Страница:
В сопровождающих вновь был отставной гусар. Он же вел в поводу третью лошадь, нагруженную всякими полезными в дороге вещами и просто гостинцами. Хороший предлог – навестить в лагере Арсения. Старый ворчун с готовностью поддержал девушку и отправился в путь без возражений. Архип откровенно тосковал, оказавшись на некотором расстоянии от войны и от своего нынешнего барина и бывшего командира.
Ничего не напоминало предыдущее путешествие. Тогда движение было навстречу, люди покидали Москву, кое-кто умудрялся вывезти скарб, везли много раненых. Теперь встречными были разве что редкие всадники, скакавшие с различными донесениями, да бредущие колонны пленных французов. Попутно, к тому же Тарутину, двигались бесконечные обозы с продовольствием и амуницией. Попадались колонны бодрых солдат, то ли новобранцев, то ли выздоровевших после ранений. Шли ополченцы. Несколько раз проходили казаки. Соседи наперебой рассказывали друг другу, что Дон поднялся едва не поголовно, и теперь полки прибывают к светлейшему едва не каждый день. Прибывает пополнение, и скоро армия вновь достигнет прежней численности, а то и превысит ее.
Шла сила, и незадачливому завоевателю оставалось или покориться ей, или бежать без оглядки, если еще возможно. Вокруг все говорили о доблестных поселянах, самостоятельно уничтожавших партии французов, об армейских партизанах, нарушающих вражеские коммуникации. Имена Давыдова, Сеславина, Фигнера, Дорохова не сходили с уст. Народ, невзирая на разницу сословий, объединился вокруг трона и веры и желал лишь одного: полного уничтожения неприятеля.
– Завтра к полудню доедем, – порадовал Архип, которому доводилось ездить по здешним местам.
Но неприятности начались задолго до раннего осеннего вечера. Избы в придорожных деревнях оказались забиты вставшими на кратковременный постой солдатами, офицерами, штатским людом, спешившим к армии, и переночевать оказалось решительно негде. Проводить же ночь в открытом поле, да с грязью и лужами…
– Можно повертать туда, – Архип что-то прикинул и указал на отходящую в сторону дорогу, скорее тропинку, настолько она казалась заброшенной. Лишь некие наметки пути, а между колеями – остатки травы. – Там, ежели память не изменяет, деревенька небольшая была. Стоит на отшибе, народу быть не должно.
– Веди, – Юлия устала. С утра в седле, и не первый день! Ей хотелось одного: немного отдохнуть, чтобы завтра не выглядеть изможденной мумией. Да и двигаться в темноте и трудно, и бессмысленно. Даже лошадь устала.
В низинках уже собиралась тьма. Деревья чуть шелестели уцелевшей листвой. Не той, недавней, радующей глаз разноцветьем, а окончательно пожухлой, грязной. Поля убраны, и теперь на них не было ничего, кроме той же грязи. Меж тем серое и днем небо помрачнело еще больше. Стало казаться, что еще немного, и наступит полноправная ночь, мрачная, без единого огонька и ориентира, однако за очередной опушкой и впрямь замаячила небольшая, в десяток дворов, деревенька. Залаяли собаки, кто-то выглянул наружу.
Ночлег…
Крик первых петухов Юля проспала. Лучшее средство от бессонницы – хорошая усталость.
Проспала она и вторых, и сумела встать только с третьими. Может, и с четвертыми, кто этих голосистых пернатых разберет? Пока привела себя в порядок, пока позавтракала, чем бог послал…
Бог щедрым не был, разносолами не баловал. Не поместье – крестьянская изба, да еще в военное время. Но, наконец, сборы закончились, и девушка уже приготовилась прыгать в седло, когда вдали, с противоположного края, показалась большая толпа.
– Французы, – выдохнул Архип и потянул ружье. И сразу же с облегчением: – Да то ж пленные! Вон, наши сопровождают вражин!
Точно. Впереди и по сторонам колонны ехали гусары в таких же синих мундирах, которые Юлия видела на Арсении. Да еще, кажется, там была и пехота.
– Мариупольцы! – признал мундиры отставной вояка. – Может, барин здесь? Щас я мигом сгоняю, узнаю!
– Я тоже, – сердце девушки забилось чаще.
Они припустили коней, сблизились с колонной, от которой навстречу помчался офицер.
Старый знакомец. Тот самый Петров, который уже устраивал девушку на ночлег.
– Юлия Михайловна! Вы? Какими судьбами? Суженого своего ищете?
Девушка вздрогнула и лишь мгновение спустя сообразила, что под суженым подразумевается Арсений.
Она дипломатично промолчала, едва заметно пожав плечами. Неприлично девушке выставлять напоказ свои чувства.
Только в честь чего ее назвали суженой немолодого гусара? Очень надо!
– Вот, из-под Вереи идем, – Петрова распирало от важнейшей для него новости, и прочее временно отходило на второй план. – Представляете, выбили мы из города француза. Точнее, вестфальцев, да то мелочи. Они там укреплений настроили, да ерунда это всё. Дорохов взял наших четыре эскадрона, четыре елизаветградцев, егерей, да и… – Корнет прикусил язык, прерывая нечто неприличное. – А Раковский каков! Пехоты мало, так он спешил два эскадрона и сам повел в атаку. Как не зацепило, в упор стреляли! Кого мы порубили, прочие – сдались. Вон их сколько! Потом еще отбить город хотели, большое подкрепление прислали, да мы и их к ретираде вынудили. Полная виктория!
– А он… не ранен? – Голос предательски дрогнул.
– Цел Арсений Петрович, цел, – сразу понял о ком речь Петров. – Вообще, потерь у нас мало. Вот при Бородине Раковский был ранен в руку, но остался в строю, а теперь все пули мимо пролетели. Хотя на рожон лез, только смелого пуля боится.
– Где он? Я хочу его видеть! – само вырвалось у девушки.
– Туда нельзя, Юлия Михайловна! Отряд наш отошел во исполнение приказа. Места небезопасные, могут шляться отдельные шайки французов, а я вас сопроводить не могу, пока не сдал пленных.
Он просто не знал собеседницы. Слова об опасности Юля просто пропустила мимо ушей. Не привыкла она бояться, и французы представлялись ей неким подобием хулиганов. Убедить девушку в обратном было невозможно. Минут через десять корнет сдался и всё, на чем сумел настоять, – это дать в сопровождающие пару гусар.
