Страница:
Прусский посол Марфельд доносил своему правительству, что все русские (он имел в виду, конечно, собравшееся в Москве дворянство. – Л. Б.) хотят ограничения абсолютизма, но не могут договориться о степени.
«Партий бесчисленное множество, и хотя все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка», – писал в январе из Москвы испанский посол де Лириа.
«Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента», – писал из Москвы секретарь французского посольства Маньян.
Послы доносили, что в Москве одни стояли за конституцию, как в Голландии, другие – за парламент, как в Англии, третьи – за шляхетскую республику, как в Польше, четвертые за образец брали Швецию. Но все дружно боялись возвышения новых временщиков, подобных Долгоруким при Петре II, и всем не нравилось, что «верховники», по словам князя Щербатова, хотели «из самих себя вместо одного толпу государей учинить».
Как видно, дворян возмущало вовсе не ограничение монархии, а олигархический способ решать государственные вопросы. Им как раз не нравилось, что сановники «себе полегчат», «прибавят себе сколько можно власти», а дворянство останется холопами – только теперь уже «толпы государей». Им не нравится именно это, а вовсе не сама затея «верховников».
2 февраля на заседании Верховного тайного совета Сенату, Синоду, генералитету и штатским чинам «от надворного советника» и старше верховники прочитали Кондиции и будто бы собственноручное письмо Анны Ивановны, на самом деле заготовленное от ее имени в Москве. В письме Анна якобы писала, что «для пользы Российского государства и ко удовольствию верных подданных» какими способами она хочет вести правление.
Собравшиеся, по своему собственному мнению, в своем представлении были не просто бюрократической и военной верхушкой государства. Эта верхушка осознавала себя своего рода должностными представителями народа; людьми, «всего отечества лицо на себе являющими», по словам Феофана Прокоповича. Собрались люди, осознающие свое право говорить от имени народа… которые как бы и были самим народом.
«Верховникам», балансирующим между императрицей и дворянством, как раз и нужно было получить согласие этих «представителей народа» на свою «затейку». Заранее заготовили и предложили подписать протокол заседания, где значилось: мол, прочитав письмо императрицы и пункты, все объявляют, что «тою ее величества милостию весьма довольны и подписуются своими руками».
Но тут «народ» возмутился, почувствовав, что очень уж им нахально манипулируют, и заявил, что надо, мол, подумать… Что документ они подпишут, но завтра. И люди, «все отечество на лице своем являющие», подступили к «верховникам», требуя объяснить – что же теперь будет за правление?!
И вот тут-то и сделал князь Голицын свою невероятную ошибку! Просто невероятную, учитывая его незаурядный политический опыт, ум и несомненный талант! Ошибку, объяснить которую я лично могу только одним – полным отсутствием опыта именно в таких, в политических делах. В конце концов, он до сих пор никогда не манипулировал людьми, никогда не должен был сделать так, чтобы обманутые им люди сами же пошли за ним и сами же вручили ему власть. Весь его огромный опыт был приобретен в бюрократической работе, где иметь дело надо с ответственными лицами, чей ранг заведомо известен. И где роль обмана и творимых подлостей сравнительно невелика; где надо находить точки соприкосновения, договариваться и так далее.
Наконец, князь Дмитрий Михайлович знал два типа переговоров – договор или сговор своих, где хитрость хитростью, а надо договариваться своему со своими. И дипломатические баталии с поляками или с турками, так сказать, продолжение войны словесными средствами. Обманывать «своих» людей, вырывать у них согласие на собственную игру он, может быть, и хотел бы, но совершенно не умел. Называя вещи своими именами, прожженный дипломат и бюрократ феодального государства оказался чересчур чист душой и приличен, не был достаточно циничен и подловат, чтобы сделаться демократическим политиком. Не буду пользоваться случаем пнуть «демократических политиков», но соблазн, по правде говоря, возникает…
А обмануть дворян было так просто! В конце концов, никто ведь пока не знал, что письмо императрицы – подложное. Все считали, что «Кондиции» – это и есть письменно выраженная монаршая воля, и эта воля производила огромное впечатление на общество. По словам Феофана Прокоповича, все «уши опустили, как бедные ослики», «дряхлы и задумчивы ходили». Но как ни ходи, как ни опускай или ни поднимай уши, а против монаршей воли не пойдешь. Что государыня соизволила подарить – то и соизволила, и ничего тут не поделаешь.
Стоило Голицыну на вопросы дворян так же твердо, как и раньше, заявить, что вот, «матушка-императрица» соглашается принять престол и дает нам дар – ограничение собственной власти, – и дворянству не осталось бы ничего другого, как принять это к сведению и разойтись.
Голицын же сказал, что присутствующие могут написать и подать на следующий день проект о форме правления… Тем самым он подтвердил худшие опасения дворянства – что «Кондиции» есть не дар царицы, а результат ее сделки с кучкой никем не уполномоченных, фактически самозваных «верховников». Тем самым он сообщил, что будущий политический строй – вовсе не дело, уже решенное монархом, а нечто такое, что могут решать сами дворяне…
Но тогда у каждого, буквально каждого дворянина открываются огромные возможности! Раз «Кондиции» – продукт закулисной сделки и ничего еще не решено, то ведь тогда каждый может попытаться предложить свою версию сделки! Свой способ политического устройства! Ведь если одной компашке можно договариваться с императрицей, как она будет править, то почему нельзя сделать того же и другим компашкам дворян?!
Так одной фразой Дмитрий Михайлович Голицын выпустил инициативу из рук. Тем самым он погубил задуманное «верховниками», но зато создал интереснейшую политическую ситуацию! Конечно же, совершить такую тяжелую ошибку мог только человек, предельно далекий от публичной политики и не очень способный ею всерьез заниматься.
В тот же день 2 февраля Верховному совету пришлось выслушать кучу устных выступлений и мнений, прочитать груду записок о будущем устройстве государственных дел.
