Страница:
Я поддерживал ее гибкое тело, медленно склонявшееся на подушку. На следующее утро в 8.30 зазвонил телефон. Я узнал голос Каваны.
— С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился?
— Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения.
Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюгюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря…
— Короче говоря, все кончено?
— Не совсем, но, похоже, идет к тому.
— Забудь об этом.
— Мне очень жаль.
— О, не беспокойся. Это не имеет значения.
— Хорошо, что я не бросил Берни, — сказал он. — Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении!
Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя.
— Кто это? — спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель.
— Хорошие новости — остаюсь в газете.
Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо; высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной позже, часов в 12. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены.
Наконец Берни принял меня.
— Ну как, лучше себя чувствуешь?
— Да, все в порядке. Кризис прошел.
— Рад слышать.
Он сидел в кресле, сложив руки на животе.
— Какие же у тебя планы?
— Возвращаюсь в стойло.
В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели.
— Ну посмотри, ради Бога, — кричал он. — Это совсем не то, чего я хочу!
Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним.
— О чем это мы говорили?.. Значит, ты хочешь вернуться? — он задумчиво посмотрел в окно.
— В принципе это возможно, — заключил он. — Но в настоящий момент…
Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и схватился за стол Берни, чтобы не упасть.
— Ты хочешь сказать, что уволил меня?
— Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память.
— Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся.
— Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу промах. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами? Они только и могут, что выдавать верхнее «си», когда ничего лучшего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, — голос Берни поднялся до визга, — ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых…
Он не стал продолжать, что «во-вторых», а мне не особенно хотелось знать.
— Значит, это тот тип с бородой? — спросил я.
— Какой тип?
— Мой преемник — тот тип с бородой?
— Допустим.
— А что «во-вторых?»
Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил.
— Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но… Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, журналистика — это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство.
— О Андре, избавь меня от этого.
— Это не девушка, которую можно бросить, а потом снова приласкать, это жена.
— Я восхищен твоим тактом… — Как и все, он знал причину моей временной депрессии. — Какого дьявола ты тогда просил меня остаться?
— Я думал, ты перешагнешь через это.
— Я же перешагнул, черт подери!
— Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал.
— Спасибо, — сказал я, вставая. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери.
— Как только появится свободное место, дам тебе знать. Обещаю: можешь на меня положиться.
— Все будет хорошо, — сказала Ким вечером за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро — там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, — и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному.
— Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру.
— Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, машина, техники, рестораны, отпуска — все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы.
— Почему бы тебе не написать что-нибудь самому?
— Я давно отказался от этой затеи.
— Может попробовать кино? У тебя богатое воображение.
— У тебя тоже.
— Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим куда-нибудь выпить. Тебя нужно немного расшевелить.
Она пошла к шкафу выбирать платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли.
— Ой! — вскрикнула она.
— Что случилось?
— Ничего, надо принять аспирин.
Она приложила ладонь ко лбу, пошла в ванную, бросила в стакан с водой две таблетки и, поморщившись, проглотила их.
— Голова как в тисках.
— Тогда давай не пойдем.
— Нет-нет, сейчас все пройдет.
Ким посмотрела на себя в зеркало. У нее было очень бледное лицо, по краям рта обозначились две складки. Она пошатнулась, ухватилась за край ванны и вдруг у меня на глазах упала в обморок.
Глава 14
Глава 15
— С чего ты вздумал будить людей на рассвете? Ты что, еще не ложился?
— Я лег и сразу встал. Слушай, Серж, есть серьезные затруднения.
Он говорил долго и без перерыва. Лакруа передумал, у Дюгюржа удар или наоборот. В дело было вовлечено правительство, оппозиция оказала сопротивление. Короче говоря…
— Короче говоря, все кончено?
— Не совсем, но, похоже, идет к тому.
— Забудь об этом.
— Мне очень жаль.
— О, не беспокойся. Это не имеет значения.
— Хорошо, что я не бросил Берни, — сказал он. — Можешь себе представить, в каком бы я оказался положении!
Когда я повесил трубку, мне больше было жаль его, чем себя.
— Кто это? — спросила Ким спросонок, когда я вернулся в постель.
— Хорошие новости — остаюсь в газете.
Я растянул свой отпуск еще на три дня и во вторник появился в издательстве. Возвращение блудного сына. В офисе было новое лицо; высокий, худощавый человек с бородой. Мне он совсем не понравился. Пожав всем руки, я хотел увидеться с Берни, но он передал мне через секретаршу, что занят по горло и, вероятно, поговорит со мной позже, часов в 12. Тогда я решил пока поговорить с Фернаном о плане следующего номера. Все были очень любезны, но как будто немного встревожены.
Наконец Берни принял меня.
— Ну как, лучше себя чувствуешь?
— Да, все в порядке. Кризис прошел.
— Рад слышать.
Он сидел в кресле, сложив руки на животе.
— Какие же у тебя планы?
— Возвращаюсь в стойло.
В этот момент зазвонил телефон. Обычно, когда кто-то был в кабинете, Берни сводил телефонный разговор к минимуму. Но на этот раз он разговаривал минут десять, строчка за строчкой обсуждая статью о некой стареющей звезде мюзик-холла, всегда готовой поймать свою утраченную юность в постели.
— Ну посмотри, ради Бога, — кричал он. — Это совсем не то, чего я хочу!
Положив трубку, Берни как будто был удивлен, что я еще сижу перед ним.
— О чем это мы говорили?.. Значит, ты хочешь вернуться? — он задумчиво посмотрел в окно.
— В принципе это возможно, — заключил он. — Но в настоящий момент…
Я почувствовал, как подо мной задрожал стул. Я сел прямо и схватился за стол Берни, чтобы не упасть.
— Ты хочешь сказать, что уволил меня?
— Уволил? Ты сам ушел, если мне не изменяет память.
