Андрианов Илья Филиппович. Атакую ведущего ! (Рассказы)

   Я немедленно подвернул к штурмовику, летевшему сзади всех, запросил:
   - Карпов! Как, тянешь еще или невтерпеж? Учти, под нами фашисты.
   - Тяну, тяну! - ответил Карпов. - Мотор, правда, стреляет, но буду идти, пока винт крутится!
   - Ну и молодец! Тимофеев, проследи за ним, далеко не уходи.
   Мы прошли над окруженной вражеской группировкой. Штурмовики, догоняя своего ведущего, тоже шли домой. Я ходил над ними. Майор Круглов со своим напарником все так же летел неподалеку от меня. Я с тревогой посматривал по сторонам. Меня беспокоила та первая четверка "мессеров", атаку которой я сорвал. Куда она подевалась? Эта мысль не давала покоя. Не могли фашисты простить нам этого. Я был уверен: далеко они не ушли, рыщут где-то рядом, ждут удобного момента для атаки. Обнаружить их вовремя очень трудно: вражеские истребители окрашены в белый цвет и если идут внизу, то сливаются со снегом, а если наверху, то заметить их мешает яркое солнце.
   И вдруг снизу крутой "горкой" на большой скорости вынырнули три "мессершмитта"! Передний словно учуял, что Круглов подбит, и мгновенно пристроился к нему в хвост.
   - Василий Федорович, у вас в хвосте "мессер"! - закричал я.
   Круглов рванулся влево. Я пошел фашисту наперехват, но тот опередил меня на какие-то доли секунды и дал очередь. Самолет комиссара задымил. Я передал своему заместителю:
   - Рябов! Иди с "илами" домой. Круглова подбили, я посмотрю за ним.
   Подхожу к Круглову поближе. За его "яком" тянется черный след.
   - Василий Федорович, горишь! Прыгай!..
   Для того чтобы покинуть самолет, надо сначала сбавить скорость. Круглов убрал газ и резко пошел вверх. Затем его объятая пламенем машина легла на спину и от нее отделился черный комочек.
   Выпрыгнул наш комиссар примерно в трех километрах от окруженных фашистов. Ветер, на беду, был восточный, и парашют сносило в сторону врага. Круглов, конечно, понимал, чем ему это грозит, и что было сил тянул за стропы, стараясь подскользнуть ближе к своим. Временами ему это удавалось, однако новый порыв ветра сводил на нет все его усилия. Забыв, что он не слышит уже меня, я отчаянно кричал:
   - Василий Федорович, миленький, ну, еще, еще немножко!..
   Пришла вдруг сумасшедшая мысль: а что, если подцепить парашют крылом моего истребителя и подтащить к своим?!
   Я сделал еще один круг, пройдя над тем местом, куда снижался Круглов, но ничего не заметил. Комиссар уже приземлился. Куда он сел, к своим или в стан врага, понять было трудно.
   Потом я взглянул на бензомер, и мурашки поползли по коже: стрелка покачивалась возле нуля! Мелькнуло: "Неужели не дотяну? Неужели и мне придется садиться у фашистов?.."
   Лечу, а сам приглядываю по пути площадку поровнее, вдруг да на самом деле вынужденная посадка будет. И все же до своего аэродрома дотянул. Только над полем затарахтел мотор "яка": бензин кончался. Высота была две тысячи метров. Я срезал круг, перед самой землей выпустил шасси и тяжело плюхнулся поперек аэродрома. Вздымая снежные вихри, самолет запрыгал на неровностях и, врезавшись в большой сугроб, остановился.
   До последней минуты я действовал уверенно и спокойно, но, когда машина замерла, у меня сдали нервы. Не сразу заметил, что по лицу текут слезы.
   Подъехала санитарная машина. На крыло моего "яка" вскочил полковой врач. Глянув на меня, с беспокойством спросил:
   - Что с тобой, Денисов? Ты не ранен?
   - Нет, доктор, не ранен, - выдавил я и, когда спазма отпустила горло, с тоской сказал: - Нашего комиссара сбили...
