу солёных вод океана в бухте Аракажу, по другую сторону города, рядом с рослым человеком с раскачивающейся походкой — человеком моря, опалённым солнцем и обветренным ветром. Жануарио закурил трубку; в море рыбы и потерпевшие кораблекрушения люди, чёрные спруты и серебристые скаты, корабли, приходящие с другого конца света, плантации морских водорослей.
— Плантации? В море? Как это?
Он не успел ответить, они опять вышли на улицу совсем рядом с «Ватиканом», где разноцветные огни рекламы «Весёлого Парижа» притягивают парочки, ищущие приюта на ночь, а то и на полчаса. Время от времени в окнах бесчисленных каморок этого огромного дома загораются тусклые лампочки, у дверей не бросающегося в глаза входа стоит Алфредо Крыса, неопределённых лет сводник, и собирает по распоряжению домовладельца Андраде плату. Вдруг откуда-то со стороны слышатся голос адвоката и стук его костылей.
— Да это как раз вы?! Подождите меня!
Лулу Сантос ищет Терезу, боясь, как бы она не угодила в лапы Либорио или полиции. Знаток питейных заведений в Аракажу, он тут же повёл их выпить кашасы в бар, что находится рядом. Тереза только пригубила стакан, нет, она так и не привыкла к кашасе, хотя эта была хорошего качества и даже пахла мадерой. Адвокат пил её маленькими глотками, смаковал, точно это был первоклассный ликёр, или выдержанный портвейн, или херес, а то и французский коньяк. Капитан Жереба опрокинул стакан разом.
— Хуже кашасы нет ничего, кто её пьёт, тот мало чего стоит. — И, засмеявшись, попросил налить ещё.
Лулу сообщил последние вести с поля боя: когда появилось подкрепление полицейских, они нашли в кабаре только его, поэта Сарайву и Флори — все трое самым мирным образом сидели и потягивали пиво. Либорио — король этой мрази! — представляешь себе, Тереза, ушёл, поддерживаемый той девицей, из-за которой и заварилась вся эта каша. Увидев, что верзила схватился обеими руками за пах и зовёт врача, крича, что схлопотал по меньшей мере грыжу, эта девка, не видя в зале коммивояжёра (посетители разошлись — кто по домам, кто по отелям) и забыв о полученной пощёчине, подхватила под руку Либорио. Конечно они стоят друг друга: она привыкла его обманывать и получать по заслугам, он — пить и скандалить, и они вместе спустились по лестнице. Подонки, заключил Лулу Сантос.
Поэт было попытался соблазнить Лулу Сантоса пойти в пансион Тидиньи, неплохое местечко, где, по его мнению, можно скоротать вечер, но адвокат, озабоченный судьбой Терезы, отказался. И Сарайва, покашливая со свистом, пошёл один.
Выпив кашасы, все трое распростились. Лулу Сантос взял такси, чтобы отвезти Терезу домой, ведь этот мерзавец Либорио — первый друг-приятель полицейских, лучше быть осторожнее. Из окна такси Тереза ещё какое-то время видела капитана Жануарио Жеребу, шедшего к мосту, у которого стоял его баркас. Фигура цвета золотистой зари на заре и растаяла.
Сердце Терезы забилось, её охватило то же чувство робости и потери себя, что и много лет назад, когда она в магазине увидела Даниэла — ангела, сошедшего с олеографии, изображавшей Благовещение, Дана с томными глазами. Так на кого же похож кабокло? Похож не похож, но кого-то напоминает. Слава Богу, не ангела, сошедшего с неба; с некоторых пор Тереза не доверяет мужчинам с ангельским лицом, с вкрадчивым, молящим голосом и вводящей в заблуждение красотой. В постели-то они хороши, а вот в жизни лживы и слабы.
Оказавшись дома — с Лулу Сантосом она простилась, спасибо, друг, не позволила даже выйти из такси, ведь если бы он зашёл, то захотел бы остаться, — в комнатке с голыми стенами, на узкой железной кровати Тереза, закрыв глаза, пыталась заснуть, но вдруг вспомнила, кого напоминает ей капитан Жереба. Он напоминает ей доктора. Нет, они, конечно же, не похожи друг на друга. Один — белый, богатый, образованный, утончённый, другой — смуглый, обветренный ветрами мулат, бедный и малограмотный. И всё-таки что-то их роднило. Что? Уверенность в себе, весёлость, доброта. Мужская цельность.
Капитан Жереба обещал вернуться, прийти к ней, чтобы показать порт, баркас «Вентания» и море там, за городом. Где же он, почему не держит своего слова?
— Разрезать?
— Я сам это сделаю, Адриана, спасибо.
