Аматуни Петроний Гай. Если б заговорил сфинкс...

   Хену вошел в экстаз и стал произносить бессмысленный (для Джаи) набор слов и звуков — сладкий дым курильниц стал гуще и вскоре так окутал зловещую фигуру жреца, будто он исчез, растворился в жарком воздухе храма.
   Мальчика трясло от страха, и он, едва владея собой, почти ничего не соображая, обратился в бегство. Но тут он вспомнил о Туанес, перебежал на другую сторону подземелья и с трудом отыскал ее. Молодая женщина лежала на земляном полу в глубоком обмороке.
   Напрягая силы, Джаи вынес ее на воздух, положил на густую траву и убежал...
   Лишь к самому вечеру он окреп духом и заставил себя вернуться к месту, где он покинул бесчувственную Туанес.
   Ее уже там не было...

3

   Тхутинахт сперва удивился. Потом — стал нервничать. А последние дни — холодок страха проник и в его душу.
   На строительстве Та-Мери начали происходить странные вещи...
   Сперва погибло трое рабочих. Кусок скалы упал на них, когда они ровняли край площадки позади каменного льва. Некоторое время спустя во время сна погибло еще девять рабочих. Их укусили змеи, неведомо как оказавшиеся среди спящих.
   Затем умерло более ста человек... На этот раз боги отравили воду для питья. Неизвестно, кто пустил такой слух, но об этом вдруг заговорили все.
   И наконец, доставая из своей плетеной корзины обед, Тхутинахт вовремя обнаружил трех маленьких змей, маслено блеснувших на ее дне. От их укуса человек умирал через пять минут...
   Паника охватила людей, и строительство прекратилось. Все ходили на цыпочках, опасаясь змей, поминутно поглядывая вверх — не упадет ли с неба камень?
   Впервые растерялся Тхутинахт, не зная, что предпринять. Только одна фигура рабочего видна теперь на спине Та-Мери, и лишь сейчас увидел его Джаи. Он сидел понуря голову, безучастный ко всему, в глубоком раздумье. Видно, ни змеи, ни камни, падающие сверху, не тревожили его.
   Мальчик издал не то крик, не то болезненный стон и чуть ли не бегом вскарабкался на шершавую спину Та-Мери.
   — Сенмут! — задыхаясь от бега, волнуясь, проговорил он. — Это я, Джаи. Как рад я видеть тебя...
   Рабочий поднял голову, и мальчик содрогнулся, глядя в его асимметричное, такое знакомое ему, а сейчас усталое, изможденное лицо.
   — Как ты попал сюда, Сенмут? Ты не уехал в Абу?
   — М-мен-ня п-п-риве-езли об-брат-н-но... — сильно заикаясь, ответил рабочий.
   — Почему ты говоришь так, спрашиваю я? О боги! Где шрам твой на правом бедре, Сенмут?!
   — Я... не Сен-н-м-м-у-ут...
   — Так кто же?
   — Я Сеп.
   Джаи, не веря услышанному, с трудом отрешается от того, что видит сам, своими глазами.
   — Но ведь ты... Сенмут, — все еще сопротивляясь действительности, говорит он.
