Страница:
Шаман только печально улыбнулся и снисходительно, словно малолетнему несмышлёнышу, объяснил:
– Его уже было не остановить по-хорошему. Больно уж приглянулась ему девчонка ваша заграничная. Кстати, плечо-то ей Ёнька тогда и прострелил. Думал, что ты её обратно отправишь, а его назначишь в провожатые. Если бы Ёнька узнал, что всё отменяется, сам бы нас всех порешил. И даже не поморщился бы…
Тело Ёньки положили под корневище-выворотень и забросали камнями. Переместили лагерь километра на два в сторону, развели новый жаркий костёр. Банкин сидел возле дрожавшей Мэри, нежно гладил её тонкие руки, что-то ласково шептал по-английски.
Чтобы не смущать влюблённых (а всё шло к тому), Ник и Вогул устроились по другую сторону костра, неторопливо, как и надлежит солидным, знающим себе цену людям, повели деловой разговор.
– Значит, тебе нужен Синица, – уточнил шаман, лениво дымя своей старой трубочкой.
– Непременно нужен, – подтвердил Ник, прикуривая папиросу от маленькой горящей ветки, ловко вынутой из костра.
– А зачем?
– Вещь одна пропала. Барченко тогда её взял из капища, да и продал, гад, какому-то иностранцу. Синица точно знает – кому. Вот, пусть и расскажет.
– И всё? – недоверчиво прищурился Вогул. – Больше ничего тебе не надо там, на Сейдозере?
– Больше ничего, – подтвердил Ник. – Даю честное шаманское слово.
Помолчали, скупо пуская в небо табачный дым.
– Значит, Чашу хочешь найти и в Москву желтоглазому человеку отвезти, – уверенно подытожил шаман.
Ещё помолчали.
– Ты это про товарища Сталина? – как бы между прочим спросил Ник.
Вогул лишь поморщился.
– Не, этот тут не при делах. Там другой есть – с волчьим именем, с год назад в Кремль переехал – на постоянное место жительства. Это его вещь.
«Афоня тогда в чукотской тундре говорил про волчью кровь. Капитан Курчавый что-то про волчий ум поминал мимоходом. И эти глаза жёлтые, мелькнувшие за затемнёнными стеклами «чёрного воронка», и ещё раньше – за стеллажом на Металлическом заводе…», – старательно вспоминал Ник, мысли завертелись как белка в колесе: – «Этот шаман про волчье имя талдычит. Кто же это? Кто? Мать моя женщина, какой же я дурак! Это же они про Вольфа Мессинга! Что я знаю про него? Надо всё вспомнить. Обязательно – всё. Итак…»
– Эй, начальник, ты где? – вернул его на землю насмешливый голос Вогула. – Потом подумаешь обо всём. В тишине, когда ночью будешь дежурить у костра. Сам чего не поймёшь – Небесная Тень подскажет. Сейчас давай о деле поболтаем. Согласен?
– Согласен, – благодарно улыбнулся Ник. – Кстати, большое спасибо тебе, Вогул. Подсказал ты мне здорово, надоумил, так сказать.
– Какие счёты, мы же с тобой – почти братья. В одной лодке сидим. Веслами гребём. Страннику помочь – честь для знающего. Давай, говори – что надо.
– Раз мы с тобой братья теперь, то, может быть, прямо по Тайболе отведёшь нас к Сейдозеру?
Шаман помрачнел.
– Извини, не получится. Три Больших Солнца назад.… Не хочу говорить «три года», буду говорить, как раньше у лопарей было заведено. Так вот, три Больших Солнца назад я на выходе из Тайболы к озеру волков привадил. Несколько молодых волчат на привязи держал, подкармливал. Теперь там целая стая. Может, и две. Крови отведали – не слушаются больше меня. Всех, кто по ущелью спускается к озеру, в клочки рвут. Всех…
– Волки же не любят долго охотиться на одном месте. А ты говоришь, что они от озера не отходят уже три года, – засомневался Ник.
Вогул голову в руки спрятал, размеренно закачался из стороны в сторону.
– Страшное я дело совершил. Непоправимое. Нет мне прощенья. Там, на берегу Сейдозера, солончак. На Терском берегу нет других. Только этот. Олени, лоси всегда туда ходили, сотни Больших Солнц. И сейчас ходят. Знают, что там волки, а всё равно идут, так соли хотят. Страшное я дело совершил, начальник. Через два Маленьких Солнца выйдем на берег озера – всё сам увидишь…
Не получилось – поразмышлять в тишине у костра. Неожиданно со стороны Белого моря приползли низкие серые тучи, пошёл крупный снег. Бывает такое на Кольском полуострове, последняя декада апреля – самое коварное время года: кажется, что лето уже стоит у порога, а зима нет-нет, да и напоминает о своём могуществе. Заполярье, мать его, что вы хотите.
Поднялся сильный ветер, началась метель. Или же вьюга?
А может, и пурга, кто его разберёт с непривычки…
Больше суток путники просидели в брезентовых палатках, не высовывая носа наружу.
Казалось бы – ерунда, лежи себе в палатке, да и думай свои заветные думы под нудные завывания пурги.
Но Ника неожиданно посетил каприз, не хотелось ему – под завывания пурги, или там – вьюги.
Непременно хотелось, чтобы под тихое потрескивание яркого костра, чтобы неизвестные птицы загадочно кричали в ночи, и звёзды яркой бесконечной стаей неподвижно висели над головой. Сидеть себе и прихлёбывать крепкий чай из эмалированной кружки под простенькую папироску, наблюдая за изощрённым калейдоскопом сиреневых и аметистовых углей…
Короче говоря, решил он отложить эти размышления о загадочном Вольфе Мессинге до лучших времён.
Существенно радовало, что самочувствие Мэри заметно улучшилось: рана почти не беспокоила болью, температура была уже почти нормальной. В преддверии выздоровления, как объяснил Вогул, на девушку напала сонливость. Почти всё время, что длилось снежное светопреставление, она успешно проспала, уткнувшись в грудь счастливому Банкину и нежно обнимая его за крепкую шею.
Потом, когда вся эта белая канитель закончилась, побрели дальше: сперва по двадцатисантиметровому слою снега, потом – по водянистой каше и мерзкой слякоти.
Первомайским погожим утром вышли, всё же, к Сейдозеру.
– А в нашем Ловозере сейчас праздник, – язвительно и неприязненно сообщил Вогул. – Начальники приехали из Кандалакши, а то и из самого Мурманска. Митинг будет. Потом, когда речи закончатся, начнут водку продавать. Все перепьются. Начнут хором песни распевать. Про мировую революцию. Про героическую смерть в боях с буржуями. Потом проблюются и уснут. Тьфу! Мать их всех!
