Андрей Леонидович Звонков. Любовью спасены будете...

   Владимир Владимирович Морозов пришел на скорую еще до объединения ее с неотложкой и в первый же день попал на большую авиакатастрофу – при посадке упал самолет военно-транспортной авиации с двумя сотнями новобранцев… С тех пор не было у него дежурства, когда обошлось без сбитых пешеходов или покалеченных водителей и пассажиров. «Везучесть» его стала на подстанции притчей во языцех.
   Морозов слез с носилок и уселся на боковое креслице.
   – Ну, я вообще-то человек неконфликтный, – начал он. – Но за то, что разбудили, щас обижусь…
   – Если обидишься, дальше не повезу! – откликнулся Толик. – Обиженные сами возят!
   Морозов сопел, насупясь.
   – Володька! – повернулась к нему Вилечка и тут же радостно воскликнула: – Да он притворяется! Толик, давай его высадим, пусть пешком до подстанции идет!
   Толик открыл окошко в переборке пошире и сказал, чуть обернувшись:
   – Вот спали люди, и спали бы дальше… Чего разбудил ребят, доктор?
   Носов выпустил густое облако, часть которого унесло в салон, и произнес, прищурившись:
   – Ничего… Сейчас такая ночь… – и задумался.
   Толик залез рукой за сиденье, нащупал кнопку приемника и покрутил настройку, ловя «Маяк». По кабине разнеслась негромкая музыка…
   – О! – сказал Носов, – оставь, «Щелкунчик», люблю…
   – А больше ничего и нет. Сейчас только «Маяк» и работает, остальные с шести.
   Толик вдруг принял вправо и стал притормаживать. По тротуару медленным, прогулочным шагом шла девушка. Толик остановился возле нее, перегнулся через Носова и позвал:
   – Девушка! Подскажите, пожалуйста, где тут Колчаковский переулок? Нам сказали, что как свернем с улицы Деникина, так и найдем… Уже полчаса крутимся…
   Девушка остановилась и, развернувшись к Толику, которому Носов прошипел: «Что ты делаешь?», задумчиво потерла лоб, помолчала, будто что-то вспоминая, и наконец сказала:
   – Я не знаю, наверное, это не здесь, а в Ворошиловском районе, там всякие улицы Тухачевского и по имени разных генералов…
   – Спасибо, девушка! – проникновенно сказал Толик. – А здесь точно нет ни улицы Деникина, ни Колчаковского переулка? А проспект Врангеля?
   – Нет, в нашем районе точно нет, – оставалась серьезной девушка. – Но вы знаете, тут рядом есть станция скорой помощи, вы спросите у них.
   – Мы так и сделаем, – не менее серьезно произнес Толик.
   Носов с трудом сдерживал смех. Совершенно искренняя серьезность Толика смешила больше всего. В салоне тихо умирали Вилечка и Морозов. Уже когда они отъехали и девушка как ни в чем не бывало пошла дальше, Носов проговорил, вытирая слезы:
   – А завтра она обязательно спросит у кого-нибудь, где улица Деникина…
   – И проспект Врангеля, – стонала Вилечка.
   Толик улыбался.
   – Эх, весь эффект остался за кадром, – посетовал он. – Все самое интересное будет сегодня утром или днем…
   – Слушайте, но ведь это невероятно, – разволновался Носов, – что случилось? Ведь ты очень точно подметил, что многие уже не помнят ничего и никого… Для них Гражданская война и белогвардейские генералы – все одна эпоха и одни герои… Как же так?
   – Да что ты, доктор, – успокоил Толик, притормаживая, – кому это все теперь нужно? Мы еще помним, так нам в школе об этом долбили, и в Чапаева мы играли, а они? Для них Отечественная война уже история.
   Он объехал огромную клумбу и свернул в проезд к подстанции. Двор был забит машинами.
   – Ребята, – радостно сказал Носов, – кажется, мы последние.
   Мимо диспетчера не проскочишь.