   — Нет, я — Сеп, — безвольно и вяло ответил рабочий.
   Мальчик вновь всмотрелся в его лицо и вдруг понял: да, это не Сенмут! У того лицо было как бы слегка перекошено слева направо, а у этого... наоборот. У Сенмута глубокий шрам на правом бедре, а у... Сепа — нет его. Сенмут мускулистый, а тело Сепа еще хранило жировые складки. К тому же Сеп почему-то заикается, а Сенмут — нет.
   Убедившись в ошибке, Джаи, будто во сне, слез с каменной спины Та-Мери и направился было в грот Мериптаха, чтобы, уединившись, предаться размышлениям, но грота уже не было. Его обрубили по краям и заложили камнем.
   Тогда он подумал о Туанес и пошел к ней. Он уже знал, что Сенетанх и Кар нашли ее на траве в саду Хену и отнесли домой.
   Она пришла в себя лишь на следующий день. Джаи еще не видел ее. Возле нее часто бывал Кар, а мальчик не мог преодолеть робости при виде фокусника. Но будь что будет: если окажется, что Кар и на этот раз там, он все равно войдет в комнату Туанес.
   Но вместо Кара Джаи застал там Сенетах.
   — Сегодня я пойду к Хеси... — услышал он ее голос.
   Туанес ничего не ответила. Она смотрела в потолок, и только редкий взмах ее густых ресниц давал окружающим знать, что она жива.
   Подойдя к ней и посмотрев на ее бледное лицо, мальчик присел рядом на тростниковую циновку и, прижавшись своим горячим черным лицом к ее холодной руке, заплакал.
   Пришел Мериптах с врачом. Сенетанх поцеловала подругу, простилась с Мериптахом и, нежно обняв мальчика, отвела его в угол комнаты. Потом ласково и печально провела ладонью по его лицу, осушая слезы, вздохнула и ушла...
   Мудрый Тотенхеб, светило врачевания в Белых Стенах, задумчиво стоял у постели Туанес. Внимательно осмотрел ее, нагнулся, послушал сердце. Ощупал живот.
   — Сегодня смажьте ее медом, — распорядился он.
   Мериптах кивнул.
   — Завтра, еще три дня после — свежей кровью быка... Дать ей пить смолу священной акации, разбавленную наполовину водой — для успокоения. Причина заболевания — воля богов... Буду думать я, Мериптах, думать буду я. Основное — разгадать имя болезни, чтобы суметь воздействовать против него! А сейчас помоги мне выпустить дурную кровь...
   Джаи плохо слушал остальное. Когда Тотенхеб произносил слова «...причина заболевания — воля богов...», Джаи увидел рядом с собой на тумбочке ту самую фигурку Туанес из глины, что была в руках Хену в храме. Ну, конечно! Только он, Джаи, знает истинную причину болезни Туанес... Но сказать об этом нельзя — иначе и тот, кто услышит подробности, заболеет сам. О себе Джаи почему-то не подумал. Только Джаи знает истину и сумеет помочь Туанес!..
   Взрослым было не до него, мальчик зорко осмотрелся, бережно взял обеими руками скульптуру, спрятал ее за спину и, пятясь выбежал из дома...

