Страница:
— Я знаю. Ты скоро вернешься?
— Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае.
— Я очень скучаю без тебя.
— Я тоже очень скучаю. — Произнося эти слова, я украдкой оглядывался по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня.
— У тебя не очень убедительный тон, — усмехнулась она.
— Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. — Я не знал, что еще сказать.
— Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя.
— Да? — обрадовалась она. — Да!
Оплатив счет и докинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего «Я» приказывала мне совершать некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно: теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы.
— Вы еще здесь?
— Я уехал и вернулся.
— А что теперь?
— А теперь опять уезжаю… Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю.
Он обвел окрестности одним из своих широких жестов.
— Этот город — ловушка. Возьмите к примеру меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачем торопиться, если все время видишь одно и то же? — Он взял меня за локоть. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Он зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.
— Остерегайтесь гадюк! — крикнул я.
Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился.
— Вот, — сказал он, — здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.
Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.
— Я должен вернуться в Париж. — В моей фразе прозвучали по меньшей мере три вопросительных знака.
— И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?
— Мою жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки. — стал перечислять я, словно перебирая четки. В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. — Вы были здесь во время немецкой оккупации?
— Да.
— Что это за история со святилищем?
— Каким святилищем?
— В доме Дувов.
— Посмотрите, — показал он рукой. — Отсюда можно видеть часть парка. Вон тон клочок земли.
— Ну да.
— Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Не важно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дома Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.
— Вы знали старого Дува?
— Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, говорил очень мало.
— Он тоже был колдун?
— Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный колдовской ритуал, восходящий к средневековью, — они посвятили это место.
— Посвятили? Кому?
— О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершивших посвящение.
— Тогда, значит, дьяволу?
— Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля, и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении — я имею в виду, туда, куда по логике он упасть не мог — и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они всё бросили и уехали. Не из-за заклятья. Во всяком случае., официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, и из Берлина пришел новый приказ. Но, так или иначе, Дувь смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов… и обращаться к ним за помощью.
— И святилище все еще запретное место?
— Не знаю. Мне не приходилось его видеть.
— А мне приходилось.
Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. «Это уж слишком!» — думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.
Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив из в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. Вблизи вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый — серый, правый — очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати о собаке: что случилось собакой, которую я видел здесь в первый день?
— Мадемуазель Дув дома?
— Нет, — сказал он, продолжая копать, — она у своего дяди.
— Но она сказала…
— Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.
— Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? — попросил я.
— За сараем.
«Здесь была собака, — думал я, нажимая на педали, — такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?» Подобными вопросами я занимал свои мысли, — лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил — было ли это прошлой ночью или позапрошлой, или во время полета к звездам? — что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня как Марк. Что, если ты околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинков, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде… Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не проводился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.
Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучи каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня довольно приветливо.
— Заходите, дайте пожать вашу руку.
Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:
— Что теперь класть?
— Щепотку этого, — ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил: — Peroinca minor… Подойди сюда, я покажу, как нужно готовить компоненты.
Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний — предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?
— Тереза, — сказал я, — мне нужно с тобой поговорить.
— Сейчас?
— Да.
— Но я не могу…
— Ничего, ничего, я и сам управлюсь, — заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.
Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.
— Ты уезжаешь? — спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать — или защищаться от удара — Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я… — Она не давала мне возможности вставить слово. — Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я тебе скажу одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.
Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.
— Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.
«А если ты не отпустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья?»
Но она прочитала мои мысли.
— Конечно, ты и так свободен, Серж. — И она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. — Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будет сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги — у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил… — Она снова остановилась. — Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже — это кошмар. Почему ты не можешь быть проще, милый? Иисус говорил: «Да значит да, нет значит нет — а все остальное от дьявола».
После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.
— И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?
Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.
— Почему, милый, почему? К чему тебе все это?
Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.
— Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.
Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.
— Меня ждет жена, — сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. — Это достаточно серьезная причина.
Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!
— Видишь, какой ты Один день ты любишь ее, а на следующий день — меня. Разве можно любить двух сразу? Когда же ты обманываешь?
— В этом-то и весь вопрос, — сказал я, тоже улыбаясь.
Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, — это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке, совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.
— Бедняжка, — сказала она, — тебе надо поторопиться. А го опоздаешь на свой поезд.
Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможности побыть с ней до последней минуты. (А. завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?)
— Что ты сделала со своей собакой? — спросил я, нажимая на педали — обратный путь был легче, дорога шла под уклон.
— Фу?
— Фу? Фу — это садовник.
— У них одно и то же имя, — ответила она.
«Она не в своем уме», — говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков, и я в безопасности, на твердой земле.
— Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дорою никогда не было движения
Голос Терезы становился выше, словно Гегорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я — главный виновник. С ее точки зрения собака умерла, потому что я уехал.
Искра ненависти внезапно зажглась во мне (она всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить). Я раздул эту искру.
— Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?
— Эти два события связаны
— И кто умрет завтра, когда я уеду?
— Я — сказала она тихо.
Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно — я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. «О черт! — думал я. — Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза!»
Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря: «Что, любовная ссора?» «Нет, мы не ссоримся, — мысленно ответил я ему, — мы просто умираем».
— О, Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я не смогу ничего делать. Извини, — добавила она, всхлипывая, — все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
— Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова.
Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали — не более, чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Наконец он появился. Щелчок компостера — как печать судьбы. Платформа. Часы Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
Но Тереза все равно говорила Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. «Оно умрет раньше, чем достигнет гор», — сказала она Судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжествующим видом.
— Ты жалеешь, — спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, — жалеешь, что встретил меня?
— Нет, — ответил я, — но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга?
— Они не любят, — сказала она. — С чего ты взял, что они любят?
— Перестань, Тереза!
Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
— Счастливо! — крикнул я.
Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный — я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади Св.Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. «Это только начало — сказан я себе. — Стоп. Новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь…) Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, — что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?!» Я понял, что кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.
— Сегодня вечером. Завтра утром, в крайнем случае.
— Я очень скучаю без тебя.
— Я тоже очень скучаю. — Произнося эти слова, я украдкой оглядывался по сторонам. Казалось, вся мебель в холле готова обрушиться и придавить меня.
— У тебя не очень убедительный тон, — усмехнулась она.
— Погода хорошая? Здесь ужасно. Осень. — Я не знал, что еще сказать.
— Если мне удастся достать машину, я приеду в середине ночи и разбужу тебя.
— Да? — обрадовалась она. — Да!
Оплатив счет и докинув гостиницу, я ощущал такую же бодрость духа, как муха в сетях паука. Одна часть моего «Я» приказывала мне совершать некоторые действия, другая цеплялась за все, что угодно: теплое солнце, осенние паутинки. Или, например, за доктора Казаля, которого я встретил у крепостных стен по пути к дому Терезы.
— Вы еще здесь?
— Я уехал и вернулся.
— А что теперь?
— А теперь опять уезжаю… Если не останусь. Не знаю. Да, не знаю.
Он обвел окрестности одним из своих широких жестов.
— Этот город — ловушка. Возьмите к примеру меня: с тех пор, как я поселился здесь тридцать лет назад, никогда не тороплюсь. Зачем торопиться, если все время видишь одно и то же? — Он взял меня за локоть. — Пойдемте, я вам кое-что покажу.
Он зашел в подлесок, прыгая с камня на камень.
— Остерегайтесь гадюк! — крикнул я.
Вскоре я увидел на голой округлой вершине холма часть старой стены, поросшую зеленью. Казаль остановился.
— Вот, — сказал он, — здесь когда-то стоял дом знаменитого мага.
Мне это было неинтересно. Я страдал от жары. Солнце напекло мне голову.
— Я должен вернуться в Париж. — В моей фразе прозвучали по меньшей мере три вопросительных знака.
— И что вы ожидаете найти, когда вернетесь?
— Мою жену. Работу. Друзей. Мою жизнь. Привычки. — стал перечислять я, словно перебирая четки. В четках у буддийских монахов сто восемь бусин. А у меня только пять. — Вы были здесь во время немецкой оккупации?
— Да.
— Что это за история со святилищем?
— Каким святилищем?
— В доме Дувов.
— Посмотрите, — показал он рукой. — Отсюда можно видеть часть парка. Вон тон клочок земли.
— Ну да.
— Как видите, это стратегический пункт, дающий превосходный обзор всей долины. Вам известна теория Кригсортера? Не важно. Некий Шеффлинг, немец, доказал, что на протяжении всей истории армии встречаются в одних и тех же местах. Эта долина как раз одно из тех мест, где обычно проходили орды завоевателей. Во всяком случае, в один прекрасный вечер у дома Дувов остановились три грузовика. Они доставили команду саперов, которые начали выгружать разное снаряжение, динамит, и на следующий день из Дакса прибыл бульдозер. Тем временем капитан вручил Дуву приказ покинуть это место. Немцы собирались укрепить дом, в парке поставить зенитные пулеметы, построить склады боеприпасов, вырыть бункеры.
— Вы знали старого Дува?
— Немного. Он был высокий, довольно суровый на вид, говорил очень мало.
— Он тоже был колдун?
— Сам я не видел, но, говорят, по ночам там совершались какие-то странные обряды. Дув и его двоюродный брат Бонафу, в то время совсем молодой, возродили старинный колдовской ритуал, восходящий к средневековью, — они посвятили это место.
— Посвятили? Кому?
— О, не Богу, конечно. Обряд совершается для того, чтобы воспрепятствовать посещению данного места кем-либо, кроме совершивших посвящение.
— Тогда, значит, дьяволу?