   Я снял парашют, спрыгнул на землю и через силу глянул на капонир, где совсем недавно стоял самолет Круглова. Там теперь стояли механик, моторист и оружейник, которые обслуживали его машину. Они выжидательно смотрели в мою сторону, но я не мог сейчас подойти к ним, рассказать о случившейся беде так было тяжело на сердце.
   На санитарной машине я подъехал к штабной землянке. У входа, с нетерпением поджидая меня, стояли командир полка и начальник штаба. Я коротко рассказал, как был сбит комиссар. Дерябин побледнел, низко опустил голову. Справляясь с минутной слабостью, поиграл тугими желваками.
   - Уж лучше смерть, чем плен, - сказал он глухо и, по-стариковски сгорбившись, шагнул через порог землянки.
   В полку тяжело переживали эту потерю. Вечером в столовой все разговоры были только о Круглове. Командир второй эскадрильи Антонов сказал:
   - Не дай бог приземлился у них. Окруженные фашисты до того озверели на допросе душу вырывать будут...
   - Да может, еще вернется! - ненатурально бодрым голосом сказал капитан Чернобаев. - На войне каких чудес не бывает. Помните, как над Белгородом Лешку Тараканова сбили? Думали - все, пропал парень. Если не погиб, то попал в лапы к немцам. А он на третий день является, живой и невредимый!
   ...Утром я не узнал Дерябина: лицо потемнело, глаза ввалились - будто на десяток лет постарел человек. Начальник штаба потом рассказывал, как убивался Иван Федорович по своему боевому другу. Зашел к нему в землянку, а Дерябин ходит из угла в угол, места себе найти не может.
   - Что, Иван Федорович, - с беспокойством спросил начальник штаба, нездоровится?
   Дерябин горько вздохнул:
   - Понимаешь, Александр Васильевич, всю ночь не спал, кошмары замучили. Вчера весь вечер о нем говорили, и ночью он мне снился. То будто слышу его голос, вроде зовет меня, то знакомое покашливание чудится и даже шаги. Проснусь, взгляну на койку - стоит рядом, у стены, пустая... На стеке сиротливо висит его шинель...
   - Прилег бы, Иван Федорович, отдохнул немного. Так же нельзя...
   - Да какой тут сон! - махнул рукой Дерябин. - Ведь он, Вася, мне чем дорог был... Сколько мы с ним хватили лиха! Встретились в начале тридцатых на Магнитке, вместе рыли котлован под фундамент доменной печи. По комсомольскому призыву опять вместе пошли в летное училище. Крылом к крылу бились над Хасаном против японцев. В тридцать девятом сражались с самураями в Монголии, на Халхин-Голе. Михаил Иванович Калинин даже ордена нам в один и тот же день вручал! И до чего жизнерадостный, рассудительный был человек, какая умница... Легко мне с ним было, сам видел, Александр Васильевич. Эх, будто чувствовало мое сердце эту беду, так не хотелось мне пускать его в этот раз. Но, видно, судьба у Васи такая. Будем теперь ждать, авось да...
   Дерябин снова тяжело вздохнул и в который раз полез в карман за папиросами.
   3
   Считанные дни оставались до разгрома фашистов под Корсунью. Нам, летчикам, сверху было хорошо видно, как все меньше, все уже и уже становилось кольцо окружения. Гитлеровцы поняли, что им отсюда вряд ли удастся выбраться, поэтому принялись вывозить своих генералов, награбленное добро и наиболее ценные документы самолетами.
   Однажды, возвращаясь со своим напарником из разведки, я заметил слева от нас немецкий пассажирский самолет Ю-52. Набирая высоту, "юнкерс" тяжело плыл в воздухе. Фашист густо коптил серое небо своими тремя моторами.
   Мы сближались с вражеской машиной, которая, как ни странно, шла безо всякого прикрытия. Вот видно ее большое, словно провисшее от тяжелого груза брюхо. На фюзеляже чернеет жирный аляповатый крест. Вообще-то разведчикам запрещалось ввязываться в воздушный бой, но как мы могли упустить такую "птичку" - слишком важна была у "юнкерса" начинка!
   - Водолазов, ты заходи справа, а я - слева, - передал я по радио. Возьмем эту махину в клещи. Бьешь по правому мотору, понял? Я врежу по кабине.
