Андрианов Илья Филиппович. Атакую ведущего ! (Рассказы)

   - Андрей Никитович! Вы уж больно расхвалили меня. Ну какая я лучшая? У нас все женщины-токари хорошо работают.
   - Ну ладно, ладно, - примирительно сказал Андрей. - Это я к слову... Вот что, Капа. Сегодня тебе надо выступить на встрече с молодежью, сказать пару слов о наших делах, о главной задаче - помощи фронту.
   Капа стала отказываться:
   - У нас есть работницы и поопытнее меня. Нюра Купцова, член бюро райкома партии... Мотя Астахова, депутат райсовета...
   - Ну хорошо, - остановил ее Кабанов. - Я не настаиваю. Убирай свой станок - и в клуб.
   И мы пошли дальше. Дорогой Андрей рассказал мне о той тяжкой доле, что выпала Капе.
   - Знаешь, Сережа, какой она замечательный человек! Хотя у нее двое детей, но если надо - по две смены из цеха не уходит. Сколько она корпусов к минам выточила - тысячи! И все же считает, что этого мало и что другие лучше нее работают. Капин муж был наш парень, заводской. Отличный токарь, виртуоз. Когда началась война, его оставили на брони. Но во время боев под Сталинградом пришла повестка и ему. Вместо него на завод пришла Капа. Вообще-то по специальности она электрик. Вот и попросилась поначалу дежурить на подстанцию, чтобы ночью работать, а днем быть с детьми. И месяца не прошло - получила похоронку: "Ваш муж геройски погиб..." Я с Марией Ивановной, заместителем секретаря парткома, пошел к ней домой. В избе уже собрался народ. В основном женщины, те, что тоже потеряли на фронте мужей. Капа сидит на лавочке, плачет. Глянул я на печь, а оттуда на нас две пары полных слез детских глазенок смотрят. Старший мальчик дрожащим голосом спрашивает: "Мамуль, нашего папки больше нету? Ты не плачь! Теперь я в его валенках в сарай за дровами ходить буду и печку тебе растапливать". Знаешь, Сергей, перехватило у меня дыхание, вот-вот сам заплачу...
   Мария Ивановна подошла к Капе, обняла ее, поцеловала и спокойно так говорит: "Не убивайся ты так, Капитолинушка. Слезами горю не поможешь. Горе-то нынче почти в каждом доме. Тебе о ребятишках думать надо..."
   Неделю ходила Капа сама не своя, словно во сне. Потом зашла в отдел кадров и попросилась в цех, где раньше работал ее муж. Ребятишек в садик определили, ей розовую рабочую карточку на хлеб выдали, поставили к хорошему токарю подучиться. После учебы и присвоения разряда попросилась Капа к станку, на котором работал Вася Алпатов... Прошло немного времени. Вся в заботах и хлопотах, Капа стала понемногу отходить душой. Но однажды, это случилось перед самым женским праздником, стала она свой станок и верстак прибирать и на нижней полке обнаружила газетный сверток. Развернула его Капа да так и обмерла, узнав клетчатую рубашку и кепку мужа. Уткнулась лицом в рубашку Василия, а она еще его потом пахнет...
   Тут Андрей замолчал. Некоторое время мы шагали по заводскому двору молча. Каждый из нас наверняка думал об одном и том же: сколько проклятые фашисты горя людям принесли, сколько еще раз оно постучится в дома наших земляков. Я заговорил первым:
   - В сегодняшней газете напечатано интересное сообщение. Одной нашей землячке, девушке-комсомолке из эмтээс, присуждена Государственная премия. Представляешь, Андрей? Она и девчата из ее бригады не только отлично работают, но и здорово экономят горючее. Я тут с карандашом в руках прикинул, и получилось, что моя эскадрилья с самой Курской дуги на ими сэкономленном горючем летает!
