Страница:
– Берег до последнего, но лечащий врач даже думать о них запретил. Ка-те-го-ри-че-ски. Болван… Наверное, там одна труха. Я, конечно, хранил по науке, но два десятка лет… это много.
Смотря в спину быстро удаляющемуся человеку, Ник искренне сочувствовал ему: расстаться с фетишем, не глупой безжизненной игрушкой типа «Сименса», а настоящим, сохраняющим запретный аромат далекого прошлого… Наверное, он уже тысячу раз пожалел о поспешном поступке и теперь отчаянно ругает себя, борется с малодушием, лишь бы не вернуться и не потребовать драгоценность обратно. Бедняга! А может, никакой поспешности и не было вовсе, лишь давно запланированная церемония прощания с непозволительной более роскошью?
Ник понял, что хочет курить. Безумно, до одури, до дрожи в коленках! Нельзя – он дал слово дяде, а слов, данных дяде, не нарушал никогда. Но хочется так, что аж уши в трубочку сворачиваются. Черт побери, что за день такой?!
Юноша с пристрастием осмотрел двух оставшихся в магазине посетителей: аккуратного тихого старичка в скромной, но всегда опрятной одежде Ник знал, тот приходил почти каждый день и никогда ничего не покупал, только тяжело вздыхал у витрин о чем-то своем. Дядя строго-настрого запретил его выгонять или проявлять неуважение; впрочем, у Ника и в мыслях ничего против безобидного дедка не было. Ну, ходит и ходит, главное, на товар не покушается, работать не мешает. Чего не скажешь о втором покупателе: молодой пацан из пришлых доверия не вызывал. Такие ностальгией обычно не страдают, да и воровато бегающие глазки признаком честного человека не являются.
Ник в отчаянии взглянул на часы, в еще большем отчаянии закатил глаза к небу и, вместо приличествующей моменту мольбы, процедил сквозь зубы проклятье. Он безнадежно опаздывал.
Куда подевался болезненно пунктуальный дядя, не опаздывающий сам и не прощающий опозданий другим? Сколько раз не особо дисциплинированный Ник лишался премиальных лишь за то, что позволял себе выйти на работу на пять минут позднее положенного. Дядя задерживался уже на целых двадцать минут – такого раньше не случалось. Ни разу!
Ник принял решение. Если педантичный родственник допускает нарушение трудового порядка, то уж ему, подрастающему оболтусу, сам бог велел. Молодой человек присел за прилавок. В нише у самого пола в беспорядке валялась копеечная сувенирка – спичечные коробки, зажигалки, блокноты и прочее барахло. Схватив первый попавшийся календарик с изображением куполообразного здания на фоне высокой стреловидной башни и подписью снизу «Екатеринбург 2012» (как, интересно, уральский календарь оказался в Москве?), прикинул его стоимость – далекие города расходились исключительно плохо, даже со значительной скидкой – покупатели предпочитали тосковать по родным, или хотя бы знакомым местам. Итак, максимальная цена – три патрона, реальная – один.
Ник отсчитал из собственных запасов два компромиссных патрона и положил их в кассу. Дядя всецело доверял племяннику, и тот не давал поводов усомниться в собственной честности. С приобретенным у самого себя календариком юноша подошел к постоянному покупателю (вернее, постоянному непокупателю), старичок с отсутствующим видом завис у витрины с компьютерной техникой.
– Хмм… прошу прощения, – Ник осторожно тронул его за рукав. – Вы не присмотрите за магазином? Всего пять минут, мне нужно срочно отойти, но я быстро вернусь, обещаю.
Пока сомнение на лице деда не переросло в полновесный отказ, Ник быстро всучил ему презент:
– А это вам!
Старик жадно ухватился за календарь, его морщинистые, со вздувшимися узлами вен руки тряслись, пока он подносил подарок к подслеповатым глазам.
– «Екатеринбург, две тысячи двенадцать», – тихим, чуть скрипучим голосом прочитал он вслух. – Мальчик, но как ты догадался, – старик с искренним удивлением смотрел на продавца в упор и ждал ответа на непонятный вопрос, – что я из Свердловска?
Ник, задетый дурацким обращением – мальчиком его не называли давно, лет с тринадцати, лишь пожал плечами:
– Так вы присмотрите?
– Да-да, обязательно, но…
– Большое спасибо! – Ник рванулся к двери и уже через мгновенье оказался на свободе. Оставалось только добраться до места, где вставали на ночевку караваны.
С точки зрения любого «иноземца», не знакомого с географией конечной станции Серпуховского-Тимирязевской ветки московского метрополитена, стоянка для караванщиков и торговые ряды находились не на Бульваре Дмитрия Донского, а на станции Старокачаловская. В реальности же путь от самого центра Донской, где располагался антикварный магазин семейства Кузнецовых, до Старокачалки занимал всего пару-тройку минут. Слившиеся в противоестественном архитектурном экстазе, эти станции являли собой единое целое – нечто подобное в «живой» природе демонстрируют, например, сиамские близнецы, несчастные существа, сросшиеся телами. При строительстве Дон перерезал Старокачаловскую пополам, расчленив на две независимые платформы, вклинился в ее нутро, да так и остался на месте преступления: посредине композиции – мощная и неделимая Донская, помимо стандартных путей и единой платформы увенчанная длинными, широкими балконами, и два «аппендикса» по бокам – раздробленные половинки Старокачаловской: один путь и одна платформа за восточным краем Донской и то же самое, но – в зеркальном отображении – за западным. Чтобы добраться до места встречи, Никите нужно было пробежать совсем немного по донскому балкону и спуститься по лестнице, ведущей к узкому, темному перрону одной из частей Старокачалки. Сегодня он направлялся к западной «половинке».
– Оля, – Ник заметил ее стройную, соблазнительную фигуру издалека. – Оля!
Высокая, с длинными красивыми ногами Ольга выделялась среди гурьбы скучающих «чужеземных» девиц, прибывших сюда с других станций. Пережившие Войну утверждали, что подземное поколение, то есть рожденное в Метро, уже после Катастрофы, отличается исключительной низкорослостью и через пару генераций вовсе выродится в гномов и карликов. Так вот, Оля одним своим видом начисто опровергала злобные предсказания престарелых перечников.
– Никитос, упырь тебя дери, сколько можно ждать?! – Ольга злилась, и от этого ее симпатичное личико несколько теряло свое очарование.
