Элизабет вскочила и заходила по кабинету. И доктору Рифи казалось, что он ни у кого еще не видел такой походки. В движениях всего ее тела была непринужденность, и ритм их опьянял доктора. Когда она подошла и опустилась на колени возле его кресла, он обнял ее и стал горячо целовать.
- Я проплакала всю дорогу до дому, - пыталась она закончить рассказ о своей безумной поездке, но он не слушал ее.
- Милая! Милая, хорошая! Милая моя, хорошая! - шептал он, и ему казалось, что он обнимает не изнуренную женщину сорока одного года, а красивую невинную девушку, каким-то чудом вырвавшуюся из кожуры изнуренного женского тела.
Женщину, которую он тогда обнимал, доктор Рифи больше не видел до самой ее смерти. В тот летний день они чуть не стали любовниками в его кабинете, но им помешало пустячное, почти нелепое происшествие. Когда мужчина и женщина крепко обнялись, по лестнице вдруг затопали чьи-то ноги. Пара вскочила и замерла, дрожа и прислушиваясь. А шумел на лестнице приказчик мануфактурной компании "Париж". С грохотом он швырнул пустой ящик на кучу рухляди в коридоре и затопал вниз. Элизабет ушла тут же. То, что оживало в ней, когда она разговаривала со своим единственным другом, разом умерло. Она была почти в истерике, как и доктор, и не хотела продолжать разговор. Элизабет шла по городу, и кровь еще пела в ней, но, когда она свернула на Главную улицу и увидела огни "Нового дома Уиларда", ее затрясло, колени подогнулись, и она испугалась, что упадет.
Последние несколько месяцев больная женщина прожила в нетерпеливом ожидании смерти. И шла дорогой смерти, ее желая, к ней стремясь. Смерть представлялась ей в человеческом облике - то сильным черноволосым парнем, бегающим по холмам, то суровым, спокойным мужчиной, в рубцах и метинах жизненных невзгод. В темной комнате она выпрастывала руку из-под одеяла, протягивала ее и думала, что смерти нравится, когда живое само подает ей руку. "Потерпи, любимый, - шептала она. - Оставайся молодым и красивым и потерпи". В тот вечер, когда болезнь наложила на нее свою тяжелую руку и не оставила ей времени сказать сыну Джорджу про спрятанные восемьсот долларов, она вылезла из постели и ползала по комнате, выпрашивая у смерти хоть часовую отсрочку. "Подожди! Сын! Сын! Сын!" - умоляла она, из последних сил отрывая от себя руки возлюбленного, которого так сильно желала.
* * *
Элизабет умерла в марте того года, когда ее сыну Джорджу исполнилось восемнадцать, и до молодого человека почти не дошел смысл ее смерти. Прояснить этот смысл могло только время. Он уже месяц видел, что мать лежит на кровати, белая, неподвижная и немая, - и вот доктор остановил его в коридоре и произнес несколько слов.
Молодой человек ушел к себе в комнату и закрыл дверь. В животе у него образовалась странная пустота. Он посидел, глядя в пол, потом вскочил и выбежал на воздух. Он прошел по станционной платформе, потом по центральным улицам, мимо школы, и почти все время думал только о своих делах. Мысль о смерти никак не могла завладеть им, и он даже немного досадовал, что мать умерла именно сегодня. Он только что получил от Элен Уайт, дочери городского банкира, ответ на свою записку. "Сегодня я мог бы с ней встретиться, а теперь придется отложить", - думал он почти сердито.
Элизабет умерла в пятницу, в три часа дня. С утра шел дождь и было холодно, но днем выглянуло солнце. Последние шесть дней она была парализована, не могла ни говорить, ни двигаться, жить продолжали только ум и глаза. Три дня из шести она боролась, думая о сыне, силилась сказать ему на будущее какие-то слова, и в глазах ее была такая трогательная мольба, что у всех, кто это видел, умиравшая осталась в памяти на годы. Даже Том Уилард, который всегда носил в душе обиду на жену, забыл свою обиду, и у него текли слезы, застревая в усах. Усы у Тома седели, он их красил. В состав краски входило масло, и, когда он смахивал слезы с усов, в воздухе повисал тонкий туман. В горе лицо Тома Уиларда напоминало мордочку маленькой собаки, долго пробывшей на морозе.
В день смерти Джордж вернулся домой по Главной улице уже в темноте; он поднялся к себе, причесаться и почиститься, а потом по коридору перешел в комнату, где лежало тело. Горела свеча на туалетном столике возле двери, а у кровати в кресле сидел доктор Рифи. Доктор встал и пошел к выходу. Он сунул вперед руку, как бы желая поздороваться с Джорджем, но тут же неловко ее убрал. Двум смущенным людям было тесно в комнате, и старший быстро вышел.
Сын покойной сел в кресло и потупил взгляд. Он опять задумался о своих делах и твердо решил, что начнет новую жизнь, уедет из Уайнсбурга. "Уеду в большой город. Может быть, удастся поступить в газету", - подумал он, а потом его мысли обратились к девушке, с которой он мог провести этот вечер, и опять он чуть не рассердился на неожиданную помеху.
В плохо освещенной комнате, где лежала покойница, молодой человек предался размышлениям. Он занимал себя мыслями о жизни, так же как мать мыслью о смерти. Он закрыл глаза и вообразил, как прикасаются к его губам яркие молодые губы Элен Уайт. Он задрожал всем телом, руки затряслись. И вдруг что-то произошло. Молодой человек вскочил на ноги и оцепенел. Он посмотрел на мертвое тело под простынями, и ему стало так стыдно за свои мысли, что он заплакал. В голову ему пришла новая идея, и он виновато оглянулся, словно за ним могли подсматривать.
Джорджу Уиларду до умопомрачения захотелось приподнять простыню и заглянуть в лицо матери. Все отступило под страшным натиском новой мысли. Он вдруг уверил себя, что перед ним на кровати лежит не мать, а кто-то другой. Это ощущение было явственным до невыносимости. Длинное тело под простыней выглядело в смерти молодым и стройным. Юноше, обуянному странной фантазией, оно показалось непередаваемо прекрасным. Чувство, что тело там живое, что сейчас с кровати спрыгнет красивая женщина и встанет перед ним, нахлынуло с такой силой, что он больше не мог терпеть. Он снова и снова пытался протянуть руку. Один раз он даже тронул и приподнял край простыни, но смелость покинула его, и он, как доктор Рифи, отвернулся и вышел вон. За дверью, в коридоре он остановился и задрожал так, что ему пришлось держаться за стену. "Это не мама. Не мама там", - прошептал он и опять задрожал от страха и неизвестности. Из соседней комнаты вышла, чтобы посидеть возле покойницы, вдова Элизабет Свифт; Джордж сунул ей руку и зарыдал, качая головой, полуслепой от горя. Но тут же забыл про Элизабет Свифт и со словами "Мама умерла" оборотился к двери, откуда только что вышел. "Милая, милая, милая моя, хорошая", - забормотал он, повинуясь какой-то посторонней силе.
* * *
А восемьсот долларов, которые так долго прятала покойная, чтобы помочь сыну обосноваться в большом городе, - они лежали в жестяной коробке под штукатуркой, у нее в ногах. Элизабет схоронила их через неделю после свадьбы - отбив штукатурку палкой. Потом, чтобы заштукатурить тайник, позвала одного из рабочих, которые ремонтировали гостиницу. "Кроватью нечаянно двинула", - объяснила она мужу, не в силах расстаться с мечтой об избавлении - избавлении, которое замаячило перед ней лишь дважды в жизни когда ее обнимали возлюбленные, Смерть и доктор Рифи.