   - Прошлой осенью, - заговорил Кабанов, - поехал я по делам в наш подшефный колхоз. Вижу - в поле трактор стоит, возле него две девушки. Завернул к ним. Одна - высокая, в кирзовых сапогах, в солдатской гимнастерке - в моторе копается. Другая - чумазенькая, совсем еще ребенок заводную ручку крутит. Дернет она ее, мотор чихнет да в обратную сторону как отдаст и ручкой этой ей по пальцам. Чумазенькая отскочит в сторону, на красные свои ручонки в сплошных ссадинах подует, смахнет слезу и опять за дело. Силенок нет, ей бы еще в куклы играть, а она заводит трактор ЧТ3!
   Спрыгнул я с повозки, подошел к трактору. "Что, красавицы, - говорю, заглох? Давайте-ка я крутану". Взял у девчушки заводную ручку, дернул разок-другой - затрещал мотор. Они заулыбались, принялись меня благодарить, а потом пахать начали.
   Под вечер сижу с парторгом колхоза в конторе, в то время как раз подписка на заем шла, заходит к нему та самая высокая трактористка. Выложила на стол пачки сторублевок и говорит: "Виктор Григорьевич! Эти вот двести тысяч рублей моя бригада собрала. А вот эти сто тысяч вношу лично я. Мы просим купить на эти деньги самолет и отправить его на фронт". Когда она ушла, я спросил у парторга: "Боевая девушка! Кто такая?" - "Наш лучший бригадир, Настюша Голикова, - отвечает с гордостью Виктор Григорьевич. Сама, видишь, в гимнастерке и в сапогах ходит, ни одних туфель за это время не износила, а деньги, все, до рубля последнего, государству отдает. На таких, как наша Настя, вся держава стоит!"
   Кабанов улыбнулся и хлопнул меня по плечу:
   - А что, Сережа? Может быть, как раз ты на их самолете и летаешь, а?
   * * *
   Начальник цеха сидел в своем крохотном кабинетике за столом. Он был в шапке и черной фуфайке. Подавая руку, оглядел меня зоркими, умными глазами:
   - Что-то, гляжу, парень знакомый. Не Денисова ли дяди Саши сын?
   Я улыбнулся, кивнул головой:
   - Прямое попадание, Петр Степанович.
   Оказалось, начальник цеха жил неподалеку от нас и хорошо знал отца.
   Усадив нас, Петр Степанович достал папиросы:
   - Угощайтесь!
   Он сунул коробок спичек под мышку левой руки, а правой ловко зажег огонь и прикурил. Только теперь я заметил, что вместо левой руки у начальника цеха протез в черной перчатке.
   - Слыхал про тебя, слыхал, - сказал Петр Степанович. - И в газете читал. Молодец, здорово ты их там, в небе, рубаешь! Сколько же, никак уже больше десятка успел завалить? У меня у самого два таких орла на фронте. Пока пишут... А я вот отстрелялся, - он тяжело вздохнул и постучал по протезу карандашом.
   - Петр Степанович! - сказал нетерпеливо Кабанов. - Из механического цеха народ собирается. Может, с литейки еще пригласим?
   - Я не возражаю. Сейчас зайдем туда. Кстати, погреемся. У меня тут собачий холод.
   Когда мы вошли в литейку, в лицо так и пахнуло жаром. Здесь, в смрадном дыму, в полумраке, работали те же девушки и женщины. Они были в серых войлочных шляпах, в брезентовых широких штанах и грубых ботинках. Лица усталые, покрытые копотью.
   Некоторое время я наблюдал, как литейщицы заливали в отверстия, сделанные в формовочной земле, искрившийся чугун. В другом месте рушили землю, просеивали ее, швыряя лопатами в сито.
   Потом меня повели дальше, и вскоре я очутился в прокопченной комнатушке мастера. На столе лежала стопка потрепанных чертежей, придавленных, чтобы не унесло сквозняком, большим шарикоподшипником.
   - Дядя Семен! Видишь, какого помощника тебе привел, - пошутил Петр Степанович. - Возьмешь верховодить над твоими девчатами?
   Старик улыбнулся своим беззубым, провалившимся ртом:
   - Это, Петр Степанович, не по адресу. Его место там, где коммунисты с фашистами бьются.
   - О-о! Да ты, дядя Семен, как настоящий комиссар, рассуждаешь.
