Страница:
В аналитике и критике последних десятилетий отповедь «шестидесятникам» со стороны, и прежде всего со стороны представителей поколения Х, стала общим местом. Для этого наберется немало причин (социальная версия эдипова комплекса, классическое отечественное противление отцам), но более значимыми для настоящей статьи являются другие немаловажные обстоятельства: бета-победители оказывают большее влияние на поколение Y в сравнении с их номинальными отцами – Иксами; бета-победители создали культурную мифологию, которая в репликах передается современности в большей степени, чем культурные конструкты поколения Х; бета-победители по естественным причинам покидают социальное поле сражений, а по русской привычке наиболее ярая ругань достается тем, кто уже не может ответить.
Чтобы избежать в предпринимаемом аналитическом обзоре категоризма и повышенной оценочности, следует отметить очевидный вклад младших представителей бета-победителей и старших в культурно-социальное строительство отечественного сознания – его базовых мифологем.
Любое обсуждение проблемы бета-победителей, их влияния на современность, перспективных конфигураций воплощения их идей, или, смягчим, представлений об идеях, не может быть ограничено констатацией их пребывания в социально-культурной ситуации 1960—1990-х годов. Здесь требуется расширительный взгляд, более ориентированный даже не на само поколение, но на «косвенное» влияние, которое оно оказало на преемников.
Сегодня ждать позитивного месседжа от бета-победителей не приходится, они остаются верны системе ценностей, которую впитали с детства: сплоченность единомышленников, сильная личность, романтический протест. С высоты этой триады очень удобно обвинять молодежь в неинициативности, утрате романтического импульса и неумении следовать идее жизненного творчества.
Рассуждения самих бета-победителей о настоящем и будущем обычно завершается соскальзыванием любой самой необязательной темы, не говоря уже о серьезных проблемах, или в гносеологическую путаницу, или в елейные воспоминания, или в ругань по адресу реальности.
Поколение бета-победителей делало то, что ему велели. Оно мечтало, но, верное повелительному зову социальных директив, изготовляло, что было необходимо. Они были глубоко законспирированными идеалистами, но сделанные из не очень крепкого материала, жаждали, чтобы кто-нибудь их активизировал. Они слишком долго ждали перемен, поэтому с радостью встретили перестройку и не поняли, что это был конец света для их поколения. Теперь они старички, хлопочущие о том, чтобы их не забыли, выставляя в качестве аргумента идеалы своей молодости. Время изменилось, и идеалы бета-победителей чаще всего предстают в пародийной модальности. Призыв «взяться за руки» если и цитируется, то в издевательском плане. Полустиляжная песня, некогда потрясающая своей асоциальностью «Ландыши, ландыши…» перепета по-немецки, с псевдоностальгическими смысловыми акцентами. Стихотворение Агнии Барто про Любочку обрело постмодернистский припев: «Либе, либе, аморе, аморе…»
Бета-победители передали по наследству беби-бумерам инфантильные идеалы, которые хором озвучивались под гитару: про «солнышко лесное», «Зеленую карету», «Бригантину». Эти и многие другие сентиментальные песенки становились мерилами истинности, призванными противостоять очевидной плакатности официальных лозунгов. Но, как часто это случается, от настойчивого повторения, и «Алые паруса», и «Бригантина» мало чем отличались от плакатной одномерности призывов. Более того, одна из любимых песен, звучащих в неофициальной части комсомольских собраний, была та же «Бригантина».
Понадобилось время, чтобы придуманный Грином сюжет освободился от комсомольско-оттепельных коннотаций. Мюзикл «Алые паруса», идущий сегодня в Московском РАМТе, воспринимается поколением Y как свежая история о нонконформистском чувстве.
«Ах, Арбат, мой Арбат, комбат-ё, комбат-ё, комбат…»
О жиреющей идентичности
О происхождении видов: Дети солнца перед заходом солнца
Для кого работает Пушкин?!
Эдип из детского дома им. Советского Союза
Идентификация Эдипа Зигмундовича
Самый главный вопрос: «Кому он нужен, этот Пушкин?»
Беби-старикам тут не место. И отцам по имени Х тоже
Чтобы избежать в предпринимаемом аналитическом обзоре категоризма и повышенной оценочности, следует отметить очевидный вклад младших представителей бета-победителей и старших в культурно-социальное строительство отечественного сознания – его базовых мифологем.
Любое обсуждение проблемы бета-победителей, их влияния на современность, перспективных конфигураций воплощения их идей, или, смягчим, представлений об идеях, не может быть ограничено констатацией их пребывания в социально-культурной ситуации 1960—1990-х годов. Здесь требуется расширительный взгляд, более ориентированный даже не на само поколение, но на «косвенное» влияние, которое оно оказало на преемников.
Сегодня ждать позитивного месседжа от бета-победителей не приходится, они остаются верны системе ценностей, которую впитали с детства: сплоченность единомышленников, сильная личность, романтический протест. С высоты этой триады очень удобно обвинять молодежь в неинициативности, утрате романтического импульса и неумении следовать идее жизненного творчества.
Рассуждения самих бета-победителей о настоящем и будущем обычно завершается соскальзыванием любой самой необязательной темы, не говоря уже о серьезных проблемах, или в гносеологическую путаницу, или в елейные воспоминания, или в ругань по адресу реальности.