Взятием Вереи командовал генерал-лейтенант Дорохов, бывший начальник Раковского во второй наполеоновской войне. Изюмский гусарский полк, шефом которого был генерал, благодаря прихотливой военной судьбе оказался в партизанском отряде Винценгероде, кстати, самом первом отряде, посланном на коммуникации еще Барклаем-де-Толли из Смоленска. В нынешнем же отряде были эскадроны двух других гусарских полков – Мариупольского и Елизаветградского, казаки и немногочисленная, поредевшая в Бородинском сражении, пехота. Удерживать освобожденный город не было смысла. Французы были уничтожены или пленены, их укрепления взорваны и срыты, трофейное оружие роздано жителям. Отряд же отошел на некоторое расстояние в готовности действовать против вражеских партий. Мало ли мародеров шлялось по округе? Да и крупные отряды могли появиться.
– А ведь это начало перелома в войне, господа! – воскликнул Раковский. – Пройдет неделька, другая – и погоним мы их в хвост и в гриву.
– Ура! – коротко рявкнули офицеры.
По такому поводу не грех выпить, только война продолжается, и даже короткий осенний день может оказаться длинным и чреватым на события.
– Генерал, – кто-то первым заметил идущего сюда Дорохова.
– Как настрой? – осведомился тот.
Мог бы не спрашивать. Победа окрыляет.
– Господа офицеры, тут к нам явился поселянин. Говорит, недалеко, в тылу видели небольшую шайку французов. Скорее всего, обычные мародеры. Надо проверить, – он не хотел никому приказывать, люди заслужили короткий отдых после долгого марша и последующего боя, только и небольшая шайка могла причинить кому-то вред.
– Я пойду, – просто сказал Раковский. – Полуэскадрона хватит. Кликну охотников. Через четверть часа выступим.
– Действуй, Арсений Петрович, – кивнул Дорохов.
Подпруги на лошадях были лишь ослаблены, и времени на сборы не требовалось. Охотников вызвалось больше, чем требовалось, и майор выбрал из них полсотни человек. Против шайки хватит, зачем зря лошадей гонять?
Крестьянин на своей завалящей лошаденке пристроился в голову отряда, и пошли.
Некоторое время двигались проселком, затем за проводником свернули на лесную тропу. Чужой бы здесь обязательно заплутал. Леса всё тянулись, порою сменялись полями, и опять отряд вступал под пологи деревьев.
Лишь бы не ушли, думал Раковский. Или не напали на какую деревню. Мало ли что может случиться? Девок снасилуют, кого-то из мужиков убьют.
– Ниче, барин, – словно угадал его мысли заросший едва не до глаз проводник. – Там лешие обещались попетлять их. Будут ходить по кругу, никуда отсель не денутся. Уже недалече.
И тут в стороне от тропинки послышались выстрелы. Один, второй, третий…
– Гусары! Вперед! – Раковский первым повернул на звук короткой сшибки.
Вслед за ним, разворачиваясь широкой лавой, ринулись остальные. Скачка галопом прямо через лес длилась недолго. Полуэскадрон выскочил на опушку. По ту сторону раскинувшегося поля лежала дорога, и на ней вертелись десятка три всадников в чужих мундирах.
Не только в чужих. Раковский издалека отметил цвет родного полка и, кажется, кого-то в штатском костюме.
– Марш-марш!
Сабля сама выскользнула из ножен. На душе стало весело. Впереди был враг, польстившийся на легкую добычу, еще не ожидающий удара, и не было места тому врагу на родной земле.
Силы были примерно равными. Майор вырвался вперед корпусов на десять, за ним неслись десятка два гусар, а прочие еще проламывались сквозь буераки.
Противник, причудливая смесь польских улан, французских конноегерей и драгун, торопливо развернулся и бросился навстречу. Опасались подставлять спины в скачке через поле, а тем более – удирать через лес. Зато отваги им было не занимать. А то и обычной злости голодных, отчаявшихся выбраться из России людей.
Раковский с налета сшиб одного, обменялся ударами со вторым и схватился с третьим. Несколько секунд противники обменивались ударами, затем майор изловчился, парировал чужой выпад и тут же достал неприятеля кончиком сабли. Краем глаза заметил движение слева и успел развернуться навстречу драгунскому офицеру. Тот выпалил из пистолета, и что-то прошло вплотную к плечу. Скрестились клинки. Кавалеристы сошлись так плотно, что Раковский просто двинул француза эфесом в лицо. Пусть будет пленный, надо же узнать, все мародеры здесь или кто-то отделился от основной группы.
Бой оказался неудачным для французов. Почти половина уже валялась на земле, кто-то тянул руки кверху, несколько наиболее шустрых неслись прочь, по пятам преследуемые гусарами. Небольшая, да всё же победа. Только на кого напали мародеры?
Искать не пришлось. В стороне, вплотную к старому дубу, притулились двое пеших и одинокий всадник. Тут же валялись пара конских туш и несколько человеческих тел. Всадник был свой, из второго эскадрона, а вот пешие…
Раковский соскочил с коня. Сердце билось как сумасшедшее и отнюдь не от недавней схватки.
– Вы? Юлия Михайловна?
Да, это была она. Волосы растрепались, головной убор потерян, однако рука судорожно сжимает пистолет с невзведенным курком. Арсений отметил это машинально, как и застывшего с саблей, держащегося за раненое плечо Архипа, а дальше смотрел лишь в бездонные карие глаза. Девушка раскраснелась от пережитого, часто дышала и тоже не отводила взгляда от невольного спасителя. Раковский не сразу вспомнил, что продолжает сжимать саблю с окровавленным клинком. Хорош, наверное, вид. Зачем-то коснулся рукой воротника ментика, тот оказался порванным. Французский офицер, скотина! Надо же так попасть!
– Арсений…
Падать в обморок по примеру многих светских дам девушка не стала, хотя держалась на ногах с трудом. Опоздай полуэскадрон, и судьба девушки могла быть более плачевной, чем у ее спутников. Тех бы просто убили, а ее…
– Они коня подстрелили, – выдохнула Юля. – И гусара одного. Но как…
– Юлия Михайловна, здесь путешествовать опасно, – наконец-то смог заговорить Арсений.
Покосился на Архипа, да не ругать же старика! Он самоотверженно защищал гостью даже раненым. Вся одежда в крови.
– Моя вина, Арсений Петрович. Не настоял, – вздохнул ветеран. – А барышня – поискать надо. Одного улана из пистолета свалила наповал.
Лишь теперь девушка осознала, что убила человека, и прежде румяные щеки побелели.
Ох, не женское это дело, война!
Рана Сани зажила быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Да и не было ничего серьезного. Так, содрало кожу да вырвало немного мяса. Гораздо труднее оказалось избавиться от простуды. Хворь окончательно так и не ушла, остался рвущий нутро кашель. И никаких лекарств, чтобы поправиться.
