Страница:
Он еще что-то говорил, но я уже не понимал, целиком захваченный мыслью, что есть жизнь после смерти, есть! Но что она – такая, не снилось в самых страшных снах.
…Анфиса плыла впереди, я следовал за ней. Странная мгла рассеивалась, и вокруг простерся обычный донный пейзаж: покрытые слизью черные валуны, в незапамятные времена притащенные ледником, качающаяся речная трава и стайки шныряющих над нею рыбин. Не знаю как, но я отлично видел под водой; конечно, хуже, чем на поверхности, но все же очень далеко. За десяток-другой метров от глаз не укрывалась ни единая мелочь. Я мог пересчитать чешуйки на боку неторопливо плывущей рыбы и зубы лежащего на дне черепа.
Речные пути отличались от земных так же, как залитые асфальтом магистрали – от невидимых людям птичьих дорог. Мы плыли без устали, ловя речные потоки или лавируя в них, но даже плыть против течения было легко. Вода помогала, нежно обвивая и неся вперед мое тело. Лишь раз я испугался, когда над головой с ужасающим шумом пронеслось что-то огромное. Река качнулась в берегах, и я вместе с ней. В следующий миг я понял, что это, наверное, «Метеор», но страх проходил медленно.
– Это быстрый корабль, – сказала Анфиса. – Не бойся, но и близко не подплывай. Архип однажды подплыл – так ног и лишился.
– Кто это – Архип? – спросил я, понемногу успокаиваясь. Анфиса замедлила ход:
– Утопленник, как ты. Только старый. Ни на что не годится…
Я хотел спросить: что значит – «ни на что», но тут мы вплыли в какой-то канал. Я испугался, что здесь нас заметят. Анфиса уловила мое беспокойство:
– Не бойся: люди нас не видят.
– Почему?
– Потому что я так хочу, – улыбнулась Анфиса.
Я плыл за ней, представляя себе, как, должно быть, занятно мы выглядим: скользящая под водой нагая девушка и парень в одежде…
Канал был жутким местом. Я и не подозревал, что его можно так загадить. Дно представляло отвратительное, в чем-то даже сюрреалистичное зрелище: изъеденные ржавчиной остовы конструкций, гнилые бревна, осколки стекла и битый кирпич, куски строительной арматуры и обросшие подводным мхом булыжники. Раздвинув бледно-зеленые стебли, из-за водорослей выплыл старик с длинными волосами и бородой до пояса. Его морщинистое, худосочное тело казалось странно коротким, и спустя мгновение я понял, почему. Обе ноги были обрублены по колени, но здесь, под водой, ему это не мешало – двигался он достаточно быстро. Как и Анфиса, он был наг, и мой взгляд невольно приковали неестественно большие, словно распухшие гениталии.
– Ты, что ли, новый утопленник? – спросил он, почесав впалую грудь разлапистой пятерней. А плечи у старика ничего, отметил я, в молодости здоровый был…
– Он, – сказала русалка. – Андреем его зовут.
– Андрей, значит. – Утопленник подергал себя за бороду и окинул осуждающим взглядом. – И с чего тебе, Андрей, жизнь не мила стала?
– Тебе-то, старый, какая разница? – недовольно ответила Анфиса. – К нам по своей воле приходят, сам знаешь.
– Знать-то знаю, – вздохнул утопленник, отводя неприятные белесые зенки. – И нестарый я, не старей тебя…
Судя по взгляду русалки, последняя фраза мертвеца Анфисе не понравилась.
– Слизень велел рассказать ему, что да как. И научить, чему знаешь. А я поплыла, дела у меня. – Анфиса провела рукой по моему плечу. – Не скучай, Андрюша, скоро увидимся.
Вильнув стройными ногами, русалка поплыла прочь. Признаюсь, мне не хотелось переводить взгляд на старого уродливого утопленника. Но пришлось.
– Меня Архип зовут, – сказал мертвец. – Пойдем.
Мы отплыли куда-то. Стало немного глубже, вода потемнела, и наконец перед глазами открылась большая песчаная воронка. Словно бомба когда-то взорвалась. Архип спланировал и уселся на дне воронки. Я присел рядом, чувствуя, что мне то и дело хочется вздохнуть – но никак. Архип заметил и, криво улыбнувшись, сказал:
– Дышать хочется? Это пройдет, дай время. Когда утонул-то?
Я никак не мог вспомнить. Да и какая ему разница?
– С неделю назад… наверное.
– Домой, должно быть, тянет? – спросил он и сам же ответил: – Вестимо, тянет. Я помню, тоже домой приходил, в окно стучал. Только перепугал всех до смерти. Хе-хе. Значит, Слизень тебя ко мне послал? Учиться? Что ж, научу, дело нехитрое, а времени у тебя теперь много будет. Детей своих переживешь и внуков…
Он говорил медленно, со вкусом смакуя каждое слово. Взгляд его бесцветных, навыкате, глаз блуждал по мне, как по обычной речной твари. Я слушал, и мне казалось, что я сплю:
– …ты утопленник, не человек, так что забудь тех, что наверху. Забудь всех, кого знал. И отца, и мать. Заместо них теперь Слизень будет. Люди нам не товарищи. Будешь к людям ходить – только хуже им и себе сделаешь… И людской закон над тобою не властен. Бойся лишь Слизня – он твой господин!
Архип неодобрительно посмотрел на меня:
– Чего в одежке ходишь?
Я не знал, что ответить. Человек я, вот и хожу. Архип словно мысли читал:
– Ты не человек боле. И одежка тебе ни к чему. Все одно сгниет под водой. Так что скидай.
Я покачал головой:
– Не, не буду.
Старик поджал губы:
– Эх, молодежь… Думаешь, тебя голым увидят, хе-хе! – Он засмеялся противным визгливым смехом. – Мы – мертвые, никто нас не увидит, пока сами не покажемся. А уж тогда…
Он вновь засмеялся, а я подумал: что я здесь делаю? Сижу на дне Обводного, слушаю какого-то мертвеца… Бред, бредятина, Кастанеда отдыхает! Сейчас открою глаза и проснусь. Незаметно для Архипа я ущипнул себя, но идиотский сон не проходил. Неужели я навсегда останусь утопленником, чтобы потом превратиться в такую вот тварь?
– …и сказать надо: вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди! И посмотреть на любую одежку. Тогда человек тебя в одежде увидит, за своего примет.
Начало фразы я прослушал, но суть уловил. Это и вовсе маразм. Чтобы я поверил в какие-то заклинания? «Но ведь я мертвец, – в который уж раз подумал я, – но живу и чувствую. Сижу под водой, не дышу. И вижу таких вот уродов. Пора привыкать к чудесам».
– Запомнил? – спросил Архип.
– Вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди, – без всякого выражения повторил я. Лабуда какая-то, бессмыслица. Неужели работает?
