– Надо-то надо. Насос мне кто наладит? А? Андрей?
   – Мать, какой насос? – оторопел он. – У нас и так болото на участке! Лягушки квакают!
   – Ну не вечно же это будет продолжаться?
   – Да надо неделю жары, чтоб просохло! А кто ее обещает? Наоборот. Вчера в новостях сказали: и август месяц тоже будет дождливым.
   – Точно! – подтвердил дядя Коля. – Сам слышал!
   – Мало ли что говорят, – надулась мать. – Ты сделай, а там пусть говорят, что хотят. Я буду готова ко всему.
   – А дамбу тебе не построить? – разозлился он. – А то вдруг речушка, что в километре отсюда выйдет из берегов и затопит твое Гадюкино? А, может, ты рис будешь выращивать? Во, кстати! Понаедут скоро китайцы, а тут ты со своим рисом! Ко всему готова!
   – Да ладно, чего ты, – хлопнул его по плечу дядя Коля. – Мать надо уважить. А ты, Антонина, не переживай. Ежели что, налажу я тебе насос. Делов-то на пять минут!
   – Ой, спасибо! – расцвела мать. – Что бы я без тебя делала!
   Он уже понял суть маневра. Мать – великий дипломат. Сражается она на всех фронтах: с захватчицей тлей при помощи химикатов, с проживающим на ее территории сыном путем непрерывного давления, а дядя Коля – влиятельное соседнее государство, с которым надо дружить, тогда оно окажет помощь. Поднялся, нехотя. Хотелось вытянуть из дяди Коли побольше информации о парне, который повесился в начале марта. Ну да ничего. Можно пойти и другим путем.
   – Идем, – сказал матери. И направился к калитке.
   Едва за ним поспевая, та продолжала тараторить:
   – Ты бы, Андрюша, привез свою-то сюда. Я гляну, какая она хозяйка. Вот когда Лена была, так она раньше меня вставала. Я чую: блинами пахнет. Откуда блины-то? А она уже встала, тесто закрутила, сковороду разжарила…
   Лена – это и есть его вторая бывшая. Звонила, что ли? И когда это Ленка вставала засветло? Ну, пару раз было. Почему-то эти считанные разы мать помнит, а как собачилась со снохой и та на ночь глядя уезжала отсюда, схватив в охапку маленького сына, не помнит! Теперь Ленка, которая всегда была плохая, стала вдруг хорошей! Избирательное свойство человеческой памяти. Надо бы у Эдика спросить: в чем причина? Тоже механизм защиты?
   – А эта твоя, Оля, гулящая.
   Он резко обернулся:
   – Ты-то откуда знаешь?
   – Так весь город знает!
   – А ты там бываешь, в городе?
   Отвела глаза. Точно: Ленка звонила! Видать, не получается у нее замуж. Зашагал широко к своей калитке, мать засеменила следом.
   – Андрюша, мать плохого не посоветует, – сказала ему в спину.
   – Ты бы, мама, не слушала сплетни. Оболгать можно кого хочешь.
   – Ну, как же, Андрюша? Раз люди говорят…
   Он остановился у крыльца.
   – Мам, где насос? Тащи его сюда!
   Та не трогалась с места. Тихо сказала:
   – Ну так как же, Андрюша? Ждать мне вас? Когда?
   И он сдался, не выдержав ее просящего взгляда.
   – Хорошо, я поговорю с Олей. Может, она и поедет.
   – Как так не поедет? Сколько вы уже вместе живете, а она здесь ни разу не была!
   – Мам, ну сколько можно повторять: мы не живем вместе. Она мне никто, понимаешь?
   – Тогда зачем ты сегодня едешь в город?
   – Потому что я мужик! – заорал он. – А мужику нужна баба!
   – Вот что значит: ребенок вырос без отца!
   – Я не понял, – набычился «ребенок». Сорок шестой размер обуви, в плечах косая сажень. – А какая связь?
   – Ты никогда меня не понимал! И не поймешь!
   Развернулась и ушла в дом.