   Вилечка побежала на кухню, проверить чайники, есть ли вскипевшие? Носов отдал карточку в окошко диспетчерской и, засунув туда всю голову, поглядел в список подъехавших бригад, пошевелил губами, считая, и радостно объявил Морозову, в нетерпении топтавшемуся на кафельном полу холла:
   – Восьмые! Иди спи!
   Морозов, радостно приговаривая «Два часа, два часика…», пошел в фельдшерскую, нащупал в полной темноте свое уже разложенное кресло, развернул тонкое шерстяное одеяло, взбил жиденькую подушку, снял кроссовки, халат и, устроившись на жестком раскладном кресле, натягивая до подбородка одеяло, проговорил:
   – Что-то самолеты не падали давно…
   – Ты это к чему? – раздался с соседнего кресла совершенно несонный голос Сашки Костина.
   – Ни к чему, так, – ответил Морозов и уснул.
   Носов постоял еще несколько минут, читая на доске свой график и прикидывая, как распланировать свободное время, если к концу месяца останется трое суток, а в начале следующего будет хотя бы двое свободных, итого – четыре дня. Можно махнуть на рыбалку… И пошел на кухню.
   Его любимое место между холодильником и столом занял суровый заведующий подстанцией Герман Исаевич Стахис – отец Вилечки. Очень моложавый, хотя ему было уже больше сорока пяти, он отхлебывал душистый смоляной чай без сахара и о чем-то негромко выговаривал дочке. Когда вошел Носов, он замолчал.
   К приходу Носова на подстанцию Герман уже девять лет был заведующим и, несмотря на резкость, любим и уважаем сотрудниками. Отработав положенные годы в районной больнице в Рязанской области, Герман вернулся в Москву и пошел устраиваться на работу. Однако в одной больнице его не устраивала зарплата на предлагаемой должности, в другой начальство было недовольно фамилией Германа. Так ничего подходящего не найдя, он пришел в главк и наткнулся на табличку: «Отдел ординатуры». Заглянул. Здесь просмотрели его бумаги и сказали, что с сентября начнется набор в ординатуру по скорой помощи, но для этого надо устроиться работать на скорую.
   После семьдесят третьего года, когда объединили скорую и неотложку, обнаружилась острая нехватка заведующих подстанциями, и Герману, к тому времени уже около пяти лет проработавшему старшим врачом, предложили возглавить новую подстанцию на окраине Москвы. Он подумал и согласился.
   Стахис подвинул Носову чашку со свежезаваренным чаем – Вилечка позаботилась – и спросил:
   – Ну, как работается? – Он всегда так спрашивал, когда в неформальной обстановке сталкивался с Носовым. Его мартышка, как он называл дочь только с глазу на глаз, по-домашнему, сидела напротив, размешивала ложечкой сахар в изящной перламутровой чашечке и изображала пай-девочку. Маленькая, Носову она была чуть выше плеча, с очень гармоничной фигуркой, вьющимися каштановыми волосами и огромными, чуть выпуклыми (в отца) глазами, поверх которых опускались пушистые ресницы, она сидела, помалкивая, лишь тихонько отхлебывала с ложечки горячий чай.
   Носов пожал плечами:
   – Да в общем все нормально. Рутина…
   Стахис понимающе кивнул. Они еще некоторое время молча потягивали чай, потом Вилечка вылезла из-за стола, при этом край ее халатика зацепился за угол и расстегнул пуговичку, открыв совершенно голенький смуглый живот. Герман сверкнул глазами. Вилечка спокойно застегнула пуговку и сказала:
   – Жарко же…
   Носов сделал вид, что ничего не заметил.
   – Иди поспи! – приказал заведующий подстанцией. – Вы же последние…
   В этот момент под потолком кухни загудел селектор, усилитель, выключенный с вечера, разогревался. Стахис удивленно поднял брови. Он не успел ничего сказать…
   – Всем бригадам на вызов! – сказала диспетчер и добавила: – Герман Исаевич, доктор Стахис! Зайдите в диспетчерскую!
   Стахис начал выдираться с любимого места Носова, при этом у него на халате оторвалась пуговица, открыв покрытое густым черным волосом пузо, он чертыхнулся, но тут же добавил: «на мне свитер» – и быстрым шагом направился в диспетчерскую… Носов, как всегда, не спеша допил остывающий чай и, ополоснув кружку, пошел следом.