4

   Откинув занавеску, Кар увидел оголенную спину Сенетанх. Красавица сидела на полу у шкатулки, в которой она хранила свою коллекцию. Но, странное дело, браслеты и ожерелья, флаконы для ароматных масел и гребни, подаренные ей многочисленными поклонниками, были свалены кучей в корзинке для мусора...
   Все!
   Хотя нет...
   На правой ее ладони простой камень, подаренный Каром в час их первого свидания. Она пальцем нежно ласкает его отшлифованные Великой Хапи бока.
   «Выкинет тоже в корзинку?..» — встревожился Кар.
   Дотянувшись до туалетного столика, она положила на него камень и теперь любовалась им издали.
   Кар самодовольно улыбнулся. Мужчине лестно видеть себя победителем, особенно имея столько соперников...
   «Я хорош, красив я, — с удовольствием подумал Кар. — Девушки ходят за мной, как тень за телом... Пусть Сенетанх тоже воздаст хвалу мне, но пусть похвала ее моим доблестям не отвергает внутренность моего молчания!»
   И, гордый увиденным, ушел бесшумно и незамеченным.

5

   Это страшное утро началось тихо.
   Толпы рабочих сгрудились на берегу Хапи. Безмолвно. Неподвижно. Кто сидит на камнях, кто стоит. Взоры всех направлены в сторону бригадиров, нерешительно направлявшихся к строительной площадке — вернее, к Тхутинахту, сидевшему у входа в нижний заупокойный храм фараона.
   Вот подошли они к нему. Вот стали. Вот, словно сговорившись, пали ниц.
   — Ну?.. — угрюмо произнес Тхутинахт.
   — Ты первый над нами, — хором негромко заговорили они. — Начальник рабочих.
   — Слушаю я говоримое вами.
   — Смотри, Тхутинахт, смотри... Как работать нам? Люди хотят заслужить ласку своих начальников. Хотят они.
   — Ну?
   — Усыпи гнев свой, Тхутинахт. Выслушай. Как работать, говорим мы, если смерть окружает нас?
   — Верно говорят они, верно! — вдруг послышался громкий бас, и из-за колонны позади Тхутинахта появился Хену.
   При виде громадной фигуры Главного жреца Тхкутинахт склонился, он сложил ладони вытянутых рук вместе, не смея в упор смотреть на верного слугу божества скульпторов и камнерезов, великого мага Белых Стен.
   — Пусть скажут они вновь просимое ими, — приказал Хену.
   — Они боятся змей, — пояснил Тхутинахт, — камней, падающих с неба, отравленной воды...
   — Я разговаривал с богами, — повелительно произнес Хену, — их желание известно мне. Смотрите, люди, смотрите... Среди вас есть Сеп, осквернитель Города мертвых.
   — Да, есть такой, досточтимый жрец, — ответил бригадир Менхепер. — Он в моем десятке.
   — Накажем его между землей и небом. Тогда все прекратится. Вы сможете работать не боясь, люди.
   Бригадиры молча смотрели на Тхутинахта. Хену смерил его грозным взглядом и пробасил:
   — Понял ты, Тхутинахт, веление богов, спрашиваю я?
   — Да, — угрюмо ответил Тхутинахт.
   — Что скажешь ты в ответ?
   — Приказывай великий начальник мастеров, слуга Птаха, действуй, как считаешь нужным...
   — Возвращайтесь к рабочим, — приказал Хену бригадирам. — Скажите им: пусть займут свои места, пусть смотрят... А ты Менхепер, пришли в место наказаний осквернителя Сепа.
   — Исполню, великий начальник мастеров, — хмуро сказал Менхепер.
   ...Тысячи глаз устремлены к месту наказаний. Вот привели туда Сепа, и жрец, указывая на него пальцем, что-то гневно говорит ему.
   Сеп стоит с опущенной головой. Понимает ли он, что говорят ему? Или безразличие овладело им? Или сознание своей вины породило в нем смирение и готовность?
   С любопытством смотрят роме на обреченного. Если боги потребовали его — значит, так надо. Жрецам виднее. Сеп — осквернитель Города мертвых, он связал себя с темными силами, используя которые уже успел умертвить десятки людей.
   Хорошо, что жрецу удалось разгадать его коварство, доложить богам и уговорить их защитить невинных. Разумеется, уступчивость богов должна быть вознаграждена. Очень хорошо, что виновник многих несчастий на строительстве и понес ответ.
   Вот четыре дюжих нубийца взяли Сепа за руки и за ноги, распластали на песке, а потом дружно оторвали от земли и как бы распяли его на весу.
   Палач совершил омовение священной водой Хапи, взял в правую руку гибкий трехгранный стебель папируса, взмахнул им — и первая косая полоса легла на спину Сепа.
   Жрец стал рядом и затянул молитву. Палач со свистом наносил удар за ударом. Толпа зрителей, облепившая Та-Мери, замерла в нервном напряжении.