Сейдозеро располагалось в глубоком и неожиданно уютном каньоне.
Не широкое – километра полтора всего, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на пятьдесят с гаком.
Долго стояли над обрывом, любовались. Прямо под ними, метрах в трехстах ниже, распласталась горная долина, именуемая гордым именем Тайбола, которая и выходила к серым спокойным водам озера.
Красиво было – просто несказанно. Над противоположным берегом водоёма нависали крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на севере через кучевые облака смутно угадывалась горбатая, совершенно лысая Иван-гора. Ветра не было, вода отливала тусклым серебром, посередине озера быстро передвигалась, словно живая, полоса цветного тумана: местами розового, местами лилового…
– Смотри, начальник, – махнул рукой Вогул. – Вон они, непреклонные стражи Сейдозера.
Ник навёл свой бинокль на край Тайболы.
По круглым серо-бурым камням старицы неторопливо трусили около десяти поджарых волков, ага, вот ещё несколько серых роются в груде белоснежных и слегка желтоватых костей, и ещё…. Ник насчитал порядка сорока хищников.
«Попробуй, накорми такую ораву. Это же сколько мяса им надо ежедневно?» – поморщился Ник.
Неожиданно волки, словно получив некую команду, насторожились и целенаправленно разбежались в разные стороны.
Причём проделано это было строго и осмысленно, безо всякой глупой суеты: так опытные охотники дисциплинированно занимают – по команде егеря – заранее отведённые им дежурные номера.
И двух минут не прошло, а ни одного серого разбойника в прямой видимости уже не наблюдалось.
Спрятались, замаскировались, залегли – ясен пень.
Ник непонимающе обернулся к Вогулу.
Тот только недовольно передёрнул плечами:
– Подожди, начальник. Дальше смотри. Скоро всё поймёшь…
Минут через пятнадцать на входе в ущелье показались три неясные расплывчатые фигуры: одна, та, что чуть покрупнее, – почти чёрная, две другие – светло-палевые.
Ник снова поднёс к глазам бинокль.
Большой, буро-чёрный старый лось, нервно вздрагивая ноздрями, с беспокойством оглядывал каменистый берег Сейдозера. К его тёмным бокам испуганно жались две совсем еще молоденькие самки, поводя из стороны в сторону огромными светло-серыми глазами-миндалинами.
Лоси явно чуяли присутствие волков, но вожделенная соль манила их к себе коварно и совершенно неотвратимо. Не было сил сопротивляться этому великому и страшному зову…
Сохатый, наконец, двинулся вперёд, чуть выставив вперёд могучие красавцы-рога, молодые лосихи, стараясь не отставать от своего повелителя, покорно затрусили следом.
Звери преодолели уже метров четыреста и стали забирать вправо, намереваясь пойти дальше вдоль восточного берега озера, когда вокруг них замелькали серые зловещие тени.
Около десятка молодых волков вынырнули из-за чёрно-белых валунов за спинами лосей, отрезая им путь к спасительной Тайболе, ещё столько же хищников, во главе с крупным бурым вожаком, появились со стороны озера. Ловушка захлопнулась.
Старый лось развернулся на сто восемьдесят градусов и что есть мочи побежал прямо на волков, преграждавших ему путь в спасительное ущелье. Он явно шёл на прорыв, спасая свою шкуру и напрочь позабыв о юных спутницах. Одна из лосих бестолково завертелась на месте, другая бросилась к берегу озера.
Волки повели себя несколько странно. Нику даже показалось, что они изначально не стремились добыть всех лосей и сразу были согласны на малое. Сохатый прорвался к Тайболе практически беспрепятственно, хищники дружно расступились перед его рогами, только один серый молодчик вцепился лосю зубами в круп, повисел немного, ловко уворачиваясь от ударов тяжёлых копыт, да и отскочил в сторону.
Сохатый с удвоенной скоростью, даже не оборачиваясь, понёсся вверх по ущелью, подальше от страшного места.
На лосиху, прыгнувшую в озеро, никто из волков даже внимания не обратил, как будто её и не было вовсе.
А, вот, её подруга была обречена. Окружённая со всех сторон, она продолжала бестолково и зачарованно кружить на месте. Вожак прыгнул первым, вцепившись лосихе в горло, вслед за ним на жертву бросились и остальные. Тоскливый, полный боли и ужаса вскрик разнёсся над скалами и тут же затих, заглушённый победным волчьим воем.
– Да, зажрались волки совсем, – неодобрительно вздохнул Вогул. – Только на слабых теперь охотятся. Не рискуют зря. А что, любителей соли много. Можно и выбирать…
– Почему они отпустили вторую лосиху? Ведь могли же отжать её от берега озера? – азартно спросил Банкин, в душе которого время от времени просыпался заправский охотник.
Шаман неопределённо пожал плечами.
– А как она выберется отсюда? К Тайболе её не пустят. А здесь и другие желающие есть – от пуза покушать мясца….
Через некоторое время Ник снова навёл бинокль на серебристо-серые воды озера. Вот сообразительная лосиха выбралась на относительно безопасный западный берег, её передние ноги бессильно подломились, и она неуклюже опустилась на жёлтый песок пологой прибрежной косы.
Бока животного поднимались и опадали, словно кузнечные меха, голова устало запрокинулась набок. Только минут через семь лосиха с трудом встала на ноги и побрела к узкой сосновой рощице, вытянувшейся между водами озера и отвесными скалами каньона.
Неожиданно из-за вывороченного ветром соснового корневища выскочил голенастый худющий медведь, видимо, только что вышедший из зимней спячки. Последовал мгновенный удар когтистой лапы, алая кровь снова окропила многострадальные берега Сейдозера.
Мэри, которой Ник передал свой бинокль, не на шутку расстроилась: отшвырнула в сторону ни в чём не повинный оптический прибор, упала на ближайшую кочку белого мха и отчаянно зарыдала.
Банкин, насилу успокоив девушку, разозлился:
– Уродство сплошное! – и предложил: – А давайте перебьём всех этих кровожадных и зажравшихся гадов? А?
– У тебя есть план? – удивился Вогул.
– Конечно, есть. Сейчас забиваем одного из оленей. Разделываем, куски и внутренности бросаем со скал. Волки всей своей стаей собираются на халявный обед, тут им и конец приходит: скалы-то – отвесные, а командир у нас – большой мастер метко гранаты метать. Как тебе, Никита Андреевич, такой план?