Зато раненый офицер озаботился судьбой спасителя, оставил при поместье и своей особе. Штабс-капитан до сих пор едва ходил, к строю был еще непригоден, однако, вот чудак, рвался обратно на войну. Словно мало ему досталось!
Саня при нем выполнял обязанности денщика, однако сумел произвести впечатление на престарелых родителей своим английским и уже начинал преподавать язык малолетним племянникам и племянницам. Конечно, профессия учителя не слишком уважаема, но вдруг удастся выбиться в управляющие или в камердинеры? А там, чем черт не шутит, соблазнить какую-нибудь помещичью дочку и жениться?
Что за времена, в которых нормальному человеку двадцать первого века, с высшим образованием, между прочим, даже достойное положение занять нельзя? Не нужны его таланты, и точка!
По вечерам, если не мучил кашель, Саня с тоской вспоминал будущее, сколько он зарабатывал, как всё это тратил, какой там был комфорт… Ну да, от многочисленных кредитов он освободится, но это был единственный плюс переноса.
Неужели обратной дороги нет, и он всю оставшуюся жизнь проведет посреди окружающей дикости? За что?!
Французская армия отступала. Она тайно вышла из Москвы, чтобы затем устремиться на родину через нетронутые войной края. Однако движение было немедленно замечено партизанами Сеславина. Предприимчивый командир захватил в плен унтер-офицера Старой гвардии, который сообщил некоторые подробности. Меры были приняты незамедлительно. К Малоярославцу, лежащему на пути «Великой армии», был выдвинут корпус Дохтурова, подкрепленный отрядом Дорохова. Следом за ними двинулась и вся русская армия. Город много раз переходил из рук в руки, и, в конце концов, Наполеон понял: ему не прорваться. Пришлось сворачивать на разоренную Смоленскую дорогу, а уже неотвратимо подступала зима.
Под Малоярославцем был тяжело ранен Дорохов. Оправиться от раны изюмский гусар так и не смог…
– Я не собираюсь сидеть дома! – Юлия сказала это так, будто считала поместье своим. – Тоже мне предрассудки: мужчина, женщина! Я такой же человек, как и ты! И хочу делать что-либо полезное, а не заниматься всю жизнь домашним хозяйством!
– Юля… Война – дело мужское. Если мы защитить страну не сможем, какие же мы мужчины? А уж за женскими спинами прятаться…
Арсений только что был произведен в подполковники.
– Не прятаться! Но я желаю стоять рядом. И имею на то право, – решительно произнесла девушка. – Скакать умею, стрелять тоже.
– Этого мало. Да и могут ранить, убить. Нет, – последнее слово прозвучало жестко. – В бой я тебя не пущу.
Стало ясно: не уступит. Здешние мужчины подвинуты на своих обязанностях и воевать считают за честь. Некая кавалерист-девица вынуждена была скрывать свой пол. А тут – не скроешь. Но что-то есть в представителях сильной половины привлекательное. То, что утратили их потомки.
– Тогда я буду сестрой милосердия, – нашла выход девушка.
– Кем? – не понял Раковский.
– Ухаживать за ранеными. У нас этим занимаются женщины.
– У вас… Ах да, – чем дальше, тем больше Арсений начинал верить, будто Юлия и вправду перенеслась из будущего. Мало ли какие чудеса Божьей милостью могут случиться на свете! Неисповедимы пути Его… Не похожа она на всех виденных им – весьма многочисленных – дам. – Всё равно. Что скажут: девушка одна, среди посторонних мужчин.
– Мне безразлично.
– Мне – нет. Раз уж я принял малое участие в твоей судьбе…
– И теперь решил больше не принимать… – без вопросительной интонации продолжила девушка.
– Напротив, Юлия Михайловна. Я понимаю, это не совсем благородно с моей стороны, но…
Ух, в атаки ходить куда легче. Здесь же правильнее – с обрыва в ледяную воду. И словно перед прыжком, Арсений набрал воздуха:
– Я прошу руки и сердца. Свадьбу можем сыграть сейчас, после войны… Что поделать, если без тебя не могу жить?..
Слов было еще много, они обрушивались на девушку водопадом, кружили голову, и вдруг захотелось, чтобы им не было конца.
– Я не прошу немедленного ответа, только… – Раковский резко умолк.
Он пытался прочитать решение судьбы в девичьих глазах, только Юлия упорно отводила взгляд.
Некстати вспомнился разговор с дядей. Не родилась еще моя невеста…
Молчание затягивалось, стало нестерпимым. Что-то упало на щеку, и Раковский машинально отметил: первая снежинка.
– Да…
Владислав Русанов. Махолетного полка поручик
Ничего не напоминало предыдущее путешествие. Тогда движение было навстречу, люди покидали Москву, кое-кто умудрялся вывезти скарб, везли много раненых. Теперь встречными были разве что редкие всадники, скакавшие с различными донесениями, да бредущие колонны пленных французов. Попутно, к тому же Тарутину, двигались бесконечные обозы с продовольствием и амуницией. Попадались колонны бодрых солдат, то ли новобранцев, то ли выздоровевших после ранений. Шли ополченцы. Несколько раз проходили казаки. Соседи наперебой рассказывали друг другу, что Дон поднялся едва не поголовно, и теперь полки прибывают к светлейшему едва не каждый день. Прибывает пополнение, и скоро армия вновь достигнет прежней численности, а то и превысит ее.
Шла сила, и незадачливому завоевателю оставалось или покориться ей, или бежать без оглядки, если еще возможно. Вокруг все говорили о доблестных поселянах, самостоятельно уничтожавших партии французов, об армейских партизанах, нарушающих вражеские коммуникации. Имена Давыдова, Сеславина, Фигнера, Дорохова не сходили с уст. Народ, невзирая на разницу сословий, объединился вокруг трона и веры и желал лишь одного: полного уничтожения неприятеля.
– Завтра к полудню доедем, – порадовал Архип, которому доводилось ездить по здешним местам.
Но неприятности начались задолго до раннего осеннего вечера. Избы в придорожных деревнях оказались забиты вставшими на кратковременный постой солдатами, офицерами, штатским людом, спешившим к армии, и переночевать оказалось решительно негде. Проводить же ночь в открытом поле, да с грязью и лужами…
– Можно повертать туда, – Архип что-то прикинул и указал на отходящую в сторону дорогу, скорее тропинку, настолько она казалась заброшенной. Лишь некие наметки пути, а между колеями – остатки травы. – Там, ежели память не изменяет, деревенька небольшая была. Стоит на отшибе, народу быть не должно.
– Веди, – Юлия устала. С утра в седле, и не первый день! Ей хотелось одного: немного отдохнуть, чтобы завтра не выглядеть изможденной мумией. Да и двигаться в темноте и трудно, и бессмысленно. Даже лошадь устала.