ПРОЗРЕНИЕ
Был ранний вечер в конце осени, и на Уайнсбургскую ярмарку из округи съехались толпы народа. День выдался ясный, и наступала мягкая, теплая ночь. Над Вертлюжной заставой, где дорога выбегала за город и вытягивалась между ягодных плантаций, устланных бурыми сухими листьями, телеги вздымали тучи пыли. В телегах, свернувшись мячиком, на соломе спали дети. Волосы у них были в пыли, пальцы - черные и липкие. Пыль клубами катилась на поля и горела в лучах заходящего солнца.
На Главной улице Уайнсбурга, в магазинах и на тротуарах, толпился народ. Стемнело, ржали лошади, приказчики метались, как угорелые, дети теряли родителей и вопили, американский городок надсаживал силы, стараясь развлечь себя.
Протолкавшись сквозь толпу на Главной улице, молодой Джордж Уилард укрылся на лестнице, которая вела в кабинет доктора Рифи, и всматривался в толпу. Он провожал воспаленным взглядом лица, проплывавшие в свете витрин. В голову лезли мысли, а думать ему не хотелось. Он нетерпеливо топал по деревянной ступеньке и напряженно озирался. "Да что она - весь день с ним просидит? Зря я, что ли, столько ждал?" - пробормотал он.
Джордж Уилард, парень из маленького городка в Огайо, мужал не по дням, а по часам, и у него зарождались новые мысли. Сегодня с самого утра он чувствовал себя одиноким в ярмарочной сутолоке. Он собирался уехать из Уайнсбурга в большой город, хотел поступить там в газету и ощущал себя взрослым. Настроение у него было такое, какое знакомо мужчинам и незнакомо мальчикам. Он чувствовал себя немолодым и слегка усталым. В нем пробуждались воспоминания. Ему казалось, что ощущение зрелости обосабливает его, превращает в отчасти трагическую фигуру. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь понял то чувство, которое завладело им после смерти матери.
В жизни каждого мальчика наступает миг, когда он в первый раз оборачивается к своему прошлому. Может быть, именно тогда он и перешагивает рубеж зрелости. Мальчик бродит по улицам родного городка. Он думает о будущем, о том, какой персоной он явится миру. В нем зарождаются честолюбивые замыслы и сожаления. Вдруг что-то происходит; он застывает под деревом и ждет, словно сейчас его окликнут по имени. Тени былого пробираются в его сознание, голоса извне шепотом извещают, что жизнь кое в чем ограниченна. Только что он был уверен в себе и в будущем - и вот, уверенности как не бывало. Если он - мальчик с воображением, перед ним разверзается дверь, он впервые обозревает жизнь и видит нескончаемое шествие людей, которые прежде него являлись из небытия на свет, отживали свой век и снова в небытии исчезали. Мальчик отведал печали прозрения. Вдруг, задохнувшись, мальчик видит, что он - всего лишь листок, гонимый ветром по улицам города. Он понимает, что зря так храбро рассуждали его товарищи: он должен будет жить и умереть в неопределенности - игрушкой ветра, травинкой, которая увянет под солнцем. Он вздрагивает и жадно озирается. Восемнадцать лет его жизни сжались в короткий миг, в мимолетный вздох в долгом шествии человечества. Слышно уже, как его кличет смерть. Всей душой он ищет близости с другим человеком, хочет коснуться его руками и самому почувствовать его прикосновение. И если этот другой представляется ему женщиной, то потому только, что женщина, наверно, должна быть ласковей, женщина должна понять. Больше всего ему нужно, чтобы его поняли.
Когда это прозрение пришло к Джорджу Уиларду, он стал думать об Элен Уайт, дочке уайнсбургского банкира. Он и так всегда помнил об этой девушке, которая превращалась в женщину, взрослея вместе с ним. Однажды летним вечером, когда ему было восемнадцать лет, он гулял с Элен по проселочной дороге и под влиянием минуты вдруг расхвастался, начал выставлять себя перед ней большим и значительным человеком. Сейчас она была нужна ему для другого. Ему нужно было рассказать ей о своих новых порывах. В тот раз он старался внушить ей, что он мужчина, хотя сам не имел об этом понятия; теперь же он хотел только быть с ней и дать ей почувствовать, какая в нем произошла перемена.
Для Элен Уайт тоже наступила пора перемен. На свой, женский, лад она переживала то же, что молодой Джордж Уилард. Она перестала быть девочкой и жаждала причаститься женской красоте и благодати. По случаю ярмарки она приехала на день из кливлендского колледжа. В ней тоже пробуждались воспоминания. Весь день она просидела на трибуне с молодым человеком, преподавателем ее колледжа, которого пригласила мать. Преподаватель был педант, и она сразу поняла, что он для ее нужд не подойдет. Ей было приятно показаться на ярмарке в его обществе, поскольку он был приезжий и хорошо одет. Она знала, что его появление будет отмечено. Днем она еще веселилась, но, когда стемнело, ей стало невмоготу. Ей захотелось прогнать преподавателя, отделаться от него. Пока они сидели на трибуне и на них смотрели школьные подруги, она оказывала кавалеру такое внимание, что и у него пробудился некоторый интерес. "Ученый нуждается в средствах. Женюсь на женщине со средствами", - рассуждал он.
В то самое время, когда Джордж Уилард уныло слонялся в толпе и думал о ней, Элен Уайт думала о нем. Она вспомнила ту вечернюю прогулку, и ей захотелось снова с ним погулять. Она думала, что, пожив несколько месяцев в большом городе, побывав в театрах, насмотревшись на светлые проспекты, запруженные гуляющими, она разительно переменилась. И она хотела, чтобы он заметил и почувствовал в ней эту перемену.
Тот летний вечер, который запомнился обоим молодым людям, они, если подумать, провели довольно бестолково. Они вышли по дороге за город. Потом остановились у изгороди, за которой было поле молодой кукурузы, Джордж снял пиджак и повесил его на руку.
- Так, я пока остался в Уайнсбурге - остался пока... не уехал, но я взрослею. Я читал, я думал. Попробую чего-нибудь достигнуть в жизни. В общем, не в этом дело, - объяснил он. - Хватит мне, наверно, говорить.
Смущенный молодой человек взял девушку под руку. Голос у него дрожал. Они пошли обратно, к городу. Джордж от отчаяния расхвастался.
- Я буду большим человеком, таких еще в Уайнсбурге не было, - объявил он. - Я от тебя вот чего хочу... ну, не знаю чего. Может, это не мое дело. Хочу, чтобы ты постаралась стать не такой, как все женщины. Ты меня понимаешь. Я говорю, это, конечно, не мое дело. Я хочу, чтобы ты стала прекрасной женщиной. Понимаешь, чего я хочу?
Голос у него прервался; пара молча дошла до города и направилась к дому Элен Уайт. У калитки Джордж захотел сказать что-то внушительное. Он вспомнил все речи, придуманные заранее, но все они были бы совершенно не к месту.
- Я думал - одно время думал... так мне казалось... что ты выйдешь за Сета Ричмонда. Теперь-то я знаю, что нет, - только и сумел он сказать, пока они шли от калитки до двери ее дома.