   И, поймав кабину фашиста в прицел, я дал по ней длинную, как говорится, от души очередь из пулеметов и пушки. "Юнкерс" клюнул носом, пошел по пологой к земле и упал на поле вблизи какого-то села.
   - Ауфвидерзеен! - прозвучал в наушниках насмешливый голос моего ведомого.
   Возвратившись с задания, я бодро доложил командиру:
   - Товарищ подполковник, ваше задание выполнено! Участок железной дороги сфотографировал! - И скороговоркой, будто бы невзначай, добавил: - Над Корсунь-Шевченковским с ходу сбили самолет Ю-52.
   Командир стрельнул на меня глазами, помолчал, размышляя, а потом сказал:
   - По закону если, наказать вас должен. Но раз уж такая важная цель... Правильное решение: нельзя было упускать. Так, значит, удирают, сволочи. Чуют конец, крысы фашистские!
   На другой день утром прихожу в штабную землянку для получения очередного задания. Дерябин глянул на меня исподлобья. Лицо его было хмурым. Рядом с ним сидели начальник штаба, командиры первой и второй эскадрилий Чернобаев и Антонов. Я вопросительно глянул на них, но ребята отвели глаза. Я понял: случилось что-то малоприятное для меня.
   Дерябин глазами указал на бумагу, лежавшую на столе, сказал тусклым голосом:
   - Прочти, Денисов, телефонограмму с передовой. Штурман дивизии Гончаров передал.
   Я взял телефонограмму, стал читать: "Майор Круглов обнаружен в фюзеляже немецкого пассажирского самолета "Юнкерс-52", сбитого 14 февраля в 13.30 нашими истребителями и упавшего на окраине села Лысянка".
   "Точно отмечено время, - машинально подумал я: до меня не сразу дошел смысл телефонограммы. - Это тот самый, что мы с Водолазовым вчера сбили..."
   И вдруг меня словно током ударило. Значит, фашисты на этом самолете вывозили Василия Федоровича в Германию? Значит, мы с Водолазовым виноваты в смерти комиссара?!
   В землянку осторожно вошел почтальон, подал командиру письмо. Все притихли. Дерябин взглянул на конверт, и брови его подскочили вверх. Он встал и с болью сказал:
   - От жены Круглова... Ну что я ей теперь напишу? - Он перевел взгляд на полкового врача: - Смирнов! Лети на У-2 с Тимофеевым, разберись во всем на месте. Надо привезти тело Круглова сюда.
   Я поднялся с места, твердо сказал:
   - Товарищ подполковник, разрешите вместо Тимофеева лететь мне. Я знаю то место, где упал "юнкерс".
   - Ну что ж, - тихо сказал Дерябин. - Я не против...
   Остерегаясь, как бы нас не подловили "мессеры", я летел, прижимая машину к земле, по лощинам и балкам.
   Подошли к селу Лысянка. Еще издали я увидел на снегу знакомые обломки сбитого мной фашистского стервятника. Сделал круг, выбрал площадку поровнее и сел недалеко от "юнкерса". К самолету подбежали солдаты и, дружно ухватившись за крылья, откатили его в небольшую ложбинку, укрыв от вражеских глаз.
   Меня и Смирнова провели в просторную землянку к командиру полка. За столом сидел молодой, лет сорока, полковник. Увидев нас, он поднялся, подошел - высокий, стройный, на висках ранняя седина. На новой гимнастерке, плотно облегавшей широкую грудь полковника, внушительно поблескивали орден Ленина, два ордена Красного Знамени. Смирнов, взяв под козырек, доложил:
   - Товарищ полковник, мы прибыли по поводу гибели майора Круглова, - и протянул наши документы.
   Просматривая их, полковник сказал:
   - Жаль, товарищи, вашего комиссара, очень жаль. Но война есть война, и мы не знаем, что ждет каждого из нас завтра или послезавтра...
   В это время в землянку вошел молодой подполковник в белом полушубке. Он представился нам:
   - Подполковник Никифоров, замполит полка. Вот это, товарищи, мы обнаружили в сбитом самолете в одном из портфелей среди бумаг фашистов, - и он протянул Смирнову партийный билет и удостоверение личности комиссара Круглова.