   Тело Сепа дергалось в руках нубийцев, но в наступившей тишине ни один стон его не присоединился к свисту розог, которые услужливый помощник время от времени заменял свежими и подавал палачу.
   Хену что-то сказал, и палач, кивнув, стал наносить удары медленнее и точнее. Вот он опустил розгу острой гранью на спину Сепа, едва заметно повернул ее сперва налево, потом направо и слегка потянул на себя, оставляя на бронзовых лопатках казнимого глубокие кровавые канавки.
   Палач плеснул на голову Сепа воды из кувшина, а Хену извлек из белого мешочка, что висел у него на золотом поясе с амулетами, горсть мелкой, как пудра, толченой соли и принялся втирать ее в длинную рану.
   Теперь громкий вопль вырвался из груди жертвы, и лицо главного служителя бога Птаха посветлело: это свидетельство того, что богам угодно творимое!
   Розовой пеной пропитывался воздух над телом Сепа, порой даже темно-алые струйки крови стекали на золотистый нежный песок, и палач с удвоенным усердием мастерски срезал с опухающего на глазах тела небольшие кусочки кожи, которые срывали с гудящей розги и разлетались далеко вокруг.
   Это была настоящая работа, и палач Сенна всенародно демонстрировал свое искусство. С профессиональным остервенением. Дж-ж-жик-к!.. — и тонкий срез живой ткани с еще наполненными кровеносными сосудами и воспаленными нервами взвивался к сухому жаркому небу. Дж-жик! — и новый вопль Сепа услаждает слух богов.
   Пусть камнерезы и скульпторы, все роме знают, что и среди палачей есть мастера, великие старанием и умением, достойные славы!
   Толпа не выдержала. Безумие охватило ее. Люди бессмысленно что-то кричат друг другу, прыгают, лица у многих исказились, глаза широко открыты. Они царапают себя, чтобы и собственная кровь присоединалась к ручейкам, стекавшим с Сепа, — боги Кемта станут еще милостивее.
   Тысячи глоток, ревущих, стонущих, вопящих, как бы слились в одну — и мощный гром дикого экстаза подняли вихри песка и пыли, окутавшие горячие камни Города мертвых.
   Глаза жреца загорелись религиозным вдохновением... Вот он схватил пучок розог и, чуть ли не оттесняя палача, добивает Сепа. Геркулес Хену уже не помнит себя от ярости, он бьет все время по правому плечу Сепа. Оно превращается сперва в шар из мяса и крови, потом вся эта масса теряет форму и остатки сопротивляемости, розги входят в нее все легче и глубже.
   Мертвое тело Сепа тупо уткнулось в песок, а занесенные над ним розги остановились в воздухе — экзекуция окончена. Главный жрец так и сказал: «Накажем его между землей и небом».
   Толпа смолкает. Сотни людей на камнях, обессиленные, с трудом ловят воздух, но глаза их смотрят в одну красную точку — теперь беды минуют их!
   Слуги палача завертывают в глубокое полотно то, что осталось от Сепа, и уносят на Запад, где умирает сам Рэ, — за пределы Города мертвых, на съедение диким зверям и птицам.
   Тхутинахт объявляет два часа отдыха — он понимает, что сразу приступать к работе нельзя. В душе он встревожен тем, что здесь нет Мериптаха, его брата Анхи, нет высоких начальников. Но здесь Главный жрец бога Птаха, Тхутинахт не может его ослушаться...
   ...Когда жене Сепа сообщили о новых преступлениях ее мужа и казни, Исет рассмеялась. Угостила обедом тех, кто принес ей страшную весть. Проводила, как провожают желанных дорогих гостей. Потом оделась в лучшее свое платье из тонкой, почти прозрачной белой ткани и, безумная, вышла из дома.
   По улицам Белых Стен она шла, лучезарно улыбаясь встречным. Миновав западную окраину столицы, Исет босиком прошла по раскаленному песку, не чувствуя ожогов, и принялась бродить по пустынным улицам Города мертвых.
   Она останавливалась у каждой гробницы, осторожно стучала в нее костяшками пальцев, негромко спрашивала: «Сеп, это ты, мой любимый муж, властелин моего сердца, отец моих детей?..»
   И, прильнув ухом к суровым камням, тщетно прислушивалась, обходя каждую гробницу со всех сторон. Ответа не было, и терпеливая Исет являлась сюда на следующий день.
   ...Пройдет очень много лет, окончатся события, послужившие основой нашего повествования, уйдут на Запад многие участники его, а бедная Исет, поседевшая и высохшая от старости, все так же будет бродить по улицам растущего день за днем Города мертвых, с надеждой стучаться в стены гробниц, тихо спрашивать: «Это ты, мой Сеп?..» — и с надеждой прислушиваться, прислоняясь чутким ухом к безмолвным камням...