– Иди и испробуй! – неожиданно велел утопленник. – Только верить надобно в то, что говоришь! И на одежду какую-нибудь смотри.
Ну, как в это поверить?
Архип все увидел по моему лицу. Скривился. Затем прошептал наговор – и оказался в старинном кафтане, красной атласной рубахе и темных, заправленных в невысокие сапоги штанах. Передо мной на дне Обводного сидел человек времен крепостного права.
– Теперь веришь? Вот народ пошел: ни в Бога, ни в черта не веруют. Атеисты поганые. Увидел одежку? Теперь иди и испробуй сам!
– Сейчас?
– А чего тянуть? Только свою одежку сыми, а то ничего не выйдет. Как там у вас, современных, говорится: наложение образов… Сымай, сымай, я посторожу, – усмехнулся подводный дед и неожиданно возвысил голос: – Велели меня слушаться, так слушайся, не гневи Слизня!
Кто знает, на что способен этот дед? Еще укусит… Я подчинился и расстегнул ремень. Брюки и рубашка легли на дно. Трусы я предусмотрительно оставил.
– А это почто оставил? – Архип презрительно посмотрел на мои плавки. – Мертвые сраму не имут.
Возразить исторической фразе было нечем. Пришлось снять и трусы.
– Вылезай, подойди к прохожему и спроси что-нибудь.
– Что? – глупо спросил я. Происходящее напоминало дурацкий розыгрыш. Чтобы я на такое купился?
– Сколько ему жить осталось! – оглушительно захохотал старик. – Что хочешь! Но сначала слова произнеси!
Я послушно выбрался из воды. Набережная пустынна. А, вот, идет какая-то женщина. Я сосредоточенно произнес заклятье, сконцентрировавшись на платье в светлый горошек. Смотреть на одежду, как говорил Архип…
Женщина остановилась, странно посмотрела и бочком пошла прочь, то и дело оглядываясь. «По крайней мере, не зовет на помощь», – удовлетворенно подумал я, опустил глаза и… Действует чертова магия! На мне было то же платье, что и на ней… Я согнулся, перевалился через ограду и упал в канал. Едва вода сомкнулась над головой, услышал противный писклявый хохот. Я так и думал! Старикашка издевается!
– Ты ж на платье ее посмотрел, – хохотал утопленник, до ушей распахивая пасть с редкими гнилыми зубами, – вот оно на тебе и стало!
– А как снять? – пролепетал я, пытаясь стащить наговоренное платье. Пальцы проходили сквозь навь.
Архип усмехнулся:
– В воде навь водяная сама исчезнет.
И правда: не прошло и полминуты, как платье растворилось без следа. Чудеса!
Я представил ситуацию со стороны. Прикольно. В конце концов, и сам люблю пошутить. Гнев быстро прошел, и я тоже засмеялся. А ведь не так все просто с этими заклинаниями. Как там поется: «Сделать хотел утюг – слон получился вдруг…»
Во второй раз все прошло гладко. Вылез из воды и спросил время у прогуливающейся парочки. Никто не заметил, что я совершенно наг. Довольный, я спрыгнул в канал и опустился на дно воронки. И наставник уже не казался таким уродливым. Может, я привык, а может, он пыль в глаза пускает? Тоже эта, как ее, «навь»? Но как преодолеть водную магию, я пока не знал. Ничего, узнаю еще! Однако надо же! Жизнь после смерти становится все интересней.
Затем Архип принялся расспрашивать. Как я упал да почему, да чем занимался, когда жив был? Похоже, эти расспросы будили у мертвеца какие-то воспоминания, судя по тому, как жадно он слушал меня. Но я отвечал односложно и скупо. Вот еще: распинаться перед утопленником! Пусть формально и собрат по несчастью, но водить с ним дружбу я не стал бы и за миллион. Рожа еще та. Лучше уж с Анфисой. При воспоминании о совершенном теле русалки я слегка напрягся. Хороша девчонка! Хотя, конечно, не девчонка давно, да и вообще мертвячка. Тьфу ты, пакость!
– Я, считай, двести лет здесь живу, – сказал Архип. – Всякое видел.
Я покрутил головой. Ничего себе! Ведь этот мертвяк мог Пушкина застать! И блокаду пережил. Впрочем, что ему блокада? Мертвые ведь с голоду не мрут. Вот же фрукт подводный!
– У всякого здесь своя работа, – продолжал гундеть Архип. – Наше дело – выполнять, что хозяин велит. Слизень то есть.
– А русалки что делают? – вставил я, вспоминая Анфису и остальных, кого видел.
– Они-то… – усмехнулся утопленник. – Они души для Слизня добывают. Это их работа.
– Это как?
– Людей топят, дурень! Или живность любую. Раньше, в старые времена, люди сами нас потчевали, уважали и боялись. Бывало, улова хорошего попросят да козу или коня в воду бросят. Ну, Слизень и помогал, рыбу в сети загонял. А теперь забыли, гневят батюшку Слизня! Реку всю загадили так, что рыба дохнет!
Архип с ненавистью посмотрел вверх:
– Не знают, какую Слизень силу имеет! Тогда, при Петре еще, едва город не смыл! Чутка сил не хватило! Если бы Свят-камень не потерялся… – Архип внезапно осекся. – Ладно, хватит лясы точить. Спать пора. Ложись, где пожелаешь. – Он вальяжно простер руку над похожим на передовую после боя дном. – Завтра снова учить буду.
– А зачем? – спросил я.
– А как же без этого? – Утопленник устремил на меня рыбьи глаза. – Знать надо, как от людей скрываться и как силу себе добывать. Без этого не проживешь. Да и работу Слизень дает такую, что без сноровки да слов заговорных – не справиться.
– Какую еще работу? – спросил я, но Архип скомкал разговор:
– Узнаешь. В свой черед. Спи. Утро вечера мудренее.
Но спать на дне я не собирался. Пусть мертвец и утопленник, но не могу я спать под водой! Не приучен.
– Ты куда это? – насупился Архип, видя, что я схватился за одежду.
– Дела у меня, – ответил я, одеваясь. Чтобы нацепить мокрую одежду, да еще и под водой, требовалась определенная сноровка, которой я не обладал, а потому возился долго, нервничая и матерясь. Архип наблюдал, почесывая волосатую спину длинными острыми когтями.
– Нечего тебе на земле делать, – злобно бурчал он. – В воде сиди! Не гневи Слизня.
– А он про это ничего не говорил, – ответил я, все же чувствуя беспокойство. Вспоминая жуткого речного владыку, я испытывал настоящий ужас.
– Говорено меня слушать – так слушай! – продолжал негодовать Архип. – Чужие мы земле, и нечего нам на ней делать!
– Мне очень нужно! – пробормотал я, опасаясь, что Архип просто схватит меня и не отпустит. Или удержит каким-нибудь заклятьем. Я не знал, насколько силен старый утопленник, и проверять не хотелось.