Поколение бета-победителей делало то, что ему велели. Оно мечтало, но, верное повелительному зову социальных директив, изготовляло, что было необходимо. Они были глубоко законспирированными идеалистами, но сделанные из не очень крепкого материала, жаждали, чтобы кто-нибудь их активизировал. Они слишком долго ждали перемен, поэтому с радостью встретили перестройку и не поняли, что это был конец света для их поколения. Теперь они старички, хлопочущие о том, чтобы их не забыли, выставляя в качестве аргумента идеалы своей молодости. Время изменилось, и идеалы бета-победителей чаще всего предстают в пародийной модальности. Призыв «взяться за руки» если и цитируется, то в издевательском плане. Полустиляжная песня, некогда потрясающая своей асоциальностью «Ландыши, ландыши…» перепета по-немецки, с псевдоностальгическими смысловыми акцентами. Стихотворение Агнии Барто про Любочку обрело постмодернистский припев: «Либе, либе, аморе, аморе…»
Бета-победители передали по наследству беби-бумерам инфантильные идеалы, которые хором озвучивались под гитару: про «солнышко лесное», «Зеленую карету», «Бригантину». Эти и многие другие сентиментальные песенки становились мерилами истинности, призванными противостоять очевидной плакатности официальных лозунгов. Но, как часто это случается, от настойчивого повторения, и «Алые паруса», и «Бригантина» мало чем отличались от плакатной одномерности призывов. Более того, одна из любимых песен, звучащих в неофициальной части комсомольских собраний, была та же «Бригантина».
Понадобилось время, чтобы придуманный Грином сюжет освободился от комсомольско-оттепельных коннотаций. Мюзикл «Алые паруса», идущий сегодня в Московском РАМТе, воспринимается поколением Y как свежая история о нонконформистском чувстве.
«Ах, Арбат, мой Арбат, комбат-ё, комбат-ё, комбат…»
Бета-победители живут прошлым, сакрализуют не только культовые персонажи своей молодости, но и пространственные объекты. Воспитанные в эпоху гонения на церковь, они отыскивают кумирни где заблагорассудится: «Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия…» Они не могут ограничиться каноническими текстами молитв, им, воспитанным на «поэзии стадионов», не хватает неформальности и интимной стильности, отсюда и молитва шестидесятника: «Господи мой, Боже, зеленоглазый мой…»
Младшие беби-бумеры рифмуют «Арбат – комбат-ё-комбат». Эстетические маргинальные элементы поколения Y выбирают Арбат в качестве места для прогулок.
Бета-победители монополизировали право на громогласное высказывание моральных истин. О чем угодно истин: о сельском хозяйстве, идеальном устройстве общества и особенно литературе. Именно шестидесятникам мы обязаны идеологической концепцией как самой русской словесности, так и ее преподавания.
В 2010 году вышел последний роман В. Аксенова «Таинственная страсть» – почти мемуары, завещание, история шестидесятничества, в некоторой степени диагноз: когда-то было очень хорошо, но отчего-то все так гадко закончилось. Некогда было понятно, кто враги, в четкую сетку координат успешно вписывались любовь к классике, причудливые мечты, богемные разговоры. А потом Советскую власть отменили. И поколение шестидесятников тотчас исчерпалось. Грустно. Не о чем больше вести богемные разговоры. Не освежить прошлое. Не омолодить людей.
Жалко шестидесятников. Очень жалко. Хотя бы потому, что их место-уходящих-отсюда скоро займет поколение Х.
Представитель поколения беби-бумеров В. Сорокин в «Голубом сале» иронизирует над Толстым, Набоковым, Платоновым. Зло и часто неудачно.
Представитель поколения Х В. Пелевин в романе «t» играет с мертвыми этикетками русского классического наследия. Удачно играет. Освобождает читателя от советских интерпретаций классики.
С точки зрения беби-бумеров, Пелевин – автор злокозненного опуса, порочащего отечественную словесность.
Точка зрения поколения Y иная: русская классика чуть-чуть жива, потому что на нее давят мертвые символы умершей империи – Советского Союза. Советские интерпретации классики хотят взять реванш над самой классикой, оттого ее нужно освобождать от пут идеологии.
Бета-победители озвучивали аксиомы социологической или литературно-художественной классики, настаивая на том, что общество определяется уровнем сплоченности составляющих его элементов. Показательный знак эпохи 1970—1980-х – песенная мысль Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья!»
Младшие беби-бумеры рифмуют «Арбат – комбат-ё-комбат». Эстетические маргинальные элементы поколения Y выбирают Арбат в качестве места для прогулок.
Бета-победители монополизировали право на громогласное высказывание моральных истин. О чем угодно истин: о сельском хозяйстве, идеальном устройстве общества и особенно литературе. Именно шестидесятникам мы обязаны идеологической концепцией как самой русской словесности, так и ее преподавания.
В 2010 году вышел последний роман В. Аксенова «Таинственная страсть» – почти мемуары, завещание, история шестидесятничества, в некоторой степени диагноз: когда-то было очень хорошо, но отчего-то все так гадко закончилось. Некогда было понятно, кто враги, в четкую сетку координат успешно вписывались любовь к классике, причудливые мечты, богемные разговоры. А потом Советскую власть отменили. И поколение шестидесятников тотчас исчерпалось. Грустно. Не о чем больше вести богемные разговоры. Не освежить прошлое. Не омолодить людей.