   – Володя! Морозов! Вставай! У вас вызов. – Костин тряс Морозова за плечо.
   Морозов открыл один глаз:
   – Чего?
   – У вас вызов, – сказал Костин, – у всех вызов, самолет упал.
   Морозов закрыл глаз и открыл рот.
   От такого многоэтажного мата, да еще с закрытыми глазами, Сашка отскочил к двери.
   – Ты Михалыча своего разыгрывай, – шумел, не открывая глаз, Морозов. – Я тебе не салага, чтоб со мной так… – Он замолчал, перевернулся, дрыгнул ногой в направлении Костина и накрылся одеялом с головой.
   В этот момент открылась дверь фельдшерской и вошел Носов.
   – Володя! Подъем! Под Зеленоградом на взлете упал Ил-62, девяносто шесть пассажиров. Пошли! Вилена останется на подстанции…
   – Таскать нам не перетаскать… – проворчал Морозов и, вздыхая, принялся обувать кроссовки и натягивать на голое тело халат…
   Рейс на Аддис-Абебу вылетел из Шереметьево-2 в четыре тридцать, через пять минут после отрыва бортинженер доложил о пожаре в правом двигателе. Самолет шел на форсаже, но командир приказал применить систему пожаротушения. Сразу после аварийного плегирования зажегся сигнал о пожаре в левом… Самолет рухнул в лес в тридцати километрах от Москвы, едва не зацепив антенны последней высотки поселка Менделеево, пропахал в лесу полосу в полкилометра и взорвался, оставив после себя вывороченные стволы и комья мокрой земли… Одна пара двигателей полностью погрузилась в болотную жижу, а вторая застряла на островке среди тлеющих берез. Изломанное тело самолета зарылось в грунт. Топливо, распыленное в воздухе, вспыхнуло ослепительно-белым шаром и, погорев несколько минут, утихло, остались лишь вывороченные стволы да горящая земля.
   Герман Стахис возглавлял колонну из восьми машин своей подстанции. Шли быстро, с маяками, им было ближе всех ехать. Далеко сзади мигали маячки других колонн. Светало. Скоро пять…
   Носов перевернулся и влез в салон через окошко.
   – Володя! – распорядился он. – Приготовь перевязку, косынки…
   – Какие косынки? – удивился Морозов. – Сейчас мешки нужны! Будем руки-ноги собирать по всему лесу…
   – Ну, может быть, кто-то выжил… – неуверенно сказал Носов.
   – Доктор! Виктор Васильевич! – вытаращил глаза Морозов. – Там же по тридцать тонн керосина в каждом крыле, они ж в Африку летели с дозаправкой в Тунисе. Дай бог вообще хоть что-нибудь найти…
   – Это точно! – подтвердил Толик.
   При проезде через Зеленоград колонна въехала в облако с резким запахом керосина… Морозов проговорил:
   – Вдруг найдем?.. Горючку-то они успели слить, хоть часть… Черт! Как в солярке искупались!
   Носов старался дышать через рот, зажимал нос, Толик чертыхался. Наконец выехали из облака, но в салоне еще долго сохранялся приторный нефтяной запах. Морозов распахнул все окошки в салоне, а Носов с Толиком в кабине. В рафике гуляли сквозняки… Прохладный утренний ветер уже не бодрил…
   К месту падения машины не прошли, РАФы запарковались вдоль шоссе, и все пошли в лес, ориентируясь на столб дыма. Следом подъезжали милиция и пожарные… Стахис обернулся, увидел Носова с Морозовым, подождал, когда они подойдут, и спросил:
   – Вилена в машине?
   – Нет, – ответил Носов, – я оставил ее на подстанции.