Вкушая сладкий плод, Лулу сообщает последние новости:
— Ты, Тереза, — чудо природы. Только появилась в Аракажу и сразу обрела и влюблённых друзей, и ненавидящих врагов.
Старая Адриана посмеивается.
— Влюблённых? — Она искоса, улыбаясь, смотрит на адвоката. — Одного я, кажется, хорошо знаю. Но неужели кому-то может не нравиться наша милая Тереза?
— Сегодня я разговаривал с одной женщиной, которая мне сказала, что Тереза с большим самомнением и глупа.
— Кто же это? — поинтересовалась Тереза.
— Венеранда, наша известная Венеранда — хозяйка всем знакомой в городе «мясной лавки», она говорит, что торгует только свежайшим молоденьким филе, хотя мне именно сегодня хотела всучить старое, уже припахивающее французское брюхо.
Старая Адриана, до того как открыла овощную лавку — фрукты, овощи, древесный уголь, — держала пансион в полученном ею по наследству доме, где могли найти укромное жильё не желающие огласки влюблённые, иногда друзья, но больше всего она предпочитала сдавать комнату работающей в конторе девушке или какой-нибудь скромнице, кем-либо опекаемой, в общем-то только ради того, чтобы иметь живую душу рядом. С тех самых времён она таит злобу на Венеранду, держащуюся высокомерно, ото всех отворачивающуюся, разговаривавшую разве что через плечо.
— Эта не знает, что болтает, ей ведь Терезу заполучить нужно. Я тебе, девочка, советую быть с ней осторожней, она ведь скрытная.
— Я ей ничего плохого не сделала, — удивляется Тереза. — Она меня к себе позвала, я не захотела. Вот и всё.
Старая любопытная Адриана не отстаёт:
— Кто же ещё невзлюбил Терезу? Ну, говорите.
— Для начала — Либорио Невес. Он в ярости, его бы воля, Тереза бы уже была в тюрьме, но пока ничего не предпринял из страха; жизнь его столь грязна, что никакая полиция не отважится, взяв его под защиту, связаться с такими, как я. Особенно сейчас, когда я готов выступать в суде против него.
— Сеу[14] Либорио! — Старая Адриана произнесла это имя со страхом и уважением. — Он кое-что…
— Дерьмо он, — сказал адвокат, — видели бы вы, чем он поплатился. На земле нет хуже этого типа, этого сукина сына, канальи, подлеца. Меня злит то, что, выступая против него в суде, я дважды проиграл. И возможно, проиграю в третий раз.
— Вы, Лулу, проиграли? — удивилась старая Адриана. — А говорят, что вы не проигрываете.
— Так не в суде, а в гражданском разбирательстве… Развратник умеет уходить от суда. Но как-нибудь я его прищучу.
— А что он сделал? — поинтересовалась Тереза.
— А ты не знаешь? Как-нибудь я расскажу тебе, но только не сейчас, когда пора идти в кино. Завтра или послезавтра я тебе расскажу, кто такой Либорио Невес, первый мошенник в Аракажу, пиявка на теле бедняков. — Он взял костыли, чтобы подняться. — Милая Адриана, спасибо за манго, ваши лучшие в Сержипе.
Со стороны порта с острова Кокейрос подул ветер, смягчая душный влажный вечер. Спокойствие, тишина, небо в звёздах — самое время слушать истории. Зачем в такую жару томиться в кино? Да и вдруг придёт Жануарио?
— Нет, Лулу, давай пойдём в кино в другой раз. Лучше посидеть здесь, на воздухе, слушая твои рассказы, чем умирать от жары в кино.
— Как принцесса прикажет. Хорошо, в кино пойдём завтра, а сейчас я расскажу, кто такой Либорио. Но заткни нос, так как это тип вонючий.
Лулу Сантос отставляет костыли, закуривает сигару — на сигары он не тратился, он получал их в подарок из Эстансии, с фабрики «Валкирия», от друга Раймундо Соузы. Кроме сигар, Лулу получал в подарок и многое другое: еду, напитки, прочее; брал в кредит, забывал платить, да, если бы не это, смог бы прожить он, адвокат бедных?! Но случалось, что он отвергал гонорар и платил сам. Затянувшись сигарой, Лулу начинает представлять жизненные портреты Либорио Невеса.
— Окунёмся в дерьмо, девочка… — И он заговорил, точно находился на трибуне в суде, в роли защитника и обвинителя одновременно. Он возвышал голос, закрывал глаза, сжимал кулаки, то заходился в гневе, то сменял гнев на милость, пуская в ход народные словечки и выражения.
