Страница:
Результат? Кровавый хаос, провал всего государства и общества в очередную утопию (как Чехия в XV веке). Годы, а то десятилетия развала, распада, разрушения. А потом одичавшие, а то и обезлюдевшие земли начинают прибирать к рукам соседи…
Устрашающая перспектива?! Но ведь любое разделение народа на две разные по своему материальному и общественному положению, даже разные по культуре группы ведет именно к тому же самому. Даже если конституционные права одних покупаются ценой рабского бесправия других.
Глава 3 Бироновщина
Устрашающая перспектива?! Но ведь любое разделение народа на две разные по своему материальному и общественному положению, даже разные по культуре группы ведет именно к тому же самому. Даже если конституционные права одних покупаются ценой рабского бесправия других.
Глава 3 Бироновщина
Бирон царил при Анне.
Он сущий был жандарм.
Сидели мы, как в ванне,
При нем… Das Gott erbarm!
Граф А.К. Толстой
Еще в XVIII веке режим Анны Ивановны окрестили «бироновщиной», и достаточно справедливо, потому что, действительно, ее фаворитом и ближайшим к ней человеком все десять лет правления был Эрнст Иоганн Бирон, мелкий прибалтийский дворянчик. Он находился при дворе Анны Ивановны с 1718 года и, будем справедливы, сделал для нее много доброго.
Жертва политики Петра I, пытавшегося породниться со всеми монархами Европы, Анна в 1710 году была выдана замуж за герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма.
Курляндское и Земгальское герцогство возникло при распаде Ливонского ордена. Последний магистр ордена Генрих Кестлер сумел договориться с Речью Посполитой – 28 ноября 1561 года подписан был договор, по которому из остатков орденских земель формировалось новое государство, вассал Речи Посполитой. Кровь диких баронов, огнем и мечом захватывавших и деливших земли Прибалтики, текла в Фридрихе-Вильгельме, но то ли сказалась разгульная жизнь предков, то ли по неизвестной причине именно этот герцог получился какой-то неудачный, а только был Фридрих-Вильгельм хилый и тщедушный, и очень может быть, что Петр I не случайно выбрал его в мужья именно Анны… Потому что Анна была нелюбимой племянницей, дочкой нелюбимого брата Ивана.
Иван Алексеевич был сыном того же царя, что и сам Петр, Алексея Михайловича, но родились они от разных матерей. В 1682 году, строго говоря, возвели на трон сразу двух царей – Ивана и Петра, и Ивана, как старшего, даже «первым царем». Иван так и сидел на троне до 1696 года, пока не помер, и, уж будем справедливы, Иван никогда не мешал Петру и вообще был ограниченным, добрым, незлобивым и никому никогда не мешал.
Петр не любил Ивана ровно потому, что добрый Иван его страшно раздражал и вообще, по оценкам Петра, был «дурак несусветный», а когда они вместе сидели на особом двойном троне, у Ивана, по словам Петра, «из ушей и из носу воняло».
Под стать царю Ивану была и царица Прасковья Салтыкова – по всем оценкам, женщина очень добрая, хозяйственная, но, как бы нам тут выразиться поаккуратнее… Выразиться так, как подобает говорить о венценосных особах, и в то же время чтобы все было понятно… В общем, не отличалась она обширным интеллектом, что тут и говорить, не отличалась… Это та самая Прасковья, которая назвала Остермана Андреем Ивановичем. Петр I ее тоже не любил, хотя и менее остро, чем брата. Скорее презирал, а еще скорее – был равнодушен с оттенком пренебрежения: даже он не любил дураков…
А из трех дочерей этой царственной четы Анна Ивановна раздражала Петра больше других – нелюдимая, угрюмая девочка, неуклюжая, не умевшая нравиться. Попав в общество, маленькая Анна забивалась в угол и громко сопела, не желала и не умела ни с кем общаться. Ну, быть умницей ей было не в кого, а добрая маменька к тому же очень верила в целительную силу розги и дочерей воспитывала довольно просто чуть ли не до времени, когда они стали невестами. В XVIII веке был в большом ходу такой педагогический стишок:
Может быть, дело еще и в том, что Екатерину и Прасковью мама любила, а вот Анну – не очень. По крайней мере, мать любила ее меньше всех, и отношения у взрослой Анны с маменькой были довольно напряженные. Вот Екатерина и Прасковья, несмотря на педагогические приемы матушки, росли достаточно счастливыми девицами и, когда выросли, поддерживали с мамой стабильно хорошие отношения.
Вот эту-то нелюбимую племянницу и отдал Петр за жалкого потомка свирепых остзейских[2] баронов с откровенным желанием – наложить лапу на Курляндское герцогство. Для нравов эпохи довольно характерно, что Анна и Фридрих-Вильгельм обменялись любовными письмами, ни разу не видя друг друга. Иногда жениху показывали портрет невесты (тоже характерно, что не наоборот), но в этом случае и такого ничего не было. Молодые люди должны были жениться, это дело решили без них, и они послушно изобразили влюбленность…
Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, и Анна овдовела почти сразу – молодые супруги только выехали из Петербурга в Митаву, как герцог Фридрих-Вильгельм умер 10 января на мызе Дудергоф.
Очень возможно, герцог попросту не выдержал очередной попойки в компании Петра I, помер он наутро после алкогольного «состязания» с новым родственником. Анна Ивановна осталась одна и с очень ограниченными средствами к существованию. После смерти супруга она пыталась вернуться в Россию, в Петербург, но добрый дядюшка, царь Московии и вскоре император Российской империи, выпроводил ее обратно. Петра I как нельзя больше устраивало, чтобы на престоле Курляндии сидела его племянница, пусть даже не имея никакой реальной власти.
Несколько раз появлялась возможность выдать Анну Ивановну замуж, и всякий раз Петр эту возможность пресекал: международное положение Курляндии было очень неопределенным, шатким, и любой брак герцогини Курляндии мог нарушить хрупкое равновесие. А на Прибалтику Петр последовательно накладывал лапу. Чем вообще слабее была Курляндия, чем меньше она была способна проводить самостоятельную политику – тем лучше!