Дядя, известный дамский угодник, говорил – и племянник никогда не подвергал его слова сомнению, – что девки нынче пошли страшные. Бледные, как непонятные Нику спирохеты, неухоженные, с отвратительной кожей и ужасными, паклевидными волосами (паклю Ник видел). Без косметики и парфюма, в чудовищной одежде, в которой нет ничего соблазнительного, позабыв об эпиляции и минимальном уходе о теле, женщины превратились в самок – вонючих и донельзя волосатых.
Дядя говорил об этом нечасто, только в состоянии тяжелого подпития, а пил он крайне редко. Но если уж пил, то обязательно проклинал тяжелую судьбу, лишившую его общества красивых шлюх и шлюховатых красавиц. «Настали беспросветные времена шлюховатых шлюх…»
Однако среди многочисленных Никитиных дам дядя неизменно выделял Ольгу, называя ее «похожей на человека» и навязчиво призывая Ника немедленно на ней жениться, «пока какой-нибудь гоблин с соседней станции не утащил бесхозяйную сексапилку в свою берлогу». Ник к замшелому институту брака относился крайне негативно, но о дядиных словах не забывал. Ему льстило, что подруга соответствует бескомпромиссным и чрезвычайно высоким стандартам любвеобильного дяди. В чем-чем, а в женщинах – настоящих женщинах! – его единственный родственник понимал толк.
– Юная леди, ну что за недостойные выражения? «Никитос», «упырь побери»… Разве благовоспитанная девушка может позволить себе выражаться столь неизысканным образом? – Ник попытался придать голосу степенную, размеренную мудрость, присущую книжным героям девятнадцатого века, однако утомительный спринт по станции сбил ему дыхание, и вместо нравоучительной сентенции получилась жалкая и неубедительная отповедь грубиянке.
– Радиоактивной пыли в своей лавке нанюхался? – с наигранным сочувствием поинтересовалась «благовоспитанная девушка», не забыв при этом весьма красноречиво постучать пальцем по виску. – Чего блажишь, головка бо-бо?
Времени на пикировку не было – обещанные любезному старичку пять минут подходили к концу.
– Ты нашла кого-нибудь?
– Да, у МЕНЯ все в полном порядке. А у ТЕБЯ?
Издевательский тон Ольги взбесил бы парня в любой другой день, но только не сегодня. Брошенный на произвол судьбы магазин (ну в самом деле, какой прок от престарелого божьего одуванчика семидесяти или даже восьмидесяти годов отроду?), вытеснил из головы все остальное.
– Поводи их кругами, потяни время, будь умничкой, а я в долгу не останусь.
Отчеканив это, Ник бросился обратно в лавку. Ольга что-то кричала ему вслед, судя по экспрессии, явно недружелюбное и вряд ли приличествующее благовоспитанной леди. Однако он слишком давно и хорошо ее знал и потому за просьбу свою не переживал. Обматерит, но сделает. Правда, счет потом выставит – ого-го!
«Но если есть в кармане пачка сигарет, – Ник, не снижая скорости, на ходу прощупал нагрудный карман, драгоценное курево было на месте, – значит, все не так уж плохо на сегодняшний день»[2]. Ему найдется, чем расплатиться с разъяренной, но исполнительной фурией.
Чуть слышно напевая одну из любимых дядиных песен, Ник на полном ходу заскочил в антикварный магазин. От увиденного там он едва не подавился «самолетом с серебристым крылом», стихотворная строка застряла у него поперек горла. Старичок-божий одуванчик гордо восседал на лежащем на полу юнце – Ник мгновенно опознал в поверженном второго, не понравившегося ему покупателя – и весьма искусно заламывал тому руки, при этом ласково приговаривая:
– Тюрьма по тебе, голуба, плачет. А будешь дергаться, дрочилы по локоть вырву. Тихо, гаденыш, тихо!
Заметив Ника, старик довольно заулыбался:
– Вот, молодой человек, вора задержал. С поличным взял, так сказать. Готов передать преступника органам юстиции и правопорядка.
– Старый, ты че бакланишь, сука, рамсы, в натуре, попутал?! – пленник отчаянно извивался, тщетно пытаясь сбросить с себя старика.
– Эвон, какой неугомонный попался, – словно извиняясь за неучтивое поведение подопечного, дед сокрушенно покачал головой. В следующее мгновение он вывернул юному правонарушителю правую руку так, что в плече у того громко и отчетливо хрустнуло. Вор заверещал от нестерпимой боли.
– Невежливо перебивать старших. Запомнил? Или закрепим пройденный материал?
– Запомнил-запомнил-запоооомнил! Чтоб ты сдох, тварь фашистская!
Старик тяжело вздохнул, виновато посмотрел на Ника – тот никак не мог прийти в себя – и загнул сквернослову левую руку под совершенно неестественным углом. На этот раз что-то затрещало в локтевом суставе. От раздавшегося затем визга у остолбеневшего продавца заложило уши.
– Урок номер два. Нельзя хамить старшим. Понятно?
Вор больше не сопротивлялся, он позорно, совершенно по-бабски разревелся и, судя по резкому неприятному запаху, влага пошла у него не только глазами.
– Евгений Александрович, что происходит? – Ник, увлеченный происходящим, не заметил, когда в магазине появился дядя.
Евгений Александрович – Ник впервые услышал имя старика – поднялся навстречу дяде, правда, сначала удостоверившись, что пленник не собирается чудить, но тому уже было не до чудачеств.
– Шура, сердечно рад вас видеть! – старичок протянул руку, дядя с улыбкой ответил на приветствие.
– Взаимно, Евгений Александрович, взаимно.
– Извиняюсь за небольшой кавардак, дурачок при задержании неудачно упал, витрину головой сдвинул. Надеюсь, ничего не побилось.
– Евгений Саныч, уж столько лет в отставке, а все преступный элемент узлом вяжете! Откуда только силы берете? – в голосе дяди слышались и укоризна, и удивление, но и то, и другое было щедро приправлено восхищением.
– Вор должен сидеть в тюрьме, – серьезно произнес дед. – Отставка, конец света и старость, будь они все неладны, ничего не меняют.
Дядя кивнул, соглашаясь, и поинтересовался:
– Что он стащил? Подождите, не говорите. По традиции и прямой воле пострадавшего собственника, украденное может быть конфисковано в пользу того, кто изловил преступника. Я ведь правильно излагаю нормы нового Уголовного Кодекса? Предлагаю согласно закону и поступить. А теперь говорите, не жалейте мою расчетливую «жабу», она у меня ручная.
Старик при упоминании жабы расхохотался:
– Шура, Шура, вы никогда не отличались знанием юриспруденции! Давайте пожалеем ваше ручное животное. Не стоит лишний раз гневить всемогущее земноводное, мешающее спать по ночам.