В конце концов Лулу рассказал, как Либорио стал банкомётом в «Звериной лотерее», но, чтобы быть банкомётом, прежде всего надо быть честным, ведь игра держится исключительно на доверии к банкомёту, если тот не честен, ему не место за игорным столом. Так вот, Либорио был не честен по натуре и при первом же случае не заплатил выигрыша. Несколько игроков, не согласных с бесчестным поступком банкомёта, организовались под предводительством футболиста Ослиная Нога, славившегося мощным ударом по мячу, против этого мерзавца Либорио. Имейте в виду, что сам Ослиная Нога не играл в «Звериную лотерею» никогда и лично ни в чём заинтересован не был. Он защищал интересы тёти Милу, своей соседки по улице, семидесятилетней старухи, которая каждый Божий день рисковала десяткой, сотней, тысячей, делая ставку на одного зверя в течение нескольких месяцев. И однажды уже была у цели, если бы вдруг не сменила банкомёта, возможно, её взял хитростью молодой Либорио. Она делала ставку на собаку: десятка — 20, сотня — 920, тысяча — 7920, да и не она одна, многие в этот день играли на собаку, потому что накануне произошёл известный случай: недалеко от Аталайи тонул мальчишка, и его спасла собака. Об этом случае растрезвонили газеты и радио. И всё очень удачно: ставя на собаку, тётя Милу выиграла, но тут Либорио смылся. Выигравшая большую сумму денег старушенция пришла в негодование, узнав об исчезновении банкомёта; сгорбленная, опираясь на палку, она взывала к Богу и людям: ей хотелось получить выигранные денежки. Ослиная Нога — парень дикий, но добрый — принял беду старухи близко к сердцу и во главе прочих, понёсших ущерб, занялся поисками банкомёта и нашёл его.
Получить выигрыш было непросто, пришлось и вступить в спор, и даже пригрозить. Поначалу Либорио попытался всё свалить на якобы имеющихся компаньонов, которые сбежали, но после того как Ослиная Нога вдарил по нему как следует, выигрыш старухе он обещал выдать через сорок восемь часов. Велика же доверчивость людей, и даже футболистов, у которых «вместо ноги — пушка», как писали спортивные журналисты по поводу Ослиной Ноги. Кроме игры в футбол, Ослиная Нога не имел ничего, но его игра в футбол была необычной: не было вратаря, который был бы способен поймать посланный им мяч. Мяч летел точно пушечное ядро. Ослиная Нога разминал свои ноги на спортивных тренировках, улицах, в пивных барах, у бильярда, вернее сказать, бездельничая.
Тереза репетировала в костюме, сохранившемся от варьете: тюрбан, юбка, кофта. Большая часть тела была открыта глазам публики, вот только зачем? За пианино — Флори, меланхоличный Флори, не допускающий к ней поклонников ни литературно-артистического мира, ни юридического и тем более одонтологического. Сведущему в своём деле Флори нельзя было отказать в настойчивости и умении быть терпеливым, ведь, будучи хозяином кабаре и работодателем звезды, кто, как не он, был в лучшем положении?
В Терезу были влюблены все, и не меньше других Лулу Сантос. Хоть и с костылями, но славу бабника адвокат стяжал. Да и все прочие тоже, каждый по-своему. Поэт Сарайва открыто признавался ей в любви, читая сочинённые в её честь стихи, причём Тереза вдохновила его написать лучшие поэмы, целый цикл «Девушка цвета меди» — так назвал её сам поэт; хирург-дантист Жамил Нажар, араб с горячей кровью, предложил Терезе себя и счастье, пока она сидела перед ним с открытым ртом, а он вставлял ей золотой зуб; художник не сводил с неё своих глубоких голубых глаз и молчал. Молчал и рисовал её портреты на цветных афишах, и эти написанные акварелью на плохой плакатной бумаге портреты были первыми портретами Терезы Батисты, сделанными Женнером Аугусто, кое-какие он писал позже по памяти, а несколько лет спустя в Баии Тереза согласилась позировать в ателье Рио-Вермельо. Это был тот самый портрет, за который художник получил премию. На портрете Тереза была изображена в золотых и медных тонах, юная, красивая и одета так, как во времена «Весёлого Парижа»: тюрбан баиянки, короткая батистовая кофта, надетая прямо на тело, и цветная юбка в оборках, ноги голые, блестящие.
Всем она улыбалась, со всеми была любезна и приветлива за подарки и ласку, которой её окружали, но всегда ждала настоящего чувства, испытывая необходимость в человеческом тепле. И это было непросто, возможно, потому, что единственной её знакомой профессией была профессия служанки (а вернее сказать, рабыни), проститутки, любовницы, которая бросала её в постель к разным мужчинам. Вначале это случилось из страха, подом из необходимости заработать на жизнь. Когда же к Терезе приходило чувство, она отдавалась безудержно и бездумно, по любви и только по любви, никакая симпатия не вызовет такого шквала чувств. Ни хитрый Флори, ни услужливый дантист, ни язвительный Лулу Сантос, ни молчаливый художник с проникновенным взглядом, ни поэт — какая жалость! — никто не тронул её сердца, не воспламенил тлеющего огонька любви.