— Но ты не принимал мою отставку всерьез, ты предлагал мне месячный отпуск, помнишь? Теперь я поправился и вернулся.
— Минутку, Сагар. Ты думаешь, газета сама собой, и ты можешь приходить и уходить, когда захочешь? Я несу определенную ответственность. Есть босс, который держит все бразды правления, и есть совет директоров, которые только и ждут, когда я совершу промах. И еще одно. Ты, кажется, совсем забыл: этот клочок бумаги во что бы то ни стало должен выходить каждый вторник. Думаешь, легко делать газету с этими примадоннами? Они только и могут, что выдавать верхнее «си», когда ничего лучшего нет. Или взять твою историю с юным наркоманом из Перпиньяка. Ты исчезаешь на десять дней, а потом у тебя хватает духу заявить, что это был всего лишь предлог для получения отпуска. А если каждый начнет так себя вести? Хороши мы будем. Мало того, — голос Берни поднялся до визга, — ты бросил меня без предупреждения. А теперь, ощутив нехватку месячного чека, возвращаешься и ожидаешь, что все будет по-прежнему. Мне очень жаль, старина. Но, во-первых, я уже взял кое-кого на твое место, а во-вторых…
Он не стал продолжать, что «во-вторых», а мне не особенно хотелось знать.
— Значит, это тот тип с бородой? — спросил я.
— Какой тип?
— Мой преемник — тот тип с бородой?
— Допустим.
— А что «во-вторых?»
Он сопел, как старая собака, свернувшаяся у огня. В тишине можно было слышать нестройный гул машин с улицы. Берни тщательно выбивал трубку, которая никогда не покидала стола и которую, насколько я помнил, он никогда не курил.
— Послушай, Сагар, ты мне всегда нравился, ты многое сделал здесь, но… Как тебе сказать? Я не думаю, что ты идеально подходишь для такой работы. Нет, не думаю.
— Что ты имеешь в виду?
— Видишь ли, журналистика — это больше, чем работа. Это призвание, это священнодейство.
— О Андре, избавь меня от этого.
— Это не девушка, которую можно бросить, а потом снова приласкать, это жена.
— Я восхищен твоим тактом… — Как и все, он знал причину моей временной депрессии. — Какого дьявола ты тогда просил меня остаться?
— Я думал, ты перешагнешь через это.
— Я же перешагнул, черт подери!
— Не кричи. Ты уйдешь при первой возможности, потому что ты не настоящий профессионал.
— Спасибо, — сказал я, вставая. Затем он сделал нечто, совершенно для него необычное: он встал и проводил меня до двери.
— Как только появится свободное место, дам тебе знать. Обещаю: можешь на меня положиться.
— Все будет хорошо, — сказала Ким вечером за обедом. У нее было радостное весеннее настроение. Она опять стала моей Ким из Антиба, глаза ее сияли, как прежде. Я не мог припомнить, когда в последний раз видел ее такой. Она рассказывала мне свои новости: о войне между макси и мини, о реакции американской публики и политике мистера Фэргайлда, о том, что ей сказал по телефону лондонский корреспондент, и о ее идее, которая понравилась Лурье. Она говорила о костюме, который заказала у Унгаро — там все невероятно дорого, но, я уверена, тебе понравится, — и о Сильвии, своей ассистентке, которая собиралась выйти замуж и попалась на взятке за квартиру. Под конец Ким перешла к главному.
— Мы устроимся. Моего заработка нам хватит, чтобы питаться и платить за квартиру.
— Более-менее. Но есть еще подоходный налог, твоя одежда, страховка, телефон, машина, техники, рестораны, отпуска — все излишества, которые стоят уйму денег. И скоро наступит Рождество, а я еще буду без работы.
— Почему бы тебе не написать что-нибудь самому?
— Я давно отказался от этой затеи.
— Может попробовать кино? У тебя богатое воображение.
— У тебя тоже.
— Ну, не волнуйся! И не делай такое лицо. Давай-ка сходим куда-нибудь выпить. Тебя нужно немного расшевелить.
Она пошла к шкафу выбирать платье. Внезапно ее лицо исказилось от боли.
— Ой! — вскрикнула она.
— Что случилось?
— Ничего, надо принять аспирин.
Она приложила ладонь ко лбу, пошла в ванную, бросила в стакан с водой две таблетки и, поморщившись, проглотила их.
— Голова как в тисках.
— Тогда давай не пойдем.
— Нет-нет, сейчас все пройдет.
Ким посмотрела на себя в зеркало. У нее было очень бледное лицо, по краям рта обозначились две складки. Она пошатнулась, ухватилась за край ванны и вдруг у меня на глазах упала в обморок.
Глава 14
Электроэнцефалограмма. В тот день 29 ноября именно это магическое слово должно было все прояснить, так заверял меня Декамп. Линотимия — ничего страшного. Он знал по меньшей мере 300 человек, с которыми это случается регулярно. Человек падает в обморок без каких-либо видимых причин. Раньше таким людям давали нюхательные соли, теперь используют электростимуляцию и т. д. (Кардиологические исследования ничего не дали, и теперь электроэнцефалограмма — я не смог произнести это слово менее чем в 3 приема — должна была наконец вывести нас на путь истинный).
Поэтому мы оказались у Кхункеля, гения и как будто главного специалиста в этой области, приехавшего 12 лет назад из Венгрии. Ким была опутана бесчисленными проводами, соединенными с записывающей аппаратурой. Две молодые сестры настраивали приборы и обсуждали фильм Трюффо. Сам Кхункель, как мне сказали, прибудет позже, чтобы проанализировать записи.
Процедура начиналась. Многочисленные маленькие иголочки принялись чертить зигзаги по медленно двигавшейся широкой бумажной ленте.