   Финиш. Понятно, зачем он ей был так нужен, не в насосе дело. Попытка влияния на его сознание, с Ленкиной подачи, между прочим! Вот зараза! Бывшая, разумеется, не мать. Мать что? Она и в самом деле желает ему добра. Но у него-то память покрепче будет, и хорошего было так мало, а плохого так много, что он до сих пор с содроганием вспоминает о семи годах совместной жизни с Еленой Евгеньевной.
   Вместо того чтобы подключить насос, он занялся машиной, попутно думая о том, что поведал в беседке дядя Коля. Завтра надо рассказать и Мотало о парне, который повесился в начале марта. Или не пока не стоит?
* * *
   Следователь Мамаев, а среди своих Мама, к которому Андрей Котяев обратился за помощью, долго не мог взять в толк: а в чем, собственно, дело?
   – Видишь ли, Сан Саныч, – пытался втолковать он, – у меня на днях был похожий случай.
   – Что, парень повесился после того, как повестка в армию пришла? Так весенний призыв, вроде, закончился. Хотя, постой… Студент, что ли? Или старшеклассник? Выпускник?
   – Нет. Гастарбайтер. И, насколько я знаю, уже отслужил.
   – Постой… Так что ж ты мне мозги паришь?
   – А ты уверен, что он повесился?
   – Кто? Крылов?
   – Как ты говоришь? Крылов?
   – Ты что, и фамилии его не знаешь? – рассердился Мамаев. – Тогда я вообще не понимаю…
   – Ты, Мама, не горячись. Я просто хочу узнать обстоятельства, при которых он… Ну, допустим, повесился.
   – Что значит, допустим?
   Он отвел глаза:
   – В нашей работе всякое бывает.
   – Кот, да ты что?! Ты за кого меня принимаешь?!!
   – Постой. Не горячись.
   – Ну, ты… – следователь судорожно сглотнул, но, видать, сдержался. – Сильно ты меня обидел, Андрей.
   – Извини. Я ж тебе говорю: на днях был похожий случай. И у эксперта возникли сомнения. Выстрел, мол, сделан с близкого расстояния, но расположение входного отверстия…
   – Стоп. Какой выстрел? Я ж тебе говорю, что Саша Крылов повесился!
   – Все дело в записке, – терпеливо пояснил он.
   – Записка как записка, – пожал плечами Мамаев.
   – Ага. «В моей смерти прошу никого не винить. Я ухожу из жизни добровольно, без всякого принуждения». Число, подпись. И ни единой грамматической ошибки.
   – Ты-то откуда знаешь?
   – В пятый раз тебе, Сан Саныч, говорю: на днях был похожий случай. Все бы ничего, предсмертная записка и в самом деле написана покойником. Все дело в том, что парень учился плохо, русский язык знал еле-еле на троечку. И сам текст. Ну не похоже это на Курехина. Я говорю о якобы застрелившемся гастарбайтере.
   – А если списал?
   – Не понял?
   – В книжке прочитал. В кино увидел. Да мало ли?
   – Скажи мне, Мама, честно… Только без обид! – взмолился он. – Есть хоть какие-нибудь сомнения в том, что этот… как его, Саша Крылов, не добровольно ушел из жизни? Что ему помогли?
   – Нет, – твердо ответил следователь. – Абсолютно никаких сомнений. Не веришь мне – спроси судмедэксперта, который делал вскрытие, оперов. Все чисто, поэтому я с чистой совестью закрыл дело. Записка написана Крыловым, квартира, в которой он повесился, заперта на замок изнутри, следы борьбы, и вообще, какого бы то ни было беспорядка, отсутствуют. Посторонних там не было.
   – А мотив? Почему восемнадцатилетний парень вдруг полез в петлю?
   – Это что, единичный случай? Ты газеты читаешь?
   – Слыхал, что подростки нынче с крыш многоэтажек сигают. Но это ж от несчастной любви!
   – Или от разочарованности в жизни. Крылов был из хорошей семьи. Дом, что называется, полная чаша. Родители его баловали, учебой он, по слухам, не напрягался. А тут вдруг: армия! Ну и сломался парень.
   – А девушка у него была?
   – Девушки не было. Я всех опрашивал. Главная причина, по которой подростки кончают жизнь самоубийством – несчастная любовь, здесь ты прав. Но Крылов – это не тот случай.