– Я потом приду, – ощущая спиной взгляд утопленника, я быстро поплыл к берегу и вскарабкался на набережную. Нет, больше я сюда не приду!
– Приходи завтра! – плеснула волна.
…Я проснулся от жажды и побежал в ванную. Припал к струе и глотал, глотал. Никогда не думал, что водопроводная водичка такая вкусная. Есть мне давно уже не хотелось. Совсем. С одной стороны, это плюс. И тратиться не надо, и от голода не умру. Ха, уверен: многие студенты бы мне позавидовали…
Утро было пасмурным, даже пошел маленький дождик. Самое время погулять. Я хорошо помнил, как мне фигово под солнцем, и воспользовался утром на все сто. Я выбежал на улицу в майке и шортах. Дождь падал, словно небесная манна. Как это чудесно! Я с удовольствием шлепал по лужам, с улыбкой превосходства глядя на прятавшихся под зонтами прохожих. Прячьтесь, прячьтесь, это мое время!
Проходя мимо ларьков, увидел в витрине свежую рыбу. Она лежала, открыв рот и вытаращив навеки замершие зенки. И я тотчас вспомнил о вчерашнем! Вспомнил, что Архип ждет меня. Что будет, если не приду? Я замер перед витриной, глядя на мертвую рыбину. Она многозначительно распахнула пасть, усеянную острыми зубами. Нет, наверное, лучше пойти. Перечить жуткому Слизню не хотелось. По крайней мере, пока я не знаю всех правил подводного мира. В конце концов, не съест же меня Архип!
Дождь закончился, но было еще пасмурно. Хорошо – солнце не донимает. Вот бы дождик чуть подольше пошел… Добравшись до площади Александра Невского, я посмотрел на стоявший на ней памятник великому князю. «Вот ты умер, – подумал я, – и теперь каменный… А я умер – и живой». Отчего-то не захотелось к Неве, и я остановился у входа в лавру. «Времени у мертвеца достаточно», – невесело подумал я и решил прогуляться по кладбищу.
«Подобное притягивает подобное, – философски подумал я, пройдя по булыжной мостовой через башню с аркой. – Да и вообще, вдруг я призрак Достоевского увижу?» Мысль насмешила. А что? Если я дрался с хищной русалкой, которую никто из десятка людей на берегу не разглядел, почему бы мне не увидеть призраков? Справа и слева протянулись унылые грязно-желтые стены с двумя калитками, за ними виднелись роскошные гробницы петербургских знаменитостей. Я остановился в проеме и шагнул внутрь. Могилы как могилы. Мелкие группки туристов прохаживались по неровным песчаным дорожкам. И никаких призраков.
– Молодой человек!
Я вздрогнул. Вот голос! Мертвеца напугать может!
– Вход только по билетам! Билеты в кассе рядом…
Я покорно кивнул громогласной контролерше, но в кассу не пошел, а зашагал дальше. Пересек мост над каналом с черной стоялой водой и, миновав группку неустанно крестящихся попрошаек, вошел в обширный двор. Ушей коснулось благоговейное перешептывание паломников и уверенная речь экскурсовода, стоявшего с группой щелкающих фотоаппаратами иностранцев. В отличие от них у меня Троицкий собор не вызывал никакого восторга. Церковь как церковь. Спас-на-Крови куда интереснее смотрится.
Я прошелся по двору и увидел вход в собор. У ступеней расположились попрошайки, настойчиво-приглушенными голосами выпрашивая милостыню. Я сделал несколько шагов и в приоткрытой двери увидел сияние. Словно мощный прожектор стоял с той стороны, светя заходящим в храм людям прямо в глаза. Но никто не морщился и не отворачивал глаз. Почему же меня слепит? Потому что мертвец или оттого что некрещеный? А войти я смогу?
Дух авантюризма овладел мной, и я, не оглядываясь, двинулся к цели. Опустив лицо к полу, я попытался войти в храм. Что за… Попав под луч «прожектора», моя кожа стала обугливаться, словно я вошел в гигантскую микроволновку. Я забыл, что такое боль, и думал, что мертвец не способен ощутить ее снова, но теперь, еле сдерживая крик, скатился вниз по ступеням. Во дворе мне стало легче.
Попрошайки неприязненно пялились на меня. Я злобно зыркнул на одного, он тут же отвел взгляд. Тренер говорил: можно одержать победу до боя, «раздавив» взглядом соперника. Иногда хорошо получалось, вышло и теперь. Нищий отскочил в сторону, а мой взгляд уперся в неприметную калитку в церковной стене. Кажется, открыта. Калитка вела не в женский монастырь и не к сокровищам. Я вышел еще на одно кладбище, значительно больше крошечного, но широко известного Некрополя. Кто же здесь похоронен? Имена на крестах и обелисках ни о чем не говорили. Здесь были захоронения позапрошлого столетия, были и более-менее современные, восьмидесятых-девяностых годов.
Билетов сюда не продавали, вход свободен, и я двинулся по песчаной дорожке мимо могил и крестов. Кое-где росли деревья. Пожалуй, я нигде еще не видел настолько уродливых, корявых деревьев, со скрученными, словно в агонии, стволами. Такие росли, пожалуй, только на кладбищах. Я припомнил, что как-то раз, кажется, был здесь, уж не знаю, каким ветром занесло, может, мама водила. Или снова дежавю? Но оставалось стойкое впечатление, что это чуждое городу место. Мистикой я никогда не увлекался, но сейчас эти ощущения усиливались. За краем кладбища простирался кирпичный забор, за которым виднелись мост и здания на том берегу. «Дома живых и пристанище мертвых», – подумал я. Как все близко. Бредя по аллеям мимо надгробий и могил, я с еще большей уверенностью понял, что тут действительно иной мир. Мир мертвых. Людей здесь почти не было, что и неудивительно, ведь большая часть захоронений старая, тем не менее на некоторых могилах лежали пластиковые, а иногда и живые цветы. Проходя мимо надгробий, я с интересом читал вырезанные на камнях надписи. Разные люди здесь покоятся. Старые и молодые, знаменитые и известные лишь своим потомкам.
Я остановился у одной из могил и задумался. Умрешь во младенчестве, от болезни или несчастного случая – и вот она, вся жизнь? Мы – прах и в прах возвратимся, говорят попы. Но мы ведь не черви, думал я, чтобы ползать в земле и превращаться в землю. Нет в этом никакого смысла. А он должен быть. Иначе зачем я хожу по городу, когда давно должен гнить в земле? Сердце не стучало, его я не чувствовал, но в груди мучительно сжалось. Кто мне ответит?
– Молодой человек! – вдруг позвал кто-то. И здесь контролеры! Я повернулся. На одном из надгробий сидел некто с длинными, до плеч, волосами и печальным лицом.
– Вообще-то нехорошо на могилах сидеть, – заметил я. – Там, между прочим, люди похоронены.
