Андреев Леонид Николаевич. Царь голод

Первый рабочий.А кто будет управлять? Мы не умеем, царь!
    Царь Голод (полный бешеного гнева, вдруг кричит властно, в безумии).
   Молчите! (И когда все стихает, он говорит напряженно сквозь зубы, еле сдерживая клокочущий гнев.)Безумцы! Пушки нужны им, а не вам. Отнимите их только, и они станут бессильны и кротки, как домашние животные, они будут плакать и молить вас о пощаде.
    Голоса.Это правда.
    Царь Голод.Отнимите пушки – и к вам на службу придут инженеры и ученые, и вы станете господами земли!
    Голоса.Это правда!
   – Нет, это ложь. Братья, готовится новое предательство!
   – Нет, это правда.
    Царь Голод.К бунту, дети мои! На улицы! Ломайте машины, режьте ремни, заливайте котлы – на улицы! К бунту, дети мои! Вас зовет великий и несчастный Царь!
    Голоса.На улицы!
   – Мы боимся!
   – Нас убьют!
   – На улицы!
   – Так жить нельзя. Долой трусов!
   – Ломайте машины!
   – Мы боимся!
   – Боимся!
   – Пощади нас, Царь Голод. Мы так боимся!
    Царь Голод (властным движением руки восстанавливает тишину и, весь озаренный красным отсветом горна, говорит с холодной и безнадежной свирепостью). Вы боитесь, дети? Пусть так. Но послушайте же меня, трусы. Не с пальмовой ветвью мира пришел я к вам, – я к вам прислан для убийства. Вы не хотите остановить машин – тогда остановлю их я. Вы не хотите бросить работу, тогда заставлю бросить я. И я пойду отсюда за вами – я ворвусь в ваши жилища, я передушу ваших младенцев, я выжму последнее молоко из грудей ваших жен и матерей – и убью их. И над их трупами вы заплачете горькими слезами! (Кричит свирепо.)Смерть! Сюда!
 
   Среди молчания, в жуткой тишине, трижды раздается хриплый звук рога, сперва дальше, потом все ближе и ближе. Тухнут, точно залитые мраком, дальние горны, и позади рабочих, в углу, встает что-то огромное, черное, бесформенное.
 
   Это ты, Смерть?
 
   Молчание и сухой, недовольный ответ:
 
   – Да – это я.
 
   Работающие робко жмутся друг к другу, освобождая угол, в котором черным и бесформенным пятном возвышается Смерть.
 
    Царь Голод.Вы слышали? Она уже здесь. Она уже стоит над вами и ждет послушно. Одно движение, один лишь знак – и черною тучею она ринется на ваши дома, безжалостная, и изобьет ваших жен и детей. Вы знаете, что это значит, когда по темным улицам длинною вереницею несут гробы – маленькие гробики – крошечные гробики – деревянные тихие колыбельки?
 
   Суровое молчание.
 
   Решайте же, трусы: для кого смерть, для кого гибель? Для вас или для детей ваших? Скорее. Она ждет.
 
   Молчание.
 
    Первый Рабочий (решительно). Для нас.
    Второй Рабочий.Для нас, для нас!
 
   Многочисленные суровые, покорные, восторженные голоса.
 
   – Для нас! Для нас! Бери нас, Смерть. Победа или Смерть! Смерть!
 
   С криком бросаются к ногам неподвижной Смерти. И, озаренный красным светом горна, охватив голову руками, громко, в безумном отчаянии и восторге рыдает Царь Голод.
 
    Опускается занавес.

