Страница:
Так мне и не удалось его убедить, что мы держим в своих руках мощнейший источник угаритского благосостояния, благодаря которому экономическая мощь взлетит на небывалую высоту. А у меня уже такие планы были… Научи мы местную публику проволоку тянуть, тут и цацки всякие можно было бы делать и задорого соседям продавать, и для военных целей бы тоже польза была. Поди, и кольчуга пригодится, когда какие-нибудь очередные «дары моря» в атаку пойдут.
Но увы-увы… Обходиться пришлось своими силами. А что я в таких условиях сделать могу? Просто нанизывать – это примитивно… И тут очень кстати вспомнились кое-какие приемы узелкового плетения. Я выбрала несколько бусин поинтереснее, кто-то из девиц принес пучок шнуров, и… В тот момент, когда я закрепила последний узелок и встряхнула в руке готовую вещь, отдаленно напоминавшую колье, сидевшие полукругом барышни одобрительно загалдели и зацокали языками. Потом одна, наиболее бойкая, с почтительным поклоном взяла у меня из рук это украшение, и, сверкая пятками, помчалась в хижину предводителя команчей.
В общем, я совершенно не ожидала, что мои скромные умения вызовут такой фурор. Но почтенный Ибир-как-его-там проявил ничуть не меньше энтузиазма, чем его младшая дочь. После добрых четверти часа поклонов, причитаний и бурной жестикуляции я сообразила, что меня просят обучить местных рукодельниц божественному искусству, неведомому обитателям здешних земель.
А мне-то что? Обучить – это я запросто, лишь бы под руки внимательно смотрели… Так и начались мои мастер-классы. Как выяснилось, знакомые мне приемы здесь было еще просто-напросто не были изобретены, так что все ожерелья, пояса и гайтаны, которые мы с девицами накрутили, вполне могли считаться уникальными авторскими работами.
Короче, я их учила работать руками, а они, совершенно между делом, потихоньку обучали меня языку – как потом оказалось, скорее финикийскому, чем своему. Он тут был вроде английского в нашем мире, для всех чужестранцев. Сами они его знали едва-едва, так что мы были почти на равных. Тут, конечно, еще и Венька здорово помогал, объяснял, что как называется. И потихоньку-потихоньку я начала наконец хоть что-то понимать со слуха. А меж собой девчонки тараторили по-своему, да так бойко, что я лишь отдельные слова могла разобрать.
С Венькой мы, кстати, стали видеться реже – мальчишек же хлебом не корми, дай в солдатики поиграть. А уж когда солдатики такие крупные и живые, так это вообще сплошной восторг! Правда, когда я попыталась как-то вечером напеть старую забавную песенку «Как хорошо быть генералом», доблестный вояка меня чуть не убил. Правда, потом придумал отмазку: якобы, я фальшивила…
Девчонки, кстати, прибегали ко мне учиться очень ненадолго – у них домашних дел было настолько невпроворот, что я просто не представляю, как они успевали и зерно перетирать на ручных каменных зернотерках (чтобы на среднюю семью муки наготовить, как оказалось, нужно тереть часа по два в день), и помогать матерям с малышами управляться, и на виноградниках работать, и воду таскать от родника, что был неподалеку от селения. Да еще время от времени то одна, то другая из них на несколько дней пропадали и вообще не выходили из хижин на улицу.
Я долго ломала голову по поводу того, чтобы это значило. В конце концов, когда у меня уже худо-бедно получалось сложить несколько слов вместе, я все-таки поинтересовалась, куда исчезла смешливая Йунату-Голубка. Полученый ответ «Она сидит» меня порядком озадачил. Как сидит? Где? За что? И когда она волю получит?
Объяснялись мы с барышнями долго и трудно, и в итоге стало понятно, что у Йунату обычное женское, и по сему поводу она считается нечистой и должна прятаться от всех, в особенности от мужчин. Ой, мамочки!
Я подсчитала по пальцам, получалось, что вот буквально на днях меня тоже это развлечение ждет. Но… но здесь же нет вообще никаких санитарных средств. И как с этим всем управляться? Нееет, только не это!
От шорт с футболкой я еще в первые дни здешней жизни отказалась, предпочтя внешне не особо выделяться среди остальных женщин. Внезапно вставшая во весь рост гигиеническая проблема повергла меня в настоящий ступор. Да и, если уж говорить начистоту, не была я готова делать обстоятельства своей частной жизни достоянием общественности. А уж признавать себя нечистой публично – это увольте! Короче, надо было что-то решать, причем срочно! И еще я совершенно не представляла, как скажется на моем реноме богини сам факт наличия женской природы. Кто его знает, какими они тут пришельцев с Цафона представляют – очеловеченными или совсем не от мира сего?
Самое главное, что поговорить об этих проблемах я тоже ни с кем не могла – перед девицами нужно было изо всех сил изображать богиню, а Веньке я бы такое и под страхом смертной казни не рассказала.
Я и так на каждом шагу впросак попадала. Рукоделия мои восприняли нормально, видимо, по здешним понятиям небожителям не возбранялось заниматься твочеством. Но вот когда я решила устроить небольшую постирушку, используя вместо «Тайда» золу и накопанную на берегу реки мыльную глину, смотреть на пришелицу с местного Олимпа, которая занялась таким низким делом, сбежалось чуть не все поселение. Мучение с этой стиркой, кстати, было редкостное, вещи от подобного ухода и местного горячего солнышка быстро приобрели ровный камуфляжный тон, можно было с пейзажем слиться до полной нерзаличимости
Венька еще пытался держаться за джинсы с кроссовками (надо было видеть, какое потрясение у аборигенов вызвали банальные носки, такое чудо из чудес они и вообразить себе не могли!), а я в итоге махнула на все рукой. Кстати, балахоны местные по жаре были очень даже удобны, а вот к сандалиям я никак приноровиться не могла. Ну как они ходят в этой конструкции из ремешков, да еще с негнущейся подошвой? Венька – вот юморист – сказал, что в Писании эту обувку именуют сапогами. Это ж надор было так пошутить! Хороши сапоги – все пальцы наружу!