В низинках уже собиралась тьма. Деревья чуть шелестели уцелевшей листвой. Не той, недавней, радующей глаз разноцветьем, а окончательно пожухлой, грязной. Поля убраны, и теперь на них не было ничего, кроме той же грязи. Меж тем серое и днем небо помрачнело еще больше. Стало казаться, что еще немного, и наступит полноправная ночь, мрачная, без единого огонька и ориентира, однако за очередной опушкой и впрямь замаячила небольшая, в десяток дворов, деревенька. Залаяли собаки, кто-то выглянул наружу.
Ночлег…
Крик первых петухов Юля проспала. Лучшее средство от бессонницы – хорошая усталость.
Проспала она и вторых, и сумела встать только с третьими. Может, и с четвертыми, кто этих голосистых пернатых разберет? Пока привела себя в порядок, пока позавтракала, чем бог послал…
Бог щедрым не был, разносолами не баловал. Не поместье – крестьянская изба, да еще в военное время. Но, наконец, сборы закончились, и девушка уже приготовилась прыгать в седло, когда вдали, с противоположного края, показалась большая толпа.
– Французы, – выдохнул Архип и потянул ружье. И сразу же с облегчением: – Да то ж пленные! Вон, наши сопровождают вражин!
Точно. Впереди и по сторонам колонны ехали гусары в таких же синих мундирах, которые Юлия видела на Арсении. Да еще, кажется, там была и пехота.
– Мариупольцы! – признал мундиры отставной вояка. – Может, барин здесь? Щас я мигом сгоняю, узнаю!
– Я тоже, – сердце девушки забилось чаще.
Они припустили коней, сблизились с колонной, от которой навстречу помчался офицер.
Старый знакомец. Тот самый Петров, который уже устраивал девушку на ночлег.
– Юлия Михайловна! Вы? Какими судьбами? Суженого своего ищете?
Девушка вздрогнула и лишь мгновение спустя сообразила, что под суженым подразумевается Арсений.
Она дипломатично промолчала, едва заметно пожав плечами. Неприлично девушке выставлять напоказ свои чувства.
Только в честь чего ее назвали суженой немолодого гусара? Очень надо!
– Вот, из-под Вереи идем, – Петрова распирало от важнейшей для него новости, и прочее временно отходило на второй план. – Представляете, выбили мы из города француза. Точнее, вестфальцев, да то мелочи. Они там укреплений настроили, да ерунда это всё. Дорохов взял наших четыре эскадрона, четыре елизаветградцев, егерей, да и… – Корнет прикусил язык, прерывая нечто неприличное. – А Раковский каков! Пехоты мало, так он спешил два эскадрона и сам повел в атаку. Как не зацепило, в упор стреляли! Кого мы порубили, прочие – сдались. Вон их сколько! Потом еще отбить город хотели, большое подкрепление прислали, да мы и их к ретираде вынудили. Полная виктория!
– А он… не ранен? – Голос предательски дрогнул.
– Цел Арсений Петрович, цел, – сразу понял о ком речь Петров. – Вообще, потерь у нас мало. Вот при Бородине Раковский был ранен в руку, но остался в строю, а теперь все пули мимо пролетели. Хотя на рожон лез, только смелого пуля боится.
– Где он? Я хочу его видеть! – само вырвалось у девушки.
– Туда нельзя, Юлия Михайловна! Отряд наш отошел во исполнение приказа. Места небезопасные, могут шляться отдельные шайки французов, а я вас сопроводить не могу, пока не сдал пленных.
Он просто не знал собеседницы. Слова об опасности Юля просто пропустила мимо ушей. Не привыкла она бояться, и французы представлялись ей неким подобием хулиганов. Убедить девушку в обратном было невозможно. Минут через десять корнет сдался и всё, на чем сумел настоять, – это дать в сопровождающие пару гусар.
Взятием Вереи командовал генерал-лейтенант Дорохов, бывший начальник Раковского во второй наполеоновской войне. Изюмский гусарский полк, шефом которого был генерал, благодаря прихотливой военной судьбе оказался в партизанском отряде Винценгероде, кстати, самом первом отряде, посланном на коммуникации еще Барклаем-де-Толли из Смоленска. В нынешнем же отряде были эскадроны двух других гусарских полков – Мариупольского и Елизаветградского, казаки и немногочисленная, поредевшая в Бородинском сражении, пехота. Удерживать освобожденный город не было смысла. Французы были уничтожены или пленены, их укрепления взорваны и срыты, трофейное оружие роздано жителям. Отряд же отошел на некоторое расстояние в готовности действовать против вражеских партий. Мало ли мародеров шлялось по округе? Да и крупные отряды могли появиться.
– А ведь это начало перелома в войне, господа! – воскликнул Раковский. – Пройдет неделька, другая – и погоним мы их в хвост и в гриву.
– Ура! – коротко рявкнули офицеры.
По такому поводу не грех выпить, только война продолжается, и даже короткий осенний день может оказаться длинным и чреватым на события.
– Генерал, – кто-то первым заметил идущего сюда Дорохова.
– Как настрой? – осведомился тот.
Мог бы не спрашивать. Победа окрыляет.
– Господа офицеры, тут к нам явился поселянин. Говорит, недалеко, в тылу видели небольшую шайку французов. Скорее всего, обычные мародеры. Надо проверить, – он не хотел никому приказывать, люди заслужили короткий отдых после долгого марша и последующего боя, только и небольшая шайка могла причинить кому-то вред.
– Я пойду, – просто сказал Раковский. – Полуэскадрона хватит. Кликну охотников. Через четверть часа выступим.
– Действуй, Арсений Петрович, – кивнул Дорохов.
Подпруги на лошадях были лишь ослаблены, и времени на сборы не требовалось. Охотников вызвалось больше, чем требовалось, и майор выбрал из них полсотни человек. Против шайки хватит, зачем зря лошадей гонять?
Крестьянин на своей завалящей лошаденке пристроился в голову отряда, и пошли.
Некоторое время двигались проселком, затем за проводником свернули на лесную тропу. Чужой бы здесь обязательно заплутал. Леса всё тянулись, порою сменялись полями, и опять отряд вступал под пологи деревьев.
Лишь бы не ушли, думал Раковский. Или не напали на какую деревню. Мало ли что может случиться? Девок снасилуют, кого-то из мужиков убьют.
– Ниче, барин, – словно угадал его мысли заросший едва не до глаз проводник. – Там лешие обещались попетлять их. Будут ходить по кругу, никуда отсель не денутся. Уже недалече.