Ник растерялся, он совершенно не понимал, о чем говорят эти двое. Какая жаба? Дядя никогда не держал домашних животных, тем более – таких мерзопакостных на вид… Надо обязательно вызнать, где скрытный дядюшка прячет монстра!
– Тать (ну, вот еще одно неизвестное слово!) покусился на зеркальный фотоаппарат. Без объектива. Глупость, что называется, в квадрате. Некомплектная аппаратура ведь ничего не стоит, так?
– Не совсем. Сам по себе некомплект стоит не дороже того места, что занимает на витрине. Но если у тебя есть объектив… Придурок, у тебя есть объектив? – дядя брезгливо пнул вора под ребра. Тот вновь захныкал и в отчаянии замотал головой. – Предмет в сборе стоит уже нешуточных денег. А раздобыв подходящие аксессуары, например, вспышку, штатив, сумку и так далее, можно весьма значительно обогатиться. Потому серьезные коллекционеры, к которым отношу себя и я, никогда не выставят на продажу некомплект, это объект для обмена, но не для торговли.
Пока старик обдумывал услышанное, дядя закончил:
– Евгений Саныч, давайте отпустим уродца. Предъявлять обвинение за кражу копеечного товара бесполезно. К тому же, мне совершенно не хочется остаток дня провести, давая показания в полиции. Вы и так славно проучили недоумка, сделайте одолжение, прошу вас.
По всему было видно, что старик не одобряет решения дяди, но спорить и настаивать он не стал:
– Хозяин-барин. Ваше право, – Евгений Александрович носком ботинка ткнул вора. – Вставай, убожество, повезло тебе, нарвался на сердобольного человека… Вали отсюда, быстро!
Последние слова прозвучали резко и четко, как приказ. Когда-то у старика был хорошо поставленный командирский голос. Вот тебе и божий одуванчик…
Незадачливый правонарушитель мешкать не стал, быстро поднялся на карачки и тут же получил по заднице такого пинка – дядя и Евгений Саныч синхронно, не сговариваясь, от души пробили по выпяченной пятой точке, – что кубарем выкатился из магазина.
– Прекрасный удар, Шура! – сдерживая смех, похвалил дед. – Вы увлекались футболом?
Дядиного ответа Ник не расслышал – в отличие от деда, он сдержать хохота не сумел.
Глава 2
Смотря в спину быстро удаляющемуся человеку, Ник искренне сочувствовал ему: расстаться с фетишем, не глупой безжизненной игрушкой типа «Сименса», а настоящим, сохраняющим запретный аромат далекого прошлого… Наверное, он уже тысячу раз пожалел о поспешном поступке и теперь отчаянно ругает себя, борется с малодушием, лишь бы не вернуться и не потребовать драгоценность обратно. Бедняга! А может, никакой поспешности и не было вовсе, лишь давно запланированная церемония прощания с непозволительной более роскошью?
Ник понял, что хочет курить. Безумно, до одури, до дрожи в коленках! Нельзя – он дал слово дяде, а слов, данных дяде, не нарушал никогда. Но хочется так, что аж уши в трубочку сворачиваются. Черт побери, что за день такой?!
Юноша с пристрастием осмотрел двух оставшихся в магазине посетителей: аккуратного тихого старичка в скромной, но всегда опрятной одежде Ник знал, тот приходил почти каждый день и никогда ничего не покупал, только тяжело вздыхал у витрин о чем-то своем. Дядя строго-настрого запретил его выгонять или проявлять неуважение; впрочем, у Ника и в мыслях ничего против безобидного дедка не было. Ну, ходит и ходит, главное, на товар не покушается, работать не мешает. Чего не скажешь о втором покупателе: молодой пацан из пришлых доверия не вызывал. Такие ностальгией обычно не страдают, да и воровато бегающие глазки признаком честного человека не являются.
Ник в отчаянии взглянул на часы, в еще большем отчаянии закатил глаза к небу и, вместо приличествующей моменту мольбы, процедил сквозь зубы проклятье. Он безнадежно опаздывал.
Куда подевался болезненно пунктуальный дядя, не опаздывающий сам и не прощающий опозданий другим? Сколько раз не особо дисциплинированный Ник лишался премиальных лишь за то, что позволял себе выйти на работу на пять минут позднее положенного. Дядя задерживался уже на целых двадцать минут – такого раньше не случалось. Ни разу!
Ник принял решение. Если педантичный родственник допускает нарушение трудового порядка, то уж ему, подрастающему оболтусу, сам бог велел. Молодой человек присел за прилавок. В нише у самого пола в беспорядке валялась копеечная сувенирка – спичечные коробки, зажигалки, блокноты и прочее барахло. Схватив первый попавшийся календарик с изображением куполообразного здания на фоне высокой стреловидной башни и подписью снизу «Екатеринбург 2012» (как, интересно, уральский календарь оказался в Москве?), прикинул его стоимость – далекие города расходились исключительно плохо, даже со значительной скидкой – покупатели предпочитали тосковать по родным, или хотя бы знакомым местам. Итак, максимальная цена – три патрона, реальная – один.
Ник отсчитал из собственных запасов два компромиссных патрона и положил их в кассу. Дядя всецело доверял племяннику, и тот не давал поводов усомниться в собственной честности. С приобретенным у самого себя календариком юноша подошел к постоянному покупателю (вернее, постоянному непокупателю), старичок с отсутствующим видом завис у витрины с компьютерной техникой.
– Хмм… прошу прощения, – Ник осторожно тронул его за рукав. – Вы не присмотрите за магазином? Всего пять минут, мне нужно срочно отойти, но я быстро вернусь, обещаю.
Пока сомнение на лице деда не переросло в полновесный отказ, Ник быстро всучил ему презент:
– А это вам!
Старик жадно ухватился за календарь, его морщинистые, со вздувшимися узлами вен руки тряслись, пока он подносил подарок к подслеповатым глазам.
– «Екатеринбург, две тысячи двенадцать», – тихим, чуть скрипучим голосом прочитал он вслух. – Мальчик, но как ты догадался, – старик с искренним удивлением смотрел на продавца в упор и ждал ответа на непонятный вопрос, – что я из Свердловска?
Ник, задетый дурацким обращением – мальчиком его не называли давно, лет с тринадцати, лишь пожал плечами:
– Так вы присмотрите?
– Да-да, обязательно, но…
– Большое спасибо! – Ник рванулся к двери и уже через мгновенье оказался на свободе. Оставалось только добраться до места, где вставали на ночевку караваны.