   Стахис стал надуваться, выкатывать глаза, но вдруг сник и пробурчал:
   – Если она моя дочь, это не значит, что ей должны быть поблажки, она обычный рядовой сотрудник… и… Вы не имели права… – Он в последний момент заметил внимательно слушающего Морозова. – Ладно, на подстанции разберемся…
   – А я ее оставил не как вашу дочь, Герман Исаевич, – возразил Носов, – а как рядового сотрудника, которому здесь совершенно нечего делать. Не будет же она носилки таскать! Пусть лучше диспетчерам помогает…
   Стахис подождал, пока Морозов уйдет подальше, и прошипел:
   – Мог бы хоть у меня спросить…
   Носов улыбнулся и развел руками. Сквозь деревья виднелся голубой кусочек неба… Они вышли на край кратера. Ни Носов, ни Стахис такого не видели никогда…
   Земля горела… из трещин в грунте вырывались язычки пламени, вспыхивая, трепетали и гасли, будто души рвались на волю, среди торчащих из земли черных рук и ног… Носов окаменел… В страшном сне такое не приснится… Он припал к наклонившемуся дереву… У самого края огромной воронки, в полуметре от своей ноги, он увидел круглый темный предмет и присел на корточки, чтобы рассмотреть в сумерках. Среди комьев лежала черная голова с открытыми белыми глазами, будто росла из земли. Носов полез в карман за резиновыми перчатками, но в этот момент к нему подбежал Морозов.
   – Виктор! Носов! – кричал он, запыхавшись. – Я нашел… кажись, еще живая!
   – Кто?! – в один голос вскрикнули Носов и отошедший подальше Стахис.
   – Да тут что-то такое… – проговорил Морозов, махнув в сторону черных кустов, – черная вся, то ли негритянка, то ли обгорела…
   Носов, насколько позволяла чавкающая земля, побежал за Морозовым. Среди кустов волчьей ягоды лежала, неловко вывернув руку, одетая только в бестолково-оранжевую маечку девушка-мулатка. Это Носов понял уже потом, когда осматривал ее в машине. Носов извлек из кармана тонометр, попробовал померить давление, по пульсу нащупал тоненькую ниточку сердечного ритма. Жива!
   – Володя! – крикнул он Морозову, не заметив, что тот стоит рядом. – А, ты тут… Быстро за носилками и захвати шприц! Да! – крикнул он уже вслед удаляющемуся Морозову. – Толика не забудь!
   – Это уж как положено, – махнул рукой Морозов.
   Подошел Стахис, и они вместе потихоньку вытащили девушку на открытое место.
   В лесу светало. Над деревьями с востока пробивались солнечные лучи. Тени от голых стволов ложились поперек кратера и придавали жуткую фантасмагоричность месту катастрофы: среди горящих комьев земли бродили белые халаты, время от времени нагибаясь и извлекая из земли части тел…
   В ямках набиралась розовая вода… На краю кратера отдельно складывали белые тела в остатках летной формы – экипаж.
   Прибежали Морозов с Толиком, раскинули дерматиновые носилки, аккуратненько, не за руки за ноги, а под плечи и таз, подхватили легонькую девушку и уложили на носилки. В обрывках света Носов увидел, что вся кожа на ногах покрыта какими-то лоскутами. Не задумываясь он принял у фельдшера шприц, достал из кармана брюк маленькую коробочку с наркотиками, покопавшись, выбрал фентанил, как раз на полчаса, ввел то ли в вену, то ли нет, в сумерках не видно, и, ухватив одну ручку носилок, скомандовал:
   – Понесли!
   В машине Носов еще раз померил давление, ни черта не слышно, чуть больше пятидесяти. Он включил большой плафон и увидел, что лоскутья, на которые он обратил внимание в лесу, – остатки колготок и кожи, а поясок на талии – все, что осталось от юбки, или что там у нее было? Кожа на спине местами обуглилась, и Носов, покрываясь липким потом, насчитал больше шестидесяти процентов поверхностей ожога…
   Морозов оттеснил его:
   – Виктор Васильевич! Дай-ка я венку поставлю! Прокапаем хоть баночку…
   – Давай! – сказал Носов, не решаясь даже попытаться попасть в вену… У Морозова руки половчее.
   Дверь в машину открылась, и в салон заглянул солидный дядя в очках и при галстуке.