А что до вечной нужды Анны, ее униженности – у Петра, случалось, и солдаты умирали от голода, а к солдатам, при всей своей грубости и жестокости, он относился несравненно лучше, чем к своим детям, а уж тем более – к племянницам, к дочерям нелюбимого брата.
И осталась Анна, герцогиня Курляндская, не просто одна, а фактически выгнанная из России, без чьей бы то ни было помощи. Курляндия в то время была своего рода «дворянской республикой», вроде Речи Посполитой. Но в Польше считалось неприличным для шляхтича не получить хоть какого-то образования. А вот про прибалтийских баронов редко говорили без употребления таких славных, почтительных эпитетов, как «дубообразные» или «тупые, как селедки». Почему именно селедка пользовалась такой плохой репутацией у студентов города Кенигсберга, мне не удалось установить. Вроде рыба как раз довольно умная и хитрая…
Но во всяком случае немецкие бароны из Прибалтики славились прожорливостью, тупостью и пьянством, мало подчинялись своим герцогам, денег для них жалели, а в плане культуры мало отличались от «крепких земле» латышских крестьян, на шее у которых сидели и которых мордовали, как хотели.
Анна была для них чужой и сильно нуждалась порой в самом необходимом, даже в еде. Неоднократно приезжала она в Петербург, буквально попрошайничала и изо всех сил старалась всем понравиться. Поведение приживалки? Несомненно! Но многие Анну Ивановну жалели, потому что видели ее униженной, поставленной в тяжелое положение и к тому же старающейся быть приятной. На ее избрание оказало воздействие и это – ох, до чего любят на Руси несчастненьких!
Эрнст же Бирон… О ранних стадиях его общения с Анной рассказывают по-разному. Что он был при ее дворе в Митаве с 1718 года – это точно. Тогда ему было 28 лет, захудалой герцогине Анне Курляндской – 25. По одним данным, тогда-то у них и начался бурный, но долгое время скрывавшийся от всех роман. По другим сведениям, в 1718 году любовником… простите, фаворитом, Анны был русский посланник Бестужев-Рюмин; а Бирона в фавориты, а говоря менее изысканно, в любовники Анна взяла много позже, только в 1727-м. Какая версия более правдива, я не знаю.
Об этой связи рассказывали много чего, в том числе и о множестве детишек от Бирона, которых Анна то ли приканчивала самыми варварскими способами еще в утробе, то ли отдавала на воспитание в разные богадельни или доверенным людям. Но рассказывали о них так много разного, и по большей части гадостей, что верится плохо. Тем более что основная масса рассказчиков – люди, пострадавшие от Анны и от бироновщины и начавшие свои замечательные рассказы уже после окончания ее правления.
То есть, с одной стороны, тогда и правда практически не умели предохраняться, это факт. И о рождении у Анны детей сообщают не только русские, но и иностранные современники. С другой… очень уж хотелось и очень уж многим русским дворянам хотелось, чтобы Анна была отвратительным чудовищем, травившим своих неродившихся детей какими-то «отварами» и «зельями», извлекавшим трупики из утробы вязальными спицами по частям и так далее. А раз очень уж хотелось – трудно верить.
Наиболее реальна версия, что в Митаве у Анны родилось несколько детей (от Бестужева или от Бирона?) и этих детей отдали на воспитание в семьи простолюдинов. В какие? Вот это неизвестно, эти детали скрывались тщательнее всего. Так что и сегодня, скорее всего, в Прибалтике живут люди, в которых течет царская кровь.
То же самое касается и Бирона… Огромное множество людей имело все основания не любить, а то и ненавидеть лютой ненавистью Бирона. И, конечно же, сообщали о нем разного рода неблаговидные сведения. Классикой стали слова австрийского посланника барона Остена: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он говорит, как лошадь». Это высказывание очень быстро переиначили в поговорку: «С лошадьми он человек, а с людьми – лошадь».
Что страстный лошадник Эрнст Бирон даже самые важные вопросы решал в манеже – это факт. Что самый лучший способ понравиться ему – хорошо разбираться в лошадях и, придя в манеж, поговорить о них, помочь Бирону в выездке, в дрессировке лошадок, а еще лучше – подарить ему хорошую лошадь, – это тоже факт.
Все это, судя по всему, примерно так и было… Но чем это лучше или хуже привычки графа Шувалова, покровителя Ломоносова, принимать посетителей в то время, когда его брили, пудрили и завивали? Или привычки Фридриха I вести важнейшие разговоры во время военных парадов, под барабанный грохот и рев труб? По правде говоря, вполне невинное самодурство, и не более.
Рассказывали и про то, что в годы юности Бирон учился в Кенигсбергском университете, в Восточной Пруссии, и вынужден был покинуть Пруссию… Но мы ведь не знаем множества обстоятельств дела. Известно, что Бирон участвовал в каком-то ночном дебоше и что гуляки разнесли некий кабачок во время драки студентов с горожанами. И что во время драки погиб человек. Все так! Но, во-первых, никто не знает достоверно, в чем состояло тут участие Бирона. А во-вторых, даже если в его руках была шпага, проткнувшая почтенного горожанина, так ведь и горожанин был со шпагой. В момент, когда шпага Бирона вошла в его тело, сей почтенный человек находился не у себя в доме и не в городском магистрате, а во все том же низкопробном кабаке. И не сидел он за чтением Канта, а стоял в боевой позе, направив на противника (возможно, на Бирона) 60 сантиметров остро отточенной стали.
Так что, с одной стороны, история, конечно же, отвратительная. «Почему-то» далеко не все студенты XVIII века, при всем их традиционно нетрезвом и распутном образе жизни, влипали в подобные истории.