   – А почему это у восемнадцатилетнего парня не было девушки? Самое время романы крутить!
   – А у него были прыщи!
   – Как-как?
   – Собственно, у кого их не было? – пожал плечами следователь. – У меня вот сын тоже мается. Веришь, нет? Даже к врачу его водил! Ничего не поморгает! Мази какие-то выписали, гели… Воняют, сил нет! А толку чуть! Вот и Саша Крылов… Ну прямо беда! Не лицо, а… В общем, неприятно.
   – Тогда несчастная любовь вполне могла послужить мотивом, – задумчиво сказал он.
   – Слушай, Кот, чего ты пристал? Да какая тебе разница, почему?
   – Вот когда у нас будет третий труп, вот тогда все забегают! А я не хочу, чтобы он был, понимаешь? У меня тоже есть сын…
   – И у меня есть, – перебил его следователь. – Почти ровесник Крылова, между прочим. Шестнадцать лет. И потому, когда погибает подросток, я землю носом рою. И тоже хочу знать: почему? С ними работают только СМИ, и ты сам знаешь, как, а нужны психологи. Профессионалы нужны. Если бы было кого привлечь к ответственности, я бы завел уголовное дело, клянусь! Но он сам, понимаешь? Сам! Ну не военкомат же мне привлекать? Есть закон о всеобщей воинской обязанности.
   – Да не в законе дело, – махнул он рукой. – Тут, похоже, другое. Я в совпадения не верю.
   – Если я чем-то могу тебе помочь… – развел руками Мамаев.
   – В том-то и дело, – он тяжело вздохнул. – Крылов жил в городе, там же и повесился, Курехина нашли в районе, и вообще, он не местный. Эти два дела объединить не удастся, как ни крути. И вообще: кто этим будет заниматься? Спасибо, хоть что ты мне не отказал. Нормально поговорили.
   – Да ладно. Не первый год друг друга знаем. – Следователь вдруг улыбнулся: – Как там этот ваш поживает, Мотало? Забавный мужик!
   – Эдик – умница.
   – А с головой у него все в порядке? Такие перлы выдает! Читал, как же.
   – Мотало, между прочим, умнее нас всех, – слегка обиделся он за Эдика.
   – Ах да! Вы ж приятели! Кто ж спорит? Ума ему не занимать. Видать, книжек много читает, – усмехнулся Мамаев. – Ну, привет ему передавай.
   – Обязательно.
   Они пожали друг другу руки и разошлись. Накрапывал дождь. Он шел к машине и думал: а что дальше? Эти два дела связывала только предсмертная записка. Причем, один парень сам ушел из жизни, а другому, похоже, помогли. Надо будет у Эдика спросить: каковы результаты вскрытия? И узнать, что там с оружием? Откуда взялся пистолет? Дождь расходился, и он невольно поежился. Опять начинается! Это лето, похоже, побьет все рекорды по количеству выпавших осадков!
   Потом Андрей Котяев какое-то время сидел в машине, тупо смотрел на капли дождя, облепившие лобовое стекло. Они были такие крупные, что казалось, машину атакует пчелиный рой. Стояло беспрерывное гудение, капли-пчелы разбивались о препятствие, возникшее на пути, обильно орошая его наполняющей их влагой. Он сидел и ждал, когда перемежится дождь.
   …Машину он остановил у выезда на трассу, на окраине коттеджного поселка. Того самого, где трудился Ваня Курехин со товарищи. Дождь прекратился, но тучи сдружились так, что и не собирались расходиться. У них, похоже, все только начиналось. Небо было тяжелое, мрачное, и настроение не лучше. Андрей Котяев брел вдоль ряда глухих заборов высотою в два человеческих роста и думал о своем.
   Похоже, дождь на время разогнал и строителей. В прогалы знакомого забора он увидел только горы блоков, кирпича и мокрые доски. Рабочих не было, хотя потрепанная «девятка» стояла на своем месте.
   Хотел было уходить, но тут его кто-то окликнул. Обернулся: мужик в заляпанной робе, с дочерна загорелым лицом. Спросил нехотя:
   – Чего тебе?
