Страница:
Я застал ее в постели.
— Ничего особенного. Наверное, подхватила грипп, вот и все.
— Температура есть?
— Небольшая. Поясница побаливает. Наверное, я простудилась. — Она улыбнулась, бедняжка. — Может, я уже не в том возрасте, когда, можно позволить повалить себя на сено.
— Позвать Декампа?
— Нет, подожди до завтра. Посмотрим, как я буду себя чувствовать.
В два часа ночи она еще не спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок, потом неожиданно вскрикнула.
— Что случилось?
— Как будто кинжал воткнули. Посмотри.
Она подняла ночную рубашку и показала мне свой правый бок, по которому стекала струйка пота.
— Все еще болит?
— Нет, теперь нет. — Я знал, что она говорит неправду.
— Ты должна заснуть, дорогая. Спокойной ночи!
На следующее утро произошла эта глупая история с Жераром Сторком, человеком, у которого мы провели уикэнд. В десять я собирался отправиться в издательство и, одевая брюки, не смог найти свой бумажник. В нем были водительские права, страховое свидетельство и так далее. Ким стало лучше. Я принес ей чашку чая, и мы стали думать, где я мог потерять бумажник. Я всегда носил его в боковом кармане и в последний раз вынимал в воскресенье утром.
— Ты потерял его в сене! — вдруг воскликнула Ким.
Она еще смеялась, когда я звонил в Монфор-Ламори. К счастью, Сторк, высокий, добродушно-жизнерадостный бизнесмен, каждое утро игравший в теннис, был еще дома.
— Ты не мог бы сходить посмотреть?
— В амбаре?.. — Он долго не мог остановить смех. — Продолжай, это забавно! С Ким?.. Я еще удивлялся, куда это вы оба запропастились. А мы-то дали вам лучшую кровать!
«Очень забавно!..» Он вернулся через добрых пять минут.
— Я нашел его, Серж. Он раскрылся, и несколько листков выпали, но я их все собрал.
— Спасибо. Не мог бы ты прихватить его?..
— Знаешь, ты подал мне мысль, я должен поговорить с Николь. Мы делали это практически везде, но в амбаре — ни разу.
— Я зайду в ваш офис и заберу его сегодня вечером.
Потом я позвонил Декампу. Но он уже уехал в больницу. Я позвонил ему снова в час дня из офиса.
— Мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты зашел и осмотрел ее.
— Сегодня?.. Посмотрим, дорогой мой, сегодня… Я только что из отпуска Приехал три дня назад и… Какая у нее температура?
— Тридцать восемь и два.
— Ладно, если хочешь, я заеду после обеда.
Он появился в десять вечера, загоревший, жизнерадостный, и принес с собой ветер в семь баллов. Едва переступив порог, он начал рассказывать о своем круизе.
— Мы попали в шторм в открытом море! (Я чуть было не поехал с ним, но Ким не любила парусников, а мне не хотелось оставлять ее одну на две недели.) Ну, что случилось с нашей девочкой?
Ким улыбнулась, когда он вошел в спальню. Роже мог исцелить больного одним рукопожатием. Измеряя давление, он говорил так громко, что я едва услышал телефонный звонок, которого давно ожидал. Я ушел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Садовник перебрал все сено граблями, — сказал Сторк, — но ничего не нашел.
— Ты уверен?
— Я был вместе с ним — даже не успел пообедать. Завтра мы попробуем еще, при дневном свете. Что это за конверт, опиши точнее.
— Маленький прозрачный. Знаешь, как у филателистов.
— Что в нем было?
— Фотография и прядь волос.
— О, как романтично! Это фотография Ким? Прости, не мое дело. Слушай, ты, наверное, потерял его в другом месте. Со мной один раз тоже такое случилось — где-то потерял обручальное кольцо! Только вообрази. Я его снял, когда пытался подцепить девочку. И знаешь, где оно оказалось?
— На пальце у девочки? — Меня меньше всего интересовала его история.
— Это не смешно, поверь мне. Если такое когда-нибудь случится с тобой… Алло? Ты здесь?.. Я положил его в карман, и оно провалилось за подкладку. Можешь вообразить, что я чувствовал, возвращаясь домой с обеда без обручального кольца!
— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.
— Именно так я и сделал. Поверь, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.
— И что дальше?
— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…
Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти неслышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».
Потом я опять взял трубку.
Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.
— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.
— Это серьезно?
— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.
— Отчего это бывает? — спросила Ким.
— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.
— Когда я смогу вернуться на работу?
— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.
— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар, я не могу сидеть тут и вязать десять дней.
Она взглянула на меня.
— Кто это звонил?
— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь.
Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.
— Слушай, тут кое-какие неясности.
— Что ты имеешь в виду?
— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.
— Что-что?
— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.
— Но что именно не так?
— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.
— Но она не ела с понедельника.
— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.
Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехом сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.
— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем дело?
Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец, Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.
Это был нетерпеливый и довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.
— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну, ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом. — Он показал на рентгеновский снимок, лежавший на столе. — Все нормально. Но я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга отнюдь не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.
Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.
— Ничего особенного. Наверное, подхватила грипп, вот и все.
— Температура есть?
— Небольшая. Поясница побаливает. Наверное, я простудилась. — Она улыбнулась, бедняжка. — Может, я уже не в том возрасте, когда, можно позволить повалить себя на сено.
— Позвать Декампа?
— Нет, подожди до завтра. Посмотрим, как я буду себя чувствовать.
В два часа ночи она еще не спала, беспокойно ворочаясь с боку на бок, потом неожиданно вскрикнула.
— Что случилось?
— Как будто кинжал воткнули. Посмотри.