Смятение дошло до того, что Верховный тайный совет всерьез опасался восстания и стал пугать расходившихся дворян, что, мол, у него для мятежников есть войска, сыщики и пытки.
Но это не напугало и страстей не утишило – люди, по словам все того же Прокоповича, «маломощные», без положения и связей, стали собираться тайком, ходили друг к другу по ночам, переодетые… Но что характерно – ведь ходили же! Ходили и писали свои проекты устроения государства Российского… Упорно продолжали искать способов объединения друг с другом и создания конституционной России.
До сих пор все вращалось в правительственном кругу; Верховный тайный совет имел дело с высшими учреждениями: Сенатом, Синодом, генералитетом, главами коллегий, высшими чинами. Но теперь-то в действие вступает общество, а не государственные институты! Люди организуются не по ведомствам, а по интересам и убеждениям. Известно 13 записок, поданных или подготовленных к подаче в Верховный тайный совет от разных кружков. Под этими проектами собрано порядка 1100 подписей, из них 600 – офицерских! Если учесть, что всего-то в Российской империи было тогда не больше 13–15 тысяч офицеров, число это просто поразительно.
Ни один из поданных проектов не ставит под вопрос ни избрание Анны, ни ограничение ее власти: все подходят к этому как к совершившемуся факту.
Самую обширную и гладко написанную записку представил Татищев, как-никак профессиональный историк. Обращаясь к идее естественного права, моралистическим идеям Пуфендорфа и Вольфа, он доказывает, что России больше всего приличествует самодержавное правление. Вместе с тем Татищев утверждает, что после пресечения династии избрание государя «по закону естественному должно быть согласием всех подданных, некоторых персонально, других через поверенных». Татищев возмущался вовсе не ограничениями власти Анны, сколько тем, что сделала это кучка сановников, самовольно и тайком, попирая права шляхетства и «всех чинов». Он призывал шляхетство защищать это право до последней возможности.
Еще раз обращу внимание читателя – получается, дворянство очень даже готово к тем же требованиям, что и «вельможество».
Другие записки менее теоретичны и куда более прагматичны. Эти проекты сосредоточиваются на схеме высшего управления империей и на привилегиях дворянства. У них, в общем-то, довольно много общего.
Верховное правительство называют в проектах по-разному: и Сенатом, и Верховным советом. По проектам в нем должно быть от 11 до 30 членов, и больше 2 членов одной семьи не допускаются: видимо, сразу 4 Долгоруких из 8 членов Верховного тайного совета, заседавшего в ночь на 19 января, производит очень уж сильное впечатление на дворянство. Как-то хочется менее семейственной политики…
Очень большое место в проектах занимает описание, какие разряды дворянства должны выбирать членов Верховного тайного совета, Сената, президентов коллегий и даже губернаторов. По некоторым проектам к выборам допускается все дворянство, по другим – только «знатное», но все дружно считают, что если даже допускать духовенство и купечество к обсуждению каких-то вопросов, то только к тем, которые их непосредственно касаются.
Во многих проектах предлагается ограничить срок службы дворянства, отменить единонаследие, позволить вступать в службу сразу офицерами и так далее.
Лишь в единичных проектах вообще упоминается крестьянство. И речь идет вовсе не об отмене крепостного права, не об ограничении поборов, а в лучшем случае об ограничении подушной подати, то есть того, что крестьянин платил не владельцу, а государству. «Послабляя» крестьянину его тяготу в пользу государства, господа помещики вовсе не склонны облегчать тяготу крестьян в пользу помещиков…
Но все проекты построены на мысли, что дворянство – это и есть народ, настоящий народ в юридическом смысле слова; народ, имеющий политические и гражданские права. Остальное население Российской империи практически не упоминается в проектах… И получается так, что миллионы подданных-недворян – это своего рода живой и говорящий инвентарь, не обладающий никакими правами и политически не имеющий никакого значения.
Князь Голицын тоже подал свой проект, очень сложный и занудный, где предлагал аж 4 высших государственных учреждения, из которых главный – Верховный тайный совет из 10 или 12 знатнейших фамилий; 2 голоса в совете Голицын уделил императрице.
Широкие слои дворянства к управлению государством не допускаются, но «шляхетству» бросается сразу два жирных куска: полная свобода от обязательной службы с правом добровольно вступать в службу в армию и флот сразу офицерами. И второе: по проекту Голицына решено дворовых людей и крестьян ни к каким делам не допускать!
То есть к управлению государством дворянство как не допускалось, так и не допускается, но привилегии его подтверждены, и к тому же свои привилегии дворяне сохраняют, а от обязанностей перед государством освобождаются.
А кроме подготовки проектов дворяне активно общались друг с другом, и быстро сложилась противоборствующая «верховникам» партия… «другая компания», по словам Прокоповича, и партия очень многочисленная.
Вошли в нее и высшие сановники, которых Верховный тайный совет не пустил в свой состав: такие, как Трубецкой, Черкасский и другие князья и высшая знать, родственники императрицы и их друзья, и множество чиновников, офицеров и рядовых дворян. Главная идея была – что добиться широкого представительства дворян и их участия в делах государства гораздо легче, имея дело с одной императрицей, чем с толпой «верховников». Главное – поддержать государыню, добиться упразднения Верховного тайного совета, узурпировавшего власть, и тогда всем будет хорошо.
Феофан Прокопович сбился с ног, рассказывая дворянам, что от тиранства «верховников» и посланного за нею Василия Лукича Долгорукого бедная императрица «еле дышит». Это науськивание на верховников оказалось так успешно, что Прокопович сам испугался, заметив, что распаленные дворяне «нечто весьма страшное умышляют». Многие гвардейские офицеры открыто говорили, что лучше они будут рабами одной государыни, чем сразу многих тиранов-«верховников», и готовы были не остановиться перед применением оружия.