Жалко шестидесятников. Очень жалко. Хотя бы потому, что их место-уходящих-отсюда скоро займет поколение Х.
Представитель поколения беби-бумеров В. Сорокин в «Голубом сале» иронизирует над Толстым, Набоковым, Платоновым. Зло и часто неудачно.
Представитель поколения Х В. Пелевин в романе «t» играет с мертвыми этикетками русского классического наследия. Удачно играет. Освобождает читателя от советских интерпретаций классики.
С точки зрения беби-бумеров, Пелевин – автор злокозненного опуса, порочащего отечественную словесность.
Точка зрения поколения Y иная: русская классика чуть-чуть жива, потому что на нее давят мертвые символы умершей империи – Советского Союза. Советские интерпретации классики хотят взять реванш над самой классикой, оттого ее нужно освобождать от пут идеологии.
Бета-победители озвучивали аксиомы социологической или литературно-художественной классики, настаивая на том, что общество определяется уровнем сплоченности составляющих его элементов. Показательный знак эпохи 1970—1980-х – песенная мысль Окуджавы: «Возьмемся за руки, друзья!»
О жиреющей идентичности
Современное поколение Y интуитивно ощущает, что общество окончательно расколото, точка возврата пройдена в «нулевых», что социальные и межличностные конфликты являются переменной, зависимой от параметров ментальных и поколенческих несходств, и мир обязан включать в себя необходимую меру индивидуально-разнообразных вкусов, ориентаций, ценностей, целей, норм и ожиданий. Взяться за руки уже не с кем, и не для чего: актуальный режим взаимодействия между поколениями базируется не на тяготении к сплоченности, а на потребности установить дистанцию.
Отчужденность становится одним из необходимых параметров кооперации между поколениями. В идеале порядок продуктивного социального взаимодействия и согласованных деятельностей может быть эффективным при соблюдении приоритета консенсусных ценностей между поколениями. Сегодня это по меньшей мере затруднительно, точнее практически невозможно, потому что представители поколений Х и Y предпочитают быть автономными участниками диалога и не навязывать свои интересы и потребности оппонентам.
Повестка сегодняшнего дня не подразумевает каких-либо устремлений, основанных на искренних коллективистских принципах. Культура и ТВ приглашает вступить в игру, настаивая на том, что это неизменно новый тренд. Перед таким соблазном трудно устоять.
Постмодернистские философы рекомендуют населению, которое с большим интересом занимается обсуждением цен на сельхозпродукцию, сориентировать свои интенции на освоение точки зрения Другого, признать, что любая идентичность жиреет за счет демонизации этого самого Другого.
Поколению Y, конечно же пригодятся такие советы, но оно не желает соблазняться теориями, которые призваны намеренно подрывать собственную идентичность, Игреки не желают участвовать в утешительном проекте беби-бумеров по выработке стратегии построения Своего как Другого, они хотят строить Свое как Свое.
Если им и свойствен инфантилизм, чему порука номинальный возраст, то они в отличие от беби заворожены не миражами имперской мускулистости, а действуют в стилистике рекомендаций журналов, обучающих, как быть независимыми.
Для поколения беби, равнявшихся на вычитанный из учебников ренессансный идеал, умственный потенциал определялся знаниями и навыками, восприимчивостью к сложному и нетривиальному. Для Игреков – важно эксплуатировать это сложное и нетривиальное без обязательств, знать, как оно работает.
Бета-победители и беби-бумеры склонны к мизантропии, чего бы дело ни касалось. Видят что-нибудь бесцветное – расстраиваются, наблюдают что-либо самопорождающееся – печалятся и обзываются. Беби великие гордецы-самооговорщики, они присвоили себе способность к самопознанию на том лишь основании, что в институтах наряду с диаматом слышали о Декарте.
Игреки не расположены к социальной печали, их задача создать собственное индивидуалистическое бытие. Слово «индивидуализм» они воспринимают и как самобытность, и как экономическую эмансипированность.
Бета-победители и старшие беби-бумеры на миру отличались повышенным риторическим бессребренничеством. При этом успешно строили кооперативы и пользовались распределителями.
Представитель поколения Y без стеснения готов озвучить простенькую истину, осознает ее во всей очевидной красе, как новенький гаджет: во-первых, все деньги мира ничего не значат; во-вторых, нужно гораздо больше денег.
Отчужденность становится одним из необходимых параметров кооперации между поколениями. В идеале порядок продуктивного социального взаимодействия и согласованных деятельностей может быть эффективным при соблюдении приоритета консенсусных ценностей между поколениями. Сегодня это по меньшей мере затруднительно, точнее практически невозможно, потому что представители поколений Х и Y предпочитают быть автономными участниками диалога и не навязывать свои интересы и потребности оппонентам.
Повестка сегодняшнего дня не подразумевает каких-либо устремлений, основанных на искренних коллективистских принципах. Культура и ТВ приглашает вступить в игру, настаивая на том, что это неизменно новый тренд. Перед таким соблазном трудно устоять.
Постмодернистские философы рекомендуют населению, которое с большим интересом занимается обсуждением цен на сельхозпродукцию, сориентировать свои интенции на освоение точки зрения Другого, признать, что любая идентичность жиреет за счет демонизации этого самого Другого.