   – Я дежурный врач оперативного отдела, – сказал он, забыв назвать свою фамилию, – Вы, я слышал, нашли кого-то еще живого?
   – Да, мулаточка, сильно обгорела, – объяснил Носов. – Шок.
   – А еще что? – деловито осведомился очкастый дядя.
   – Да бог ее знает? – завелся Носов. – Кости в руках и ногах вроде бы целы, а что там внутри, вскрытие покажет…
   Очкастый дядя позеленел и отрывисто приказал:
   – Везите в Склифосовского, там разберутся.
   – Попробуем, – сказал Носов, – но восемьдесят первая ближе.
   – Везите, не рассуждайте! И чтоб довезли!
   Носов протянул руку и захлопнул дверь, мужик начал его раздражать. Умница Морозов умудрился поставить иголочку в венку и начал капать кровезамещающий раствор…
   – Поехали, Толик! Гони! Чтоб через полчаса были в Склифе!
   Толик в два приема развернул рафик и погнал…
   Они ехали тридцать пять минут. Во время перегрузки на каталку Склифа у нее остановилось сердце. Носов ввел внутрисердечно адреналин, стукнул, качал непрямой массаж, пока катили ее по коридору к реанимации, там ей разрядили дефибриллятор пять, шесть, семь киловольт – без толку. Девушка потеряла много крови из-за внутреннего кровотечения… «А если б мы все-таки не послушались этого пердуна в золотых очках и повезли в восемьдесят первую, черт его знает?.. – думал Носов. – В конце концов, он ведь и фамилии даже не назвал… Можно было бы послать его куда подальше… А там что – они ждали нас с банками крови? Конечно же нет! Так что так и так шансов у нас не было… И у нее».
   Отзвонившись из Склифа, они получили приказ ехать на подстанцию… «У меня ни одной бригады, – сказала диспетчер, – и пачка вызовов…»
   На подстанции им сразу дали вызов. «Рутина» – как говорил Носов. Вилечка сидела в кухне и подновляла макияж. Носов полюбовался ею несколько секунд, она краем недокрашенного глаза увидела его и проговорила невнятно: «Сейчас, сейчас…» Носов подождал минутку, пока она доведет начатое дело до конца. Вилечка встала и прошлась походкой фотомодели, дразня Носова, тот поймал ее за талию, пользуясь моментом, что никого нет, и, чмокнув в щечку, шепнул: «Беги в машину, я сейчас…» В руке он держал карточку с последним вызовом за эти безумные сутки.
   В машине Вилена доводила Морозова:
   – Володя! Владимир Владимирович! Вовочка!
   Морозов опять лежал на верхних носилках, он на них залез, еще когда выезжали из Склифа. «Поспать, когда есть время, – это святое», – говаривал Морозов и действовал согласно этому правилу… Вилечка тыкала кулачком в брезентовое дно носилок в проекции ребер Морозова, и тот наконец сдался:
   – Ну что тебе, егоза?
   – А говорят, это ты самолет уронил!
   – Ага! Щазззз! С чего это?
   – Сашка Костин сказал, что ты наколдовал, чтобы он упал.
   – Да ладно чушь молоть! – Морозов разозлился. – Что ты сплетни собираешь?
   – Он сказал, что ты, когда ложился, произнес: «ЧТО-ТО САМОЛЕТЫ ДАВНО НЕ ПАДАЛИ!» – произнесла Вилена гробовым голосом.
   – Я не помню! Ну и какое имеет значение?
   Носов привел Толика и садился в кабину. Услышав последнюю фразу Морозова, он спросил:
   – Во сколько упал самолет?
   – В четыре тридцать пять – четыре сорок, – ответил Морозов.
   – А ты во сколько лег? – уточнила Вилечка.
   – Я что, помню?
   – Мы приехали с последнего вызова в четыре двадцать пять, – сказал Носов, подыгрывая Вилечке, – пять минут, чтоб постелиться и лечь, вот и выходит, что, кроме тебя, некому… Морозов, ты – террорист!
   – Ну вас к лешему, – обиделся Морозов. – Куда мы едем и на что?