С точки зрения любого «иноземца», не знакомого с географией конечной станции Серпуховского-Тимирязевской ветки московского метрополитена, стоянка для караванщиков и торговые ряды находились не на Бульваре Дмитрия Донского, а на станции Старокачаловская. В реальности же путь от самого центра Донской, где располагался антикварный магазин семейства Кузнецовых, до Старокачалки занимал всего пару-тройку минут. Слившиеся в противоестественном архитектурном экстазе, эти станции являли собой единое целое – нечто подобное в «живой» природе демонстрируют, например, сиамские близнецы, несчастные существа, сросшиеся телами. При строительстве Дон перерезал Старокачаловскую пополам, расчленив на две независимые платформы, вклинился в ее нутро, да так и остался на месте преступления: посредине композиции – мощная и неделимая Донская, помимо стандартных путей и единой платформы увенчанная длинными, широкими балконами, и два «аппендикса» по бокам – раздробленные половинки Старокачаловской: один путь и одна платформа за восточным краем Донской и то же самое, но – в зеркальном отображении – за западным. Чтобы добраться до места встречи, Никите нужно было пробежать совсем немного по донскому балкону и спуститься по лестнице, ведущей к узкому, темному перрону одной из частей Старокачалки. Сегодня он направлялся к западной «половинке».
– Оля, – Ник заметил ее стройную, соблазнительную фигуру издалека. – Оля!
Высокая, с длинными красивыми ногами Ольга выделялась среди гурьбы скучающих «чужеземных» девиц, прибывших сюда с других станций. Пережившие Войну утверждали, что подземное поколение, то есть рожденное в Метро, уже после Катастрофы, отличается исключительной низкорослостью и через пару генераций вовсе выродится в гномов и карликов. Так вот, Оля одним своим видом начисто опровергала злобные предсказания престарелых перечников.
– Никитос, упырь тебя дери, сколько можно ждать?! – Ольга злилась, и от этого ее симпатичное личико несколько теряло свое очарование.
Дядя, известный дамский угодник, говорил – и племянник никогда не подвергал его слова сомнению, – что девки нынче пошли страшные. Бледные, как непонятные Нику спирохеты, неухоженные, с отвратительной кожей и ужасными, паклевидными волосами (паклю Ник видел). Без косметики и парфюма, в чудовищной одежде, в которой нет ничего соблазнительного, позабыв об эпиляции и минимальном уходе о теле, женщины превратились в самок – вонючих и донельзя волосатых.
Дядя говорил об этом нечасто, только в состоянии тяжелого подпития, а пил он крайне редко. Но если уж пил, то обязательно проклинал тяжелую судьбу, лишившую его общества красивых шлюх и шлюховатых красавиц. «Настали беспросветные времена шлюховатых шлюх…»
Однако среди многочисленных Никитиных дам дядя неизменно выделял Ольгу, называя ее «похожей на человека» и навязчиво призывая Ника немедленно на ней жениться, «пока какой-нибудь гоблин с соседней станции не утащил бесхозяйную сексапилку в свою берлогу». Ник к замшелому институту брака относился крайне негативно, но о дядиных словах не забывал. Ему льстило, что подруга соответствует бескомпромиссным и чрезвычайно высоким стандартам любвеобильного дяди. В чем-чем, а в женщинах – настоящих женщинах! – его единственный родственник понимал толк.
– Юная леди, ну что за недостойные выражения? «Никитос», «упырь побери»… Разве благовоспитанная девушка может позволить себе выражаться столь неизысканным образом? – Ник попытался придать голосу степенную, размеренную мудрость, присущую книжным героям девятнадцатого века, однако утомительный спринт по станции сбил ему дыхание, и вместо нравоучительной сентенции получилась жалкая и неубедительная отповедь грубиянке.
– Радиоактивной пыли в своей лавке нанюхался? – с наигранным сочувствием поинтересовалась «благовоспитанная девушка», не забыв при этом весьма красноречиво постучать пальцем по виску. – Чего блажишь, головка бо-бо?
Времени на пикировку не было – обещанные любезному старичку пять минут подходили к концу.
– Ты нашла кого-нибудь?
– Да, у МЕНЯ все в полном порядке. А у ТЕБЯ?
Издевательский тон Ольги взбесил бы парня в любой другой день, но только не сегодня. Брошенный на произвол судьбы магазин (ну в самом деле, какой прок от престарелого божьего одуванчика семидесяти или даже восьмидесяти годов отроду?), вытеснил из головы все остальное.
– Поводи их кругами, потяни время, будь умничкой, а я в долгу не останусь.
Отчеканив это, Ник бросился обратно в лавку. Ольга что-то кричала ему вслед, судя по экспрессии, явно недружелюбное и вряд ли приличествующее благовоспитанной леди. Однако он слишком давно и хорошо ее знал и потому за просьбу свою не переживал. Обматерит, но сделает. Правда, счет потом выставит – ого-го!
«Но если есть в кармане пачка сигарет, – Ник, не снижая скорости, на ходу прощупал нагрудный карман, драгоценное курево было на месте, – значит, все не так уж плохо на сегодняшний день»[2]. Ему найдется, чем расплатиться с разъяренной, но исполнительной фурией.
Чуть слышно напевая одну из любимых дядиных песен, Ник на полном ходу заскочил в антикварный магазин. От увиденного там он едва не подавился «самолетом с серебристым крылом», стихотворная строка застряла у него поперек горла. Старичок-божий одуванчик гордо восседал на лежащем на полу юнце – Ник мгновенно опознал в поверженном второго, не понравившегося ему покупателя – и весьма искусно заламывал тому руки, при этом ласково приговаривая:
– Тюрьма по тебе, голуба, плачет. А будешь дергаться, дрочилы по локоть вырву. Тихо, гаденыш, тихо!
Заметив Ника, старик довольно заулыбался:
– Вот, молодой человек, вора задержал. С поличным взял, так сказать. Готов передать преступника органам юстиции и правопорядка.
– Старый, ты че бакланишь, сука, рамсы, в натуре, попутал?! – пленник отчаянно извивался, тщетно пытаясь сбросить с себя старика.
– Эвон, какой неугомонный попался, – словно извиняясь за неучтивое поведение подопечного, дед сокрушенно покачал головой. В следующее мгновение он вывернул юному правонарушителю правую руку так, что в плече у того громко и отчетливо хрустнуло. Вор заверещал от нестерпимой боли.
– Невежливо перебивать старших. Запомнил? Или закрепим пройденный материал?
– Запомнил-запомнил-запоооомнил! Чтоб ты сдох, тварь фашистская!