Теплым осенним вечером, наблюдая с лестницы за толпой, затопившей Главную улицу, Джордж вспомнил тот разговор у кукурузного поля, и ему стало стыдно, что он выставился перед ней в таком виде. На улице люди валили то туда, то сюда, как скот, стесненный в загоне. Повозки и телеги запрудили узкую мостовую. Играл оркестр, мальчишки носились по тротуару и ныряли между ногами у мужчин. Молодые люди с лоснящимися красными лицами неуклюже шествовали под руку с девушками. Над одним из магазинов, в зале, где должны были состояться танцы, скрипачи настраивали свои инструменты. Клочковатые звуки вылетали из открытых окон и неслись над гомоном толпы и мычанием оркестровой меди. Эта мешанина звуков действовала Джорджу на нервы. Неуемная, роевая жизнь лезла на него отовсюду, со всех сторон. Хотелось убежать, побыть одному, подумать. "Если ей нравится сидеть с этим малым пусть себе сидит. Мое какое дело. Не все ли мне равно?" - ворчал он, уходя по Главной улице и через бакалею Херна - в переулок.
Джордж был так удручен и чувствовал себя таким одиноким, что хотелось плакать, и только гордость заставляла его шагать быстро и размахивать руками. Он дошел до конюшни Уэсли Мойра и остановился в тени, послушать, что говорят мужчины о сегодняшних ярмарочных бегах, которые выиграл Тони Тип, жеребец Мойра. У конюшни собралась целая толпа, а перед толпой важно расхаживал Уэсли и хвастался. Он расхаживал с кнутом и щелкал им по земле. Фонарь освещал взлетавшие облачка пыли. "Да бросьте ерунду молоть! восклицал Уэсли. - Чего я боялся - я же знал, что обставлю их. Ничего я не боялся".
В другое время Джордж Уилард жадно слушал бы похвальбу коневода Мойра. Теперь она его злила. Он повернулся и стремительно пошел прочь. "Старая балаболка, - фыркал он. - И чего пыжится? Чего болтает?"
Джордж зашел на пустырь и второпях упал в кучу хлама. Гвоздь, торчавший из пустой бочки, разодрал ему брюки. Он сел на землю и выругался. Потом заколол рваное место булавкой, поднялся и пошел дальше. "Пойду-ка я к Элен Уайт, вот что. Возьму и войду. Скажу, мне надо ее видеть. Войду и усядусь - и все тут", - сказал он, перелез через забор и кинулся бегом.
Элен Уайт сидела у себя на веранде, на душе у нее было смутно. Преподаватель сидел между матерью и дочерью. Речи его девушке надоели. Родом он тоже был из маленького городка в Огайо, но напускал на себя столичный вид. Представлялся таким гражданином мира.
- Я доволен, что получил возможность ознакомиться с той средой, из которой вышло большинство наших студенток, - толковал он. - Очень любезно с вашей стороны, миссис Уайт, что вы пригласили меня на день в ваши края. Он повернулся к Элен и засмеялся. - А вас еще что-нибудь связывает с жизнью этого города? Есть тут люди, которые вам интересны?
Девушке его голос казался напыщенным и нудным. Она встала и ушла в дом. Перед черной дверью, выходившей в сад, она остановилась и прислушалась. Заговорила мать.
- Для девушки, получившей такое воспитание, как Элен, тут совершенно нет подходящего общества, - сказала она.
Элен сбежала по ступенькам в сад. В темноте она, дрожа, остановилась. Ей казалось, что весь мир заполонили бессмысленные люди - и говорят без умолку. Вне себя от нетерпения она выбежала за садовую калитку, обогнула конюшню банкира и очутилась в переулке. "Джордж! Где ты, Джордж!" возбужденно выкрикнула она. Она перестала бежать, привалилась к дереву и надрывно захохотала. По темному переулку, говоря без умолку, приближался Джордж Уилард. "Прямо в дом к ней войду. Войду и усядусь", - грозил он, пока не подошел к Элен. Тут он остановился и ошарашенно посмотрел на нее. Он сказал: "Пошли", - и взял ее за руку. Понурясь, они брели по улице, под деревьями. Под ногами шуршали сухие листья. Теперь, когда она нашлась, Джордж не очень хорошо понимал, что ему говорить и делать.
У верхнего края Ярмарочной площади в Уайнсбурге есть обветшалая трибуна. Ее ни разу не красили, и все доски покоробило. Ярмарочная площадь лежит на вершине низкого холма в долине Винной речки, и ночью с трибуны видно за полем зарево городских огней.
Тропинкой мимо Водозаборного пруда Джордж и Элен поднялись на Ярмарочную площадь. Чувство одиночества и отчуждения, которое владело молодым человеком в городской толпе, отпустило его и обострилось, когда он оказался наедине с Элен. То, что чувствовал он, в ней отражалось.
В юности человека всегда раздирают две силы. Теплый бездумный зверек в нем борется с тем, кто размышляет и вспоминает, и в Джордже верх сейчас взял старший, умудренный. Элен почувствовала, что с ним творится, и шла рядом, уважая его. Добравшись до трибуны, они поднялись на самый верх, под навес, и сели на длинную скамью.
Если вам случалось в ночь после ежегодной ярмарки посетить базарную площадь маленького городка на Среднем Западе, это останется у вас в памяти. Такого переживания не забыть. Тебя обступят призраки - но живых, а не мертвых. Сюда минувшим днем нахлынул народ из города и окрестностей. Фермеры с женами и детьми и все обитатели сотен городских деревянных домишек теснились на этой площади, обнесенной глухим забором. Смеялись девушки, толковали о житейских делах бородачи. Жизнь хлестала через край. Все свербело и ерзало от переизбытка жизни - и вот ночь, и жизнь ушла. Тишина почти устрашает. Прячешься за стволом дерева, стоишь молча, и, сколько есть у тебя способности к размышлению, - все идет в ход. Содрогаешься, думая о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний народ - это твой народ, любишь жизнь так, что слезы на глазах выступают.
В темноте под навесом трибуны, сидя с Элен Уайт, Джордж Уилард остро почувствовал свою незначительность в общей смете бытия. В городе его раздражала возня людей, занятых разнообразными делами, но теперь, вдали от них, раздражение прошло. Рядом с Элен он отдохнул, приободрился. Как будто женская рука помогла ему настроить механизм его жизни. О людях города, где он прожил всю жизнь, он уже думал чуть ли не с благоговением. И благоговел перед девушкой. Ему хотелось любить ее и быть любимым, но не хотелось, чтобы сейчас его отвлекла ее женственность. В темноте он взял ее за руку и, когда она придвинулась, обнял за плечи. Подул ветер, он поежился. Он изо всех сил старался сохранить и понять свое настроение. Наверху, в темноте две необыкновенно чувствительные человеческие песчинки прильнули друг к дружке и ждали. У обоих на уме было одно и то же. "Я пришел в это безлюдное место, и со мной рядом - другой человек" - вот суть того, что они чувствовали.
В Уайнсбурге день толчеи иссяк, сменился долгой осенней ночью. Рабочие лошади трусили по пустынным проселкам, каждая со своим грузом усталых людей. Приказчики убирали с уличных лотков товар и запирали магазины. В театре толпа ожидала представления, а дальше по Главной улице, настроив наконец свои инструменты, скрипачи в поту поддавали музыки летавшим по полу молодым ногам.