— Подождите минутку. Известно, что у немцев все пошло из рук вон плохо. Вскоре после начала работ в одном месте провалилась земля, и погибли два человека. На другой день, когда немцы валили деревья, один дуб упал в совершенно неожиданном направлении — я имею в виду, туда, куда по логике он упасть не мог — и насмерть задавил фельдфебеля. В конце недели они всё бросили и уехали. Не из-за заклятья. Во всяком случае., официально не из-за него. Как раз в это время высадились союзники, и из Берлина пришел новый приказ. Но, так или иначе, Дувь смогли вернуться в свой дом. Этот факт произвел сильное впечатление на местных жителей. Именно с тех пор все начали бояться Дувов… и обращаться к ним за помощью.
— И святилище все еще запретное место?
— Не знаю. Мне не приходилось его видеть.
— А мне приходилось.
Я встал и зашагал прочь. Мне ужасно хотелось громко расхохотаться. «Это уж слишком!» — думал я. Наконец-то у меня появилось ощущение свободы.
Дом был пуст. Быстро собрав вещи и уложив из в чемоданчик, я вышел в парк и позвал Терезу. Но единственной живой душой в парке был старый садовник, копавшийся в огороде. Я подошел к нему. Впервые мне удалось рассмотреть садовника как следует. Вблизи вид у него был довольно отталкивающий. Красноватое родимое пятно покрывало его правую скулу и нижнюю часть носа. Еще я заметил, что у него разноцветные глаза: левый — серый, правый — очень светлый, с зеленовато-голубой верхней и темно-синей нижней половиной. Не знаю почему, но они напомнили мне глаза собаки. Кстати о собаке: что случилось собакой, которую я видел здесь в первый день?
— Мадемуазель Дув дома?
— Нет, — сказал он, продолжая копать, — она у своего дяди.
— Но она сказала…
— Он пришел за ней после ленча. Она ему понадобилась.
— Не могли бы вы дать мне ваш велосипед? — попросил я.
— За сараем.
«Здесь была собака, — думал я, нажимая на педали, — такса, я помню очень хорошо. Что она сделала с собакой?» Подобными вопросами я занимал свои мысли, — лишь бы не думать о той единственно реальной проблеме, которая стояла передо мной: как сказать Терезе, что я уезжаю навсегда? Я говорил — было ли это прошлой ночью или позапрошлой, или во время полета к звездам? — что люблю ее, что всегда буду любить ее и не буду любить ни одну другую женщину. Я прижал ее к себе и сказал, что отныне мы едины, телом и душой. А что, если это так, Серджио? Не называй меня как Марк. Что, если ты околдован? Если хочешь избавиться от любовного недуга, перережь глотку жабе в новолуние, вымочи ее селезенку в отваре из васильков и барвинков, добавь немного крови крещеного петуха, хорошенько перемешай и принимай в горячем виде… Я продолжал крутить педали. Старый велосипед Фу жалобно дребезжал, словно сочувствуя моим путаным мыслям. Подъехав к большому серому дому, я не увидел ни машин, ни клиентов. Очевидно, по средам прием не проводился. Я прислонил велосипед к крыльцу, поставил рядом свой чемодан и обошел дом, как в первый день.
Тереза и ее дядя были на кухне. Они засыпали в большие котлы кучи каких-то листьев и трав и перемешивали их. Некоторые котлы стояли на слабом огне. Бонафу, в рубашке с засученными рукавами, встретил меня довольно приветливо.
— Заходите, дайте пожать вашу руку.
Тереза, увидев меня, не выказала удивления. Она подошла к шкафу, заполненному папками с сушеными травами, и спросила:
— Что теперь класть?
— Щепотку этого, — ответил целитель и, повернув улыбающееся лицо ко мне, добавил: — Peroinca minor… Подойди сюда, я покажу, как нужно готовить компоненты.
Только тут я заметил пожелтевшую картину, которая висела на стене. Это был Папа. Не нынешний — предыдущий. Папа. Но на кой черт мне знать, какой это Папа?
— Тереза, — сказал я, — мне нужно с тобой поговорить.
— Сейчас?
— Да.
— Но я не могу…
— Ничего, ничего, я и сам управлюсь, — заверил Бонафу, улыбаясь с видом соучастника.
Она вытерла о джинсы свои дивные руки с длинными пальцами и улыбнулась мне. Сумрачная кухня вдруг озарилась светом этой солнечной улыбки. Тереза неуклюже забралась на подоконник, ударившись коленкой, спрыгнула на землю и прильнула ко мне.
— Ты уезжаешь? — спросила она, повиснув на моей руке. Это была ее манера горевать — или защищаться от удара — Все будет хорошо. Я провожу тебя до станции. Я… — Она не давала мне возможности вставить слово. — Серж, почему бы тебе не остаться? Разве ты не был счастлив? Мы могли бы провести вместе всю зиму. Тебе так трудно изменить свою жизнь? Серж, я тебе скажу одну вещь: все люди хотят перемен, а когда появляется возможность, они передумывают.