   Носов поглядел в карточку.
   – Тут рядом, мужик пятидесяти лет – посинел…
   Морозов чертыхнулся:
   – Еще один кадавр…
   – Я же говорю, – засмеялся Носов, – твое дежурство без приключений не обходится… Проверь кислород. Я, когда принимал бригаду, смотрел – было достаточно.
   Рафик, преодолев земляные раскопы на территории подстанции (уже год не могут закопать отрытую траншею), выкатился за ворота… Бригада Носова ехала на последний за сутки вызов.
   Остановились у последнего подъезда пятиэтажки. Носов присвистнул: на пятый, без лифта… Вилечка тяжело вздохнула, а Морозов сказал:
   – Может, не будем брать кислород?
   – Ага, а потом ты сам за ним побежишь. Туда и обратно! – ответил Носов. – Пошли.
   Он взял ящик, отдал Вилечке карточку и помог Морозову навьючить на себя сумку с кислородной аппаратурой.
   Поднимались медленно, сказывалась усталость, накопившаяся за сутки… Подошли к двери.
   – М-м-м-да, – сказал Морозов. – Замок здесь выбивали раз… пять, не меньше, и кнопки нет, одни проводки, и в них двести двадцать вольт.
   Вилечка по малоопытности спросила:
   – Может, не пойдем?
   Носов толкнул дверь коленкой, и она, отвисая на одной петле, медленно отворилась. Глазам бригады предстал темно-коричневый коридор трехкомнатной квартиры. Стояла гробовая тишина, в которую Носов тихо бросил:
   – Есть кто-нибудь?
   Тотчас же открылась дверь дальней комнаты и им навстречу побежала, кренясь, как Паниковский, немолодая женщина. Она не добежала до бригады, свернула в ближайшую комнату.
   – Идите сюда! – позвала она. – Посмотрите!
   Из комнаты ударил мощный запах перегара, коричневый свет прорвался в коридор, ненамного осветив обстановку. Морозов укоризненно посмотрел на Виктора и, вздохнув особенно тяжело, обрушил свои вериги на пол. Носов пожал плечами и решительно прошел в комнату. Обстановка не поддавалась описанию. В глаза Носову бросилась фигура лежащего ничком на кушетке одетого мужчины. От фигуры раздавался приглушенный храп, совершенно не похожий на хрип… Женщина квохчущей курицей налетела на спящего:
   – Вставай, вставай, врачи приехали…
   Носов спросил тихо:
   – А нас зачем вызвали? Нам что, пьяных на улице не хватает? – и замолчал, остолбенев. «На него смотрела поразительная харя…» Слова Ильфа и Петрова лучше всего характеризовали то, что предстало перед ошеломленной бригадой. Морозов и Вилечка застыли в двери.
   Опираясь на багрово-фиолетовые руки, совершенно пьяный мужик смотрел ярко-голубыми глазами, причем голубыми у него были белки, из-за чего зрачки казались черными, кожа лица отливала густой синевой, переходящей в фиолетовый на шее. Он открыл рот, чтобы сказать… и Носов увидел черный, как у чау-чау, язык.
   – Дура! Брядь! – выругался синий мужик, шевеля черным языком и фиолетовыми губами. Он потянулся к большой алюминиевой кружке, на дне которой плескалась какая-то коричневая жижа. Отхлебнул, облизнулся и продолжил: – Кто тебя просил, звезда, людей беспокоить? – Он привстал на кушетке и попытался замахнуться кулаком. Отчасти солидарный с ним Носов спросил:
   – А что случилось-то?
   – Вы посмотрите, что он пьет, – закричала женщина и, уже адресуясь к синему мужчине, зло бросила: – Алкоголик! Ты посмотри на себя, до чего допился! – Она вцепилась в его плечо и стала трясти. Синий мужик отмахивался от нее, словно от надоедливой мухи.
   Носов отобрал у мужика кружку и понюхал. От жижи шел отчетливый запах спирта. Вот только какого? Если метиловый…
   – Мужчина! – сказал Носов. – Ты меня видишь?