   - А я и есть комиссар. Я еще в гражданскую, в восемнадцатом, в окопах среди солдат работу вел агитационную. Так-то!
   Начальник цеха только руками развел.
   Когда мы отправились наконец на встречу в клуб, над широкой входной дверью цеха я увидел большой плакат. С него встревоженными глазами на нас смотрела женщина. Ее пронизывающий взгляд и указательный палец словно целились в душу входившего. Внизу была надпись: "Ты сегодня все сделал для фронта?"
   Невольно я замедлил шаг. Кабанов, заметив это, сказал:
   - Этот плакат, Сережа, сами женщины рассказывают, многих из них после смены снова возвращает к станку. Идет иная, еле ноги волочит, а как взглянет на плакат - назад вернется, сделает еще пяток-другой снарядных корпусов.
   Из раскрытой двери рабочего клуба доносились звуки гармони, задорные частушки. Вошли в фойе. Две девчонки лет по семнадцати плясали бряночку. Вдруг одна из них, худенькая, черноглазая, высоким голосом пропела:
   Мы - советские девчата,
   По-советски мы живем,
   А фашисты к нам полезли,
   Мы им морды разобьем!
   В толпе раздался одобрительный смех:
   - Так их, Соня! Крой грабителей, чтобы они больше свой нос к нам не совали.
   Тут запела Сонина подружка:
   Девчоночки, подруженьки,
   Не будьте гордоватые.
   Любите вы израненных,
   Они не виноватые...
   - Правда что! - сказала одна из женщин. - Вон у меня такой. В один миг от взрыва обеих ног как не бывало. Да разве ж я его брошу теперь?
   - Ну хватит, девоньки. Заходите в зал, - прервал Кабанов. - Время золото. Нашему фронтовику еще в дорогу собираться.
   Клуб был полон. Мы прошли на сцену, где стоял стол, накрытый красной скатертью. Кабанов пригласил на сцену лучших людей завода. Я увидел, как по проходу первой шла статная женщина в темно-синем платье, и не сразу узнал в ней Капу Алпатову. Голова гладко причесана, сзади волосы скручены в тугой узел, глаза блестят - красавица да и только!
   Сначала говорил я. Рассказал рабочим, как сбил первый вражеский самолет над донской степью, а затем еще семь стервятников - над Курской дугой, как самому пришлось падать с неба... Закончил уверенно:
   - Товарищи! Сейчас не сорок первый год, когда немецкие "мессершмитты" за каждым нашим солдатом гонялись. Советские войска разбили фашистов под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге... Наша авиация имеет теперь большое превосходство, и мы, летчики, будем бить врага и в воздухе и на земле!
   За мной выступила пожилая работница Анна Максимовна Купцова, одна из передовиков механического участка завода. Волнуясь, поминутно поправляя на голове платок, она говорила:
   - Мы знаем, дорогие наши защитники, что вам тяжело. Но и нам здесь не мед. По нескольку смен у станка стоять приходится, недоедаем, мерзнем... Так бейте там, на фронте, Гитлера, да так, чтобы он, душегуб, не успевал поворачиваться. Гоните фашистов в три шеи с нашей земли! А мы ночами спать не будем, отдадим последние свои силы, но обеспечим вас всем необходимым. И пушек вам наделаем, и танков, и самолетов. Себе, детям откажем, а вам продуктов пришлем. Только возвращайтесь скорей, наши дорогие, домой с победой, целые, невредимые...
   Анна Максимовна хотела еще что-то добавить, но только махнула рукой и, прижав конец платка к глазам, спустилась в зал.
   Я тихонько шепнул Кабанову:
   - Меня, Андрюша, что радует: народ воспрянул духом, совсем другими стали люди - уверены в победе! Помню, зимой сорок второго мне на пару дней домой удалось заехать. Тогда все словно пришибленные ходили. Собаки и те не лаяли, будто чуяли, что у людей горе.
   - То другое время было, Сережа, - ответил Кабанов. - Враг под Москвой стоял. А сейчас мы его завернули обратно, в растреклятую Германию.