В темноте на трибуне молча сидели Джордж Уилард и Элен Уайт. Иногда очарование с них спадало, они поворачивались и в потемках пробовали заглянуть друг другу в глаза. Они целовались, но эти порывы были недолгими. В верхнем конце Ярмарочной площади человек пять мужчин возились с лошадьми, которые днем участвовали в бегах. Они развели костер и грели в котлах воду. Огонь освещал только ноги, проходившие вблизи костра. Когда задувал ветер, языки пламени трепались в воздухе.
Джордж и Элен встали и побрели в темноту. Они шли тропинкой мимо несжатого поля кукурузы. Ветер шелестел в ее длинных жухлых листьях. Пока они шли к городу, очарование с них ненадолго спало. На гребне Водозаборного холма они остановились под деревом, и Джордж снова взял девушку за плечи. Она жадно обняла его, но опять они быстро погасили свой порыв. Они перестали целоваться и отстранились друг от друга. Взаимное уважение взяло в них верх. Оба были смущены и от смущения затеяли бессмысленную отроческую возню. Они смеялись, дергали и теребили друг друга. Переживание сегодняшнего вечера как-то очистило их, сделало целомудренней, и они уже были не мужчиной и женщиной, не мальчиком и девушкой, а расшалившимися зверьками.
В таком настроении они спускались с холма. Они резвились в темноте как два великолепных молодых животных в молодом еще мире. Один раз, убежав вперед, Элен подставила ему ножку, и он упал. Он стал вопить и корчиться. Задыхаясь от хохота, он кубарем покатился по склону. Элен побежала за ним. На миг она замерла в темноте. Кто скажет, какие женские мысли промелькнули у нее в голове, - но у подошвы холма, нагнав Джорджа, она взяла его под руку и пошла с ним рядом в чинном молчании. Каким-то образом - они сами не сумели бы объяснить каким - они получили от этого безмолвного вечера вдвоем то, в чем нуждались. Мужчина ли, мальчик ли, женщина или девочка - сейчас они прикоснулись к тому, что позволяет взрослым людям переносить жизнь в современном мире.
ОТЪЕЗД
Молодой Джордж Уилард встал в четыре часа утра. Был апрель, только-только распускались почки. Деревья на центральных улицах Уайнсбурга - это клены, семена у них крылатые. Когда поднимается ветер, они тучами кружатся в воздухе, а после устилают мостовую ковром.
Джордж спустился в контору гостиницы с коричневым кожаным чемоданом. Сундук его был уложен к отъезду. С двух часов он не спал, думал о предстоящей поездке, о том, что она ему сулит. В конторе, на койке у двери спал мальчик. Рот у него был открыт, и он сладко храпел. Джордж пробрался мимо койки и вышел на безлюдную сонную Главную улицу. Заря уже занималась, и свет длинными струями бил в небо, где еще горели редкие звезды.
За последним домом на Вертлюжной заставе Уайнсбурга раскинулись поля. Поля принадлежат фермерам, которые живут в городе, и вечерами в легких скрипучих повозках они едут через Вертлюжную заставу домой. На полях выращивают ягоды и мелкие фрукты. Жарким летом на исходе дня поля и дорога покрыты пылью, и дымка стелется в громадной мелкой чаше земли. Смотреть на нее - все равно что смотреть на море. Весной, когда поля зеленые, вид тут немного другой. Земля похожа на зеленый биллиардный стол, и там и сям трудятся на нем букашки-люди.
С детства и до поздней юности Джордж любил ходить за Вертлюжную заставу. Бывал он на этой равнине зимними ночами, когда земля лежит в снегу и только месяц глядит на нее, бывал и осенью, когда уныло дует ветер, и летними вечерами, когда воздух дрожит от пения насекомых. Сегодня, апрельским утром, ему опять захотелось туда - пройтись в тишине. Он ушел за две мили от города, к тому месту, где дорога сбегает к ручью; оттуда молча повернул назад. Когда он пришел на Главную улицу, приказчики уже подметали тротуар перед магазинами. "Эй, Джордж! Каково тебе уезжать-то?" спрашивали они.
Поезд на Запад отходит от станции в семь сорок пять. Кондуктор на нем - Том Литл. Этот поезд идет от Кливленда до станции, где железная дорога соединяется с магистралью Чикаго - Нью-Йорк. У Тома, как говорят на железной дороге, легкий маршрут. Каждый вечер он возвращается к семье. Весной и осенью он все воскресенья удит рыбу на озере Эри. У него круглое красное лицо и маленькие голубые глазки. Людей в городках по своему маршруту он знает лучше, чем житель большого города знает своих соседей по дому.
Джордж сошел по короткому спуску от гостиницы к станции в семь часов. Чемодан его нес Том Уилард. Сын уже перерос отца.
На платформе все пожимали молодому человеку руку. Там собралось больше десятка людей. Скоро разговор у них перешел на свои дела. Даже ленивый Уилл Хендерсон, который нередко спал до девяти часов, и тот сегодня встал рано. Джордж смущался. На платформу пришла Гертруда Уилмот, высокая, худая пятидесятилетняя женщина, работавшая на почте. До сих пор она не обращала на Джорджа никакого внимания. Теперь она подошла к нему и подала руку. В двух словах она выразила общее чувство. "Желаю удачи", - отрывисто сказала она и, повернувшись, ушла.
Наконец подъехал поезд, и Джордж почувствовал облегчение. Он поспешно влез в вагон. По Главной улице бежала Элен Уайт, надеясь, что успеет с ним попрощаться, но он уже нашел место и не увидел ее. Поезд тронулся. Том Литл пробил его билет и улыбнулся; кондуктор хорошо знал Джорджа, знал, на какое он решился предприятие, но ничего не сказал. На памяти Тома тысячи молодых уилардов уезжали из своих городков в большой город. Для него это был случай вполне обыкновенный. Только что один пассажир в вагоне для курящих позвал Тома половить рыбу в заливе Сандаски. Том решил принять приглашение и договориться подробнее.
Джордж окинул взглядом вагон - не наблюдают ли за ним, - потом достал бумажник и пересчитал деньги. Он очень боялся показаться желторотым. Чуть ли не последнее напутствие отца касалось того, как надо вести себя в большом городе. "Держи ухо востро, - сказал Том Уилард. - За кошельком присматривай. Рот не разевай. Вот тебе мой наказ. Пусть не думают, что ты желторотый".
Пересчитав деньги, Джордж поглядел в окно и удивился, что поезд еще не выехал из Уайнсбурга.
Отправляясь из своего городка в большую жизнь, он задумался, но задумался не о чем-то значительном и драматическом. Смерть матери, расставание с Уайнсбургом, мысли о том, что станет с ним в большом городе, важные стороны жизни - все это его сейчас не занимало.
Он думал о мелочах: о том, как утром Турок Смолет катит тачку с досками по Главной улице, о высокой женщине в красивом платье, которая ночевала однажды в отцовской гостинице, о том, как уайнсбургский фонарщик Батч Уилер летним вечером спешит по улице с факелом в руке, как Элен Уайт стоит перед окошком городской почты и наклеивает на конверт марку.
Мечтательность, все сильнее проявлявшаяся в характере молодого человека, овладела им и теперь. При взгляде на него трудно было поверить, что он держит ухо востро. Погрузившись в воспоминания о мелочах, он откинулся на спинку и закрыл глаза. Так просидел он долго, а когда очнулся и снова выглянул в окно вагона, городок Уайнсбург уже пропал, и тамошняя его жизнь осталась лишь фоном, на котором он расположит мечты взрослых лет.