Старик тяжело вздохнул, виновато посмотрел на Ника – тот никак не мог прийти в себя – и загнул сквернослову левую руку под совершенно неестественным углом. На этот раз что-то затрещало в локтевом суставе. От раздавшегося затем визга у остолбеневшего продавца заложило уши.
– Урок номер два. Нельзя хамить старшим. Понятно?
Вор больше не сопротивлялся, он позорно, совершенно по-бабски разревелся и, судя по резкому неприятному запаху, влага пошла у него не только глазами.
– Евгений Александрович, что происходит? – Ник, увлеченный происходящим, не заметил, когда в магазине появился дядя.
Евгений Александрович – Ник впервые услышал имя старика – поднялся навстречу дяде, правда, сначала удостоверившись, что пленник не собирается чудить, но тому уже было не до чудачеств.
– Шура, сердечно рад вас видеть! – старичок протянул руку, дядя с улыбкой ответил на приветствие.
– Взаимно, Евгений Александрович, взаимно.
– Извиняюсь за небольшой кавардак, дурачок при задержании неудачно упал, витрину головой сдвинул. Надеюсь, ничего не побилось.
– Евгений Саныч, уж столько лет в отставке, а все преступный элемент узлом вяжете! Откуда только силы берете? – в голосе дяди слышались и укоризна, и удивление, но и то, и другое было щедро приправлено восхищением.
– Вор должен сидеть в тюрьме, – серьезно произнес дед. – Отставка, конец света и старость, будь они все неладны, ничего не меняют.
Дядя кивнул, соглашаясь, и поинтересовался:
– Что он стащил? Подождите, не говорите. По традиции и прямой воле пострадавшего собственника, украденное может быть конфисковано в пользу того, кто изловил преступника. Я ведь правильно излагаю нормы нового Уголовного Кодекса? Предлагаю согласно закону и поступить. А теперь говорите, не жалейте мою расчетливую «жабу», она у меня ручная.
Старик при упоминании жабы расхохотался:
– Шура, Шура, вы никогда не отличались знанием юриспруденции! Давайте пожалеем ваше ручное животное. Не стоит лишний раз гневить всемогущее земноводное, мешающее спать по ночам.
Ник растерялся, он совершенно не понимал, о чем говорят эти двое. Какая жаба? Дядя никогда не держал домашних животных, тем более – таких мерзопакостных на вид… Надо обязательно вызнать, где скрытный дядюшка прячет монстра!
– Тать (ну, вот еще одно неизвестное слово!) покусился на зеркальный фотоаппарат. Без объектива. Глупость, что называется, в квадрате. Некомплектная аппаратура ведь ничего не стоит, так?
– Не совсем. Сам по себе некомплект стоит не дороже того места, что занимает на витрине. Но если у тебя есть объектив… Придурок, у тебя есть объектив? – дядя брезгливо пнул вора под ребра. Тот вновь захныкал и в отчаянии замотал головой. – Предмет в сборе стоит уже нешуточных денег. А раздобыв подходящие аксессуары, например, вспышку, штатив, сумку и так далее, можно весьма значительно обогатиться. Потому серьезные коллекционеры, к которым отношу себя и я, никогда не выставят на продажу некомплект, это объект для обмена, но не для торговли.
Пока старик обдумывал услышанное, дядя закончил:
– Евгений Саныч, давайте отпустим уродца. Предъявлять обвинение за кражу копеечного товара бесполезно. К тому же, мне совершенно не хочется остаток дня провести, давая показания в полиции. Вы и так славно проучили недоумка, сделайте одолжение, прошу вас.
По всему было видно, что старик не одобряет решения дяди, но спорить и настаивать он не стал:
– Хозяин-барин. Ваше право, – Евгений Александрович носком ботинка ткнул вора. – Вставай, убожество, повезло тебе, нарвался на сердобольного человека… Вали отсюда, быстро!
Последние слова прозвучали резко и четко, как приказ. Когда-то у старика был хорошо поставленный командирский голос. Вот тебе и божий одуванчик…
Незадачливый правонарушитель мешкать не стал, быстро поднялся на карачки и тут же получил по заднице такого пинка – дядя и Евгений Саныч синхронно, не сговариваясь, от души пробили по выпяченной пятой точке, – что кубарем выкатился из магазина.
– Прекрасный удар, Шура! – сдерживая смех, похвалил дед. – Вы увлекались футболом?
Дядиного ответа Ник не расслышал – в отличие от деда, он сдержать хохота не сумел.
Глава 2
Дядя, племянник и «армани»
Когда Евгений Александрович ушел, дядя мгновенно переменился в лице. Ник ожидал заслуженной выволочки за то, что оставил магазин без присмотра, но, вопреки опасениям, суровая кара его миновала. Похоже, дядюшке было не до мелких провинностей племянника.
– Что с тобой?
Мрачный, погрузившийся в раздумья, дядя ответил не сразу. Он некоторое время собирался с мыслями и, наконец, выдавил из себя:
– Я встретил мертвого человека.
– Что?!
– Случайно увидел в толпе того, кто умер давным-давно. И очень далеко отсюда, – дядя говорил медленно, словно через силу выталкивая слова из горла. – Я почувствовал чей-то пристальный взгляд, обернулся… Он был далеко, но я сразу узнал его. Не поверил глазам, пошел за ним, пытаясь догнать…
– И? – Ник не выдержал очередной затянувшейся паузы.
– Не догнал, тот словно растворился.
– Может, обознался? Или показалось?
– Нет и нет.
– Дядя, я не понимаю…
– Я, Никита, понимаю не больше твоего. И меня это беспокоит.
Ник наморщил лоб, почесал в затылке – ритуал не помог, никаких дельных мыслей в голове не родилось.
– Это какой-то плохой человек? Вы враждовали с ним… ну, раньше?
– Совсем нет, отличный был мужик. Можно сказать, героический, кучу народу спас от верной смерти. Только себя не сберег, и семью свою тоже. Убили его. Чуть ли не на моих глазах. Ни за что… несправедливо убили.
– Ты расскажешь?
Дядя поднял взгляд на племянника, нехороший взгляд – тяжелый. Несколько долгих секунд смотрел в упор, не отрываясь. Явно колебался, стоит ли посвящать единственного родственника в тайны прошлого, о котором Ник не знал ровным счетом ничего. Все расспросы о родителях, детстве, о том, как они оказались на этой станции, пресекались на корню. «Не помню», «не приставай», «нечего старье ворошить» – всегда «не», «не», «не»… Не получилось и на этот раз. Дядя с заметным усилием согнал с лица озабоченность, заставил себя улыбнуться:
– Пропустим по кружечке? Проставляюсь за опоздание, – и, не дожидаясь ответа, отправился к сейфу, где хранились две початых бутылки раритетного алкоголя – коньяк и виски. Баснословная ценность, которую собиратель старины мог себе изредка позволить.