Потом она замолчала и посмотрела мне в глаза.
— Назови мне причину, только одну стоящую причину, и я отпущу тебя.
«А если ты не отпустишь меня, как мы будем играть дальше, моя колдунья?»
Но она прочитала мои мысли.
— Конечно, ты и так свободен, Серж. — И она шла дальше, все еще не давая мне возможности вставить слово. — Ты бы не скучал здесь. Здесь никто не скучает. Ты говорил, что хочешь написать книгу. Вот и хорошо: тут у тебя будет сколько хочешь времени. Тебе даже не понадобятся деньги — у меня есть все, что нам нужно. Да ведь ты и сам говорил… — Она снова остановилась. — Ты сотни раз говорил, что твоя жизнь в Париже — это кошмар. Почему ты не можешь быть проще, милый? Иисус говорил: «Да значит да, нет значит нет — а все остальное от дьявола».
После введения в разговор Иисуса я почти готов был согласиться.
— И какую жизнь ты собираешься вести? Неужели тебе нравится быть марионеткой?
Берни, скрывающий свое лицо, явился предо мной на миг словно дьявол, пораженный торжествующим Святым Георгием.
— Почему, милый, почему? К чему тебе все это?
Она отошла, чтобы сорвать травинку, которую заметила по пути, положила ее в карман и вернулась.
— Я знаю, что тебе нужно, Серж. Тобой владеют злые духи. Тебе нужно освободиться от заклятья, но только ты сам можешь это сделать. Я бы помогла тебе, если бы ты согласился.
Внезапно я сменил пластинку. В конце концов, в моей жизни есть вещи, которых никто не имеет права касаться, даже она.
— Меня ждет жена, — сказал я, как идиот-муж, натягивающий трусы наутро после оргии. — Это достаточно серьезная причина.
Она улыбнулась, обезоруживающая Тереза!
— Видишь, какой ты Один день ты любишь ее, а на следующий день — меня. Разве можно любить двух сразу? Когда же ты обманываешь?
— В этом-то и весь вопрос, — сказал я, тоже улыбаясь.
Некоторое время я ничего не говорил. Даже не думал. Все, что мне оставалось, — это действовать. Действовать очень полезно, когда уже ничего не понимаешь. Пойти на станцию, сесть в поезд, повернуть ключ в замке, совершать заученные действия гораздо проще, чем непривычные. Тереза взглянула на меня.
— Бедняжка, — сказала она, — тебе надо поторопиться. А го опоздаешь на свой поезд.
Я посадил ее на раму велосипеда. Мне не очень хотелось брать ее с собой на станцию, но в то же время я не хотел упускать возможности побыть с ней до последней минуты. (А. завтра ты проснешься свободным, исцеленным от любовного недуга и будешь улыбаться своими тридцатью двумя зубами. Да и можешь ли ты в самом деле вообразить, что тебе придется стареть в обществе дядюшки Бонафу и садовника с собачьими глазами?)
— Что ты сделала со своей собакой? — спросил я, нажимая на педали — обратный путь был легче, дорога шла под уклон.
— Фу?
— Фу? Фу — это садовник.
— У них одно и то же имя, — ответила она.
«Она не в своем уме», — говорил Марк. Одно последнее усилие, еще пара рывков, и я в безопасности, на твердой земле.
— Моя собака погибла в тот день, когда ты уехал в первый раз. Она перебегала дорогу на Серизоль, и ее задавила машина. На этой дорою никогда не было движения
Голос Терезы становился выше, словно Гегорианский хорал, восходящий к сводам собора. И ей удалось представить все таким образом, будто я — главный виновник. С ее точки зрения собака умерла, потому что я уехал.
Искра ненависти внезапно зажглась во мне (она всегда полезна, когда собираешься кого-то бросить). Я раздул эту искру.
— Почему ты не говоришь, что в этом виноват я?
— Эти два события связаны
— И кто умрет завтра, когда я уеду?
— Я — сказала она тихо.
Слезы покатились по ее щекам. Совершенно неожиданно — я не заметил, как они появились. Остановив велосипед посреди дороги, я обнял Терезу, чувствуя, как ее хрупкая фигурка погружается в мое тело. «О черт! — думал я. — Если бы всего этого не было! Моя любимая, моя милая маленькая Тереза!»
Яростно сигналя, подъехала машина. Картина, конечно, была глупейшая. Я подхватил одной рукой велосипед, а другой обмякшее, содрогающееся от рыданий тело девушки и потащил обоих к краю дороги. Проезжая мимо, водитель дал пару коротких отрывистых гудков, как бы говоря: «Что, любовная ссора?» «Нет, мы не ссоримся, — мысленно ответил я ему, — мы просто умираем».
— О, Серж, я так долго ждала тебя. Я любила тебя даже прежде, чем ты появился. А теперь что мне делать? Я не смогу без тебя видеть, дышать. Я не смогу без тебя засыпать и просыпаться. Я не смогу ничего делать. Извини, — добавила она, всхлипывая, — все прошло. Извини. Я больше не буду, обещаю.