   – Я знаю, куда он ходил.
   – Кто?
   – Ванька. Идем, я тебе покажу.
   Его потянули за рукав. Пока шли, спросил:
   – Ты кто?
   – Петр.
   – Ты с ним работал?
   – Да.
   Его спутник был немногословен. Они дошли до конца улицы, где Петр указал на трехэтажный особняк под крышей из металлочерепицы. Все тот же высокий забор, у калитки переговорное устройство и глазок видеокамеры.
   – Здесь, – кивнул на дом Петр.
   – То есть, ты хочешь сказать, что Ваня Курехин ходил сюда?
   – Ходил.
   – Часто?
   – Один раз.
   – Всего один раз? Или ты видел его здесь один раз?
   – Да.
   – Зачем он сюда ходил?
   Петр молчал. Они стояли на почтительном расстоянии от переговорного устройства.
   – Может, его попросили что-то починить? – предположил он.
   Петр молчал.
   – Ты сам откуда? Тоже пензенский?
   Петр молча кивнул.
   – Как хозяева? Не обижают?
   Петр так же молча пожал плечами: хозяева как хозяева.
   Андрей тяжело вздохнул:
   – Ну иди, – И добавил: – Разберемся.
   Напарник Вани Курехина ушел. Он какое-то время топтался у забора. Достал из кармана пачку сигарет, машинально вытянул одну, потом спохватился и засунул обратно. Сердито затолкал пачку в карман джинсовой куртки. Посмотрел на небо: дождя пока не было.
   Ну и что дальше? Позвонить в дверь? «Ничего не знаем, ничего не видели». «Да, приходил чинить водопровод». И все.
   Он все-таки позвонил. К большому удивлению Андрея Котяева, ему открыли. Сначала он принял ее за мужчину, эту коренастую женщину с очень короткой стрижкой. Потом заметил грудь и невольно отвел глаза. По виду этой дамы было понятно, что она никому не позволяла безнаказанно пялиться на ее грудь.
   – Чего тебе? – нелюбезно спросила привратница.
   – Я из милиции.
   К его удивлению, женщина посторонилась.
   – Заходи.
   Он неуверенно вошел и огляделся. На изумрудной волне газона, в пене розовых бутонов, покоился остров затейливого трехэтажного особняка. Мраморные колонны на пристани, спящие вулканы печных труб, гетто для прислуги и озеро с пресной водой, оно же бассейн, где-то на окраине, подальше от зала с камином, столицы маленького островного государства.
   Человек, не привыкший к роскоши, в таких местах чувствует себя неуютно. Понятно, что у тебя никогда этого не будет, даже завидовать бессмысленно. А как относиться к людям, у которых все это есть? Если чуть больше, чем у тебя, это одно, в два раза, в три, тоже понятно, но существует предел, за которым уже никаких чувств не остается, кроме одного: поскорее отсюда уйти и, как говорит Эдик, вытеснить увиденное в область бессознательного. Никогда больше об этом не вспоминать, потому что воображение не может нарисовать денег, которые здесь потрачены. Ну отказывается оно это делать, и все! Ну не работает! Потому что, сколько ни вообрази, все равно окажется мало. Здесь дорого, красиво и… страшно.
   Испытав всю эту гамму чувств, он остановился на дорожке, ведущей к дому. Вокруг масляно блестели изумрудные газоны, на которые недавно пролился дождь.
   – Ну, чего встал? Заходи!
   – В дом?
   – Ты же из милиции? – усмехнулась женщина.
   – Да.
   – Ну и чего встал?
   «К миллионерам надо посылать ментов – миллионеров», – подумал он. – «Тогда будет толк. Чином не ниже генерала».
   – В гостиную проходи, – сказала привратница.
   Он какое-то время стоял в холле, среди вычурных напольных ваз и статуй, сам как одна из них, не шелохнувшись. На стенах висели картины. Полы были мраморные, или из чего там? Таких отделочных материалов он не знал. Потом опомнился и зашагал вперед. Его грязные кроссовки оставляли на плитах следы в рубчик; джинсы, как он заметил, тоже были грязные. Запах здесь был, как в раю, сладкий, но не приторный, насыщающий, а не возбуждающий аппетит. Кусок в горло не лез в этих хоромах. Невидимые слуги курили фимиам невидимым богам, и музыка невидимых скрипок только угадывалась. Он прислушался: на самом деле в огромном доме было тихо.