С другой стороны, очень может быть, что Эрнст Бирон и вообще не виноват в этой смерти или виноват не больше, чем любой участник пьяной драки, вынужденный защищаться от направленного на него оружия. То есть виноват ровно в том, что вооруженный шатался по портовым кабакам и искал буйных развлечений на свою… ну, пускай будет на голову.
Во всяком случае, студент Эрнст Бирон просидел под арестом несколько месяцев, после чего его отпустили с миром (хотя был вынужден никогда больше не появляться в Кенигсберге). А убийства своих граждан городские суды и городская полиция никогда не жаловали, и очень трудно представить, чтобы они «покрывали» студента, да еще студента из нищей и дикой Курляндии.
Так что и эта быль, очень может быть, молодцу и не в упрек.
Бирон был невоспитан, груб, необразован, примитивен? Несомненно! Его портреты, даже портреты придворных живописцев, показывают грубое, надменное лицо, наглое и неинтеллигентное, высокомерное и пошлое.
Но можно подумать, Анна Ивановна была утонченной, прекрасно образованной женщиной! «Императрица Анна толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность чрезмерно, отчего ее двор великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго требует повиновения себе и желает знать все, что делается в ее государстве, не забывает услуг, ей оказанных, но вместе с тем помнит и нанесенные ей оскорбления. Говорят, что у нее нежное сердце, и я этому верю, хотя она и скрывает тщательно свои поступки. Вообще могу сказать, что она совершенная государыня…» – это все писал испанский дипломат герцог де Лириа. Очень чувствуется, что герцог отлично знал об обыкновении Тайной канцелярии читать письма иностранных дипломатов и потом зачитывать самые интересные выписки самой императрице, особенно те места, где речь шла о ней.
Но и у герцога, если умело прочитать меж строк, портрет получается скорее устрашающим, чем привлекательным. Графиня Наталья Шереметева, побывавшая вместе с мужем в Сибири по воле Анны, оставила, наверное, не беспристрастное, но, кажется, более свободное от дипломатии описание: «…престрашнова была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше и чрезвычайно толста».
С портретов Анны Ивановны смотрит женщина ничуть не более умная или культурная, чем Эрнст Бирон. Те же тяжеловесные, несколько туповатые черты лица, то же глупо-надменное выражение, и даже нижняя губа оттопырена так же идиотически-высокомерно.
Давно известно, что супруги со стажем даже внешне начинают походить друг на друга, и на портретах Эрнста Бирона и Анны Романовой мы видим прекрасную иллюстрацию этого. Только вот брезгливо оттопыренная нижняя губа есть у Анны и на самых ранних портретах, задолго до знакомства с Бироном. Портретов Бирона… ну, скажем, в 20 или в 25 лет я не видел, и пока не увижу, позволю себе считать – царственная любовница очень существенно воспитывала Бирона… Если и в меньших масштабах, чем он ее, то, во всяком случае, в сравнимых!
Бирон плохо влиял на царицу, потому что был грубиян и обожал крепкие напитки (есть и такое мнение)?
Да, Бирон любил пить и курить, а Анна Ивановна не курила, не любила вина и совсем не жаловала пьяниц. Но вот свидетельство очевидца, иностранного посла: «Способ, которым государыня забавлялась сими людьми (своими шутами. – Л. Б.), был чрезвычайно странен. Иногда она приказывала им всем становиться к стене, кроме одного, который бил их по поджилкам и через то принуждал их упасть на землю. Часто заставляли их производить между собой драку, и они таскали друг друга за волосы или царапались даже до крови. Государыня и весь ее двор, утешаясь сим зрелищем, помирали со смеху».
Обратите внимание на весьма важную деталь – дикие забавы шутов «утешают» вовсе не одну Анну, а весь ее двор, то есть людей, предки которых известны порой века с X или с XIII. Что бы ни думали о себе Рюриковичи и Гедиминовичи, их вкусы ничем не выше вкусов Анны. Привычку же окружать себя беспрерывно орущими и прыгающими шутами Анна отнюдь не переняла от Бирона, а привезла из родительского дома – дома ее матери, Прасковьи Федоровны, в девичестве Салтыковой.
Но главное, где же здесь, скажите на милость, грубый немчик, несущий дикие нравы в культурную страну?! Бирон предпочитал смотреть на лошадей, на скачки и сам неплохо скакал (хотя для жокея был чересчур тяжел и массивен). И эти его развлечения, уж конечно, приятнее забав «утонченного» двора Анны Ивановны.
По части образования и общей культуры любовники друг друга стоили, а в плане умственных способностей и практических знаний Бирон, несомненно, стоял куда выше. Он-то по-русски говорил и, как должна работать государственная машина, представлял себе вполне четко.
«У него не было того ума, которым нравятся в обществе и в беседе, но он обладал некоторого рода гениальностью, или здравым смыслом, хотя многие отрицали в нем и это качество. К нему можно применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он не знал даже названия политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства… Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий».
Бирон жесток; его жестокость и привычка к крови стала причиной безысходного кошмара бироновщины?
Но у нас нет никаких причин считать, что Бирону нравилось унижать кого-то, наказывать или бить. Он не был добрым человеком, но не был и жестоким. Во всяком случае, как бы ни был он «во вражде непримиримым и карателем жестоким», но и не любил смотреть на казни и пытки, тем более никогда не пытал и не избивал собственноручно. А необходимую при бироновщине грязную работу охотно переложил на Андрея Ивановича Ушакова – обер-палача с огромным, еще с петровских времен, стажем.
Вот Анна Ивановна очень любила унижать. Ее шуты не только дрались между собой или били друг друга (то есть юмор строился на том, что кому-то причинялись неудобства или боль), но и дружно кидались на всякого свежего человека, с чем бы он ни входил к императрице. Был ли это царедворец, вошедший с докладом, гонец из действующей армии или иноземный посол, шуты оплевывали его, ругали, обзывали мерзкими словами, пугали неожиданными рывками или делая «козу» в нескольких сантиметрах от глаз. Когда человек шарахался, пугался, старался не запачкаться об шутов, игравших самыми натуральными какашками или делавших вид, что мочатся на вошедшего, императрицу это особенно радовало. Между прочим, с иностранными послами так не поступали, но на «своих», случалось, шуты действительно мочились, и это вызывало просто судороги восторга у царицы и ее ближайших наперсников.