- Я проплакала всю дорогу до дому, - пыталась она закончить рассказ о своей безумной поездке, но он не слушал ее.
- Милая! Милая, хорошая! Милая моя, хорошая! - шептал он, и ему казалось, что он обнимает не изнуренную женщину сорока одного года, а красивую невинную девушку, каким-то чудом вырвавшуюся из кожуры изнуренного женского тела.
Женщину, которую он тогда обнимал, доктор Рифи больше не видел до самой ее смерти. В тот летний день они чуть не стали любовниками в его кабинете, но им помешало пустячное, почти нелепое происшествие. Когда мужчина и женщина крепко обнялись, по лестнице вдруг затопали чьи-то ноги. Пара вскочила и замерла, дрожа и прислушиваясь. А шумел на лестнице приказчик мануфактурной компании "Париж". С грохотом он швырнул пустой ящик на кучу рухляди в коридоре и затопал вниз. Элизабет ушла тут же. То, что оживало в ней, когда она разговаривала со своим единственным другом, разом умерло. Она была почти в истерике, как и доктор, и не хотела продолжать разговор. Элизабет шла по городу, и кровь еще пела в ней, но, когда она свернула на Главную улицу и увидела огни "Нового дома Уиларда", ее затрясло, колени подогнулись, и она испугалась, что упадет.
Последние несколько месяцев больная женщина прожила в нетерпеливом ожидании смерти. И шла дорогой смерти, ее желая, к ней стремясь. Смерть представлялась ей в человеческом облике - то сильным черноволосым парнем, бегающим по холмам, то суровым, спокойным мужчиной, в рубцах и метинах жизненных невзгод. В темной комнате она выпрастывала руку из-под одеяла, протягивала ее и думала, что смерти нравится, когда живое само подает ей руку. "Потерпи, любимый, - шептала она. - Оставайся молодым и красивым и потерпи". В тот вечер, когда болезнь наложила на нее свою тяжелую руку и не оставила ей времени сказать сыну Джорджу про спрятанные восемьсот долларов, она вылезла из постели и ползала по комнате, выпрашивая у смерти хоть часовую отсрочку. "Подожди! Сын! Сын! Сын!" - умоляла она, из последних сил отрывая от себя руки возлюбленного, которого так сильно желала.
* * *
Элизабет умерла в марте того года, когда ее сыну Джорджу исполнилось восемнадцать, и до молодого человека почти не дошел смысл ее смерти. Прояснить этот смысл могло только время. Он уже месяц видел, что мать лежит на кровати, белая, неподвижная и немая, - и вот доктор остановил его в коридоре и произнес несколько слов.
Молодой человек ушел к себе в комнату и закрыл дверь. В животе у него образовалась странная пустота. Он посидел, глядя в пол, потом вскочил и выбежал на воздух. Он прошел по станционной платформе, потом по центральным улицам, мимо школы, и почти все время думал только о своих делах. Мысль о смерти никак не могла завладеть им, и он даже немного досадовал, что мать умерла именно сегодня. Он только что получил от Элен Уайт, дочери городского банкира, ответ на свою записку. "Сегодня я мог бы с ней встретиться, а теперь придется отложить", - думал он почти сердито.
Элизабет умерла в пятницу, в три часа дня. С утра шел дождь и было холодно, но днем выглянуло солнце. Последние шесть дней она была парализована, не могла ни говорить, ни двигаться, жить продолжали только ум и глаза. Три дня из шести она боролась, думая о сыне, силилась сказать ему на будущее какие-то слова, и в глазах ее была такая трогательная мольба, что у всех, кто это видел, умиравшая осталась в памяти на годы. Даже Том Уилард, который всегда носил в душе обиду на жену, забыл свою обиду, и у него текли слезы, застревая в усах. Усы у Тома седели, он их красил. В состав краски входило масло, и, когда он смахивал слезы с усов, в воздухе повисал тонкий туман. В горе лицо Тома Уиларда напоминало мордочку маленькой собаки, долго пробывшей на морозе.
В день смерти Джордж вернулся домой по Главной улице уже в темноте; он поднялся к себе, причесаться и почиститься, а потом по коридору перешел в комнату, где лежало тело. Горела свеча на туалетном столике возле двери, а у кровати в кресле сидел доктор Рифи. Доктор встал и пошел к выходу. Он сунул вперед руку, как бы желая поздороваться с Джорджем, но тут же неловко ее убрал. Двум смущенным людям было тесно в комнате, и старший быстро вышел.
Сын покойной сел в кресло и потупил взгляд. Он опять задумался о своих делах и твердо решил, что начнет новую жизнь, уедет из Уайнсбурга. "Уеду в большой город. Может быть, удастся поступить в газету", - подумал он, а потом его мысли обратились к девушке, с которой он мог провести этот вечер, и опять он чуть не рассердился на неожиданную помеху.
В плохо освещенной комнате, где лежала покойница, молодой человек предался размышлениям. Он занимал себя мыслями о жизни, так же как мать мыслью о смерти. Он закрыл глаза и вообразил, как прикасаются к его губам яркие молодые губы Элен Уайт. Он задрожал всем телом, руки затряслись. И вдруг что-то произошло. Молодой человек вскочил на ноги и оцепенел. Он посмотрел на мертвое тело под простынями, и ему стало так стыдно за свои мысли, что он заплакал. В голову ему пришла новая идея, и он виновато оглянулся, словно за ним могли подсматривать.
Джорджу Уиларду до умопомрачения захотелось приподнять простыню и заглянуть в лицо матери. Все отступило под страшным натиском новой мысли. Он вдруг уверил себя, что перед ним на кровати лежит не мать, а кто-то другой. Это ощущение было явственным до невыносимости. Длинное тело под простыней выглядело в смерти молодым и стройным. Юноше, обуянному странной фантазией, оно показалось непередаваемо прекрасным. Чувство, что тело там живое, что сейчас с кровати спрыгнет красивая женщина и встанет перед ним, нахлынуло с такой силой, что он больше не мог терпеть. Он снова и снова пытался протянуть руку. Один раз он даже тронул и приподнял край простыни, но смелость покинула его, и он, как доктор Рифи, отвернулся и вышел вон. За дверью, в коридоре он остановился и задрожал так, что ему пришлось держаться за стену. "Это не мама. Не мама там", - прошептал он и опять задрожал от страха и неизвестности. Из соседней комнаты вышла, чтобы посидеть возле покойницы, вдова Элизабет Свифт; Джордж сунул ей руку и зарыдал, качая головой, полуслепой от горя. Но тут же забыл про Элизабет Свифт и со словами "Мама умерла" оборотился к двери, откуда только что вышел. "Милая, милая, милая моя, хорошая", - забормотал он, повинуясь какой-то посторонней силе.
* * *
А восемьсот долларов, которые так долго прятала покойная, чтобы помочь сыну обосноваться в большом городе, - они лежали в жестяной коробке под штукатуркой, у нее в ногах. Элизабет схоронила их через неделю после свадьбы - отбив штукатурку палкой. Потом, чтобы заштукатурить тайник, позвала одного из рабочих, которые ремонтировали гостиницу. "Кроватью нечаянно двинула", - объяснила она мужу, не в силах расстаться с мечтой об избавлении - избавлении, которое замаячило перед ней лишь дважды в жизни когда ее обнимали возлюбленные, Смерть и доктор Рифи.