15 февраля Анна Ивановна въехала в Москву и тут же была окружена почетом и вниманием дворян. Ее уже заранее любили – и как царицу, и как жертву произвола верховников. На Руси любят «несчастненьких».
Высшие чины еще присягали в Успенском соборе «отечеству» и просто «государыне», – в тексте присяги не было слова «самодержица». «Верховники» еще ликовали, открыто заявляли, что не получит императрица из казны больше 100 тысяч в год, а любую казенную ценность, хоть какую-нибудь табакерку, будет брать только под расписку; чуть что не так – сразу же ее и законопатят обратно, в свою Курляндию… Но это уже вопли людей, лишенных всякой реальной силы выполнить свое намерение. Потому что «весь народ», широкие слои дворянства, за «верховниками» не пошел.
25 февраля в большой дворцовой зале восемьсот сенаторов, генералов и дворян подали Анне Ивановне прошение образовать комиссию для пересмотра проектов, поданных в Верховный тайный совет, и для установления правления, угодного «всему народу» – то есть всему дворянству.
Один из «верховников» тут же предложил Анне Ивановне обсудить прошение вместе с Верховным тайным советом, как предполагалось в «Кондициях», но Анна тут же подписала прошение, не спрашивая ни у кого! «Верховники», что называется, остолбенели, но поделать ничего не могли.
А увидев, что Анна подписала документ, к ней бросились гвардейские офицеры, стали кричать, что не хотят, «чтоб государыне предписывать законы! Пусть она будет самодержицею, как все прежние цари!». Анна сама пыталась унять крикунов, а те бросаются на колени:
– Прикажите, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев!
«Злодеи» же стоят в двух шагах, прекрасно понимают, о чьих головах идет речь, но вот поделать ничего не могут и только плывут по течению.
В тот же день после торжественного обеда, в котором принимали участие и «верховники», императрице подали другую просьбу, подписанную 150 дворянами. В ней «всепокорные рабы» просили «принять самодержавство своих вседостойных предков», «пункты» отменить, возвратить прежнее значение Сенату из 21 члена, а шляхетству дать право выбора сенаторов, губернаторов и президентов коллегий. А кроме того, шляхетство просило установить порядок правления по написанным дворянами запискам.
– Как, разве эти пункты не были составлены по желанию всего народа?!
– Нет!
– Так ты обманул меня, князь Василий Лукич! – обратилась Анна к Долгорукому, как бы только что сообразив, что к чему. После чего Анна велела принести текст подписанных ею в Митаве «Кондиций» и публично порвала их и бросила на землю. Раз не «народ» хотел «Кондиций», то чего уж с ними церемониться!
А 1 марта по всем соборам и церквам шла присяга Анне Ивановне как самодержице российской, и конституционно-аристократическая монархия, получается, просуществовала в России всего 10 дней.
На другой день после присяги Анна Ивановна восстановила Сенат в составе 21 человека, но всех сенаторов назначила сама, никаких выборов не было. 4 марта 1730 года царица распустила Верховный совет, и больше он никогда уже не восстановился ни в какой форме. Но что характерно, к запискам дворянства никто никогда больше не возвращался, и никакое ограничение самодержавия даже не обсуждалось. Царица как бы «забыла» про них.
Так что если аристократическая конституция просуществовала всего 10 дней, то шляхетская конституция в России попросту не родилась.
Сам князь Дмитрий Голицын так объяснял причины неудачи: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвою неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за Отечество; мне уж и без того остается немного жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».
Звучит достойно, красиво и трагично… Не могу не обратить внимания читателя на несомненное благородство интонации. Но здесь, конечно, выражена не вся правда: не только «гости» оказались недостойны пиршества, но и слишком мало гостей зазвал к себе князь Голицын на пир. Слишком от многих в России хотел он, чтобы они только смотрели на его пиршество в узком кругу друзей и только подавали им блюда.
Но и дворянство… Что же они?! Что же они так легко отдали Анне Ивановне ничем не ограниченную власть?!
По мнению В.О. Ключевского, во всем виновата гвардия, которая «поняла дело по-своему, по-казарменному: ее толкали против самовластия немногих во имя права всех, а она набросилась на всех во имя самовластия одного лица – не туда повернула руль: просить о выборном управлении, восстановив самодержавие, значило прятать голову за дерево» [21. С. 160].
Даже эта, весьма умеренная оценка не совсем справедлива – многие из гвардейцев, бросившихся на колени 25 февраля, подписывали и поданное ей прошение, и участвовали в составлении записок.
В советское время даже в серьезных исследованиях В.В. Мавродина, Н.И. Павленко совершенно ничего не писалось о «низовом», шляхетском стремлении ограничить монархию. Тема ограничения власти считалась «неактуальной», парламентаризм полагалось презирать, а предков, склонных к парламентаризму, полагалось считать «исторически неправыми» по определению. И сводилась вся история января 1730 года к очень простой схеме: «верховники» затеяли своекорыстно присвоить себе власть, рядовое дворянство этому помешало. А уж в литературе для детей, в литературе учебной эта тенденция расцвела пышным цветом.
«Попытка «верховников» ограничить ее (Анны. – Л. Б.) власть в интересах аристократии потерпела неудачу в результате решительного вмешательства дворянства» [36. С. 157].
То же самое писалось и в учебниках:
«…но дворянство было недовольно господством верховников, и Анна, опираясь на гвардию, с удовольствием «разодрала» кондиции и объявила себя самодержавной государыней», – написано в советском учебнике, выдержавшем тьму изданий [37. С. 185].
И даже в гораздо более позднем:
«Как ни пытались верховники скрыть свои планы ограничения царской власти, об этом стало известно широким слоям дворянства… Сильная дворянская оппозиция верховникам была налицо, что стало известно Анне Ивановне. Изобразив притворное возмущение тем, что кондиции верховников не были одобрены дворянством, императрица публично надорвала документ и бросила на пол. Гвардия и здесь была начеку, выразив свое полное одобрение сохранению самодержавной власти» [38. С. 222].