6

   — Входи, Сенетанх, входи, Сенеб! — голос у Хеси дрожит от нетерпения.
   Вельможа надолго задержал взгляд на ее обнаженных плечах, еще дольше — на крепкой, словно кокосовые орехи, груди. А когда увидел ее ослепительные ноги, звуки застряли в его горле и руки сами потянулись к хрупкой талии.
   Сенетанх увернулась от объятий и усмехнулась.
   — Я подарю тебе, — страстно шепчет Хеси, — пять золотых ожерелий.
   — Нет, — мотнула головой красавица, позволив однако, вельможе слегка коснуться себя.
   — Десять!
   — Нет, Хеси... — ее удлиненные черной краской глаза закрылись.
   — Пятнадцать!!
   Сенетанх не успела набавить цену: за дверью послышался шум и кто-то постучал. Хеси мгновенно втолкнул Сенетанх в спальню и задернул плотную штору.
   И вовремя: в первую комнату, иногда заменявшую Хеси мастерскую, вошел... Хену.
   — Сенеб, Хеси!
   — Сенеб... Видеть тебя — радость...
   — Чем взволнован ты, спрашиваю я?
   — Да вот, смотри, работаю я... Поднимал на стол эту скульптуру... Тяжелый камень...
   — Желание твое исполнил я, Хеси: Сепа больше нет!
   — Почил Сеп на своем великом месте, — с явным удовольствием ответил Хеси, думавший лишь о том, как бы спровадить мужа той, что спряталась рядом за занавеской. — Ты друг мне, Хену. Друг! Я приду к тебе завтра.
   — Хорошо.
   — А сейчас жертву богам хочу принести я: благодарность воздать молитвой им...
   — Иду я, иду, Хеси. Пусть приятной будет твоя беседа с богами!
   Хену ушел, тяжело и громко ступая деревянными подошвами своих сандалий. Вельможа устремился к Сенетанх. На этот раз его цепкие руки успели обнять ее. Сенетанх не сопротивлялась. Ее лицо стало бледнее, чем до визита Хену. Может быть, она слышала их короткий разговор? Или ее напугал приход мужа?
   Вельможа не заметил происшедшей в ней перемены.
   Горделиво улыбаясь, она подумала о том, что вот Хеси держит ее в своих руках, а на самом деле — он пылинка в ее ладони; вот он несет ее на ложе, а по существу лишь запутывается в ее сетях, как рыба; вот Хеси что-то говорит ей, а в действительности — она повелевает им.
   Возгордилась Сенетанх.
   А гордыня — глупая советница. «Теперь, — подумала она, — Хеси выполнит любое мое желание...» Не ведала она, что всегда была лишь игрушкой — особенно для вельмож, что таких воспитывали для себя они. Только для себя.
   — Мне не надо золота, Хеси, — сказала она. — Ответь: сколько Сепов в Белых Стенах?
   — Я не пойму тебя, Сенетанх.
   — Знала я Сепа, у которого шрам на бедре. Слышала я, Хеси, осужден Сеп — без шрама...
   — Где знала ты... первого? — страсть мигом покинула Хеси. Голос его стал твердым.
   — Там, на берегу...
   — Когда?
   — Давно. В ночь, когда он хотел убить Нефр-ка, отца Кара.
   — Кому же ты... рассказала об этом?
   — Тебе. Сейчас.
   Хеси вновь стал нежным, внимательным. Чутко прислушавшись и убедившись, что близко нет слуг, заранее отосланных им в свои комнаты, он, приняв новое решение, приласкал красавицу.
   — Уйдем отсюда, Сенетанх.
   — Куда, Хеси?
   — На берег Хапи. Я давно не был с тобою там...
   — Хорошо, — не оправившись от удивления, согласилась Сенетанх.
   Они незаметно выскользнули из дома и спустились с холма, где за высокой стеной богатый дом вельможи. Река протекала почти рядом, но Хеси, обняв Сенетанх за плечи, увлек ее вдоль берега к северу.
   Здесь пустынно, и черная безлунная ночь мгновенно укрыла их. Хеси вывел ее на ровную и гладкую тропинку. Сенетанх удивилась еще больше: если идти так дальше — они выйдет на высокий берег залива, где обитают священные крокодилы.
   — Ты знаешь, куда ведешь? — спросила она.
   — Знаю, Сенетанх. Не бойся. Там хорошая трава. Там никто не бывает в эту пору...
   Снизу тянуло влажной прохладой. Ровное журчание воды прерывалось отчетливым чавканьем. Подойдя к краю обрыва, Сенетанх наклонилась, будто в этой могильной темноте можно было рассмотреть бугристые спины четырехлапых чудовищ... И вдруг — сильный толчок сбросил ее вниз.

