Андреев Леонид Николаевич. Жизнь Человека

    Жена. Я и теперь, мой друг, скажу то же. Люди перестали ценить тебя, но не я.
    Человек. Нет, моя маленькая женка, ты не права. Создания гения переживают эту дрянную старую ветошку, которая называется его телом. Я же еще жив, а вещи мои…
    Жена. Нет, они не умерли и не умрут. Вспомни тот дом на углу, что построил ты десять лет тому назад. Каждый вечер, когда заходит солнце, ты ходишь смотреть на него. Разве во всем городе есть здание более красивое, более глубокое?
    Человек. Да, я строил его как раз в расчете, что последние лучи заходящего солнца должны падать на него и гореть в окнах. Весь город уже в темноте, а мой дом еще прощается с солнцем. Это сделано хорошо и, может быть, – как думаешь? – переживет меня хоть немного?
    Жена. Конечно, мой друг.
    Человек. Меня огорчает только одно, женка: зачем так скоро забыли меня люди? Они могли бы помнить несколько дольше, жена, несколько дольше.
    Жена. Забывают то, что знали, перестают любить то, что любили.
    Человек. Несколько дольше могли бы помнить они, несколько дольше.
    Жена. Около того дома я видела молодого художника. Он внимательно изучал здание и срисовывал его в альбом.
    Человек. А как же ты не сказала мне этого, мой друг? Это очень важно, очень важно. Это значит, что моя мысль передается другим людям, и пусть меня забудут, она будет жить. Это очень важно, жена, чрезвычайно важно.
    Жена. Да тебя и не забыли, мой милый. Вспомни молодого человека, который так почтительно поклонился тебе на улице.
    Человек. Это верно, женка. Хороший юноша, очень хороший. У него такое славное молодое лицо. Хорошо, что ты мне напомнила об этом поклоне. У меня посветлело на сердце. Но что-то меня клонит ко сну, устал я, вероятно. Да и стар я, моя маленькая, седенькая женка, ты не замечаешь?
    Жена. Ты все такой же красивый.
    Человек. И глаза блестят?
    Жена. И глаза блестят.
    Человек. И волосы черны как смоль?
    Жена. Они у тебя так снежно-белы, что это еще красивее!
    Человек. И морщинок нет?
    Жена. Есть маленькие морщинки, но…
    Человек. Конечно, я чувствую себя красавцем. Завтра куплю мундир и поступлю в легкую кавалерию. Хорошо?
   Жена улыбается.
    Жена. Вот и ты шутишь, как встарь. Ну, приляг здесь, мой милый, усни немного, а я пойду к нашему мальчику. Будь спокоен, я не оставлю его, а когда он проснется, позову тебя. А тебе не неприятно целовать старую, морщинистую руку?
    Человек(целуя). Оставь! Ты самая красивая женщина, какую я знаю.
    Жена. А морщинки?
    Человек. Какие еще морщинки? Я вижу милое, доброе, хорошее, умное лицо, и больше ничего. Не сердись на меня за строгий тон и пойди к мальчику. Побереги его, посиди около него тихой тенью нежности и ласки, а если станет он беспокоиться во сне, спой ему песенку, как прежде. Да виноград поставь поближе, чтобы мог достать его рукою.
   Жена уходит. Человек ложится на диван головой к тому концу, где неподвижно стоит Некто в сером, так что последний почти касается рукою его седых разметанных волос. Быстро засыпает.
    Некто в сером. Крепко и радостно уснул Человек, обольщенный надеждами. Тихо дыхание его, как у ребенка, спокойно и ровно бьется старое сердце, отдыхая. Он не знает, что через несколько мгновений умрет его сын, и в сонных таинственных грезах перед ним встает невозможное счастье.
   Ему кажется, что в белой лодке едет он с сыном по красивой и тихой реке. Ему кажется, что день прекрасен, и он видит голубое небо, кристально прозрачную воду, он слышит, как, шурша, расступается перед лодкою камыш. Ему кажется, что он счастлив, и радость чувствует он – все чувства лгут Человеку.
   Но вдруг беспокоится он, страшная правда сквозь густые покровы сна обожгла его мысль.
   – Отчего так низко обрезаны твои золотистые волосы, мой мальчик? Отчего?
   – У меня болела голова, папа, и от этого так низко обрезаны мои волосы.
   И, снова обманутый, он чувствует счастье, видит голубое небо и слышит, как шуршат камыши, расступаясь.
   Он не знает, что уже умирает его сын. Он не слышит, как в последней безумной надежде, с детской верой в силу взрослых, сын зовет его без слов, криком сердца: «Папа, папа, я умираю! Удержи меня!» Крепко и радостно спит Человек, и в таинственных и обманчивых грезах пред ним встает невозможное счастье.
   Проснись, Человек! Твой сын – умер.
    Человек(испуганно поднимает голову и встает). Мне страшно: как будто кто-то позвал меня.
   В то же мгновение за стеной раздастся плач многих женских голосов. Высокими голосами протяжно плачут они над умершим. Входит Жена, страшно бледная.
   Наш мальчик умер?
    Жена. Да. Умер.
    Человек. Он звал меня?
    Жена. Нет. Он не просыпался. Он никого не звал. Он умер, мой сын, мой ненаглядный мальчик!
   Падает на колени перед Человеком и рыдает, охватив руками его ноги. Человек кладет руку ей на голову и с рыданием в голосе, но грозно, говорит, обращаясь в угол, где равнодушно стоит Некто.
    Человек. Ты женщину обидел, негодяй! Ты мальчика убил!
   Жена рыдает. Человек тихонько, дрожащею рукой гладит ее волосы.
   Не плачь, милая, не плачь. Он и над слезами нашими посмеется, как посмеялся над нашими молитвами. А ты, я не знаю, кто ты – бог, дьявол, рок или жизнь – я проклинаю тебя!
   Дальнейшее говорит громким, сильным голосом, одной рукой как бы защищая Жену, другую грозно протягивая к Неизвестному.
 