   Я взял из рук Смирнова партийный билет, раскрыл его. На меня весело смотрел юный комиссар с двумя кубиками в петлицах. Словно ножом по сердцу резанул этот взгляд, слезы вот-вот готовы были брызнуть из глаз. Я отвернулся...
   С командного пункта мы с Никифоровым направились к землянке, где находилась медчасть. Дорогой замполит рассказывал:
   - Иду я в тот день по траншее в одно из подразделений. Вдруг слышу стрельба в воздухе. Поднял голову и вижу: возле тяжелого, как колода, "юнкерса" наши истребители, словно два быстрокрылых стрижа, переходят с одной стороны на другую. Ударила длинная очередь, и фашист задымил, стал снижаться. Километра три удалось ему протянуть, мог бы сесть у своих, за линией фронта. Но высоты у него было мало. Грохнулся!
   Судя по рассказу подполковника, большой сигарообразный фюзеляж фашистской машины не выдержал резкого торможения, переломился посередине и как бы перескочил через крылья, оставив их сзади. К самолету побежали наши автоматчики. Никифоров подоспел одним из первых с небольшой группой бойцов. Тут в фюзеляже послышались одиночные выстрелы. Сержант и два автоматчика проникли в самолет и увидели такую картину: в салоне среди валявшихся на полу трупов стоял рослый офицер-эсэсовец с пистолетом в руке и добивал всех, кто еще подавал признаки жизни, чтобы никто из пассажиров "юнкерса" не попал к нам в плен. Он уже поднес пистолет и к своему виску, но тут был сбит с ног бойцами. Однако эсэсовец успел-таки нажать на спуск и ранил сержанта Антропова в ногу.
   Осматривая пристреленных своим же офицером фашистов, Никифоров увидел вдруг труп человека в советской форме. По голубым кантам на брюках он догадался, что это авиатор. На КП полка как раз находился офицер наведения штурман нашей дивизии Гончаров. Позвали его. Гончаров взглянул на тело летчика и, стаскивая с головы шапку, потрясенно сказал:
   - Это же... Это майор Круглов. Замполит нашего полка. Его сбили несколько дней назад. Хороший был мужик...
   Мы подошли к землянке медчасти. Возле нее на снегу среди тел погибших бойцов и командиров, только что доставленных сюда с передовой, лежало и тело комиссара, накрытое плащ-палаткой. Смирнов приподнял край, прикрывавший голову Круглова...
   Лицо Василия Федоровича, матовое, в черных синяках и потеках запекшейся крови, до сих пор стоит у меня в глазах. Я смотрел на его широкий с залысинами лоб с пулевой отметиной в центре, на крепко сжатые губы, крутой, заросший рыжеватой щетиной подбородок... Выражение лица комиссара было суровым. Казалось, он и сейчас, мертвый, думал о судьбе Родины, о своих боевых друзьях, у которых впереди еще немало испытаний, разделить которые с ними он уже не сможет.
   Летную меховую куртку, унты фашисты с Круглова сняли. Он был в одной гимнастерке, на ногах лишь носки. Ветер еще сильнее приподнял плащ-палатку, и я увидел на левой стороне гимнастерки темные кружочки от снятых орденов.
   Невольно мне представилась картина, разыгравшаяся в последнюю минуту в салоне немецкого самолета.
   Круглов, конечно, видел в иллюминаторы наши красноносые "яки". Возможно, разглядел даже номера и узнал, чьи это самолеты. Возможно, мысленно торопил меня: "Давай, Денисов, не упусти этих сволочей!"
   Он понимал, куда и зачем его везут. Уж лучше погибнуть от своих, чем кончить дни в гестаповских застенках.
   Я представляю, как гордо встал наш комиссар и торжествующим, полным ненависти взглядом окинул оцепеневших от ужаса гитлеровцев. Сжав кулаки, онемевшие от наручников, он громко крикнул:
   - Бей их, ребята! Круши! Я приказываю: огонь!..
   Как учили командиры
   Мы получили приказ перелетать на новый аэродром.