Если бы Лулу Сантос сказал ей: «Милая, я хочу с тобой спать, страстно хочу тебя, и, если этого не произойдёт, я буду очень страдать», Тереза легла бы с ним в постель, как это она делала не раз с другими, зарабатывая на жизнь, холодная, безразличная, выполняя обязанность. Ведь она была у адвоката в долгу, и, пожелай он её, она бы не отказала, а согласилась, как бы тяжело ей ни было. Пожелай её заходящийся в кашле чахоточный поэт, скажи ей, что он умрёт счастливым, если последнюю ночь проведёт в её постели, она легла бы и с ним. С адвокатом — из благодарности, в счёт долга, с поэтом. — из сострадания. В подобных случаях ни отдаться страсти, ни симулировать её она не была способна. Слишком, дорогой ценой заплатила за то, что могла теперь быть самой собой.
Ни адвокат, ни поэт её о том не просили, они лишь появлялись перед ней и ждали, оба её желая, но не в оплату долга и тем более не из милостыни. Всё же остальные, которые просили, а Флори просил, и не раз просил, молил, стонал, ничего не получали. Ничто её не интересовало, даже деньги, которые можно было скопить; что-то ещё у неё звенело в сумочке, а потом, она надеялась, что понравится публике как исполнительница самбы; Терезе так хотелось быть себе самой хозяйкой, хоть какое-то время.
Недавно приехав в Аракажу, Тереза сняла комнату с полным пансионом в доме старой Адрианы (по рекомендации Лулу) и тут же получила предложение от Венеранды, хозяйки самого дорогого заведения. По манере держаться, носить шелка, туфли на высоких каблуках Венеранда походила на куртизанку с Юга, ей никак нельзя было дать тех лет, что записаны были в её свидетельстве о рождении. Ещё девочкой Тереза слышала её имя от капитана, уже тогда мадам властвовала в Аракажу. Узнав о приезде в город Терезы, скорее всего от Лулу Сантоса, завсегдатая её заведения, который — кто знает? — может, и знал прошлое девушки, мадам сама явилась в пансион старой Адрианы.
Раскрыв веер, Венеранда села и, холодно взглянув на любопытную Адриану, вынудила её уйти.
— Да ты ещё красивее, чем мне рассказывали, — начала она разговор.
Венеранда описала свой дом свиданий: просторный особняк в колониальном стиле, сокрытый в зелени деревьев и обнесённый высокой оградой; огромные комнаты, разделённые на современные альковы; на первом этаже — гостиная с витролой, пластинками, винами, здесь поджидают гостей свободные девушки, на втором этаже — вторая парадная гостиная, где сама Венеранда принимает политических деятелей, литераторов, заводчиков, фабрикантов; столовая, внутренний сад. Тереза могла бы жить в доме, если бы захотела. Предлагая жильё в самом заведении, Венеранда выражала тем особое отношение к Терезе, так как здесь жили в основном иностранки или женщины с Юга, которые приезжали, зарабатывали деньги и возвращались обратно на Юг. Таким образом, Тереза жила бы на особом положении. Или, если она хочет, может появляться в заведении вечером, когда гости в сборе, и обслуживать всех без разбора, лишь бы платили, а нет — иметь постоянных клиентов, ею же самой и выбранных. Выказывая заботу о Терезе, Венеранда предложила подобрать ей особую клиентуру — с тугим кошельком, не связанную бременем работы, не утомляющую и приносящую прибыль. Если Тереза столь же умна, сколь красива, то, легко заработав деньги, она сможет содержать своих жиголо и накопить крупные сбережения. В доме свиданий Тереза встретится с мадам Жертрудой, француженкой, которая на заработанные деньги купила дом и землю в Эльзасе, собираясь в будущем году вернуться на родину, выйти замуж и иметь детей, если Бог пожелает и поможет.
Венеранда лениво обмахивалась веером, распространяя сильный мускусный запах, плававший в тёплом летнем воздухе. Тереза с интересом внимала богатому набору соблазнов, которые рассыпала перед ней Венеранда, а когда та, широко улыбнувшись, закончила, ответила:
— Такую жизнь я уже вела, скрывать не буду, и вернусь к ней, если вынудят обстоятельства. Сейчас я не нуждаюсь в деньгах, но вам благодарна за предложение. Всякое может случиться…
Хорошим манерам её научил доктор, а когда её чему-то учили, она это помнила; даже в школе учительница Мерседес хвалила её за живой ум и прилежание.
— И даже изредка? И за хорошую плату, без ежедневных обязательств, лишь удовлетворяя каприз какой-либо важной особы? Ведь мой пансион посещают лучшие люди Аракажу!