   – Прямо и в дверь, – коротко сказала привратница.
   Он пошел прямо. По дороге забыл, зачем пришел, коридор был длинный. Шел, как в музее, разглядывая экспонаты и тщетно пытаясь запомнить, что видел, будто ему предстояло сдать на положительную оценку сочинение. Было такое в школе.
   «Еще и жить здесь?! Не-ет…»
   Стал, как дурак, посреди гостиной. На полу лежал огромный ковер, он стал прямо на этот ковер. И что дальше? Привратница исчезла. Сделал шаг вперед: на ковре остался рубчик из грязи и пара мелких камешков. Он отступил и замер.
   – Здравствуйте.
   Он обернулся и тут же невольно опустил глаза: перед ним стояла красавица. Больше он ничего не разглядел, никаких подробностей. Кажется, она была брюнетка. Обычно мужчина стесняется рассматривать красивых женщин, если только на нем не солнцезащитные очки. Глянул – и все. Ослеп. Какие тут нужны подробности? Красавица – и все. Неважно, что у нее на подбородке прыщик, а шея коротка. Быть может, и глаза маленькие, а нос слишком длинный. Хотя она, возможно, только об этом и думает, красавицам свойственно зацикливаться на ерунде. Они постоянно думают о своем недостатке, который никто просто-напросто не замечает, и переживают, ну сил нет! Впрочем, это делает их еще прекраснее.
   Увидев хозяйку дома, он стал тем, чем становится мужчина в присутствии незнакомой красивой женщины: полным ослом. Потому что говорит не то, что думает и делает не то, что хочет. Ну не может же он заорать: «Ты красивая! Я тебя хочу!» И наброситься на нее с поцелуями тоже не может. Вот он и совершает ряд поступков, противоречащих его желаниям, и несет при этом всякую чушь. Или молчит.
   Он молчал.
   – Садитесь, – гостеприимно предложила хозяйка.
   Он не сделал ни шагу.
   – Ну что же вы? Садитесь. Ходите, в кресло, а хотите, на диван. Где вам будет удобнее?
   Сел на диван, на самый краешек, готовый тут же вскочить и кинуться к двери. Сердце выстукивало в грудную клетку что-то похожее на сигнал SOS.
   – Выпьете что-нибудь?
   Наконец он смог из себя выдавить:
   – Я не пью. Я на работе.
   – Я же не предлагаю вам напиться, – улыбнулась она. – Я предлагаю выпить. Виски? Джин? Или, может, бокал вина? Вы какое предпочитаете? Белое, красное? Сухое или крепленое?
   – Водку, – ляпнул он.
   – Гена! Принеси нам водки! – крикнула она и заметила: – Отличный выбор! Вы знаете толк в напитках!
   – Я, собственно, по другому делу, – промямлил он.
   – Я с удовольствием отвечу на все ваши вопросы.
   Почему-то вместо Гены явилась давешняя привратница с подносом в руках. На нем стоял графин с прозрачной, как слеза, жидкостью и две маленькие рюмки. На расписанной золотом лазоревой тарелочке лежало что-то, похожее на бутерброды, только очень маленькие, на один укус.
   – А чем вы предпочитаете закусывать водку? – нежно спросила она. – Я, должно быть, не угадала?
   – Я пошутил. Насчет водки, – сказал он хрипло. – Не буду я пить.
   – Даже со мной? – она улыбнулась. – Неужели вы мне откажете?
   Он залился краской. Ее голос звучал как музыка, надо признать, она владела этим инструментом обольщения искусно, то понижая, а то беря высокие ноты и заставляя сердце собеседника трепетать: не сорвется ли? Он даже подумал: «Неужто певица?» Запах ее духов был под стать голосу, такого широкого диапазона, что невозможно было понять, сладкий он, или, напротив, с горчинкой. Невольно он все время принюхивался, пытаясь разгадать секрет этих духов. Мешала сама хозяйка, ее красота и взгляд, который он никак не мог поймать, хотя она не отводила глаз и, кажется, тоже его разглядывала. Пауза в диалоге была такой густой, насыщенной эмоциями, что он ее и не заметил. Хозяйка же держала паузу, как хорошая актриса, с чувством, со вкусом, уверенная в том, что первая же реплика произведет на зрителей сильное впечатление.