То есть «смешным» было унижение человека, его отвращение и испуг.
Бирон любил так называемый «клозетный» юмор, и тут приходится видеть довольно типичную германскую черту – большинство даже очень культурных немцев находят очень смешным все, связанное с испражнениями и мочеиспусканием. Но Бирон не переходил от теории к практике: под воздействием водки рассказывал какую-нибудь мелкую гадость в духе «Красной плесени», – например, как мекленбургский рыбак накакал в саду у священника, а пастор не понял, что это такое, взял в руки и понюхал. Рассказывал и сам разражался идиотским хохотом, но тут смешными была глупость священника и сама какашка в его саду, а не унижение священника и не пугание священника какашками.
А вот Анне Ивановне как раз нравилось, что ее шуты швыряются какашками и кто-то убегает, испытывает отвращение и так далее. Анекдот Бирона она рисковала не понять, и не только из-за плохого знания немецкого. А вот при бросании какашками царица, императрица и самодержица смеялась буквально до икоты!
К тому же Анне Ивановне нравилось убивать. Говорят, что она любила охоту… Ничего подобного! Все-таки охота – это такой спорт, и порой достаточно тяжелый. Алексей Михайлович скакал с кречетом на рукавице по двадцать верст, чтобы поймать с этим кречетом цаплю или зайца. Петр II мог провести весь хмурый осенний день в скачке за борзыми, а потом соскочить с лошади, самому схватить волка за уши, связывать его сыромятным ремнем, возиться возле страшных челюстей, балансируя на грани серьезного ранения.
Тут был спорт, преодоление и испытание себя, физические усилия, свежий воздух, движение, когда лицо горит, энергия бьет ключом, и ничто не омрачает удовольствия. В такой охоте акт убийства занимает очень скромное место, а часто зверя пытаются взять живым, и именно это считается самым интересным и самым спортивным.
«Охота» Анны Ивановны не имела ничего общего с занятиями Алексея Михайловича, Петра Алексеевича и прочих ее родственников и предков. Анну Ивановну привлекали не поиски дичи, не преследование, не движение. Ей нравилось стрелять, и непременно по живой мишени. Для ее «охот» сгоняли животных в вольеры, гнали мимо царицы, и она палила по ним, меняя ружья, прямо из окон дворца или с террасы. Все развлечение и состояло в том, чтобы убить, чтобы живое сделалось неживым. За летний сезон 1739 года Анна собственноручно убила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабанов, 1 волка, 374 зайцев, 608 уток, 16 чаек. Это она так развлекалась.
Так же точно Бирон мало интересовался тем, что о нем говорят. Во всяком случае, частная жизнь людей волновала его мало, а их мнение о его особе – еще меньше.
А.И. Ушаков регулярно докладывал императрице обо всем, что узнавала его Тайная канцелярия, и в том числе – что и кто говорил об императрице. Такого рода информация всегда вызывала у нее самый жгучий интерес.
Но попытки Ушакова «информировать» и Бирона оказались безрезультатны – ему просто было неинтересно. И право же, это признак здоровой натуры. Куда более здоровой, чем у закомплексованной, до конца жизни не уверенной в себе Анны.
Так что вот насчет отрицательного влияния Бирона на императрицу – позволю себе сомневаться. Вот что отношения были прекрасные – да, несомненно; Эрнст Бирон и Анна Романова составили бы превосходную супружескую пару, любящую и согласную. И вовсе это согласие не было купленным и не основывалось только на дарах императрицы любовнику. Да, Эрнст Бирон, не успев въехать в Россию, тут же стал действительным тайным советником, генерал-аншефом, кавалером высшего в Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, главой личного Кабинета императрицы, а в 1737 году и герцогом Курляндии.
Но все это началось только в 1730 году. До этого то ли три года, то ли 12 лет Бирон очень сильно помогал несчастной герцогине Курляндской, в числе прочего, помогал и деньгами, и советами, и своим влиянием на остзейских баронов. Бирон-то был для них «свой», его они готовы были если не слушаться, то уж хотя бы слышать. То есть, попросту говоря, Бирон несколько лет по-мужски опекал Анну, герцогиню Курляндскую, унизительно зависящую от подачек из Петербурга. И, конечно же, он не знал, что его любовница, бедная герцогинька, обернется сказочно богатой императрицей Российской империи и осыпет его россыпями золота. Отношение Бирона к Анне проверено и временем, и полным бескорыстием первых лет общения… бескорыстием с его собственной стороны, не со стороны Анны.
«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».
В этом, собственно, и состояла «бироновщина» – сама Анна заниматься государственными делами и не любила, и не умела. Она охотно отстранилась от принятия решений и фактически передоверила управление страной Бирону. Ну и создала некоторые формальные учреждения, в первую очередь Кабинет, которым руководили три министра – первоначально это были Головкин, Черкасов и Остерман. Подписи этих трех министров официально приравнивались к царской, и получается – этим трем было достаточно договориться, чтобы стать своего рода коллективным царем.
Жертва политики Петра I, пытавшегося породниться со всеми монархами Европы, Анна в 1710 году была выдана замуж за герцога Курляндского Фридриха-Вильгельма.
Курляндское и Земгальское герцогство возникло при распаде Ливонского ордена. Последний магистр ордена Генрих Кестлер сумел договориться с Речью Посполитой – 28 ноября 1561 года подписан был договор, по которому из остатков орденских земель формировалось новое государство, вассал Речи Посполитой. Кровь диких баронов, огнем и мечом захватывавших и деливших земли Прибалтики, текла в Фридрихе-Вильгельме, но то ли сказалась разгульная жизнь предков, то ли по неизвестной причине именно этот герцог получился какой-то неудачный, а только был Фридрих-Вильгельм хилый и тщедушный, и очень может быть, что Петр I не случайно выбрал его в мужья именно Анны… Потому что Анна была нелюбимой племянницей, дочкой нелюбимого брата Ивана.