Если бы не его несчастное лицо, я бы сказал пожестче.
– Это моя могила, – ответил он, и только сейчас я увидел, что одежда его, мягко говоря, несовременного покроя. – А вы как сюда попали? Я здесь всех знаю, а вас вижу впервые. В последнее время и не хоронят тут никого. Помню, лет десять тому какого-то губернатора хоронили…
– Я не здесь умер, – произнес я достаточно ровно и даже себя зауважал. Молодец! Спокойно, вслух признал давно свершившийся факт, и нечего сопли разводить.
– С другого кладбища? – кивнул мертвец. – Понятно. А что же сюда пожаловали? Ах, конечно. Я, когда здесь оказался, тоже не мог успокоиться. Разве можно успокоиться, когда от чего ушел, к тому и пришел? Вот вы, молодой человек, избавились от своих мучений? Думаю, что нет, – не дожидаясь ответа, продолжил он. Он часто и печально кивал, и его длинные волосы качались в такт словам. – Вот вы скажите: вы ожидали этого? – Он повел рукой вокруг.
Я огляделся, но ничего, кроме могил и деревьев, не обнаружил. Да в конце аллеи, ближе к выходу, толпились какие-то калеки. Кажется, живые.
– Чего?
– Я имею в виду наше существование, – пояснил мертвец. – Я свел счеты с жизнью, но смерть выставила мне свой счет. Как, впрочем, и вам.
Он замолчал, и я воспользовался паузой:
– Извините, а как вас зовут?
– Зовут? – слабо улыбнулся мертвец. – Мой друг, меня уже давно никто не зовет. Память обо мне исчезла, а я существую. Удивительно и странно.
– Тогда как вас звали? – настойчиво переспросил я и понял, что могу просто посмотреть на могильный камень. Но это мне показалось невежливым, и я дождался ответа.
– Ковров Павел Иванович, – представился мертвец. – В честь императора Павла назван. Год рождения тысяча восемьсот тридцать седьмой, год смерти тысяча восемьсот семьдесят пятый. А вас как зовут?
– Андрей.
– Очень приятно. Вы знаете, я рад, что вы зашли. Собеседников у меня почти не бывает, а я люблю поговорить.
«Разговорчивый мертвец», – подумал я и только сейчас заметил, что, задевая надгробие, мой собеседник проходит сквозь него. Призрак. Я вижу настоящего призрака!
– А кроме вас здесь еще есть… мертвые? – спросил я.
– Есть, и предостаточно. Видели старика на входе?
Я вспомнил: действительно, стоял у самых ворот старичок. С палочкой. Жалкий такой. Действительно, жалкий. Он разительно отличался от наглых физиономий профессиональных побирушек. Но почему-то никто ему не подавал.
– Он призрак, так же как я.
Теперь понятно. Мне даже не по себе стало. Сколько же призраков в нашем городе?
– Почему в таком случае вам не с кем говорить?
– А в жизни вы со всяким разговаривали? – вопросом на вопрос ответил Павел Иванович, и я кивнул. В общих чертах он прав. С некоторыми разговаривать бесполезно. Как с нашим деканом. Что существует диалог, он не знает, зато монологи у него… Цицерон отдыхает.
– Он мне неинтересен. Весьма странная особа. Мне кажется, он не в своем уме. Да и я ему безразличен.
– Не в своем уме? Мертвецы что, с ума сходят? – изумился я.
– Ничего удивительного. Здесь многое такое же, как в жизни. Поживешь – узнаешь.
Мимо прошла пожилая пара. Проходя, они замедлили шаг, и я увидел их удивленные лица. Женщина посмотрела на меня с жалостью и, тронув за плечо, сунула в руку скомканную десятку. Чего это она?
– Подумать только, как мир изменился! – продолжал Ковров, не обратив на прохожих ни малейшего внимания. – Разве мог я предполагать, что через сто пятьдесят лет по моему Петербургу будут ездить такие вот машины, а в небе летать самолеты! Сначала я радовался, что вижу то, чего даже во сне не могли увидеть мои современники. Но затем я пережил их всех… И их детей, и внуков. Мне, сударь мой, теперь горько потому, как я понял – нет в будущем счастья, которого ждали они, и я ждал вместе с ними! И конца мира нет! И главное: люди не изменились к лучшему.
Он сделал паузу и вздохнул.
– Даже если бы я вновь стал жив, не знаю, как бы я смог жить в этом городе. Ведь все здесь не так, как было когда-то… Мой мир умер, остался в истории и никогда, никогда уже не будет таким, каким был! – Лицо Павла Ивановича на миг озарила радость воспоминания, но затем оно вновь потемнело, превратившись в прежнюю, унылую маску.
Я молчал, размышляя. Кто из нас не мечтал родиться в будущем, где все будет гораздо лучше и интересней. Не будет зубных врачей, повесток в армию и недоступных девушек. Наверное, каждый человек любит то время, в котором вырос и ощутил себя как личность. Можно мечтать оказаться в Средних веках и стать там королем, можно вообразить себя покорителем космоса и жить с этой мечтой – но это миражи. Надо жить здесь и сейчас, понял я, здесь и сейчас. Вот и я увижу будущее, буду жить долго, очень долго, как этот мертвец. Но он хотя бы среди людей, а я – среди жутких тварей.
– Простите за интимный вопрос: вы атеист? – неожиданно спросил Ковров.
– Теперь определенно нет, – ответил я.
Мертвец улыбнулся. Улыбка его была мягкой, доброй, даже смущенной, хотя смущаться ему, в общем-то, нечего.
– Я тоже, хотя здесь все не так, как рассказывают попы. И уж тем более не так, как думают атеисты. Но ведь это еще ни о чем не говорит, вы согласны?
– Согласен, – кивнул я.
Мысли о Боге и ангелах пугали меня. Я помнил свет, исходящий от икон в доме Юлиной бабушки, слепящий и чуждый, не забыл и свет из храма, едва не поджаривший меня. До сих пор руки горят. Я невольно опустил голову и едва не вскрикнул: руки покрылись сетью глубоких, отвратительных морщин, напоминавших обезвоженную землю. Что же, я – проклятый, зомби, нечисть?
– Почему мы не умерли, как все? – задал я давно вертевшийся на языке вопрос. Все забывал задать его Архипу. Заморочил он своими чудесами.
– Этого здесь никто вам не скажет, – качнул волосами мертвец.
– Почему?
– Потому что никто не знает.
– А… вы сами как думаете?
– Я? Я думаю, что жизнь есть жизнь, даже если она после смерти. И прожить ее надо достойно, и даже достойней прежней, ведь теперь мы видим свои ошибки и то, к чему они приводят. Только, к сожалению, многие и после жизни остаются мерзавцами. Есть тут один такой. Я руки ему не подаю и не подам. Могила не всякого исправляет…
Очень хотелось пить, и я поневоле простился со словоохотливым мертвецом, отправившись к набережной.