То тут, то там одна из девушек ставила на записи большой красный крест, и у меня переставало биться сердце. Неужели опухоль? Ким закрыла глаза. Большие лампы были наведены на ее лицо. Еще один резкий скачок иглы.
— У Трюффо все одно и то же, — заключила вторая сестра, и — бах! — еще крест!
Мы находились в кабинете великого человека. Кхункель оказался низеньким, удивительно подвижным человечком с круглым лицом, напоминавшим портрет Пикассо — фас, профиль и вид сзади одновременно. Он развернул лист бумаги и принялся его изучать, быстро вертя головой во все стороны, как птица.
— Нормальная запись, — заключил он.
А как насчет крестов? Кресты оказались просто стандартными метками. У моей жены был довольно хороший мозг. Кхункель казался разочарованным.
— Но какие у нее симптомы?
Я рассказал. Потение, головная боль — как будто в голове ползают мелкие насекомые, бессонница, иногда очень сильная бледность. Кхункель улыбнулся:
— Возможно, у вашей жены слишком много работы или нарушен обмен веществ. Ей давали кальций? Тогда сходите к Дронеру.
Он набросал записку коллеге, другому гению, который был специалистом по щитовидной железе. «Как же можно болеть, — подумал я, — когда есть столько гениев, которые хотят тебя исцелить?» Потом Кхункель выписал огромный рецепт. Снотворное, тонизирующее, успокаивающее и т. д. Все вместе обошлось мне в 500 франков.
— Ты обратил внимание? — Заметила Ким, когда мы выходили. — Он пишет такими же зигзагами, как его машина.
Она была права. Я взглянул на сейсмографические линии, и мы рассмеялись. Потом я разорвал рецепт и выбросил обрывки в урну.
Когда мы пришли домой, я сказал, что у меня сегодня встреча в центре города. И это было правдой. Десэн, издатель «Эко дю Жур», согласился меня принять. Он был четвертым издателем, с которым я встретился за последние две недели. Никогда не ходите к издателю, если вы не способны внушить ему, что можете написать все, от заголовков до имен и адресов владельцев внизу на последней странице. Политика, спорт, театр, житейские истории, скандалы, война в Лаосе, мореплавание, телевидение, мелкие объявления — вот ваша специализация, и вы обладаете достаточной энергией, чтобы выдавать сенсации.
Десези не удостоил меня личной встречи, но послал одного из своих янычаров, который спросил, знаю ли я что-нибудь о лошадях. Газета только что лишилась своего специального корреспондента по скачкам, а платить за профессионального специалиста издатели не хотят. Я подумал о 500 франках, которые уплатил Кхункелю, и прочих расходах из-за Ким — никто не мог сказать, когда эта болезнь кончится — и совершил один из самых постыдных поступков в своей жизни.
Мое лицо расплылось в фальшивой улыбке:
— Я просто обожаю скачки.
— Хорошо, — неуверенно произнес он, пристально разглядывая меня и пытаясь определить, какой тип мошенника я представляю. — Посмотрим.
И предложил мне написать пробную статью о новом сезоне в Отейе.
Мое произведение было отвергнуто. Потом пришло уведомление из банка о превышении кредита. Я не знал, куда еще обратиться, и наконец сделал то, чего надеялся никогда больше не делать.
Я пошел к Берни. Мне было известно, что газета всегда нуждается в людях, которые могли бы написать то же самое немного лучше. С этого я и начал один год назад. Ну что ж, придется вернуться к истокам.
— Посмотрим это, — сказал Берни, открывая папку. — Кстати, как там Ким? — добавил он, тем самым показывая, что ему не чуждо сострадание.
Пробегая глазами статью об оргиях старой солистки мюзик-холла и время от времени бросая отрывистые реплики, я чувствовал, как вокруг моей головы вырастает некий нимб. Интересный материал, его следовало только немного отшлифовать.
— Тебе будут платить обычную ставку, — сказал Берни. Я сунул статью в карман и встал.
— Завтра принесу. Можно получить аванс?
— Завтра, — сказал он.
— Я это и имел в виду.
К двум часам ночи, переписав восемь страниц, я услышал необычный звук. Что-то упало с ночного столика и разбилось.
Я бросился к кровати и увидел, что Ким мечется в лихорадке. Ее левая рука была напряженно вытянута в сторону, правая сжимала горло. Ким задыхалась. Воздух проникал в ее легкие с долгим свистом, и каждый вздох казался последним. Ее безумные глаза смотрели сквозь меня. Внезапно под действием спазма ее тело выгнулось и упало на простыню. После этого дыхание стало легче, лоб покрылся испариной.
Когда мы прибыли в больницу на «Скорой помощи», Декамп был уже там. Меня попросили подождать в маленькой комнатке на первом этаже, и он вышел ко мне примерно через час.
— Я устроил ее в отдельной палате, — сказал он. — Ей дали кислород, и теперь все в порядке. Она уснула.
— Что с ней, Роже?
— Не знаю. Но мы обязательно выясним. Завтра привезу к ней Пруста. Давай-ка выпьем по чашечке кофе.
Мы прошли по рю де Севр, но там не оказалось ни одного открытого кафе. Говорил один Декамп.
— Видит Бог, мы проверили все. Может быть что-то со спинным мозгом.
— Что это значит? Он пожал плечами.
— Давай, я провожу тебя до дома.
На следующий день в 11 я принес статью. Берни прочел, и ему понравилось. Он позвонил в расчетный отдел и попросил, чтобы мне дали небольшой аванс, потом открыл другую папку — «Андропауза у пожилых мужчин». Это большая тема, которую мы разделим на три выпуска. Сейчас мне нужно немного исторических документов. До какого точно возраста спал с женщинами, к примеру, Луи XIV и тому подобное. Ты понял, что мне нужно? Я знаю, такая работа гораздо ниже твоих способностей, и у меня есть много людей, которые могли бы ее сделать, но если это как-то поможет… Тебе, вероятно, придется посидеть пару вечеров в Национальной библиотеке.