   ...На другой день утром я уезжал на фронт. За Харьковом и Полтавой стояли в полях разбитые вражеские орудия, застывшие навсегда танки с оторванными башнями... И мне почему-то хотелось верить, что взорвались они на минах и были разбиты снарядами, сделанными маленькими загрубевшими руками Капитолины Алпатовой и ее подруг по цеху, золотыми руками моих дорогих ровесниц.
   Необычное задание
   В июле 1942 года фашисты, прорвав оборону наших войск под Ростовом, рвались на Кавказ. Однажды утром я получил приказ: вместе со своим напарником Титовым пролететь над Доном, просмотреть переправы, по которым двигались вражеские части. Командованию были нужны свежие разведданные.
   Мы с Титовым взлетели и пошли на запад.
   От Дона в сторону Тихорецкой и Белой Глины густо шли наши машины, повозки. По полям, подымая тучи пыли, брели стада коров, овечьи отары.
   Показался Дон. А вот и большая станица Раздорская. Здесь по мосту сплошной колонной шла немецкая пехота, двигались танки, артиллерия...
   - Саша! - передал я Титову по радио. - Ты тоже наноси на карту все, что видишь, а то мало ли что...
   Нет, у меня не было никаких дурных предчувствий. Просто нам необходимо было подстраховать друг друга.
   - Понял, Денисов! - отозвался Титов. - Уже помечаю...
   В районе станицы Ольгинской мы снизились до четырехсот метров. Тут же с правого берега ударили немецкие зенитки и вблизи наших самолетов повисли серые дымки разрывов. "Эрликоны" старались вовсю, но мы вырвались из опасной зоны. Промчавшись над рекой до Батайска и отвернув влево, пошли домой. И тут я почувствовал вдруг запах масла и необычный жар от мотора. Взглянул на термометры воды и масла: стрелки ушли вправо и уперлись до отказа! Перегревшийся мотор работал с каким-то скрежетом и тянул все слабее и слабее.
   - Титов! Иди домой один, - передал я напарнику. - Меня, видимо, задели. Перегрелся мотор, иду на вынужденную...
   И, не выпуская шасси, я стал снижаться на пожелтевшее пшеничное поле.
   Пропахав метров триста, самолет резко замер. Опасаясь пожара, взрыва бензобаков, я быстро отстегнул привязные ремни, выскочил из кабины и отбежал в сторону.
   Моя машина, уткнувшись носом в пшеницу и приподняв хвост, лежала на земле, как большая беспомощная птица. На крыльях желтели зерна. Масляный радиатор был забит колосьями.
   Тут надо мной пронесся самолет Титова. Я успел махнуть ему рукой дескать, жив и здоров, не волнуйся, - и он "горкой" ушел вверх.
   Убедившись в том, что самолет не собирается гореть, я внимательно осмотрел его. На правом борту фюзеляжа увидел отверстия от вражеских осколков. Заглянул потом в кабину и на водяной трубе, шедшей от радиатора к двигателю, обнаружил две дырки. Из них-то и вытекала охлаждающая мотор вода...
   Не сдержав горестного вздоха, я принялся снимать с приборной доски бортовые часы. Затем закинул на плечо парашют и, глянув в последний раз на своего крылатого друга, направился к видневшемуся неподалеку хутору.
   У дома, где размещалась контора отделения совхоза, царила суматоха. Люди грузили на телеги домашнюю утварь, слышались сердитые голоса женщин, плач детей. Среди этого шума выделялся твердый и спокойный мужской голос. Я понял, что пожилой мужчина в светлом чесучовом пиджаке и белой фуражке, отдававший громкие распоряжения, и есть заведующий отделением.
   Я подошел к нему, представился и попросил его выставить к самолету охрану, заверив, что завтра прибудут наши люди и заберут машину. Заведующий немного подумал, потом окликнул какого-то человека:
   - Максим Прохорович! Помоги летчику. Поставь у самолета сторожа, а то ребятня быстро его раскурочит.