Картина вторая
Царь Голод призывает к бунту голодную чернь

   Ночь.
   Подобие черной, плоской, уходящей ввысь стены. На самом верху ее, видимые только на две трети, несколько очень больших окон с зеркальными стеклами. Окна очень ярко освещены – там происходит бал. Сквозь полупрозрачные гардины и сетку тропических растений видно неопределенное движение; иногда танцующая пара проносится близко, и тогда на мгновение мелькает черный костюм мужчины, белое платье и белые голые плечи женщины. С редкими перерывами играет красивая нежная музыка; и только раз, на короткое время, она играет тот мотив, что играется на Балу у Человека. Случается раз или два во время картины, что кто-нибудь очень красивый подходит к окну и неопределенно смотрит в темноту улицы; или молодая, красивая, влюбленная пара скрывается за гардины и предается нежным, быстролетным ласкам.
   Внизу стены – видимое в разрезе подвальное помещение дома. Сводчатые потолки очень низки, и, точно раздавленное огромной тяжестью дома, помещение имеет форму сплюснутого полуовала. Походит немного на сплюснутое тяжестью камня жерло большой печи. Освещено оно несколькими висячими лампами, в общем, свет слабее, чем в верхних господских окнах, но достаточно ярок, чтобы с полною ясностью можно было рассмотреть все, находящееся внутри.
   В углах помещения и на дальнем конце его валяется всякая рухлядь: пустые, полурассыпавшиеся бочки без обручей, какие-то доски, деревянные козлы и т. п. – по-видимому, для жилья оно не служит. Посредине длинный стол, и за ним, на бочонках и досках, но в строгом и чинном порядке, сидят собравшиеся представители голодной черни и с несколько зловещей точностью пародируют настоящее деловое заседание. Есть чернильница и звонок, и даже Председатель, который, пошатываясь, сидит на высоком бочонке.
   Всего собралось человек двадцать. Это уличные дешевые проститутки, хулиганы и их подруги, сутенеры, мелкие воры, убийцы, нищие, калеки и другие отбросы большого города, все самое ужасное, что может дать нищета, порок, преступление и вечный, неутолимый душевный голод. Только у двух-трех, в том числе у одной девочки, их лица и костюм походят на обыкновенные человеческие лица и платья; остальные – сплошное дикое и злое уродство, только смутно напоминающее человека. Почти полное отсутствие лба, уродливое развитие черепа, широкие челюсти, что-то скотское или звериное в походке и движениях делает их существами как бы совсем особой расы. Одеты фантастически и грязно, и только сутенеры щеголяют нелепо-франтовскими нарядами, пестрыми галстуками и даже тщательно расчесанными проборами на головах микроцефалов. Некоторые лица очень темны; другие очень красны; и есть несколько зловещих лиц, бледных смертельно, совершенно белых, с яркими пятнами румянца на скулах.
    Председатель– толстый, низкий, с вылупленными глазами и остроконечным лысым черепом, походит на задыхающуюся пьяную жабу. Лицо красное.
 
    Председатель (звонит в колокольчик и говорит, задыхаясь, но очень миролюбиво). Все… получили… повестки?
   – Никто не получал.
   – Ну, все равно, заседание состоится и без повесток. Итак, госпожи проститутки… и стервы, господа… хулиганы, карманники, убийцы и сутенеры… объявляю заседание открытым. И первым делом, как председатель… прошу господ членов откровенно сознаться: кто принес с собою водку?
   – Я.
   – И я. А тебе не дам.
   – У всех есть.
   – Э… это нехорошо. Тут пить нельзя, а кто хочет, пусть отойдет в тот угол, за бочку, там буфет. И, пожалуйста, прошу, чтобы за столом не спали: вон дама уже храпит. Эй, дама! Секретарь, дайте даме по шее!
   – Вставай, дьявол!
   – К черту женщин!
   – К делу.
   – Ах, как же можно без дам. Дамы украшают, так сказать.
   – Молчи, сутенер!
   – Вор!
    Председатель.Ну, и это нехорошо. Господин вор! Господин сутенер! Тут все равны. Ну и дамы тоже… (Удивленно таращит кверху глаза и вдруг кричит.)Эй, музыка там, замолчи! – Она не молчит.
   – К черту председателя!
   – Это почему?
   – Он пьян. Надоел. К делу! Он пьян.
   – Ну, и это нехорошо говорить так. Разве я тут пил? Я раньше напился.
   Но если все хотят…
   – Все! Все.
   – Ну и черт с вами!
 