— Спасибо, — сказал я. — Очень тронут.
— Чем могу…
Из редакции я поехал прямо в больницу. Ким только что сделали люмбарную пункцию, и она очень ослабла. В вену левой руки у нее была воткнута игла, соединенная с капельницей, а правую она протягивала мне, пытаясь улыбнуться.
— Зажги свет, — попросила Ким. — Но… сейчас день.
— Ах да, конечно… — Она взглянула в окно. — Что сказали доктора?
— Они сказали, что самый очаровательный пациент в больнице.
— Нет, серьезно, Серж, я не могу оставаться здесь.
— Тебе нужно здесь остаться только для того, чтобы сделать все эти анализы. А потом я сразу заберу тебя домой.
— Я хочу быть с тобой.
— Вот, принес тебе ночную рубашку и туалетные принадлежности.
— Я хочу умереть возле тебя.
— Не говори глупостей, дорогая. Все пройдет через несколько дней. Голова еще болит?
— Нет, теперь лучше.
— Вот видишь.
— Вчера ночью я подумала, что это конец.
— Прекрати об этом, слышишь.
Роясь в своей сумке, она как будто начала оживать.
— Ты просто умница. Позаботился обо всем. — Она выбрала тюбик крема и намазала им лицо. — У меня, наверное, ужасный вид?
Вошла сестра и подразнила Ким:
— Прихорашиваетесь для мужа? Потом она сделала вид, будто поправляет постель, ищу немного постояла просто так и наконец объявила:
— Вам пора уходить. Ей нужен покой.
Выйдя из палаты, я захотел встретиться с главным врачом больницы, но он был очень занят, и меня просили подождать. Я ждал в коридоре больше двух часов, пока он не освободился. Это был коренастый пожилой человек с впалыми щеками, редкими седыми волосами и наивным детским взглядом.
— Вы принесли историю болезни? Очень хорошо. Он раскрыл карточку. Там были результаты исследований за последние три месяца, даже рентгеновский снимок лобных пазух, на котором настоял какой-то идиот. Всевозможные анализы, электрокардиограммы, рентген почек, анализы мочи, крови, лимфы, эндокринных желез и т. д.
Он пролистал все это с быстротой профессионального шулера, который выискивает в колоде джокеры. Некоторые карты ему явно не понравились.
— Я бы не стал продолжать в этом направлении, — он имел в виду тест на надпочечники. По-видимому, в карточке не оказалось ключа к дальнейшим исследованиям. Главный врач пожал плечами и вернул ее мне. — Но у меня есть одна идея.
Он оживился, очевидно, радуясь своей идее:
— Довольно редкое заболевание, но мы не можем делать никаких выводов, пока не получим результатов последних анализов.
Я хотел знать, что это за болезнь. Насколько она серьезна. Доктор скривил губы.
Мы достаточно вооружены, чтобы справиться с ней, — он взглянул на мне прямо в глаза. — Видите ли, я могу и ошибиться. Зайдите через четыре дня, тогда все проясниться.
Выходя из больницы, я сказал себе, что должен как можно скорее окунуться в работу, если не хочу сойти с ума. Андропауза королей Франции вполне подойдет. Я отправился прямо в Национальную библиотеку и провел весь вечер, делая заметки. Было темно, когда я покинул библиотеку и зашел перекусить в кафе на углу рю де Валуа. И тут в моем мозгу совершенно отчетливо обозначился один вопрос (он прошел долгий путь из глубин подсознания, преодолел все барьеры и выбрался наружу). Теперь он зазвучал с неумолимой логикой факта: Почему ты не хочешь признать истину?
Не доев сэндвич, я выбежал из кафе и взял такси, потому что был неспособен вести машину. Когда я добрался до больницы, было около семи часов.
Пришлось ждать еще четверть часа, прежде чем меня пропустили. Неприемные часы, — сказали мне. Но я настаивал. Девушка на коммутаторе встала и пошла поговорить со старшей сестрой. Другие посетители разговаривали приглушенными голосами, кто-то читал карточку. Наконец мне позволили пройти. Осторожно открыв дверь палаты N 12, я словно оказался в склепе. Сердце начало бешено колотиться. Ким лежала в полутьме ночника, и взгляд ее больших влажных глаз был устремлен в потолок. Увидев меня, она попыталась улыбнуться.
— О, ты здесь, — сказала она, словно это была величайшая радость в ее жизни.
Осторожно, словно самый хрупкий и драгоценный предмет в мире, я слегка приподнял ее и прижал к себе. Когда я попытался отпустить ее, она вдруг шепнула мне на ухо:
— Знаешь, я скоро умру.
— Не говори глупостей.
— Нет, я знаю, с тех пор я точно знаю.
— С каких пор?
— С тех пор, как появился этот трамвай?
— Расскажи мне, что за трамвай?
— Я не могу больше бороться. У меня нет сил. Я так хотела… — она откинулась на подушку и сделала три глубоких вздоха. — Я так хотела быть тебе хорошей женой, как другие жены. Она взглянула на меня в упор.
— Трамвай у меня в правой ноге. И его воля сильнее людей.
Ночная сестра вошла так тихо, что я не заметил.
— Вам лучше уйти, — мягко сказала она. — У нее очень высокая температура, она бредит.
— Когда он поворачивает, троллейбусы подпрыгивают… — продолжала Ким. — Там так вспыхнуло… а теперь., о…
Она схватилась за живот.
— Все рельсы погнулись.
— Уходите, будьте благоразумны., Сестра вытерла Ким лоб. Я покинул палату. Пройдя по рю де Севр и еще каким-то улицам, я неожиданно очутился на вокзале Аустерлиц. Часы показывали 10.00, и поезд отправлялся в 10.10. Я открыл бумажник. Да, слава Богу, там были 400 франков, которые раздобыл для меня Берни. Я подошел к кассе и взял билет.