   Пришлось мне снова возвращаться к самолету. Рядом тяжело шагал Максим Прохорович, то и дело вытирая со лба обильный пот. Я заметил, с какой любовью он оглядывал пшеничное поле, с какой осторожностью раздвигал пшеничные стебли, стараясь не повредить их. В одном месте он остановился, сорвал колосок, растер в шершавых ладонях. Понюхав зерна и взяв одно из них на зуб, сказал:
   - Мягковата еще! С недельку бы ей постоять. - Прислушался к далекому гулу орудий и с болью добавил: - Сколько труда и пота во все это вложено! Неужто фашистам достанется наша пшеничка, чтоб им пусто было, чтоб они подавились нашим хлебушком!
   Попрощавшись с Максимом Прохоровичем, я вышел на дорогу. Довольно скоро мне удалось остановить попутную машину, шедшую в сторону Зернограда. Пожилой шофер, крупный, плотный, с большими, тяжелыми руками, оказался разговорчивым.
   - Что-то не попадаются встречные машины, - сказал он и полез в карман за кисетом. - Скоро Мечетинская должна быть, а хоть бы живая душа попалась. Погоди... Вон впереди, кажись, пылит кто-то!
   Встречная машина быстро приближалась. Высунув голову из кабины, ее водитель энергично махнул нам рукой. Наш грузовик остановился.
   - Вы куда это разогнались, по немцам соскучились? - сбавив скорость, выкрикнул на ходу молодой рыжий парень. - В Зернограде уже фашисты, еле удрал!
   Откуда только у моего шофера взялась прыть и куда девалась прежняя спокойная ленца! Он так крутанул рулем, что я больно ударился плечом о дверцу. Полуторка живо перемахнула через кювет и рванулась обратно. Гнал ее водитель так, что старушка, казалось, вот-вот развалится.
   Через полчаса молчаливой, напряженной езды, водитель малость сбавил скорость. Дорога шла неподалеку от какого-то полевого аэродрома. Я попросил остановиться.
   Спрыгнув на дорогу, я поблагодарил шофера и с улыбкой добавил:
   - Аккуратней, папаша, а то, чего доброго, к фрицам припожалуешь.
   - У меня второй раз эдак-то, - покрутил головой шофер. - Говорят, примета есть: в третий раз зевнешь - несдобровать, попадешься к фрицам в лапы.
   Он резко рванул с места, подняв клубы пыли.
   Забросив парашют на плечо, я пошел окраиной аэродрома к белому зданию, возле которого виднелась антенна радиостанции и стояла санитарная машина. На стоянке в шахматном порядке расположились двукрылые "Чайки" и тупоносые И-16. Ближе к КП красовались две маленькие спортивные машины Ут-1 с красными широкими стрелами по бортам. Мне приходилось летать на "утенке". Легок он в воздухе, вертуч, словно байдарка на воде. Наклонишься вправо или влево, и он повторяет твои движения. Летать, словом, одно удовольствие.
   Мимо меня проехал бензозаправщик. Шофер цепко ощупал глазами мою фигуру. Минуты три спустя подкатил "пикап". Из него вышел майор. Его широкое красное лицо было хмурым.
   - Ты кто такой? - довольно-таки неласково спросил он. - Почему по стоянке разгуливаешь? Документы!
   Я положил парашют на землю, полез в карман за удостоверением.
   - Сбили меня, товарищ майор. Добираюсь вот в свой полк.
   - Знаем мы вас, "сбитых"! Вчера на этом месте три "уточки" стояли. Одной уже нет: угнал какой-то подлец. В Минводах сел. Хорошо хоть, не поломал...
   Он взял мое удостоверение, кивнул на машину:
   - Давай со мной, на КП. Разбираться там будем. У штаба я увидел рослого подполковника. Подбоченясь и расставив ноги, он стоял на ступеньках белого домика и смотрел в нашу сторону. Весь его вид так и говорил: "А-а, попался, субчик!"
   И вдруг из группы стоявших неподалеку летчиков послышался радостный и чуточку насмешливый возглас:
   - Ба-а, Денисов! Отколе, умная, бредешь ты, голова?
   Я взглянул на высокого, стройного летчика и узнал в нем своего однокурсника Митю Голубева. Широко раскинув руки, он шел ко мне. На выгоревшей гимнастерке Голубева сиял орден Красного Знамени.