Воистину, самая страшная ложь – полуправда! Достаточно умолчать, что дворянство само хотело конституции, только в своих собственных интересах, а не в интересах аристократии! И тогда сразу же можно сделать вывод, что дворянство вроде бы поголовно стояло за неограниченную монархию…
Истина же мало подтверждает любимый коммунистами тезис о чуждости России европейских парламентарных идей. В январе 1730 года дворянство составляло оппозицию верховникам, но ничуть не менее, чем сами верховники, хотело участвовать в управлении государством. Тут надо учесть, что ведь вообще дворян в Российской империи было тогда очень немного – порядка 100 тысяч взрослых людей. Офицеров в армии было всего порядка 15 000, а два гвардейских полка, Преображенский и Семеновский, насчитывали вместе всего 2800–3000 человек. При таком малолюдстве 500 агитаторов, 1100 подписей под прошениями, 13 проектов, 600 офицеров-подписантов – это очень и очень много.
Дворянство было полно монархических иллюзий, готово было обожать любого «царя-батюшку» или «матушку-царицу», не очень вдаваясь в их личные качества. Дворянство искренне верило, что цари хотят только самого лучшего, и, наверное, весьма многие уверены были – Анна просто не может не желать введения конституции и допуска дворян к управлению. Дворянство было темным и патриархально невежественным во всем, что касается политики. Дворянство было разобщено и неопытно, и оно разделило судьбу патриархального наивного народа, которым легко может манипулировать любой достаточно хитрый и достаточно беспринципный человек. Даже не особенно умная и совсем не опытная в политике Анна легко смогла «управиться» с дворянами.
Тем более Дмитрий Голицын (при всем аристократическом благородстве интонаций в своих высказываниях) вполне мог обвести вокруг пальца эти многотысячные толпы, в которых, в конце концов, были люди и умные, и деловые, и искушенные. Почти уже обвел, да не сумел довести дела до конца, так некстати обмолвился 25 января.
Так Анна Ивановна, делая наивные глаза, ахала вместе с гвардейцами о бесчинствах верховников, а потом «позабыла» дать дворянству право выбирать своих представителей и высших должностных лиц.
Дмитрий Михайлович Голицын предсказывал верно, в том числе и свою судьбу: он пострадал за Отечество и пал жертвой своей неудачи. Назначенный сенатором, он старался жить тихо, незаметно в своем подмосковном Архангельском, но, конечно же, не уберегся. В 1736 году Д.М. Голицын привлечен к суду за злоупотребления, приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заточением в Петропавловской крепости. 4 апреля 1737 года его сердце остановилось в заточении, а знаменитая библиотека после этого оказалась «конфискована» – фактически разворована приближенными Анны Ивановны.
Но и вторая часть предсказаний Дмитрия Михайловича сбылась на славу. Сам он умер, в конце концов, в возрасте 72 лет, после славной и богатой жизни, в которой он вершил громадные по значимости дела. А дворянство, не пошедшее за ним, плакало и впрямь дольше и горше него. Русское «шляхетство» очень дорого заплатило за свою наивность и близорукость. Анна Ивановна кинула жирный кусок дворянам: ограничила срок службы дворян 25 годами, окончательно отменила дурной указ Петра о единонаследии, но конечно же, никаких выборных учреждений, никакого выбора должностных лиц, никакой конституции так и не возникло…
Конституционная виртуальность
«Партий бесчисленное множество, и хотя все спокойно, но, пожалуй, может произойти какая-нибудь вспышка», – писал в январе из Москвы испанский посол де Лириа.
«Здесь на улицах и в домах только и слышны речи об английской конституции и о правах английского парламента», – писал из Москвы секретарь французского посольства Маньян.
Послы доносили, что в Москве одни стояли за конституцию, как в Голландии, другие – за парламент, как в Англии, третьи – за шляхетскую республику, как в Польше, четвертые за образец брали Швецию. Но все дружно боялись возвышения новых временщиков, подобных Долгоруким при Петре II, и всем не нравилось, что «верховники», по словам князя Щербатова, хотели «из самих себя вместо одного толпу государей учинить».
Как видно, дворян возмущало вовсе не ограничение монархии, а олигархический способ решать государственные вопросы. Им как раз не нравилось, что сановники «себе полегчат», «прибавят себе сколько можно власти», а дворянство останется холопами – только теперь уже «толпы государей». Им не нравится именно это, а вовсе не сама затея «верховников».
2 февраля на заседании Верховного тайного совета Сенату, Синоду, генералитету и штатским чинам «от надворного советника» и старше верховники прочитали Кондиции и будто бы собственноручное письмо Анны Ивановны, на самом деле заготовленное от ее имени в Москве. В письме Анна якобы писала, что «для пользы Российского государства и ко удовольствию верных подданных» какими способами она хочет вести правление.
Собравшиеся, по своему собственному мнению, в своем представлении были не просто бюрократической и военной верхушкой государства. Эта верхушка осознавала себя своего рода должностными представителями народа; людьми, «всего отечества лицо на себе являющими», по словам Феофана Прокоповича. Собрались люди, осознающие свое право говорить от имени народа… которые как бы и были самим народом.
«Верховникам», балансирующим между императрицей и дворянством, как раз и нужно было получить согласие этих «представителей народа» на свою «затейку». Заранее заготовили и предложили подписать протокол заседания, где значилось: мол, прочитав письмо императрицы и пункты, все объявляют, что «тою ее величества милостию весьма довольны и подписуются своими руками».
Но тут «народ» возмутился, почувствовав, что очень уж им нахально манипулируют, и заявил, что надо, мол, подумать… Что документ они подпишут, но завтра. И люди, «все отечество на лице своем являющие», подступили к «верховникам», требуя объяснить – что же теперь будет за правление?!