Иван Алексеевич был сыном того же царя, что и сам Петр, Алексея Михайловича, но родились они от разных матерей. В 1682 году, строго говоря, возвели на трон сразу двух царей – Ивана и Петра, и Ивана, как старшего, даже «первым царем». Иван так и сидел на троне до 1696 года, пока не помер, и, уж будем справедливы, Иван никогда не мешал Петру и вообще был ограниченным, добрым, незлобивым и никому никогда не мешал.
Петр не любил Ивана ровно потому, что добрый Иван его страшно раздражал и вообще, по оценкам Петра, был «дурак несусветный», а когда они вместе сидели на особом двойном троне, у Ивана, по словам Петра, «из ушей и из носу воняло».
Под стать царю Ивану была и царица Прасковья Салтыкова – по всем оценкам, женщина очень добрая, хозяйственная, но, как бы нам тут выразиться поаккуратнее… Выразиться так, как подобает говорить о венценосных особах, и в то же время чтобы все было понятно… В общем, не отличалась она обширным интеллектом, что тут и говорить, не отличалась… Это та самая Прасковья, которая назвала Остермана Андреем Ивановичем. Петр I ее тоже не любил, хотя и менее остро, чем брата. Скорее презирал, а еще скорее – был равнодушен с оттенком пренебрежения: даже он не любил дураков…
А из трех дочерей этой царственной четы Анна Ивановна раздражала Петра больше других – нелюдимая, угрюмая девочка, неуклюжая, не умевшая нравиться. Попав в общество, маленькая Анна забивалась в угол и громко сопела, не желала и не умела ни с кем общаться. Ну, быть умницей ей было не в кого, а добрая маменька к тому же очень верила в целительную силу розги и дочерей воспитывала довольно просто чуть ли не до времени, когда они стали невестами. В XVIII веке был в большом ходу такой педагогический стишок:
Насколько розга «разум во главу детям вгоняет», сказать трудно, вроде бы наука не знает таких достоверных свидетельств, но вот что на характеры людей она оказывает очень разное влияние – это факт. Сестры Анны, Екатерина и Прасковья, несмотря на маменькины педагогические убеждения, оставались девицами веселыми и бойкими, хотя и они как-то не блистали особенным интеллектом. Ну а вот Анна становилась не по годам угрюмой да к тому же и учиться очень не любила – добрая маменька, «не худа, а добра желая», очень внимательно следила за ее занятиями. Результат? Анна училась у немецкого учителя с 6 лет, но до конца своих дней – после многих лет жизни в Митаве, после романа с Бироном, длившегося то ли 13 лет, то ли даже 22 года, словом, по-немецки Анна и к концу жизни говорила с акцентом и плохо, а писать почти что не могла (впрочем, как и по-русски). Странным образом педагогические приемы ее маменьки не завострили ума Анны и нисколько не напрягли ее памяти.
Розгою Дух Святой детище бити велит,
Розга убо ниже мало здравию вредит,
Розга разум во главу детям вгоняет,
Учит молитве и злых всех истязает;
Розга родителям послушны дети творит,
Розга божественного писания учит.
Может быть, дело еще и в том, что Екатерину и Прасковью мама любила, а вот Анну – не очень. По крайней мере, мать любила ее меньше всех, и отношения у взрослой Анны с маменькой были довольно напряженные. Вот Екатерина и Прасковья, несмотря на педагогические приемы матушки, росли достаточно счастливыми девицами и, когда выросли, поддерживали с мамой стабильно хорошие отношения.
Вот эту-то нелюбимую племянницу и отдал Петр за жалкого потомка свирепых остзейских[2] баронов с откровенным желанием – наложить лапу на Курляндское герцогство. Для нравов эпохи довольно характерно, что Анна и Фридрих-Вильгельм обменялись любовными письмами, ни разу не видя друг друга. Иногда жениху показывали портрет невесты (тоже характерно, что не наоборот), но в этом случае и такого ничего не было. Молодые люди должны были жениться, это дело решили без них, и они послушно изобразили влюбленность…
Свадьба состоялась 31 октября 1710 года, и Анна овдовела почти сразу – молодые супруги только выехали из Петербурга в Митаву, как герцог Фридрих-Вильгельм умер 10 января на мызе Дудергоф.
Очень возможно, герцог попросту не выдержал очередной попойки в компании Петра I, помер он наутро после алкогольного «состязания» с новым родственником. Анна Ивановна осталась одна и с очень ограниченными средствами к существованию. После смерти супруга она пыталась вернуться в Россию, в Петербург, но добрый дядюшка, царь Московии и вскоре император Российской империи, выпроводил ее обратно. Петра I как нельзя больше устраивало, чтобы на престоле Курляндии сидела его племянница, пусть даже не имея никакой реальной власти.
Несколько раз появлялась возможность выдать Анну Ивановну замуж, и всякий раз Петр эту возможность пресекал: международное положение Курляндии было очень неопределенным, шатким, и любой брак герцогини Курляндии мог нарушить хрупкое равновесие. А на Прибалтику Петр последовательно накладывал лапу. Чем вообще слабее была Курляндия, чем меньше она была способна проводить самостоятельную политику – тем лучше!
А что до вечной нужды Анны, ее униженности – у Петра, случалось, и солдаты умирали от голода, а к солдатам, при всей своей грубости и жестокости, он относился несравненно лучше, чем к своим детям, а уж тем более – к племянницам, к дочерям нелюбимого брата.