Проклятие человека

 
   – Я проклинаю все, данное тобою. Проклинаю день, в который я родился, проклинаю день, в который я умру. Проклинаю всю жизнь мою, ее радости и горе. Проклинаю себя! Проклинаю мои глаза, мой слух, мой язык. Проклинаю мое сердце, мою голову и все бросаю назад, в твое жестокое лицо, безумная Судьба. Будь проклята, будь проклята вовеки! И проклятием я побеждаю тебя. Что можешь еще сделать ты со мною? Вали меня наземь, вали – я буду смеяться и кричать: будь проклята! Клещами смерти зажми мне рот – последней мыслью я крикну в твои ослиные уши: будь проклята, будь проклята! Бери мой труп, грызи его, как собака, возись с ним в темноте – меня в нем нет. Я исчез, но исчез, повторяя: будь проклята, будь проклята! Через голову женщины, которую ты обидел, через тело мальчика, которого ты убил, – шлю тебе проклятие Человека.
   Умолкает с грозно поднятой рукой. Равнодушно внемлет проклятью Некто в сером, и колеблется пламя свечи, точно раздуваемое ветром. Так некоторое время в сосредоточенном молчании стоят один против другого: Человек и Некто в сером. Плач за стеною становится громче и протяжнее, переходя в мелодию страдания.
 