Она подняла ночную рубашку и показала мне свой правый бок, по которому стекала струйка пота.
— Все еще болит?
— Нет, теперь нет. — Я знал, что она говорит неправду.
— Ты должна заснуть, дорогая. Спокойной ночи!
На следующее утро произошла эта глупая история с Жераром Сторком, человеком, у которого мы провели уикэнд. В десять я собирался отправиться в издательство и, одевая брюки, не смог найти свой бумажник. В нем были водительские права, страховое свидетельство и так далее. Ким стало лучше. Я принес ей чашку чая, и мы стали думать, где я мог потерять бумажник. Я всегда носил его в боковом кармане и в последний раз вынимал в воскресенье утром.
— Ты потерял его в сене! — вдруг воскликнула Ким.
Она еще смеялась, когда я звонил в Монфор-Ламори. К счастью, Сторк, высокий, добродушно-жизнерадостный бизнесмен, каждое утро игравший в теннис, был еще дома.
— Ты не мог бы сходить посмотреть?
— В амбаре?.. — Он долго не мог остановить смех. — Продолжай, это забавно! С Ким?.. Я еще удивлялся, куда это вы оба запропастились. А мы-то дали вам лучшую кровать!
«Очень забавно!..» Он вернулся через добрых пять минут.
— Я нашел его, Серж. Он раскрылся, и несколько листков выпали, но я их все собрал.
— Спасибо. Не мог бы ты прихватить его?..
— Знаешь, ты подал мне мысль, я должен поговорить с Николь. Мы делали это практически везде, но в амбаре — ни разу.
— Я зайду в ваш офис и заберу его сегодня вечером.
Потом я позвонил Декампу. Но он уже уехал в больницу. Я позвонил ему снова в час дня из офиса.
— Мне было бы гораздо спокойнее, если бы ты зашел и осмотрел ее.
— Сегодня?.. Посмотрим, дорогой мой, сегодня… Я только что из отпуска Приехал три дня назад и… Какая у нее температура?
— Тридцать восемь и два.
— Ладно, если хочешь, я заеду после обеда.
Он появился в десять вечера, загоревший, жизнерадостный, и принес с собой ветер в семь баллов. Едва переступив порог, он начал рассказывать о своем круизе.
— Мы попали в шторм в открытом море! (Я чуть было не поехал с ним, но Ким не любила парусников, а мне не хотелось оставлять ее одну на две недели.) Ну, что случилось с нашей девочкой?
Ким улыбнулась, когда он вошел в спальню. Роже мог исцелить больного одним рукопожатием. Измеряя давление, он говорил так громко, что я едва услышал телефонный звонок, которого давно ожидал. Я ушел в кабинет и закрыл за собой дверь.
— Садовник перебрал все сено граблями, — сказал Сторк, — но ничего не нашел.
— Ты уверен?
— Я был вместе с ним — даже не успел пообедать. Завтра мы попробуем еще, при дневном свете. Что это за конверт, опиши точнее.
— Маленький прозрачный. Знаешь, как у филателистов.
— Что в нем было?
— Фотография и прядь волос.
— О, как романтично! Это фотография Ким? Прости, не мое дело. Слушай, ты, наверное, потерял его в другом месте. Со мной один раз тоже такое случилось — где-то потерял обручальное кольцо! Только вообрази. Я его снял, когда пытался подцепить девочку. И знаешь, где оно оказалось?
— На пальце у девочки? — Меня меньше всего интересовала его история.
— Это не смешно, поверь мне. Если такое когда-нибудь случится с тобой… Алло? Ты здесь?.. Я положил его в карман, и оно провалилось за подкладку. Можешь вообразить, что я чувствовал, возвращаясь домой с обеда без обручального кольца!
— На твоем месте я бы забинтовал чем-нибудь палец.
— Именно так я и сделал. Поверь, это никудышная затея. Николь настаивала, чтобы я показал ей рану. Оказывается, она когда-то обучалась на курсах медсестер.
— И что дальше?
— В ту ночь у нас чуть не дошло до развода. В общем…
Я положил трубку на стол и не спеша закурил. Слова Сторка были почти неслышны. Между тем другие слова плыли в моем мозгу. Струйки холодного пота потекли по бокам. «Но это совершенно идиотская идея, — сказал я себе. — Если она еще раз появится — оторву тебе голову, честное слово».
Потом я опять взял трубку.
Когда я вернулся в спальню, Декамп энергично прощупывал спину Ким. Тут — болит, а тут — не болит.
— Перинефральная флегмона, — объявил он, наконец выпрямившись.
— Это серьезно?
— Ничего страшного. Покормим ее антибиотиками, и все будет в порядке. — Он начал писать рецепт.
— Отчего это бывает? — спросила Ким.
— Бог его знает… Какой-то микроб поселяется в организме… Завтра утром пришлю кого-нибудь из лаборатории.
— Когда я смогу вернуться на работу?
— Дней через десять. Ешь побольше йогурта и принимай сульфамиды.
— Роже, у нас зимняя коллекция, сейчас самый разгар, я не могу сидеть тут и вязать десять дней.
Она взглянула на меня.
— Кто это звонил?
— Сторк. Хотел узнать, как ты себя чувствуешь.
Через три дня Декамп позвонил мне утром в офис.
— Слушай, тут кое-какие неясности.
— Что ты имеешь в виду?
— В анализах. Так, небольшая деталь. Но нам лучше все повторить и сделать еще внутривенную урографию.
— Что-что?
— Рентгеновский снимок. Потом я покажу его Годану.
— Но что именно не так?
— Не знаю. Не волнуйся, старина. Возможно, ничего там и нет.
— Но она не ела с понедельника.
— Не волнуйся, говорю тебе. Привези ее в больницу завтра к девяти утра.