Поколению Y, конечно же пригодятся такие советы, но оно не желает соблазняться теориями, которые призваны намеренно подрывать собственную идентичность, Игреки не желают участвовать в утешительном проекте беби-бумеров по выработке стратегии построения Своего как Другого, они хотят строить Свое как Свое.
Если им и свойствен инфантилизм, чему порука номинальный возраст, то они в отличие от беби заворожены не миражами имперской мускулистости, а действуют в стилистике рекомендаций журналов, обучающих, как быть независимыми.
Для поколения беби, равнявшихся на вычитанный из учебников ренессансный идеал, умственный потенциал определялся знаниями и навыками, восприимчивостью к сложному и нетривиальному. Для Игреков – важно эксплуатировать это сложное и нетривиальное без обязательств, знать, как оно работает.
Бета-победители и беби-бумеры склонны к мизантропии, чего бы дело ни касалось. Видят что-нибудь бесцветное – расстраиваются, наблюдают что-либо самопорождающееся – печалятся и обзываются. Беби великие гордецы-самооговорщики, они присвоили себе способность к самопознанию на том лишь основании, что в институтах наряду с диаматом слышали о Декарте.
Игреки не расположены к социальной печали, их задача создать собственное индивидуалистическое бытие. Слово «индивидуализм» они воспринимают и как самобытность, и как экономическую эмансипированность.
Бета-победители и старшие беби-бумеры на миру отличались повышенным риторическим бессребренничеством. При этом успешно строили кооперативы и пользовались распределителями.
Представитель поколения Y без стеснения готов озвучить простенькую истину, осознает ее во всей очевидной красе, как новенький гаджет: во-первых, все деньги мира ничего не значат; во-вторых, нужно гораздо больше денег.
МЫСЛИ НА ЛЕСТНИЦЕ
Они читали про Чука и Гека, Тимура и Мишку Квакина.
Они читали Ричарда Баха, Берджесса, Апдайка, Оруэлла.
Они читают Мураками, Коэльо, Вербера, Бегбедера, обоих Фраев…
Они смотрят «Гарри Поттера», «Шрека» и «Властелина колец»…
О происхождении видов: Дети солнца перед заходом солнца
Протасов (Вагину). Понимаешь, когда волокно химически обработанного дерева можно будет прясть – тогда мы с тобой будем носить дубовые жилеты, березовые сюртуки…
М. Горький, Дети солнца
Допустить все это, мне кажется, значит вступить в область чудесного, покинув область Науки.
Ч. Дарвин, О происхождении видов
Штайниц. Знаешь ли ты, дипломированная медсестра, что от депрессии нет таблеток, а есть только воля и желание жить дальше. И красивая женщина рядом…
Г. Гауптман, Перед заходом солнца
Борьба за существование неизбежно вытекает из большой скорости, с которой все органические существа имеют тенденцию увеличить свою численность.
Ч. Дарвин, О происхождении видов
Протасов. Они, как водоросли и раковины, присосутся ко дну корабля…
Вагин. И будут затруднять его движение…
М. Горький, Дети солнца
Даже медленно размножающийся человек за 25 лет удваивается в числе, и при такой скорости менее чем через тысячу лет для его потомства буквально не хватило бы площади, чтобы уместиться стоя.
Ч. Дарвин, О происхождении видов
Лиза. А какое место в твоей картине, Лена, будут занимать вот эти люди?
Елена. Их там не будет, Лиза…
М. Горький, Дети солнца
Эгмонт. Господин Штайниц, я приготовил для отца стихи, вот, послушайте.
Я философию постиг,
Я стал юристом, стал врачом
И ведьмы все мне нипочем,
Хотя бессильны чары —
Остался я… без «ягуара».
Г. Гауптман, Перед заходом солнца
Елена. Да… трудно с ней… Она живет страхом пред жизнью…
М. Горький, Дети солнца
Инкен. Я работаю в частной школе.
Паула. И много зарабатываете?
Инкен. У меня шестнадцать детей, по две марки за каждого…
Г. Гауптман, Перед заходом солнца
Для кого работает Пушкин?!
РЕЧЬ ДЛЯ ЛИФТА
А ТЫ РАСКАЧИВАЕШЬСЯ НА СТУЛЕ?!?
Читатель, милый проницательный читатель, хочешь описаться от смеха?
Пожалуйста!
Журнал «Профиль» от 29 августа 2011 года в статье под чеховским названием «Скучное дело» сообщает: «Скуку от работы испытывает большинство граждан России. Это выяснил портал „ДжобЛист.ру“ в ходе недавнего интернет-опроса. Большинство работников, чтобы развеять офисную скуку, беседуют с коллегами (54 %), а 43 % перекусывают или погружаются в просторы Интернета. 30 % респондентов от скуки убираются на рабочем месте, 28 % выходят покурить, 27 % читают книги, 26 % подтрунивают над коллегами, а 21 % работников играет на компьютере. Некоторые опрошенные просто смотрят в окно (17 %) или раскачиваются на стуле (14 %). По словам опрошенных, на работе им почти нечего делать (52 %), а 48 % пожаловались на монотонность своих занятий». Конец цитаты.
Взял журнал – и остудил культурную публику статистикой…
Очевидно справедливое замечание, что соцопрос – штука субъективная: да мало ли кто как ответил, в каком был настроении, что вчера пил или посмотрел? И все же приведенные цифры наличествуют.