И осталась Анна, герцогиня Курляндская, не просто одна, а фактически выгнанная из России, без чьей бы то ни было помощи. Курляндия в то время была своего рода «дворянской республикой», вроде Речи Посполитой. Но в Польше считалось неприличным для шляхтича не получить хоть какого-то образования. А вот про прибалтийских баронов редко говорили без употребления таких славных, почтительных эпитетов, как «дубообразные» или «тупые, как селедки». Почему именно селедка пользовалась такой плохой репутацией у студентов города Кенигсберга, мне не удалось установить. Вроде рыба как раз довольно умная и хитрая…
Но во всяком случае немецкие бароны из Прибалтики славились прожорливостью, тупостью и пьянством, мало подчинялись своим герцогам, денег для них жалели, а в плане культуры мало отличались от «крепких земле» латышских крестьян, на шее у которых сидели и которых мордовали, как хотели.
Анна была для них чужой и сильно нуждалась порой в самом необходимом, даже в еде. Неоднократно приезжала она в Петербург, буквально попрошайничала и изо всех сил старалась всем понравиться. Поведение приживалки? Несомненно! Но многие Анну Ивановну жалели, потому что видели ее униженной, поставленной в тяжелое положение и к тому же старающейся быть приятной. На ее избрание оказало воздействие и это – ох, до чего любят на Руси несчастненьких!
Эрнст же Бирон… О ранних стадиях его общения с Анной рассказывают по-разному. Что он был при ее дворе в Митаве с 1718 года – это точно. Тогда ему было 28 лет, захудалой герцогине Анне Курляндской – 25. По одним данным, тогда-то у них и начался бурный, но долгое время скрывавшийся от всех роман. По другим сведениям, в 1718 году любовником… простите, фаворитом, Анны был русский посланник Бестужев-Рюмин; а Бирона в фавориты, а говоря менее изысканно, в любовники Анна взяла много позже, только в 1727-м. Какая версия более правдива, я не знаю.
Об этой связи рассказывали много чего, в том числе и о множестве детишек от Бирона, которых Анна то ли приканчивала самыми варварскими способами еще в утробе, то ли отдавала на воспитание в разные богадельни или доверенным людям. Но рассказывали о них так много разного, и по большей части гадостей, что верится плохо. Тем более что основная масса рассказчиков – люди, пострадавшие от Анны и от бироновщины и начавшие свои замечательные рассказы уже после окончания ее правления.
То есть, с одной стороны, тогда и правда практически не умели предохраняться, это факт. И о рождении у Анны детей сообщают не только русские, но и иностранные современники. С другой… очень уж хотелось и очень уж многим русским дворянам хотелось, чтобы Анна была отвратительным чудовищем, травившим своих неродившихся детей какими-то «отварами» и «зельями», извлекавшим трупики из утробы вязальными спицами по частям и так далее. А раз очень уж хотелось – трудно верить.
Наиболее реальна версия, что в Митаве у Анны родилось несколько детей (от Бестужева или от Бирона?) и этих детей отдали на воспитание в семьи простолюдинов. В какие? Вот это неизвестно, эти детали скрывались тщательнее всего. Так что и сегодня, скорее всего, в Прибалтике живут люди, в которых течет царская кровь.
То же самое касается и Бирона… Огромное множество людей имело все основания не любить, а то и ненавидеть лютой ненавистью Бирона. И, конечно же, сообщали о нем разного рода неблаговидные сведения. Классикой стали слова австрийского посланника барона Остена: «Когда граф Бирон говорит о лошадях, он говорит, как человек; когда же он говорит о людях или с людьми, он говорит, как лошадь». Это высказывание очень быстро переиначили в поговорку: «С лошадьми он человек, а с людьми – лошадь».
Что страстный лошадник Эрнст Бирон даже самые важные вопросы решал в манеже – это факт. Что самый лучший способ понравиться ему – хорошо разбираться в лошадях и, придя в манеж, поговорить о них, помочь Бирону в выездке, в дрессировке лошадок, а еще лучше – подарить ему хорошую лошадь, – это тоже факт.
Все это, судя по всему, примерно так и было… Но чем это лучше или хуже привычки графа Шувалова, покровителя Ломоносова, принимать посетителей в то время, когда его брили, пудрили и завивали? Или привычки Фридриха I вести важнейшие разговоры во время военных парадов, под барабанный грохот и рев труб? По правде говоря, вполне невинное самодурство, и не более.
Рассказывали и про то, что в годы юности Бирон учился в Кенигсбергском университете, в Восточной Пруссии, и вынужден был покинуть Пруссию… Но мы ведь не знаем множества обстоятельств дела. Известно, что Бирон участвовал в каком-то ночном дебоше и что гуляки разнесли некий кабачок во время драки студентов с горожанами. И что во время драки погиб человек. Все так! Но, во-первых, никто не знает достоверно, в чем состояло тут участие Бирона. А во-вторых, даже если в его руках была шпага, проткнувшая почтенного горожанина, так ведь и горожанин был со шпагой. В момент, когда шпага Бирона вошла в его тело, сей почтенный человек находился не у себя в доме и не в городском магистрате, а во все том же низкопробном кабаке. И не сидел он за чтением Канта, а стоял в боевой позе, направив на противника (возможно, на Бирона) 60 сантиметров остро отточенной стали.
Так что, с одной стороны, история, конечно же, отвратительная. «Почему-то» далеко не все студенты XVIII века, при всем их традиционно нетрезвом и распутном образе жизни, влипали в подобные истории.
С другой стороны, очень может быть, что Эрнст Бирон и вообще не виноват в этой смерти или виноват не больше, чем любой участник пьяной драки, вынужденный защищаться от направленного на него оружия. То есть виноват ровно в том, что вооруженный шатался по портовым кабакам и искал буйных развлечений на свою… ну, пускай будет на голову.
Во всяком случае, студент Эрнст Бирон просидел под арестом несколько месяцев, после чего его отпустили с миром (хотя был вынужден никогда больше не появляться в Кенигсберге). А убийства своих граждан городские суды и городская полиция никогда не жаловали, и очень трудно представить, чтобы они «покрывали» студента, да еще студента из нищей и дикой Курляндии.