   Уходит в угол и там пьет, достав бутылку из кармана. На председательское место решительно и быстро вскакивает Молодой Хулигансо смертельно-бледным, бескровным лицом и черными закрученными усиками.
   По-видимому, он считается очень красивым и знает это, потому что сильно рисуется и кокетничает. Но минутами все это соскакивает, и тогда в зверином оскале зубов, в бледном лице, в том, как нежно и томно щурятся маленькие острые глазки, чувствуется беспощадная свирепость, безграничная плоскость и обнаженность души, полное отсутствие чего бы то ни было сдерживающего.
   Говорит, несколько грассируя.
 
   – Прошу молчать. Я председатель.
   – А кто тебя выбрал?
   – Сам выскочил.
   – Нет, это хорошо. Он может…
    Председатель (свирепо оскалив зубы). Молчать! Тихо. (Продолжает томно и нежно.)Тут у некоторых есть ножи!.. Кто будет спорить против избрания, шуметь, нарушать порядок, того я просил бы сходить к попу и исповедаться в грехах…
 
   Довольный смех.
 
   – Молчать! Эй, посадить того пьяницу на место.
   – Тут буфет.
 
   Пьяницу, бывшего председателя, бьют и сажают на место.
 
   – Ну и сел.
   – Молчать! Ставится на обсуждение вопрос о необходимости всеобщего разрушения.
   – Как?
   – Всеобщего разрушения. Ораторов прошу записаться в очередь. Женщин и пьяниц прошу говорить только по специальному приглашению председателя.
   Тихо. Кто имеет сказать?
 
   Встает один.
 
   – Я предложил бы подождать Отца.
    Председатель (мрачно). Это зачем?
   – Он созвал нас сюда.
   – Да, верно.
   – Подождать!
   – Молчать! С места не говорить. Неизвестно, когда придет Отец, а нам ждать нельзя. У многих сегодня ночью дела. Предлагаю приступить к прениям.
   – Виноват: очень мешает музыка и топот танцующих.
   – Пусть танцуют. Музыка достаточно красива, чтобы вдохновить ораторов.
   Вам что угодно?
   – Я желал бы сказать первый. Сегодня ночью мне и моему уважаемому товарищу предстоит вырезать целую семью. Вы понимаете, господин председатель, что этот труд потребует много времени, и я…
   – Понимаю. Прошу.
 
   Оратор начинает сладким голосом:
 
   – Уважаемое собрание! Не осмеливаюсь сказать: высокое собрание, так как, находясь в подвале…
   – Короче…
   – Слушаю-с. Когда я родился…
    Председатель (гневно). То родился дурак. Вам предстоит вырезать целую семью, а вы начинаете с рождения, как член парламента.
   – Но и члены парламента…
   – Прошу подчиниться. Вообще предлагаю говорить не долее двух минут. У кого-нибудь есть часы? Я свои забыл дома.
 
   Один из членов вынимает из кармана десяток часов и кладет на стол.
 
   – Есть.
   – Благодарю вас. Достаточно одних. Во избежание дальнейших задержек предлагаю в речах ограничиться только предложением способов разрушения, так как мотивы известны.
   – Нет, не всем. Пусть говорит.
   – Как танцуют! Они пол провалят на наши головы.
   – Им весело.
   – Ничего. Скоро будут плакать.
   – А мы танцевать?
   – Молчать! Итак, предлагаю: две минуты – о мотивах разрушения. Две – о способах такового. Прошу начать.
 
   Оратор с темным лицом глухо говорит:
 
   – Мы голодны и, как собаки, выброшены в ночь. Нас ограбили, у нас отняли все: силу, здоровье, ум, красоту…
   – А их женщины красивы!
   – И мужчины тоже.
   – Молчать!
   – Мы бесстыдны, безбожны, бессовестны, и на всей земле у нас нет ничего. Мы хуже скотов, потому что когда-то были людьми. И я предлагаю (указывает наверх)разрушить, уничтожить, стереть с лица земли. Способ: предлагаю отравить ихний водопровод.
   – А где мы возьмем столько яду?
   – Мы ограбим аптеки.
   – Глупости. Мы сдохнем сами.
   – Мы будем пить из реки. А если и издохнем…
   – Я не хочу умирать.
   – К черту! Не годится. Следующий!
 