И вот тут-то и сделал князь Голицын свою невероятную ошибку! Просто невероятную, учитывая его незаурядный политический опыт, ум и несомненный талант! Ошибку, объяснить которую я лично могу только одним – полным отсутствием опыта именно в таких, в политических делах. В конце концов, он до сих пор никогда не манипулировал людьми, никогда не должен был сделать так, чтобы обманутые им люди сами же пошли за ним и сами же вручили ему власть. Весь его огромный опыт был приобретен в бюрократической работе, где иметь дело надо с ответственными лицами, чей ранг заведомо известен. И где роль обмана и творимых подлостей сравнительно невелика; где надо находить точки соприкосновения, договариваться и так далее.
Наконец, князь Дмитрий Михайлович знал два типа переговоров – договор или сговор своих, где хитрость хитростью, а надо договариваться своему со своими. И дипломатические баталии с поляками или с турками, так сказать, продолжение войны словесными средствами. Обманывать «своих» людей, вырывать у них согласие на собственную игру он, может быть, и хотел бы, но совершенно не умел. Называя вещи своими именами, прожженный дипломат и бюрократ феодального государства оказался чересчур чист душой и приличен, не был достаточно циничен и подловат, чтобы сделаться демократическим политиком. Не буду пользоваться случаем пнуть «демократических политиков», но соблазн, по правде говоря, возникает…
А обмануть дворян было так просто! В конце концов, никто ведь пока не знал, что письмо императрицы – подложное. Все считали, что «Кондиции» – это и есть письменно выраженная монаршая воля, и эта воля производила огромное впечатление на общество. По словам Феофана Прокоповича, все «уши опустили, как бедные ослики», «дряхлы и задумчивы ходили». Но как ни ходи, как ни опускай или ни поднимай уши, а против монаршей воли не пойдешь. Что государыня соизволила подарить – то и соизволила, и ничего тут не поделаешь.
Стоило Голицыну на вопросы дворян так же твердо, как и раньше, заявить, что вот, «матушка-императрица» соглашается принять престол и дает нам дар – ограничение собственной власти, – и дворянству не осталось бы ничего другого, как принять это к сведению и разойтись.
Голицын же сказал, что присутствующие могут написать и подать на следующий день проект о форме правления… Тем самым он подтвердил худшие опасения дворянства – что «Кондиции» есть не дар царицы, а результат ее сделки с кучкой никем не уполномоченных, фактически самозваных «верховников». Тем самым он сообщил, что будущий политический строй – вовсе не дело, уже решенное монархом, а нечто такое, что могут решать сами дворяне…
Но тогда у каждого, буквально каждого дворянина открываются огромные возможности! Раз «Кондиции» – продукт закулисной сделки и ничего еще не решено, то ведь тогда каждый может попытаться предложить свою версию сделки! Свой способ политического устройства! Ведь если одной компашке можно договариваться с императрицей, как она будет править, то почему нельзя сделать того же и другим компашкам дворян?!
Так одной фразой Дмитрий Михайлович Голицын выпустил инициативу из рук. Тем самым он погубил задуманное «верховниками», но зато создал интереснейшую политическую ситуацию! Конечно же, совершить такую тяжелую ошибку мог только человек, предельно далекий от публичной политики и не очень способный ею всерьез заниматься.
В тот же день 2 февраля Верховному совету пришлось выслушать кучу устных выступлений и мнений, прочитать груду записок о будущем устройстве государственных дел.
Смятение дошло до того, что Верховный тайный совет всерьез опасался восстания и стал пугать расходившихся дворян, что, мол, у него для мятежников есть войска, сыщики и пытки.
Но это не напугало и страстей не утишило – люди, по словам все того же Прокоповича, «маломощные», без положения и связей, стали собираться тайком, ходили друг к другу по ночам, переодетые… Но что характерно – ведь ходили же! Ходили и писали свои проекты устроения государства Российского… Упорно продолжали искать способов объединения друг с другом и создания конституционной России.
До сих пор все вращалось в правительственном кругу; Верховный тайный совет имел дело с высшими учреждениями: Сенатом, Синодом, генералитетом, главами коллегий, высшими чинами. Но теперь-то в действие вступает общество, а не государственные институты! Люди организуются не по ведомствам, а по интересам и убеждениям. Известно 13 записок, поданных или подготовленных к подаче в Верховный тайный совет от разных кружков. Под этими проектами собрано порядка 1100 подписей, из них 600 – офицерских! Если учесть, что всего-то в Российской империи было тогда не больше 13–15 тысяч офицеров, число это просто поразительно.
Ни один из поданных проектов не ставит под вопрос ни избрание Анны, ни ограничение ее власти: все подходят к этому как к совершившемуся факту.
Самую обширную и гладко написанную записку представил Татищев, как-никак профессиональный историк. Обращаясь к идее естественного права, моралистическим идеям Пуфендорфа и Вольфа, он доказывает, что России больше всего приличествует самодержавное правление. Вместе с тем Татищев утверждает, что после пресечения династии избрание государя «по закону естественному должно быть согласием всех подданных, некоторых персонально, других через поверенных». Татищев возмущался вовсе не ограничениями власти Анны, сколько тем, что сделала это кучка сановников, самовольно и тайком, попирая права шляхетства и «всех чинов». Он призывал шляхетство защищать это право до последней возможности.
Еще раз обращу внимание читателя – получается, дворянство очень даже готово к тем же требованиям, что и «вельможество».
Другие записки менее теоретичны и куда более прагматичны. Эти проекты сосредоточиваются на схеме высшего управления империей и на привилегиях дворянства. У них, в общем-то, довольно много общего.