Как к ним относиться?
Наверное, вот как: «Профиль», милый наивный, слепой «Профиль», пролистывая тебя, создается ощущение, что в нашей матушке-России треть населения смотрит в окно и раскачивается на стуле, почти треть подтрунивают, а другая треть читает книги про таких же других людей, которые перекусывают или погружаются в просторы Интернета.
Вопрос: «Если все в России валяют дурака, для кого же тогда работает Пушкин?»
Эдип из детского дома им. Советского Союза
Любая схема сужает исследуемый материал, подчас доводя его до карикатуры. Очевидно: схемы примитивизируют жизнь, хотя можно допустить, что и жизнь часто напоминает карикатуру на схему.
Сколько было предпринято попыток изложить нашу недавнюю историю в виде системы оппозиций, в структуре мифов, в рамках противоборства символов, полемики парадигм и прочих расхожих и потрепанных фигурах, призванных передать некий уникальный смысл произошедшего, оформив его неким эксклюзивным взглядом. Все точки зрения верны! Равно как анекдотически ущербны в своей приблизительности. Это издержки любого стандарта, тем более, такого как классификация.
Дело в том, что у нас нет языка и понятийного аппарата, чтобы концептуализировать мир, который еще не умер. Субъективность подхода и оценок объективно сужает оперативное поле проблем, делает исследуемый материал случайным, выборочным.
Не будем и мы исключением, предложим еще один приблизительный вариант прочтения недавнего прошлого, переходящего в настоящее, ограничимся при этом задачей выяснить историю преемственности поколений в аспекте эволюции читательских предпочтений.
В Советском Союзе семья и школа были главными инициаторами, побуждающими подрастающее поколение к социально правильному поведению, идеалам, чтению и т. д.
В школе воспитывали на достопримечательных примерах пламенных людей – дедов, в чью кровь окрасилось знамя, рассказах о пионерах-героях, которые отдали свои жизни за Родину. Книжки про Лазо, Баумана, Ленина и его друзьях читали наряду с историями про Валю Котика. Гайдар был популярен. Юный читатель спотыкался на именах Чука и Гека (среди друзей никого так не обзывали), но ему нравилось, что они куда-то едут, что у них есть цель – встретиться с отцом. Повествование о Тимуре и его команде будило воображение: твой ровесник – и уже такой самостоятельный! Какое доброе дело затеял затейник!
В кинотеатрах крутили фильмы про революцию и войну.
Идеология настигала обывателя с экранов четырех программ телевизора «Рубин», на коммунистических субботниках, по месту работы, на собраниях, в книжках, в школьной программе.
Идеальной семье вменялось в обязанность иллюстрировать идею преемственности поколений. В идеологическом эталоне советская семья 1960–1970-х годов демонстрировала образец четкой иерархии: дед (ровесник революции) – отец (партиец, преемник дела деда) – воспитуемый пионер (в будущем комсомолец, а в перспективе продолжатель дела деда и отца).
В реальности все было не совсем так или совсем не так. Мужское начало присутствовало далеко не во всех семьях – война и эхо войны. Фронтовиков с каждым годом становилось все меньше, и ответственность за воспитание подрастающего поколения взвалилась на бабушек и матерей, которые, верные патриархальной позиции, следили за тем, чтобы уберечь чадо от избыточных искушений. Признаться, искушений, как в любое время, было достаточно: дурная компания, которая могла научить пьянствовать и хулиганить.
А вокруг уже благоухал развитой социализм: лозунги, субботники, демонстрации, речи, собрания. Люди жили. Матери работали. Бабушки на скромную пенсию в 30–40 рублей, как могли, содержали хозяйство и баловали внуков, на Пасху вместе пекли куличи и красили яйца. Люди жили, пели песни. Читали классику.
Люди отдыхали кто как мог, увлекались чем-то. Через четверть века все эти увлечения будут прописаны в жизненной графе «Спасения от идеологии». Пусть так. Способы этого самого спасения были немногочисленны. Самый распространенный – бытовое пьянство, но оно все же несло эхо печали по господствующей идее: дескать, идея хороша, да вот начальник, старики у власти, лицемерие уничтожают идею. Словом, «за державу обидно». Кто-то истово выращивал «свеклу-моркву» на шести сотках. Чувство свободы другие черпали в лесу, убегая туда на выходные. Пара аккордов и пяток рифм добротно исчерпывали сердечные излияния. Кто-то активничал в спорах «физиков» и «лириков». Жизнь шла своим чередом. Действенно и неспешно, под аккомпанемент лозунгов, звон стаканов, разговоров, любви, под буковки любимых книжек.
И была великая, несформулированная тоска по отцу. Образ человека, который придет и наведет во всем порядок, мечтался массовому неофициальному сознанию.
Были и номинальные отцы, но они тоже мечтали об отце. Отцы-рабочие после трудового дня, соображая на троих, обязательно затрагивали тему Сталина-Жукова, которые, как близнецы-антагонисты, порядок блюли.
Отцы – сотрудники всяческих НИИ, «творческая интеллигенция», снимающая фильмы о революции и пишущая рецензии на фильмы о революции – шептались на кухнях, слушали чужие голоса, читали Солженицына, страшно говорили о страшных вещах, пили вино и сетовали, что нет у нас сильной руки.