— Ты действительно хочешь на станцию? Она кивнула, не в силах произнести ни слова.
Остальное было весьма печально. Я вновь водрузил свою амазонку на раму. Ее спина, прижавшаяся к моей груди, казалась мне тяжелейшим грузом, а мои ноги, нажимавшие на педали — не более, чем дрожащим отражением в реке. Когда мы добрались до станции, пришлось ждать у билетной кассы. Других пассажиров не было, но не было и кассира. Наконец он появился. Щелчок компостера — как печать судьбы. Платформа. Часы Аушвитц. Снова ожидание. Мы приехали на 20 минут раньше, и нам нечего было сказать друг другу.
Но Тереза все равно говорила Она скоро оправилась. Не в ее характере было страдать. Слова медленно текли, сливаясь в неоконченные фразы. Тереза говорила об облаке, которое проплывало над станцией, она интересовалась, откуда оно прилетело и куда улетит. «Оно умрет раньше, чем достигнет гор», — сказала она Судьба облаков занимала меня не больше, чем перемещение пауков по стене, слонов по шахматной доске или вурдалаков по болоту.
И вдруг, когда поезд уже приближался к станции, Тереза взглянула на меня с торжествующим видом.
— Ты жалеешь, — спросила она, и ее нижняя губа дрогнула, — жалеешь, что встретил меня?
— Нет, — ответил я, — но меня удивляет одна вещь. Почему вдруг оказывается, что два человека любят друг друга?
— Они не любят, — сказала она. — С чего ты взял, что они любят?
— Перестань, Тереза!
Из-за шума поезда нам пришлось повышать голоса Поднявшись со своим чемоданом в вагон, я осознал, что забыл ее поцеловать.
— Счастливо! — крикнул я.
Для меня это было самое искреннее пожелание, которое когда-либо произносилось со дня творения. Очень скоро Тереза превратилась в маленький светлый силуэт на платформе, очень прямой, очень ясный — я никогда не видел ничего красивее. И ты уезжаешь! Я резко закрыл окно, сел в угол и принялся созерцать фотографию площади Св.Марка в Венеции. Поезд дал свисток и стал набирать скорость, пересекая долину. Я знал, что, повернув голову налево, увижу дом и парк, но воздержался. «Это только начало — сказан я себе. — Стоп. Новый пункт. Постарайся смотреть на вещи разумно, покажи, что ты большой мальчик. Найди другую мысль, чтобы первая вылетела из головы (какая чушь…) Вот вторая мысль: произошло нечто таинственное. Тайна. Языческие мистерии, совершаемые в полнолуние, — что они собой представляли? Счастье? Это и есть счастье? Увидеть один раз и вспоминать всю оставшуюся жизнь?!» Я понял, что кричу. Это не случалось со мной довольно давно и в какой-то мере было даже забавно. Как говорится, надо просто привыкнуть.
VII
Мои воспоминания о последовавшем периоде не совсем отчетливы. Я кидался от одного занятия к другому, приходя в себя лишь ночью в постели, одинокий, как зверь, зализывающий свои раны. К счастью, новая работа, которую мне поручил Берни, позволяла отвлечься. Девицы Сен-Жермена, все очаровательные создания не старше 21 года, безумные девицы, утопавшие в волнах поп-музыки; и Вержю, как безумный снимающий их своим «Роллеем». Девицам нравилось поверять мне свои секреты, рассказывать о своей жизни, вплоть до тех далеких дней, когда они еще жили дома. («Мои родители… О Боже, не говорите мне о родителях, вы правда хотите, чтобы я рассказала о своих родителях?») К трем часам одна из них оставалась со мной, словно маленький сувенир ночи. Мы заканчивали беседу в постели в одной из комнат на задворках Сен-Жермена, Шарантона или Монтружа. В каждой я тщетно пытался найти лекарство от своего недуга. В этих едва созревших устах, отдававших винно-табачным перегаром, я искал надежду на избавление. Их всегда звали Лилиан, Даниель или Нора. Одна из них, раздеваясь, все время переступала с ноги на ногу, как будто ей ужасно хотелось пописать. У другой были кроткие невинные глаза; но как только она оказалась голой, они загорелись бешеной страстью. Мы объезжали все новые закоулки на машине Вержю, молодого человека, любившего колесить по пустынным улицам. Новый клуб. Еще одна исповедь. Какая-то бывшая княгиня, отличавшаяся изысканностью манер. Но когда мы стали танцевать, ее груди вдруг обхватили меня, словно вторая пара рук, и ее губы страстно прижались к моим. По какой-то неведомой причине (подобной причинам некоторых редких болезней) я играл в эту игру совершенно искренне. Мое сердце было всюду сразу, воспламеняясь во время оргазма. Потом, лежа на простыне, я пытался найти магнитный полюс своей жизни, и вновь ко мне возвращалась Тереза Я вспоминал ее жесты, ее особую манеру изгибать спину и ее слова: «О, Серж, я никогда больше не смогу заснуть, если не почувствую на лице твое дыхание». А где была при этом Ким? Под утро я лежал рядом с ней, в лучшем случае пьяный, не буйный, не печальный, не веселый, только задумчивый. Но эта безмятежность была хрупкой. Кошмары, таившиеся во тьме, только и ждали, когда я потеряю бдительность. Во сне я шагал по тротуарам, которые кишели ужасными осклизлыми чудовищами. Они корчились в предсмертных судорогах — безголовые, одноглазые или со ртом на животе. Я должен был пробираться между ними и ни в коем случае не касаться, чтобы не превратиться в одного из них. Потом я внезапно пробуждался. ’Ты без конца ворочаешься. Мне это надоело», — жаловалась Ким.