…Анфиса плыла впереди, я следовал за ней. Странная мгла рассеивалась, и вокруг простерся обычный донный пейзаж: покрытые слизью черные валуны, в незапамятные времена притащенные ледником, качающаяся речная трава и стайки шныряющих над нею рыбин. Не знаю как, но я отлично видел под водой; конечно, хуже, чем на поверхности, но все же очень далеко. За десяток-другой метров от глаз не укрывалась ни единая мелочь. Я мог пересчитать чешуйки на боку неторопливо плывущей рыбы и зубы лежащего на дне черепа.
Речные пути отличались от земных так же, как залитые асфальтом магистрали – от невидимых людям птичьих дорог. Мы плыли без устали, ловя речные потоки или лавируя в них, но даже плыть против течения было легко. Вода помогала, нежно обвивая и неся вперед мое тело. Лишь раз я испугался, когда над головой с ужасающим шумом пронеслось что-то огромное. Река качнулась в берегах, и я вместе с ней. В следующий миг я понял, что это, наверное, «Метеор», но страх проходил медленно.
– Это быстрый корабль, – сказала Анфиса. – Не бойся, но и близко не подплывай. Архип однажды подплыл – так ног и лишился.
– Кто это – Архип? – спросил я, понемногу успокаиваясь. Анфиса замедлила ход:
– Утопленник, как ты. Только старый. Ни на что не годится…
Я хотел спросить: что значит – «ни на что», но тут мы вплыли в какой-то канал. Я испугался, что здесь нас заметят. Анфиса уловила мое беспокойство:
– Не бойся: люди нас не видят.
– Почему?
– Потому что я так хочу, – улыбнулась Анфиса.
Я плыл за ней, представляя себе, как, должно быть, занятно мы выглядим: скользящая под водой нагая девушка и парень в одежде…
Канал был жутким местом. Я и не подозревал, что его можно так загадить. Дно представляло отвратительное, в чем-то даже сюрреалистичное зрелище: изъеденные ржавчиной остовы конструкций, гнилые бревна, осколки стекла и битый кирпич, куски строительной арматуры и обросшие подводным мхом булыжники. Раздвинув бледно-зеленые стебли, из-за водорослей выплыл старик с длинными волосами и бородой до пояса. Его морщинистое, худосочное тело казалось странно коротким, и спустя мгновение я понял, почему. Обе ноги были обрублены по колени, но здесь, под водой, ему это не мешало – двигался он достаточно быстро. Как и Анфиса, он был наг, и мой взгляд невольно приковали неестественно большие, словно распухшие гениталии.
– Ты, что ли, новый утопленник? – спросил он, почесав впалую грудь разлапистой пятерней. А плечи у старика ничего, отметил я, в молодости здоровый был…
– Он, – сказала русалка. – Андреем его зовут.
– Андрей, значит. – Утопленник подергал себя за бороду и окинул осуждающим взглядом. – И с чего тебе, Андрей, жизнь не мила стала?
– Тебе-то, старый, какая разница? – недовольно ответила Анфиса. – К нам по своей воле приходят, сам знаешь.
– Знать-то знаю, – вздохнул утопленник, отводя неприятные белесые зенки. – И нестарый я, не старей тебя…
Судя по взгляду русалки, последняя фраза мертвеца Анфисе не понравилась.
– Слизень велел рассказать ему, что да как. И научить, чему знаешь. А я поплыла, дела у меня. – Анфиса провела рукой по моему плечу. – Не скучай, Андрюша, скоро увидимся.
Вильнув стройными ногами, русалка поплыла прочь. Признаюсь, мне не хотелось переводить взгляд на старого уродливого утопленника. Но пришлось.
– Меня Архип зовут, – сказал мертвец. – Пойдем.
Мы отплыли куда-то. Стало немного глубже, вода потемнела, и наконец перед глазами открылась большая песчаная воронка. Словно бомба когда-то взорвалась. Архип спланировал и уселся на дне воронки. Я присел рядом, чувствуя, что мне то и дело хочется вздохнуть – но никак. Архип заметил и, криво улыбнувшись, сказал:
– Дышать хочется? Это пройдет, дай время. Когда утонул-то?
Я никак не мог вспомнить. Да и какая ему разница?
– С неделю назад… наверное.
– Домой, должно быть, тянет? – спросил он и сам же ответил: – Вестимо, тянет. Я помню, тоже домой приходил, в окно стучал. Только перепугал всех до смерти. Хе-хе. Значит, Слизень тебя ко мне послал? Учиться? Что ж, научу, дело нехитрое, а времени у тебя теперь много будет. Детей своих переживешь и внуков…
Он говорил медленно, со вкусом смакуя каждое слово. Взгляд его бесцветных, навыкате, глаз блуждал по мне, как по обычной речной твари. Я слушал, и мне казалось, что я сплю:
– …ты утопленник, не человек, так что забудь тех, что наверху. Забудь всех, кого знал. И отца, и мать. Заместо них теперь Слизень будет. Люди нам не товарищи. Будешь к людям ходить – только хуже им и себе сделаешь… И людской закон над тобою не властен. Бойся лишь Слизня – он твой господин!
Архип неодобрительно посмотрел на меня:
– Чего в одежке ходишь?
Я не знал, что ответить. Человек я, вот и хожу. Архип словно мысли читал:
– Ты не человек боле. И одежка тебе ни к чему. Все одно сгниет под водой. Так что скидай.
Я покачал головой:
– Не, не буду.
Старик поджал губы:
– Эх, молодежь… Думаешь, тебя голым увидят, хе-хе! – Он засмеялся противным визгливым смехом. – Мы – мертвые, никто нас не увидит, пока сами не покажемся. А уж тогда…
Он вновь засмеялся, а я подумал: что я здесь делаю? Сижу на дне Обводного, слушаю какого-то мертвеца… Бред, бредятина, Кастанеда отдыхает! Сейчас открою глаза и проснусь. Незаметно для Архипа я ущипнул себя, но идиотский сон не проходил. Неужели я навсегда останусь утопленником, чтобы потом превратиться в такую вот тварь?
– …и сказать надо: вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди! И посмотреть на любую одежку. Тогда человек тебя в одежде увидит, за своего примет.
Начало фразы я прослушал, но суть уловил. Это и вовсе маразм. Чтобы я поверил в какие-то заклинания? «Но ведь я мертвец, – в который уж раз подумал я, – но живу и чувствую. Сижу под водой, не дышу. И вижу таких вот уродов. Пора привыкать к чудесам».
– Запомнил? – спросил Архип.
– Вода-водица, родная сестрица, помоги, меня обряди, – без всякого выражения повторил я. Лабуда какая-то, бессмыслица. Неужели работает?
– Иди и испробуй! – неожиданно велел утопленник. – Только верить надобно в то, что говоришь! И на одежду какую-нибудь смотри.