И тут в стороне от тропинки послышались выстрелы. Один, второй, третий…
– Гусары! Вперед! – Раковский первым повернул на звук короткой сшибки.
Вслед за ним, разворачиваясь широкой лавой, ринулись остальные. Скачка галопом прямо через лес длилась недолго. Полуэскадрон выскочил на опушку. По ту сторону раскинувшегося поля лежала дорога, и на ней вертелись десятка три всадников в чужих мундирах.
Не только в чужих. Раковский издалека отметил цвет родного полка и, кажется, кого-то в штатском костюме.
– Марш-марш!
Сабля сама выскользнула из ножен. На душе стало весело. Впереди был враг, польстившийся на легкую добычу, еще не ожидающий удара, и не было места тому врагу на родной земле.
Силы были примерно равными. Майор вырвался вперед корпусов на десять, за ним неслись десятка два гусар, а прочие еще проламывались сквозь буераки.
Противник, причудливая смесь польских улан, французских конноегерей и драгун, торопливо развернулся и бросился навстречу. Опасались подставлять спины в скачке через поле, а тем более – удирать через лес. Зато отваги им было не занимать. А то и обычной злости голодных, отчаявшихся выбраться из России людей.
Раковский с налета сшиб одного, обменялся ударами со вторым и схватился с третьим. Несколько секунд противники обменивались ударами, затем майор изловчился, парировал чужой выпад и тут же достал неприятеля кончиком сабли. Краем глаза заметил движение слева и успел развернуться навстречу драгунскому офицеру. Тот выпалил из пистолета, и что-то прошло вплотную к плечу. Скрестились клинки. Кавалеристы сошлись так плотно, что Раковский просто двинул француза эфесом в лицо. Пусть будет пленный, надо же узнать, все мародеры здесь или кто-то отделился от основной группы.
Бой оказался неудачным для французов. Почти половина уже валялась на земле, кто-то тянул руки кверху, несколько наиболее шустрых неслись прочь, по пятам преследуемые гусарами. Небольшая, да всё же победа. Только на кого напали мародеры?
Искать не пришлось. В стороне, вплотную к старому дубу, притулились двое пеших и одинокий всадник. Тут же валялись пара конских туш и несколько человеческих тел. Всадник был свой, из второго эскадрона, а вот пешие…
Раковский соскочил с коня. Сердце билось как сумасшедшее и отнюдь не от недавней схватки.
– Вы? Юлия Михайловна?
Да, это была она. Волосы растрепались, головной убор потерян, однако рука судорожно сжимает пистолет с невзведенным курком. Арсений отметил это машинально, как и застывшего с саблей, держащегося за раненое плечо Архипа, а дальше смотрел лишь в бездонные карие глаза. Девушка раскраснелась от пережитого, часто дышала и тоже не отводила взгляда от невольного спасителя. Раковский не сразу вспомнил, что продолжает сжимать саблю с окровавленным клинком. Хорош, наверное, вид. Зачем-то коснулся рукой воротника ментика, тот оказался порванным. Французский офицер, скотина! Надо же так попасть!
– Арсений…
Падать в обморок по примеру многих светских дам девушка не стала, хотя держалась на ногах с трудом. Опоздай полуэскадрон, и судьба девушки могла быть более плачевной, чем у ее спутников. Тех бы просто убили, а ее…
– Они коня подстрелили, – выдохнула Юля. – И гусара одного. Но как…
– Юлия Михайловна, здесь путешествовать опасно, – наконец-то смог заговорить Арсений.
Покосился на Архипа, да не ругать же старика! Он самоотверженно защищал гостью даже раненым. Вся одежда в крови.
– Моя вина, Арсений Петрович. Не настоял, – вздохнул ветеран. – А барышня – поискать надо. Одного улана из пистолета свалила наповал.
Лишь теперь девушка осознала, что убила человека, и прежде румяные щеки побелели.
Ох, не женское это дело, война!
Рана Сани зажила быстро, напоминая о себе лишь шрамом. Да и не было ничего серьезного. Так, содрало кожу да вырвало немного мяса. Гораздо труднее оказалось избавиться от простуды. Хворь окончательно так и не ушла, остался рвущий нутро кашель. И никаких лекарств, чтобы поправиться.
Зато раненый офицер озаботился судьбой спасителя, оставил при поместье и своей особе. Штабс-капитан до сих пор едва ходил, к строю был еще непригоден, однако, вот чудак, рвался обратно на войну. Словно мало ему досталось!
Саня при нем выполнял обязанности денщика, однако сумел произвести впечатление на престарелых родителей своим английским и уже начинал преподавать язык малолетним племянникам и племянницам. Конечно, профессия учителя не слишком уважаема, но вдруг удастся выбиться в управляющие или в камердинеры? А там, чем черт не шутит, соблазнить какую-нибудь помещичью дочку и жениться?
Что за времена, в которых нормальному человеку двадцать первого века, с высшим образованием, между прочим, даже достойное положение занять нельзя? Не нужны его таланты, и точка!
По вечерам, если не мучил кашель, Саня с тоской вспоминал будущее, сколько он зарабатывал, как всё это тратил, какой там был комфорт… Ну да, от многочисленных кредитов он освободится, но это был единственный плюс переноса.
Неужели обратной дороги нет, и он всю оставшуюся жизнь проведет посреди окружающей дикости? За что?!
Французская армия отступала. Она тайно вышла из Москвы, чтобы затем устремиться на родину через нетронутые войной края. Однако движение было немедленно замечено партизанами Сеславина. Предприимчивый командир захватил в плен унтер-офицера Старой гвардии, который сообщил некоторые подробности. Меры были приняты незамедлительно. К Малоярославцу, лежащему на пути «Великой армии», был выдвинут корпус Дохтурова, подкрепленный отрядом Дорохова. Следом за ними двинулась и вся русская армия. Город много раз переходил из рук в руки, и, в конце концов, Наполеон понял: ему не прорваться. Пришлось сворачивать на разоренную Смоленскую дорогу, а уже неотвратимо подступала зима.
Под Малоярославцем был тяжело ранен Дорохов. Оправиться от раны изюмский гусар так и не смог…
– Я не собираюсь сидеть дома! – Юлия сказала это так, будто считала поместье своим. – Тоже мне предрассудки: мужчина, женщина! Я такой же человек, как и ты! И хочу делать что-либо полезное, а не заниматься всю жизнь домашним хозяйством!
– Юля… Война – дело мужское. Если мы защитить страну не сможем, какие же мы мужчины? А уж за женскими спинами прятаться…
Арсений только что был произведен в подполковники.
– Не прятаться! Но я желаю стоять рядом. И имею на то право, – решительно произнесла девушка. – Скакать умею, стрелять тоже.