ПРОЗРЕНИЕ
Был ранний вечер в конце осени, и на Уайнсбургскую ярмарку из округи съехались толпы народа. День выдался ясный, и наступала мягкая, теплая ночь. Над Вертлюжной заставой, где дорога выбегала за город и вытягивалась между ягодных плантаций, устланных бурыми сухими листьями, телеги вздымали тучи пыли. В телегах, свернувшись мячиком, на соломе спали дети. Волосы у них были в пыли, пальцы - черные и липкие. Пыль клубами катилась на поля и горела в лучах заходящего солнца.
На Главной улице Уайнсбурга, в магазинах и на тротуарах, толпился народ. Стемнело, ржали лошади, приказчики метались, как угорелые, дети теряли родителей и вопили, американский городок надсаживал силы, стараясь развлечь себя.
Протолкавшись сквозь толпу на Главной улице, молодой Джордж Уилард укрылся на лестнице, которая вела в кабинет доктора Рифи, и всматривался в толпу. Он провожал воспаленным взглядом лица, проплывавшие в свете витрин. В голову лезли мысли, а думать ему не хотелось. Он нетерпеливо топал по деревянной ступеньке и напряженно озирался. "Да что она - весь день с ним просидит? Зря я, что ли, столько ждал?" - пробормотал он.
Джордж Уилард, парень из маленького городка в Огайо, мужал не по дням, а по часам, и у него зарождались новые мысли. Сегодня с самого утра он чувствовал себя одиноким в ярмарочной сутолоке. Он собирался уехать из Уайнсбурга в большой город, хотел поступить там в газету и ощущал себя взрослым. Настроение у него было такое, какое знакомо мужчинам и незнакомо мальчикам. Он чувствовал себя немолодым и слегка усталым. В нем пробуждались воспоминания. Ему казалось, что ощущение зрелости обосабливает его, превращает в отчасти трагическую фигуру. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь понял то чувство, которое завладело им после смерти матери.
В жизни каждого мальчика наступает миг, когда он в первый раз оборачивается к своему прошлому. Может быть, именно тогда он и перешагивает рубеж зрелости. Мальчик бродит по улицам родного городка. Он думает о будущем, о том, какой персоной он явится миру. В нем зарождаются честолюбивые замыслы и сожаления. Вдруг что-то происходит; он застывает под деревом и ждет, словно сейчас его окликнут по имени. Тени былого пробираются в его сознание, голоса извне шепотом извещают, что жизнь кое в чем ограниченна. Только что он был уверен в себе и в будущем - и вот, уверенности как не бывало. Если он - мальчик с воображением, перед ним разверзается дверь, он впервые обозревает жизнь и видит нескончаемое шествие людей, которые прежде него являлись из небытия на свет, отживали свой век и снова в небытии исчезали. Мальчик отведал печали прозрения. Вдруг, задохнувшись, мальчик видит, что он - всего лишь листок, гонимый ветром по улицам города. Он понимает, что зря так храбро рассуждали его товарищи: он должен будет жить и умереть в неопределенности - игрушкой ветра, травинкой, которая увянет под солнцем. Он вздрагивает и жадно озирается. Восемнадцать лет его жизни сжались в короткий миг, в мимолетный вздох в долгом шествии человечества. Слышно уже, как его кличет смерть. Всей душой он ищет близости с другим человеком, хочет коснуться его руками и самому почувствовать его прикосновение. И если этот другой представляется ему женщиной, то потому только, что женщина, наверно, должна быть ласковей, женщина должна понять. Больше всего ему нужно, чтобы его поняли.
Когда это прозрение пришло к Джорджу Уиларду, он стал думать об Элен Уайт, дочке уайнсбургского банкира. Он и так всегда помнил об этой девушке, которая превращалась в женщину, взрослея вместе с ним. Однажды летним вечером, когда ему было восемнадцать лет, он гулял с Элен по проселочной дороге и под влиянием минуты вдруг расхвастался, начал выставлять себя перед ней большим и значительным человеком. Сейчас она была нужна ему для другого. Ему нужно было рассказать ей о своих новых порывах. В тот раз он старался внушить ей, что он мужчина, хотя сам не имел об этом понятия; теперь же он хотел только быть с ней и дать ей почувствовать, какая в нем произошла перемена.
Для Элен Уайт тоже наступила пора перемен. На свой, женский, лад она переживала то же, что молодой Джордж Уилард. Она перестала быть девочкой и жаждала причаститься женской красоте и благодати. По случаю ярмарки она приехала на день из кливлендского колледжа. В ней тоже пробуждались воспоминания. Весь день она просидела на трибуне с молодым человеком, преподавателем ее колледжа, которого пригласила мать. Преподаватель был педант, и она сразу поняла, что он для ее нужд не подойдет. Ей было приятно показаться на ярмарке в его обществе, поскольку он был приезжий и хорошо одет. Она знала, что его появление будет отмечено. Днем она еще веселилась, но, когда стемнело, ей стало невмоготу. Ей захотелось прогнать преподавателя, отделаться от него. Пока они сидели на трибуне и на них смотрели школьные подруги, она оказывала кавалеру такое внимание, что и у него пробудился некоторый интерес. "Ученый нуждается в средствах. Женюсь на женщине со средствами", - рассуждал он.
В то самое время, когда Джордж Уилард уныло слонялся в толпе и думал о ней, Элен Уайт думала о нем. Она вспомнила ту вечернюю прогулку, и ей захотелось снова с ним погулять. Она думала, что, пожив несколько месяцев в большом городе, побывав в театрах, насмотревшись на светлые проспекты, запруженные гуляющими, она разительно переменилась. И она хотела, чтобы он заметил и почувствовал в ней эту перемену.
Тот летний вечер, который запомнился обоим молодым людям, они, если подумать, провели довольно бестолково. Они вышли по дороге за город. Потом остановились у изгороди, за которой было поле молодой кукурузы, Джордж снял пиджак и повесил его на руку.
- Так, я пока остался в Уайнсбурге - остался пока... не уехал, но я взрослею. Я читал, я думал. Попробую чего-нибудь достигнуть в жизни. В общем, не в этом дело, - объяснил он. - Хватит мне, наверно, говорить.
Смущенный молодой человек взял девушку под руку. Голос у него дрожал. Они пошли обратно, к городу. Джордж от отчаяния расхвастался.
- Я буду большим человеком, таких еще в Уайнсбурге не было, - объявил он. - Я от тебя вот чего хочу... ну, не знаю чего. Может, это не мое дело. Хочу, чтобы ты постаралась стать не такой, как все женщины. Ты меня понимаешь. Я говорю, это, конечно, не мое дело. Я хочу, чтобы ты стала прекрасной женщиной. Понимаешь, чего я хочу?
Голос у него прервался; пара молча дошла до города и направилась к дому Элен Уайт. У калитки Джордж захотел сказать что-то внушительное. Он вспомнил все речи, придуманные заранее, но все они были бы совершенно не к месту.
- Я думал - одно время думал... так мне казалось... что ты выйдешь за Сета Ричмонда. Теперь-то я знаю, что нет, - только и сумел он сказать, пока они шли от калитки до двери ее дома.