    Опускается занавес

Картина пятая
Смерть человека

   Неопределенный, колеблющийся, мигающий, сумрачный свет, мешающий что-либо рассмотреть с первого взгляда. Когда глаз привыкает, он видит такую картину.
   Широкая, длинная комната с очень низким потолком, без одного окна в стенах. Вход откуда-то сверху, по ступеням. Стены гладки и сумрачно-грязны – похоже на грубую, запятнанную кожу какого-то большого зверя. Всю заднюю стену, до ступенек, занимает один огромный, плоский стеклянный буфет, сплошь установленный совершенно правильными рядами бутылок с разноцветными жидкостями. За невысоким прилавком совершенно неподвижно сидит Кабатчик, сложив руки на животе. Белое с румянцем лицо, лысина, большая рыжая борода – выражение полного спокойствия и равнодушия. Таким он остается все время, ни разу не перемещаясь и не меняя положения. За небольшими столиками на деревянных табуретках сидят Пьяницы. Количество людей увеличивается их тенями, блуждающими по стенам и по потолку. Бесконечное разнообразие отвратительного и ужасного. Лица, похожие на маски с непомерно увеличенными или уменьшенными частями: носатые и совсем безносые, глаза дико вытаращенные, почти вылезшие из орбит и сузившиеся до едва видимых щелей и точек; кадыки и крохотные подбородки. Волосы у всех путаные, лохматые, грязные, иногда закрывающие половину лица. На всех, однако, лицах, при их разнообразии, лежит печать страшного сходства: это зеленоватая, могильная окраска и выражение то веселого, то мрачного и безумного ужаса.
   Одеты Пьяницы в одноцветные лохмотья, обнажающие то зеленую костлявую руку, то острое колено, то впалую страшную грудь. Есть почти совсем голые. Женщины мало отличаются от мужчин и еще безобразнее, чем они. У всех трясутся руки и головы, и походка неровная, точно они ходят или по очень скользкой, или бугроватой, или движущейся поверхности. И голоса одинаковые: хриплые, сипящие; и так же нетвердо, как ходят, выговаривают Пьяницы слова непослушными, точно замерзшими губами.
   Посередине сборища, за отдельным столиком, сидит Человек, положив седую, всклокоченную голову на руки. Таким остается он все время, за исключением того момента, когда говорит. Одет он очень плохо. В углу неподвижно стоит Некто в серомс догорающей свечой. Узкое синее пламя колеблется, то ложась на край, то острым язычком устремляясь вверх. И могильно-синие блики на каменном лице и подбородке Его.

Разговор пьяниц

   – Боже мой! Боже мой!
   – Послушайте, – как странно колеблется все: ни на чем нельзя остановить взора.
   – Все дрожит как в лихорадке: люди, стулья и потолок.
   – Все плывет и качается, как на волнах.
   – Вы не слышите шума? Я слышу какой-то шум. Точно грохочут железные колеса или камни падают с горы. Большие камни падают, как дождь.
   – Это шумит в ушах.
   – Это шумит кровь. Я чувствую мою кровь. Густая, черная, пахнущая ромом, она тяжело катится по жилам. И когда подходит к сердцу, то все падает, и становится страшно.
   – Я вижу как будто блистание молний!
   – Я вижу огромные красные костры, и на них горят люди. Противно пахнет горелым мясом. Черные тени кружатся вокруг костров. Они пьяны, эти тени. Эй, позовите меня, я буду с вами танцевать.
   – Боже мой! Боже мой!
   – И я веселый! Кто хочет со мною смеяться? Никто не хочет, так я буду один. (Смеется один.)
   – Прелестная женщина целует меня в губы. От нее пахнет мускусом, и зубы у нее как у крокодила. Она хочет укусить меня. Прочь, шлюха!
   – Я не шлюха. Я старая беременная змея. Уже целый час смотрю я, как из моей утробы выходят маленькие змейки и ползают. Эй, не раздави моего змееныша!
   – Куда ты идешь?
   – Кто ходит там? Сядьте. Весь дом дрожит, когда вы ходите.
   – Я не могу. Мне страшно сидеть.
   – И мне страшно. Когда сидишь, то слышно, как ужас бегает по телу.
   – И мне. Пустите меня!
   Трое или четверо Пьяниц колеблющимися шагами бесцельно бродят, путаясь среди столов.
   – Посмотрите, что оно делает. Уже два часа оно старается прыгнуть на мои колени. Только на вершок не достает. Я его отгоню, а оно опять. Это какая-то странная игра.
   – У меня под черепом ползают черные тараканы. И шуршат.
   – У меня распадается мозг. Я чувствую, когда одна серая частица отделяется от другой. Мой мозг похож на скверный сыр. Он пахнет.
   – Тут пахнет какой-то падалью.
   – Боже мой! Боже мой!
   – Сегодня ночью я подползу к ней на коленях и зарежу ее. Потечет кровь. Она сейчас течет уже: такая красная.
   – За мной все время ходят трое. Они зовут меня в темный угол на пустырь и там хотят зарезать. Они сейчас около дверей.
   – Кто это ходит по стенам и по потолку?
   – Боже мой! Они пришли сюда. За мною.
   – Кто?
   – Они!
   – У меня немеет язык. Что же мне делать? У меня немеет язык. Я буду плакать. (Плачет.)
   – Все из меня лезет наружу. Я сейчас вся вывернусь наизнанку и буду красной.
   – Послушайте, послушайте, эй! Кто-нибудь. На меня идет чудовище. Оно поднимает руку. Помогите, эй!
   – Что это! Помогите! Паук!
   – Помогите!
   Некоторое время кричат хриплыми голосами: «Помогите!»
   – Мы все пьяницы. Позовем всех сверху сюда. Наверху так мерзко.
   – Не надо. Когда я выхожу отсюда на улицу, она мечется, как дикий зверь, и скоро валит меня с ног.
   – Мы все пришли сюда. Мы пьем спирт, и он дает нам веселье.
   – Он дает ужас. Я весь день трясусь от ужаса.
   – Лучше ужас, чем жизнь. Кто хочет вернуться туда?
   – Я – нет.
   – Не хочу. Я лучше издохну здесь. Не хочу я жить!
   – Никто!
   – Боже мой! Боже мой!
   – Зачем ходит сюда Человек? Он пьет мало, а сидит много. Не надо его.
   – Пусть идет в свой дом. У него свой дом.
   – Пятнадцать комнат.
   – Не трогайте его, ему больше некуда ходить.
   – У него пятнадцать комнат.
   – Они пустые. В них только бегают и дерутся крысы.
   – А жена?
   – У него никого нет. Должно быть, умерла жена.
   – Умерла жена.
   – Умерла жена.
   Во время этого Разговора и последующего потихоньку входят Старухив странных покрывалах, незаметно заменяя собой тихо уходящих Пьяниц. Вмешиваются в Разговор, но так, что никто этого не замечает.