Но круче всего я свою репутацию подорвала попытками обучиться здешнему домохозяйству. Мало того, что все ногти с этой зернотеркой обломала, так еще заставила всю деревню шушукаться о том, что небожительница совсем уж не божеским делом занялась, не положено гостям делать то, к чему обычно приставляют самых младших членов социума.
Делать было совершенно нечего! Венька играл в Урфина Джюса и дрессировал солдат, мало чем отличавшихся от деревянных. Меня в девчачьи игры не взяли, запас бусин постепенно истощился, в одиночку искать Пещеру Перехода тоже было боязно. Я сидела на пригорке и от нечего делать чертила веткой по осыпающейся сухой почве. Через некоторое время за плечом раздалось уважительное сопение. Я оглянулась – мальчишка лет 12, бросив на произвол вверенных ему коз, внимательно разглядывал получившуюся картинку. А в ней, как ни странно, угадывалось сухое дерево, растущее на берегу, большой каменный валун и присевшая отдохнуть в его тени птица. Мальчишка одобрительно поцокал языком:
– У тебя хорошо получается, дочь богини! А еще что-то можешь нарисовать?
Чего ж тут не смочь? Еще несколько минут, и мой гость залился смехом, тыкая пальцем в картинку.
– Это я, я! И козы мои, все здесь!
«Я», «козы» – невольно повторила я по-русски. Мальчишка насторожился при звуках незнакомой речи, и потом нетвердо повторил за мной услышанное.
Так и пошло… Я рисовала картинку, он тыкал в нее пальцем, называл на своем языке, я на своем. Мы уже нарисовали домик, солнце, море, собаку, кувшин вина, когда я, поддавшись странному чувству, нарисовала космический корабль.
– Что это? – удивленно спросил мальчишка.
– Ракета, – машинально ответила я, подрисовывая бьющее из сопла пламя.
– Что есть… ракяту? – поинтересовался мой неугомонный собеседник.
Я попробовала объяснить, но чем больше говорила, тем круглее становились глаза мальчишки. Казалось, еще минута, и они совсем вылетят из орбит.
– Ты прилетела на огненной колеснице? Ты можешь ее огнем сжечь всех врагов? – затараторил он, захлебываясь от вопросов.
– Да ни на чем я не прилетела, мы из дыры вылезли… дыры в земле, – пыталась втолковать ему я, но парень недоверчиво смотрел на меня и отрицательно мотал головой.
– Зачем госпожа обманывает меня? – укоризненно спросил он. – Все знают, что боги живут на горе Цафон. На гору не ведут пещеры. А подняться на гору не может ни один смертный. Я понял, ты туда летишь на колеснице!
Мысленно прокляв упрямого младенца и всю его родню, я приложила палец к губам. Еще не хватало, чтобы он растрепал о своих выдумках в деревне, кто его знает, к чему это все может привести. И так на меня Венька постоянно ругается, что я слишком много болтаю, и грозит всевозможными карами. Проверять, что эти обещания могут означать на практике, мне как-то совершенно не улыбалось…
– Ты сообразительный мальчик. Только молчи о том, что ты понял, хорошо? Это тайна, секрет, ее людям знать не положено. А если ты станешь болтать, боги рассердятся на тебя и пошлют колесницу, плюющуюся огнем и камнями. И эта колесница найдет тебя, где бы ты ни был.
Впечатленный масштабом последствий, юный козопас пообещал держать язык за зубами, но перед уходом поинтересовался, а что ему будет, ежели он окажется умником и сохранит секрет. Мысленно пожелав малолетнему вымогателю основательное расстройство желудка, чтоб ему деньков этак пять сидеть без движения, я порылась в наружном кармашке рюкзака, с которым не расставалась ни днем, ни ночью, и обнаружила маленькую потемневшую монету с портретом кого-то из американских президентов (вечно я в них путаюсь, вот незадача!).
Затертый цент был объявлен талиманом, способным обеспечить владельцу долголетие и процветание. Обрадованный пацан сунул монетку за щеку и издал пронзительный клич, собирая свое разбредшееся стадо.
– А я вздохнула и пошла домой, к заигравшемуся в солдатики другому мальчику. Он у меня тут еще вздумал фольклор местный собирать, кстати. Да и мне проще по его записям языкам учиться… Оно, конечно, не без пользы, только на меня всё меньше было у него времени с этой его войной. Вот и оставалось потихонечку переводить, что он записал, для практики.
14
15
Но увы-увы… Обходиться пришлось своими силами. А что я в таких условиях сделать могу? Просто нанизывать – это примитивно… И тут очень кстати вспомнились кое-какие приемы узелкового плетения. Я выбрала несколько бусин поинтереснее, кто-то из девиц принес пучок шнуров, и… В тот момент, когда я закрепила последний узелок и встряхнула в руке готовую вещь, отдаленно напоминавшую колье, сидевшие полукругом барышни одобрительно загалдели и зацокали языками. Потом одна, наиболее бойкая, с почтительным поклоном взяла у меня из рук это украшение, и, сверкая пятками, помчалась в хижину предводителя команчей.
В общем, я совершенно не ожидала, что мои скромные умения вызовут такой фурор. Но почтенный Ибир-как-его-там проявил ничуть не меньше энтузиазма, чем его младшая дочь. После добрых четверти часа поклонов, причитаний и бурной жестикуляции я сообразила, что меня просят обучить местных рукодельниц божественному искусству, неведомому обитателям здешних земель.
А мне-то что? Обучить – это я запросто, лишь бы под руки внимательно смотрели… Так и начались мои мастер-классы. Как выяснилось, знакомые мне приемы здесь было еще просто-напросто не были изобретены, так что все ожерелья, пояса и гайтаны, которые мы с девицами накрутили, вполне могли считаться уникальными авторскими работами.