Так что и эта быль, очень может быть, молодцу и не в упрек.
Бирон был невоспитан, груб, необразован, примитивен? Несомненно! Его портреты, даже портреты придворных живописцев, показывают грубое, надменное лицо, наглое и неинтеллигентное, высокомерное и пошлое.
Но можно подумать, Анна Ивановна была утонченной, прекрасно образованной женщиной! «Императрица Анна толста, смугловата, и лицо у нее более мужское, нежели женское. В обхождении она приятна, ласкова и чрезвычайно внимательна. Щедра до расточительности, любит пышность чрезмерно, отчего ее двор великолепием превосходит все прочие европейские. Она строго требует повиновения себе и желает знать все, что делается в ее государстве, не забывает услуг, ей оказанных, но вместе с тем помнит и нанесенные ей оскорбления. Говорят, что у нее нежное сердце, и я этому верю, хотя она и скрывает тщательно свои поступки. Вообще могу сказать, что она совершенная государыня…» – это все писал испанский дипломат герцог де Лириа. Очень чувствуется, что герцог отлично знал об обыкновении Тайной канцелярии читать письма иностранных дипломатов и потом зачитывать самые интересные выписки самой императрице, особенно те места, где речь шла о ней.
Но и у герцога, если умело прочитать меж строк, портрет получается скорее устрашающим, чем привлекательным. Графиня Наталья Шереметева, побывавшая вместе с мужем в Сибири по воле Анны, оставила, наверное, не беспристрастное, но, кажется, более свободное от дипломатии описание: «…престрашнова была взору, отвратное лицо имела, так была велика, когда между кавалеров идет, всех головою выше и чрезвычайно толста».
С портретов Анны Ивановны смотрит женщина ничуть не более умная или культурная, чем Эрнст Бирон. Те же тяжеловесные, несколько туповатые черты лица, то же глупо-надменное выражение, и даже нижняя губа оттопырена так же идиотически-высокомерно.
Давно известно, что супруги со стажем даже внешне начинают походить друг на друга, и на портретах Эрнста Бирона и Анны Романовой мы видим прекрасную иллюстрацию этого. Только вот брезгливо оттопыренная нижняя губа есть у Анны и на самых ранних портретах, задолго до знакомства с Бироном. Портретов Бирона… ну, скажем, в 20 или в 25 лет я не видел, и пока не увижу, позволю себе считать – царственная любовница очень существенно воспитывала Бирона… Если и в меньших масштабах, чем он ее, то, во всяком случае, в сравнимых!
Бирон плохо влиял на царицу, потому что был грубиян и обожал крепкие напитки (есть и такое мнение)?
Да, Бирон любил пить и курить, а Анна Ивановна не курила, не любила вина и совсем не жаловала пьяниц. Но вот свидетельство очевидца, иностранного посла: «Способ, которым государыня забавлялась сими людьми (своими шутами. – Л. Б.), был чрезвычайно странен. Иногда она приказывала им всем становиться к стене, кроме одного, который бил их по поджилкам и через то принуждал их упасть на землю. Часто заставляли их производить между собой драку, и они таскали друг друга за волосы или царапались даже до крови. Государыня и весь ее двор, утешаясь сим зрелищем, помирали со смеху».
Обратите внимание на весьма важную деталь – дикие забавы шутов «утешают» вовсе не одну Анну, а весь ее двор, то есть людей, предки которых известны порой века с X или с XIII. Что бы ни думали о себе Рюриковичи и Гедиминовичи, их вкусы ничем не выше вкусов Анны. Привычку же окружать себя беспрерывно орущими и прыгающими шутами Анна отнюдь не переняла от Бирона, а привезла из родительского дома – дома ее матери, Прасковьи Федоровны, в девичестве Салтыковой.
Но главное, где же здесь, скажите на милость, грубый немчик, несущий дикие нравы в культурную страну?! Бирон предпочитал смотреть на лошадей, на скачки и сам неплохо скакал (хотя для жокея был чересчур тяжел и массивен). И эти его развлечения, уж конечно, приятнее забав «утонченного» двора Анны Ивановны.
По части образования и общей культуры любовники друг друга стоили, а в плане умственных способностей и практических знаний Бирон, несомненно, стоял куда выше. Он-то по-русски говорил и, как должна работать государственная машина, представлял себе вполне четко.
«У него не было того ума, которым нравятся в обществе и в беседе, но он обладал некоторого рода гениальностью, или здравым смыслом, хотя многие отрицали в нем и это качество. К нему можно применить поговорку, что дела создают человека. До приезда своего в Россию он не знал даже названия политики, а после нескольких лет пребывания в ней знал вполне основательно все, что касается до этого государства… Характер Бирона был не из лучших: высокомерный, честолюбивый до крайности, грубый и даже нахальный, корыстный, во вражде непримиримый и каратель жестокий».
Бирон жесток; его жестокость и привычка к крови стала причиной безысходного кошмара бироновщины?
Но у нас нет никаких причин считать, что Бирону нравилось унижать кого-то, наказывать или бить. Он не был добрым человеком, но не был и жестоким. Во всяком случае, как бы ни был он «во вражде непримиримым и карателем жестоким», но и не любил смотреть на казни и пытки, тем более никогда не пытал и не избивал собственноручно. А необходимую при бироновщине грязную работу охотно переложил на Андрея Ивановича Ушакова – обер-палача с огромным, еще с петровских времен, стажем.
Вот Анна Ивановна очень любила унижать. Ее шуты не только дрались между собой или били друг друга (то есть юмор строился на том, что кому-то причинялись неудобства или боль), но и дружно кидались на всякого свежего человека, с чем бы он ни входил к императрице. Был ли это царедворец, вошедший с докладом, гонец из действующей армии или иноземный посол, шуты оплевывали его, ругали, обзывали мерзкими словами, пугали неожиданными рывками или делая «козу» в нескольких сантиметрах от глаз. Когда человек шарахался, пугался, старался не запачкаться об шутов, игравших самыми натуральными какашками или делавших вид, что мочатся на вошедшего, императрицу это особенно радовало. Между прочим, с иностранными послами так не поступали, но на «своих», случалось, шуты действительно мочились, и это вызывало просто судороги восторга у царицы и ее ближайших наперсников.