   - Вот встреча! - на ходу говорил Митя. - Надо же, а? Правду говорят: гора с горой не сходятся, а человек с человеком...
   Я повернул было к Голубеву, но вовремя спохватился и подошел к сердитому подполковнику с докладом.
   - Голубев! - крикнул подполковник, все еще подозрительно косясь на меня. - Ты откуда его знаешь?
   - Товарищ командир, да мы с ним два года подряд отрабатывали на "ишачке" полет по кругу, расчет с прoмазом, посадку с козлами!
   Подполковник повеселел, услыхав эту бытующую среди летчиков шутку, и уже вполне дружелюбно спросил:
   - Что, лейтенант, подбили, что ль?
   Я коротко рассказал ему, как было дело. Он вернул мне удостоверение. Инцидент был исчерпан.
   * * *
   Время шло к вечеру. Пришлось мне заночевать. Спали мы с Митей Голубевым на одной кровати валетом. Утром на аэродроме было объявлено общее построение. Докладывали почему-то приехавшему с командой красноармейцев полковнику-артиллеристу. Приняв рапорт, полковник приказал встать в строй всем подразделениям, находящимся на аэродроме, и сказал:
   - Товарищи! По данным нашей разведки, километрах в двадцати отсюда в северном направлении находятся немецкие танки. Нам приказано задержать их на этом рубеже, не позволить фашистам переправиться через Кубань. Сейчас из всех стоящих в строю будут сформированы подразделения. Скоро подвезут бутылки с горючей жидкостью. В борьбе с танками это не идеальное, конечно, оружие, но другого нет. Сражаться придется тем, что есть. А пока, не теряя времени, мои люди научат вас обращаться с этими бутылками. Сержант Фролов! подозвал полковник рыжеволосого артиллериста. - Покажите летчикам, как надо действовать. Сержант, взяв в руки бутылку, начал объяснять:
   - Значит, так. Допустим, метрах в ста отсюда, вон у того бугорка, на нас движется немецкий танк. Не бойтесь его, сидите спокойно в своем окопчике. Он же слепой! Его малокалиберный пулемет имеет мертвый угол. Он не может наклониться больше, чем положено. Ясно? Когда он подошел на бросок гранаты... Смотрите теперь на меня!
   Сержант лег на траву и проворно пополз по-пластунски к бугорку. Метров за тридцать до него он приподнялся и ловко кинул бутылку. Она беззвучно разбилась, вспыхнуло пламя и пополз едкий дым.
   - Вот видите? Все просто и надежно. Танк горит. - Сержант поднялся, аккуратно стряхнул землю с коленок.
   - Вопросы есть, товарищи? - спросил полковник, оглядывая строй.
   Все стояли молча. Я поднял руку:
   - Товарищ полковник, я - летчик-истребитель. Вчера был подбит. Следую с места вынужденной посадки в полк, потому...
   - Подойдите ко мне, - перебил полковник и, не дожидаясь меня, громко сказал: - Товарищи! Предупреждаю всех: на переправах через Кубань стоят специальные отряды, проход на ту сторону только с моего разрешения...
   К полковнику подошли еще несколько человек. Среди них я увидел инженера нашей дивизии Сахарова.
   - Здравствуйте, товарищ военинженер первого ранга! - радостно сказал я, трогая его за плечо.
   - О-о! Денисов, кажется? А ты чего здесь?
   - Да, понимаете, сбили меня вчера. Добираюсь в полк.
   - А-а, это ты, значит, спрашивал... Так полка на месте уже нет! Перелетел ближе к Сталинграду, в...
   И он назвал населенный пункт, где находился теперь наш полевой аэродром.
   - Как? А мой подбитый самолет?
   - Да уж теперь, сам понимаешь, будет ли возможность... А будет непременно вывезут. Это хорошо, что я тебя встретил, - снова оживился Сахаров. - Необычное задание есть, мне нужен боевой помощник. Ну-ка, погодь минутку...
   Подойдя к полковнику-артиллеристу, он показал тому свои документы и стал что-то объяснять. Полковник, нетерпеливо покивав головой, только и сказал: "Что ж, действуйте!"