Короче, я их учила работать руками, а они, совершенно между делом, потихоньку обучали меня языку – как потом оказалось, скорее финикийскому, чем своему. Он тут был вроде английского в нашем мире, для всех чужестранцев. Сами они его знали едва-едва, так что мы были почти на равных. Тут, конечно, еще и Венька здорово помогал, объяснял, что как называется. И потихоньку-потихоньку я начала наконец хоть что-то понимать со слуха. А меж собой девчонки тараторили по-своему, да так бойко, что я лишь отдельные слова могла разобрать.
С Венькой мы, кстати, стали видеться реже – мальчишек же хлебом не корми, дай в солдатики поиграть. А уж когда солдатики такие крупные и живые, так это вообще сплошной восторг! Правда, когда я попыталась как-то вечером напеть старую забавную песенку «Как хорошо быть генералом», доблестный вояка меня чуть не убил. Правда, потом придумал отмазку: якобы, я фальшивила…
Девчонки, кстати, прибегали ко мне учиться очень ненадолго – у них домашних дел было настолько невпроворот, что я просто не представляю, как они успевали и зерно перетирать на ручных каменных зернотерках (чтобы на среднюю семью муки наготовить, как оказалось, нужно тереть часа по два в день), и помогать матерям с малышами управляться, и на виноградниках работать, и воду таскать от родника, что был неподалеку от селения. Да еще время от времени то одна, то другая из них на несколько дней пропадали и вообще не выходили из хижин на улицу.
Я долго ломала голову по поводу того, чтобы это значило. В конце концов, когда у меня уже худо-бедно получалось сложить несколько слов вместе, я все-таки поинтересовалась, куда исчезла смешливая Йунату-Голубка. Полученый ответ «Она сидит» меня порядком озадачил. Как сидит? Где? За что? И когда она волю получит?
Объяснялись мы с барышнями долго и трудно, и в итоге стало понятно, что у Йунату обычное женское, и по сему поводу она считается нечистой и должна прятаться от всех, в особенности от мужчин. Ой, мамочки!
Я подсчитала по пальцам, получалось, что вот буквально на днях меня тоже это развлечение ждет. Но… но здесь же нет вообще никаких санитарных средств. И как с этим всем управляться? Нееет, только не это!
От шорт с футболкой я еще в первые дни здешней жизни отказалась, предпочтя внешне не особо выделяться среди остальных женщин. Внезапно вставшая во весь рост гигиеническая проблема повергла меня в настоящий ступор. Да и, если уж говорить начистоту, не была я готова делать обстоятельства своей частной жизни достоянием общественности. А уж признавать себя нечистой публично – это увольте! Короче, надо было что-то решать, причем срочно! И еще я совершенно не представляла, как скажется на моем реноме богини сам факт наличия женской природы. Кто его знает, какими они тут пришельцев с Цафона представляют – очеловеченными или совсем не от мира сего?
Самое главное, что поговорить об этих проблемах я тоже ни с кем не могла – перед девицами нужно было изо всех сил изображать богиню, а Веньке я бы такое и под страхом смертной казни не рассказала.
Я и так на каждом шагу впросак попадала. Рукоделия мои восприняли нормально, видимо, по здешним понятиям небожителям не возбранялось заниматься твочеством. Но вот когда я решила устроить небольшую постирушку, используя вместо «Тайда» золу и накопанную на берегу реки мыльную глину, смотреть на пришелицу с местного Олимпа, которая занялась таким низким делом, сбежалось чуть не все поселение. Мучение с этой стиркой, кстати, было редкостное, вещи от подобного ухода и местного горячего солнышка быстро приобрели ровный камуфляжный тон, можно было с пейзажем слиться до полной нерзаличимости
Венька еще пытался держаться за джинсы с кроссовками (надо было видеть, какое потрясение у аборигенов вызвали банальные носки, такое чудо из чудес они и вообразить себе не могли!), а я в итоге махнула на все рукой. Кстати, балахоны местные по жаре были очень даже удобны, а вот к сандалиям я никак приноровиться не могла. Ну как они ходят в этой конструкции из ремешков, да еще с негнущейся подошвой? Венька – вот юморист – сказал, что в Писании эту обувку именуют сапогами. Это ж надор было так пошутить! Хороши сапоги – все пальцы наружу!
Но круче всего я свою репутацию подорвала попытками обучиться здешнему домохозяйству. Мало того, что все ногти с этой зернотеркой обломала, так еще заставила всю деревню шушукаться о том, что небожительница совсем уж не божеским делом занялась, не положено гостям делать то, к чему обычно приставляют самых младших членов социума.
Делать было совершенно нечего! Венька играл в Урфина Джюса и дрессировал солдат, мало чем отличавшихся от деревянных. Меня в девчачьи игры не взяли, запас бусин постепенно истощился, в одиночку искать Пещеру Перехода тоже было боязно. Я сидела на пригорке и от нечего делать чертила веткой по осыпающейся сухой почве. Через некоторое время за плечом раздалось уважительное сопение. Я оглянулась – мальчишка лет 12, бросив на произвол вверенных ему коз, внимательно разглядывал получившуюся картинку. А в ней, как ни странно, угадывалось сухое дерево, растущее на берегу, большой каменный валун и присевшая отдохнуть в его тени птица. Мальчишка одобрительно поцокал языком:
– У тебя хорошо получается, дочь богини! А еще что-то можешь нарисовать?
Чего ж тут не смочь? Еще несколько минут, и мой гость залился смехом, тыкая пальцем в картинку.
– Это я, я! И козы мои, все здесь!
«Я», «козы» – невольно повторила я по-русски. Мальчишка насторожился при звуках незнакомой речи, и потом нетвердо повторил за мной услышанное.