   – Вижу, – уверенно кивнул синий мужик, не глядя на Носова, и потянулся за кружкой. Носов повел ею из стороны в сторону, и синюшная рука уверенно переместилась в пространстве, не выпуская из виду кружку. – Ты тоже хочешь, – сообразил синий мужик. – Там еще есть… – И качнулся в сторону окна.
   Женщина распахнула занавески, на подоконнике в ряд стояли три полные бутылки и одна почти пустая с коричневой жижей. Носов взял ее и стал разглядывать этикетку. «МОРИЛКА спиртовая. Для окраски дерева под дуб. 83% этилового спирта» – значилось в самом низу.
   Морозов спросил:
   – Кислород отнести?
   – Да, – сказал Виктор, – и принеси желудочный зонд. Будем его отмывать…
   Морозов подмигнул и потащил кислородные баллоны вниз.
   Вилечка решительно оторвала от синего мужика вцепившуюся женщину и увела на кухню, расспрашивать.
   Мужик еще раз попытался хлебнуть из кружки, но Носов не дал.
   – Пить хочу! – сказал он и вывалил язык, отчего еще больше стал похож на безумную собаку чау-чау.
   – Вилена! – крикнул в кухню Носов. – Приготовь воды! Литров пять!
   Синий мужик покачал головой:
   – Не, я столько не выпью… Дай кружку! – вдруг потребовал он.
   Прибежал запыхавшийся Морозов, сунул Носову желудочный зонд с воронкой и сказал:
   – Толик нервничает, до конца смены меньше часа осталось. Я сказал, что еще долго, пусть себе ждет…
   – Правильно, – одобрил Носов. – Сажай его на стул.
   Вилечка, сгибаясь пополам, принесла из кухни пятилитровую кастрюлю с водой и таз. Носов выплеснул из кружки жижу, зачерпнул воды и протянул синему мужику.
   – Пей!
   Тот принял кружку и стал пить, морщась, будто ему дали невероятную гадость. Носов легко приподнял его и пересадил на стул, завел руки за спину (мужик совершенно не сопротивлялся), кивнул Морозову: держи и, придерживая синего за нижнюю челюсть, сказал ласково:
   – Открой рот и покажи язык!
   Заправив зонд до третьей метки, Носов стал методично промывать желудок. Когда кружка зашоркала по дну кастрюли, а таз до краев наполнился водой с коричневыми пленками, он скомандовал:
   – Это вылить и еще литра полтора в кастрюлю.
   Синий мужик стойко переносил процедуру, только глядел на Носова выкатив глаза и дышал со свистом носом.
   Когда Носов убедился, что отмывать больше нечего, он быстро удалил зонд, и мужика передернуло, как от электрического тока. Он утерся синей ладонью и почти трезвым голосом сказал:
   – Спасибо, ребята.
   – Не за что, – ответил Носов и приказал: – Собирайся, поедем в больницу.
   – Зачем? – удивился синий мужик. – Вы же все сделали. Я в порядке…
   – Это ты так думаешь, – сказал Носов, и тут до него дошло, что тот еще ни о чем не догадывается. Он скомандовал Вилечке запросить место и, подняв мужика со стула, подвел к большому тусклому зеркалу, стоявшему в коридоре…
   Из мутного полумрака зеркального стекла на мужика надвинулось синее, совершенно вурдалачье мурло. Он заслонился руками, закричал и, теряя сознание, опустился на пол. Носов понял, что перегнул палку, покопался в нагрудном кармане и достал пластмассовый флакончик из-под капель от насморка. Во флакончике был нашатырь, или, как его называли на скорой, «живая вода».
   От «живой воды» синий мужик пришел в себя, и был он уже не синий, а нежно-голубой.
   – Мужик! – сказал Носов голосом Арлазорова. – Ты посинел оттого, что пил… – И он показал на батарею бутылок на подоконнике.
   – Кореша посоветовали. Я хотел андроповской купить, а они – рупь восемьдесят, рупь восемьдесят! – с тихой ненавистью пробурчал голубой мужик, и Носов подумал, что одним потенциальным убийцей стало больше.