То есть «смешным» было унижение человека, его отвращение и испуг.
Бирон любил так называемый «клозетный» юмор, и тут приходится видеть довольно типичную германскую черту – большинство даже очень культурных немцев находят очень смешным все, связанное с испражнениями и мочеиспусканием. Но Бирон не переходил от теории к практике: под воздействием водки рассказывал какую-нибудь мелкую гадость в духе «Красной плесени», – например, как мекленбургский рыбак накакал в саду у священника, а пастор не понял, что это такое, взял в руки и понюхал. Рассказывал и сам разражался идиотским хохотом, но тут смешными была глупость священника и сама какашка в его саду, а не унижение священника и не пугание священника какашками.
А вот Анне Ивановне как раз нравилось, что ее шуты швыряются какашками и кто-то убегает, испытывает отвращение и так далее. Анекдот Бирона она рисковала не понять, и не только из-за плохого знания немецкого. А вот при бросании какашками царица, императрица и самодержица смеялась буквально до икоты!
К тому же Анне Ивановне нравилось убивать. Говорят, что она любила охоту… Ничего подобного! Все-таки охота – это такой спорт, и порой достаточно тяжелый. Алексей Михайлович скакал с кречетом на рукавице по двадцать верст, чтобы поймать с этим кречетом цаплю или зайца. Петр II мог провести весь хмурый осенний день в скачке за борзыми, а потом соскочить с лошади, самому схватить волка за уши, связывать его сыромятным ремнем, возиться возле страшных челюстей, балансируя на грани серьезного ранения.
Тут был спорт, преодоление и испытание себя, физические усилия, свежий воздух, движение, когда лицо горит, энергия бьет ключом, и ничто не омрачает удовольствия. В такой охоте акт убийства занимает очень скромное место, а часто зверя пытаются взять живым, и именно это считается самым интересным и самым спортивным.
«Охота» Анны Ивановны не имела ничего общего с занятиями Алексея Михайловича, Петра Алексеевича и прочих ее родственников и предков. Анну Ивановну привлекали не поиски дичи, не преследование, не движение. Ей нравилось стрелять, и непременно по живой мишени. Для ее «охот» сгоняли животных в вольеры, гнали мимо царицы, и она палила по ним, меняя ружья, прямо из окон дворца или с террасы. Все развлечение и состояло в том, чтобы убить, чтобы живое сделалось неживым. За летний сезон 1739 года Анна собственноручно убила 9 оленей, 16 диких коз, 4 кабанов, 1 волка, 374 зайцев, 608 уток, 16 чаек. Это она так развлекалась.
Так же точно Бирон мало интересовался тем, что о нем говорят. Во всяком случае, частная жизнь людей волновала его мало, а их мнение о его особе – еще меньше.
А.И. Ушаков регулярно докладывал императрице обо всем, что узнавала его Тайная канцелярия, и в том числе – что и кто говорил об императрице. Такого рода информация всегда вызывала у нее самый жгучий интерес.
Но попытки Ушакова «информировать» и Бирона оказались безрезультатны – ему просто было неинтересно. И право же, это признак здоровой натуры. Куда более здоровой, чем у закомплексованной, до конца жизни не уверенной в себе Анны.
Так что вот насчет отрицательного влияния Бирона на императрицу – позволю себе сомневаться. Вот что отношения были прекрасные – да, несомненно; Эрнст Бирон и Анна Романова составили бы превосходную супружескую пару, любящую и согласную. И вовсе это согласие не было купленным и не основывалось только на дарах императрицы любовнику. Да, Эрнст Бирон, не успев въехать в Россию, тут же стал действительным тайным советником, генерал-аншефом, кавалером высшего в Российской империи ордена Святого Андрея Первозванного, главой личного Кабинета императрицы, а в 1737 году и герцогом Курляндии.
Но все это началось только в 1730 году. До этого то ли три года, то ли 12 лет Бирон очень сильно помогал несчастной герцогине Курляндской, в числе прочего, помогал и деньгами, и советами, и своим влиянием на остзейских баронов. Бирон-то был для них «свой», его они готовы были если не слушаться, то уж хотя бы слышать. То есть, попросту говоря, Бирон несколько лет по-мужски опекал Анну, герцогиню Курляндскую, унизительно зависящую от подачек из Петербурга. И, конечно же, он не знал, что его любовница, бедная герцогинька, обернется сказочно богатой императрицей Российской империи и осыпет его россыпями золота. Отношение Бирона к Анне проверено и временем, и полным бескорыстием первых лет общения… бескорыстием с его собственной стороны, не со стороны Анны.
«Никогда на свете, чаю, не бывало дружественнейшей четы, приемлющей взаимно в увеселении или скорби совершенное участие, как императрицы с герцогом Курляндским. Оба они почти никогда не могли во внешнем виде своем притворствовать. Если герцог являлся с пасмурным лицом, то императрица в то же мгновение встревоженный принимала вид. Буде тот весел, то на лице монархини явное напечатывалось удовольствие. Если кто герцогу не угодил, то из глаз и встречи монархини тотчас мог приметить чувствительную перемену. Всех милостей надлежало испрашивать от герцога, и через него одного императрица на оные решалась».
В этом, собственно, и состояла «бироновщина» – сама Анна заниматься государственными делами и не любила, и не умела. Она охотно отстранилась от принятия решений и фактически передоверила управление страной Бирону. Ну и создала некоторые формальные учреждения, в первую очередь Кабинет, которым руководили три министра – первоначально это были Головкин, Черкасов и Остерман. Подписи этих трех министров официально приравнивались к царской, и получается – этим трем было достаточно договориться, чтобы стать своего рода коллективным царем.