   Поблизости раздается трижды протяжный, хриплый звук рога, предвещающий приближение Смерти. Никто, однако, его не слышит. Встает оратор, старик с красным лицом.
 
   – Я заметил, что вся их сила (указывает наверх)в книгах. Когда человек прочтет много книг, он становится умный. А когда он становится умный, он начинает грабить, и с ним ничего не поделаешь. Тогда у него делается особенное лицо, и речь, и платье, а мы остаемся в дураках, и из нас как насосом выкачивают жизнь. И я предлагаю уничтожить их книги. Я ненавижу книги. Когда мне попадается одна, мне хочется ее бить, плевать ей в рожу, топтать и говорить: сволочь! сволочь!..
   – Но как уничтожить?
   – Вы глупы, оратор. Они напечатают вновь.
   – Еще больше.
   – Книг так много!
   – Довольно! Голосование потом. Следующий оратор.
   – Я предлагаю…
 
   Пьяница, бывший председатель, валится со стула. Одновременно с этим входит Смерть и садится на свободное место. Вверху – веселая музыка, и кто-то красивый подходит к окну и неопределенно всматривается в темноту улицы. При свете можно рассмотреть лицо Смерти. Оно маленькое, сухое, темное, с большими темными провалами глаз и постоянно обнаженными крупными зубами, похожими на белые клавиши рояля. Очень спокойное. Пьяницу осматривают.
 
    Председатель.Издох. Отволоките его в угол.
 
   Труп грубо оттаскивают в угол, и там лежит он все время, выпятив круглый живот, подошвами к зрителям.
 
   – Прошу на места. Кто это плачет?
   – Его любовница.
   – Его любовница? Сударыня, и вы могли любить эту свинью? Прошу вас замолчать, однако. Иначе велю вывести. Молчать!
   – Я не буду.
   – Прошу оратора продолжать.
   – Я предлагаю, извините… Тут есть сад со зверями, с тиграми… Я предлагаю: взломать клетки и выпустить зверей.
   – Это глупо. У них есть ружья, дома – вас слопают первого…
   – Ну хоть попугать.
   – А зачем это нужно?
   – Так, весело очень. А потом (говорит нежным голосом), там в саду бывают ихние деточки, так вот, может, хоть одного ребеночка… деточку…
   Посмотреть бы.
   – Это бы и я посмотрел.
   – Мне нравится.
 
   Плаксиво шмурыгает носом и просит.
 
   – Одного бы… деточку…
   – Верно! Верно! Нужно уважить старика.
    Председатель (гневно). Молчать! Что вам один их ребенок, десятки, сотни. Долой нежности! Необходимо дело. Предлагайте! Предлагайте!
 
   Все растерянно переглядываются, бессильные что-либо придумать.
   Отдельные вскрики:
 
   – Бить их на улицах!
   – А полиция?
   – Собраться в дружины и…
   – Мы раньше перегрыземся сами.
   – Вот что! Слушайте. Да слушайте же! Заразить их нашими болезнями.
   – Сифилисом!
   – Тифом!
   – Холерою!
    Председатель.Вздор! У них есть доктора. На тысячи наших ихних подохнет только один. Да ищите же! Неужели мы так бессильны?
   – Проклятые книги!
   – Что делать?
   – Танцуют.
   – Где же Отец?
   – Мы бессильны! Проклятые! Танцуют. Где Отец?
 
   Все, за исключением спокойно сидящей Смерти, вскакивают и, смешавшись в груду разъяренных тел, протягивают к низкому, давящему своду угрожающие руки.
 
   – Проклятые!
   – Танцуйте! Танцуйте!
   – Мы придем к вам. Открывайте двери, мы придем к вам!
   – Передушим ваших детей!
   – Проклятые!
   – Сожжем ваши книги!
   – Принесем вам и сифилис, и холеру, и тиф!
   – Проклятые!
 
   Бессильный и злобный скрежет зубов. Быстро входит Царь Голод.
 