– Этого мало. Да и могут ранить, убить. Нет, – последнее слово прозвучало жестко. – В бой я тебя не пущу.
Стало ясно: не уступит. Здешние мужчины подвинуты на своих обязанностях и воевать считают за честь. Некая кавалерист-девица вынуждена была скрывать свой пол. А тут – не скроешь. Но что-то есть в представителях сильной половины привлекательное. То, что утратили их потомки.
– Тогда я буду сестрой милосердия, – нашла выход девушка.
– Кем? – не понял Раковский.
– Ухаживать за ранеными. У нас этим занимаются женщины.
– У вас… Ах да, – чем дальше, тем больше Арсений начинал верить, будто Юлия и вправду перенеслась из будущего. Мало ли какие чудеса Божьей милостью могут случиться на свете! Неисповедимы пути Его… Не похожа она на всех виденных им – весьма многочисленных – дам. – Всё равно. Что скажут: девушка одна, среди посторонних мужчин.
– Мне безразлично.
– Мне – нет. Раз уж я принял малое участие в твоей судьбе…
– И теперь решил больше не принимать… – без вопросительной интонации продолжила девушка.
– Напротив, Юлия Михайловна. Я понимаю, это не совсем благородно с моей стороны, но…
Ух, в атаки ходить куда легче. Здесь же правильнее – с обрыва в ледяную воду. И словно перед прыжком, Арсений набрал воздуха:
– Я прошу руки и сердца. Свадьбу можем сыграть сейчас, после войны… Что поделать, если без тебя не могу жить?..
Слов было еще много, они обрушивались на девушку водопадом, кружили голову, и вдруг захотелось, чтобы им не было конца.
– Я не прошу немедленного ответа, только… – Раковский резко умолк.
Он пытался прочитать решение судьбы в девичьих глазах, только Юлия упорно отводила взгляд.
Некстати вспомнился разговор с дядей. Не родилась еще моя невеста…
Молчание затягивалось, стало нестерпимым. Что-то упало на щеку, и Раковский машинально отметил: первая снежинка.
– Да…
Владислав Русанов. Махолетного полка поручик
Бивачный дым плыл по-над землей, смешиваясь с утренним туманом. Воздух горчил и стылыми пальцами забирался за пазуху.
Поручик Льгов потянулся и сбросил рубашку на растяжку палатки.
– Архип!
– Тута я, вашбродь!
– Давай!
Денщик с размаха плеснул из ведра ледяной днепровской водицей.
– Вот чертяка! – крякнул поручик. – Опять штаны залил!
– Виноват, вашбродь! Сейчас сухие принесу.
– А ну тебя! Некогда! Полотенце лучше неси!
Алексей Алексеевич стряхнул воду с усов и принялся растираться жестким, как дерюга, полотенцем. Накинул свежую рубашку, застегнулся, заправил в белые лосины. Принял из рук Архипа черный с серебряным позументом и синими отворотами мундир, накинул на плечи. Наслаждаясь утренней свежестью, зашагал на летовище, где застыли, словно пришедшие из сказок Змеи Горынычи, громоздкие и вместе с тем ажурные махолеты.
Несмотря на скудость утреннего солнца, команды, вкупе с мастеровыми, уже трудились не покладая рук. Махолет, он капризный, как конь арабских кровей. Чуть недоглядел – и живота лишился. Солдаты мазали оси жиром, подтягивали крепления, прощупывали каждый вершок крыльев, сделанных из натянутой на тонкий дубовый каркас тончайшей, пропитанной маслом, кожи.
Завидев командира, служивые вытягивались «во фрунт».
– Вольно, вольно, братцы, – на ходу бросал Льгов.
Вмешиваться в ежедневное обслуживание он не собирался. Капралы и унтера проследят, неожиданностей быть не может. Не было еще случая, чтобы его «крыло», хоть на учениях, хоть в бою, не оправдало чаяния поручика.
– Здравия желаем, ваше благородие! – рявкнул рыжий, как лисовин, унтер Портков, бросая ветошь на траву.
Расчет командирского махолета построился рядом с ним, пожирая глазами поручика. Рядовые Акимов, Ильин и капрал Славкин.
– Здорово, молодцы! Вольно. По распорядку.
– Есть, вашбродь!
Солдаты рассыпались, окружая чудо мысли санкт-петербургских механиков. Славкин откинул с приводного шкива ремень, а Ильин с Акимовым, взгромоздившись в седла, напоминавшие казачьи, принялись крутить педали.
– Левая заедает!
Портков, не доверяя столь важное дело подчиненным, самолично мазнул по оси куском прогорклого сала.
– Еще пробуй!
Солдаты пыхтели, педали мелькали, оси нежно подвывали, выпуская капельки разогретого жира по краям втулки.
– Вроде ничего так пошла!
– Еще, еще!
Когда из втулки показалась тонкая струйка дыма, унтер сжалился. Дал оси остыть и еще раз густо намазал салом.
Поручик улыбнулся, мельком оглядел оружейный запас – утяжеленные стрелы против вражеской конницы и пехоты, револьверные ружья для воздушного боя и даже один реактивный снаряд, закрепленный под днищем, на киле летного устройства. Тут тоже беспокоиться не о чем. Пусть французы только сунут нос в Смоленск. Умоются кровушкой…
– Ну что, бг’атцы! – послышался позади бодрый голос. – Побьем непг’иятеля?
– Побьем, отчего же не побить, вашбродь! – нестройно, но довольными голосами отвечали солдаты.
Алексей Алексеевич, не оборачиваясь, догадался, что на летовище появился Жорж Заблоцкий, бывший гусарский ротмистр, разжалованный за беспробудное пьянство и разврат в фендрики, но благодаря протекции троюродного дядюшки, интенданта при штабе генерала Витгенштейна, отправленный не в занюханный пехотный батальон, а в махолетный полк самого Феоктистова, героя Гейльсберга и Фридланда и георгиевского кавалера.
– Ну, здг’аствуй, Алёшка! – Несмотря на легкую мутноватость взгляда, впрочем, по утрам для него характерную, Жорж выглядел сущим бодрячком. – Вг’ежем бг’атьям-мусью? – И вдруг пропел слегка надтреснутым голосом: – Всё выше и выше и выше, стг’емим мы полет наших птиц!
– Врежем, отчего же не врезать, – в тон нижним чинам отозвался поручик. – Ты сегодня как? Наверху не поплохеет?