Так и пошло… Я рисовала картинку, он тыкал в нее пальцем, называл на своем языке, я на своем. Мы уже нарисовали домик, солнце, море, собаку, кувшин вина, когда я, поддавшись странному чувству, нарисовала космический корабль.
– Что это? – удивленно спросил мальчишка.
– Ракета, – машинально ответила я, подрисовывая бьющее из сопла пламя.
– Что есть… ракяту? – поинтересовался мой неугомонный собеседник.
Я попробовала объяснить, но чем больше говорила, тем круглее становились глаза мальчишки. Казалось, еще минута, и они совсем вылетят из орбит.
– Ты прилетела на огненной колеснице? Ты можешь ее огнем сжечь всех врагов? – затараторил он, захлебываясь от вопросов.
– Да ни на чем я не прилетела, мы из дыры вылезли… дыры в земле, – пыталась втолковать ему я, но парень недоверчиво смотрел на меня и отрицательно мотал головой.
– Зачем госпожа обманывает меня? – укоризненно спросил он. – Все знают, что боги живут на горе Цафон. На гору не ведут пещеры. А подняться на гору не может ни один смертный. Я понял, ты туда летишь на колеснице!
Мысленно прокляв упрямого младенца и всю его родню, я приложила палец к губам. Еще не хватало, чтобы он растрепал о своих выдумках в деревне, кто его знает, к чему это все может привести. И так на меня Венька постоянно ругается, что я слишком много болтаю, и грозит всевозможными карами. Проверять, что эти обещания могут означать на практике, мне как-то совершенно не улыбалось…
– Ты сообразительный мальчик. Только молчи о том, что ты понял, хорошо? Это тайна, секрет, ее людям знать не положено. А если ты станешь болтать, боги рассердятся на тебя и пошлют колесницу, плюющуюся огнем и камнями. И эта колесница найдет тебя, где бы ты ни был.
Впечатленный масштабом последствий, юный козопас пообещал держать язык за зубами, но перед уходом поинтересовался, а что ему будет, ежели он окажется умником и сохранит секрет. Мысленно пожелав малолетнему вымогателю основательное расстройство желудка, чтоб ему деньков этак пять сидеть без движения, я порылась в наружном кармашке рюкзака, с которым не расставалась ни днем, ни ночью, и обнаружила маленькую потемневшую монету с портретом кого-то из американских президентов (вечно я в них путаюсь, вот незадача!).
Затертый цент был объявлен талиманом, способным обеспечить владельцу долголетие и процветание. Обрадованный пацан сунул монетку за щеку и издал пронзительный клич, собирая свое разбредшееся стадо.
– А я вздохнула и пошла домой, к заигравшемуся в солдатики другому мальчику. Он у меня тут еще вздумал фольклор местный собирать, кстати. Да и мне проще по его записям языкам учиться… Оно, конечно, не без пользы, только на меня всё меньше было у него времени с этой его войной. Вот и оставалось потихонечку переводить, что он записал, для практики.
14
Когда разрушен был город,
Разрушен Угарит прекрасный,
Уничтожен город родимый,
Погублен злою судьбиной —
Один пронзен был копьем,
Двое сражены мечом,
Троих погубил голод,
Четверых чума уморила,
Пятерых забрал себе Рашапу,
Шестерых поглотил Ямму,
Семеро – вот добыча Муту!
Народ тогда рыдал безутешно,
Плакали и стенали люди,
Слезы падали весом в шекель,
В два шекеля – орошали землю.
День за днем скорбели люди,
Мольбу не прекращали ночью,
Проливали слезы пред Илу,
Звали на помощь Балу,
О жалости взывали к Анату!
Собрались боги на Цапану,
На священной горе Цапану,
Совет на Цапану держали боги,
Решали судьбы Угарита.
Речь держал перед ними Муту:
«Пасть я широко разинул,
Верхняя губа облаков коснулась,
Нижняя уперлась в землю.
Поглотил я без остатка город,
Народ его, словно мошек,
Пленил их, связал и запер.
Угарит – вот моя добыча!»
Речь держал Балу,
Говорил Облачный Всадник:
«Муту, велика твоя сила,
Муту, и меня пленял ты,
Но я расторг твои оковы,
Я воскрес, ожил, воцарился!
Даже боги тебя трепещут,
Даже боги уступают дорогу —
Не уйдет ни один живущий,
Пасти твоей не избегнет!
Но настала пора пробужденья,
Возрождения час пробил,
Отправим Вестников на землю,
Да вернут судьбы Угарита!»
Услыхала Дева Анату,
Услыхала сказанные речи,
Сказанные сыном Дагану,
Поднялась со своего престола,
Сотрясла могучие чресла,
Рот свой разверзла и сказала,
Проронила драгоценное слово:
«Боги, мы наслали Пожиравших,
На город наслали Раздиравших —
Угарит они пожирали,
Наследие его раздирали.
Бык Илу, дай повеленье —
Пожиравшие Учителями станут,
Раздиравшие Целителями будут.
Вестников отправим на землю,
Угариту да вернут процветанье!»
Бык Илу сидит на престоле,
Бык Илу богами правит,
По сердцу Быку Илу речи,
Речи Девы Могучей Анату,
Речи Облачного Всадника Балу.
Изрек Бык Илу свое слово:
«Муту, велика твоя сила,
Не отнять у тебя добычи.
Ямму, глубока твоя бездна,
Не одолеть твоей силы.
Рашапу, горячо твое пламя,
Не залить его водам многим.
Если буйствует ваша сила —
Кто на земле уцелеет?
Если не удержите руку —
Что останется от Угарита?
Вестников отправим на землю,
Да вернутся судьбы благие».
Вестники пред богами предстали,
Вестники явились на совете:
Бин-Йамину, повелитель битвы,
Да искусная дева Йульяту.