   Подошла привратница, налила в рюмки водку. До краев. Посмотрела на него с усмешкой. «Издеваются», – отчего-то подумал он. Хозяйка первой потянулась к рюмке. «Неужели будет пить водку?» Она выпила легко, как воду, очень изящно, и так же изящно положила в алый ротик крохотный бутерброд. «Нет, это не водка. Это какой-то обман».
   Выпил и убедился: водка. Точно: издеваются.
   – Курите, – великодушно предложила она. – Здесь можно курить.
   Он невольно вздрогнул: и в самом деле, сильно! Как она угадала? Прокашлялся, но голос все же был хриплым, когда он сказал:
   – Спасибо, но я не курю.
   – Нет, курите. И не надо этого стесняться. Себя вообще стесняться не надо. Вы такой, какой есть. Так что, пожалуйста, курите.
   – Я не стесняюсь. Я курил, но бросил.
   – Это вы себя уговариваете или меня? Лично я вижу, что вы курите.
   – Это потому что у меня сигареты в кармане?
   – Значит, вы все-таки носите их с собой? – она с удовлетворением кивнула. Лицо ее неуловимо изменилось, он увидел вдруг совершенно другого человека, умного, проницательного, и впервые задумался над тем, сколько же ей лет?
   – Вы все время заставляете меня делать то, что я делать не хочу, – и, набычившись, он в упор спросил: – Зачем?
   – Если вы это поняли, я, похоже, теряю квалификацию. Это шутка. Ну? С чем вы ко мне пришли?
   – Скажите, у вас есть паспорт?
   Она расхохоталась:
   – Хотите узнать, сколько мне лет?
   – Я хочу узнать имя, фамилию, отчество.
   – Да я вам и так скажу. Алина Вальман. Алина Александровна, если хотите.
   – И все-таки, можно ваш паспорт?
   – Да помилуйте! Вы что, собрались меня допрашивать по всем правилам?
   – Я вовсе не собираюсь вас допрашивать. Допрашивать вас будут в прокуратуре.
   – А вы не из прокуратуры?
   – Я из милиции.
   – Тогда представьтесь, пожалуйста.
   Совсем мозги отшибло! Он должен был сделать это в первую очередь! Представиться и показать свое удостоверение!
   – Старший оперуполномоченный Котяев. Андрей Митрофанович. Я сейчас покажу вам удостоверение, – он неловко полез в карман, наткнулся на пачку сигарет и отдернул руку, будто обжегся.
   – Я не хочу удостоверение, – надула она алые губки. – Давайте так: я не показываю вам свой паспорт, и вы можете не показывать мне свое удостоверение. Идет?
   – Нет, не идет.
   – Почему? – взмах огромных ресниц.
   – Потому что так не положено.
   – Ну перестаньте. Капризничать – привилегия женщины.
   – Я не капризничаю. Я просто делаю свою работу.
   – Вот и делайте. Задавайте мне свои вопросы. Я умираю от любопытства: что же там случилось? Неужели кого-нибудь убили?
   – А если и так? Вам не страшно?
   – Нет, – улыбнулась она и… нежно посмотрела на мужеподобную привратницу. Та улыбнулась в ответ.
   Он оторопел.
   – Гена, нам не страшно? – напевно просила у привратницы (или кто она там?) хозяйка дома.
   Вот оно что! Гена – это и есть мужеподобная особа! И все-таки: мужчина это или женщина? Существо молча пожало плечами, подошло к столу и налило полную рюмку водки. Ту самую рюмку, из которой пила Алина Вальман. Та спокойно на это смотрела и улыбалась.
   – Я могу на нее положиться, – понизив голос, доверительно сказала ему Алина. – Гена надежно меня охраняет вот уже несколько лет.