Новый сон — но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. «Ты превосходно выглядишь! — заметил я. — Просто превосходно… — Кто это сказал?.. — Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет… — А кто это сказал? Я же слышал голос… — Идиот, это крыша твоего гроба отражает звуки твоего голоса.»
Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.
— Как поживаешь, Сагар?
— Неплохо, сир, а вы как?
— Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
— Я спрашивал себя, Господи, что происходит после смерти.
— Какой смерти?
— Моей, к примеру.
— Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон. «В конце первого акта все персонажи застывают, словно заколдованные. Камера медленно следует за Накилем, который бродит среди застывших танцующих пар в поисках Гретель…»
В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте. «Нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил», — сказала Ким — без проблем. Каждый ее прозрачный нерв знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Рамбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. («Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?») В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. «Сравнивать значит разрушать», — говорил я себе. И разрушал.
Ким открыла глаза и улыбнулась.
— Какое приятное солнце, — сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
— Давай поговорим, теперь самое время, — предложила она. — Пойдем со мной, Серж-с-широкими-плечами.
Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар — идеальное место для откровенной беседы.
— Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?
Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого.
— Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, — продолжала она.
Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я в другом с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, и опять отвернулась.
Между нами завязался забавный немой диалог. «Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?» — «Да», — ответили ее глаза. «Как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?» — «Я буду играть в твою игру, глупышка», — ответили ее глаза. «Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер». Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: «Не хочешь ли выпить?» — «Нет», — ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сандвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску, — и помазал сверху горчицей. «Не заморить ли нам червячка?» — «Нет», — сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма — заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. «А поспать вместе?» — «Да», — сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось?
— Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж.
Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки.
— Знаешь, я… видела сон.
И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, и она должна остаться в коридоре и спать на матраце. А я с этим согласился.
— Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. — Она взяла платок за угол и выловила из глаза залетевшую мошку. — Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня?
— Никогда, — сказал я, — никогда, никогда, никогда, никогда. — Как будто все эти «никогда» могли защитить нас от неумолимой судьбы.
— Хорошо, значит… Ты кончаешь с этим?
— Нет.
— Хорошо, что тогда? Что мы будем делать? Такая жизнь не может продолжаться. — В ее голосе уже появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна.
— Дело не в том, что мне не хватает этого, — продолжала она. — Конечное, мне не хватает. Но все гораздо серьезней и глубже. — Она ударила себя в грудь маленьким кулачком. — Я знала, что такое может когда-нибудь случиться. Рано или поздно это должно произойти с любой парой, но… — Это «но» надолго повисло в воздухе. Когда Ким опять заговорила, у нее изменился голос. Она как будто задыхалась. — Ты должен что-то сказать. Я знаю, что я жалкая дура и всегда хватаюсь за последнюю соломинку…
Она сдерживала слезы примерно четверть часа, но теперь они полились неудержимым потоком. Я обнял ее, прижав к себе ее шею, голову, плечи. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы этот кошмар кончился, но что я мог отдать? — моя жизнь была в чужих руках.
— Серж, мы должны что-то сделать.
— Мы должны подождать, — сказал я. Мои руки и ноги словно налились свинцом. — Прости меня.
— Не говори глупостей. Я люблю тебя.
— Какая картина! — Я попытался улыбнуться, — Мы как парочка ос в банке с медом.
Она тоже взяла себя в руки.
— Как ты думаешь, может, будет лучше, если я изменю тебе?
— Я не в восторге от этой идеи.
— Значит, ты еще беспокоишься обо мне?
— Как ты не понимаешь, я никогда не беспокоился о тебе больше, чем сейчас.
И я сказал себе, что мы должны прямо сейчас совершить великое очищение. Ким была вовсе не из тех женщин, которых можно повалить на сено. Но желания больного, в конце концов, всегда удовлетворяются. Я очень скоро понял, что совершил ошибку, выбрав это место с запахом сена и близостью сырой земли. Или, может, я сделал это специально? Клин вышибают клином.