Говорит им Бык Илу,
Вещает им Дева Анату,
Повелевает Облачный Всадник,
Наказ им дают все боги:
«Бин-Йамину, воин могучий,
Йульяту, умелая дева,
Не медлите, запрягите ракяту,
Огненную колесницу ракяту,
Спешите в землю Угарита,
Возвестите людям перемены,
Судьбы благие им верните!»
Йульяту запрягает ракяту,
Бин-Йамину правит колесницей —
Летят они с Цапану на землю,
Из земли являются людям,
Озаряют молнией без грома,
Одаряют образом без плоти,
Возвещают судеб перемену,
Возвращают судьбы Угариту.
Бин-Йамину войне их учит,
Врагов мечом прогоняет,
Серебро на войне добывает,
Отнимает у врага железо.
Йульяту болезни их лечит,
Благовонным платом утирает,
Красоту возвращает девам,
А мужам – мужескую силу.
Народ Угарита ликует,
Быка приносит он Илу,
Козленка заколает Балу,
Ягненка дарует Анату,
Воспевает всем богам песню,
Вестников чтит и кормит,
Вестникам творит возлиянья.
На священной горе Цапану
Празднество людское заметно,
Слышно ликование народа:
Судьбы его переменились!
15
Военная подготовка, на самом деле, оказалась делом куда более муторным, чем изначально предполагалось – но вместе с тем и куда более захватывающим. Так уже сколько раз бывало в жизни: вот думаешь только попробовать, а потом уже не можешь развязаться. Я так и квартиры в Москве ремонтировать начал, сначала просто чуток подработать решил. И в компьютерные игры одно время так, и… ну, ладно, об этом не будем.
Только в этом мире военруком я становиться вовсе не хотел, но раз уж было принято решение вложить мои знания и умения в создание боеспособного отряда, то приходилось соответствовать. Только неожиданности подстерегали буквально на каждом шагу.
Во-первых, материально техническая база оказалась совсем не такой, как хотелось бы. В деревне было ничтожно мало железа. Собственно, чего еще можно было ожидать? У них уже начался железный век, это ясно (бронза тоже использовалась, в основном для мелких деталей или украшений), причем начался не слишком давно. Своего производства железа в деревне не было, получали его путем обмена из одного селения, что было подальше от моря, и ценилось оно очень высоко, разве что серебро было еще дороже, а золота так и вовсе никто в деревне не видывал. Поэтому все железные инструменты были буквально наперечет, тем более оружие – те два меча, которые мне принесли, нужны были скорее для ритуальных целей. Деревня периодически отправляла священное посольство в расположенное где-то поблизости святилище, да еще вела иногда важные переговоры, и вот на такой-то случай старейшине без меча и щита появляться было бы совсем не гоже.
Владеть этими мечами на самом деле никто не умел, да и сам я тоже, несмотря на репутацию великого воина. Она меня, надо признаться, скорее беспокоила, чем радовала: как то еще отрабатывать ее придется? А я вот про бои на мечах разве что фильмы смотрел, имел о них очень приблизительное представление. Немного разве что ножом владел. Впрочем, я и копьем никогда не умел драться, но тут всё действительно выглядело проще, по аналогии с огнестрельным оружием в рукопашном бою.
Так что решил я сосредоточиться на копьях – но их тоже было всего пять штук, и сперва было непонятно, как можно увеличить арсенал. Теоретически, конечно, можно было перековать на копья несколько железных сошников, бывших в деревне – благо, время посева было еще не скоро, только что убрали озимый урожай ячменя и скоро собирались убирать пшеницу, а пахота предстояла теперь только осенью, в период дождей. В деревне был один условный кузнец, владевший основами ремесла в достаточной мере, чтобы заточить тупое и выпрямить гнутое, но надежды на него было мало: такой, пожалуй, и сошники погубит, и копий нам не сделает.
Что касается стрелкового вооружения, то луков в деревне не было вообще. На охоту тут не ходили, воевать тоже всерьез не доводилось. Из молодежи кое-кто владел пращой, чтобы отгонять хищников от овец и коз (в окрестности водились и лисы, и волки), но взрослому мужчине брать в руки пращу было не по статусу.
В изобилии можно было изготовить самое простое вооружение – палки да дубины. Только какой от них толк? Сперва я было решил прилаживать к палкам кремневые наконечники и использовать их как копья, но вышло не очень успешно: надо же было найти подходящий камень, потом его правильным образом обтесать, потом надежно привернуть к древку. В деревне этого делать не умели. Человечество на заре своего существования отрабатывало эти технологии столетиями, у нас таких сроков не было.
Юлька подала дельный совет: наконечники копий стали делать костяными. В самом деле, расколотая кость может быть достаточно острой, а главное, она легко поддается обработке – можно и бороздки прорезать, и дырку просверлить, чтобы закрепить наконечник на древке. Так что производство постепенно наладилось, так что всего через месяц у каждого воина было собственное костяное копье. Броню не пробьет, конечно, но против легковооруженных мазуриков сгодится.
С защитой было совсем плохо. Шлемов и панцырей в деревне не водилось в принципе, щиты изготавливать никто не умел, а те два, что нашлись, составляли единый ритуальный комплект с мечами. Да и рассохлась их деревянная основа от времени, кожа местами полопалась, боевая пригодность была более чем сомнительной. Юлька заговорила было о кольчугах, но изготовить потребное количество качественной проволоки было совершенно нереально – прежде всего, из-за отсутствия железа. Да и плести эти кольчуги тоже как-то надо уметь.
Так что если нам и предстояло воевать, то пока безо всякой защиты.
Но трудности с вооружением меркли перед трудностями с организацией боевой учебы. Это было нечто немыслимое: толпа ни за что не хотела становиться воинским подразделением, субординации не признавала, даже построить ее было нереально. Промучившись с ними неделю, я заново разбил их по взводам, в соответствии с возрастом: старшие в первом взводе, средние во втором, а молодежь – в третьем. Назначенные наугад в первые дни командиры с обязанностями не справлялись и справляться не хотели, так что их я разжаловал, не без ропота с их стороны (оказывается, некоторые из них успели обложить своих подчиненных небольшой, но приятной данью в свою пользу). Без них стало даже несколько проще. А потом объяснил, что впредь буду назначать в отделенные только тех, кто проявит особые успехи в боевой подготовке, а уж место взводного нужно будет заслужить особым подвигом.