Поэтому мы оказались у Кхункеля, гения и как будто главного специалиста в этой области, приехавшего 12 лет назад из Венгрии. Ким была опутана бесчисленными проводами, соединенными с записывающей аппаратурой. Две молодые сестры настраивали приборы и обсуждали фильм Трюффо. Сам Кхункель, как мне сказали, прибудет позже, чтобы проанализировать записи.
Процедура начиналась. Многочисленные маленькие иголочки принялись чертить зигзаги по медленно двигавшейся широкой бумажной ленте.
То тут, то там одна из девушек ставила на записи большой красный крест, и у меня переставало биться сердце. Неужели опухоль? Ким закрыла глаза. Большие лампы были наведены на ее лицо. Еще один резкий скачок иглы.
— У Трюффо все одно и то же, — заключила вторая сестра, и — бах! — еще крест!
Мы находились в кабинете великого человека. Кхункель оказался низеньким, удивительно подвижным человечком с круглым лицом, напоминавшим портрет Пикассо — фас, профиль и вид сзади одновременно. Он развернул лист бумаги и принялся его изучать, быстро вертя головой во все стороны, как птица.
— Нормальная запись, — заключил он.
А как насчет крестов? Кресты оказались просто стандартными метками. У моей жены был довольно хороший мозг. Кхункель казался разочарованным.
— Но какие у нее симптомы?
Я рассказал. Потение, головная боль — как будто в голове ползают мелкие насекомые, бессонница, иногда очень сильная бледность. Кхункель улыбнулся:
— Возможно, у вашей жены слишком много работы или нарушен обмен веществ. Ей давали кальций? Тогда сходите к Дронеру.
Он набросал записку коллеге, другому гению, который был специалистом по щитовидной железе. «Как же можно болеть, — подумал я, — когда есть столько гениев, которые хотят тебя исцелить?» Потом Кхункель выписал огромный рецепт. Снотворное, тонизирующее, успокаивающее и т. д. Все вместе обошлось мне в 500 франков.
— Ты обратил внимание? — Заметила Ким, когда мы выходили. — Он пишет такими же зигзагами, как его машина.
Она была права. Я взглянул на сейсмографические линии, и мы рассмеялись. Потом я разорвал рецепт и выбросил обрывки в урну.
Когда мы пришли домой, я сказал, что у меня сегодня встреча в центре города. И это было правдой. Десэн, издатель «Эко дю Жур», согласился меня принять. Он был четвертым издателем, с которым я встретился за последние две недели. Никогда не ходите к издателю, если вы не способны внушить ему, что можете написать все, от заголовков до имен и адресов владельцев внизу на последней странице. Политика, спорт, театр, житейские истории, скандалы, война в Лаосе, мореплавание, телевидение, мелкие объявления — вот ваша специализация, и вы обладаете достаточной энергией, чтобы выдавать сенсации.
Десези не удостоил меня личной встречи, но послал одного из своих янычаров, который спросил, знаю ли я что-нибудь о лошадях. Газета только что лишилась своего специального корреспондента по скачкам, а платить за профессионального специалиста издатели не хотят. Я подумал о 500 франках, которые уплатил Кхункелю, и прочих расходах из-за Ким — никто не мог сказать, когда эта болезнь кончится — и совершил один из самых постыдных поступков в своей жизни.
Мое лицо расплылось в фальшивой улыбке:
— Я просто обожаю скачки.
— Хорошо, — неуверенно произнес он, пристально разглядывая меня и пытаясь определить, какой тип мошенника я представляю. — Посмотрим.
И предложил мне написать пробную статью о новом сезоне в Отейе.
Мое произведение было отвергнуто. Потом пришло уведомление из банка о превышении кредита. Я не знал, куда еще обратиться, и наконец сделал то, чего надеялся никогда больше не делать.
Я пошел к Берни. Мне было известно, что газета всегда нуждается в людях, которые могли бы написать то же самое немного лучше. С этого я и начал один год назад. Ну что ж, придется вернуться к истокам.
— Посмотрим это, — сказал Берни, открывая папку. — Кстати, как там Ким? — добавил он, тем самым показывая, что ему не чуждо сострадание.
Пробегая глазами статью об оргиях старой солистки мюзик-холла и время от времени бросая отрывистые реплики, я чувствовал, как вокруг моей головы вырастает некий нимб. Интересный материал, его следовало только немного отшлифовать.
— Тебе будут платить обычную ставку, — сказал Берни. Я сунул статью в карман и встал.
— Завтра принесу. Можно получить аванс?
— Завтра, — сказал он.
— Я это и имел в виду.
К двум часам ночи, переписав восемь страниц, я услышал необычный звук. Что-то упало с ночного столика и разбилось.
Я бросился к кровати и увидел, что Ким мечется в лихорадке. Ее левая рука была напряженно вытянута в сторону, правая сжимала горло. Ким задыхалась. Воздух проникал в ее легкие с долгим свистом, и каждый вздох казался последним. Ее безумные глаза смотрели сквозь меня. Внезапно под действием спазма ее тело выгнулось и упало на простыню. После этого дыхание стало легче, лоб покрылся испариной.
Когда мы прибыли в больницу на «Скорой помощи», Декамп был уже там. Меня попросили подождать в маленькой комнатке на первом этаже, и он вышел ко мне примерно через час.
— Я устроил ее в отдельной палате, — сказал он. — Ей дали кислород, и теперь все в порядке. Она уснула.
— Что с ней, Роже?
— Не знаю. Но мы обязательно выясним. Завтра привезу к ней Пруста. Давай-ка выпьем по чашечке кофе.
Мы прошли по рю де Севр, но там не оказалось ни одного открытого кафе. Говорил один Декамп.