Разговор пьяниц и старух

   – Он сам скоро умрет. Он едва ходит от слабости.
   – У него пятнадцать комнат.
   – Послушайте, как бьется его сердце: неровно и тихо. Оно скоро остановится.
   – Эй! Человек! Позови нас к себе: у тебя пятнадцать комнат.
   – Оно скоро остановится. Старое, больное, слабое сердце Человека!
   – Он спит, пьяный дурак. Спать так страшно, а он спит. Он может во сне умереть. Эй, разбудите его!
   – А помните, как билось оно молодо и сильно!
   – Я пойду на улицу и устрою скандал. Меня ограбили. Я совсем голый. У меня зеленая кожа.
   – Здравствуйте.
   – Опять шумят колеса. Боже мой, они меня задавят. Помогите!
   Никто не отзывается.
   – Здравствуйте.
   – А вы помните, как он родился? Вы, кажется, там были?
   – Должно быть, я умираю. Боже мой, боже мой! Кто же отнесет меня в могилу? Кто зароет меня? Так и буду я валяться, как собака, на улице. Будут люди ходить через меня, экипажи ездить – раздавят они меня. Боже мой! Боже мой! (Плачет.)
   – Позвольте поздравить вас, дорогой родственник, с новорожденным.
   – Твердо уверен, что тут есть ошибка. Когда из прямой линии выходит замкнутый круг, то это – абсурд. Сейчас я докажу это!
   – Вы правы.
   – Боже мой! Боже мой!
   – Только невежды в математике могут допустить это.. Но я не допускаю. Слышите, я не допускаю этого!
   – А вы помните розовенькое платьице и голенькую шейку?
   – И цветы. Ландыши, с которых не высохла роса, фиалки и зеленую травку.
   – Не трогайте, девушки, не трогайте цветов.
   Тихо смеются.
   – Боже мой! Боже мой!
    Пьяницывсе ушли, и их места заняты Старухами в странных покрывалах. Свет становится ровным и очень слабым. Резко выделяется фигура Неизвестного и седая голова Человека, на которую сверху падает слабый свет.