Народ, кажется, проникся, и возрастное деление немного помогло: теперь в каждом отделении были ровесники и приятели-соперники, осрамиться перед которыми никому не хотелось.
Ну, а что касается самой боевой подготовки, то сначала было все относительно просто: блоки, уходы и прочие приемы индивидуальной защиты. Это я умел. А потом пришлось на ходу изобретать всякие копейные приемы да перестроения (это я про фалангу вспомнил)… Главное было что? Научить их преодолевать страх перед оружием и беспрекословно исполнять приказы. Может быть, со временем кто-то из них даже научится их отдавать.
А зачем всё это, остается спросить? Только от скуки? Ну, не совсем. Во-первых, была у моих орлов и разведподготовка, с нанесением ближайшей местности на примитивную карту. Обшаривали орлы все близлежащие холмы, искали Пещеру Перехода. Так было куда результативнее, чем делать то же самое вдвоем с Юлькой, но успехом это мероприятие не увенчалось. Ну, а во вторых – мало ли что… может быть, нам было суждено стать основателями если не новой мировой империи (это как же вся мировая история перекроилась бы!), то хотя бы небольшого местного царства? Все лучше, чем у моря погоды ждать.
Чем там занималась Юлька, я особо в голову не брал: ну, цацки и фенечки, милое дело. Получалось у нее вроде неплохо, хотя я в этом добре не особо разбираюсь. Но можно сказать, закладывала она основы нашей будущей экономической экспансии, не всё же зависит от военных успехов. И с девчонками местными сдружилась, тоже дело. Училась понемногу и финикийскому языку, который тут понимали все, а многие на нем сносно говорили: открылись у нее, не без моей помощи, лингвистические способности. Через месяц вполне могла объясниться на простые бытовые темы.
Я, впрочем, тоже потихоньку овладевал местным клинописным алфавитом. Мог бы я, конечно, научить их нормальному ивритскому письму, но зачем? До того вида, в котором оно существует в нашем времени, тут еще оставались века и века, и опережать события, вводя какую-то новую письменность, мне не хотелось. Письмо – это не приемы рукопашной и не цацки, оно уже на историю мира влияет серьезно. Вернемся в наше время, а там у всех другой алфавит – каково?
Через месяц настала-таки жатва пшеницы, и воинские упражнения прекратились: народ был в поле практически поголовно. Я тоже принял участие в уборке урожая – ну не дома же было сидеть! Работа казалась сперва не такой уж и трудной: хватаешь несколько стеблей пшеницы, срезаешь их деревянным серпом с кусочками острой кости вместо лезвия (мне, впрочем, дали почетный переходящий серп с железными пластинками), потом перевязываешь сноп, кидаешь на землю, и все это аккуратно, чтобы не просыпалось зерно…
В общем, местные жители быстро поняли, что на горе Цафон булки растут на деревьях, и такой простейшей вещи, как жатве, небожители не обучены. И во избежание дурных предзнаменований отправили неумелого жнеца куда подальше, в деревню. А сами занялись обмолотом: гоняли по рассыпанной на току пшенице ослика с привязанной к нему доской, на нижней стороне которой были острые камни, а на верхней стоял для тяжести мальчишка. А потом на вечернем ветре провеивали вилами получившуюся массу, чтобы легкая мякина улетела прочь, а тяжелое зерно упало на землю. Наконец, просеивали зерна через сито, чтобы отделить камешки, и засыпали их в глиняные зернохранилища примерно в человеческий рост.
Я, было, хотел использовать свободное время для кузнечных упражнений, может быть, с проволокой поэкспериментировать, но потом рассудил, что результат по первости будет настолько же неприглядным, как и первый сноп, так что негоже мне так низко ронять свой цафонский авторитет.
Но жатва длилась всего несколько дней, и в последний день за праздничным ужином в честь окончания жатвы, как раз после жертвоприношения неназываемой богине земли (от которого я предпочел уклониться как от явного язычества) Ибирану сказал мне, что теперь настала пора идти воевать с соседним селением. С ним у него были давние счеты, а главное, у них было железо. Много железа!
Вот оно, подумал я с грустью: борьба за ресурсы, извечная причина войн. А потом нам понадобятся тонкие ткани, и хорошие вина, и выносливые верблюды, и смуглые рабыни, а потом… Но, с другой стороны, разве не сам я начал обучать его войско? Я стал отговариваться тем, что войско еще не готово к походу, а главное, что неугодно будет Богу (я говорил в единственном числе, и Ибирану этим ничуть не смущался, мало ли, которого из божеств именно я имел в виду), если мы нападем на соседей без веской на то причины. В общем, я отказался.
Вот никогда не верил я во всю эту конспирологию: дескать, это Рузвельт подстроил Перл-Харбор, или ФСБ организовало взрывы домов в Москве. Не поверил и тут. Но только этой же ночью, когда народ, изнуренный празднеством, отдыхал, на деревню было совершенно нападение. Дежурная пара часовых из младшего взвода, как оказалось, назюзюкалась вином и отдыхала где-то в придорожных кустах, а неизвестные по тихому сделали пролом в стене селения, разломали пару зернохранилищ и украли довольно-таки ощутимую часть свежеобмолоченного урожая.
– Соседи, – сказал наутро Ибирану, – нас победили соседские шакалы, и кто бы это мог быть еще? Значит, в этом году они первые убрали урожай.
– А если бы вы убрали первыми? – спросил я.
– Тогда наши герои пошли бы сами, чтобы победить их. И теперь мы должны проучить их за этот набег!