— Я это слышала, но сейчас меня это не интересует. Извините.
Венеранда с недовольным видом покусывала ручку веера. Эта новенькая, с цыганскими чертами лица, о которой столько рассказывают пикантных историй, была бы лакомым кусочком и для беззубых сластолюбцев, и для тех, у кого мощные вставные челюсти, и деньги в кассу заведения потекли бы рекой.
— И всё же, если вдруг надумаешь, извести меня. Где меня найти, скажет любой.
— Большое спасибо. Ещё раз извините.
Уже берясь за ручку двери, Венеранда обернулась:
— А знаешь, я была знакома с капитаном. Он был моим клиентом.
Лицо Терезы помрачнело, неожиданно сумрачно стало и на улице города.
— А я никогда не знала ни одного капитана.
— А! Не знала? — засмеявшись, спросила Венеранда и ушла.
5
Да, никто не трогает сердца Терезы, никто не пробуждаст спящего в ней желания, никто не способен раздуть пламя из затаившейся искры! Другом может быть и адвокат, и поэт, и художник, и дантист, и владелец кабаре, но любовником — нет! А кто же из них удовлетворится нежной дружбой с красивой женщиной? Да, сердечные дела и понять, и объяснить трудно.Велик мир Аракажу, где же в нём бродит тот парень-великан? Тот смуглый кабокло, появившийся из морских волн, обветренный и загорелый, где он, что с ним? В тот памятный вечер в кабаре, когда разразился скандал и затеялась драка, она, увидев его, испытала то самое чувство. Но на рассвете, едва забрезжило утро, он исчез, растворился, а они были из одного теста и одного цвета кожи. Из окна такси Тереза видела его в тот уходящий предрассветный час, когда утро сменяет ночь; он легко шёл в сторону моря, на голове кучерявилась туча волос. Обещал вернуться.
Он один положил конец драке в кабаре, один, громко смеясь и разговаривая с присутствовавшими и отсутствовавшими, с людьми и божествами, в совершенстве владел капоэйрой. Едва полицейский выхватил револьвер, угрожая выстрелить, Флори отключил свет: в темноте ведь виновника не сыщешь, да и нет свидетелей — никто ничего не видел. Тут кабокло, ловко извернувшись, выхватил оружие, и, если бы полицейский сам не свалился и не разбил свою морду о пол, можно было бы сказать, что кабокло так же ловко, не прикладывая рук и не пуская в ход ног, помог ему сделать это. Таким его увидела и узнала Тереза, и этого для неё было достаточно, чтобы думать о нём.
Когда свет погас, потасовка разгорелась в полную силу. Многие из тех, кто наблюдал за происходящим, тут же ввязались в драку из чисто спортивного интереса, но им не удалось даже согреться, так как следом послышался крик: «Полиция!» — и все разбежались, не дожидаясь идущего подкрепления, за которым сбегал тот, что разбил себе морду. И тут Тереза почувствовала, что чьи-то крепкие руки подняли её с пола и понесли вниз по лестнице, потом на улицу, по переулкам и закоулкам города, всё дальше и дальше от места происшествия — то было молчаливое путешествие Терезы на руках у кабокло, от которого пахло морем и солью; потом, на тихой улочке, за много кварталов от «Весёлого Парижа», он поставил её на ноги.
— Жануарио Жереба, к вашим услугам. В Баии меня знают как капитана Жеребу, но тот, кто любит меня, называет просто Жану.
Он улыбнулся, и улыбка озарила его спокойным светом.
— Я унёс вас от греха подальше, ведь полиции лучше не попадаться, ничего хорошего не будет.
— Спасибо, Жану, — сказала Тереза.
Любовь не покупается и не продастся, её не завоюешь и ножом, приставленным к груди, но и уйти от неё невозможно, когда она приходит.
Кого-то он ей напоминал, кого-то знакомого, но кого? Он, конечно, моряк, хозяин рыбацкой лодки, его порт — Баия, воды залива Всех Святых и реки Парагуасу, у рыночной пристани он оставил своё судёнышко «Цветок вод».
Нет, таким огромным, каким он показался ей во время драки, он не был, но ростом вышел, это так. От груди, похожей на киль судёнышка, от смеющихся глаз, от больших мозолистых рук, от всего целиком, слегка покачивающегося на каблуках, но крепко стоящего на земле, веяло спокойствием. Нет, Тереза поправляет себя, нет, не спокойствием, конечно же — он способен на неожиданные поступки и вспышки гнева, — а уверенностью в себе и надёжностью в дружбе. Боже, да на кого же он, этот человек моря, похож?