   И все-таки, женщина!
   Гена точным, мужским жестом опрокинула рюмку водки. Закусывать не стала. Вообще, странно она себя вела. Не как прислуга, но и не как хозяйка. И даже не как подруга хозяйки. Принесла поднос с кухни, садиться не садилась, но водку налила без разрешения, выпила одна. Охрана, значит.
   – Итак? – Алина Вальман смотрела на него с улыбкой. – Что же у нас случилось?
   Он сдался. Да на кой ее паспорт? Достаточно просто посмотреть на Алину Вальман, и воображение мигом дорисует остальное. Не надо опускать ее с небес на землю. Ну не надо. Пара вопросов, и он отсюда уходит. Ответы известны заранее. Хотя… Эта женщина непредсказуема. Ее лицо меняется каждую минуту. Нет, каждую секунду. Есть такие лица, вся красота которых не в правильных чертах, а в постоянном движении, в мимике, в игре тени и света, которая делает его то дурным, то невообразимо прекрасным. На это хочется смотреть, не отрываясь. Он и смотрел. Кажется, она это знала, и, как и голосом, владела своим лицом в совершенстве. Все остальное довершала косметика, со вкусом подобранные украшения и одежда известных торговых марок, которую она выбирала для себя безошибочно, только то, что идет. Кажется, она была невысокого роста, но в обуви на высоком каблуке, даже у себя дома; ноги скрывали легкие светлые брюки, талию – полупрозрачное одеяние свободного покроя.
   – Недалеко от вашего дома найден труп. Вот этот парень… – он полез в карман, достал фотографию, – говорят, заходил сюда.
   Он положил на стол фотографию, чтобы не передавать ее из рук в руки. Более тесного контакта с Алиной Вальман не хотелось. То есть, его подсознание (согласно Эдику Мотало) страстно этого жаждало, но инстинкт самосохранения был начеку. Внутренний голос советовал Андрюхе Котяеву держаться от этой женщины подальше.
   Она взяла со стола фотографию, мельком на нее глянула, потом протянула стоящей рядом женщине:
   – Гена, как? Кажется, мы его здесь видели?
   – Да, – кивнула та. – Он копал сточную канаву.
   И вернула фотографию Алине. Та положила ее на стол и пояснила ему:
   – Дом у меня небольшой, поэтому прислуга приходящая. Здесь постоянно живем только мы с Геной. По будням приходит садовник, два рада в неделю домработница. Еще есть кухарка, но ее услугами я пользуюсь не каждый день. Иногда ужинаю в городе, в ресторане. Или в гостях, – быстрых взмах ресниц, еле уловимая улыбка. – У меня много знакомых, среди них много мужчин. Я часто уезжаю, у меня, кроме загородного дома, есть пентхаус в Москве, я там бываю, а в холодное время года живу за границей. У меня там есть пара домов. Во Франции, на побережье, и… Впрочем, я отвлеклась. Я только хотела сказать, что для мелких хозяйственных работ нанимаю людей случайных. Через Гену, разумеется. Этим летом много дождей. Мои газоны в ужасном состоянии, вот я и попросила Гену что-то с этим сделать. Она пошла на ближайшую стройку и… Этот мальчик делал дренаж на участке.
   – Копал сточную канаву? – уточнил он.
   – Именно, – кивнула Алина Вальман. – Это все?
   «Мальчик», – подумал он. – «Сколько же ей лет? Ване Курехину было двадцать четыре. Да лет тридцать, похоже. Или… Неужто больше? Да нет. Не может быть».
   – Сколько вы ему заплатили?
   Она смутилась. Он слегка напрягся. Что это? Легенду до конца не отработали? Или она не любит говорить о деньгах? Выводы делать преждевременно.
   – Гена, сколько? – беспомощно посмотрела Алина Вальман на телохранительницу.
   – Тысячу, – ответила та.
   – Тысячу рублей? – уточнил он.
   – Это много или мало? – с улыбкой спросила Алина, которая уже пришла в себя. – Извините, я живу другой жизнью и не всегда могу предсказать реакцию людей не моего круга, упоминая ту или иную сумму денег. Поэтому стараюсь о них не говорить.