И мне пришлось согласиться. Нет, не то, чтобы я действительно жаждал мирового господства, но бессмысленную вражду между двумя соседними деревнями совершенно точно требовалось прекратить, а сделать это можно было только с позиции силы. В этом я был абсолютно точно уверен как всякий, кто служил в Цахале.
Тот день пришлось потратить на инвентаризацию украденного и приведение в чувство славно повеселившихся накануне бойцов. Кстати, гражданская власть в лице Ибирану приговорила двух нерадивых часовых к телесному наказанию, и тут я не счел нужным вмешиваться. Наказание проходило (и довольно громко) в тот же полдень за городскими воротами, и на следующий день они не могли готовы к полноценному участию в боевых действиях. Заодно и всему их отделению поручили нести караульную службу в селении.
Только в этом мире военруком я становиться вовсе не хотел, но раз уж было принято решение вложить мои знания и умения в создание боеспособного отряда, то приходилось соответствовать. Только неожиданности подстерегали буквально на каждом шагу.
Во-первых, материально техническая база оказалась совсем не такой, как хотелось бы. В деревне было ничтожно мало железа. Собственно, чего еще можно было ожидать? У них уже начался железный век, это ясно (бронза тоже использовалась, в основном для мелких деталей или украшений), причем начался не слишком давно. Своего производства железа в деревне не было, получали его путем обмена из одного селения, что было подальше от моря, и ценилось оно очень высоко, разве что серебро было еще дороже, а золота так и вовсе никто в деревне не видывал. Поэтому все железные инструменты были буквально наперечет, тем более оружие – те два меча, которые мне принесли, нужны были скорее для ритуальных целей. Деревня периодически отправляла священное посольство в расположенное где-то поблизости святилище, да еще вела иногда важные переговоры, и вот на такой-то случай старейшине без меча и щита появляться было бы совсем не гоже.
Владеть этими мечами на самом деле никто не умел, да и сам я тоже, несмотря на репутацию великого воина. Она меня, надо признаться, скорее беспокоила, чем радовала: как то еще отрабатывать ее придется? А я вот про бои на мечах разве что фильмы смотрел, имел о них очень приблизительное представление. Немного разве что ножом владел. Впрочем, я и копьем никогда не умел драться, но тут всё действительно выглядело проще, по аналогии с огнестрельным оружием в рукопашном бою.
Так что решил я сосредоточиться на копьях – но их тоже было всего пять штук, и сперва было непонятно, как можно увеличить арсенал. Теоретически, конечно, можно было перековать на копья несколько железных сошников, бывших в деревне – благо, время посева было еще не скоро, только что убрали озимый урожай ячменя и скоро собирались убирать пшеницу, а пахота предстояла теперь только осенью, в период дождей. В деревне был один условный кузнец, владевший основами ремесла в достаточной мере, чтобы заточить тупое и выпрямить гнутое, но надежды на него было мало: такой, пожалуй, и сошники погубит, и копий нам не сделает.
Что касается стрелкового вооружения, то луков в деревне не было вообще. На охоту тут не ходили, воевать тоже всерьез не доводилось. Из молодежи кое-кто владел пращой, чтобы отгонять хищников от овец и коз (в окрестности водились и лисы, и волки), но взрослому мужчине брать в руки пращу было не по статусу.
В изобилии можно было изготовить самое простое вооружение – палки да дубины. Только какой от них толк? Сперва я было решил прилаживать к палкам кремневые наконечники и использовать их как копья, но вышло не очень успешно: надо же было найти подходящий камень, потом его правильным образом обтесать, потом надежно привернуть к древку. В деревне этого делать не умели. Человечество на заре своего существования отрабатывало эти технологии столетиями, у нас таких сроков не было.
Юлька подала дельный совет: наконечники копий стали делать костяными. В самом деле, расколотая кость может быть достаточно острой, а главное, она легко поддается обработке – можно и бороздки прорезать, и дырку просверлить, чтобы закрепить наконечник на древке. Так что производство постепенно наладилось, так что всего через месяц у каждого воина было собственное костяное копье. Броню не пробьет, конечно, но против легковооруженных мазуриков сгодится.
С защитой было совсем плохо. Шлемов и панцырей в деревне не водилось в принципе, щиты изготавливать никто не умел, а те два, что нашлись, составляли единый ритуальный комплект с мечами. Да и рассохлась их деревянная основа от времени, кожа местами полопалась, боевая пригодность была более чем сомнительной. Юлька заговорила было о кольчугах, но изготовить потребное количество качественной проволоки было совершенно нереально – прежде всего, из-за отсутствия железа. Да и плести эти кольчуги тоже как-то надо уметь.
Так что если нам и предстояло воевать, то пока безо всякой защиты.
Но трудности с вооружением меркли перед трудностями с организацией боевой учебы. Это было нечто немыслимое: толпа ни за что не хотела становиться воинским подразделением, субординации не признавала, даже построить ее было нереально. Промучившись с ними неделю, я заново разбил их по взводам, в соответствии с возрастом: старшие в первом взводе, средние во втором, а молодежь – в третьем. Назначенные наугад в первые дни командиры с обязанностями не справлялись и справляться не хотели, так что их я разжаловал, не без ропота с их стороны (оказывается, некоторые из них успели обложить своих подчиненных небольшой, но приятной данью в свою пользу). Без них стало даже несколько проще. А потом объяснил, что впредь буду назначать в отделенные только тех, кто проявит особые успехи в боевой подготовке, а уж место взводного нужно будет заслужить особым подвигом.
Народ, кажется, проникся, и возрастное деление немного помогло: теперь в каждом отделении были ровесники и приятели-соперники, осрамиться перед которыми никому не хотелось.
Ну, а что касается самой боевой подготовки, то сначала было все относительно просто: блоки, уходы и прочие приемы индивидуальной защиты. Это я умел. А потом пришлось на ходу изобретать всякие копейные приемы да перестроения (это я про фалангу вспомнил)… Главное было что? Научить их преодолевать страх перед оружием и беспрекословно исполнять приказы. Может быть, со временем кто-то из них даже научится их отдавать.