Идея порядка, мечта о порядке – обязательная отмеченность эпохи 60—70-х годов ХХ века. Нестыковка между идеей и реальностью была очевидна. О властях смеялись в анекдотах. Говорили в сердцах с чувством неловкости от выставленной напоказ умственной немощи и ханжеского официоза. Говорили в сердцах. И жили как нужно.
Обществу требовался отец. Фигур дедов-революционеров было не счесть. А вот отца не было. Не было хотя бы по той причине, что власти предержащие сами номинировались на символический статус отцов государства. В этом смысле у них все было в порядке – у них были отцы-авторы революции, но сами они отцами для подрастающего поколения не стали. Слишком они были карикатурны… В поисках отца не помогала даже наша культура.
Сколько было предпринято попыток изложить нашу недавнюю историю в виде системы оппозиций, в структуре мифов, в рамках противоборства символов, полемики парадигм и прочих расхожих и потрепанных фигурах, призванных передать некий уникальный смысл произошедшего, оформив его неким эксклюзивным взглядом. Все точки зрения верны! Равно как анекдотически ущербны в своей приблизительности. Это издержки любого стандарта, тем более, такого как классификация.
Дело в том, что у нас нет языка и понятийного аппарата, чтобы концептуализировать мир, который еще не умер. Субъективность подхода и оценок объективно сужает оперативное поле проблем, делает исследуемый материал случайным, выборочным.
Не будем и мы исключением, предложим еще один приблизительный вариант прочтения недавнего прошлого, переходящего в настоящее, ограничимся при этом задачей выяснить историю преемственности поколений в аспекте эволюции читательских предпочтений.
В Советском Союзе семья и школа были главными инициаторами, побуждающими подрастающее поколение к социально правильному поведению, идеалам, чтению и т. д.
В школе воспитывали на достопримечательных примерах пламенных людей – дедов, в чью кровь окрасилось знамя, рассказах о пионерах-героях, которые отдали свои жизни за Родину. Книжки про Лазо, Баумана, Ленина и его друзьях читали наряду с историями про Валю Котика. Гайдар был популярен. Юный читатель спотыкался на именах Чука и Гека (среди друзей никого так не обзывали), но ему нравилось, что они куда-то едут, что у них есть цель – встретиться с отцом. Повествование о Тимуре и его команде будило воображение: твой ровесник – и уже такой самостоятельный! Какое доброе дело затеял затейник!
В кинотеатрах крутили фильмы про революцию и войну.
Идеология настигала обывателя с экранов четырех программ телевизора «Рубин», на коммунистических субботниках, по месту работы, на собраниях, в книжках, в школьной программе.
Идеальной семье вменялось в обязанность иллюстрировать идею преемственности поколений. В идеологическом эталоне советская семья 1960–1970-х годов демонстрировала образец четкой иерархии: дед (ровесник революции) – отец (партиец, преемник дела деда) – воспитуемый пионер (в будущем комсомолец, а в перспективе продолжатель дела деда и отца).
В реальности все было не совсем так или совсем не так. Мужское начало присутствовало далеко не во всех семьях – война и эхо войны. Фронтовиков с каждым годом становилось все меньше, и ответственность за воспитание подрастающего поколения взвалилась на бабушек и матерей, которые, верные патриархальной позиции, следили за тем, чтобы уберечь чадо от избыточных искушений. Признаться, искушений, как в любое время, было достаточно: дурная компания, которая могла научить пьянствовать и хулиганить.
А вокруг уже благоухал развитой социализм: лозунги, субботники, демонстрации, речи, собрания. Люди жили. Матери работали. Бабушки на скромную пенсию в 30–40 рублей, как могли, содержали хозяйство и баловали внуков, на Пасху вместе пекли куличи и красили яйца. Люди жили, пели песни. Читали классику.
Люди отдыхали кто как мог, увлекались чем-то. Через четверть века все эти увлечения будут прописаны в жизненной графе «Спасения от идеологии». Пусть так. Способы этого самого спасения были немногочисленны. Самый распространенный – бытовое пьянство, но оно все же несло эхо печали по господствующей идее: дескать, идея хороша, да вот начальник, старики у власти, лицемерие уничтожают идею. Словом, «за державу обидно». Кто-то истово выращивал «свеклу-моркву» на шести сотках. Чувство свободы другие черпали в лесу, убегая туда на выходные. Пара аккордов и пяток рифм добротно исчерпывали сердечные излияния. Кто-то активничал в спорах «физиков» и «лириков». Жизнь шла своим чередом. Действенно и неспешно, под аккомпанемент лозунгов, звон стаканов, разговоров, любви, под буковки любимых книжек.
И была великая, несформулированная тоска по отцу. Образ человека, который придет и наведет во всем порядок, мечтался массовому неофициальному сознанию.
Были и номинальные отцы, но они тоже мечтали об отце. Отцы-рабочие после трудового дня, соображая на троих, обязательно затрагивали тему Сталина-Жукова, которые, как близнецы-антагонисты, порядок блюли.
Отцы – сотрудники всяческих НИИ, «творческая интеллигенция», снимающая фильмы о революции и пишущая рецензии на фильмы о революции – шептались на кухнях, слушали чужие голоса, читали Солженицына, страшно говорили о страшных вещах, пили вино и сетовали, что нет у нас сильной руки.