    Царь Голод.Дети мои!
 
   Все со стонами, с плачем, с рыданиями и визгом бросаются к нему, окружают, падают на колени, ловят его руки. Образуется группа: в центре, возвышаясь, Царь Голод, и у ног его, дрожащие, прижимаются к нему несчастные. В стороне остаются только Смерть и Председатель-Хулиган. Он сложил руки на груди и презрительно смотрит на стонущих.
 
    Царь Голод.Дети мои! Любимые дети Голода! Несчастные дети мои!
     (Гладит по склоненным головам.)
 
   Все стонет. Отделяется один и, стоя на коленях, говорит дрожащим, запинающимся, картавым голосом, как ребенок.
 
   – Отец! Посмотри, что они сделали со мною! Отец! (Плачет, утирает слезы и продолжает.)Отец, посмотри, какой у меня низенький лоб. Я не могу думать, Отец. Посмотри на мои глазки – разве это глаза? В них ничего не видно. Они всего съели меня. Отец; Я плакать буду. (Плачет.)
   – Почему он плачет один? Разве мы лучше?
   – Разве ему хуже, чем нам?
   – Будем плакать! Будем плакать!
   – Положи руку на мою несчастную голову. Я ребенка убила.
   – Приласкай меня, Отец!
   – Пожалей!
   – Несчастные мы! Забытые!
 
   Плачут. И, закрыв руками лицо, плачет сам Царь Голод.
 
   – Бедные! Бедные! (Говорит он сквозь слезы.)
 
   Все слова, стоны и рыдания сливаются в один протяжный вопль, полный невыносимой, подземной тоски. Музыка вверху, точно испугавшись, играет красиво и печально. И, презрительно сложив руки на груди, смотрит на плачущих Председатель.
 
    Царь Голод (очнувшись). Довольно, дети!
    Председатель.Да. Я думаю, что довольно хныкать. Отец, простите меня, но вы внесли беспорядок в наше собрание. Мы люди занятые, нам некогда.
    Царь Голод.Продолжайте заседание.
    Председатель.Вам принадлежит председательское место.
    Царь Голод.Останьтесь на нем вы. Я буду только гостем.
    Председатель (польщенный, кланяется). На места! Молчать!
   Кто еще плачет? Закройте шлюзы, иначе выгоню!
 
   Все, вздыхая, рассаживаются.
 
    Царь Голод (садится возле Смерти). И ты тут?
    Смерть.Да, – дело было.
    Царь Голод.Вон тот, в углу?
    Смерть.Да. И еще будет.
    Председатель (звонит). Заседание продолжается. Кто имеет сказать?
 
   Встает маленькая Девочка; у нее очень бледное тонкое лицо и большие, черные, печальные глаза. Оправляет платьице. За несколько времени до ее речи, произносимой очень нежным детским голоском, но без смущения, – наверху, у освещенного окна, происходит следующее. Отодвигаются гардины, и входят двое: молодая Девушкас обнаженной гордой шеей, на которой легко и строго сидит красивая задумчивая головка, и через мгновение, следом за ней, влюбленный Юноша. Он любит ее красивою и чистою любовью, а она?.. Быть может, любит, быть может, нет. Стоит, опустив ресницы, прекрасная и гордая; и вдруг быстро пожимает ему руку, и вдруг, как солнце, озаряет его кротким, сияющим взглядом, и светлой тенью выскальзывает из-за светлых гардин. Он протягивает за ней руки; но ее нет; и, полный счастья, быть может, слез, обращает он к темной улице свое побледневшее лицо.
   А внизу:
 
    Председатель.Ты, девочка? Разве ты умеешь говорить?
    Девочка.Да. Я хочу сказать тоже. Можно?
    Царь Голод (удивленно). Чей это ребенок?
    Девочка.Я не ребенок. Я блудница. Мне сейчас двенадцать лет, хотя на вид я кажусь несколько старше. А когда мне было десять, мамаша продала меня одному господину (показывает наверх)за двадцать рублей и бутылку водки.
   Это недорого, но мамаша тогда была неопытна, так как я первая ее дочь; остальные пошли дороже. Сестричка Лизанька, которая удавилась…
    Председатель.Говори только о себе. Нам некогда.
    Девочка.Хорошо – я так только, вспомнила. С тех пор вот уже два года я каждую ночь имею одного или двух мужчин, но платят они недорого. И деньги мои – ведь это мои деньги? – я отдаю моему любовнику, чтобы он не так бил меня…
 