А зачем всё это, остается спросить? Только от скуки? Ну, не совсем. Во-первых, была у моих орлов и разведподготовка, с нанесением ближайшей местности на примитивную карту. Обшаривали орлы все близлежащие холмы, искали Пещеру Перехода. Так было куда результативнее, чем делать то же самое вдвоем с Юлькой, но успехом это мероприятие не увенчалось. Ну, а во вторых – мало ли что… может быть, нам было суждено стать основателями если не новой мировой империи (это как же вся мировая история перекроилась бы!), то хотя бы небольшого местного царства? Все лучше, чем у моря погоды ждать.
Чем там занималась Юлька, я особо в голову не брал: ну, цацки и фенечки, милое дело. Получалось у нее вроде неплохо, хотя я в этом добре не особо разбираюсь. Но можно сказать, закладывала она основы нашей будущей экономической экспансии, не всё же зависит от военных успехов. И с девчонками местными сдружилась, тоже дело. Училась понемногу и финикийскому языку, который тут понимали все, а многие на нем сносно говорили: открылись у нее, не без моей помощи, лингвистические способности. Через месяц вполне могла объясниться на простые бытовые темы.
Я, впрочем, тоже потихоньку овладевал местным клинописным алфавитом. Мог бы я, конечно, научить их нормальному ивритскому письму, но зачем? До того вида, в котором оно существует в нашем времени, тут еще оставались века и века, и опережать события, вводя какую-то новую письменность, мне не хотелось. Письмо – это не приемы рукопашной и не цацки, оно уже на историю мира влияет серьезно. Вернемся в наше время, а там у всех другой алфавит – каково?
Через месяц настала-таки жатва пшеницы, и воинские упражнения прекратились: народ был в поле практически поголовно. Я тоже принял участие в уборке урожая – ну не дома же было сидеть! Работа казалась сперва не такой уж и трудной: хватаешь несколько стеблей пшеницы, срезаешь их деревянным серпом с кусочками острой кости вместо лезвия (мне, впрочем, дали почетный переходящий серп с железными пластинками), потом перевязываешь сноп, кидаешь на землю, и все это аккуратно, чтобы не просыпалось зерно…
В общем, местные жители быстро поняли, что на горе Цафон булки растут на деревьях, и такой простейшей вещи, как жатве, небожители не обучены. И во избежание дурных предзнаменований отправили неумелого жнеца куда подальше, в деревню. А сами занялись обмолотом: гоняли по рассыпанной на току пшенице ослика с привязанной к нему доской, на нижней стороне которой были острые камни, а на верхней стоял для тяжести мальчишка. А потом на вечернем ветре провеивали вилами получившуюся массу, чтобы легкая мякина улетела прочь, а тяжелое зерно упало на землю. Наконец, просеивали зерна через сито, чтобы отделить камешки, и засыпали их в глиняные зернохранилища примерно в человеческий рост.
Я, было, хотел использовать свободное время для кузнечных упражнений, может быть, с проволокой поэкспериментировать, но потом рассудил, что результат по первости будет настолько же неприглядным, как и первый сноп, так что негоже мне так низко ронять свой цафонский авторитет.
Но жатва длилась всего несколько дней, и в последний день за праздничным ужином в честь окончания жатвы, как раз после жертвоприношения неназываемой богине земли (от которого я предпочел уклониться как от явного язычества) Ибирану сказал мне, что теперь настала пора идти воевать с соседним селением. С ним у него были давние счеты, а главное, у них было железо. Много железа!
Вот оно, подумал я с грустью: борьба за ресурсы, извечная причина войн. А потом нам понадобятся тонкие ткани, и хорошие вина, и выносливые верблюды, и смуглые рабыни, а потом… Но, с другой стороны, разве не сам я начал обучать его войско? Я стал отговариваться тем, что войско еще не готово к походу, а главное, что неугодно будет Богу (я говорил в единственном числе, и Ибирану этим ничуть не смущался, мало ли, которого из божеств именно я имел в виду), если мы нападем на соседей без веской на то причины. В общем, я отказался.
Вот никогда не верил я во всю эту конспирологию: дескать, это Рузвельт подстроил Перл-Харбор, или ФСБ организовало взрывы домов в Москве. Не поверил и тут. Но только этой же ночью, когда народ, изнуренный празднеством, отдыхал, на деревню было совершенно нападение. Дежурная пара часовых из младшего взвода, как оказалось, назюзюкалась вином и отдыхала где-то в придорожных кустах, а неизвестные по тихому сделали пролом в стене селения, разломали пару зернохранилищ и украли довольно-таки ощутимую часть свежеобмолоченного урожая.
– Соседи, – сказал наутро Ибирану, – нас победили соседские шакалы, и кто бы это мог быть еще? Значит, в этом году они первые убрали урожай.
– А если бы вы убрали первыми? – спросил я.
– Тогда наши герои пошли бы сами, чтобы победить их. И теперь мы должны проучить их за этот набег!
И мне пришлось согласиться. Нет, не то, чтобы я действительно жаждал мирового господства, но бессмысленную вражду между двумя соседними деревнями совершенно точно требовалось прекратить, а сделать это можно было только с позиции силы. В этом я был абсолютно точно уверен как всякий, кто служил в Цахале.
Тот день пришлось потратить на инвентаризацию украденного и приведение в чувство славно повеселившихся накануне бойцов. Кстати, гражданская власть в лице Ибирану приговорила двух нерадивых часовых к телесному наказанию, и тут я не счел нужным вмешиваться. Наказание проходило (и довольно громко) в тот же полдень за городскими воротами, и на следующий день они не могли готовы к полноценному участию в боевых действиях. Заодно и всему их отделению поручили нести караульную службу в селении.