Ну, как в это поверить?
Архип все увидел по моему лицу. Скривился. Затем прошептал наговор – и оказался в старинном кафтане, красной атласной рубахе и темных, заправленных в невысокие сапоги штанах. Передо мной на дне Обводного сидел человек времен крепостного права.
– Теперь веришь? Вот народ пошел: ни в Бога, ни в черта не веруют. Атеисты поганые. Увидел одежку? Теперь иди и испробуй сам!
– Сейчас?
– А чего тянуть? Только свою одежку сыми, а то ничего не выйдет. Как там у вас, современных, говорится: наложение образов… Сымай, сымай, я посторожу, – усмехнулся подводный дед и неожиданно возвысил голос: – Велели меня слушаться, так слушайся, не гневи Слизня!
Кто знает, на что способен этот дед? Еще укусит… Я подчинился и расстегнул ремень. Брюки и рубашка легли на дно. Трусы я предусмотрительно оставил.
– А это почто оставил? – Архип презрительно посмотрел на мои плавки. – Мертвые сраму не имут.
Возразить исторической фразе было нечем. Пришлось снять и трусы.
– Вылезай, подойди к прохожему и спроси что-нибудь.
– Что? – глупо спросил я. Происходящее напоминало дурацкий розыгрыш. Чтобы я на такое купился?
– Сколько ему жить осталось! – оглушительно захохотал старик. – Что хочешь! Но сначала слова произнеси!
Я послушно выбрался из воды. Набережная пустынна. А, вот, идет какая-то женщина. Я сосредоточенно произнес заклятье, сконцентрировавшись на платье в светлый горошек. Смотреть на одежду, как говорил Архип…
Женщина остановилась, странно посмотрела и бочком пошла прочь, то и дело оглядываясь. «По крайней мере, не зовет на помощь», – удовлетворенно подумал я, опустил глаза и… Действует чертова магия! На мне было то же платье, что и на ней… Я согнулся, перевалился через ограду и упал в канал. Едва вода сомкнулась над головой, услышал противный писклявый хохот. Я так и думал! Старикашка издевается!
– Ты ж на платье ее посмотрел, – хохотал утопленник, до ушей распахивая пасть с редкими гнилыми зубами, – вот оно на тебе и стало!
– А как снять? – пролепетал я, пытаясь стащить наговоренное платье. Пальцы проходили сквозь навь.
Архип усмехнулся:
– В воде навь водяная сама исчезнет.
И правда: не прошло и полминуты, как платье растворилось без следа. Чудеса!
Я представил ситуацию со стороны. Прикольно. В конце концов, и сам люблю пошутить. Гнев быстро прошел, и я тоже засмеялся. А ведь не так все просто с этими заклинаниями. Как там поется: «Сделать хотел утюг – слон получился вдруг…»
Во второй раз все прошло гладко. Вылез из воды и спросил время у прогуливающейся парочки. Никто не заметил, что я совершенно наг. Довольный, я спрыгнул в канал и опустился на дно воронки. И наставник уже не казался таким уродливым. Может, я привык, а может, он пыль в глаза пускает? Тоже эта, как ее, «навь»? Но как преодолеть водную магию, я пока не знал. Ничего, узнаю еще! Однако надо же! Жизнь после смерти становится все интересней.
Затем Архип принялся расспрашивать. Как я упал да почему, да чем занимался, когда жив был? Похоже, эти расспросы будили у мертвеца какие-то воспоминания, судя по тому, как жадно он слушал меня. Но я отвечал односложно и скупо. Вот еще: распинаться перед утопленником! Пусть формально и собрат по несчастью, но водить с ним дружбу я не стал бы и за миллион. Рожа еще та. Лучше уж с Анфисой. При воспоминании о совершенном теле русалки я слегка напрягся. Хороша девчонка! Хотя, конечно, не девчонка давно, да и вообще мертвячка. Тьфу ты, пакость!
– Я, считай, двести лет здесь живу, – сказал Архип. – Всякое видел.
Я покрутил головой. Ничего себе! Ведь этот мертвяк мог Пушкина застать! И блокаду пережил. Впрочем, что ему блокада? Мертвые ведь с голоду не мрут. Вот же фрукт подводный!
– У всякого здесь своя работа, – продолжал гундеть Архип. – Наше дело – выполнять, что хозяин велит. Слизень то есть.
– А русалки что делают? – вставил я, вспоминая Анфису и остальных, кого видел.
– Они-то… – усмехнулся утопленник. – Они души для Слизня добывают. Это их работа.
– Это как?
– Людей топят, дурень! Или живность любую. Раньше, в старые времена, люди сами нас потчевали, уважали и боялись. Бывало, улова хорошего попросят да козу или коня в воду бросят. Ну, Слизень и помогал, рыбу в сети загонял. А теперь забыли, гневят батюшку Слизня! Реку всю загадили так, что рыба дохнет!
Архип с ненавистью посмотрел вверх:
– Не знают, какую Слизень силу имеет! Тогда, при Петре еще, едва город не смыл! Чутка сил не хватило! Если бы Свят-камень не потерялся… – Архип внезапно осекся. – Ладно, хватит лясы точить. Спать пора. Ложись, где пожелаешь. – Он вальяжно простер руку над похожим на передовую после боя дном. – Завтра снова учить буду.
– А зачем? – спросил я.
– А как же без этого? – Утопленник устремил на меня рыбьи глаза. – Знать надо, как от людей скрываться и как силу себе добывать. Без этого не проживешь. Да и работу Слизень дает такую, что без сноровки да слов заговорных – не справиться.
– Какую еще работу? – спросил я, но Архип скомкал разговор:
– Узнаешь. В свой черед. Спи. Утро вечера мудренее.
Но спать на дне я не собирался. Пусть мертвец и утопленник, но не могу я спать под водой! Не приучен.
– Ты куда это? – насупился Архип, видя, что я схватился за одежду.
– Дела у меня, – ответил я, одеваясь. Чтобы нацепить мокрую одежду, да еще и под водой, требовалась определенная сноровка, которой я не обладал, а потому возился долго, нервничая и матерясь. Архип наблюдал, почесывая волосатую спину длинными острыми когтями.
– Нечего тебе на земле делать, – злобно бурчал он. – В воде сиди! Не гневи Слизня.
– А он про это ничего не говорил, – ответил я, все же чувствуя беспокойство. Вспоминая жуткого речного владыку, я испытывал настоящий ужас.
– Говорено меня слушать – так слушай! – продолжал негодовать Архип. – Чужие мы земле, и нечего нам на ней делать!
– Мне очень нужно! – пробормотал я, опасаясь, что Архип просто схватит меня и не отпустит. Или удержит каким-нибудь заклятьем. Я не знал, насколько силен старый утопленник, и проверять не хотелось.