С алкоголем дядя познакомил Ника в день его совершеннолетия, которое в новом мире наступало в шестнадцать лет. Коварный змей-искуситель угостил юношу настоящим коньяком, и хитрость подействовала – пока сверстники напивались дерьмовой сивухой, бормотухой и прочей самогонкой, Ник, вкусивший незабываемого, истинного вкуса, ничего другого (ну, почти) пить уже не мог. Потому считался на станции практически трезвенником – а ты попробуй найди в баре что-нибудь довоенное! А если и найдешь, то последние штаны отдашь за крошечную, наполненную лишь до половины рюмочку. И помоги тебе бог не нарваться на подделку…
Дядя надолго застрял у сейфа, выбирая, чем порадовать себя и юного родственничка. Его указательный палец перемещался от бутылки к бутылке, при этом ритмично, по-дирижерски, покачиваясь. ́ В такт неслышимой считалке – догадался Ник, знал он за дядюшкой такую странность. Палец, наконец, застыл у коньяка, но волевым, слегка мошенническим решением все же переметнулся к виски. «Когда фортуна совершает неверный выбор, можно ей слегка и помочь».
– У тебя, кажется, сегодня бл…ая пятница? – Дядя протянул бокал племяннику, они звонко чокнулись и пригубили по чуть-чуть, растягивая удовольствие. Каждый глоток в денежном эквиваленте значительно превышал недельную зарплату Ника. – Заждались, наверное, страшные подземные мадемуазели своего ненаглядного принца?
Юноша вспыхнул:
– Дя, ну сколько можно? У тебя почему-то «романтические субботы» и «прекрасные внеземные гурии», а у меня и пятницы шлюхины (Ник осмотрительно избегал употреблять ненормативную лексику при старшем родственнике – тот злоупотреблял ею сам, но племяннику не прощал), и мадемуазели страшные!
– Да ладно, Никитос, не кипятись. Наши с тобой гурии подозрительно похожи на гарпий – тела все больше куриные, а рожи – крокодилии, – дядя страдальчески вздохнул. – Тебе-то по фигу, ты других никогда и не видел, а меня тоска по настоящим довоенным красоткам ой как мучает!
– Неужели все так плохо?
– Гораздо хуже, чем думаешь. Пожалуй, отобью у тебя Ольгу. Чего пригожая девка пропадает, с балбесом малолетним лучшие годы прожигает… Ей нужен опытный мужчина, понимающий толк в красоте и..
– Дядя!
– Шучу, шучу. Только клювом не щелкай, не один я такой на станции ценитель упругих ценностей… Все, молчу, не нервничай, вырастет женилка, сам поймешь.
Ник старательно делал вид, что привычные подколы задевают его. Разговоры об Ольге заходили у них частенько, но всегда с неизменным результатом – один советовал взяться за ум, другой неизменно все пропускал мимо ушей. Однако сегодня спор отвлек дядю от мрачных мыслей о мертвом человеке, и Ник был искренне этому рад.
– Ну, я побежал? Завтра выйду к обеду?
– Погоди, шустрила. Костюм надень.
– Неееет! Ну, дя! Ненавижу его, он неудобный.
– Цыц! Приказы вышестоящих не обсуждаются. А джентльмен даже на бл… пардон, на романтических пятничных вечерах, должен выглядеть, как джентльмен. Надевай!
Ник безошибочно научился понимать, когда сопротивление бесполезно. Пришлось позорно, без боя, капитулировать. В подсобке магазина он скинул с себя «рабочую» одежду (по меркам Метро она считалась более чем приличной, чуть ли не выходной) и с тоской заглянул в стенной шкаф с настоящей выходной одеждой. Здесь висело несколько дядиных костюмов в прозрачных чехлах: строгий черный – траурный, темно-серый, в темную же полосу – деловой, для переговоров, синий, с металлическим отливом – праздничный, для «выхода в свет». Что ни говори, а дядюшка был чертовски богат. До неприличия.
У Ника костюм был один, серый, на все случаи в жизни. Случаев, если честно, насчитывалось немного – деловые встречи, куда старший родственник стал брать его лишь недавно, до этого считая слишком мелким и безответственным, да еженедельные пятничные… хмм… калядки, пусть будет так.
Выглядел костюм шикарно и хозяина своего облагораживал до полной неузнаваемости. Нет, конечно, Ник выглядел представительно и без помощи бронебойных средств от кутюр и даже в заношенных джинсах весьма нравился девушкам, однако костюм делал его воистину неотразимым. Совершенно неотразимым – дамы буквально таяли на глазах. Говорите, женщины любят ушами? Ну-ну…
Портило благостную картину одно-единственное обстоятельство – дядя клятвенно обещал вырвать непутевому племяннику все конечности и отростки в случае порчи раритетной одежды. Уж лучше носить старые джинсы, чем таскать на себе мину замедленного действия – чуть посадил пятно, и ба-бах, полетели руки-ноги по закоулочкам!
– Так-с, повернись-покажись, – дядя вошел в подсобку и теперь разглядывал принарядившегося Ника. – Для местных шалашовок выглядишь вполне пристойно.
– Спасибо, наверное…
– Расслабься ты, костюм должен сидеть, это же вторая кожа. А пока я вижу перепуганного подростка в дорогой вещи с чужого плеча. Запомни: ты уже не подросток и не мальчишка, – это раз, и данная вещь твоя по праву, ты ее заработал – это два. Ну, а три…
Ник протестующее замахал руками – под номером три всегда шло напоминание о страшной каре, которая полагается за «арманивредительство».
На прощание дядя вручил преобразившемуся племяшу двадцатилитровую канистру с солярой:
– Отвези к генератору, чего порожняком гонять. Да стой ты, сам на тележку поставлю, угадишься ведь! Все, иди, веселись. Я мешать вашим гормональным игрищам не буду, дойду до соседней станции, дела кое-какие улажу. До завтра, спиногрыз!
Ник уже вкатил было тележку в любезно распахнутую дверь, как неожиданно вспомнил о подаренной пачке сигарет:
– Дя, я сегодня чаевые нефиговые получил, – он продемонстрировал презент.