   Тихим майским утром в воздух поднялись первая и вторая эскадрильи. Минут через пятнадцать взлетели и мы и с набором высоты пошли на запад.
   За Днестром на зеленом лугу увидели крохотное посадочное Т. Рядом находилось большое молдавское село Казанешты. Сделав круг, мы парами стали заходить на посадку.
   Рулю я свой самолет на стоянку и вижу: из села к нам мчатся любопытные мальчишки. Мальчишки везде одинаковы и всюду первыми встречали нас.
   Вслед за ними осторожно и боязливо стали подходить взрослые. Молдаване были в овчинных жилетах и островерхих бараньих шапках, и почти все босиком. Они как на диковинку смотрели на нас и на самолеты. И вдруг с крыла стоявшей рядом с моей машины раздался звонкий, радостный возглас лейтенанта Беленко:
   - Буна деминяца!
   Молдаване, словно по команде, обернулись на голос, желавший им доброго утра на их родном языке. И тут же окружили, взяли в "плен" черноглазого цыгана, уроженца Бессарабии. К образовавшемуся кругу, осмелев, подошли другие селяне, и началась задушевная беседа.
   В полдень на аэродром приземлился последний "ил" из полка грозных штурмовиков. Нежно зеленевший луг, обезображенный канавками и вмятинами от колес, превратился в обыкновенный прифронтовой аэродром.
   Ко мне подошел инженер эскадрильи Смагин и доложил:
   - Товарищ капитан, десять машин к боевым вылетам готовы. На одной прокол колеса, сейчас сделаем ремонт.
   Я пошел к штабу. На стоянке длиной в километр, пряча колеса в густой траве, стояли наши истребители. На противоположной стороне - штурмовики. У штаба рядом с радиостанцией замерла серая от пыли легковушка. "Что за скорые гости?" - удивился я про себя.
   В землянке я их сразу увидел - молодого пехотного майора и пожилого солдата с Золотой Звездой на груди. Командир воскликнул:
   - О, Денисов! Хорошо, что пришел, хотел уж посылать за тобою... Подготовь У-2. Полетишь в тыл, в село Крикливец. Вот оно, в Винницкой области, - Дерябин ткнул пальцем в карту. - Доставишь на родину рядового Романа Смищука, Героя Советского Союза. Чтобы все было честь честью, с почетом. Ясно?
   Мы пошли с солдатом к самолету.
   Пока техник хлопотал у машины, готовя ее к полету, мы со Смищуком сидели на траве, сплошь усеянной желтыми головками одуванчиков, и беседовали. Вокруг нас, перелетая с цветка на цветок, жужжали пчелы. Было тихо. На небе - ни облачка.
   Смищук достал кисет, свернутый лист газеты, скрутил козью ножку.
   - Вы давно на фронте, дядя Роман? - спросил я.
   - Та ни. Як Червона Армия прийшла, мэни сразу мобилизовалы.
   - Когда же Героя успели заслужить?
   Усач молча полез в карман гимнастерки и, морщась от едкого дыма цигарки, достал сложенный в несколько раз листок и протянул его мне. Это была фронтовая листовка, и, когда я развернул ее, на меня с лукавой усмешкой глянул все тот же Роман Смищук. Под фото было написано: "В боях за освобождение Родины под городом Ботушаны он только в одном сражении уничтожил семь немецких танков..."
   - Ну, дядя Роман! - потрясенно сказал я. - И как же вам такое удалось?
   - А очень просто, - без лишних слов начал солдат свой рассказ, взяв валявшуюся на земле палочку. - Сидели мы с молоденьким парубком у окопе. Ось наши окопы, - принялся он рисовать на земле, - а ось туточки небольшая балочка. Сижу я, значит, дывлюсь в сторону врага. Бачу... Холера! Из балочки той "тигры" вылазят. Штук тридцать! Позади пехота. Ходко "тигры" идут, а за ними немцы с засученными рукавами чешут. "Павло! - говорю напарнику. Гранаты готовь". Обернулся, а его нема! Сховался, спрятался, значит. А они вот уже, биля мэнэ гусеницами лязгают. Що робыть? Хватаю связку гранат, пригнулся и по окопу, к тому, що ближе. Тильки вин на пригорке гусеницы показал, я ему связку под брюхо... гэть! Бачу - слева другой ползет, я до нього... И тоже под брюхо. И так по окопу туды-сюды рыскаю. Уже с меня пот градом, а они все ползут и ползут, холеры!