Верховное правительство называют в проектах по-разному: и Сенатом, и Верховным советом. По проектам в нем должно быть от 11 до 30 членов, и больше 2 членов одной семьи не допускаются: видимо, сразу 4 Долгоруких из 8 членов Верховного тайного совета, заседавшего в ночь на 19 января, производит очень уж сильное впечатление на дворянство. Как-то хочется менее семейственной политики…
Очень большое место в проектах занимает описание, какие разряды дворянства должны выбирать членов Верховного тайного совета, Сената, президентов коллегий и даже губернаторов. По некоторым проектам к выборам допускается все дворянство, по другим – только «знатное», но все дружно считают, что если даже допускать духовенство и купечество к обсуждению каких-то вопросов, то только к тем, которые их непосредственно касаются.
Во многих проектах предлагается ограничить срок службы дворянства, отменить единонаследие, позволить вступать в службу сразу офицерами и так далее.
Лишь в единичных проектах вообще упоминается крестьянство. И речь идет вовсе не об отмене крепостного права, не об ограничении поборов, а в лучшем случае об ограничении подушной подати, то есть того, что крестьянин платил не владельцу, а государству. «Послабляя» крестьянину его тяготу в пользу государства, господа помещики вовсе не склонны облегчать тяготу крестьян в пользу помещиков…
Но все проекты построены на мысли, что дворянство – это и есть народ, настоящий народ в юридическом смысле слова; народ, имеющий политические и гражданские права. Остальное население Российской империи практически не упоминается в проектах… И получается так, что миллионы подданных-недворян – это своего рода живой и говорящий инвентарь, не обладающий никакими правами и политически не имеющий никакого значения.
Князь Голицын тоже подал свой проект, очень сложный и занудный, где предлагал аж 4 высших государственных учреждения, из которых главный – Верховный тайный совет из 10 или 12 знатнейших фамилий; 2 голоса в совете Голицын уделил императрице.
Широкие слои дворянства к управлению государством не допускаются, но «шляхетству» бросается сразу два жирных куска: полная свобода от обязательной службы с правом добровольно вступать в службу в армию и флот сразу офицерами. И второе: по проекту Голицына решено дворовых людей и крестьян ни к каким делам не допускать!
То есть к управлению государством дворянство как не допускалось, так и не допускается, но привилегии его подтверждены, и к тому же свои привилегии дворяне сохраняют, а от обязанностей перед государством освобождаются.
А кроме подготовки проектов дворяне активно общались друг с другом, и быстро сложилась противоборствующая «верховникам» партия… «другая компания», по словам Прокоповича, и партия очень многочисленная.
Вошли в нее и высшие сановники, которых Верховный тайный совет не пустил в свой состав: такие, как Трубецкой, Черкасский и другие князья и высшая знать, родственники императрицы и их друзья, и множество чиновников, офицеров и рядовых дворян. Главная идея была – что добиться широкого представительства дворян и их участия в делах государства гораздо легче, имея дело с одной императрицей, чем с толпой «верховников». Главное – поддержать государыню, добиться упразднения Верховного тайного совета, узурпировавшего власть, и тогда всем будет хорошо.
Феофан Прокопович сбился с ног, рассказывая дворянам, что от тиранства «верховников» и посланного за нею Василия Лукича Долгорукого бедная императрица «еле дышит». Это науськивание на верховников оказалось так успешно, что Прокопович сам испугался, заметив, что распаленные дворяне «нечто весьма страшное умышляют». Многие гвардейские офицеры открыто говорили, что лучше они будут рабами одной государыни, чем сразу многих тиранов-«верховников», и готовы были не остановиться перед применением оружия.
15 февраля Анна Ивановна въехала в Москву и тут же была окружена почетом и вниманием дворян. Ее уже заранее любили – и как царицу, и как жертву произвола верховников. На Руси любят «несчастненьких».
Высшие чины еще присягали в Успенском соборе «отечеству» и просто «государыне», – в тексте присяги не было слова «самодержица». «Верховники» еще ликовали, открыто заявляли, что не получит императрица из казны больше 100 тысяч в год, а любую казенную ценность, хоть какую-нибудь табакерку, будет брать только под расписку; чуть что не так – сразу же ее и законопатят обратно, в свою Курляндию… Но это уже вопли людей, лишенных всякой реальной силы выполнить свое намерение. Потому что «весь народ», широкие слои дворянства, за «верховниками» не пошел.
25 февраля в большой дворцовой зале восемьсот сенаторов, генералов и дворян подали Анне Ивановне прошение образовать комиссию для пересмотра проектов, поданных в Верховный тайный совет, и для установления правления, угодного «всему народу» – то есть всему дворянству.
Один из «верховников» тут же предложил Анне Ивановне обсудить прошение вместе с Верховным тайным советом, как предполагалось в «Кондициях», но Анна тут же подписала прошение, не спрашивая ни у кого! «Верховники», что называется, остолбенели, но поделать ничего не могли.
А увидев, что Анна подписала документ, к ней бросились гвардейские офицеры, стали кричать, что не хотят, «чтоб государыне предписывать законы! Пусть она будет самодержицею, как все прежние цари!». Анна сама пыталась унять крикунов, а те бросаются на колени:
– Прикажите, и мы принесем к вашим ногам головы ваших злодеев!
«Злодеи» же стоят в двух шагах, прекрасно понимают, о чьих головах идет речь, но вот поделать ничего не могут и только плывут по течению.
В тот же день после торжественного обеда, в котором принимали участие и «верховники», императрице подали другую просьбу, подписанную 150 дворянами. В ней «всепокорные рабы» просили «принять самодержавство своих вседостойных предков», «пункты» отменить, возвратить прежнее значение Сенату из 21 члена, а шляхетству дать право выбора сенаторов, губернаторов и президентов коллегий. А кроме того, шляхетство просило установить порядок правления по написанным дворянами запискам.
– Как, разве эти пункты не были составлены по желанию всего народа?!
– Нет!