Ник скорчил неопределённую гримасу: мол, план как план, почему бы и нет, в конце концов.
– Ага, – злорадно заскрипел Вогул, – мы гранаты побросаем в волков. Синица со страху спрячется. Так спрячется, что целый год потом будете искать, и русский хрен – найдёте. Нормально. Очень хорошая придумка, – потом успокаивающе добавил, видя, что Банкин нешуточно расстроился: – Ладно, мысль неплохая. В следующий раз так и сделаем. Попрошу у начальника-Ивана пару ящиков гранат. С двух сторон к озеру подойдём. Наведём здесь справедливый порядок…
До самого вечера они шли вдоль нескончаемого обрывистого края каньона. Уже на закате вышли на северную оконечность озера.
Вон она – искомая избушка, чуть виднеется далеко внизу, на маленькой круглой поляне – посреди берёзовой рощицы, метрах в ста от неверных вод Сейдозера.
Впрочем, назвать такое солидное сооружение «избушкой» – язык не поворачивался.
Стены жилища господина Синицы были сложены из кубических каменных блоков нежного светло-коричневого цвета. Видимые грани блоков имели идеально гладкую поверхность и легко отражали последние лучи заходящего солнца. Покатая крыша была сработана из массивных сосновых плах, прямо посередине крыши наружу высовывалась широкая иссиня-черная труба, имелись в наличии и несколько маленьких застеклённых окон. Площадь дома тоже впечатляла: квадрат с длинной стороны в десять-двенадцать метров.
– Из чего же сложены эти хоромины? – в очередной раз искренне изумился Банкин. – Ничего подобного в своей жизни никогда не видел!
– Из этих красивых камней наше древнее капище было построено, – грустно ответил Вогул, старательно раскуривая трубку и внимательно наблюдая за первыми, едва видимыми звёздами, уже появившимися на восточном краю небосклона. – Пришёл ваш Барченко. Капище разрушил. Все вещи Бога забрал. Потом Синица из камней капища дом себе построил. Никого не спрашивая. И всё это – во имя какой-то науки. Так Барченко говорил…. Тьфу на них на всех! Будь они прокляты – всеми Богами сразу…
Солнце оторвалось на три своих диаметра от линии горизонта, лёгкий ветерок шелестел сухими ветками черничника, было достаточно тепло для этого времени года и суток: где-то плюс пять – плюс шесть.
Путешественники, не торопясь, готовились к спуску вниз, к таинственной избе.
Из рюкзаков достали необходимое альпинистское снаряжение: толстые бухты прочных шнуров, ледорубы, специальные ботинки с шипами, крючья, вертлюга, специальные крепёжные приспособления, новейшую австрийскую гидравлическую лебёдку…
Технологию спуска Ник разработал сам, чем и гордился.
Впрочем, окончательной уверенности в её эффективности у него не было. Опытный альпинист Епифанцев, лично покоривший множество знаменитых вершин, только головой недоверчиво крутил, рассматривая чертежи и слушая объяснения.
Ника это нисколько не смущало: логика в его решении прослеживалась, простота была налицо, а общеизвестно, что простота – непреложный залог успеха, следовательно – всё должно получиться.
Тем более что он сюда прибыл из прогрессивных времён, как никак!
Технология заключалась в следующем: на краю пропасти крепился стальной ролик, изготовленный на основе подшипника скольжения, в двух метрах от него устанавливалась гидравлическая лебёдка, с помощью которой и должен был осуществляться спуск и подъём смелого скалолаза.
Помня о советах незабвенного капитана Курчавого, оказавшегося впоследствии коварным американским шпионом, Ник самолично изготовил (используя токарный, фрезерный и сверлильный станки), специальный ролик и различные крепёжные клинья и дюбеля. На всякий случай загодя разобрал и собрал импортную лебёдку, лично залил в гидравлическую систему свежего машинного масла…
Часа четыре провозились с закреплением на скалах лебёдки и хитрого направляющего ролика.
Чёрные базальтовые скалы оказались на удивление твёрдыми, трещин, подходящих для забивки дюбелей, было до обидного мало.
Есть трещины для закрепления ролика, так отсутствуют таковые для надёжного фиксирования на каменной поверхности лебёдки, и наоборот.
С трудом, метрах в трехстах в стороне от первоначально намеченного места, обнаружили подходящую площадку. Избив в кровь все пальцы, намертво закрепили оборудование, перекусили, попили чайку, перекурили.
Пришла пора опускаться, оставалось только скрепить между собой бухты канатов.
До берега озера было метров двести тридцать – двести сорок, а в каждую бухту было свёрнуто ровно по пятьдесят метров толстого шнура, поэтому Ник дополнительно разработал и специальные приспособления для сращивания этих кусков в единое целое. Сам всё начертил, рассчитал запас прочности, выточил втулки, просверлил в них отверстия, изготовил надёжные прижимные винты.
– Эх, командир, – недоверчиво вздыхал Банкин, сноровисто заворачивая последнюю крепёжную деталь. – Ты на сто процентов уверен, что это всё надёжно сработает? Может, плюнем и полезем вниз, как Епифанцев учил? В связке, со страховочным тросом и прочими нудными делами?
– Не переживай, Геша, – успокаивал друга Ник. – Всё нормально будет. Проскочим с первого тычка, на раз-два-три.
Вогул стоял в сторонке и ворчал, дуя на мозоли, вскочившие на ладонях его рук, впервые познакомившихся с настоящей отвёрткой:
– Лучше всю жизнь с дикими оленями знаться. Вечно эти глупые русские придумают невесть что. Одни убытки от них. Никакого прока. Что за народ такой никчемный?
Мэри сидела возле мирно пасущихся оленей и негромко рассказывала им на английском языке сказки – о преданной и нежной любви. Её немного знобило, ныла рана в плече, видимо, опять приближалась непогода…
Ник защёлкнул карабин, привязанный особым узлом к концу толстого шнура, на кольце специальной упряжи, крепко затянутой на его торсе, закрепил шнур в пазу направляющего ролика, перекинул ноги в пропасть. Почувствовав должное натяжение, скомандовал:
– Давай!
Банкин плавно потянул за рычаг лебёдки. Ник медленно опустился вниз примерно метров на пять и остановился. Теперь Гешке следовало переключить специальный рычажок в положение «закрепить» и вернуть рычаг в исходное положение, после чего зафиксировать рычажок в положение «работа» и снова опустить Ника вниз, на последующие пять метров. Такая, вот, технологическая особенность: после каждого пятиметрового спуска вниз (или пятиметрового подъёма наверх), следовал тридцатисекундный перерыв.