Прапорщик Заблоцкий отличался отчаянной, просто невероятной храбростью, да, кроме того, за два с половиной месяца в совершенстве постиг устройство махолетов – настолько, что выдал несколько замечательных идей по усовершенствованию, аж строгий инспектор из Санкт-Петербурга головой качал, – но очень плохо переносил высоту. Когда чудо-машина взмывала к небу и звонница колокольни становилась на вид не больше кивера, он зеленел, бледнел, покрывался испариной, хотя и терпел, не показывая вида. Когда Льгов однажды сказал приятелю, что, на его взгляд, тому следовало проситься в пехоту или в кавалерию, Жорж нахмурился и ответил: «Из гусар за блядство выгнали, из летчиков сам побегу… Мне тогда одна похог’онная команда остается для службы…» И никуда не ушел.
– Я как огуг’ец! – Прапорщик гордо расправил плечи. – Меня ж мутит не от стг’аха, а от злости.
– Ну, коль так, в бой парой пойдем. Я – «ведущий», а ты – «ведомый».
– Как пг’икажешь, господин пог’учик! – дурашливо вскинул три пальца к козырьку картуза Заблоцкий. И снова добавил строчку незнакомого поэта: – Сегодня мой дг’уг пг’икг’ывает мне спину, а значит, и шансы г’авны.
Алексей покачал головой. Но он уже привык к чудачествам Жоржа. Тем паче, не о поэзии сейчас следовало беспокоиться. Русская пехотная дивизия пятилась от Красного к Смоленску, огрызаясь от конницы Мюрата. С вечера к ним отправился Раевский с подкреплением, но чем закончилось дело, махолетчики не знали. Ждали распоряжений от полковника и готовили машины.
Увидев на высоком берегу Днепра белокаменные стены Смоленска, Мишель Ней утратил обычную осмотрительность. Словно пес, вставший на «горячий» след добычи, сын бондаря погнал вверенный ему корпус «Великой армии» тремя колоннами вперед. За перелесками, вдалеке, мелькали жемчужно-серые ментики гусар и зеленые куртки конных разведчиков резервного корпуса Мюрата, которые хранили дурацкую верность дедовским способам ведения войны. Кавалеристы долго и безуспешно преследовали отступающую пехоту генерала Неверовского и, вне всякого сомнения, заслужили отдых, но рвались в бой.
С того берега реки раскатилась частая россыпь ружейных выстрелов – будто пригоршню щебня швырнули в жестяное ведро. Заросли лозняка окутались дымом. Русские огрызались. Водную преграду, по разумению маршала, следовало немедленно форсировать, силы противника окружить и уничтожить, не допуская их соединения с остальной армией Барклая-де-Толли, а город захватить. Бородатые варвары не сумеют противостоять военной мощи всей Европы, объединенной французской доблестью и французской же мудростью. А если удастся взять Смоленск до подхода Даву и Бонапарта…
Ней засыпал адъютантов злыми, короткими, похожими на удары шпагой, приказами.
Драгуны, значительно обогнав неторопливую пехоту, покидали самобеглые коляски, завязывая оживленную перестрелку с егерями Войейкова. В голову штурмовых колонн выдвинулись паровые повозки с понтонами.
Русские ответили шрапнелью. Над головами атакующих поплыли белые облачка.
Больше всего досталось вюртембергцам, которые расстроили ряды и потянулись под защиту дубравы.
– Подавить! – яростно бросил Ней.
Юный адъютант кивнул и, вскочив в седло, помчался к ракетной батарее.
Полковник Кламбо свое дело знал, сноровистой работой вызвав улыбку маршала. В считаные минуты с реек начали срываться длинные, похожие на огромные свечки снаряды, с ревом уносясь на противоположный берег. Дымные шлейфы прочертили небо. К сожалению, маршал это прекрасно знал, ракеты пока еще не обладали должной точностью попадания, зато могли накрывать значительные площади, не только нанося урон живой силе противника, но и повергая его в ужас. Ученые-изобретатели обещали императору уже к концу этого года создать реактивные снаряды, способные пробивать крепостные стены, а также оружие с разделяющейся боеголовкой, в сотни раз эффективнее шрапнели.
Русские орудия смолкали одно за другим. Пехота «Великой армии» подступила к Днепру.
В это время маршалу доставили срочное донесение. Конница Багратиона глубоким фланговым обходом зашла в тыл наступающему корпусу и атаковала на марше колонну «Grande tortue». Огромные, не уступающие по размерам какому-нибудь корвету береговой охраны, изрыгающие клубы пара, машины решили когда-то судьбу сражения под Аустерлицем, а ведь там император ввел в бой всего четыре из них. Сейчас под командование Нея передали шесть сухопутных дредноутов.
Поручик Льгов потянулся и сбросил рубашку на растяжку палатки.
– Архип!
– Тута я, вашбродь!
– Давай!
Денщик с размаха плеснул из ведра ледяной днепровской водицей.
– Вот чертяка! – крякнул поручик. – Опять штаны залил!
– Виноват, вашбродь! Сейчас сухие принесу.
– А ну тебя! Некогда! Полотенце лучше неси!
Алексей Алексеевич стряхнул воду с усов и принялся растираться жестким, как дерюга, полотенцем. Накинул свежую рубашку, застегнулся, заправил в белые лосины. Принял из рук Архипа черный с серебряным позументом и синими отворотами мундир, накинул на плечи. Наслаждаясь утренней свежестью, зашагал на летовище, где застыли, словно пришедшие из сказок Змеи Горынычи, громоздкие и вместе с тем ажурные махолеты.
Несмотря на скудость утреннего солнца, команды, вкупе с мастеровыми, уже трудились не покладая рук. Махолет, он капризный, как конь арабских кровей. Чуть недоглядел – и живота лишился. Солдаты мазали оси жиром, подтягивали крепления, прощупывали каждый вершок крыльев, сделанных из натянутой на тонкий дубовый каркас тончайшей, пропитанной маслом, кожи.
Завидев командира, служивые вытягивались «во фрунт».
– Вольно, вольно, братцы, – на ходу бросал Льгов.
Вмешиваться в ежедневное обслуживание он не собирался. Капралы и унтера проследят, неожиданностей быть не может. Не было еще случая, чтобы его «крыло», хоть на учениях, хоть в бою, не оправдало чаяния поручика.
– Здравия желаем, ваше благородие! – рявкнул рыжий, как лисовин, унтер Портков, бросая ветошь на траву.
Расчет командирского махолета построился рядом с ним, пожирая глазами поручика. Рядовые Акимов, Ильин и капрал Славкин.
– Здорово, молодцы! Вольно. По распорядку.
– Есть, вашбродь!
Солдаты рассыпались, окружая чудо мысли санкт-петербургских механиков. Славкин откинул с приводного шкива ремень, а Ильин с Акимовым, взгромоздившись в седла, напоминавшие казачьи, принялись крутить педали.