Идея порядка, мечта о порядке – обязательная отмеченность эпохи 60—70-х годов ХХ века. Нестыковка между идеей и реальностью была очевидна. О властях смеялись в анекдотах. Говорили в сердцах с чувством неловкости от выставленной напоказ умственной немощи и ханжеского официоза. Говорили в сердцах. И жили как нужно.
Обществу требовался отец. Фигур дедов-революционеров было не счесть. А вот отца не было. Не было хотя бы по той причине, что власти предержащие сами номинировались на символический статус отцов государства. В этом смысле у них все было в порядке – у них были отцы-авторы революции, но сами они отцами для подрастающего поколения не стали. Слишком они были карикатурны… В поисках отца не помогала даже наша культура.
Идентификация Эдипа Зигмундовича
Для нас, для русских, литература всегда была чем-то похожим на социальную рану, которую писатели всё вскрывали, вскрывали и вскрывали. А она всё вскрывалась, вскрывалась и вскрывалась…
Со школьной скамьи мы все ждали, кто же напишет роман-рецепт, стихотворение-панацею. А литература всё вскрывала и вскрывала. И мало что объясняла.
Попытка обнаружить в русской литературе авторитетную фигуру, способную наставить и утешить, обречена на провал. Отечественная литература никогда не была помощником в поисках отца. В XIX веке тема отеческого начала мало привлекает Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова. Тургенев ввел ее в полемическое поле идеологической дискуссии. Толстой атрибутировал приверженностью идеалам прошлого века и буддистско-христианскими синтезами. Достоевский перевел в отчаянный философский спор. О Чехове и говорить не приходится…
В конце 30-х годов в культовой советской литературе начинает формироваться тема «исторически обусловленной» безотцовщины. Чук и Гек едут к отцу, который занят государственно важным делом. Пока отец выполняет секретную миссию, Тимур организует летнюю ячейку юных пионеров по вспомоществованию семьям красноармейцев. Мистическое отсутствие отца придает его фигуре загадочность. Он занят непонятным, но чрезвычайно значимым делом, он, пребывая где-то там, вершит истории. При этом он не явлен в жизни сына.
Послевоенная реальность внесла свои коррективы в патриархальный семейный стандарт. Безотцовщина стала распространенным явлением. Литература создала немало образов «сыновей полка», но при этом не озаботилась распространить сюжет «сын отца».
Шолохов в «Судьбе человека» предпринимает попытку показать пути преодоления социальной трагедии. Мальчик, лишившийся родных, обретает семью. У реальности было не такое оптимистическое телосложение.
Отечественный кинематограф эпохальными сагами о поколениях продолжал настойчиво рекламировать полные семьи, но жизнь была далека от киношной нормы.
Культура 60—70-х годов констатировала окончательный распад большой семьи, так что одним из героев литературы хрущевско-брежневского времени стал одинокий ребенок, ожидающий возвращения мамы с работы.
Советская «безотцовщина» нуждалась в отце. Учительница в школе твердила, что Пушкин – «наше все». «Неужели и отец тоже, – подумалось подростку. – Нет, слишком он на памятник похож! А жаль…»
Отчасти потребность в папе компенсировал Хемингуэй – полупьяный одинокий мужчина, выстреливающий твердые слова. В фильме «Мама вышла замуж» на стене комнаты героя висит портрет Папы Хэма.
У писателей-деревенщиков был шанс ввести в культуру образ отца, но они так увлеклись воспеванием патриархального уклада и стенаниями по поводу его крушения, что стало очевидно: русской семьи больше не существует. Причины традиционно обнаруживаются на поверхности: развращающее влияние города, западной идеологии, утрата идеалов.
В 1970—1980-е тема окончательного крушения преемственности поколений становится очевидной. Она обусловлена несколькими причинами. К наиболее объективным относится естественный уход дедов, действенно или формально связанных с революционной героикой. Идеологией была предпринята до времени удачная попытка заменить их ветеранами Отечественной войны, но неискренность официальной пропаганды провалила и эту попытку наладить связь поколений.
Так незаметно прошло время. Во время Олимпиады-80 юноша прочитал Софокла и Фрейда, зачесались руки, оглянулся вокруг – и понял: «Убивать-то некого». Как-то жалко убивать этого рабоче-крестьянского пьянчужку, этого нелепого сотрудника НИИ или режиссера революционных фильмов. Как-то жалко, потому что они жалкие…
Скоро наш юноша, воспитанный женщинами в неясности ориентиров, непроясненности понятий, сам стал отцом. Отправил жену в роддом, негуманно отметил с друзьями, проснулся, опохмелился, оглянулся вокруг, вспомнил лермонтовскую «Думу», сплюнул, развернулся, а потом услышал он истошный крик: «Товарищ, поутру объявили перестройку, иди посмотри, сколько у тебя отцов „шестидесятников“».
Со школьной скамьи мы все ждали, кто же напишет роман-рецепт, стихотворение-панацею. А литература всё вскрывала и вскрывала. И мало что объясняла.