Разговор старух

   – Здравствуйте!
   – Здравствуйте. Какая славная ночь!
   – Вот мы и снова собрались. Как ваше здоровье?
   – Покашливаю.
   Тихо смеются.
   – Теперь недолго. Он сейчас умрет.
   – Взгляните на свечу. Пламя синее, узкое и стелется по краям. Уже нет воска, и фитиль догорает.
   – Не хочет гаснуть.
   – А когда вы видели, чтобы пламя хотело гаснуть?
   – Не спорьте! Не спорьте! Хочет оно гаснуть или не хочет, а время идет.
   – А вы помните его автомобиль? Он однажды чуть не задавил меня.
   – А его пятнадцать комнат?!
   – Я сейчас только была там. Меня чуть не съели крысы, и я простудилась от сквозняков. Кто-то украл рамы, и ветер ходит по всему дому.
   – А вы полежали на кровати, где умерла его жена? Не правда ли, какая она мягкая?!
   – Да, я обошла все комнаты и помечтала немного. У них такая милая детская. Жаль только, что и там выбиты рамы и ветер шуршит каким-то сором. И кроватка детская такая милая. В ней крысы теперь завели свое гнездо и выводят детей.
   – Таких миленьких, голеньких крысяток.
   Тихо смеются.
   – А в кабинете на столе лежат игрушки: бесхвостая лошадка, кивер, красноносый паяц. Я немного поиграла с ними. Надевала кивер – он так ко мне идет. Только пыли на них ужасно много, вся перепачкалась.
   – Но неужели вы не были в зале, где давался бал? Там так весело.
   – Да, я была там, но, представьте, что я увидела! Темно, стекла выбиты, ветер шуршит обоями…
   – Это похоже на музыку.
   – А у стен, в темноте, на корточках сидят гости, но в каком виде, если бы вы знали!
   – Мы знаем!
   – И, ляская зубами, лают отрывисто: как богато, как пышно!
   – Вы шутите, конечно?
   – Конечно, я шучу. Вы знаете мой веселый характер.
   – Как богато! Как пышно!
   – Как светло!
   Тихо смеются.
   – Напомните ему.
   – Как богато! Как пышно!
   – Ты помнишь, как играла музыка на твоем балу?
   – Он сейчас умрет.
   – Кружились танцующие, и музыка играла так нежно, так красиво. Она играла так.
   Становятся полукругом около Человека и тихо напевают мотив музыки, что играли на его балу.
   – Устроим бал! Я так давно не танцевала.
   – Вообрази, что это дворец, сверхъестественно красивый дворец.
   – Зовите музыкантов. Нельзя же хороший бал давать без музыки.
   – Музыкантов!
   – Ты помнишь?
   Напевают. В то же мгновение по ступеням спускаются те три музыканта, что играли на балу. Тот, кто со скрипкой, аккуратно подстилает на плечо носовой платок, и все три начинают играть с чрезвычайной старательностью.
   Но звуки тихи и нежны, как во сне.
   – Вот бал, как пышно!
   – Как светло!
   – Ты помнишь?
   Тихо напевая под музыку, начинают кружиться вокруг Человека, манерничая и в дикой уродливости повторяя движения девушек в белых платьях, танцевавших на балу. При первой музыкальной фразе они кружатся, при второй – сходятся и расходятся грациозно и тихо. И тихо шепчут:
   – Ты помнишь?
   – Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
   – Ты помнишь?
   – Ты помнишь?
   – Ты сейчас умрешь, а ты помнишь?
   – Ты помнишь?
   Танец становится быстрее, движения резче. В голосах поющих Старух проскальзывают странные, визгливые нотки; такой же странный смех, пока еще сдержанный, тихим шуршанием пробегает по танцующим. Проносясь мимо Человека, бросают ему в ухо отрывистый шепот:
   – Ты помнишь?
   – Ты помнишь?
   – Как нежно, как хорошо!
   – Как отдыхает душа!
   – Ты помнишь?
   – Ты сейчас умрешь, сейчас умрешь, сейчас умрешь…
   – Ты помнишь?
   Кружатся быстрее, движения резче. Внезапно все смолкает и останавливается. Застывают с инструментами в руках музыканты, в тех же позах, в каких застало их безмолвие, замирают танцующие. Человек встает, выпрямляется, закидывает седую, красивую грозно-прекрасную голову и кричит неожиданно громко, призывным голосом, полным тоски и гнева. После каждой короткой фразы короткая, но глубокая пауза.
   – Где мой оруженосец? – Где мой меч? – Где мой щит? – Я обезоружен! – Скорее ко мне! – Скорее! – Будь прокля… (Падает на стул и умирает, запрокинув голову.)
   В то же мгновение, ярко вспыхнув, гаснет свеча, и сильный сумрак поглощает предметы. Точно со ступенек ползет сумрак и постепенно заволакивает все. Только светлеет лицо умирающего Человека. Тихий, неопределенный говор Старух, шушуканье, пересмеивание.
    Некто в сером. Тише! Человек умер!
   Молчание, тишина. И тот же холодный, равнодушный голос повторяет из глубокой дали, как эхо:
   – Тише! Человек умер!
   Молчание, тишина. Медленно густеет сумрак, но еще видны мышиные фигуры насторожившихся Старух. Вот тихо и безмолвно они начинают кружиться вокруг мертвеца, потом начинают тихо напевать, начинают играть музыканты. Сумрак густеет, и все громче становится музыка и пение, все безудержнее дикий танец. Уже не танцуют, а бешено носятся они вокруг мертвеца, топая ногами, визжа, смеясь непрерывно диким смехом. Наступает полная тьма. Еще светлеет лицо мертвеца, но вдруг гаснет и оно. Черный, непроглядный мрак.
   И во мраке слышно движение бешено танцующих, взвизгивания, смех, нестройные, отчаянно громкие звуки оркестра. Достигнув наивысшего напряжения, все эти звуки и шум быстро удаляются куда-то, замирают.
   Тишина.
 