   - А не страшно было одному, дядя Роман?
   - Когда делом занятый - ничего. Старался, як по уставу. Танки попятились назад, но один развернулся и - прямо на мий окоп. Ищу гранаты, а их нема, все побросал. Лег на дно, зажмурил очи, голову руками закрыл... Ну, думаю, все теперь, отжил ты, Роман, на белом свете. Слышу - надо мной лязг гусениц, и помутилось у меня в голове от этого лязга... Пришел в себя не сразу. Пытаюсь встать, а не могу. Землей засыпан. Тут подбежал Павло, откапывать меня стал, тормошить: "Дядя Роман, ты жив, а? Вставай, дядя Роман!" Вылез я с-под земли, пытаю: "Дэ ж ты, собачий сын, був?" А вин каже: "Испугался я сначала, дядя Роман, в окоп спрятался. Потом выглянул, вижу фашистский танк прошел над самым вашим окопом, проутюжил его и обратно уходит. И такая меня злость взяла! Швырнул я ему вдогонку связку гранат. Вон стоит, голубчик, поджаривается..." Ну а после боя меня к командиру полка вызвали. А потом выше Роман Смищук пошел - в штаб дивизии. Потом в газете написали. Листовки напечатали, солдатам раздали...
   - А сейчас, дядя Роман, откуда приехали?
   - Час назад мне сам маршал Малиновский Золотую Звезду вручал!
   К нам подошел техник, доложил, что самолет к полету готов. Мы со Смищуком направились к машине.
   В воздухе, поглядывая в зеркало, что укреплено на стойке к фюзеляжу, я видел лицо моего необычного пассажира. Сначала он сидел бледный, как говорится, ни жив ни мертв. Потом стал осторожно водить глазами по сторонам и даже опасно высовываться из кабины за борт. Я обернулся, чтобы показать Смищуку кулак, и тут увидел пару "мессершмиттов", выскочивших из облаков. И началось!
   Один заходит слева, другой - справа. Одна очередь - мимо. Другая мимо! Фашисты как будто учуяли, что я везу Смищука, и решили отомстить ему за сожженные танки.
   Увертываясь от очередей, я бросал самолет то в одну сторону, то в другую, но уйти от "мессеров" никак не мог. У меня скорость сто двадцать километров в час, у них - шестьсот. Кружился, кружился, а потом снизился до самой земли и спрятался за лесопосадку. Вроде потеряли они нас, отстали. Только вздохнул с облегчением, только поднял машину, "мессершмитты" тут как тут! Прижал я тогда У-2 к земле так, что чуть колесами ее не задеваю. Вдруг вижу - на крыльях появились дырки! Чувствую, еще немного и подожгут они нас. Не столько себя, сколько старика стало жалко. Человек столько километров под огнем по земле прополз. И автоматы по нему били, и пушки, и "юнкерсы" бомбы на него сбрасывали, и танки гусеницами давили... Уцелел! А тут, у себя в тылу, погибнет за здорово живешь. Нет, думаю, дудки! Такие герои, как дядя Роман, вам, стервятники фашистские, не по зубам!
   Улучив момент, когда "мессеры" проскочили над нами и ушли в сторону, чтобы повторить заход, я резко убрал газ и нырнул в ближайшую балку. Вижу, на дне ее - небольшой зеленый лужок. Точно под цвет нашего У-2. Сажусь, и через несколько секунд самолет замирает как вкопанный. Пусть теперь фашисты нас ищут!
   Порыскали "мессеры" над нами, порыскали, да и ушли восвояси. Решили, видно, что свалили меня.
   Вылезли мы с дядей Романом из самолета. Сели на травку. Смищук спрашивает:
   - Що, сынку, техника отказала?
   А я, чтобы не пугать человека, говорю спокойно:
   - Да, с мотором что-то, дядя Роман. Отдохни немного, я сейчас...