– Так ты обманул меня, князь Василий Лукич! – обратилась Анна к Долгорукому, как бы только что сообразив, что к чему. После чего Анна велела принести текст подписанных ею в Митаве «Кондиций» и публично порвала их и бросила на землю. Раз не «народ» хотел «Кондиций», то чего уж с ними церемониться!
А 1 марта по всем соборам и церквам шла присяга Анне Ивановне как самодержице российской, и конституционно-аристократическая монархия, получается, просуществовала в России всего 10 дней.
На другой день после присяги Анна Ивановна восстановила Сенат в составе 21 человека, но всех сенаторов назначила сама, никаких выборов не было. 4 марта 1730 года царица распустила Верховный совет, и больше он никогда уже не восстановился ни в какой форме. Но что характерно, к запискам дворянства никто никогда больше не возвращался, и никакое ограничение самодержавия даже не обсуждалось. Царица как бы «забыла» про них.
Так что если аристократическая конституция просуществовала всего 10 дней, то шляхетская конституция в России попросту не родилась.
Сам князь Дмитрий Голицын так объяснял причины неудачи: «Пир был готов, но званые оказались недостойными его; я знаю, что паду жертвою неудачи этого дела; так и быть, пострадаю за Отечество; мне уж и без того остается немного жить; но те, кто заставляет меня плакать, будут плакать дольше моего».
Звучит достойно, красиво и трагично… Не могу не обратить внимания читателя на несомненное благородство интонации. Но здесь, конечно, выражена не вся правда: не только «гости» оказались недостойны пиршества, но и слишком мало гостей зазвал к себе князь Голицын на пир. Слишком от многих в России хотел он, чтобы они только смотрели на его пиршество в узком кругу друзей и только подавали им блюда.
Но и дворянство… Что же они?! Что же они так легко отдали Анне Ивановне ничем не ограниченную власть?!
По мнению В.О. Ключевского, во всем виновата гвардия, которая «поняла дело по-своему, по-казарменному: ее толкали против самовластия немногих во имя права всех, а она набросилась на всех во имя самовластия одного лица – не туда повернула руль: просить о выборном управлении, восстановив самодержавие, значило прятать голову за дерево» [21. С. 160].
Даже эта, весьма умеренная оценка не совсем справедлива – многие из гвардейцев, бросившихся на колени 25 февраля, подписывали и поданное ей прошение, и участвовали в составлении записок.
В советское время даже в серьезных исследованиях В.В. Мавродина, Н.И. Павленко совершенно ничего не писалось о «низовом», шляхетском стремлении ограничить монархию. Тема ограничения власти считалась «неактуальной», парламентаризм полагалось презирать, а предков, склонных к парламентаризму, полагалось считать «исторически неправыми» по определению. И сводилась вся история января 1730 года к очень простой схеме: «верховники» затеяли своекорыстно присвоить себе власть, рядовое дворянство этому помешало. А уж в литературе для детей, в литературе учебной эта тенденция расцвела пышным цветом.
«Попытка «верховников» ограничить ее (Анны. – Л. Б.) власть в интересах аристократии потерпела неудачу в результате решительного вмешательства дворянства» [36. С. 157].
То же самое писалось и в учебниках:
«…но дворянство было недовольно господством верховников, и Анна, опираясь на гвардию, с удовольствием «разодрала» кондиции и объявила себя самодержавной государыней», – написано в советском учебнике, выдержавшем тьму изданий [37. С. 185].
И даже в гораздо более позднем:
«Как ни пытались верховники скрыть свои планы ограничения царской власти, об этом стало известно широким слоям дворянства… Сильная дворянская оппозиция верховникам была налицо, что стало известно Анне Ивановне. Изобразив притворное возмущение тем, что кондиции верховников не были одобрены дворянством, императрица публично надорвала документ и бросила на пол. Гвардия и здесь была начеку, выразив свое полное одобрение сохранению самодержавной власти» [38. С. 222].
Воистину, самая страшная ложь – полуправда! Достаточно умолчать, что дворянство само хотело конституции, только в своих собственных интересах, а не в интересах аристократии! И тогда сразу же можно сделать вывод, что дворянство вроде бы поголовно стояло за неограниченную монархию…
Истина же мало подтверждает любимый коммунистами тезис о чуждости России европейских парламентарных идей. В январе 1730 года дворянство составляло оппозицию верховникам, но ничуть не менее, чем сами верховники, хотело участвовать в управлении государством. Тут надо учесть, что ведь вообще дворян в Российской империи было тогда очень немного – порядка 100 тысяч взрослых людей. Офицеров в армии было всего порядка 15 000, а два гвардейских полка, Преображенский и Семеновский, насчитывали вместе всего 2800–3000 человек. При таком малолюдстве 500 агитаторов, 1100 подписей под прошениями, 13 проектов, 600 офицеров-подписантов – это очень и очень много.
Дворянство было полно монархических иллюзий, готово было обожать любого «царя-батюшку» или «матушку-царицу», не очень вдаваясь в их личные качества. Дворянство искренне верило, что цари хотят только самого лучшего, и, наверное, весьма многие уверены были – Анна просто не может не желать введения конституции и допуска дворян к управлению. Дворянство было темным и патриархально невежественным во всем, что касается политики. Дворянство было разобщено и неопытно, и оно разделило судьбу патриархального наивного народа, которым легко может манипулировать любой достаточно хитрый и достаточно беспринципный человек. Даже не особенно умная и совсем не опытная в политике Анна легко смогла «управиться» с дворянами.
Тем более Дмитрий Голицын (при всем аристократическом благородстве интонаций в своих высказываниях) вполне мог обвести вокруг пальца эти многотысячные толпы, в которых, в конце концов, были люди и умные, и деловые, и искушенные. Почти уже обвел, да не сумел довести дела до конца, так некстати обмолвился 25 января.