Пока Банкин возился с механизмом, бодрый ветерок начал настойчиво поворачивать тело Ника из стороны в сторону: сильно закружилась голова, непонятный колючий комок поднялся из желудка и плотно закупорил горло, в пояснице неприветливо закололо…
– Как ощущения? – поинтересовался Гешка, выглядывая из-за края обрыва.
Ощущения были припаскуднейшие, но и отступать было некуда, поэтому Ник браво поднял вверх большой палец правой руки и тихонько попросил – дрожащим голосом:
– Нормально всё. Только ты это, когда опустишь до половины, минут шесть-семь отдохни, я перекурить попробую.
– Без вопросов, товарищ командир, – браво козырнул Банкин и пропал.
Через пару секунд опять мелодично пропел механизм лебёдки. Ник плавно опустился вниз на очередные пять метров. Снова ветерок принялся немилосердно играть с его беззащитным телом.
Следующий этап спуска – тошнота заявила о себе уже самым недвусмысленным образом, в пояснице без устали заработала швейная машинка «Зингер».
«Лишь бы живым добраться до земли!», – билась в пустой голове одинокая, всеми брошенная мысль. – «Лишь бы добраться…».
Одно утешало: ведь на полдороги будет полноценный перерыв, хотя бы поблевать можно будет – с чувством, толком и расстановкой…
Ник завис между небом и землёй, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, и честно, как обещал Банкину, попытался перекурить. Спички гасли в дрожащих руках, от запаха сырого табака нестерпимо мутило. Ник выбросил мятую папиросу в бездну, попытался засунуть коробок со спичками обратно в карман. Поняв всю бесперспективность этого мероприятия, отправил коробок следом за папиросами.
Неожиданно очень сильно захотелось писать.
Казалось бы, чего проще: расстегнул ширинку – да и пописал.
А, вдруг, в этот самый момент Гешка потянет за рычаг?
Последствия могли быть самыми непредсказуемыми: заклинит ещё что полезное, навсегда и безвозвратно…
Глава пятая
– Его уже было не остановить по-хорошему. Больно уж приглянулась ему девчонка ваша заграничная. Кстати, плечо-то ей Ёнька тогда и прострелил. Думал, что ты её обратно отправишь, а его назначишь в провожатые. Если бы Ёнька узнал, что всё отменяется, сам бы нас всех порешил. И даже не поморщился бы…
Тело Ёньки положили под корневище-выворотень и забросали камнями. Переместили лагерь километра на два в сторону, развели новый жаркий костёр. Банкин сидел возле дрожавшей Мэри, нежно гладил её тонкие руки, что-то ласково шептал по-английски.
Чтобы не смущать влюблённых (а всё шло к тому), Ник и Вогул устроились по другую сторону костра, неторопливо, как и надлежит солидным, знающим себе цену людям, повели деловой разговор.
– Значит, тебе нужен Синица, – уточнил шаман, лениво дымя своей старой трубочкой.
– Непременно нужен, – подтвердил Ник, прикуривая папиросу от маленькой горящей ветки, ловко вынутой из костра.
– А зачем?
– Вещь одна пропала. Барченко тогда её взял из капища, да и продал, гад, какому-то иностранцу. Синица точно знает – кому. Вот, пусть и расскажет.
– И всё? – недоверчиво прищурился Вогул. – Больше ничего тебе не надо там, на Сейдозере?
– Больше ничего, – подтвердил Ник. – Даю честное шаманское слово.
Помолчали, скупо пуская в небо табачный дым.
– Значит, Чашу хочешь найти и в Москву желтоглазому человеку отвезти, – уверенно подытожил шаман.
Ещё помолчали.
– Ты это про товарища Сталина? – как бы между прочим спросил Ник.
Вогул лишь поморщился.
– Не, этот тут не при делах. Там другой есть – с волчьим именем, с год назад в Кремль переехал – на постоянное место жительства. Это его вещь.
«Афоня тогда в чукотской тундре говорил про волчью кровь. Капитан Курчавый что-то про волчий ум поминал мимоходом. И эти глаза жёлтые, мелькнувшие за затемнёнными стеклами «чёрного воронка», и ещё раньше – за стеллажом на Металлическом заводе…», – старательно вспоминал Ник, мысли завертелись как белка в колесе: – «Этот шаман про волчье имя талдычит. Кто же это? Кто? Мать моя женщина, какой же я дурак! Это же они про Вольфа Мессинга! Что я знаю про него? Надо всё вспомнить. Обязательно – всё. Итак…»
– Эй, начальник, ты где? – вернул его на землю насмешливый голос Вогула. – Потом подумаешь обо всём. В тишине, когда ночью будешь дежурить у костра. Сам чего не поймёшь – Небесная Тень подскажет. Сейчас давай о деле поболтаем. Согласен?
– Согласен, – благодарно улыбнулся Ник. – Кстати, большое спасибо тебе, Вогул. Подсказал ты мне здорово, надоумил, так сказать.
– Какие счёты, мы же с тобой – почти братья. В одной лодке сидим. Веслами гребём. Страннику помочь – честь для знающего. Давай, говори – что надо.
– Раз мы с тобой братья теперь, то, может быть, прямо по Тайболе отведёшь нас к Сейдозеру?
Шаман помрачнел.
– Извини, не получится. Три Больших Солнца назад.… Не хочу говорить «три года», буду говорить, как раньше у лопарей было заведено. Так вот, три Больших Солнца назад я на выходе из Тайболы к озеру волков привадил. Несколько молодых волчат на привязи держал, подкармливал. Теперь там целая стая. Может, и две. Крови отведали – не слушаются больше меня. Всех, кто по ущелью спускается к озеру, в клочки рвут. Всех…
– Волки же не любят долго охотиться на одном месте. А ты говоришь, что они от озера не отходят уже три года, – засомневался Ник.
Вогул голову в руки спрятал, размеренно закачался из стороны в сторону.
– Страшное я дело совершил. Непоправимое. Нет мне прощенья. Там, на берегу Сейдозера, солончак. На Терском берегу нет других. Только этот. Олени, лоси всегда туда ходили, сотни Больших Солнц. И сейчас ходят. Знают, что там волки, а всё равно идут, так соли хотят. Страшное я дело совершил, начальник. Через два Маленьких Солнца выйдем на берег озера – всё сам увидишь…
Не получилось – поразмышлять в тишине у костра. Неожиданно со стороны Белого моря приползли низкие серые тучи, пошёл крупный снег. Бывает такое на Кольском полуострове, последняя декада апреля – самое коварное время года: кажется, что лето уже стоит у порога, а зима нет-нет, да и напоминает о своём могуществе. Заполярье, мать его, что вы хотите.