   И полез на крыло, будто осматривать двигатель. Вижу, старик мой так ничего и не понял и фашистов не видел. Что значит впервые в воздухе. И я сам, когда летать начинал, мало чего видел - от крайнего напряжения и скованности. Если сказать теперь Смищуку о "мессершмиттах", о том, что были с ним на волосок от смерти, - плюнет на мою "уточку" и пойдет домой пешком. Это для пехоты куда надежнее. А мне приказано доставить Героя честь честью. Так я ничего и не сказал дяде Роману.
   Посидели мы еще полчаса - в воздухе было спокойно - и полетели дальше. Минут через десять глянул в зеркало: как там мой Герой себя чувствует? На лице старика блуждала счастливая улыбка. Он с высоты узнал свое родное село. Заерзал на сиденье и вдруг пришел в неописуемый восторг, разглядев у разбитой церквушки свою белую хату.
   Самолет низко прошел над крышами. Никто из хаты Смищука не вышел. Дядя Роман помрачнел, с беспокойством завертел головой. И вдруг снова просиял, показывая мне на землю пальцем. Там, на зеленом поле, белели десятки женских платков. Колхозницы работали на прополке.
   Я направил самолет в их сторону, сделал круг. Выбрав площадку поровнее, аккуратно посадил машину. Женщины и девчата уже бежали со всех ног к нам. Вскоре У-2 был взят в плотное кольцо.
   - Бабоньки, бачите - та це ж дядько Роман! - удивленно проговорила подошедшая ближе всех сероглазая девушка в белом платочке. И тут все хором закричали:
   - Тетка Пракседа, тетка Пракседа! Твой дядько Роман приихав!
   Поправляя на бегу платок, к самолету спешила пожилая женщина. Смищук, счастливо улыбаясь, пошел ей навстречу.
   - Роман, неначе ты? - осекающимся голосом сказала тетка Пракседа.
   - Я, стара, я!
   - Звидкиля ж ты взявся?
   - С фронта, Пракседа. На побывку пустили, летчика вот предоставили...
   Вот они замерли, крепко обнявшись. Видно было, как вздрагивала от рыданий сутулая спина тетки Пракседы.
   - Та ты що, стара? Радоваться треба, а ты... - бормотал Смищук подозрительно хриплым голосом.
   Успокоившись, тетка Пракседа стала разглядывать мужа.
   - Ба-а! Та в тэбэ ж Золота Зирка! Як же ты ее заробыв, Роман?
   - Як? Як вчилы командиры, Пракседушка. Там, на фронте.
   И дядя Роман озорно подмигнул жадно глядевшим на них женщинам и девчатам.
   Под виноградными лозами
   1
   Наш аэродром располагался у села Михайловка. Вдоль взлетной дорожки зеленела лесозащитная полоса. В ней мы прятали свои самолеты, и надо было хорошо присмотреться, чтобы увидеть между деревьями трехлопастный винт или пушку.
   В тот день я получил задание сопровождать восьмерку штурмовиков. В десять часов утра четверку наших "яков" выкатили из-за деревьев на летное поле, хорошо прикатанное катками, и мы, надев парашюты, забрались в кабины.
   Вокруг моей машины с ветошью в руках ходил техник Иван Захарович Петров. На крыле он вытер бензиновые потеки. Потом, присев на корточки, внимательно осмотрел шасси. После этого подошел к хвосту "яка", поскреб там что-то пальцем...
   - Захарыч! - сказал я. - Да сядь ты, отдохни. Сейчас пойду на взлет, все опять в пыли будет.
   - Отдыхать, командир, опосля будем, когда война кончится. А машина, словно человек, тоже ласку любит. Ты ее вовремя смажешь, подтянешь болтик, и она тебя в трудную минуту выручит. Бои-то какие идут! Раз пять на день вам подниматься приходится.
   Я включил приемник и в наушниках услышал приятный басок:
   - Денисов! Я - Пошивальников. Иду к вам!
   Над аэродромом показалась восьмерка штурмовиков. С КП взлетела зеленая ракета. Мы запустили моторы, взлетели, и вся группа пошла к линии фронта.