Рентген — довольно мучительная процедура. Вас помещают в своего рода пресс и при помощи мехом сплющивают ваше тело до толщины папиросной бумаги. Но Ким держалась превосходно, только ее большие глаза стали еще больше. Она отказывалась быть побежденной.
— Серж, они и дальше собираются меня уродовать? — спросила она, когда мы вернулись в машину. — У меня больше нигде не болит. В чем дело?
Через два дня, когда Годан осматривал ее, я ожидал в коридоре больницы, зажигая каждую минуту по сигарете. Наконец, Ким вышла, и главный специалист пригласил меня в кабинет.
Это был нетерпеливый и довольно бесцеремонный человек с белыми усами и светлыми глазами, которые делали его похожим на Альберта Швейцера.
— Вы доставили своей супруге кое-какие неприятности, не так ли? Во всяком случае, у меня сложилось такое впечатление… — Он впервые взглянул в мою сторону. — Ну, ладно, уверяю вас, у нее нет ничего страшного. Мы осмотрели ее самым тщательным образом. — Он показал на рентгеновский снимок, лежавший на столе. — Все нормально. Но я беседовал с ней довольно долго. Ваша личная жизнь меня не касается. Но я должен предостеречь вас: ваша супруга отнюдь не столь крепка, как кажется. Примите мой совет: обращайтесь с ней осторожней, если хотите, чтобы она оставалась здоровой. Вот и все. Прощайте.
Он открыл дверь, показывая, что аудиенция окончена. В коридоре мне улыбалась счастливая Ким.
VIII
И вдруг лето кончилось. Все оказалось поглощено лихорадкой осени. Еще и еще зрелищ, еще и еще денег, еще и еще любви. На Елисейских полях, где в сумерках внезапно зажигались уличные фонари, глаза искали глаза, пустые глаза, в которых горела золотая пыль и отражались изгибы обнаженных женских тел. Канава купил новую машину. Феррер устроил новую выставку портретов под названием «Рельефы». Он изобрел какой-то новый способ печати. Берни, выходя из кабинета босса, выглядел еще ужаснее, чем обычно. Оказалось, наш любимый редактор может потерять работу, если тираж не достигнет полмиллиона — и быстро… внезапно все в газете затрепетали. Волна паники охватила издательский офис, газетные листы летали по воздуху.
Сторк устраивал оргии в Монфоре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — сказалось отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающий сильное впечатление (этот чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким дышать, руке писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»
Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что ради сохранения прежних позиций был проведен почти тотальный опрос на тему «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось сочинить все самому.
Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла любовника Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, двенадцатого октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.
Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она выглядела превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось немного».
— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.
— Но, дорогая, мы и так ходили куда-нибудь всю неделю.
— Да, я знаю. Но я не устала.
И мы выходили из дома. Это было всегда одно и то же: самовлюбленные женщины с жидкими прическами, страдающие одышкой мужчины, которые отводили вас в угол, чтобы поговорить о новых левых демократах. «Серж, есть новый клуб, мы там еще не были. Давай сходим». В клубе пахло потом и звучала та самая пластинка, которая преследовала меня везде, куда бы я ни отправлялся, дома у приятелей, в ресторанах, в машине — какой-то кретин-англичанин, завывавший утробным голосом.
— Дорогая, тебе надо измерить температуру, — говорил я довольно прозаическим тоном, когда мы возвращались.
Может, это был просто плод воображения, но она казалась мне слишком теплой в постели. И она потеряла по меньшей мере восемь фунтов. Но Ким раз и навсегда решила наплевать на термометры, пилюли и докторов. Это была ее «Христианская наука».
— Во всяком случае, я чувствую себя хорошо.
Однажды в субботу она провела весь день лежа в постели и глядя в потолок, даже не пытаясь читать один из тех бесчисленных дешевых романов, которые прежде глотала один за другим.
— Да, — согласилась она около пяти часов. — я чувствую себя нехорошо.
— У тебя что-нибудь болит?
— Какой-то шум в голове.
Не знаю, что заставило меня пойти в кабинет и перерыть кучу старых бумаг в поисках календаря. Но моя догадка подтвердилась: в ту ночь было полнолуние, в ту самую ночь, и я ни с кем не мог поговорить об этом.
Конечно, не с Декампом. Декамп просто лопнет со смеху. И не с моей дорогой тещей. («Я очень беспокоюсь, Серж. Ким стала такой худой, она слишком много работает и питается плохо. Ты ей достаточно даешь мяса? Когда она была маленькой, я иногда заставляла ее есть. Вот, я привезла вам пачку новаросинтостенола, это новое американское средство, которое… Серж, я прошу тебя, заставь ее принимать по две капсулы в день в подслащенной воде. Ты же прекрасно знаешь, что она не станет, если ты ей не скажешь…») И не с X… и не с Y… и не с Z… Ни с кем. Как выразилась одна моя приятельница: одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть.
Однажды, проснувшись, я сделал второе открытие: вспомнил о своей профессии. Неплохая идея. Я поступлю со всей историей как репортер. Соберу документы, свидетельства очевидцев. Это будет объективный репортаж.
Для начала я отправился за справками в газетный архив и попросил материалы об оккультизме. Получив пачку прессы толщиной в шесть дюймов, я погрузился в ее изучение.