– Левая заедает!
Портков, не доверяя столь важное дело подчиненным, самолично мазнул по оси куском прогорклого сала.
– Еще пробуй!
Солдаты пыхтели, педали мелькали, оси нежно подвывали, выпуская капельки разогретого жира по краям втулки.
– Вроде ничего так пошла!
– Еще, еще!
Когда из втулки показалась тонкая струйка дыма, унтер сжалился. Дал оси остыть и еще раз густо намазал салом.
Поручик улыбнулся, мельком оглядел оружейный запас – утяжеленные стрелы против вражеской конницы и пехоты, револьверные ружья для воздушного боя и даже один реактивный снаряд, закрепленный под днищем, на киле летного устройства. Тут тоже беспокоиться не о чем. Пусть французы только сунут нос в Смоленск. Умоются кровушкой…
– Ну что, бг’атцы! – послышался позади бодрый голос. – Побьем непг’иятеля?
– Побьем, отчего же не побить, вашбродь! – нестройно, но довольными голосами отвечали солдаты.
Алексей Алексеевич, не оборачиваясь, догадался, что на летовище появился Жорж Заблоцкий, бывший гусарский ротмистр, разжалованный за беспробудное пьянство и разврат в фендрики, но благодаря протекции троюродного дядюшки, интенданта при штабе генерала Витгенштейна, отправленный не в занюханный пехотный батальон, а в махолетный полк самого Феоктистова, героя Гейльсберга и Фридланда и георгиевского кавалера.
– Ну, здг’аствуй, Алёшка! – Несмотря на легкую мутноватость взгляда, впрочем, по утрам для него характерную, Жорж выглядел сущим бодрячком. – Вг’ежем бг’атьям-мусью? – И вдруг пропел слегка надтреснутым голосом: – Всё выше и выше и выше, стг’емим мы полет наших птиц!
– Врежем, отчего же не врезать, – в тон нижним чинам отозвался поручик. – Ты сегодня как? Наверху не поплохеет?
Прапорщик Заблоцкий отличался отчаянной, просто невероятной храбростью, да, кроме того, за два с половиной месяца в совершенстве постиг устройство махолетов – настолько, что выдал несколько замечательных идей по усовершенствованию, аж строгий инспектор из Санкт-Петербурга головой качал, – но очень плохо переносил высоту. Когда чудо-машина взмывала к небу и звонница колокольни становилась на вид не больше кивера, он зеленел, бледнел, покрывался испариной, хотя и терпел, не показывая вида. Когда Льгов однажды сказал приятелю, что, на его взгляд, тому следовало проситься в пехоту или в кавалерию, Жорж нахмурился и ответил: «Из гусар за блядство выгнали, из летчиков сам побегу… Мне тогда одна похог’онная команда остается для службы…» И никуда не ушел.
– Я как огуг’ец! – Прапорщик гордо расправил плечи. – Меня ж мутит не от стг’аха, а от злости.
– Ну, коль так, в бой парой пойдем. Я – «ведущий», а ты – «ведомый».
– Как пг’икажешь, господин пог’учик! – дурашливо вскинул три пальца к козырьку картуза Заблоцкий. И снова добавил строчку незнакомого поэта: – Сегодня мой дг’уг пг’икг’ывает мне спину, а значит, и шансы г’авны.
Алексей покачал головой. Но он уже привык к чудачествам Жоржа. Тем паче, не о поэзии сейчас следовало беспокоиться. Русская пехотная дивизия пятилась от Красного к Смоленску, огрызаясь от конницы Мюрата. С вечера к ним отправился Раевский с подкреплением, но чем закончилось дело, махолетчики не знали. Ждали распоряжений от полковника и готовили машины.
Увидев на высоком берегу Днепра белокаменные стены Смоленска, Мишель Ней утратил обычную осмотрительность. Словно пес, вставший на «горячий» след добычи, сын бондаря погнал вверенный ему корпус «Великой армии» тремя колоннами вперед. За перелесками, вдалеке, мелькали жемчужно-серые ментики гусар и зеленые куртки конных разведчиков резервного корпуса Мюрата, которые хранили дурацкую верность дедовским способам ведения войны. Кавалеристы долго и безуспешно преследовали отступающую пехоту генерала Неверовского и, вне всякого сомнения, заслужили отдых, но рвались в бой.
С того берега реки раскатилась частая россыпь ружейных выстрелов – будто пригоршню щебня швырнули в жестяное ведро. Заросли лозняка окутались дымом. Русские огрызались. Водную преграду, по разумению маршала, следовало немедленно форсировать, силы противника окружить и уничтожить, не допуская их соединения с остальной армией Барклая-де-Толли, а город захватить. Бородатые варвары не сумеют противостоять военной мощи всей Европы, объединенной французской доблестью и французской же мудростью. А если удастся взять Смоленск до подхода Даву и Бонапарта…
Ней засыпал адъютантов злыми, короткими, похожими на удары шпагой, приказами.
Драгуны, значительно обогнав неторопливую пехоту, покидали самобеглые коляски, завязывая оживленную перестрелку с егерями Войейкова. В голову штурмовых колонн выдвинулись паровые повозки с понтонами.
Русские ответили шрапнелью. Над головами атакующих поплыли белые облачка.
Больше всего досталось вюртембергцам, которые расстроили ряды и потянулись под защиту дубравы.
– Подавить! – яростно бросил Ней.
Юный адъютант кивнул и, вскочив в седло, помчался к ракетной батарее.
Полковник Кламбо свое дело знал, сноровистой работой вызвав улыбку маршала. В считаные минуты с реек начали срываться длинные, похожие на огромные свечки снаряды, с ревом уносясь на противоположный берег. Дымные шлейфы прочертили небо. К сожалению, маршал это прекрасно знал, ракеты пока еще не обладали должной точностью попадания, зато могли накрывать значительные площади, не только нанося урон живой силе противника, но и повергая его в ужас. Ученые-изобретатели обещали императору уже к концу этого года создать реактивные снаряды, способные пробивать крепостные стены, а также оружие с разделяющейся боеголовкой, в сотни раз эффективнее шрапнели.
Русские орудия смолкали одно за другим. Пехота «Великой армии» подступила к Днепру.
В это время маршалу доставили срочное донесение. Конница Багратиона глубоким фланговым обходом зашла в тыл наступающему корпусу и атаковала на марше колонну «Grande tortue». Огромные, не уступающие по размерам какому-нибудь корвету береговой охраны, изрыгающие клубы пара, машины решили когда-то судьбу сражения под Аустерлицем, а ведь там император ввел в бой всего четыре из них. Сейчас под командование Нея передали шесть сухопутных дредноутов.