Поднялся сильный ветер, началась метель. Или же вьюга?
А может, и пурга, кто его разберёт с непривычки…
Больше суток путники просидели в брезентовых палатках, не высовывая носа наружу.
Казалось бы – ерунда, лежи себе в палатке, да и думай свои заветные думы под нудные завывания пурги.
Но Ника неожиданно посетил каприз, не хотелось ему – под завывания пурги, или там – вьюги.
Непременно хотелось, чтобы под тихое потрескивание яркого костра, чтобы неизвестные птицы загадочно кричали в ночи, и звёзды яркой бесконечной стаей неподвижно висели над головой. Сидеть себе и прихлёбывать крепкий чай из эмалированной кружки под простенькую папироску, наблюдая за изощрённым калейдоскопом сиреневых и аметистовых углей…
Короче говоря, решил он отложить эти размышления о загадочном Вольфе Мессинге до лучших времён.
Существенно радовало, что самочувствие Мэри заметно улучшилось: рана почти не беспокоила болью, температура была уже почти нормальной. В преддверии выздоровления, как объяснил Вогул, на девушку напала сонливость. Почти всё время, что длилось снежное светопреставление, она успешно проспала, уткнувшись в грудь счастливому Банкину и нежно обнимая его за крепкую шею.
Потом, когда вся эта белая канитель закончилась, побрели дальше: сперва по двадцатисантиметровому слою снега, потом – по водянистой каше и мерзкой слякоти.
Первомайским погожим утром вышли, всё же, к Сейдозеру.
– А в нашем Ловозере сейчас праздник, – язвительно и неприязненно сообщил Вогул. – Начальники приехали из Кандалакши, а то и из самого Мурманска. Митинг будет. Потом, когда речи закончатся, начнут водку продавать. Все перепьются. Начнут хором песни распевать. Про мировую революцию. Про героическую смерть в боях с буржуями. Потом проблюются и уснут. Тьфу! Мать их всех!
Сейдозеро располагалось в глубоком и неожиданно уютном каньоне.
Не широкое – километра полтора всего, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на пятьдесят с гаком.
Долго стояли над обрывом, любовались. Прямо под ними, метрах в трехстах ниже, распласталась горная долина, именуемая гордым именем Тайбола, которая и выходила к серым спокойным водам озера.
Красиво было – просто несказанно. Над противоположным берегом водоёма нависали крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на севере через кучевые облака смутно угадывалась горбатая, совершенно лысая Иван-гора. Ветра не было, вода отливала тусклым серебром, посередине озера быстро передвигалась, словно живая, полоса цветного тумана: местами розового, местами лилового…
– Смотри, начальник, – махнул рукой Вогул. – Вон они, непреклонные стражи Сейдозера.
Ник навёл свой бинокль на край Тайболы.
По круглым серо-бурым камням старицы неторопливо трусили около десяти поджарых волков, ага, вот ещё несколько серых роются в груде белоснежных и слегка желтоватых костей, и ещё…. Ник насчитал порядка сорока хищников.
«Попробуй, накорми такую ораву. Это же сколько мяса им надо ежедневно?» – поморщился Ник.
Неожиданно волки, словно получив некую команду, насторожились и целенаправленно разбежались в разные стороны.
Причём проделано это было строго и осмысленно, безо всякой глупой суеты: так опытные охотники дисциплинированно занимают – по команде егеря – заранее отведённые им дежурные номера.
И двух минут не прошло, а ни одного серого разбойника в прямой видимости уже не наблюдалось.
Спрятались, замаскировались, залегли – ясен пень.
Ник непонимающе обернулся к Вогулу.
Тот только недовольно передёрнул плечами:
– Подожди, начальник. Дальше смотри. Скоро всё поймёшь…
Минут через пятнадцать на входе в ущелье показались три неясные расплывчатые фигуры: одна, та, что чуть покрупнее, – почти чёрная, две другие – светло-палевые.
Ник снова поднёс к глазам бинокль.
Большой, буро-чёрный старый лось, нервно вздрагивая ноздрями, с беспокойством оглядывал каменистый берег Сейдозера. К его тёмным бокам испуганно жались две совсем еще молоденькие самки, поводя из стороны в сторону огромными светло-серыми глазами-миндалинами.
Лоси явно чуяли присутствие волков, но вожделенная соль манила их к себе коварно и совершенно неотвратимо. Не было сил сопротивляться этому великому и страшному зову…
Сохатый, наконец, двинулся вперёд, чуть выставив вперёд могучие красавцы-рога, молодые лосихи, стараясь не отставать от своего повелителя, покорно затрусили следом.
Звери преодолели уже метров четыреста и стали забирать вправо, намереваясь пойти дальше вдоль восточного берега озера, когда вокруг них замелькали серые зловещие тени.
Около десятка молодых волков вынырнули из-за чёрно-белых валунов за спинами лосей, отрезая им путь к спасительной Тайболе, ещё столько же хищников, во главе с крупным бурым вожаком, появились со стороны озера. Ловушка захлопнулась.
Старый лось развернулся на сто восемьдесят градусов и что есть мочи побежал прямо на волков, преграждавших ему путь в спасительное ущелье. Он явно шёл на прорыв, спасая свою шкуру и напрочь позабыв о юных спутницах. Одна из лосих бестолково завертелась на месте, другая бросилась к берегу озера.
Волки повели себя несколько странно. Нику даже показалось, что они изначально не стремились добыть всех лосей и сразу были согласны на малое. Сохатый прорвался к Тайболе практически беспрепятственно, хищники дружно расступились перед его рогами, только один серый молодчик вцепился лосю зубами в круп, повисел немного, ловко уворачиваясь от ударов тяжёлых копыт, да и отскочил в сторону.
Сохатый с удвоенной скоростью, даже не оборачиваясь, понёсся вверх по ущелью, подальше от страшного места.
На лосиху, прыгнувшую в озеро, никто из волков даже внимания не обратил, как будто её и не было вовсе.
А, вот, её подруга была обречена. Окружённая со всех сторон, она продолжала бестолково и зачарованно кружить на месте. Вожак прыгнул первым, вцепившись лосихе в горло, вслед за ним на жертву бросились и остальные. Тоскливый, полный боли и ужаса вскрик разнёсся над скалами и тут же затих, заглушённый победным волчьим воем.