   - Так вот, Денисов, слушай, - заговорил инженер, когда мы отошли в сторону. - Я прилетел из Армавира на У-2, - он кивнул на самолет, стоявший на противоположной стороне аэродрома. - Мне надо поджечь... - тут Сахаров огляделся по сторонам и перешел на шепот, - бензосклад поджечь! А там сотни тонн горючего. Врагу не должно достаться ни капли! Честно признаюсь, сказал инженер уже нормальным голосом, - оторопь берет. Вдвоем нам будет веселее. А потом - на "удвашку" и за Кубань! Идет?
   - Я готов.
   - Ну, тогда пошли.
   Вскоре я уже тянул из небольшого овражка в сторону бензосклада бикфордов шнур. Опустил конец в открытую горловину огромного бака с бензином. То же сделал с другим, третьим... Теперь остался самый пустяк поджечь шнур.
   Сахаров полез в карман за спичками. Долго шарил там рукой, наконец вынул коробок. Затем опустился на траву, зачем-то потряс коробком над ухом. Во всей его позе чувствовалась нерешительность.
   - Что-то никак не отважусь, Денисов. Духу не наберусь. Жалко, и все тут! Бывало, на стоянке техник сольет отстой из баков чуть больше нормы - аж сердце екнет. И всего-то граммов двести лишнего, а тут... Сотни тонн! Одной спичкой - три резервуара на воздух!..
   - А если фашистам достанется? А, товарищ военинженер? - сказал я. - Вот будут радешеньки. Сколько они "юнкерсов" этим самым бензином заправят, сколько наших ребят погибнет от бомб с тех "юнкерсов"!
   Сахаров сверкнул на меня глазами:
   - Ни за что! Жизни лишусь, а не оставлю сволочам ни капли!
   И он принялся торопливо доставать из коробка спичку. Чиркнул одну, другую... Руки у инженера тряслись, спички ломались.
   - А чтоб вы отсохли, руки-крюки! - ругнулся инженер в сердцах. - Не могу, Денисов, давай ты. У вас, молодых, нервы покрепче. А то и подожгу ночь спать не буду.
   Я запалил конец шнура. Тот задымился. Мы с Сахаровым бросились в овражек. Он обнял меня за плечи и, весь напрягшись, ждал взрывов.
   - Сейчас должно ухнуть, - пробормотал инженер с нервным смешком, и в это время раздался глухой шипящий взрыв. В небо взметнулось пламя, послышался какой-то треск. Потом еще раз ударило, потом еще...
   - Ну, все. Три взрыва. Побежали теперь к самолету. Дело сделано. Оно хоть и жалко до слез, зато враг не воспользуется.
   Мы побежали через поле к самолету. Там нас ожидал летчик.
   Быстро запустили мотор. Я и Сахаров залезли в заднюю кабину, и самолет взлетел.
   Уже на подходе к Армавиру я еще раз оглянулся назад. Там, у самого горизонта, подпирал небо огромный черный гриб дыма...
   Курская руда
   Хмурое июльское утро. Облачное небо словно облито фиолетовыми чернилами. Мы, летчики, сидим возле самолетов на траве, ожидая сигнала к очередному боевому вылету.
   Вдруг зазвонил телефон. Адъютант эскадрильи снял трубку и, кивая головой, заговорил:
   - Понял! Есть, товарищ майор. Передаю.
   Положив трубку, он сказал:
   - Денисов! Тебя срочно к командиру полка.
   Я пошел на КП.
   Командир стоял у стола и разглядывал карту. Показывая пальцем, сказал:
   - Полетишь с напарником в разведку. Надо сфотографировать вот эту шоссейную дорогу. Видишь? Идет она от Харькова в сторону Белгорода. Узнайте, не подбрасывают ли по ней фашисты свои войска на Курскую дугу.
   Я вышел из штаба и направился на стоянку. Мой ведомый Пряхин уже шел навстречу. Я объяснил ему задание, и мы пошли к самолетам. У моей машины, устанавливая фотоаппарат, работали техник и механик по спецоборудованию.