Все получилось лучше, чем я надеялся. Мы с неохотой оторвались друг от друга, и наши уста еще были соединены, когда мы приводили в порядок свою одежду. Мне захотелось зажечь свечку и отнести к алтарю Св. Терезы. Другой Терезы.
Берни очень понравилась история о девицах Сен-Жермена. Осень обещала быть чудесной. Возникали грандиозные проекты. Берни собирался поручить мне действительно большое дело — махинации с огромными суммами в провинциальном футбольном клубе. Просто потрясающая тема — второй такой не будет. «Ты не можешь вообразить, какие сделки совершаются за чистым и здоровым фасадом спорта! Тут пахнет миллионами!» В тот вечер, когда я пошел встречать Ким в Сан-Жене, ее там не оказалось. Пришла девушка из ее офиса и сказала, что Ким около четырех часов почувствовала себя плохо и ушла домой.
Новый сон — но сон ли это был? Удобно устроившись на потолке, я взглянул вниз, на самого себя, спящего. «Ты превосходно выглядишь! — заметил я. — Просто превосходно… — Кто это сказал?.. — Ты, ты, идиот. Тут больше никого нет… — А кто это сказал? Я же слышал голос… — Идиот, это крыша твоего гроба отражает звуки твоего голоса.»
Во время одной из таких астральных прогулок я встретил самого Бога.
— Как поживаешь, Сагар?
— Неплохо, сир, а вы как?
— Ты выглядишь неважно, друг мой, в чем дело?
— Я спрашивал себя, Господи, что происходит после смерти.
— Какой смерти?
— Моей, к примеру.
— Ты сам прекрасно знаешь. Ведь ты уже мертв.
Бог рассмеялся, а я опять проснулся.
Если бы можно было с помощью какого-нибудь трюка вернуть нормальный сон. «В конце первого акта все персонажи застывают, словно заколдованные. Камера медленно следует за Накилем, который бродит среди застывших танцующих пар в поисках Гретель…»
В конце второй недели Ким решила, что я устал. Она тоже устала. Моральный дух команды покоился на прочном фундаменте. «Нам нужно съездить куда-нибудь для восстановления сил», — сказала Ким — без проблем. Каждый ее прозрачный нерв знал свое место. Она просто взяла меня за руку и отвезла в Рамбуйе к Сторкам, каким-то своим друзьям, у которых был коттедж на опушке леса. Присущие Ким легкие и приятные манеры должны были помочь мне. («Мне кажется, ты никогда не был таким. В какой буре ты потерял свои паруса?») В воскресенье вечером я совершил большую прогулку по лесу. Вернувшись, я застал Ким спящей и долго смотрел на нее. Да, она утратила свой блеск. «Сравнивать значит разрушать», — говорил я себе. И разрушал.
Ким открыла глаза и улыбнулась.
— Какое приятное солнце, — сказала она, зевнула, потянулась и, поднявшись с шезлонга, взяла меня за руку.
— Давай поговорим, теперь самое время, — предложила она. — Пойдем со мной, Серж-с-широкими-плечами.
Когда-то это должно было случиться. Мы пересекли двор и зашли в пустой амбар — идеальное место для откровенной беседы.
— Что произошло? Расскажи мне все. Это та девушка? С тех пор, как ты оттуда вернулся, ты ведешь себя словно робот. И зачем тебе эти маленькие шлюшки, с которыми ты даже не получаешь удовольствия? Что это за жизнь?
Я знал очень хорошо, что ей известно про Терезу. Что касается девиц, то она была выше этого.
— Давай хорошенько все обсудим, как два взрослых человека, — продолжала она.
Ким. Клуб в Антибе, возле крепостных стен. Она в одном конце зала, я в другом с группой приятелей. Она показалась мне весьма привлекательной, эта девушка с длинными черными волосами и сияющими глазами. Она отвернулась, снова взглянула на меня, и опять отвернулась.
Между нами завязался забавный немой диалог. «Конечно, я мог бы встать, моя милая, подойти к тебе, пригласить на танец, но мы достойны кое-чего получше, не правда ли?» — «Да», — ответили ее глаза. «Как же мы это разыграем, о девушка с дивными волосами и сияющими глазами?» — «Я буду играть в твою игру, глупышка», — ответили ее глаза. «Тогда, может, сыграем в обычную беззаботность? Этому трюку научил меня приятель-актер». Подняв правой рукой воображаемый стакан, я сделал вид, будто осушаю его. Жест должен был означать: «Не хочешь ли выпить?» — «Нет», — ответила она, тряхнув головой, и взметнувшиеся волосы дважды упали на ее лицо. Хорошо. Марсель Марсо начинает вторую часть своей пантомимы. Я намазал несуществующим маслом воображаемый сандвич, сделал вид, будто положил на него горячую сосиску, — и помазал сверху горчицей. «Не заморить ли нам червячка?» — «Нет», — сказали ее глаза, голова и волосы еще решительнее, чем в первый раз. Оставалась третья часть силлогизма — заключение. Две мои ладони, сложенные лодочкой, представляли подушку, к которой я нежно прижался щекой. «А поспать вместе?» — «Да», — сразу кивнула она с удивительным энтузиазмом, и глаза ее засияли еще веселее. Но в ту ночь мы не спали вместе. Мы до рассвета гуляли вдоль крепостных стен, растворившись в Вечности. Помнишь ли ты эту ночь, о моя любимая, и все остальные ночи? О Ким, что с нами случилось?