   Встает рослый Франт, с рыжими усами, и хрипло, с самодовольством, подтверждает:
 
   – Это я.
   – Молчать! Продолжай, но короче.
   – Что же еще? Ах, да. Я научилась пить водку; я и теперь пьяна, но только немного. Что же еще? Ах, да. У меня очень болит сердце. (Садится.)
    Царь Голод (поднимает голову кверху и говорит тихо, сквозь зубы). Вы слышите, проклятые!
    Председатель.Девочка, встань. Чего же ты хотела бы для них?
    Девочка (встает и оправляет платьице). Я желала бы, чтобы все они умерли.
    Царь Голод (наклоняясь к Смерти). Ты довольна?
    Смерть.Да, приятно слышать.
    Председатель.Убежден, что девчонка высказала наше общее пожелание. Но чтобы не вышло (рисуясь)юридической ошибки, я ставлю вопрос на баллотировку. Тех, кто желает оставить им жизнь, – прошу встать.
 
   Все сидят. Один пьяный пробует встать, но ему объясняют, в чем дело, и он садится.
 
   Так. Никто. Теперь прошу встать тех, кто за смерть.
 
   Все дружно встают, в том числе Царь Голод и Смерть.
 
   Так. Встали все.
 
    Суровый и мрачный голос.Нет, еще не все. А вон тот? (Показывает в угол, где лежит мертвый.)
 
   Все взоры угрюмо оборачиваются в эту сторону.
 
   Сдержанные мрачные голоса. Он также должен голосовать.
   – Мертвые также имеют голос.
   – Поднимите его!
   – Поднимите мертвого!
 
   Подходят трое и, среди молчания, поднимают мертвого и держат его стоя.
   Голова мертвеца свесилась, колени подогнуты.
 
    Суровый голос.Теперь все.
    Председатель (говорит торжественно, протянув руку кверху). Присуждены к смерти единогласно. Прошу садиться.
    Царь Голод (Смерти, тихо). Послушай, тебе нельзя вставать.
    Смерть.Убирайся!
    Председатель.Но чтобы впоследствии не заслужить упрека в несправедливости и соблюсти все необходимые… (Запинается.)
    Царь Голод (подсказывает)…процессуальные.
    Председатель.Да, я знаю… процессуальные формы, я предложил бы кому-нибудь из присутствующих взять на себя их защиту. Кто желает?
 
   Молчание. Подозрительно и хмуро оглядывают друг друга. И внезапно дружно-веселый хохот.
 
    Голоса.Он остроумен!
   – Защищай сам!
   – К дьяволу их!
   – Молчать! Итак, никто из присутствующих…
 
   Встает старая пьяная Женщина.
 
   – Вот только насчет детей. Детей бы не нужно убивать.
 
   Вскакивает худой, длинноволосый, с близоруким, ошалелым взглядом.
 
   – Ну да: не надо детей, а потом не надо женщин. А дети вырастут, а женщины нарожают новых… Это, тетка, называется гуманизм; нам, тетка, это не к лицу… Детей!
   – Ну, не знаю, как хотите. Я думала… а может, и ваша правда. Я не знаю.
 
   Поднимается беззубый, бритый. Лицо и лысина ярко-красного цвета, нос синий; и говорит он вкрадчиво.
 