Нет, не лицом, а общим обликом он на кого-то похож, кого-то Терезе напоминает. Здесь, на улице, Тереза уже не та возбуждённая дракой девушка, а скромная и застенчивая. Она слушает, что рассказывает Жануарио: он вошёл в «Весёлый Париж» как раз в тот момент, когда она плюнула мерзавцу в морду и вступила с ним в драку, храбрая женщина, перед такой надо снимать шляпу.
— И совсем не храбрая… Даже трусливая, только не могу видеть, когда мужчина бьёт женщину.
— Тот, кто бьёт женщину и издевается над ребёнком, вообще не мужчина, — соглашается кабокло. — Я, правда, не видел начала драки. Что же произошло?
Здесь, в Аракажу, он оказался случайно, чтобы помочь своему другу, хозяину баркаса «Вентания», у которого заболел один матрос, а задерживать судно было нельзя никак: хозяин товара торопил, не соглашался на задержки. Вот Каэтано Гунза, кум Жануарио и капитан шхуны, и обратился к нему за помощью. Кто же, как не Жануарио, должен был выручить друга? Жануарио вышел из Баии на своём судне, переход был добрым, лёгкий ветерок, море ласковое. В Аракажу прибыли они накануне и всё время провели в порту, разгружая тюки с табаком, прибывшие из Круз-дас-Алмас, потом получили груз, который надо было доставить в Баию, чтобы поездка была выгодной. Всего несколько дней, недолго, ну, вроде прогулки. Но кум устал и остался на борту, а он сошёл на берег, чтобы потанцевать, танцы — его слабость. Шёл на танцы, а попал в драку, да какую!
Теперь они с Терезой брели наугад, в неизвестном направлении, не зная, который час. Ведь наткнутся же они на открытый бар, где сумеют выпить за победу и состоявшееся знакомство, так сказал Жануарио. Тереза слушала его, слушала шум прибоя, свист ветра в надутых парусах и доносившиеся откуда-то песни. Тереза ничего не знает о море, она впервые на берегу солёных вод океана в бухте Аракажу, по другую сторону города, рядом с рослым человеком с раскачивающейся походкой — человеком моря, опалённым солнцем и обветренным ветром. Жануарио закурил трубку; в море рыбы и потерпевшие кораблекрушения люди, чёрные спруты и серебристые скаты, корабли, приходящие с другого конца света, плантации морских водорослей.
— Плантации? В море? Как это?
Он не успел ответить, они опять вышли на улицу совсем рядом с «Ватиканом», где разноцветные огни рекламы «Весёлого Парижа» притягивают парочки, ищущие приюта на ночь, а то и на полчаса. Время от времени в окнах бесчисленных каморок этого огромного дома загораются тусклые лампочки, у дверей не бросающегося в глаза входа стоит Алфредо Крыса, неопределённых лет сводник, и собирает по распоряжению домовладельца Андраде плату. Вдруг откуда-то со стороны слышатся голос адвоката и стук его костылей.
— Да это как раз вы?! Подождите меня!
Лулу Сантос ищет Терезу, боясь, как бы она не угодила в лапы Либорио или полиции. Знаток питейных заведений в Аракажу, он тут же повёл их выпить кашасы в бар, что находится рядом. Тереза только пригубила стакан, нет, она так и не привыкла к кашасе, хотя эта была хорошего качества и даже пахла мадерой. Адвокат пил её маленькими глотками, смаковал, точно это был первоклассный ликёр, или выдержанный портвейн, или херес, а то и французский коньяк. Капитан Жереба опрокинул стакан разом.
— Хуже кашасы нет ничего, кто её пьёт, тот мало чего стоит. — И, засмеявшись, попросил налить ещё.
Лулу сообщил последние вести с поля боя: когда появилось подкрепление полицейских, они нашли в кабаре только его, поэта Сарайву и Флори — все трое самым мирным образом сидели и потягивали пиво. Либорио — король этой мрази! — представляешь себе, Тереза, ушёл, поддерживаемый той девицей, из-за которой и заварилась вся эта каша. Увидев, что верзила схватился обеими руками за пах и зовёт врача, крича, что схлопотал по меньшей мере грыжу, эта девка, не видя в зале коммивояжёра (посетители разошлись — кто по домам, кто по отелям) и забыв о полученной пощёчине, подхватила под руку Либорио. Конечно они стоят друг друга: она привыкла его обманывать и получать по заслугам, он — пить и скандалить, и они вместе спустились по лестнице. Подонки, заключил Лулу Сантос.
Поэт было попытался соблазнить Лулу Сантоса пойти в пансион Тидиньи, неплохое местечко, где, по его мнению, можно скоротать вечер, но адвокат, озабоченный судьбой Терезы, отказался. И Сарайва, покашливая со свистом, пошёл один.