– Да, зажрались волки совсем, – неодобрительно вздохнул Вогул. – Только на слабых теперь охотятся. Не рискуют зря. А что, любителей соли много. Можно и выбирать…
– Почему они отпустили вторую лосиху? Ведь могли же отжать её от берега озера? – азартно спросил Банкин, в душе которого время от времени просыпался заправский охотник.
Шаман неопределённо пожал плечами.
– А как она выберется отсюда? К Тайболе её не пустят. А здесь и другие желающие есть – от пуза покушать мясца….
Через некоторое время Ник снова навёл бинокль на серебристо-серые воды озера. Вот сообразительная лосиха выбралась на относительно безопасный западный берег, её передние ноги бессильно подломились, и она неуклюже опустилась на жёлтый песок пологой прибрежной косы.
Бока животного поднимались и опадали, словно кузнечные меха, голова устало запрокинулась набок. Только минут через семь лосиха с трудом встала на ноги и побрела к узкой сосновой рощице, вытянувшейся между водами озера и отвесными скалами каньона.
Неожиданно из-за вывороченного ветром соснового корневища выскочил голенастый худющий медведь, видимо, только что вышедший из зимней спячки. Последовал мгновенный удар когтистой лапы, алая кровь снова окропила многострадальные берега Сейдозера.
Мэри, которой Ник передал свой бинокль, не на шутку расстроилась: отшвырнула в сторону ни в чём не повинный оптический прибор, упала на ближайшую кочку белого мха и отчаянно зарыдала.
Банкин, насилу успокоив девушку, разозлился:
– Уродство сплошное! – и предложил: – А давайте перебьём всех этих кровожадных и зажравшихся гадов? А?
– У тебя есть план? – удивился Вогул.
– Конечно, есть. Сейчас забиваем одного из оленей. Разделываем, куски и внутренности бросаем со скал. Волки всей своей стаей собираются на халявный обед, тут им и конец приходит: скалы-то – отвесные, а командир у нас – большой мастер метко гранаты метать. Как тебе, Никита Андреевич, такой план?
Ник скорчил неопределённую гримасу: мол, план как план, почему бы и нет, в конце концов.
– Ага, – злорадно заскрипел Вогул, – мы гранаты побросаем в волков. Синица со страху спрячется. Так спрячется, что целый год потом будете искать, и русский хрен – найдёте. Нормально. Очень хорошая придумка, – потом успокаивающе добавил, видя, что Банкин нешуточно расстроился: – Ладно, мысль неплохая. В следующий раз так и сделаем. Попрошу у начальника-Ивана пару ящиков гранат. С двух сторон к озеру подойдём. Наведём здесь справедливый порядок…
До самого вечера они шли вдоль нескончаемого обрывистого края каньона. Уже на закате вышли на северную оконечность озера.
Вон она – искомая избушка, чуть виднеется далеко внизу, на маленькой круглой поляне – посреди берёзовой рощицы, метрах в ста от неверных вод Сейдозера.
Впрочем, назвать такое солидное сооружение «избушкой» – язык не поворачивался.
Стены жилища господина Синицы были сложены из кубических каменных блоков нежного светло-коричневого цвета. Видимые грани блоков имели идеально гладкую поверхность и легко отражали последние лучи заходящего солнца. Покатая крыша была сработана из массивных сосновых плах, прямо посередине крыши наружу высовывалась широкая иссиня-черная труба, имелись в наличии и несколько маленьких застеклённых окон. Площадь дома тоже впечатляла: квадрат с длинной стороны в десять-двенадцать метров.
– Из чего же сложены эти хоромины? – в очередной раз искренне изумился Банкин. – Ничего подобного в своей жизни никогда не видел!
– Из этих красивых камней наше древнее капище было построено, – грустно ответил Вогул, старательно раскуривая трубку и внимательно наблюдая за первыми, едва видимыми звёздами, уже появившимися на восточном краю небосклона. – Пришёл ваш Барченко. Капище разрушил. Все вещи Бога забрал. Потом Синица из камней капища дом себе построил. Никого не спрашивая. И всё это – во имя какой-то науки. Так Барченко говорил…. Тьфу на них на всех! Будь они прокляты – всеми Богами сразу…
Солнце оторвалось на три своих диаметра от линии горизонта, лёгкий ветерок шелестел сухими ветками черничника, было достаточно тепло для этого времени года и суток: где-то плюс пять – плюс шесть.
Путешественники, не торопясь, готовились к спуску вниз, к таинственной избе.
Из рюкзаков достали необходимое альпинистское снаряжение: толстые бухты прочных шнуров, ледорубы, специальные ботинки с шипами, крючья, вертлюга, специальные крепёжные приспособления, новейшую австрийскую гидравлическую лебёдку…
Технологию спуска Ник разработал сам, чем и гордился.
Впрочем, окончательной уверенности в её эффективности у него не было. Опытный альпинист Епифанцев, лично покоривший множество знаменитых вершин, только головой недоверчиво крутил, рассматривая чертежи и слушая объяснения.
Ника это нисколько не смущало: логика в его решении прослеживалась, простота была налицо, а общеизвестно, что простота – непреложный залог успеха, следовательно – всё должно получиться.
Тем более что он сюда прибыл из прогрессивных времён, как никак!
Технология заключалась в следующем: на краю пропасти крепился стальной ролик, изготовленный на основе подшипника скольжения, в двух метрах от него устанавливалась гидравлическая лебёдка, с помощью которой и должен был осуществляться спуск и подъём смелого скалолаза.
Помня о советах незабвенного капитана Курчавого, оказавшегося впоследствии коварным американским шпионом, Ник самолично изготовил (используя токарный, фрезерный и сверлильный станки), специальный ролик и различные крепёжные клинья и дюбеля. На всякий случай загодя разобрал и собрал импортную лебёдку, лично залил в гидравлическую систему свежего машинного масла…
Часа четыре провозились с закреплением на скалах лебёдки и хитрого направляющего ролика.
Чёрные базальтовые скалы оказались на удивление твёрдыми, трещин, подходящих для забивки дюбелей, было до обидного мало.
Есть трещины для закрепления ролика, так отсутствуют таковые для надёжного фиксирования на каменной поверхности лебёдки, и наоборот.
С трудом, метрах в трехстах в стороне от первоначально намеченного места, обнаружили подходящую площадку. Избив в кровь все пальцы, намертво закрепили оборудование, перекусили, попили чайку, перекурили.
Пришла пора опускаться, оставалось только скрепить между собой бухты канатов.