– Я потом приду, – ощущая спиной взгляд утопленника, я быстро поплыл к берегу и вскарабкался на набережную. Нет, больше я сюда не приду!
– Приходи завтра! – плеснула волна.
…Я проснулся от жажды и побежал в ванную. Припал к струе и глотал, глотал. Никогда не думал, что водопроводная водичка такая вкусная. Есть мне давно уже не хотелось. Совсем. С одной стороны, это плюс. И тратиться не надо, и от голода не умру. Ха, уверен: многие студенты бы мне позавидовали…
Утро было пасмурным, даже пошел маленький дождик. Самое время погулять. Я хорошо помнил, как мне фигово под солнцем, и воспользовался утром на все сто. Я выбежал на улицу в майке и шортах. Дождь падал, словно небесная манна. Как это чудесно! Я с удовольствием шлепал по лужам, с улыбкой превосходства глядя на прятавшихся под зонтами прохожих. Прячьтесь, прячьтесь, это мое время!
Проходя мимо ларьков, увидел в витрине свежую рыбу. Она лежала, открыв рот и вытаращив навеки замершие зенки. И я тотчас вспомнил о вчерашнем! Вспомнил, что Архип ждет меня. Что будет, если не приду? Я замер перед витриной, глядя на мертвую рыбину. Она многозначительно распахнула пасть, усеянную острыми зубами. Нет, наверное, лучше пойти. Перечить жуткому Слизню не хотелось. По крайней мере, пока я не знаю всех правил подводного мира. В конце концов, не съест же меня Архип!
Дождь закончился, но было еще пасмурно. Хорошо – солнце не донимает. Вот бы дождик чуть подольше пошел… Добравшись до площади Александра Невского, я посмотрел на стоявший на ней памятник великому князю. «Вот ты умер, – подумал я, – и теперь каменный… А я умер – и живой». Отчего-то не захотелось к Неве, и я остановился у входа в лавру. «Времени у мертвеца достаточно», – невесело подумал я и решил прогуляться по кладбищу.
«Подобное притягивает подобное, – философски подумал я, пройдя по булыжной мостовой через башню с аркой. – Да и вообще, вдруг я призрак Достоевского увижу?» Мысль насмешила. А что? Если я дрался с хищной русалкой, которую никто из десятка людей на берегу не разглядел, почему бы мне не увидеть призраков? Справа и слева протянулись унылые грязно-желтые стены с двумя калитками, за ними виднелись роскошные гробницы петербургских знаменитостей. Я остановился в проеме и шагнул внутрь. Могилы как могилы. Мелкие группки туристов прохаживались по неровным песчаным дорожкам. И никаких призраков.
– Молодой человек!
Я вздрогнул. Вот голос! Мертвеца напугать может!
– Вход только по билетам! Билеты в кассе рядом…
Я покорно кивнул громогласной контролерше, но в кассу не пошел, а зашагал дальше. Пересек мост над каналом с черной стоялой водой и, миновав группку неустанно крестящихся попрошаек, вошел в обширный двор. Ушей коснулось благоговейное перешептывание паломников и уверенная речь экскурсовода, стоявшего с группой щелкающих фотоаппаратами иностранцев. В отличие от них у меня Троицкий собор не вызывал никакого восторга. Церковь как церковь. Спас-на-Крови куда интереснее смотрится.
Я прошелся по двору и увидел вход в собор. У ступеней расположились попрошайки, настойчиво-приглушенными голосами выпрашивая милостыню. Я сделал несколько шагов и в приоткрытой двери увидел сияние. Словно мощный прожектор стоял с той стороны, светя заходящим в храм людям прямо в глаза. Но никто не морщился и не отворачивал глаз. Почему же меня слепит? Потому что мертвец или оттого что некрещеный? А войти я смогу?
Дух авантюризма овладел мной, и я, не оглядываясь, двинулся к цели. Опустив лицо к полу, я попытался войти в храм. Что за… Попав под луч «прожектора», моя кожа стала обугливаться, словно я вошел в гигантскую микроволновку. Я забыл, что такое боль, и думал, что мертвец не способен ощутить ее снова, но теперь, еле сдерживая крик, скатился вниз по ступеням. Во дворе мне стало легче.
Попрошайки неприязненно пялились на меня. Я злобно зыркнул на одного, он тут же отвел взгляд. Тренер говорил: можно одержать победу до боя, «раздавив» взглядом соперника. Иногда хорошо получалось, вышло и теперь. Нищий отскочил в сторону, а мой взгляд уперся в неприметную калитку в церковной стене. Кажется, открыта. Калитка вела не в женский монастырь и не к сокровищам. Я вышел еще на одно кладбище, значительно больше крошечного, но широко известного Некрополя. Кто же здесь похоронен? Имена на крестах и обелисках ни о чем не говорили. Здесь были захоронения позапрошлого столетия, были и более-менее современные, восьмидесятых-девяностых годов.
Билетов сюда не продавали, вход свободен, и я двинулся по песчаной дорожке мимо могил и крестов. Кое-где росли деревья. Пожалуй, я нигде еще не видел настолько уродливых, корявых деревьев, со скрученными, словно в агонии, стволами. Такие росли, пожалуй, только на кладбищах. Я припомнил, что как-то раз, кажется, был здесь, уж не знаю, каким ветром занесло, может, мама водила. Или снова дежавю? Но оставалось стойкое впечатление, что это чуждое городу место. Мистикой я никогда не увлекался, но сейчас эти ощущения усиливались. За краем кладбища простирался кирпичный забор, за которым виднелись мост и здания на том берегу. «Дома живых и пристанище мертвых», – подумал я. Как все близко. Бредя по аллеям мимо надгробий и могил, я с еще большей уверенностью понял, что тут действительно иной мир. Мир мертвых. Людей здесь почти не было, что и неудивительно, ведь большая часть захоронений старая, тем не менее на некоторых могилах лежали пластиковые, а иногда и живые цветы. Проходя мимо надгробий, я с интересом читал вырезанные на камнях надписи. Разные люди здесь покоятся. Старые и молодые, знаменитые и известные лишь своим потомкам.
Я остановился у одной из могил и задумался. Умрешь во младенчестве, от болезни или несчастного случая – и вот она, вся жизнь? Мы – прах и в прах возвратимся, говорят попы. Но мы ведь не черви, думал я, чтобы ползать в земле и превращаться в землю. Нет в этом никакого смысла. А он должен быть. Иначе зачем я хожу по городу, когда давно должен гнить в земле? Сердце не стучало, его я не чувствовал, но в груди мучительно сжалось. Кто мне ответит?
– Молодой человек! – вдруг позвал кто-то. И здесь контролеры! Я повернулся. На одном из надгробий сидел некто с длинными, до плеч, волосами и печальным лицом.
– Вообще-то нехорошо на могилах сидеть, – заметил я. – Там, между прочим, люди похоронены.
Если бы не его несчастное лицо, я бы сказал пожестче.