Теплым осенним вечером, наблюдая с лестницы за толпой, затопившей Главную улицу, Джордж вспомнил тот разговор у кукурузного поля, и ему стало стыдно, что он выставился перед ней в таком виде. На улице люди валили то туда, то сюда, как скот, стесненный в загоне. Повозки и телеги запрудили узкую мостовую. Играл оркестр, мальчишки носились по тротуару и ныряли между ногами у мужчин. Молодые люди с лоснящимися красными лицами неуклюже шествовали под руку с девушками. Над одним из магазинов, в зале, где должны были состояться танцы, скрипачи настраивали свои инструменты. Клочковатые звуки вылетали из открытых окон и неслись над гомоном толпы и мычанием оркестровой меди. Эта мешанина звуков действовала Джорджу на нервы. Неуемная, роевая жизнь лезла на него отовсюду, со всех сторон. Хотелось убежать, побыть одному, подумать. "Если ей нравится сидеть с этим малым пусть себе сидит. Мое какое дело. Не все ли мне равно?" - ворчал он, уходя по Главной улице и через бакалею Херна - в переулок.
Джордж был так удручен и чувствовал себя таким одиноким, что хотелось плакать, и только гордость заставляла его шагать быстро и размахивать руками. Он дошел до конюшни Уэсли Мойра и остановился в тени, послушать, что говорят мужчины о сегодняшних ярмарочных бегах, которые выиграл Тони Тип, жеребец Мойра. У конюшни собралась целая толпа, а перед толпой важно расхаживал Уэсли и хвастался. Он расхаживал с кнутом и щелкал им по земле. Фонарь освещал взлетавшие облачка пыли. "Да бросьте ерунду молоть! восклицал Уэсли. - Чего я боялся - я же знал, что обставлю их. Ничего я не боялся".
В другое время Джордж Уилард жадно слушал бы похвальбу коневода Мойра. Теперь она его злила. Он повернулся и стремительно пошел прочь. "Старая балаболка, - фыркал он. - И чего пыжится? Чего болтает?"
Джордж зашел на пустырь и второпях упал в кучу хлама. Гвоздь, торчавший из пустой бочки, разодрал ему брюки. Он сел на землю и выругался. Потом заколол рваное место булавкой, поднялся и пошел дальше. "Пойду-ка я к Элен Уайт, вот что. Возьму и войду. Скажу, мне надо ее видеть. Войду и усядусь - и все тут", - сказал он, перелез через забор и кинулся бегом.
Элен Уайт сидела у себя на веранде, на душе у нее было смутно. Преподаватель сидел между матерью и дочерью. Речи его девушке надоели. Родом он тоже был из маленького городка в Огайо, но напускал на себя столичный вид. Представлялся таким гражданином мира.
- Я доволен, что получил возможность ознакомиться с той средой, из которой вышло большинство наших студенток, - толковал он. - Очень любезно с вашей стороны, миссис Уайт, что вы пригласили меня на день в ваши края. Он повернулся к Элен и засмеялся. - А вас еще что-нибудь связывает с жизнью этого города? Есть тут люди, которые вам интересны?
Девушке его голос казался напыщенным и нудным. Она встала и ушла в дом. Перед черной дверью, выходившей в сад, она остановилась и прислушалась. Заговорила мать.
- Для девушки, получившей такое воспитание, как Элен, тут совершенно нет подходящего общества, - сказала она.
Элен сбежала по ступенькам в сад. В темноте она, дрожа, остановилась. Ей казалось, что весь мир заполонили бессмысленные люди - и говорят без умолку. Вне себя от нетерпения она выбежала за садовую калитку, обогнула конюшню банкира и очутилась в переулке. "Джордж! Где ты, Джордж!" возбужденно выкрикнула она. Она перестала бежать, привалилась к дереву и надрывно захохотала. По темному переулку, говоря без умолку, приближался Джордж Уилард. "Прямо в дом к ней войду. Войду и усядусь", - грозил он, пока не подошел к Элен. Тут он остановился и ошарашенно посмотрел на нее. Он сказал: "Пошли", - и взял ее за руку. Понурясь, они брели по улице, под деревьями. Под ногами шуршали сухие листья. Теперь, когда она нашлась, Джордж не очень хорошо понимал, что ему говорить и делать.
У верхнего края Ярмарочной площади в Уайнсбурге есть обветшалая трибуна. Ее ни разу не красили, и все доски покоробило. Ярмарочная площадь лежит на вершине низкого холма в долине Винной речки, и ночью с трибуны видно за полем зарево городских огней.
Тропинкой мимо Водозаборного пруда Джордж и Элен поднялись на Ярмарочную площадь. Чувство одиночества и отчуждения, которое владело молодым человеком в городской толпе, отпустило его и обострилось, когда он оказался наедине с Элен. То, что чувствовал он, в ней отражалось.
В юности человека всегда раздирают две силы. Теплый бездумный зверек в нем борется с тем, кто размышляет и вспоминает, и в Джордже верх сейчас взял старший, умудренный. Элен почувствовала, что с ним творится, и шла рядом, уважая его. Добравшись до трибуны, они поднялись на самый верх, под навес, и сели на длинную скамью.
Если вам случалось в ночь после ежегодной ярмарки посетить базарную площадь маленького городка на Среднем Западе, это останется у вас в памяти. Такого переживания не забыть. Тебя обступят призраки - но живых, а не мертвых. Сюда минувшим днем нахлынул народ из города и окрестностей. Фермеры с женами и детьми и все обитатели сотен городских деревянных домишек теснились на этой площади, обнесенной глухим забором. Смеялись девушки, толковали о житейских делах бородачи. Жизнь хлестала через край. Все свербело и ерзало от переизбытка жизни - и вот ночь, и жизнь ушла. Тишина почти устрашает. Прячешься за стволом дерева, стоишь молча, и, сколько есть у тебя способности к размышлению, - все идет в ход. Содрогаешься, думая о бессмысленности жизни, и в то же время, если здешний народ - это твой народ, любишь жизнь так, что слезы на глазах выступают.
В темноте под навесом трибуны, сидя с Элен Уайт, Джордж Уилард остро почувствовал свою незначительность в общей смете бытия. В городе его раздражала возня людей, занятых разнообразными делами, но теперь, вдали от них, раздражение прошло. Рядом с Элен он отдохнул, приободрился. Как будто женская рука помогла ему настроить механизм его жизни. О людях города, где он прожил всю жизнь, он уже думал чуть ли не с благоговением. И благоговел перед девушкой. Ему хотелось любить ее и быть любимым, но не хотелось, чтобы сейчас его отвлекла ее женственность. В темноте он взял ее за руку и, когда она придвинулась, обнял за плечи. Подул ветер, он поежился. Он изо всех сил старался сохранить и понять свое настроение. Наверху, в темноте две необыкновенно чувствительные человеческие песчинки прильнули друг к дружке и ждали. У обоих на уме было одно и то же. "Я пришел в это безлюдное место, и со мной рядом - другой человек" - вот суть того, что они чувствовали.
В Уайнсбурге день толчеи иссяк, сменился долгой осенней ночью. Рабочие лошади трусили по пустынным проселкам, каждая со своим грузом усталых людей. Приказчики убирали с уличных лотков товар и запирали магазины. В театре толпа ожидала представления, а дальше по Главной улице, настроив наконец свои инструменты, скрипачи в поту поддавали музыки летавшим по полу молодым ногам.