Она начиналась с колдовских обрядов плодородия, совершавшихся в Нижней Оверни. «Земля была мертва. Ее убили современные химические удобрения… Жители деревни подтвердили, что им никогда не доводилось убирать столь богатый урожай…» Я перевернул несколько страниц. Грандиозный исторический обзор. «В средние века по всей Франции пылали костры. В то время как человек достиг поверхности Луны, в некоторых местах люди еще поклоняются дьяволу…» Дальше. «Взбесившиеся коровы танцуют загадочный танец во время дойки…» Коровами я не заинтересовался и продолжал листать дальше. А, вот наконец-то! «…Он вонзил булавку в сердце теленка». Теплее. Я отложил эту вырезку, чтобы сделать с нее фотокопию, а заодно и ту, где рассказывалось, как туристы нашли сову с перерезанным горлом, завернутую в окровавленную ночную рубашку. Идем дальше. «…Неведомая сила сорвала ее с постели… ужас приковал ее ноги к полу… электрические лампочки взрывались, когда она проходила мимо… часы останавливались…» Мне потребовалось часа два, чтобы перерыть эту гору хлама, состряпанного второсортными репортерами. И вдруг я прочел: «Магия — это природный дар, передающийся по наследству от отца к сыну». От отца к сыну. От отца к дочери. Яблоко от яблони недалеко падает. Ищи дальше, будь внимателен… А, вот как будто что-то научное: «Когда рука приближается к конденсатору, состоящему из двух серебряных пластин, разделенных тонким слоем слюды, излучение этой руки — любой человеческой руки — путем ионизации превращает слюду в проводник. На зеркале гальванометра проецируется яркая точка, которая движется в зависимости от электропроводности слюды. Таким образом можно измерять энергию, излучаемую данным субъектом». Ланглэ, доктор медицины и психиатр, профессор Академии прикладных наук. Пролистав Ланглэ, я опять погрузился в варварство. «В полнолуние, — ну, ну, слыхали, — он очертил круг и перерезал глотки трем петухам… Сосед умер на рассвете». Наконец, ободряющее солнце статистики воссияло над этим адским шабашем. Статистику можно найти где угодно, и всегда она врет, но в то же время придает вещам некую видимость правдоподобия. Во Франции пятьдесят тысяч лозоискателей, сорок тысяч религиозных целителей. Подсчитано, что двести пятьдесят тысяч человек….. А, вот: «Миллион французов и француженок занимаются черной и белой магией». Мне просто повезло, я имел один шанс из пятидесяти. «Серж, ты сошел с ума, — сказал я себе. — Ты сам превосходный объект для заклинаний. Не надо вареных жаб, заклятых свечей, гадючьей крови, чистотела или взываний к Вельзевулу: только один взгляд, острый как алмаз, пронзает твое ледяное сердце, и оно тает, и все в нем оживает вновь».
— Что ищешь? — спросил Канава. Он только что появился в архиве, двигаясь, словно космонавт в состоянии невесомости или марионетка, у которой оборваны несколько нитей. В зубах у него торчала итальянская сигара.
— Я — жертва колдовства.
— А я — жертва недосыпания, — заявил он. — Почему другие спят нормально? Можешь мне дать вразумительный ответ? Почему я должен всем этим заниматься в нашей газете? Он получил у девушки большой квадратный ящик с этикеткой «Дворы Европы» и сел рядом со мной. — Еще вопрос, Серж. Почему эта сучка испанская принцесса пошла и сделала аборт? В семь утра Берни позвонил мне и вел себя так, будто его подключили к высоковольтной линии. По моим данным, прошлой ночью в Мадриде эта глупая шлюха была доставлена в клинику. Выскоблили, и все дела. Это мне один приятель сообщил. Заголовок пойдет такой: «Принцесса и судьба испанского трона». Как тебе? Или лучше: Альфонсо XII, гемофилия и так далее. Будет ли продолжена линия Монтоя и Кортес и Фабьенезе и моя задница? Тебе наплевать? Мне тоже. К черту, — сказал он, закрывая папку. — Я и так знаю об этих делах достаточно. Профессиональная честность — вот от чего я умру!
Он опять зажег свою сигару, которая то и дело гасла, и взглянул на меня:
— А ты что тут разыскиваешь?
— Убийство при помощи магии.
— Посмотри раздел про хиппи из Лос-Анжелеса.
— Никакой связи.
— Послушай большого брата. Это было ритуальное преступление. Не единственное. И не последнее. Сходи к Великому Экзорцисту в епархии Парижского епископа.
Теперь я внимательно слушал — он подал мне идею.
— Что еще?
— На улице Сен-Жак есть специальные книжные лавки. Там можно найти переиздания старых книг по колдовству. Красный Дракон, Альберт Малый, Альбер Великий и прочая братия.
— Ты веришь во всю эту чепуху?
— Я не верю ни во что. Я даю информацию.
— Как ты думаешь, если сделать фигуру из воска и волос, можно ли с ее помощью воздействовать на человека, которому принадлежат волосы?
— Это и есть твоя история?
— Возможно.
— Я работал с подобным делом. Два типа поссорились и стали перебрасываться заклинаниями — как в теннисе.
— Кто же выиграл?
— Газета. Мы продали в ту неделю восемьсот тысяч.
— И что с ними потом стало?
— Ничего. Один всегда носил при себе амулет — утащил с кладбища гвоздь от гроба. А второй знал формулу.!
— Какую формулу?
— Для освобождения от заклятий. — Он начал быстро креститься, бормоча: — Ласгарот, Афонидос, Пабатин, Врат, Кодион, Ламакрон, Фонд, Арпагон, Аламор, Бурсагасис, Вениар Сарабани.
— Серьезно?
— Вполне. Мой гений состоит из отсутствия терпения и чудесной памяти.
— Мишель, ты знаешь всех в Париже. Кто настоящий специалист во всех этих вещах? Должен быть кто-то один. Я не имею в виду всех этих шарлатанов.
— Я сказал тебе: Великий Экзорцист в епархии епископа. Он настоящий джокер. И у него в рукаве полно таких историй, от которых могло бы скиснуть церковное вино.