– Это моя могила, – ответил он, и только сейчас я увидел, что одежда его, мягко говоря, несовременного покроя. – А вы как сюда попали? Я здесь всех знаю, а вас вижу впервые. В последнее время и не хоронят тут никого. Помню, лет десять тому какого-то губернатора хоронили…
– Я не здесь умер, – произнес я достаточно ровно и даже себя зауважал. Молодец! Спокойно, вслух признал давно свершившийся факт, и нечего сопли разводить.
– С другого кладбища? – кивнул мертвец. – Понятно. А что же сюда пожаловали? Ах, конечно. Я, когда здесь оказался, тоже не мог успокоиться. Разве можно успокоиться, когда от чего ушел, к тому и пришел? Вот вы, молодой человек, избавились от своих мучений? Думаю, что нет, – не дожидаясь ответа, продолжил он. Он часто и печально кивал, и его длинные волосы качались в такт словам. – Вот вы скажите: вы ожидали этого? – Он повел рукой вокруг.
Я огляделся, но ничего, кроме могил и деревьев, не обнаружил. Да в конце аллеи, ближе к выходу, толпились какие-то калеки. Кажется, живые.
– Чего?
– Я имею в виду наше существование, – пояснил мертвец. – Я свел счеты с жизнью, но смерть выставила мне свой счет. Как, впрочем, и вам.
Он замолчал, и я воспользовался паузой:
– Извините, а как вас зовут?
– Зовут? – слабо улыбнулся мертвец. – Мой друг, меня уже давно никто не зовет. Память обо мне исчезла, а я существую. Удивительно и странно.
– Тогда как вас звали? – настойчиво переспросил я и понял, что могу просто посмотреть на могильный камень. Но это мне показалось невежливым, и я дождался ответа.
– Ковров Павел Иванович, – представился мертвец. – В честь императора Павла назван. Год рождения тысяча восемьсот тридцать седьмой, год смерти тысяча восемьсот семьдесят пятый. А вас как зовут?
– Андрей.
– Очень приятно. Вы знаете, я рад, что вы зашли. Собеседников у меня почти не бывает, а я люблю поговорить.
«Разговорчивый мертвец», – подумал я и только сейчас заметил, что, задевая надгробие, мой собеседник проходит сквозь него. Призрак. Я вижу настоящего призрака!
– А кроме вас здесь еще есть… мертвые? – спросил я.
– Есть, и предостаточно. Видели старика на входе?
Я вспомнил: действительно, стоял у самых ворот старичок. С палочкой. Жалкий такой. Действительно, жалкий. Он разительно отличался от наглых физиономий профессиональных побирушек. Но почему-то никто ему не подавал.
– Он призрак, так же как я.
Теперь понятно. Мне даже не по себе стало. Сколько же призраков в нашем городе?
– Почему в таком случае вам не с кем говорить?
– А в жизни вы со всяким разговаривали? – вопросом на вопрос ответил Павел Иванович, и я кивнул. В общих чертах он прав. С некоторыми разговаривать бесполезно. Как с нашим деканом. Что существует диалог, он не знает, зато монологи у него… Цицерон отдыхает.
– Он мне неинтересен. Весьма странная особа. Мне кажется, он не в своем уме. Да и я ему безразличен.
– Не в своем уме? Мертвецы что, с ума сходят? – изумился я.
– Ничего удивительного. Здесь многое такое же, как в жизни. Поживешь – узнаешь.
Мимо прошла пожилая пара. Проходя, они замедлили шаг, и я увидел их удивленные лица. Женщина посмотрела на меня с жалостью и, тронув за плечо, сунула в руку скомканную десятку. Чего это она?
– Подумать только, как мир изменился! – продолжал Ковров, не обратив на прохожих ни малейшего внимания. – Разве мог я предполагать, что через сто пятьдесят лет по моему Петербургу будут ездить такие вот машины, а в небе летать самолеты! Сначала я радовался, что вижу то, чего даже во сне не могли увидеть мои современники. Но затем я пережил их всех… И их детей, и внуков. Мне, сударь мой, теперь горько потому, как я понял – нет в будущем счастья, которого ждали они, и я ждал вместе с ними! И конца мира нет! И главное: люди не изменились к лучшему.
Он сделал паузу и вздохнул.
– Даже если бы я вновь стал жив, не знаю, как бы я смог жить в этом городе. Ведь все здесь не так, как было когда-то… Мой мир умер, остался в истории и никогда, никогда уже не будет таким, каким был! – Лицо Павла Ивановича на миг озарила радость воспоминания, но затем оно вновь потемнело, превратившись в прежнюю, унылую маску.
Я молчал, размышляя. Кто из нас не мечтал родиться в будущем, где все будет гораздо лучше и интересней. Не будет зубных врачей, повесток в армию и недоступных девушек. Наверное, каждый человек любит то время, в котором вырос и ощутил себя как личность. Можно мечтать оказаться в Средних веках и стать там королем, можно вообразить себя покорителем космоса и жить с этой мечтой – но это миражи. Надо жить здесь и сейчас, понял я, здесь и сейчас. Вот и я увижу будущее, буду жить долго, очень долго, как этот мертвец. Но он хотя бы среди людей, а я – среди жутких тварей.
– Простите за интимный вопрос: вы атеист? – неожиданно спросил Ковров.
– Теперь определенно нет, – ответил я.
Мертвец улыбнулся. Улыбка его была мягкой, доброй, даже смущенной, хотя смущаться ему, в общем-то, нечего.
– Я тоже, хотя здесь все не так, как рассказывают попы. И уж тем более не так, как думают атеисты. Но ведь это еще ни о чем не говорит, вы согласны?
– Согласен, – кивнул я.
Мысли о Боге и ангелах пугали меня. Я помнил свет, исходящий от икон в доме Юлиной бабушки, слепящий и чуждый, не забыл и свет из храма, едва не поджаривший меня. До сих пор руки горят. Я невольно опустил голову и едва не вскрикнул: руки покрылись сетью глубоких, отвратительных морщин, напоминавших обезвоженную землю. Что же, я – проклятый, зомби, нечисть?
– Почему мы не умерли, как все? – задал я давно вертевшийся на языке вопрос. Все забывал задать его Архипу. Заморочил он своими чудесами.
– Этого здесь никто вам не скажет, – качнул волосами мертвец.
– Почему?
– Потому что никто не знает.
– А… вы сами как думаете?
– Я? Я думаю, что жизнь есть жизнь, даже если она после смерти. И прожить ее надо достойно, и даже достойней прежней, ведь теперь мы видим свои ошибки и то, к чему они приводят. Только, к сожалению, многие и после жизни остаются мерзавцами. Есть тут один такой. Я руки ему не подаю и не подам. Могила не всякого исправляет…
Очень хотелось пить, и я поневоле простился со словоохотливым мертвецом, отправившись к набережной.