Амнуэль Павел. Имя твоё...

   – Я и сам не знал до последней минуты, что поеду, – вяло возразил я.
   Мой самолет только что приземлился в Шереметьево, и пассажиры засуетились, будто командир сообщил им о начавшемся на борту пожаре. Я сняла с полки баул и надела кофточку. К выходу не торопилась – в зале прибытия меня ожидал Валера, мне совсем не хотелось его видеть, и хорошо бы придумать, как уехать из аэропорта, не встретившись с моим любезным. Это было невозможно, у Валеры нюх на мои передвижения – если не появлюсь вовремя на месте встречи, он перекроет своим телом тот единственный путь, который я себе выберу, у меня уже был опыт на этот счет, а затевать скандал сразу по прибытии не хотелось. Всему свое время – время ссориться и время мириться, время играть роль и время быть собой.
   – К черту Валеру! – воскликнул я и неловким движением опрокинул чашку. Чай разлился по скатерти, будто черный спрут раскинул свои щупальца.
   – Какого Валеру? – удивилась Лика. – Убери чашку, я поменяю скатерть. Где у тебя запасная? В правом нижнем? Какой ты сегодня неловкий! Так что за Валера? Хруцкий из «Новостей»?
   Лика знала с моих слов всех редакционных работников, а о Валерии Хруцком слышала только самое плохое. Странный это был человек, если не сказать больше. Виделись мы с ним вряд ли больше пяти-шести раз, но гадостей он мне сумел сделать столько, что хватило бы на несколько дуэлей со смертельным исходом. Когда я вел в «Часе пик» страничку научных новостей, Хруцкий, работавший тогда в этой газете, все уши прожужжал начальству, что более бездарной рубрики никогда не видел. И хотя читатели писали в редакцию совершенно иное, от работы мне было, в конце концов, отказано под странным предлогом экономии средств – не спорю, деньги действительно нужно экономить, но в данном конкретном случае речь об экономии не шла ни в коем случае, ведь ту же по величине газетную полосу начали забивать другими материалами, за которые платили (не мне – вот в чем была разница) те же или даже большие деньги.
   Историй такого рода случилось со мной немало, и всегда на горизонте маячил Хруцкий. Конечно, Бог его наказывал – в отличие от меня, прощавшего своих врагов во всех жизненных обстоятельствах, верховный владыка нашего мира, в которого я, впрочем, не верил, наказывал Хруцкого почти сразу после его очередного на меня поклепа. Его регулярно выгоняли из всех газет, и потому он числил себя «независимым журналистом», так ни разу и не сопоставив даты своих увольнений с датами «наездов» на некоего Вениамина Болеславского.
   – Нет, – сказал я, – при чем здесь Хруцкий? А впрочем, – я тут же поправился, – конечно, Хруцкий, кто же еще?
   Не объяснять же Лике, что Алина, подхватив на плечо сумку (тяжелая, так и тянет к земле, хотя на самом деле довольно легкая, килограмма четыре, не больше – я очень сильно ощущал эту раздвоенность: будто у меня было два правых плеча, и на обоих висела сумка весом в четыре килограмма, одно мое плечо – женское – ощущало сумку как невыносимую тяжесть, а другое – действительно мое – выдерживало груз шутя и готово было потянуть еще вдвое), направилась к выходу из «зоны паспортного контроля», а там ее – меня! – действительно ждал Валера, и мне не хотелось его видеть ни сейчас, ни вообще.
   – Где он еще нагадил, этот негодяй? – возмущенно сказала Лика, заменив темную скатерть на светлую, которую я терпеть не мог и хранил на самом дне бельевого ящика. – Неужели сказал что-то по поводу твоей статьи об опреснителях?
   – А пес его знает, – отмахнулся я, направляясь к высокому мужчине в джинсах и клетчатой рубахе, стоявшему в первом ряду встречавших. Мужчина широко улыбнулся и протянул ко мне свои огромные руки. Я остановилась в двух шагах от него, опустила сумку и хотела сказать, что между нами все кончено, потому что ничего толком не было и быть не могло, но Валера, конечно, все понял не так, как мне хотелось, а так, как воображал сам и как хотелось ему в данный момент, – подошел, поднял сумку, легко перекинул через плечо, другой рукой прижал меня к груди, будто мешок, и поцеловал – к счастью, не в губы, я сумела увернуться, и он, конечно, почувствовал изменение в моем отношении, отстранился на мгновение, искра понимания мелькнула в его глазах, но исчезла, потому что понял он, как обычно, сам себя – сам для себя решил, что я устала с дороги, и потому мне не до обычных нежностей.
   – Пойдем отсюда, – сказал он и потянул меня к выходу, обняв за плечи. – Погода портится, сейчас дождь хлынет, не хватало только, чтобы ты простудилась, попав под ливень после израильского солнца.
   – Ты просто тряпка, – сказала Лика. – Я бы на твоем месте давно набила этому типу морду. Конечно, если у человека нет совести, то лучше он от этого не станет, но тогда ты, по крайней мере, будешь знать, за что он тебя ненавидит.
   – Валера, – взмолилась я, чувствуя, что не в силах буду сесть с ним в такси, а потом мчаться по мокрому шоссе, и он будет поглядывать в мою сторону, правой рукой то и дело касаясь моего плеча, локтя, колена… – Валера, извини, я очень устала, поймай мне машину, хорошо? Я поеду домой сама, а ты мне завтра утром позвони, нужно поговорить.
   – Лика, – сказал я, чувствуя, что не в силах больше выдерживать собственную раздвоенность, умноженную на раздвоенность мира, – извини, я очень устал и хочу лечь. Завтра я тебе позвоню, хорошо? И мы поговорим.
   Оба – Лика и Валера – посмотрели мне в глаза и поняли, что я говорю серьезно.
   – Хорошо, – сухо произнесла Лика. – Я пойду, у меня тоже масса дел. С утра я завтра занята, а после обеда позвони.
   – Сама? – удивленно произнес Валера. – Я поеду с тобой, о чем ты?
   – Сама, – упрямо сказала я. – И не задавай лишних вопросов.