Попытка обнаружить в русской литературе авторитетную фигуру, способную наставить и утешить, обречена на провал. Отечественная литература никогда не была помощником в поисках отца. В XIX веке тема отеческого начала мало привлекает Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Некрасова. Тургенев ввел ее в полемическое поле идеологической дискуссии. Толстой атрибутировал приверженностью идеалам прошлого века и буддистско-христианскими синтезами. Достоевский перевел в отчаянный философский спор. О Чехове и говорить не приходится…
В конце 30-х годов в культовой советской литературе начинает формироваться тема «исторически обусловленной» безотцовщины. Чук и Гек едут к отцу, который занят государственно важным делом. Пока отец выполняет секретную миссию, Тимур организует летнюю ячейку юных пионеров по вспомоществованию семьям красноармейцев. Мистическое отсутствие отца придает его фигуре загадочность. Он занят непонятным, но чрезвычайно значимым делом, он, пребывая где-то там, вершит истории. При этом он не явлен в жизни сына.
Послевоенная реальность внесла свои коррективы в патриархальный семейный стандарт. Безотцовщина стала распространенным явлением. Литература создала немало образов «сыновей полка», но при этом не озаботилась распространить сюжет «сын отца».
Шолохов в «Судьбе человека» предпринимает попытку показать пути преодоления социальной трагедии. Мальчик, лишившийся родных, обретает семью. У реальности было не такое оптимистическое телосложение.
Отечественный кинематограф эпохальными сагами о поколениях продолжал настойчиво рекламировать полные семьи, но жизнь была далека от киношной нормы.
Культура 60—70-х годов констатировала окончательный распад большой семьи, так что одним из героев литературы хрущевско-брежневского времени стал одинокий ребенок, ожидающий возвращения мамы с работы.
Советская «безотцовщина» нуждалась в отце. Учительница в школе твердила, что Пушкин – «наше все». «Неужели и отец тоже, – подумалось подростку. – Нет, слишком он на памятник похож! А жаль…»
Отчасти потребность в папе компенсировал Хемингуэй – полупьяный одинокий мужчина, выстреливающий твердые слова. В фильме «Мама вышла замуж» на стене комнаты героя висит портрет Папы Хэма.
У писателей-деревенщиков был шанс ввести в культуру образ отца, но они так увлеклись воспеванием патриархального уклада и стенаниями по поводу его крушения, что стало очевидно: русской семьи больше не существует. Причины традиционно обнаруживаются на поверхности: развращающее влияние города, западной идеологии, утрата идеалов.
В 1970—1980-е тема окончательного крушения преемственности поколений становится очевидной. Она обусловлена несколькими причинами. К наиболее объективным относится естественный уход дедов, действенно или формально связанных с революционной героикой. Идеологией была предпринята до времени удачная попытка заменить их ветеранами Отечественной войны, но неискренность официальной пропаганды провалила и эту попытку наладить связь поколений.
Так незаметно прошло время. Во время Олимпиады-80 юноша прочитал Софокла и Фрейда, зачесались руки, оглянулся вокруг – и понял: «Убивать-то некого». Как-то жалко убивать этого рабоче-крестьянского пьянчужку, этого нелепого сотрудника НИИ или режиссера революционных фильмов. Как-то жалко, потому что они жалкие…
Скоро наш юноша, воспитанный женщинами в неясности ориентиров, непроясненности понятий, сам стал отцом. Отправил жену в роддом, негуманно отметил с друзьями, проснулся, опохмелился, оглянулся вокруг, вспомнил лермонтовскую «Думу», сплюнул, развернулся, а потом услышал он истошный крик: «Товарищ, поутру объявили перестройку, иди посмотри, сколько у тебя отцов „шестидесятников“».
Самый главный вопрос: «Кому он нужен, этот Пушкин?»
А теперь настало время задать один совсем не праздный вопрос: для какого поколения нужно сегодня создавать новый проект культуры? Кому он нужен, этот Пушкин?
Для поколения Х? Абсурд! Оно и так чему-то научено. Скоро ему на пенсию.
Для поколения Y. О-о-о нет! Оно профукано. Оно уже разобралось, что ему нужно.
Для поколения Х? Абсурд! Оно и так чему-то научено. Скоро ему на пенсию.
Для поколения Y. О-о-о нет! Оно профукано. Оно уже разобралось, что ему нужно.
Беби-старикам тут не место. И отцам по имени Х тоже
«Лет ит би, лет ит би-и-и-и…»
…а потом услышал он (теперь можно идентифицировать: представитель поколения Х) истошный крик: «Товарищ, поутру объявили перестройку, иди посмотри, сколько у тебя отцов „шестидесятников“»…
Когда развалился Советский Союз, тотчас объявилась армия победителей – ЦРУ, Госдеп, «шестидесятники»… Два-три слова о «шестидесятниках», грустных слова. Да они что-то писали, но непременно «в стол», они много говорили, но в основном когда было разрешено говорить. Их жалко: столько слов сказано ими «в стол» и «под занавес». Сколько ненужных слов. Сколько обольщений.
…а потом услышал он (теперь можно идентифицировать: представитель поколения Х) истошный крик: «Товарищ, поутру объявили перестройку, иди посмотри, сколько у тебя отцов „шестидесятников“»…
Когда развалился Советский Союз, тотчас объявилась армия победителей – ЦРУ, Госдеп, «шестидесятники»… Два-три слова о «шестидесятниках», грустных слова. Да они что-то писали, но непременно «в стол», они много говорили, но в основном когда было разрешено говорить. Их жалко: столько слов сказано ими «в стол» и «под занавес». Сколько ненужных слов. Сколько обольщений.