   – Как бывший юрист, я осмелюсь, однако, предложить в рассмотрение такой казус. В некоторых случаях, при так называемых волнениях или народных бедствиях, одному из членов нашей почтенной корпорации приходится вступить в интимные отношения с одной из тех (указывает наверх)дам или девиц, результатом чего является плод. Так как же полагает собрание относительно детей, родившихся от подобного морганатического брака? Убивать также или оставлять некоторым образом на семя? Для обсеменения, так сказать, человечества? Председатель. Это к делу не относится.
   – Виноват-с. Как бывший юрист… (Садится.)
    Председатель.Вопрос о средствах. Здесь, Отец, обсуждался вопрос о средствах, как уничтожить… А где же тот, которому нужно вырезать семью?
   – Он очень извиняется. Он ушел.
   – И вот, как раз перед вашим приходом. Отец, мы пришли к очень грустному выводу: мы бессильны!
    Царь Голод.Вы бессильны?
    Председатель.Да.
    Царь Голод.Вы? Кто же тогда силен, если не вы, любимые дети Голода!
    Председатель.Но мы не можем причинить им настоящего вреда.
    Царь Голод.Вы? Да разве теперь, спокойно сидя здесь, в подвале, вы не являетесь тем мраком, который гасит их огни? Разве, издыхая, не источаете вы яд, который отравляет их? Вы почва города, вы первооснова их жизни, вы щиплющийся ковер, к которому прилипают их ноги. Великий мрак идет от вас, дети мои, и безнадежно трепещут во мраке их жалкие огни.
    Председатель (гордо). Это правда.
    Голоса.Но это мало!
   – Их нужно истребить!
   – Отравить воду!
   – Научи, Отец! Мы ждали тебя. Не оставь детей.
   – А иначе к черту!
   – Танцуют, проклятые!
    Председатель.Молчать!
    Царь Голод (встает). Вам мало этого! Вы недовольны? Так слушайте, дети мои: готовится великий бунт!
    Голоса.Ого!
   – Бунт!
   – Горячая потеха! Хо-хо-хо!
   – Запасайтесь спичками.
   – Спички дешевы!
   – Народное бедствие. В это время не платят страховых премий!
   – Огонь!
   – Будет светло. Хо-хо-хо!
   – Молчать!
    Царь Голод.Но ждите, дети мои. Пробегут короткие дни, и Время снова ударит в колокол всполоха. И тогда – на улицы, в дома!
 
   Стонут от восторга и скрежещут зубами.
 
   – А пока – выползайте понемногу из ваших нор. Черными тенями легонько крадьтесь средь народа – и насилуйте, убивайте, крадьте и смейтесь, смейтесь! Уже легче стало дышать, уже пахнет гарью и свободнее выходит наружу зверь – близится ночь. Когда ударит колокол…
 
   Полный беспорядок. Крики восторга, шум, дикий свист. Кто-то в безумии кружится как юла, падает на пол и хохочет. Прорезаются отдельные возгласы.
 
   – На улицы!
   – В дома! В их спальни!
   – Будем жечь! Жечь!
 
   Восторженный визг.
 
   – Я буду много кушать.
 
   Протяжный дикий свист.
 
   – Сожжем весь город!
   – Главное – книги! Книги, книги, книги!
   – Будем дробить головы.
   – Да здравствует Смерть!
 
    Смертьвстает и серьезно кланяется.
 
   – Ага, проклятые! Дождались! – Танцуют! – Скоро, скоро.
   – Туда, наверх.
 
   Как сухой лес, тянутся кверху худые угрожающие руки. Свист.
 
   – Дождались. Ага! Скоро, скоро. Танцуйте, проклятые!
   – Да здравствует Смерть!
 
    Смертьснова встает и серьезно кланяется. Шум несколько тише.
    Председатель, с ярко горящими пятнами румянца на скулах, жмет руку Царю Голоду.
 
   – Спасибо, Отец.
   – Много прольешь ты крови, сынок.
   – Много, Отец.
   – Танцевать!
 
   Восторженный визг.
 
   – Я буду много кушать!
   – Танцевать!
   – Музыка бесплатная.
   – Пока внизу.
   – А там и наверх!
    Председатель (вскакивает на бочонок и кричит). Тише! (Продолжает, несколько рисуясь.)Господа, я предлагаю, пользуясь тем, что музыка бесплатна, устроить легкий бал. Думаю, что присутствующие дамы и девицы одобрят мое предложение.