Выпив кашасы, все трое распростились. Лулу Сантос взял такси, чтобы отвезти Терезу домой, ведь этот мерзавец Либорио — первый друг-приятель полицейских, лучше быть осторожнее. Из окна такси Тереза ещё какое-то время видела капитана Жануарио Жеребу, шедшего к мосту, у которого стоял его баркас. Фигура цвета золотистой зари на заре и растаяла.
Сердце Терезы забилось, её охватило то же чувство робости и потери себя, что и много лет назад, когда она в магазине увидела Даниэла — ангела, сошедшего с олеографии, изображавшей Благовещение, Дана с томными глазами. Так на кого же похож кабокло? Похож не похож, но кого-то напоминает. Слава Богу, не ангела, сошедшего с неба; с некоторых пор Тереза не доверяет мужчинам с ангельским лицом, с вкрадчивым, молящим голосом и вводящей в заблуждение красотой. В постели-то они хороши, а вот в жизни лживы и слабы.
Оказавшись дома — с Лулу Сантосом она простилась, спасибо, друг, не позволила даже выйти из такси, ведь если бы он зашёл, то захотел бы остаться, — в комнатке с голыми стенами, на узкой железной кровати Тереза, закрыв глаза, пыталась заснуть, но вдруг вспомнила, кого напоминает ей капитан Жереба. Он напоминает ей доктора. Нет, они, конечно же, не похожи друг на друга. Один — белый, богатый, образованный, утончённый, другой — смуглый, обветренный ветрами мулат, бедный и малограмотный. И всё-таки что-то их роднило. Что? Уверенность в себе, весёлость, доброта. Мужская цельность.
Капитан Жереба обещал вернуться, прийти к ней, чтобы показать порт, баркас «Вентания» и море там, за городом. Где же он, почему не держит своего слова?
6
Лулу Сантос заходит к Терезе, чтобы пригласить её в кино (Сантос без ума от ковбойских фильмов), и задерживается на веранде, открытой дующему с реки ветру; старая Адриана предлагает ему манго или мунгунсу, на выбор, или то и другое, если ему угодно. Сначала манго, его любимый фрукт, а потом, когда вернётся из кино, мунгунсу. Улыбающаяся, гордая своим фруктовым садом, Адриана показывает прекрасные плоды манго: розовые, оливковые, бычье сердце, шпага.— Разрезать?
— Я сам это сделаю, Адриана, спасибо.
Вкушая сладкий плод, Лулу сообщает последние новости:
— Ты, Тереза, — чудо природы. Только появилась в Аракажу и сразу обрела и влюблённых друзей, и ненавидящих врагов.
Старая Адриана посмеивается.
— Влюблённых? — Она искоса, улыбаясь, смотрит на адвоката. — Одного я, кажется, хорошо знаю. Но неужели кому-то может не нравиться наша милая Тереза?
— Сегодня я разговаривал с одной женщиной, которая мне сказала, что Тереза с большим самомнением и глупа.
— Кто же это? — поинтересовалась Тереза.
— Венеранда, наша известная Венеранда — хозяйка всем знакомой в городе «мясной лавки», она говорит, что торгует только свежайшим молоденьким филе, хотя мне именно сегодня хотела всучить старое, уже припахивающее французское брюхо.
Старая Адриана, до того как открыла овощную лавку — фрукты, овощи, древесный уголь, — держала пансион в полученном ею по наследству доме, где могли найти укромное жильё не желающие огласки влюблённые, иногда друзья, но больше всего она предпочитала сдавать комнату работающей в конторе девушке или какой-нибудь скромнице, кем-либо опекаемой, в общем-то только ради того, чтобы иметь живую душу рядом. С тех самых времён она таит злобу на Венеранду, держащуюся высокомерно, ото всех отворачивающуюся, разговаривавшую разве что через плечо.
— Эта не знает, что болтает, ей ведь Терезу заполучить нужно. Я тебе, девочка, советую быть с ней осторожней, она ведь скрытная.
— Я ей ничего плохого не сделала, — удивляется Тереза. — Она меня к себе позвала, я не захотела. Вот и всё.
Старая любопытная Адриана не отстаёт:
— Кто же ещё невзлюбил Терезу? Ну, говорите.
— Для начала — Либорио Невес. Он в ярости, его бы воля, Тереза бы уже была в тюрьме, но пока ничего не предпринял из страха; жизнь его столь грязна, что никакая полиция не отважится, взяв его под защиту, связаться с такими, как я. Особенно сейчас, когда я готов выступать в суде против него.
— Сеу[14] Либорио! — Старая Адриана произнесла это имя со страхом и уважением. — Он кое-что…
— Дерьмо он, — сказал адвокат, — видели бы вы, чем он поплатился. На земле нет хуже этого типа, этого сукина сына, канальи, подлеца. Меня злит то, что, выступая против него в суде, я дважды проиграл. И возможно, проиграю в третий раз.