– Богато, ничего не скажешь, – дядя присвистнул от удивления. – И что, претендуешь на всю пачку? Для некурящего…
– Не для себя, форсануть бы перед дамочками…
– Хороший понт дороже денег, – медленно протянул дядюшка, усиленно массируя наморщенный лоб. Знак глубокой задумчивости. – Давай так: для левых девиц это слишком круто, моя жаба такого расточительства не одобряет.
Нику хотелось узнать, наконец, что за жаба такая, упоминаемая второй раз на дню, но перебивать старшего он поостерегся.
– А вот Ольгу свою угости сигареткой, побалуй немного. Красавицы это любят. Ну, все, адьё, мой юный друг, гуляй!
Через несколько десятков шагов туннельчик раздался до размеров небольшой комнаты. Здесь был установлен генератор, по соседству с ним расположилась батарея пустых канистр. Ник, растолкав пустую тару, аккуратно припарковал тележку. Свежую канистру со следами неподсохших масляных пятен снимать с нее не стал, логическая цепочка «грязные руки = испачканный костюм = вырванные с корнем конечности» убедила отложить физические упражнения до более подходящих времен. Лишь бы в генераторе осталось хоть немного горючки! Но ведь проверять уровень соляры значит вновь подвергнуться опасности четвертования… После некоторых колебаний Ник решил довериться судьбе и, соблюдая максимальную осторожность при обращении с не самым чистым механизмом, трижды дернул за ручной пуск. Ура, повезло! Привередливый агрегат завелся без ненужных сложностей.
Под ворчливое тарахтение дизеля Ник отправился дальше. Самое валидольное, по дядиной терминологии, испытание ждало впереди – после «генераторной» коридор вновь сужался. До очень некомфортных семидесяти сантиметров… Приходилось передвигаться боком, приставными шагами.
У коридора была своя история, о которой Ник узнал лишь недавно, и, естественно, не от маниакально скрытного дядюшки. Рассказал один из покупателей, а истинность его слов подтвердили многие. Этого прохода в прежнем метрополитене не существовало, коридор обрывался на техническом помещении, называемом ныне «генераторной». Узенький лаз в бетоне и земной породе пробили благодарные жители станции. Благодарные дяде – его, Ника, дяде!
– Что с тобой?
Мрачный, погрузившийся в раздумья, дядя ответил не сразу. Он некоторое время собирался с мыслями и, наконец, выдавил из себя:
– Я встретил мертвого человека.
– Что?!
– Случайно увидел в толпе того, кто умер давным-давно. И очень далеко отсюда, – дядя говорил медленно, словно через силу выталкивая слова из горла. – Я почувствовал чей-то пристальный взгляд, обернулся… Он был далеко, но я сразу узнал его. Не поверил глазам, пошел за ним, пытаясь догнать…
– И? – Ник не выдержал очередной затянувшейся паузы.
– Не догнал, тот словно растворился.
– Может, обознался? Или показалось?
– Нет и нет.
– Дядя, я не понимаю…
– Я, Никита, понимаю не больше твоего. И меня это беспокоит.
Ник наморщил лоб, почесал в затылке – ритуал не помог, никаких дельных мыслей в голове не родилось.
– Это какой-то плохой человек? Вы враждовали с ним… ну, раньше?
– Совсем нет, отличный был мужик. Можно сказать, героический, кучу народу спас от верной смерти. Только себя не сберег, и семью свою тоже. Убили его. Чуть ли не на моих глазах. Ни за что… несправедливо убили.
– Ты расскажешь?
Дядя поднял взгляд на племянника, нехороший взгляд – тяжелый. Несколько долгих секунд смотрел в упор, не отрываясь. Явно колебался, стоит ли посвящать единственного родственника в тайны прошлого, о котором Ник не знал ровным счетом ничего. Все расспросы о родителях, детстве, о том, как они оказались на этой станции, пресекались на корню. «Не помню», «не приставай», «нечего старье ворошить» – всегда «не», «не», «не»… Не получилось и на этот раз. Дядя с заметным усилием согнал с лица озабоченность, заставил себя улыбнуться:
– Пропустим по кружечке? Проставляюсь за опоздание, – и, не дожидаясь ответа, отправился к сейфу, где хранились две початых бутылки раритетного алкоголя – коньяк и виски. Баснословная ценность, которую собиратель старины мог себе изредка позволить.
С алкоголем дядя познакомил Ника в день его совершеннолетия, которое в новом мире наступало в шестнадцать лет. Коварный змей-искуситель угостил юношу настоящим коньяком, и хитрость подействовала – пока сверстники напивались дерьмовой сивухой, бормотухой и прочей самогонкой, Ник, вкусивший незабываемого, истинного вкуса, ничего другого (ну, почти) пить уже не мог. Потому считался на станции практически трезвенником – а ты попробуй найди в баре что-нибудь довоенное! А если и найдешь, то последние штаны отдашь за крошечную, наполненную лишь до половины рюмочку. И помоги тебе бог не нарваться на подделку…
Дядя надолго застрял у сейфа, выбирая, чем порадовать себя и юного родственничка. Его указательный палец перемещался от бутылки к бутылке, при этом ритмично, по-дирижерски, покачиваясь. ́ В такт неслышимой считалке – догадался Ник, знал он за дядюшкой такую странность. Палец, наконец, застыл у коньяка, но волевым, слегка мошенническим решением все же переметнулся к виски. «Когда фортуна совершает неверный выбор, можно ей слегка и помочь».
– У тебя, кажется, сегодня бл…ая пятница? – Дядя протянул бокал племяннику, они звонко чокнулись и пригубили по чуть-чуть, растягивая удовольствие. Каждый глоток в денежном эквиваленте значительно превышал недельную зарплату Ника. – Заждались, наверное, страшные подземные мадемуазели своего ненаглядного принца?
Юноша вспыхнул:
– Дя, ну сколько можно? У тебя почему-то «романтические субботы» и «прекрасные внеземные гурии», а у меня и пятницы шлюхины (Ник осмотрительно избегал употреблять ненормативную лексику при старшем родственнике – тот злоупотреблял ею сам, но племяннику не прощал), и мадемуазели страшные!
– Да ладно, Никитос, не кипятись. Наши с тобой гурии подозрительно похожи на гарпий – тела все больше куриные, а рожи – крокодилии, – дядя страдальчески вздохнул. – Тебе-то по фигу, ты других никогда и не видел, а меня тоска по настоящим довоенным красоткам ой как мучает!
– Неужели все так плохо?
– Гораздо хуже, чем думаешь. Пожалуй, отобью у тебя Ольгу. Чего пригожая девка пропадает, с балбесом малолетним лучшие годы прожигает… Ей нужен опытный мужчина, понимающий толк в красоте и..