В темноте на трибуне молча сидели Джордж Уилард и Элен Уайт. Иногда очарование с них спадало, они поворачивались и в потемках пробовали заглянуть друг другу в глаза. Они целовались, но эти порывы были недолгими. В верхнем конце Ярмарочной площади человек пять мужчин возились с лошадьми, которые днем участвовали в бегах. Они развели костер и грели в котлах воду. Огонь освещал только ноги, проходившие вблизи костра. Когда задувал ветер, языки пламени трепались в воздухе.
Джордж и Элен встали и побрели в темноту. Они шли тропинкой мимо несжатого поля кукурузы. Ветер шелестел в ее длинных жухлых листьях. Пока они шли к городу, очарование с них ненадолго спало. На гребне Водозаборного холма они остановились под деревом, и Джордж снова взял девушку за плечи. Она жадно обняла его, но опять они быстро погасили свой порыв. Они перестали целоваться и отстранились друг от друга. Взаимное уважение взяло в них верх. Оба были смущены и от смущения затеяли бессмысленную отроческую возню. Они смеялись, дергали и теребили друг друга. Переживание сегодняшнего вечера как-то очистило их, сделало целомудренней, и они уже были не мужчиной и женщиной, не мальчиком и девушкой, а расшалившимися зверьками.
В таком настроении они спускались с холма. Они резвились в темноте как два великолепных молодых животных в молодом еще мире. Один раз, убежав вперед, Элен подставила ему ножку, и он упал. Он стал вопить и корчиться. Задыхаясь от хохота, он кубарем покатился по склону. Элен побежала за ним. На миг она замерла в темноте. Кто скажет, какие женские мысли промелькнули у нее в голове, - но у подошвы холма, нагнав Джорджа, она взяла его под руку и пошла с ним рядом в чинном молчании. Каким-то образом - они сами не сумели бы объяснить каким - они получили от этого безмолвного вечера вдвоем то, в чем нуждались. Мужчина ли, мальчик ли, женщина или девочка - сейчас они прикоснулись к тому, что позволяет взрослым людям переносить жизнь в современном мире.
ОТЪЕЗД
Молодой Джордж Уилард встал в четыре часа утра. Был апрель, только-только распускались почки. Деревья на центральных улицах Уайнсбурга - это клены, семена у них крылатые. Когда поднимается ветер, они тучами кружатся в воздухе, а после устилают мостовую ковром.
Джордж спустился в контору гостиницы с коричневым кожаным чемоданом. Сундук его был уложен к отъезду. С двух часов он не спал, думал о предстоящей поездке, о том, что она ему сулит. В конторе, на койке у двери спал мальчик. Рот у него был открыт, и он сладко храпел. Джордж пробрался мимо койки и вышел на безлюдную сонную Главную улицу. Заря уже занималась, и свет длинными струями бил в небо, где еще горели редкие звезды.
За последним домом на Вертлюжной заставе Уайнсбурга раскинулись поля. Поля принадлежат фермерам, которые живут в городе, и вечерами в легких скрипучих повозках они едут через Вертлюжную заставу домой. На полях выращивают ягоды и мелкие фрукты. Жарким летом на исходе дня поля и дорога покрыты пылью, и дымка стелется в громадной мелкой чаше земли. Смотреть на нее - все равно что смотреть на море. Весной, когда поля зеленые, вид тут немного другой. Земля похожа на зеленый биллиардный стол, и там и сям трудятся на нем букашки-люди.
С детства и до поздней юности Джордж любил ходить за Вертлюжную заставу. Бывал он на этой равнине зимними ночами, когда земля лежит в снегу и только месяц глядит на нее, бывал и осенью, когда уныло дует ветер, и летними вечерами, когда воздух дрожит от пения насекомых. Сегодня, апрельским утром, ему опять захотелось туда - пройтись в тишине. Он ушел за две мили от города, к тому месту, где дорога сбегает к ручью; оттуда молча повернул назад. Когда он пришел на Главную улицу, приказчики уже подметали тротуар перед магазинами. "Эй, Джордж! Каково тебе уезжать-то?" спрашивали они.
Поезд на Запад отходит от станции в семь сорок пять. Кондуктор на нем - Том Литл. Этот поезд идет от Кливленда до станции, где железная дорога соединяется с магистралью Чикаго - Нью-Йорк. У Тома, как говорят на железной дороге, легкий маршрут. Каждый вечер он возвращается к семье. Весной и осенью он все воскресенья удит рыбу на озере Эри. У него круглое красное лицо и маленькие голубые глазки. Людей в городках по своему маршруту он знает лучше, чем житель большого города знает своих соседей по дому.
Джордж сошел по короткому спуску от гостиницы к станции в семь часов. Чемодан его нес Том Уилард. Сын уже перерос отца.
На платформе все пожимали молодому человеку руку. Там собралось больше десятка людей. Скоро разговор у них перешел на свои дела. Даже ленивый Уилл Хендерсон, который нередко спал до девяти часов, и тот сегодня встал рано. Джордж смущался. На платформу пришла Гертруда Уилмот, высокая, худая пятидесятилетняя женщина, работавшая на почте. До сих пор она не обращала на Джорджа никакого внимания. Теперь она подошла к нему и подала руку. В двух словах она выразила общее чувство. "Желаю удачи", - отрывисто сказала она и, повернувшись, ушла.
Наконец подъехал поезд, и Джордж почувствовал облегчение. Он поспешно влез в вагон. По Главной улице бежала Элен Уайт, надеясь, что успеет с ним попрощаться, но он уже нашел место и не увидел ее. Поезд тронулся. Том Литл пробил его билет и улыбнулся; кондуктор хорошо знал Джорджа, знал, на какое он решился предприятие, но ничего не сказал. На памяти Тома тысячи молодых уилардов уезжали из своих городков в большой город. Для него это был случай вполне обыкновенный. Только что один пассажир в вагоне для курящих позвал Тома половить рыбу в заливе Сандаски. Том решил принять приглашение и договориться подробнее.
Джордж окинул взглядом вагон - не наблюдают ли за ним, - потом достал бумажник и пересчитал деньги. Он очень боялся показаться желторотым. Чуть ли не последнее напутствие отца касалось того, как надо вести себя в большом городе. "Держи ухо востро, - сказал Том Уилард. - За кошельком присматривай. Рот не разевай. Вот тебе мой наказ. Пусть не думают, что ты желторотый".
Пересчитав деньги, Джордж поглядел в окно и удивился, что поезд еще не выехал из Уайнсбурга.
Отправляясь из своего городка в большую жизнь, он задумался, но задумался не о чем-то значительном и драматическом. Смерть матери, расставание с Уайнсбургом, мысли о том, что станет с ним в большом городе, важные стороны жизни - все это его сейчас не занимало.
Он думал о мелочах: о том, как утром Турок Смолет катит тачку с досками по Главной улице, о высокой женщине в красивом платье, которая ночевала однажды в отцовской гостинице, о том, как уайнсбургский фонарщик Батч Уилер летним вечером спешит по улице с факелом в руке, как Элен Уайт стоит перед окошком городской почты и наклеивает на конверт марку.
Мечтательность, все сильнее проявлявшаяся в характере молодого человека, овладела им и теперь. При взгляде на него трудно было поверить, что он держит ухо востро. Погрузившись в воспоминания о мелочах, он откинулся на спинку и закрыл глаза. Так просидел он долго, а когда очнулся и снова выглянул в окно вагона, городок Уайнсбург уже пропал, и тамошняя его жизнь осталась лишь фоном, на котором он расположит мечты взрослых лет.