7

   Прошло несколько дней после казни мастера Сепа. На строительстве Та-Мери действительно стало спокойно: не падали камни на роме, не кусали их змеи, вода для питья оставалась свежей и вкусной.
   Вовремя пришел им на помощь Главный жрец Птаха. Не будь его и богов — проклятый Сеп умертвил бы всех. Слава Хену! Его хвалили бригадиры, а жены рабочих продолжали носить ему подарки.
   Ведь как удобно жить, когда над тобой есть боги и их слуги, верные посредники жрецы. Даже Мериптах, узнав о случившемся, ничего не сказал Тхутинахту, Да и что мог сказать он, сам моливший богов вновь даровать здоровье Туанес?
   Но пока не помогали ей ни компрессы и окуривания, ни полынная настойка, ни кора гранатового корня, ни пчелиный яд. Мериптаху удалось прочитать несколько глав из древней книги, написанной Афотасом, сыном Мена, первого фараона Кемта, и «Тайной книги врача» самого Имхотепа. Да, видно, не каждому смертному дано проникнуть в значение металлов в жизни человека, воздуха, что, пройдя легкие, освежает сердце и из него по артериям бежит по телу.
   Мериптах окрасил ногти Туанес на руках и ногах и синеющие губы в красный магический цвет крови, но боги не оценили его стараний.
   Она бледнела и худела.
   Чем больше богов, тем больше опасностей, что не только один из них может на тебя рассердиться. Наверное, потому говорят во все времена и у всех народов, что беда не ходит одна.
   Исчезла вдруг Сенетанх!..
   Кар сделал все возможное, чтоб хоть как-то напасть на ее след. Безрезультатно. Только сейчас почувствовал Кар, что значила для него Сенетанх. Тоска охватила его. Одна лишь память осталась: ожерелье, подаренное ей тем, кто почему-то назвал себя Сепом.
   Вначале Кар хотел его выбросить, и только случайно оно осталось у него в доме. Сейчас Кар надел дешевое ожерелье на свою могучую шею и ценил его не меньше, Чем Сенетанх тот простой камешек, что он «подарил» однажды ей. И не снял даже тогда, когда по городу распространились слухи, будто Сенетанх сбежала от опротивевшего ей мужа в район Дельты с каким-то юношей. Глупый Хену не только не пытался ее разыскать, а проклял в своем храме. Да и зачем искать, если это так похоже на правду.
   — Это так, — вздохнув, сказал и сам Кар в разговоре с Мериптахом.
   — Все может быть, — меланхолически ответил Мериптах, — все...
   Кар хотел рассказать о том, как он случайно подсмотрел Сенетанх в одиночестве, выбросившую свои подарки, кроме его камня. Хотел, но воздержался. Теперь это ни к чему. А нерассказанное подчас — дороже и ближе.
   — Разгневали мы чем-то богов, — раздумчиво сказал в тот вечер Мериптах. — Может, оттого что маленький лев с головой человека, Шесеп-анх, найденный тобой в древней кладовой скульпторов, еще у нас? Ведь мы даже не знаем, чье лицо изображено на нем?
   — Кто его знает...
   — Отнеси его, Кар, на место. Хорошо?
   — Отнесу, Мариптах. Это не трудно.
   — Он ведь не нужен мне. Я сделаю своего льва совсем по-иному.
   — Ладно, Мариптах. Отнесу. Успокою его дух...