    Опускается занавес
 
    23 сентября 1906

Приложение
Поздний вариант пятой картины пьесы «Жизнь человека»

   Высокая мрачная комната, в которой умерли сын и жена Человека. На всем лежит печать разрушения и смерти. Стены покосились и грозят падением: в углах раскинулась паутина – правильные светлые круги, включенные безысходно один в другой; грязно-серыми прядями спускается мертвая паутина и с нависшего потолка. Точно под упорным давлением мрака, черной безграничностью объявшего дом Человека, подались внутрь и покривились два высоких окна: если окна не выдержат и провалятся, то мрак вольется в комнату и погасит слабый, умирающий свет, которым озаряется она.
   В задней стене коленчатая лестница, ведущая наверх, в те комнаты, где происходил когда-то бал; внизу видны кривые погнувшиеся ступени, дальше они теряются в густой насупившейся мгле. У той же стены под искривленным, порванным балдахином кровать, на которой умерла жена Человека.
   Справа темное жерло холодного, давно потухшего огромного камина; большая куча мертвой золы, в которой белеет полуобгорелый лист какой-то бумаги, по-видимому, чертежа. Перед камином в кресле сидит неподвижно умирающий Человек; в том, как оборван его халат, в том, как лохматы и дики его нечесаные седые волосы и борода, чувствуется полная заброшенность и одиночество умирания. В стороне от Человека, в таком же кресле, крепко спит Сестра Милосердияс белым крестом на груди; за все время картины она не просыпается ни разу.
   Вокруг умирающего Человека, обнимая его тесным кольцом жадно вытянутых лиц, сидят на стульях Наследники. Их семь человек, три женщины и четверо мужчин. Их шеи хищно вытянуты по направлению к Человеку, рты жадно полураскрыты; напряженно-скрюченные пальцы на поднятых руках походят на когти хищных птиц. Есть среди них толстые и весьма упитанные люди, особенно один господин, жирное тело которого бесформенно расплывается на стуле, но по тому, как они сидят, как они смотрят на Человека, – кажется, что всю жизнь они были голодны и всю жизнь ожидали наследства. Голодны они как будто и сейчас.
   В углу неподвижно стоит Некто в серомс догорающей свечою. Узкое синее пламя колеблется, то ложась на край, то острым язычком устремляясь вверх. И могильно-сини блики на каменном лице и подбородке Его.