— Видит Бог, мы проверили все. Может быть что-то со спинным мозгом.
— Что это значит? Он пожал плечами.
— Давай, я провожу тебя до дома.
На следующий день в 11 я принес статью. Берни прочел, и ему понравилось. Он позвонил в расчетный отдел и попросил, чтобы мне дали небольшой аванс, потом открыл другую папку — «Андропауза у пожилых мужчин». Это большая тема, которую мы разделим на три выпуска. Сейчас мне нужно немного исторических документов. До какого точно возраста спал с женщинами, к примеру, Луи XIV и тому подобное. Ты понял, что мне нужно? Я знаю, такая работа гораздо ниже твоих способностей, и у меня есть много людей, которые могли бы ее сделать, но если это как-то поможет… Тебе, вероятно, придется посидеть пару вечеров в Национальной библиотеке.
— Спасибо, — сказал я. — Очень тронут.
— Чем могу…
Из редакции я поехал прямо в больницу. Ким только что сделали люмбарную пункцию, и она очень ослабла. В вену левой руки у нее была воткнута игла, соединенная с капельницей, а правую она протягивала мне, пытаясь улыбнуться.
— Зажги свет, — попросила Ким. — Но… сейчас день.
— Ах да, конечно… — Она взглянула в окно. — Что сказали доктора?
— Они сказали, что самый очаровательный пациент в больнице.
— Нет, серьезно, Серж, я не могу оставаться здесь.
— Тебе нужно здесь остаться только для того, чтобы сделать все эти анализы. А потом я сразу заберу тебя домой.
— Я хочу быть с тобой.
— Вот, принес тебе ночную рубашку и туалетные принадлежности.
— Я хочу умереть возле тебя.
— Не говори глупостей, дорогая. Все пройдет через несколько дней. Голова еще болит?
— Нет, теперь лучше.
— Вот видишь.
— Вчера ночью я подумала, что это конец.
— Прекрати об этом, слышишь.
Роясь в своей сумке, она как будто начала оживать.
— Ты просто умница. Позаботился обо всем. — Она выбрала тюбик крема и намазала им лицо. — У меня, наверное, ужасный вид?
Вошла сестра и подразнила Ким:
— Прихорашиваетесь для мужа? Потом она сделала вид, будто поправляет постель, ищу немного постояла просто так и наконец объявила:
— Вам пора уходить. Ей нужен покой.
Выйдя из палаты, я захотел встретиться с главным врачом больницы, но он был очень занят, и меня просили подождать. Я ждал в коридоре больше двух часов, пока он не освободился. Это был коренастый пожилой человек с впалыми щеками, редкими седыми волосами и наивным детским взглядом.
— Вы принесли историю болезни? Очень хорошо. Он раскрыл карточку. Там были результаты исследований за последние три месяца, даже рентгеновский снимок лобных пазух, на котором настоял какой-то идиот. Всевозможные анализы, электрокардиограммы, рентген почек, анализы мочи, крови, лимфы, эндокринных желез и т. д.
Он пролистал все это с быстротой профессионального шулера, который выискивает в колоде джокеры. Некоторые карты ему явно не понравились.
— Я бы не стал продолжать в этом направлении, — он имел в виду тест на надпочечники. По-видимому, в карточке не оказалось ключа к дальнейшим исследованиям. Главный врач пожал плечами и вернул ее мне. — Но у меня есть одна идея.
Он оживился, очевидно, радуясь своей идее:
— Довольно редкое заболевание, но мы не можем делать никаких выводов, пока не получим результатов последних анализов.
Я хотел знать, что это за болезнь. Насколько она серьезна. Доктор скривил губы.
Мы достаточно вооружены, чтобы справиться с ней, — он взглянул на мне прямо в глаза. — Видите ли, я могу и ошибиться. Зайдите через четыре дня, тогда все проясниться.
Выходя из больницы, я сказал себе, что должен как можно скорее окунуться в работу, если не хочу сойти с ума. Андропауза королей Франции вполне подойдет. Я отправился прямо в Национальную библиотеку и провел весь вечер, делая заметки. Было темно, когда я покинул библиотеку и зашел перекусить в кафе на углу рю де Валуа. И тут в моем мозгу совершенно отчетливо обозначился один вопрос (он прошел долгий путь из глубин подсознания, преодолел все барьеры и выбрался наружу). Теперь он зазвучал с неумолимой логикой факта: Почему ты не хочешь признать истину?
Не доев сэндвич, я выбежал из кафе и взял такси, потому что был неспособен вести машину. Когда я добрался до больницы, было около семи часов.
Пришлось ждать еще четверть часа, прежде чем меня пропустили. Неприемные часы, — сказали мне. Но я настаивал. Девушка на коммутаторе встала и пошла поговорить со старшей сестрой. Другие посетители разговаривали приглушенными голосами, кто-то читал карточку. Наконец мне позволили пройти. Осторожно открыв дверь палаты N 12, я словно оказался в склепе. Сердце начало бешено колотиться. Ким лежала в полутьме ночника, и взгляд ее больших влажных глаз был устремлен в потолок. Увидев меня, она попыталась улыбнуться.
— О, ты здесь, — сказала она, словно это была величайшая радость в ее жизни.
Осторожно, словно самый хрупкий и драгоценный предмет в мире, я слегка приподнял ее и прижал к себе. Когда я попытался отпустить ее, она вдруг шепнула мне на ухо:
— Знаешь, я скоро умру.
— Не говори глупостей.
— Нет, я знаю, с тех пор я точно знаю.
— С каких пор?
— С тех пор, как появился этот трамвай?
— Расскажи мне, что за трамвай?
— Я не могу больше бороться. У меня нет сил. Я так хотела… — она откинулась на подушку и сделала три глубоких вздоха. — Я так хотела быть тебе хорошей женой, как другие жены. Она взглянула на меня в упор.