Так Анна Ивановна, делая наивные глаза, ахала вместе с гвардейцами о бесчинствах верховников, а потом «позабыла» дать дворянству право выбирать своих представителей и высших должностных лиц.
Дмитрий Михайлович Голицын предсказывал верно, в том числе и свою судьбу: он пострадал за Отечество и пал жертвой своей неудачи. Назначенный сенатором, он старался жить тихо, незаметно в своем подмосковном Архангельском, но, конечно же, не уберегся. В 1736 году Д.М. Голицын привлечен к суду за злоупотребления, приговорен к смертной казни, замененной пожизненным заточением в Петропавловской крепости. 4 апреля 1737 года его сердце остановилось в заточении, а знаменитая библиотека после этого оказалась «конфискована» – фактически разворована приближенными Анны Ивановны.
Но и вторая часть предсказаний Дмитрия Михайловича сбылась на славу. Сам он умер, в конце концов, в возрасте 72 лет, после славной и богатой жизни, в которой он вершил громадные по значимости дела. А дворянство, не пошедшее за ним, плакало и впрямь дольше и горше него. Русское «шляхетство» очень дорого заплатило за свою наивность и близорукость. Анна Ивановна кинула жирный кусок дворянам: ограничила срок службы дворян 25 годами, окончательно отменила дурной указ Петра о единонаследии, но конечно же, никаких выборных учреждений, никакого выбора должностных лиц, никакой конституции так и не возникло…
Конституционная виртуальность
Тут таится интереснейший вопрос: а если бы князь Дмитрий Михайлович Голицын не был так по-хамски, так безобразно зациклен только на верхушку дворянства, на титулованную потомственную знать? Что, если бы он немного больше уважал остальное дворянство и подготовил другой проект конституции… Такой, за которым пошла бы большая часть дворянства? Да, тогда бы российская конституция, скорее всего, состоялась! Но в каком виде могла бы состояться конституция? Что это могло бы быть?
Большинство историков более или менее уверенно заявляют: если бы даже конституция родилась как аристократическая, «вельможная», вопрос только времени, как быстро распространится она на все остальное население.
Тут, конечно, есть одна закавыка, одно исключение из правила… И это исключение, конечно же, Польша! Потому что в ней привилегии дворянства, режим дворянской республики сочетался с крепостным правом и униженным положением крестьянства. В России ведь тоже все идет одновременно и к усилению крепостного права, и к рождению дворянской конституции. Проекты конституционного устройства 1730 года очень хорошо отражают именно такое состояние умов.
Бессмысленно пытаться просчитать все варианты, но при введении конституции для верхних 2 % населения, при бесправии остальных 98 %, это могло бы привести только к чудовищных масштабов взрыву. Взрыву, целью которого могло быть с равным успехом и получение конституционных прав, и уничтожение этих верхних 2 % вместе с их конституцией и прочими барскими затеями.
Итак, положительная перспектива: через какое-то время дворянская конституция начинает распространяться не только на дворянство, но и на какие-то слои богатых и чиновных недворян. Другие сословия начинают включаться в конституционный строй, пусть и не в качестве равноправных партнеров (в конце концов, еще в XX веке избрание депутатов в Думу проводилось по куриям – то есть по категориям населения, и каждая курия выставляла депутатов от разного количества своих членов: по землевладельческой курии – от 2000 человек, от 4000 человек по городской, от 30 000 человек – по крестьянской, от 90 000 человек – по рабочей).
Отрицательная перспектива: формирование такого раскола между верхушкой населения и его основной массой, что сама возможность взаимного понимания утрачивается. И к концу (может быть, даже в середине)
XVIII века гремит такой социальный взрыв, что пугачевский бунт в сравнении с ним кажется детскими игрушками. Идеология мятежа – православный фундаментализм и возвращение к нормам Московского великого княжества. А всякие там конституции, европеизации и прочие выдумки бесящихся с жиру бар должны быть отброшены беспощадно.
Большинство историков более или менее уверенно заявляют: если бы даже конституция родилась как аристократическая, «вельможная», вопрос только времени, как быстро распространится она на все остальное население.
Тут, конечно, есть одна закавыка, одно исключение из правила… И это исключение, конечно же, Польша! Потому что в ней привилегии дворянства, режим дворянской республики сочетался с крепостным правом и униженным положением крестьянства. В России ведь тоже все идет одновременно и к усилению крепостного права, и к рождению дворянской конституции. Проекты конституционного устройства 1730 года очень хорошо отражают именно такое состояние умов.
Бессмысленно пытаться просчитать все варианты, но при введении конституции для верхних 2 % населения, при бесправии остальных 98 %, это могло бы привести только к чудовищных масштабов взрыву. Взрыву, целью которого могло быть с равным успехом и получение конституционных прав, и уничтожение этих верхних 2 % вместе с их конституцией и прочими барскими затеями.
Итак, положительная перспектива: через какое-то время дворянская конституция начинает распространяться не только на дворянство, но и на какие-то слои богатых и чиновных недворян. Другие сословия начинают включаться в конституционный строй, пусть и не в качестве равноправных партнеров (в конце концов, еще в XX веке избрание депутатов в Думу проводилось по куриям – то есть по категориям населения, и каждая курия выставляла депутатов от разного количества своих членов: по землевладельческой курии – от 2000 человек, от 4000 человек по городской, от 30 000 человек – по крестьянской, от 90 000 человек – по рабочей).
Отрицательная перспектива: формирование такого раскола между верхушкой населения и его основной массой, что сама возможность взаимного понимания утрачивается. И к концу (может быть, даже в середине)
XVIII века гремит такой социальный взрыв, что пугачевский бунт в сравнении с ним кажется детскими игрушками. Идеология мятежа – православный фундаментализм и возвращение к нормам Московского великого княжества. А всякие там конституции, европеизации и прочие выдумки бесящихся с жиру бар должны быть отброшены беспощадно.