Разговор наследников

   Говорят громко:
   – Дорогой родственник, вы спите?
   – Дорогой родственник, вы спите?
   – Дорогой родственник, вы спите или нет? Отвечайте нам.
   – Мы ваши друзья!
   – Ваши наследники.
   – Отвечайте нам!
   Человек молчит. Наследники переходят на громкий шепот.
   – Он молчит.
   – Он ничего не слышит: он глух.
   – Нет, он притворяется. Он ненавидит нас, он рад был бы нас выгнать, но не может: мы его наследники!
   – Каждый раз, когда мы приходим, он смотрит на нас так, точно мы пришли убивать его. Как будто не умрет он и сам!
   – Глупец!
   – Это от старости. От старости все люди становятся глупы.
   – Нет, это от жадности. Он рад был бы унести в могилу все. Он не знает, что в могилу человек уходит один.
   – Почему вы так ненавидите нашего дорогого родственника?
   – Потому, что он медлит умирать. (Громко.) Старик, почему ты не умираешь? Ты портишь нам жизнь, ты грабишь нас. Твое платье рвется и гниет, твой дом разрушается, твои вещи стареют и теряют ценность!
   – Это правда, он нас грабит!
   – Тише! Зачем кричать!
   – Старик, ты обираешь нас!
   – Но, может быть, дорогой родственник слышит нас?
   – Пусть слышит! Правду всегда полезно слышать.
   – Но, может быть, у него еще хватит силы составить завещание и лишить нас наследства?
   – Вы думаете?
   Натянуто смеются. Продолжают нежными голосами, громко, так, чтобы слышал Человек.
   – Пустяки, он всегда был умным человеком, склонным к юмору, и прекрасно понимает шутку. Не правда ли, дорогой родственник?
   – Конечно, мы шутили.
   – Мы можем ждать сколько угодно. Нам только жаль его. Так грустно день и ночь сидеть одному перед потухшим камином, – не правда ли, дорогой родственник?
   – Почему он не ляжет в постель?
   – Так, маленькая причуда. На этой постели умерла его жена, и он никому не позволяет коснуться ни белья, ни подушек.
   – Но время уже коснулось их!
   – От них пахнет гнилью.
   – Здесь отовсюду пахнет гнилью. (Нюхает.)
   – Когда я подумаю… Нет, когда я подумаю, что в этом камине он непроизводительно жег целые бревна…
   – А вы помните его бал? Наш милый родственник так сорил деньгами!
   – Нашими деньгами!
   – А вы помните, как он баловал жену, эту ничтожную женщину?
   – Добавьте: которая обманывала его.
   – Тише!
   – У которой была дюжина любовников!
   – Тише! Тише!
   – Которая жила с лакеем! Да, со своим лакеем. Я сама видела однажды, как они переглянулись.
   – Но она умерла! Не оскверняйте могил клеветою!
   – Но это правда: я сама слыхала о том же.
   – Бедный, обманутый глупец!
   – Вы не замечаете украшений в его почтенной седине.
   – Тише! Тише!
   С возгласами «Тише! Тише!» переглядываются и тихонько смеются.
   – Человек не имеет права думать только о самом себе. Когда я рассчитаю, сколько он мог бы нам оставить и сколько нам остается…
   – Гроши!
   – Нужно благодарить провидение и за то, что осталось. Наш почтенный родственник так небережлив.
   – Взгляните на его халат: разве можно так обращаться с дорогими вещами.
   – Вы думаете? Я не вижу отсюда, что это за материя.