– Дядя!
– Шучу, шучу. Только клювом не щелкай, не один я такой на станции ценитель упругих ценностей… Все, молчу, не нервничай, вырастет женилка, сам поймешь.
Ник старательно делал вид, что привычные подколы задевают его. Разговоры об Ольге заходили у них частенько, но всегда с неизменным результатом – один советовал взяться за ум, другой неизменно все пропускал мимо ушей. Однако сегодня спор отвлек дядю от мрачных мыслей о мертвом человеке, и Ник был искренне этому рад.
– Ну, я побежал? Завтра выйду к обеду?
– Погоди, шустрила. Костюм надень.
– Неееет! Ну, дя! Ненавижу его, он неудобный.
– Цыц! Приказы вышестоящих не обсуждаются. А джентльмен даже на бл… пардон, на романтических пятничных вечерах, должен выглядеть, как джентльмен. Надевай!
Ник безошибочно научился понимать, когда сопротивление бесполезно. Пришлось позорно, без боя, капитулировать. В подсобке магазина он скинул с себя «рабочую» одежду (по меркам Метро она считалась более чем приличной, чуть ли не выходной) и с тоской заглянул в стенной шкаф с настоящей выходной одеждой. Здесь висело несколько дядиных костюмов в прозрачных чехлах: строгий черный – траурный, темно-серый, в темную же полосу – деловой, для переговоров, синий, с металлическим отливом – праздничный, для «выхода в свет». Что ни говори, а дядюшка был чертовски богат. До неприличия.
У Ника костюм был один, серый, на все случаи в жизни. Случаев, если честно, насчитывалось немного – деловые встречи, куда старший родственник стал брать его лишь недавно, до этого считая слишком мелким и безответственным, да еженедельные пятничные… хмм… калядки, пусть будет так.
Выглядел костюм шикарно и хозяина своего облагораживал до полной неузнаваемости. Нет, конечно, Ник выглядел представительно и без помощи бронебойных средств от кутюр и даже в заношенных джинсах весьма нравился девушкам, однако костюм делал его воистину неотразимым. Совершенно неотразимым – дамы буквально таяли на глазах. Говорите, женщины любят ушами? Ну-ну…
Портило благостную картину одно-единственное обстоятельство – дядя клятвенно обещал вырвать непутевому племяннику все конечности и отростки в случае порчи раритетной одежды. Уж лучше носить старые джинсы, чем таскать на себе мину замедленного действия – чуть посадил пятно, и ба-бах, полетели руки-ноги по закоулочкам!
– Так-с, повернись-покажись, – дядя вошел в подсобку и теперь разглядывал принарядившегося Ника. – Для местных шалашовок выглядишь вполне пристойно.
– Спасибо, наверное…
– Расслабься ты, костюм должен сидеть, это же вторая кожа. А пока я вижу перепуганного подростка в дорогой вещи с чужого плеча. Запомни: ты уже не подросток и не мальчишка, – это раз, и данная вещь твоя по праву, ты ее заработал – это два. Ну, а три…
Ник протестующее замахал руками – под номером три всегда шло напоминание о страшной каре, которая полагается за «арманивредительство».
На прощание дядя вручил преобразившемуся племяшу двадцатилитровую канистру с солярой:
– Отвези к генератору, чего порожняком гонять. Да стой ты, сам на тележку поставлю, угадишься ведь! Все, иди, веселись. Я мешать вашим гормональным игрищам не буду, дойду до соседней станции, дела кое-какие улажу. До завтра, спиногрыз!
Ник уже вкатил было тележку в любезно распахнутую дверь, как неожиданно вспомнил о подаренной пачке сигарет:
– Дя, я сегодня чаевые нефиговые получил, – он продемонстрировал презент.
– Богато, ничего не скажешь, – дядя присвистнул от удивления. – И что, претендуешь на всю пачку? Для некурящего…
– Не для себя, форсануть бы перед дамочками…
– Хороший понт дороже денег, – медленно протянул дядюшка, усиленно массируя наморщенный лоб. Знак глубокой задумчивости. – Давай так: для левых девиц это слишком круто, моя жаба такого расточительства не одобряет.
Нику хотелось узнать, наконец, что за жаба такая, упоминаемая второй раз на дню, но перебивать старшего он поостерегся.
– А вот Ольгу свою угости сигареткой, побалуй немного. Красавицы это любят. Ну, все, адьё, мой юный друг, гуляй!
* * *
Дорога предстояла недолгая. Прямо из подсобки магазина к месту назначения вел небольшой то ли туннель, то ли лаз шириной в полтора метра и высотой – чуть более метра восьмидесяти. Высоченному крепкому дяде приходилось здесь пригибаться, а вот щуплый и не особо рослый Ник чувствовал себя вольготнее. Однако чертов костюм, будь он неладен, держал в постоянном напряжении, заставляя беречь драгоценные рукава от контакта с шершавыми, неоднородными стенами. Зацепился одежкой – иди вешайся.Через несколько десятков шагов туннельчик раздался до размеров небольшой комнаты. Здесь был установлен генератор, по соседству с ним расположилась батарея пустых канистр. Ник, растолкав пустую тару, аккуратно припарковал тележку. Свежую канистру со следами неподсохших масляных пятен снимать с нее не стал, логическая цепочка «грязные руки = испачканный костюм = вырванные с корнем конечности» убедила отложить физические упражнения до более подходящих времен. Лишь бы в генераторе осталось хоть немного горючки! Но ведь проверять уровень соляры значит вновь подвергнуться опасности четвертования… После некоторых колебаний Ник решил довериться судьбе и, соблюдая максимальную осторожность при обращении с не самым чистым механизмом, трижды дернул за ручной пуск. Ура, повезло! Привередливый агрегат завелся без ненужных сложностей.
Под ворчливое тарахтение дизеля Ник отправился дальше. Самое валидольное, по дядиной терминологии, испытание ждало впереди – после «генераторной» коридор вновь сужался. До очень некомфортных семидесяти сантиметров… Приходилось передвигаться боком, приставными шагами.
У коридора была своя история, о которой Ник узнал лишь недавно, и, естественно, не от маниакально скрытного дядюшки. Рассказал один из покупателей, а истинность его слов подтвердили многие. Этого прохода в прежнем метрополитене не существовало, коридор обрывался на техническом помещении, называемом ныне «генераторной». Узенький лаз в бетоне и земной породе пробили благодарные жители станции. Благодарные дяде – его, Ника, дяде!