— Нет, я имею в виду оккультиста, настоящего оккультиста.
— Думаешь, у них это написано на визитной карточке? Сходи к Поуэлу или Бержье.
— Это популяризаторы. А мне нужен тот, кто действительно знает, о чем говорит. Практик.
— Сходи к Нострадамусу, — сказал он вставая, — или к Калиостро. Сходи к дьяволу. Сходи к Берни.
— Мишель, пожалуйста.
— Он все равно не примет тебя.
— Кто?
— Аллио. Он живет в Париже, бульвар Бомарше. Я дам телефон, если хочешь, но он не встречается с журналистами.
— Он принимает клиентов?
— Нет.
— Он действительно знает свое дело?
— Он единственный, кто его знает.
Канава повернулся ко мне:
— Помнишь дело Бельсерона? Того типа, который убил троих детей и заявил, что вступил в сговор с дьяволом Аллио давал показания, как эксперт. Он спас ему жизнь.
— Именно он мне и нужен., — сказал я. — Эксперт — мне нравится, как звучит.
«Эксперт, — повторил я про себя. — Если повезет, я спасу жизнь Ким».
Он согласился принять меня в пятницу вечером. История с книгой не прошла. (Люди говорят об этом много чепухи. И очень много чепухи публикуется. Моя книга будет попыткой изучить вопрос совершенно объективно. Но я не могу написать ее, не встретившись с вами.) Душещипательная история тоже не прошла. (Невинный человек может быть осужден…) Ни один из моих трюков не сработал. Но в конце концов, то, чего не смогла сделать ложь, сделала правда, когда я позвонил в третий раз.
— Опять вы? Еще не отказались от своей затеи?
— Но это может быть вопрос жизни и смерти.
— Тогда вам лучше прийти.
— Когда?
— Ну… сейчас, наверное.
У Аллио были широкие пальцы, которыми он то и дело совершал круговые движения, словно поглаживал воображаемые хрустальные сферы, подвешенные на невидимых нитях. У него была наголо обритая голова и лицо того типа, который обычно называют интересным: изборожденное морщинами, но добродушное. Он покачал свой маятник над фотографией Ким, над картой в том месте, где я красным кружком обвел Тузун Потом перешел к фотографиям Терезы, сделанным Феррером. Маятник отклонился в противоположном направлении. — Меня бы очень удивило, если бы эта девушка оказалась ведьмой, — заявил Аллио. Одну из фотографий он осмотрел более тщательно. — Она красива.
— Да, — сказал я, — очень.
— Вы говорите, она всегда носит на себе что-то зеленое?
— Всегда.
— И все вещи у нес в доме расположены косо?
— Меня всегда удивляло, как они не падают.
— Вы читали какие-нибудь книги, прежде чем прийти ко мне?
— Я читал вашу и еще несколько.
— И вы обнаружили те признаки, которые упоминаются в этих книгах?
— Да, думаю что так.
— Вы — жертва собственного воображения.
— Но…
— Подождите… Вы на девяносто пять процентов жертва своего воображения, и на пять процентов вы правы.
— А маятник, — вспомнил я, — почему он отклонился в противоположную сторону?
Аллио пожал плечами.
— Тот маленький конвертик с фотографией и прядью волос, возможно, и не был у вас похищен, не так ли?
— Возможно.
— Не могли ли вы действительно потерять его в амбаре? Или он просто выпал, когда вы открывали бумажник?
— Вполне возможно.
Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.
— Вы любите ее?
— Какое это имеет значение? — спросил я, после того как оправился от изумления.
— Большое.
Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним, и хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история держится лишь на моих иллюзиях.
— Но моя жена действительно больна.
— Ну-ну, болезни бывают от многих причин. Как зовут ту девушку?
— Тереза.
— Тереза, — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.
— Нет, это исключено.
— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене?
Я задумался.
— Нет. Если только она не похитила волосы.
— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
— Что вы имеете в виду?
— Допустим — я не знаю — допустим, она написала вам.
— Она никогда мне не писала.
— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос: Запечатанный конверт!
— Зачем?
— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…
— Какой образ?
— Изображение… Что случилось?
Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
— Можно еще раз прийти к вам?
— Приходите, когда хотите.
Ему пришлось еще раз повысить голос, потому что я уже был на лестнице.
Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте Больших бульваров» — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то другой путь, и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидели четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал взад-вперед перед дверью лифта.
— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема. Я положил руки ей на плечи.
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Что вспомнить?
— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уик-энда у Сторков.
— Ну и что?
— Я, как обычно, пошел и собрал почту.
Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка, примерно в четверть десятого, я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.
Сторк устраивал оргии в Монфоре. Мы ездили туда однажды (Ким сказала, что это может пойти нам на пользу), но продержались недолго — сказалось отсутствие тренировки. В конце каждого дня я все более остро ощущал, что иду по зыбкой тропинке, не внимая природе и противясь жизни, равнодушный к тому, что производило на окружающий сильное впечатление (этот чудесный английский фильм!), слепой к вечным красотам города (однажды вечером я проезжал в такси мимо Лувра и с полным безразличием взирал на сияющие булыжники мостовой), глухой к музыке, которая приводила в экстаз всю молодежь. Но я продолжал существовать. И приказывал сердцу биться, легким дышать, руке писать… «Стремление к убийству стало неотъемлемой частью жизни этой чрезмерно страстной пары. Достаточно было малейшего инцидента, улыбки или, быть может, слез, чтобы раздался выстрел. И никто не мог сказать заранее, кто окажется жертвой, а кто убийцей…»
Я написал очерк о тяжелой жизни жен шахтеров на северо-востоке Франции во время забастовки. (Газета приняла новое направление: «Поверь, старина, они сожрали достаточно грязи, которую мы им подавали из года в год. Ты знаешь, Серж, люди выросли. Они хотят чего-то нового».) Но пока что ради сохранения прежних позиций был проведен почти тотальный опрос на тему «Новый взгляд на супружескую измену». Поскольку ни одна из опрошенных женщин не призналась в неверности мужу, мне пришлось сочинить все самому.