— Вы, Лулу, проиграли? — удивилась старая Адриана. — А говорят, что вы не проигрываете.
— Так не в суде, а в гражданском разбирательстве… Развратник умеет уходить от суда. Но как-нибудь я его прищучу.
— А что он сделал? — поинтересовалась Тереза.
— А ты не знаешь? Как-нибудь я расскажу тебе, но только не сейчас, когда пора идти в кино. Завтра или послезавтра я тебе расскажу, кто такой Либорио Невес, первый мошенник в Аракажу, пиявка на теле бедняков. — Он взял костыли, чтобы подняться. — Милая Адриана, спасибо за манго, ваши лучшие в Сержипе.
Со стороны порта с острова Кокейрос подул ветер, смягчая душный влажный вечер. Спокойствие, тишина, небо в звёздах — самое время слушать истории. Зачем в такую жару томиться в кино? Да и вдруг придёт Жануарио?
— Нет, Лулу, давай пойдём в кино в другой раз. Лучше посидеть здесь, на воздухе, слушая твои рассказы, чем умирать от жары в кино.
— Как принцесса прикажет. Хорошо, в кино пойдём завтра, а сейчас я расскажу, кто такой Либорио. Но заткни нос, так как это тип вонючий.
Лулу Сантос отставляет костыли, закуривает сигару — на сигары он не тратился, он получал их в подарок из Эстансии, с фабрики «Валкирия», от друга Раймундо Соузы. Кроме сигар, Лулу получал в подарок и многое другое: еду, напитки, прочее; брал в кредит, забывал платить, да, если бы не это, смог бы прожить он, адвокат бедных?! Но случалось, что он отвергал гонорар и платил сам. Затянувшись сигарой, Лулу начинает представлять жизненные портреты Либорио Невеса.
— Окунёмся в дерьмо, девочка… — И он заговорил, точно находился на трибуне в суде, в роли защитника и обвинителя одновременно. Он возвышал голос, закрывал глаза, сжимал кулаки, то заходился в гневе, то сменял гнев на милость, пуская в ход народные словечки и выражения.
В конце концов Лулу рассказал, как Либорио стал банкомётом в «Звериной лотерее», но, чтобы быть банкомётом, прежде всего надо быть честным, ведь игра держится исключительно на доверии к банкомёту, если тот не честен, ему не место за игорным столом. Так вот, Либорио был не честен по натуре и при первом же случае не заплатил выигрыша. Несколько игроков, не согласных с бесчестным поступком банкомёта, организовались под предводительством футболиста Ослиная Нога, славившегося мощным ударом по мячу, против этого мерзавца Либорио. Имейте в виду, что сам Ослиная Нога не играл в «Звериную лотерею» никогда и лично ни в чём заинтересован не был. Он защищал интересы тёти Милу, своей соседки по улице, семидесятилетней старухи, которая каждый Божий день рисковала десяткой, сотней, тысячей, делая ставку на одного зверя в течение нескольких месяцев. И однажды уже была у цели, если бы вдруг не сменила банкомёта, возможно, её взял хитростью молодой Либорио. Она делала ставку на собаку: десятка — 20, сотня — 920, тысяча — 7920, да и не она одна, многие в этот день играли на собаку, потому что накануне произошёл известный случай: недалеко от Аталайи тонул мальчишка, и его спасла собака. Об этом случае растрезвонили газеты и радио. И всё очень удачно: ставя на собаку, тётя Милу выиграла, но тут Либорио смылся. Выигравшая большую сумму денег старушенция пришла в негодование, узнав об исчезновении банкомёта; сгорбленная, опираясь на палку, она взывала к Богу и людям: ей хотелось получить выигранные денежки. Ослиная Нога — парень дикий, но добрый — принял беду старухи близко к сердцу и во главе прочих, понёсших ущерб, занялся поисками банкомёта и нашёл его.
Получить выигрыш было непросто, пришлось и вступить в спор, и даже пригрозить. Поначалу Либорио попытался всё свалить на якобы имеющихся компаньонов, которые сбежали, но после того как Ослиная Нога вдарил по нему как следует, выигрыш старухе он обещал выдать через сорок восемь часов. Велика же доверчивость людей, и даже футболистов, у которых «вместо ноги — пушка», как писали спортивные журналисты по поводу Ослиной Ноги. Кроме игры в футбол, Ослиная Нога не имел ничего, но его игра в футбол была необычной: не было вратаря, который был бы способен поймать посланный им мяч. Мяч летел точно пушечное ядро. Ослиная Нога разминал свои ноги на спортивных тренировках, улицах, в пивных барах, у бильярда, вернее сказать, бездельничая.