— Что с нами случилось, Серж? Ты все думаешь о ней? Может, попросить ее приехать сюда? Или домой? Я не хочу, чтобы ты был несчастлив, Серж.
Серж не мог придумать, что еще сказать после своего бессвязного признания. Он довольствовался тем, что вытаскивал из стога соломинки одну за другой и разламывал их на мелкие кусочки.
— Знаешь, я… видела сон.
И она тоже! Но в ее сновидении не было птиц, ни живых, ни мертвых. Ким хотела попасть на шестой этаж отеля, но лифт почему-то не работал. Пришлось идти пешком, и когда она поднялась и собиралась войти в комнату, дверь оказалась запертой. Ким постучала, и женский голос сказал, что ей нельзя входить, и она должна остаться в коридоре и спать на матраце. А я с этим согласился.
— Ты хочешь бросить меня, Серж? Ты действительно любишь ее? Дай мне твой платок. — Она взяла платок за угол и выловила из глаза залетевшую мошку. — Эта мошкара так и лезет в глаза! Ну? Ты не ответил. Ты собираешься бросить меня?
— Никогда, — сказал я, — никогда, никогда, никогда, никогда. — Как будто все эти «никогда» могли защитить нас от неумолимой судьбы.
— Хорошо, значит… Ты кончаешь с этим?
— Нет.
— Хорошо, что тогда? Что мы будем делать? Такая жизнь не может продолжаться. — В ее голосе уже появилась дрожь, предвещавшая заключительный акт драмы. — Ты понимаешь, о чем я говорю?
Я очень хорошо понимал. Мы не занимались любовью с тех пор, как я вернулся из Тузуна.
— Дело не в том, что мне не хватает этого, — продолжала она. — Конечное, мне не хватает. Но все гораздо серьезней и глубже. — Она ударила себя в грудь маленьким кулачком. — Я знала, что такое может когда-нибудь случиться. Рано или поздно это должно произойти с любой парой, но… — Это «но» надолго повисло в воздухе. Когда Ким опять заговорила, у нее изменился голос. Она как будто задыхалась. — Ты должен что-то сказать. Я знаю, что я жалкая дура и всегда хватаюсь за последнюю соломинку…
Она сдерживала слезы примерно четверть часа, но теперь они полились неудержимым потоком. Я обнял ее, прижав к себе ее шею, голову, плечи. Я бы отдал все, что угодно, лишь бы этот кошмар кончился, но что я мог отдать? — моя жизнь была в чужих руках.
— Серж, мы должны что-то сделать.
— Мы должны подождать, — сказал я. Мои руки и ноги словно налились свинцом. — Прости меня.
— Не говори глупостей. Я люблю тебя.
— Какая картина! — Я попытался улыбнуться, — Мы как парочка ос в банке с медом.
Она тоже взяла себя в руки.
— Как ты думаешь, может, будет лучше, если я изменю тебе?
— Я не в восторге от этой идеи.
— Значит, ты еще беспокоишься обо мне?
— Как ты не понимаешь, я никогда не беспокоился о тебе больше, чем сейчас.
И я сказал себе, что мы должны прямо сейчас совершить великое очищение. Ким была вовсе не из тех женщин, которых можно повалить на сено. Но желания больного, в конце концов, всегда удовлетворяются. Я очень скоро понял, что совершил ошибку, выбрав это место с запахом сена и близостью сырой земли. Или, может, я сделал это специально? Клин вышибают клином.
Все получилось лучше, чем я надеялся. Мы с неохотой оторвались друг от друга, и наши уста еще были соединены, когда мы приводили в порядок свою одежду. Мне захотелось зажечь свечку и отнести к алтарю Св. Терезы. Другой Терезы.
Берни очень понравилась история о девицах Сен-Жермена. Осень обещала быть чудесной. Возникали грандиозные проекты. Берни собирался поручить мне действительно большое дело — махинации с огромными суммами в провинциальном футбольном клубе. Просто потрясающая тема — второй такой не будет. «Ты не можешь вообразить, какие сделки совершаются за чистым и здоровым фасадом спорта! Тут пахнет миллионами!» В тот вечер, когда я пошел встречать Ким в Сан-Жене, ее там не оказалось. Пришла девушка из ее офиса и сказала, что Ким около четырех часов почувствовала себя плохо и ушла домой.