Внезапно появилась большая новость: Бардо меняла любовника Началась всеобщая паника. Здание сотрясалось от крыши до основания. Команды фотографов рассылались в Кальви, Капри, Капуа. Однажды, двенадцатого октября, я сделал ошеломляющее открытие: у меня нет друзей.
Не с кем было поделиться той вампирической мыслью, которая высасывала мою кровь. Правда, Ким чувствовала себя хорошо или более-менее хорошо. В некоторые вечера она выглядела превосходно, а иногда с трудом вставала утром с постели и казалась необычно вялой. Но больше всего меня тревожило ее ненасытное желание жить, быть в движении, танцевать, ходить в гости, гулять, есть, заниматься любовью, работать. Как будто ее время истекало. Тик, тик, тик, тик. Словно какой-то демон постоянно нашептывал ей: «Поспеши, моя милая, тебе осталось немного».
— Серж, давай сходим куда-нибудь сегодня.
— Но, дорогая, мы и так ходили куда-нибудь всю неделю.
— Да, я знаю. Но я не устала.
И мы выходили из дома. Это было всегда одно и то же: самовлюбленные женщины с жидкими прическами, страдающие одышкой мужчины, которые отводили вас в угол, чтобы поговорить о новых левых демократах. «Серж, есть новый клуб, мы там еще не были. Давай сходим». В клубе пахло потом и звучала та самая пластинка, которая преследовала меня везде, куда бы я ни отправлялся, дома у приятелей, в ресторанах, в машине — какой-то кретин-англичанин, завывавший утробным голосом.
— Дорогая, тебе надо измерить температуру, — говорил я довольно прозаическим тоном, когда мы возвращались.
Может, это был просто плод воображения, но она казалась мне слишком теплой в постели. И она потеряла по меньшей мере восемь фунтов. Но Ким раз и навсегда решила наплевать на термометры, пилюли и докторов. Это была ее «Христианская наука».
— Во всяком случае, я чувствую себя хорошо.
Однажды в субботу она провела весь день лежа в постели и глядя в потолок, даже не пытаясь читать один из тех бесчисленных дешевых романов, которые прежде глотала один за другим.
— Да, — согласилась она около пяти часов. — я чувствую себя нехорошо.
— У тебя что-нибудь болит?
— Какой-то шум в голове.
Не знаю, что заставило меня пойти в кабинет и перерыть кучу старых бумаг в поисках календаря. Но моя догадка подтвердилась: в ту ночь было полнолуние, в ту самую ночь, и я ни с кем не мог поговорить об этом.
Конечно, не с Декампом. Декамп просто лопнет со смеху. И не с моей дорогой тещей. («Я очень беспокоюсь, Серж. Ким стала такой худой, она слишком много работает и питается плохо. Ты ей достаточно даешь мяса? Когда она была маленькой, я иногда заставляла ее есть. Вот, я привезла вам пачку новаросинтостенола, это новое американское средство, которое… Серж, я прошу тебя, заставь ее принимать по две капсулы в день в подслащенной воде. Ты же прекрасно знаешь, что она не станет, если ты ей не скажешь…») И не с X… и не с Y… и не с Z… Ни с кем. Как выразилась одна моя приятельница: одиночество — не такая вещь, которую можно принять или отвергнуть.
Однажды, проснувшись, я сделал второе открытие: вспомнил о своей профессии. Неплохая идея. Я поступлю со всей историей как репортер. Соберу документы, свидетельства очевидцев. Это будет объективный репортаж.
Для начала я отправился за справками в газетный архив и попросил материалы об оккультизме. Получив пачку прессы толщиной в шесть дюймов, я погрузился в ее изучение.
Она начиналась с колдовских обрядов плодородия, совершавшихся в Нижней Оверни. «Земля была мертва. Ее убили современные химические удобрения… Жители деревни подтвердили, что им никогда не доводилось убирать столь богатый урожай…» Я перевернул несколько страниц. Грандиозный исторический обзор. «В средние века по всей Франции пылали костры. В то время как человек достиг поверхности Луны, в некоторых местах люди еще поклоняются дьяволу…» Дальше. «Взбесившиеся коровы танцуют загадочный танец во время дойки…» Коровами я не заинтересовался и продолжал листать дальше. А, вот наконец-то! «…Он вонзил булавку в сердце теленка». Теплее. Я отложил эту вырезку, чтобы сделать с нее фотокопию, а заодно и ту, где рассказывалось, как туристы нашли сову с перерезанным горлом, завернутую в окровавленную ночную рубашку. Идем дальше. «…Неведомая сила сорвала ее с постели… ужас приковал ее ноги к полу… электрические лампочки взрывались, когда она проходила мимо… часы останавливались…» Мне потребовалось часа два, чтобы перерыть эту гору хлама, состряпанного второсортными репортерами. И вдруг я прочел: «Магия — это природный дар, передающийся по наследству от отца к сыну». От отца к сыну. От отца к дочери. Яблоко от яблони недалеко падает. Ищи дальше, будь внимателен… А, вот как будто что-то научное: «Когда рука приближается к конденсатору, состоящему из двух серебряных пластин, разделенных тонким слоем слюды, излучение этой руки — любой человеческой руки — путем ионизации превращает слюду в проводник. На зеркале гальванометра проецируется яркая точка, которая движется в зависимости от электропроводности слюды. Таким образом можно измерять энергию, излучаемую данным субъектом». Ланглэ, доктор медицины и психиатр, профессор Академии прикладных наук. Пролистав Ланглэ, я опять погрузился в варварство. «В полнолуние, — ну, ну, слыхали, — он очертил круг и перерезал глотки трем петухам… Сосед умер на рассвете». Наконец, ободряющее солнце статистики воссияло над этим адским шабашем. Статистику можно найти где угодно, и всегда она врет, но в то же время придает вещам некую видимость правдоподобия. Во Франции пятьдесят тысяч лозоискателей, сорок тысяч религиозных целителей. Подсчитано, что двести пятьдесят тысяч человек….. А, вот: «Миллион французов и француженок занимаются черной и белой магией». Мне просто повезло, я имел один шанс из пятидесяти. «Серж, ты сошел с ума, — сказал я себе. — Ты сам превосходный объект для заклинаний. Не надо вареных жаб, заклятых свечей, гадючьей крови, чистотела или взываний к Вельзевулу: только один взгляд, острый как алмаз, пронзает твое ледяное сердце, и оно тает, и все в нем оживает вновь».
— Что ищешь? — спросил Канава. Он только что появился в архиве, двигаясь, словно космонавт в состоянии невесомости или марионетка, у которой оборваны несколько нитей. В зубах у него торчала итальянская сигара.
— Я — жертва колдовства.
— А я — жертва недосыпания, — заявил он. — Почему другие спят нормально? Можешь мне дать вразумительный ответ? Почему я должен всем этим заниматься в нашей газете? Он получил у девушки большой квадратный ящик с этикеткой «Дворы Европы» и сел рядом со мной. — Еще вопрос, Серж. Почему эта сучка испанская принцесса пошла и сделала аборт? В семь утра Берни позвонил мне и вел себя так, будто его подключили к высоковольтной линии. По моим данным, прошлой ночью в Мадриде эта глупая шлюха была доставлена в клинику. Выскоблили, и все дела. Это мне один приятель сообщил. Заголовок пойдет такой: «Принцесса и судьба испанского трона». Как тебе? Или лучше: Альфонсо XII, гемофилия и так далее. Будет ли продолжена линия Монтоя и Кортес и Фабьенезе и моя задница? Тебе наплевать? Мне тоже. К черту, — сказал он, закрывая папку. — Я и так знаю об этих делах достаточно. Профессиональная честность — вот от чего я умру!
Он опять зажег свою сигару, которая то и дело гасла, и взглянул на меня:
— А ты что тут разыскиваешь?
— Убийство при помощи магии.
— Посмотри раздел про хиппи из Лос-Анжелеса.
— Никакой связи.
— Послушай большого брата. Это было ритуальное преступление. Не единственное. И не последнее. Сходи к Великому Экзорцисту в епархии Парижского епископа.
Теперь я внимательно слушал — он подал мне идею.
— Что еще?
— На улице Сен-Жак есть специальные книжные лавки. Там можно найти переиздания старых книг по колдовству. Красный Дракон, Альберт Малый, Альбер Великий и прочая братия.
— Ты веришь во всю эту чепуху?
— Я не верю ни во что. Я даю информацию.
— Как ты думаешь, если сделать фигуру из воска и волос, можно ли с ее помощью воздействовать на человека, которому принадлежат волосы?
— Это и есть твоя история?
— Возможно.
— Я работал с подобным делом. Два типа поссорились и стали перебрасываться заклинаниями — как в теннисе.
— Кто же выиграл?
— Газета. Мы продали в ту неделю восемьсот тысяч.
— И что с ними потом стало?
— Ничего. Один всегда носил при себе амулет — утащил с кладбища гвоздь от гроба. А второй знал формулу.!
— Какую формулу?
— Для освобождения от заклятий. — Он начал быстро креститься, бормоча: — Ласгарот, Афонидос, Пабатин, Врат, Кодион, Ламакрон, Фонд, Арпагон, Аламор, Бурсагасис, Вениар Сарабани.
— Серьезно?
— Вполне. Мой гений состоит из отсутствия терпения и чудесной памяти.
— Мишель, ты знаешь всех в Париже. Кто настоящий специалист во всех этих вещах? Должен быть кто-то один. Я не имею в виду всех этих шарлатанов.
— Я сказал тебе: Великий Экзорцист в епархии епископа. Он настоящий джокер. И у него в рукаве полно таких историй, от которых могло бы скиснуть церковное вино.
— Нет, я имею в виду оккультиста, настоящего оккультиста.
— Думаешь, у них это написано на визитной карточке? Сходи к Поуэлу или Бержье.
— Это популяризаторы. А мне нужен тот, кто действительно знает, о чем говорит. Практик.
— Сходи к Нострадамусу, — сказал он вставая, — или к Калиостро. Сходи к дьяволу. Сходи к Берни.
— Мишель, пожалуйста.
— Он все равно не примет тебя.
— Кто?
— Аллио. Он живет в Париже, бульвар Бомарше. Я дам телефон, если хочешь, но он не встречается с журналистами.
— Он принимает клиентов?
— Нет.
— Он действительно знает свое дело?
— Он единственный, кто его знает.
Канава повернулся ко мне:
— Помнишь дело Бельсерона? Того типа, который убил троих детей и заявил, что вступил в сговор с дьяволом Аллио давал показания, как эксперт. Он спас ему жизнь.
— Именно он мне и нужен., — сказал я. — Эксперт — мне нравится, как звучит.
«Эксперт, — повторил я про себя. — Если повезет, я спасу жизнь Ким».
Он согласился принять меня в пятницу вечером. История с книгой не прошла. (Люди говорят об этом много чепухи. И очень много чепухи публикуется. Моя книга будет попыткой изучить вопрос совершенно объективно. Но я не могу написать ее, не встретившись с вами.) Душещипательная история тоже не прошла. (Невинный человек может быть осужден…) Ни один из моих трюков не сработал. Но в конце концов, то, чего не смогла сделать ложь, сделала правда, когда я позвонил в третий раз.
— Опять вы? Еще не отказались от своей затеи?
— Но это может быть вопрос жизни и смерти.
— Тогда вам лучше прийти.
— Когда?
— Ну… сейчас, наверное.
У Аллио были широкие пальцы, которыми он то и дело совершал круговые движения, словно поглаживал воображаемые хрустальные сферы, подвешенные на невидимых нитях. У него была наголо обритая голова и лицо того типа, который обычно называют интересным: изборожденное морщинами, но добродушное. Он покачал свой маятник над фотографией Ким, над картой в том месте, где я красным кружком обвел Тузун Потом перешел к фотографиям Терезы, сделанным Феррером. Маятник отклонился в противоположном направлении. — Меня бы очень удивило, если бы эта девушка оказалась ведьмой, — заявил Аллио. Одну из фотографий он осмотрел более тщательно. — Она красива.
— Да, — сказал я, — очень.
— Вы говорите, она всегда носит на себе что-то зеленое?
— Всегда.
— И все вещи у нес в доме расположены косо?
— Меня всегда удивляло, как они не падают.
— Вы читали какие-нибудь книги, прежде чем прийти ко мне?
— Я читал вашу и еще несколько.
— И вы обнаружили те признаки, которые упоминаются в этих книгах?
— Да, думаю что так.
— Вы — жертва собственного воображения.
— Но…
— Подождите… Вы на девяносто пять процентов жертва своего воображения, и на пять процентов вы правы.
— А маятник, — вспомнил я, — почему он отклонился в противоположную сторону?
Аллио пожал плечами.
— Тот маленький конвертик с фотографией и прядью волос, возможно, и не был у вас похищен, не так ли?
— Возможно.
— Не могли ли вы действительно потерять его в амбаре? Или он просто выпал, когда вы открывали бумажник?
— Вполне возможно.
Он положил фотографию и долго смотрел на меня, не говоря ни слова.
— Вы любите ее?
— Какое это имеет значение? — спросил я, после того как оправился от изумления.
— Большое.
Аллио встал и прошелся по комнате. Я наблюдал за ним, и хотя он не произнес ни слова, я знал, что он имеет в виду: вся эта история держится лишь на моих иллюзиях.
— Но моя жена действительно больна.
— Ну-ну, болезни бывают от многих причин. Как зовут ту девушку?
— Тереза.
— Тереза, — повторил он. — На таком расстоянии магическое воздействие маловероятно. Видите ли, города рассеивают вредоносные излучения, потому что сами полны ими, и в результате радиус действия оказывается мал. Если только… — и он продолжал, словно сам не верил в свои слова, — если не произошел контакт между вашей женой и Терезой… Я имею в виду помимо вас.
— Нет, это исключено.
— Не могла ли Тереза завладеть каким-нибудь предметом, принадлежавшим вашей жене?
Я задумался.
— Нет. Если только она не похитила волосы.
— Хорошо. А могла какая-нибудь вещь Терезы прикоснуться к вашей жене?
— Что вы имеете в виду?
— Допустим — я не знаю — допустим, она написала вам.
— Она никогда мне не писала.
— Но, может, вашей жене? Она могла просто послать ей… пустой конверт. — Внезапно он повысил голос: Запечатанный конверт!
— Зачем?
— Воск — лучший проводник человеческих флюидов. И если устроить так, чтобы жертва коснулась воска, на котором запечатлен образ…
— Какой образ?
— Изображение… Что случилось?
Я вскочил, не в силах оставаться на месте.
— Можно еще раз прийти к вам?
— Приходите, когда хотите.
Ему пришлось еще раз повысить голос, потому что я уже был на лестнице.
Я вернулся в центр Парижа. «Пробка на бульваре Дидро и улице Риволи, избегайте Больших бульваров» — объявил звонкий девичий голос по радио в машине. Я был слишком взволнован, чтобы придумать какой-то другой путь, и надолго застрял в массе автомобилей, которые, подобно моим мыслям, продвигались вперед судорожными рывками с длительными остановками.
Когда наконец я добрался до офиса Ким — ее стол был одним из четырех в комнате — там сидели четверо посетителей. Двое молодых мужчин держали на коленях раскрытые папки и, перелистывая страницы, возбужденно разговаривали по-английски.
Я сделал ей знак выйти — и немедленно. Моя мимика не терпела никаких возражений. Когда Ким вышла, я шагал взад-вперед перед дверью лифта.
— Что случилось, Серж? Что с тобой? У меня самый разгар приема. Я положил руки ей на плечи.
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста, постарайся вспомнить.
— Что вспомнить?
— Примерно полтора месяца назад. Вскоре после того, как я вернулся из Тузуна. Постарайся вспомнить одно утро… Постой, я знаю, это было, когда ты осталась в постели на следующий день после уик-энда у Сторков.
— Ну и что?
— Я, как обычно, пошел и собрал почту.
Мои слова сопровождались энергичными жестами. Я наклонился, словно собирая письма с пола, как это происходило каждое утро в течение последних четырех лет. Когда звонила консьержка, примерно в четверть десятого, я обычно был в ванной. Потом с полотенцем на шее я шел собирать письма, просунутые под дверь и, возвращаясь, быстро просматривал их. Большинство писем было для меня, а остальные я передавал Ким, которая еще лежала в постели.