До берега озера было метров двести тридцать – двести сорок, а в каждую бухту было свёрнуто ровно по пятьдесят метров толстого шнура, поэтому Ник дополнительно разработал и специальные приспособления для сращивания этих кусков в единое целое. Сам всё начертил, рассчитал запас прочности, выточил втулки, просверлил в них отверстия, изготовил надёжные прижимные винты.
– Эх, командир, – недоверчиво вздыхал Банкин, сноровисто заворачивая последнюю крепёжную деталь. – Ты на сто процентов уверен, что это всё надёжно сработает? Может, плюнем и полезем вниз, как Епифанцев учил? В связке, со страховочным тросом и прочими нудными делами?
– Не переживай, Геша, – успокаивал друга Ник. – Всё нормально будет. Проскочим с первого тычка, на раз-два-три.
Вогул стоял в сторонке и ворчал, дуя на мозоли, вскочившие на ладонях его рук, впервые познакомившихся с настоящей отвёрткой:
– Лучше всю жизнь с дикими оленями знаться. Вечно эти глупые русские придумают невесть что. Одни убытки от них. Никакого прока. Что за народ такой никчемный?
Мэри сидела возле мирно пасущихся оленей и негромко рассказывала им на английском языке сказки – о преданной и нежной любви. Её немного знобило, ныла рана в плече, видимо, опять приближалась непогода…
Ник защёлкнул карабин, привязанный особым узлом к концу толстого шнура, на кольце специальной упряжи, крепко затянутой на его торсе, закрепил шнур в пазу направляющего ролика, перекинул ноги в пропасть. Почувствовав должное натяжение, скомандовал:
– Давай!
Банкин плавно потянул за рычаг лебёдки. Ник медленно опустился вниз примерно метров на пять и остановился. Теперь Гешке следовало переключить специальный рычажок в положение «закрепить» и вернуть рычаг в исходное положение, после чего зафиксировать рычажок в положение «работа» и снова опустить Ника вниз, на последующие пять метров. Такая, вот, технологическая особенность: после каждого пятиметрового спуска вниз (или пятиметрового подъёма наверх), следовал тридцатисекундный перерыв.
Пока Банкин возился с механизмом, бодрый ветерок начал настойчиво поворачивать тело Ника из стороны в сторону: сильно закружилась голова, непонятный колючий комок поднялся из желудка и плотно закупорил горло, в пояснице неприветливо закололо…
– Как ощущения? – поинтересовался Гешка, выглядывая из-за края обрыва.
Ощущения были припаскуднейшие, но и отступать было некуда, поэтому Ник браво поднял вверх большой палец правой руки и тихонько попросил – дрожащим голосом:
– Нормально всё. Только ты это, когда опустишь до половины, минут шесть-семь отдохни, я перекурить попробую.
– Без вопросов, товарищ командир, – браво козырнул Банкин и пропал.
Через пару секунд опять мелодично пропел механизм лебёдки. Ник плавно опустился вниз на очередные пять метров. Снова ветерок принялся немилосердно играть с его беззащитным телом.
Следующий этап спуска – тошнота заявила о себе уже самым недвусмысленным образом, в пояснице без устали заработала швейная машинка «Зингер».
«Лишь бы живым добраться до земли!», – билась в пустой голове одинокая, всеми брошенная мысль. – «Лишь бы добраться…».
Одно утешало: ведь на полдороги будет полноценный перерыв, хотя бы поблевать можно будет – с чувством, толком и расстановкой…
Ник завис между небом и землёй, плавно раскачиваясь из стороны в сторону, и честно, как обещал Банкину, попытался перекурить. Спички гасли в дрожащих руках, от запаха сырого табака нестерпимо мутило. Ник выбросил мятую папиросу в бездну, попытался засунуть коробок со спичками обратно в карман. Поняв всю бесперспективность этого мероприятия, отправил коробок следом за папиросами.
Неожиданно очень сильно захотелось писать.
Казалось бы, чего проще: расстегнул ширинку – да и пописал.
А, вдруг, в этот самый момент Гешка потянет за рычаг?
Последствия могли быть самыми непредсказуемыми: заклинит ещё что полезное, навсегда и безвозвратно…
Глава пятая
Не вешайте носа, поручик Синицын…
Потом, ясен пень, он взял себя в руки, собрал всю волю в кулак и успешно пописал – с высоты ста метров с небольшим.
Несказанное удовольствие, незабываемое.
Тем не менее – действенно помогло, без обмана.
Вторую часть спуска Ник уже вполне терпимо перенёс: холодным потом почти не обливался, не блевал, сознания не терял…
После окончательного «приземления» полежал на камушках минут десять, пока голова не перестала кружиться, поднялся на ноги, отстегнул карабин от кольца своей упряжи, слегка шатаясь, отошёл от скалы метров на сто, успокаивающе помахал рукой товарищам, внимательно наблюдавшим за ним из-за края обрыва.
После чего – уже с удовольствием – перекурил, вволю напился холодной воды из зелёной алюминиевой фляги, вытащил из кобуры браунинг, автоматически щёлкнул предохранителем и осторожно, короткими перебежками, достаточно бодро направился к избе.
Входная дверь была сработана из толстых, тщательно оструганных сосновых досок, соединённых между собой с помощью широких кованных металлических полос. Имелась на двери и стандартная чугунная ручка в виде длинной скобы, а вот замка, в чугунных же петлях, не наблюдалось.
Казалось бы, чего проще: дерни за ручку, дверь и откроется, если, конечно, не заперта изнутри на какую-нибудь задвижку или крючок.
– Как же, дёрни, – пробурчал Ник себе под нос. – Нашли хронического идиота. Хрен дождётесь, паскуды. Плавали – знаем…
Он взял в руки двухметровый сосновый дрын, валявшийся рядом с дверьми, вставил его конец в ручку-скобу, отошёл в сторону, опёрся дрыном о дверной косяк, потянул, используя принцип рычага…
Разбухшая дверь с трудом поддалась, медленно пошла, а потом неожиданно резко распахнулась настежь. Прогремел выстрел, крупная картечь защелкала по стволам ближайших деревьев, словно бритвой срезая тонкие ветки.
«Ничего хитрого, обычное дело», – подумал Ник. – «Ушёл куда-то Синица по своим важным делам, а для непрошенных гостей приготовил сюрприз-самострел. Предусмотрительный клиент попался, всего-то и делов…».
Ник ещё раз посмотрел наверх, подал Банкину условный знак: мол, ничего страшного не случилось, сам справлюсь, оставайтесь на прежнем месте.