НОЧЬ ШЕСТАЯ, печальная...

1

   Кар идет в кладовую древних скульпторов. В левой его руке диоритовый Шесеп-анх, завернутый в пальмовые листья. Рядом — смельчак Миу. Дневная жара спадала, но заходящее солнце слепит глаза Кару, невольно замедляющему шаг.
   Кот то и дело обгоняет хозяина: ему не мешает божественное светило — от холма, на котором раскинулся Город мертвых, легла длинная тонкая тень.
   Изломанная линия Запада обагрилась кроваво-огненной полосой заката, предвещавшей бурю. И сейчас ветерок заметно посвежел, но пока еще прозрачен и шевелит лишь легкие зерна песка на поверхности барханов.
   — Не будь нахалом, Миу, — сказал Кар. — Учись у меня скромности: не спеши...
   Кот выгнул спину, поднял хвост к холодеющему небу и замурлыкал. Настроение у обоих — отменное.
   Подойдя к знакомой, рассыпающейся в прах стене, кот приметил, что вход открыт, и шмыгнул в отверстие. Но услышал призывный свист Кара, встревожено ощетинился и вернулся.
   — Мяу?
   — Здесь кто-то был, Миу, — шепотом объяснил Кар, — а возможно, и сейчас там: камень-то рядом.
   — Мяу...
   И они тихо, не торопясь, вошли в подземелье. У развилки ходов, как обычно, свернули влево, но Миу, уловив горелый запах светильника, остановился. Кар погладил кота по спине, как бы давая знать, что уже настороже, и они двинулись дальше.
   Вот впереди показалась тусклая полоса света. Друзья замерли неподалеку от входа в зал, где раньше стоял алебастровый Апис. Один — размышляя, другой — ожидая простых и четких указаний.
   Кар мысленно восстанавливал в памяти обстановку в кладовой после своего последнего визита. Тогда они вместе с Мериптахом многое переставили с места на место и несколько загромоздили правую часть входа. Если никто не убрал камни и скульптуры, то сейчас можно неплохо притаиться за ними и кое-что увидеть, если, конечно, там есть на что посмотреть...
   Подобравшись ползком, Кар убедился, что все в порядке, и услышал чье-то бормотание:
   — О великие боги Кемта, властители здоровья, слов, имен, вершители людских судеб. У меня нет амулетов, нет золота. Не знаю я своих родителей, боги Кемта; меня просто зовут Джаи... Но я никому не делаю зла — я только потребляю его, как люди едят хлеб... Я хороший, умный, добрый... Я люблю Туанес! А вы наслали на нее болезнь по наущению жреца Хену. Не слушайте его, боги Кемта. Исцелите ее!
   Кар вытянул шею и увидел Джаи, склонившегося в молитвенной позе перед глиняной фигуркой Туанес.
   Подтолкнув кота вперед, но придерживая его левой рукой, Кар осторожно положил на земляной пол диоритового Шесеп-анха и негромко стукнул камнем о камень.
   — Кто там?! — встрепенулся мальчик. — Ах, это ты, друг мой Миу?
   — Да, Джаи, это я, Сенеб.
   — Сенеб, Миу. Но как ты нашел меня?
   — Лучше объясни, как ты очутился здесь?
   — Так ведь это я первый случайно наткнулся на эту кладовую. Ты один, Миу?
   — Один, Джаи, не беспокойся, продолжай...
   — Хорошо, что ты здесь, Миу! Мне надо поговорить с тобой... Никому из людей не могу я рассказать то, что знаю, ибо это принесет им вред. Иное дело ты, мой добрый кот!
   — Говори, Джаи, говори.
   — Еще давно, играя в этих местах, я увидел вверху дыру в песчаном холме. Вон ту, что открыта сейчас, — мальчик указал на потолок, в котором виднелся кусочек совсем потемневшего и слегка запыленного неба. — Потом я рассказал Сенмуту, точильщику инструментов у Хеси. Он был здесь. Привел своего хозяина. Но доложил ему, будто он — Сенмут — открыл это место, а не я!..