— Трамвай у меня в правой ноге. И его воля сильнее людей.
Ночная сестра вошла так тихо, что я не заметил.
— Вам лучше уйти, — мягко сказала она. — У нее очень высокая температура, она бредит.
— Когда он поворачивает, троллейбусы подпрыгивают… — продолжала Ким. — Там так вспыхнуло… а теперь., о…
Она схватилась за живот.
— Все рельсы погнулись.
— Уходите, будьте благоразумны., Сестра вытерла Ким лоб. Я покинул палату. Пройдя по рю де Севр и еще каким-то улицам, я неожиданно очутился на вокзале Аустерлиц. Часы показывали 10.00, и поезд отправлялся в 10.10. Я открыл бумажник. Да, слава Богу, там были 400 франков, которые раздобыл для меня Берни. Я подошел к кассе и взял билет.
Глава 15
Одна дверь, потом другая. И, еще одна. Последняя двойная, обитая войлоком дверь следователя. Целый месяц я рассказывал свою историю следователю Жилоту (он скорее напоминал доктора, чем юриста) и не мог понять, зачем он вновь и вновь вызывает меня.
Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз я повторял все ту же историю. Как я сошел с поезда в Мулене. Почему в Мулене? Потому, что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это не ясно? (Тут он не соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора. Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не раньше девяти утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута. Да, я знаю, что уже говорил это. Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс найти машину. У меня с собой была чековая книжка, а с чеками, даже при превышенном кредите, можно взять машину напрокат. В Мулене мне сначала не повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец, я получил Рено-16 и помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра.
Теперь канистра с бензином. Жилот придавал особое значение этой канистре. Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно в таких случаях лишний бензин. Нет, не обязательно, только если просит клиент. Но просил ли я? Служащий гаража в Мулене сказал, что просил. По вполне естественной причине я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и не знал, найду ли среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином у меня была и что фактически она не понадобилась, поскольку в Тулузе я нашел открытую заправочную станцию и наполнил бак.
Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В двух окнах на первом этаже горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна кухни выходили на задний двор. Но даже прежде чем обойти дом, я знал, что эти люди не спят. Или чувствовал, если хотите.
Я тихо подошел к окну и увидел их всех троих. Фу и Бонафу сидели за столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение, но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во всяком случае, они набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе стояла бутылка вина. Я очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом она села и сама стала есть.
Почему у них был такой пир в 6 часов утра?
В этом месте начинался спор со следователем.
«Они» дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они только что встали. Но это не походило на завтрак, возражал я. Скорее, это было пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я делал особый упор на слове «община» и однажды даже сказал «обряд» вместо «труд».
Я утверждал, что в кухне царило радостное оживление. Но следователь только пожимал плечами. Я не мог убедить его. Такая пища и столь отменный аппетит — это довольно странно.
Следователь пожимал плечами.
Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что Фу и Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не бывало. Правда, согласно их показаниям, в течение последних двух недель — то есть с тех пор, как я порвал с Терезой — двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она сама попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе, завтракал с ними перед своей дневной работой.
— Перекусывал, — такое выражение фигурировало в его показаниях.
У меня не было причин отрицать это, и мы возвращались к проблеме преднамеренности:
— Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун? Я еще не знал, но зрелище этого ночного празднества превратило ненависть, которая давно таилась во мне, в безумное стремление убить. В такие моменты поступки человека мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают брюхо, а моя Ким умирает. Из-за них.
— В этом пункте…
— Я знаю…
Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то злобным живым существом. Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды бурых парапетных камней — все это дышало спокойной, самодовольной, даже насмешливой силой.
Следователь пожал плечами и спросил:
— Итак-, вы вернулись к машине?
Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу известно, из какого глубокого уголка моего подсознания я ее извлек! Жилот однажды сказал:
— Я полагаю, вы с самого начала действовали в одном направлении, хотя, возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит этот момент.
Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин средневековья, чтобы в одно прекрасное декабрьское утро поселиться в моем расстроенном мозгу. Неведомым образом во мне пробудился древний инстинкт: очищение огнем. Следователь настаивал:
— Здесь мы подходим к вопросу о вашем возможном безумии, не так ли? Поэтому важно получить максимально ясную картину.
Все было предельно ясно: я вылил немного бензина на деревянную дверь гаража — это был даже не настоящий гараж, а просто сарай, заваленный какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление ветра, я подумал, что старое дерево загорится очень быстро и ветер погонит пламя к главному зданию. Пока это было все, что я хотел: просто выкурить крыс.
Именно так и случилось.
Но здесь я всегда останавливался. Я видел, как в темноте поднимается черный дым, сначала робко, потом под сараем взметнулось большое желтое пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск горящего дерева. Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождающий его запах предвещал трагедию. Вдруг Бонафу встал и открыл дверь кухни. Облако черного дыма окутало его.
Они на минуту застыли, глядя друг на друга, и я увидел, что их губы шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены), и двое мужчин побежали к парку — вероятно, чтобы получить более ясное представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по очереди все свои пальцы. Она очень любила этот дом…
Бонафу вернулся и крикнул — теперь я мог слышать его, — что поедет вызывать пожарных. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу — к заднему двору, Бонафу — к подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который теперь атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе.
Преднамеренность. Вот в чем был главный вопрос. И каждый раз я повторял все ту же историю. Как я сошел с поезда в Мулене. Почему в Мулене? Потому, что поезд шел слишком медленно. Я торопился, разве это не ясно? (Тут он не соглашался). Поезд был очень старый и простаивал часами у каждого светофора. Пробивая мой билет, контролер сказал, что я буду в Тузуне не раньше девяти утра после двух пересадок. А я спешил, все могла решить одна минута. Да, я знаю, что уже говорил это. Выйдя на большой станции до полуночи, я имел шанс найти машину. У меня с собой была чековая книжка, а с чеками, даже при превышенном кредите, можно взять машину напрокат. В Мулене мне сначала не повезло с двумя владельцами гаражей, потом, наконец, я получил Рено-16 и помчался по дороге на Клермон-Ферран. Я прибыл в Тузун в шесть утра.
Теперь канистра с бензином. Жилот придавал особое значение этой канистре. Он даже не поленился и специально выяснил, дают ли обычно в таких случаях лишний бензин. Нет, не обязательно, только если просит клиент. Но просил ли я? Служащий гаража в Мулене сказал, что просил. По вполне естественной причине я стремился попасть в Тузун кратчайшим путем и не знал, найду ли среди ночи заправочную станцию. Я согласен, что канистра с бензином у меня была и что фактически она не понадобилась, поскольку в Тулузе я нашел открытую заправочную станцию и наполнил бак.
Когда я прибыл в Тузун, было еще темно. В двух окнах на первом этаже горел свет. Чтобы узнать это, я должен был обойти дом, поскольку окна кухни выходили на задний двор. Но даже прежде чем обойти дом, я знал, что эти люди не спят. Или чувствовал, если хотите.
Я тихо подошел к окну и увидел их всех троих. Фу и Бонафу сидели за столом и ели, а Тереза подавала. Казалось, у них было прекрасное настроение, но это, я согласен, чисто субъективное впечатление. Во всяком случае, они набивали брюхо холодным мясом и сыром, а на столе стояла бутылка вина. Я очень ясно помню, что Тереза подала омлет, превосходный толстый омлет. Потом она села и сама стала есть.
Почему у них был такой пир в 6 часов утра?
В этом месте начинался спор со следователем.
«Они» дали показания. У них просто-напросто был завтрак. Они только что встали. Но это не походило на завтрак, возражал я. Скорее, это было пиршество общины, которая провела ночь в напряженном труде. Я делал особый упор на слове «община» и однажды даже сказал «обряд» вместо «труд».
Я утверждал, что в кухне царило радостное оживление. Но следователь только пожимал плечами. Я не мог убедить его. Такая пища и столь отменный аппетит — это довольно странно.
Следователь пожимал плечами.
Но у меня был еще один аргумент. Версия завтрака предполагала, что Фу и Бонафу спали в этом доме, чего прежде никогда не бывало. Правда, согласно их показаниям, в течение последних двух недель — то есть с тех пор, как я порвал с Терезой — двое мужчин не хотели оставлять девушку одну. И она сама попросила дядю пожить немного в ее доме, а старый садовник, живший в городе, завтракал с ними перед своей дневной работой.
— Перекусывал, — такое выражение фигурировало в его показаниях.
У меня не было причин отрицать это, и мы возвращались к проблеме преднамеренности:
— Что вы намеревались делать, прибыв в Тузун? Я еще не знал, но зрелище этого ночного празднества превратило ненависть, которая давно таилась во мне, в безумное стремление убить. В такие моменты поступки человека мотивируются простой мыслью. Моя простая мысль была такова: они тут набивают брюхо, а моя Ким умирает. Из-за них.
— В этом пункте…
— Я знаю…
Вернемся к дому. Сам дом казался мне каким-то злобным живым существом. Его крыша, покрытая черепицей, красные кирпичи, облезлые ставни, ряды бурых парапетных камней — все это дышало спокойной, самодовольной, даже насмешливой силой.
Следователь пожал плечами и спросил:
— Итак-, вы вернулись к машине?
Здесь неожиданно возникла другая простая мысль. Но одному Богу известно, из какого глубокого уголка моего подсознания я ее извлек! Жилот однажды сказал:
— Я полагаю, вы с самого начала действовали в одном направлении, хотя, возможно, не вполне сознательно. Надеюсь, мнение эксперта-психиатра прояснит этот момент.
Ассоциация колдовства с огнем явилась из глубин средневековья, чтобы в одно прекрасное декабрьское утро поселиться в моем расстроенном мозгу. Неведомым образом во мне пробудился древний инстинкт: очищение огнем. Следователь настаивал:
— Здесь мы подходим к вопросу о вашем возможном безумии, не так ли? Поэтому важно получить максимально ясную картину.
Все было предельно ясно: я вылил немного бензина на деревянную дверь гаража — это был даже не настоящий гараж, а просто сарай, заваленный какой-то старой мебелью. Взглянув на него и определив направление ветра, я подумал, что старое дерево загорится очень быстро и ветер погонит пламя к главному зданию. Пока это было все, что я хотел: просто выкурить крыс.
Именно так и случилось.
Но здесь я всегда останавливался. Я видел, как в темноте поднимается черный дым, сначала робко, потом под сараем взметнулось большое желтое пламя. В доме еще ни о чем не подозревали. Я слышал треск горящего дерева. Что-то радостное было в этом звуке, но сопровождающий его запах предвещал трагедию. Вдруг Бонафу встал и открыл дверь кухни. Облако черного дыма окутало его.
Они на минуту застыли, глядя друг на друга, и я увидел, что их губы шевелятся. Потом все трое выскочили во двор (я спрятался за выступом стены), и двое мужчин побежали к парку — вероятно, чтобы получить более ясное представление о размерах бедствия. Тереза не последовала за ними. Она стояла во дворе, стиснув руки и как будто пытаясь переломать по очереди все свои пальцы. Она очень любила этот дом…
Бонафу вернулся и крикнул — теперь я мог слышать его, — что поедет вызывать пожарных. Он велел Фу развернуть пожарный шланг и еще что-то сказал Терезе. Мужчины побежали в разные стороны, Фу — к заднему двору, Бонафу — к подъезду, где стояла его машина. А Тереза смотрела на огонь, который теперь атаковал здание с другой стороны. Тогда я подошел ближе.