В избе явственно пахло затхлостью и хроническим безлюдьем, под ногами противно скрипел высохший мышиный помёт.
Поскольку снаружи дом был необычным, то и внутри Ник ожидал увидеть нечто особенное и странное. Но ожидания не оправдались: внутри всё было убого, пошло, мерзко и омерзительно грязно.
Каменные блоки – светло-коричневые, практически кремовые снаружи, здесь были серыми и склизкими, покрытыми толстым слоем сажи с белыми узорами вездесущего грибка.
Большая печь, сложенная из дикого камня со вставленной в неё широкой трубой непонятного металла, двухъярусные широкие нары, заваленные старыми вонючими матрасами и одеялами, самодельный неуклюжий стол, на котором вольно громоздились разнокалиберные кастрюли и миски, несколько толстых берёзовых чурбаков, заменяющих стулья, – вот и всё убранство, собственно говоря.
Ах да, ещё на гвоздях, вставленных в щели между каменными блоками, висели разномастные ватники, бушлаты, телогрейки и ватные штаны, на полу были разбросаны в художественном беспорядке унты и разноцветные валенки – вперемешку с кирзовыми и резиновыми сапогами.
Абсолютно ничего интересного, разве что старинная двуствольная берданка, привязанная к толстой ножке стола, от курка которой к внутренней дверной ручке змеилась крепкая бечёвка. Солидная вещь! Ник взял оружие в руки, прочёл надпись, выгравированную на бронзовой табличке, закреплённой на деревянном ложе: – «Тула, 1837 год».
Судя по толстому слою пыли, покрывающему пол, хозяин покинул избу ещё ранней осенью.
Тем не менее, Ник решил порыться в этом хламе, надеясь найти хоть что-нибудь полезное для дела. Зря, что ли, столько километров отмахали до этого странного места?
По истечении двадцати минут тщательный обыск, всё же, увенчался долгожданным результатом. На столе, под грудой грязной посуды, обнаружился антикварный кожаный скоросшиватель, забитый по самое не могу разномастными бумагами и бумажонками, исписанными разными, на первый взгляд, почерками.
Ник раскрыл скоросшиватель на последнем листе, в смысле – на первом, если считать по мере его наполнения.
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:
Несказанное удовольствие, незабываемое.
Тем не менее – действенно помогло, без обмана.
Вторую часть спуска Ник уже вполне терпимо перенёс: холодным потом почти не обливался, не блевал, сознания не терял…
После окончательного «приземления» полежал на камушках минут десять, пока голова не перестала кружиться, поднялся на ноги, отстегнул карабин от кольца своей упряжи, слегка шатаясь, отошёл от скалы метров на сто, успокаивающе помахал рукой товарищам, внимательно наблюдавшим за ним из-за края обрыва.
После чего – уже с удовольствием – перекурил, вволю напился холодной воды из зелёной алюминиевой фляги, вытащил из кобуры браунинг, автоматически щёлкнул предохранителем и осторожно, короткими перебежками, достаточно бодро направился к избе.
Входная дверь была сработана из толстых, тщательно оструганных сосновых досок, соединённых между собой с помощью широких кованных металлических полос. Имелась на двери и стандартная чугунная ручка в виде длинной скобы, а вот замка, в чугунных же петлях, не наблюдалось.
Казалось бы, чего проще: дерни за ручку, дверь и откроется, если, конечно, не заперта изнутри на какую-нибудь задвижку или крючок.
– Как же, дёрни, – пробурчал Ник себе под нос. – Нашли хронического идиота. Хрен дождётесь, паскуды. Плавали – знаем…
Он взял в руки двухметровый сосновый дрын, валявшийся рядом с дверьми, вставил его конец в ручку-скобу, отошёл в сторону, опёрся дрыном о дверной косяк, потянул, используя принцип рычага…
Разбухшая дверь с трудом поддалась, медленно пошла, а потом неожиданно резко распахнулась настежь. Прогремел выстрел, крупная картечь защелкала по стволам ближайших деревьев, словно бритвой срезая тонкие ветки.
«Ничего хитрого, обычное дело», – подумал Ник. – «Ушёл куда-то Синица по своим важным делам, а для непрошенных гостей приготовил сюрприз-самострел. Предусмотрительный клиент попался, всего-то и делов…».
Ник ещё раз посмотрел наверх, подал Банкину условный знак: мол, ничего страшного не случилось, сам справлюсь, оставайтесь на прежнем месте.
В избе явственно пахло затхлостью и хроническим безлюдьем, под ногами противно скрипел высохший мышиный помёт.
Поскольку снаружи дом был необычным, то и внутри Ник ожидал увидеть нечто особенное и странное. Но ожидания не оправдались: внутри всё было убого, пошло, мерзко и омерзительно грязно.
Каменные блоки – светло-коричневые, практически кремовые снаружи, здесь были серыми и склизкими, покрытыми толстым слоем сажи с белыми узорами вездесущего грибка.
Большая печь, сложенная из дикого камня со вставленной в неё широкой трубой непонятного металла, двухъярусные широкие нары, заваленные старыми вонючими матрасами и одеялами, самодельный неуклюжий стол, на котором вольно громоздились разнокалиберные кастрюли и миски, несколько толстых берёзовых чурбаков, заменяющих стулья, – вот и всё убранство, собственно говоря.
Ах да, ещё на гвоздях, вставленных в щели между каменными блоками, висели разномастные ватники, бушлаты, телогрейки и ватные штаны, на полу были разбросаны в художественном беспорядке унты и разноцветные валенки – вперемешку с кирзовыми и резиновыми сапогами.
Абсолютно ничего интересного, разве что старинная двуствольная берданка, привязанная к толстой ножке стола, от курка которой к внутренней дверной ручке змеилась крепкая бечёвка. Солидная вещь! Ник взял оружие в руки, прочёл надпись, выгравированную на бронзовой табличке, закреплённой на деревянном ложе: – «Тула, 1837 год».
Судя по толстому слою пыли, покрывающему пол, хозяин покинул избу ещё ранней осенью.
Тем не менее, Ник решил порыться в этом хламе, надеясь найти хоть что-нибудь полезное для дела. Зря, что ли, столько километров отмахали до этого странного места?
По истечении двадцати минут тщательный обыск, всё же, увенчался долгожданным результатом. На столе, под грудой грязной посуды, обнаружился антикварный кожаный скоросшиватель, забитый по самое не могу разномастными бумагами и бумажонками, исписанными разными, на первый взгляд, почерками.
Ник раскрыл скоросшиватель на последнем листе, в смысле – на первом, если считать по мере его наполнения.
Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк: