Учеников мама распустила. Проживая на краю света, новых не набрать. В новостройках мы никого не знали. Наши родственники и друзья остались в старой Москве. Предстояло искать работу, но я несколько месяцев не садился за инструмент. Пальцы забыли холодок клавишей и одеревенели. Хорошо, что папа не уволился из института. Папин отдел выиграл конкурс в одном из заокеанских фондов. Папа получил немного денег.
К зиме в квартире обнаружилась масса недоделок: трескались стены, текли краны. Наша квартира считалась частной, и бесплатно нам ничего не чинили.
Папиных денег хватило на три недели нищенской жизни. Мы пребывали в раздражении. Хватало пустяка, чтобы папа, мама или я бросались друг на друга с колкостями. Я не мог себе позволить ездить каждый день в город в поисках работы. Транспорт сильно подорожал. Поездка в центр тянула на батон хлеба. Я обзвонил знакомых, в надежде что они помогут с работой. Удалось узнать, в ресторане на Беговой ищут пианиста. Репертуар надрывный – жестокие романсы.
Я уселся за инструмент. Через час раздался пронзительный звонок. Дверь открыла мама. Я услышал истерический крик и выскочил посмотреть, в чем дело. На пороге стояла женщина лет пятидесяти с одутловатым лицом и седыми распущенными волосами.
Толстые бесформенные ноги были увенчаны драными шлепанцами. Я не сразу понял, чем вызвана жуткая брань, которой посетительница поливала маму.
– Вы тут что – одни проживаете?! Понаехали жиды с Арбата! Думаете, управы на вас нет?!
Маленькие глазки женщины слезились от злобы.
Мама была ошарашена не меньше меня. Эту женщину мы видели впервые и не понимали, когда и чем мы успели ее обидеть. Наконец сквозь непристойные восклицания и другие словесные мерзости, которыми владеют простолюдины во гневе, удалось уловить мысль: женщину привела в ярость моя игра на рояле.
Она жила в соседнем подъезде, через стену с комнатой, где стоял инструмент. Я выпихнул бабу на лестницу и закрыл перед ее носом дверь. Та продолжала голосить на лестничной площадке. Мама расплакалась:
– Будь проклят тот день, когда я привела Вадика в кабинет твоего отца! Теперь мы еще и жиды!
– Пойми, жидами чернь называет любого человека, имеющего интеллигентное лицо. Это определение социальное, а не национальное, – пытался я успокоить маму.
День был испорчен. Играть я больше не стал, а позвонил Вадику. Вадик назначил мне встречу на Ленинском проспекте. Там, на площади Гагарина, раньше находился известный магазин «Дом обуви». В «Доме обуви» всегда толкались москвичи и приезжие.
Сюда за темные двери в таинственный валютный полумрак горожане входить побаивались. По телефону Вадик объяснил:
– Пацан, там сбоку, к тоннелю под Ленинский проспект, блатная стояночка. Машину мою приметишь… Витек за рулем. Заметано?
Вадика я увидел сразу. Он разговаривал возле своего «БМВ» с чернявым тощим субъектом. За спиной Вадика стояли два крепких парня и держали руки в карманах. Рядом с чернявым, в его машине с приоткрытой дверцей, сидели дружки. Вадик поздоровался со мной и знаком предложил подождать. Я огляделся.
На «блатной стояночке» припарковались еще три шикарных иномарки и старенький «жигуленок». Хозяева, организовав группки, тихо переговаривались.
Когда чернявый субъект укатил, Вадик пригласил меня в машину и кивнул своим ребятам. Те уселись в «жигуленок». Вадик устроился со мной на заднем сиденье «БМВ» и поглядел на часы:
– Пацан, мне в гостиницу «Москва». Сейчас пробки на мосту. У тебя минут двадцать. Уложишься?
Я утвердительно кивнул. Вадик обратился к шоферу:
– Витек, ты ехай, а мы побалакаем.
Вадик откинулся на сиденье и приготовился слушать. Мы ехали в сторону центра. Я заставил себя побороть смущение и честно доложил Вадику, в какую галошу мы сели.
– Чем я могу помочь? – спросил Вадик.
– Не знаю, – ответил я. – Среди знакомых нашей семьи разумных деловых мужиков, кроме тебя, нет. За советом обратиться некуда.
– Раньше надо было обращаться… – Вадик на "минуту задумался. – Недвижимость в Москве подорожала. Ваша квартира теперь пойдет в два с половиной раза больше. Продайте ее. Купите секцию за кольцевой. Потеряете московскую прописку, а тысяч десять наварите.
– Надо посоветоваться с родителями.
– Советуйся.
И Вадик отвернулся к окну. Мы ползли через Каменный мост. Под ногами текла незамерзающая Москва-река. Справа величался державный Кремль.
Слева вырастал новодел храма Христа Спасителя.
– Мы люди, от бизнеса далекие. Боюсь, при продаже квартиры нас надуют, – вслух заметил я.
– Таких лохов, как вы" наколоть, как два пальца… Что за народ эти коренные москвичи? Заповедник лохов! Я думал, столица – народ битый! А тут… – Вадик закончил фразу добродушным матом. Я уже заметил, что ругательства в устах Вадика приобретали почти ласкательный смысл.
Мы спустились к старому зданию библиотеки.
Из ворот Кремля с воем, мигая синими лампочками, вылетели три «Мерседеса». Правители теперь на русских машинах не ездят, стесняются отечественной техники.
Я спросил:
– Что же нам делать?
– Ладно, пацан, я куплю вашу квартирку. Советуйся с родителями. Решитесь, звони. Только теперь бумаги оформляйте сами. У меня времени на беготню нет. И людей своих отрывать не могу. Самому отмахиваться каждый день приходится…
– Мы не сумеем. Для моей семьи нет ничего страшнее чиновников и казенных контор.
– Жрать захотите – сумеете. Телефон сделал?
Сделаешь и это. И еще вам придется выписаться.
Квартира мне нужна чистая. Приехали. Мне сюда.
Витек подрулил к зданию гостиницы «Москва».
«Жигуленок» с дружками Вадика приткнулся рядом.
– Спасибо, Вадик, – сказал я, вылезая из уютного салона, – Привет Людвиге Густавовне.
– Пиковой Даме? Передам. Во старуха! Мы от нее все балдеем. Звони. Заметано.
Вадик пожал мне руку и двинулся к дверям гостиницы. Сзади зашагали два крепких парня. Я спустился в метро, на последнюю тысячу купил кружочек пластика. Узкий прожорливый рот автомата проглотил жетон и мигнул разрешающим зеленым глазом.
С решением мы мучились неделю.
– Лишиться московской прописки?! Это конец! – крикнула мама. – Как ты надумал, не посоветовавшись с нами, ехать к этому противному Вадику?! От него все наши несчастья.
Папа промолчал. На следующий день утром он собрал в доме все пустые бутылки. Для этого даже разрыл снег на балконе. С двумя полными авоськами стеклотары папа ушел из дома. Вечером папа вернулся мрачнее тучи.
– Был в институте. Один Бог знает, когда теперь нам заплатят. Научные институты в бюджете державы не учтены. Зарплату можно не ждать. Женя прав. Выхода нет, придется продавать квартиру.
Переберемся за кольцевую. Разница невелика. До центра на двадцать минут дольше… Все равно мы живем на краю земли. – Мама ничего не ответила. – Что тебе дает московская прописка? Деньги?
Работу? И дома там строят лучше. Говорят, планировка удобнее… Погляди, у нас какие щели! Из всех дыр несет.
Я мнения не выражал. Ждал решения родителей.
На следующее утро, открыв пустой холодильник, мама вытерла платком покрасневшие глаза:
– Женя, звони, сынок, Вадику. Мне вас кормить нечем.
Я позвонил и сообщил, что мы согласны продать квартиру.
– Но денег на взятки для чиновников у меня нет.
Вадик помолчал в трубке.
– После обеда Витек завезет вам штуку баксов.
Вроде аванса. Потом из суммы вычту. Денежки счет любят. Заметано?
Через неделю, обегав необходимые инстанции, мы с папой собрали нужные справки, и я отрапортовал Вадику:
– Все сделали. Завтра ЖЭК работает с утра. Идем выписываться.
Вадик назначил встречу у себя дома, в нашей бывшей квартире на Никитском бульваре.
– Жду в четырнадцать ноль-ноль. Формальности закончены, по документам квартира моя. Покажете паспорта с выпиской, получите деньги. Теперь диктую адрес. Додик вам за кольцевой дорогой секцию присмотрел.
Мы втроем вышли на улицу, взяли такси и поехали осматривать новое жилище. Я не раз слышал, как люди из периферии называют квартиры в новых домах секциями. Что-то безумно тоскливое слышалось в этом определении.
Новый дом из светлого кирпича, к удивлению, нам очень понравился. Квартира на порядок лучше теперешней. Стеклянные двери из холла, большая светлая кухня, вместительные стенные шкафы. Главное – тепло, из щелей не дуло. У нас словно камень с души свалился.
– Что ж, – сказал папа, – завтра получим деньги с Вадика, оплатим новое жилье и станем деревенскими жителями. Начнем читать областные газеты.
Лес рядом, заведем собаку и будем каждый день выгуливать ее в лесу. Лыжи пригодятся. Сколько лет зря пылились…
– Все не так уж плохо, – согласился я. – Мы мечтали о загородном доме. Вот вам и загородный дом. Только удобства городские. Камина, жаль, нет.
– С камином вы живо пожар мне устроите, – впервые за последние дни улыбнулась мама.
– Давайте, родители, сразу договоримся: на часть денег из тех, что у нас Останутся, купим машину. С машиной заживем как белые люди. Захотел в центр – пожалуйста. Без толкучки и мытарств.
Родители не возражали.
Утром мы втроем чинно сидели с паспортами перед дверью начальника ЖЭКа. Перед нами старуха долго и бестолково выясняла, почему ей прибавили квартирную плату.
– Пенсии и так не хватает, – кричала она в кабинете. – На хлебе сижу. Спасибо, сноха из деревни картохи подбросит.
– У вас, гражданка Тимофеева, и так льготы, – отвечал ей монотонный женский голос. – За вас государство доплачивает. И проезд вам бесплатный в Москве Лужков ввел. Все недовольны. Неблагодарный вы народ…
Бабка не унималась:
– Ты, дочка, поработай с мое – тридцать пять лет на фабрике! А потом сядь на черный хлеб с картохой. Бесплатным проездом попрекаешь, а куда мне ездить? На кой мне твоя Москва?
Наконец бабка освободила кабинет. Наша выписка прошла гладко. Никаких козней в ЖЭКе нам не чинили. Мы вышли и переглянулись – вот чудо, неужели фортуна повернулась к нам лицом?
Ехать к Вадику за деньгами было рано, я решил отправиться в Москву прямо сейчас:
– Папа, давай встретимся в два часа в Доме полярников. У меня есть дела.
Мы попрощались:
– Привет, бомжи!
Папа улыбнулся:
– Дошутишься. Остановит милиция, спросит документы, а прописки нет. Загремишь в кутузку…
Я спешил до встречи с Вадиком посетить ресторан на Беговой. От работы отказываться не буду. Как рантье мы уже пожили… Довольно. Мне, пианисту с консерваторским образованием, отбарабанить несколько романсов вроде «Отцвела уж давно хризантемы в саду» труда не составит.
Не повезло. Администратор, отвечавший за музыкальную часть, на работу не вышел.
– Вчера Николай Прокопыч сильно гулял. Сегодня болеют, – доверительно сообщил гардеробщик"
Я поднял руку, подловил частника и доехал до Белорусского вокзала. Хотелось пройти по улице Горького пешком. Времени полно, а по центру Москвы я очень давно не бродил. Улица Горького, ныне опять Тверская, сильно изменилась. Выстроенные на импортный манер отели, дорогие шикарные магазины, казино – передо мной открывалась незнакомая улица, новая столица. Пришла странная мысль, что Москва уже не мой город. Сейчас я бомж без прописки, а завтра – областной житель. Стало грустно. Что за ерунда! Неужели жалкий чернильный штамп в паспорте что-либо меняет? Я был и буду настоящим коренным москвичом. Мне известны такие вещи, о которых может знать только истинный москвич. Я могу дать справку, какая акустика в любом из известных концертных залов. На память покажу, как развешаны картины в Музее Пушкина и старой Третьяковке.
Я вас проведу такими дворами и закоулками, о которых ни один приезжий и не подозревает. «Я на Пушкинской площади. Привет, Александр Сергеевич!»
Мне показалось, что великий поэт с сарказмом поглядывает на американский «Макдональдс». Ему смешно глядеть на ресторан для быстрого поточного питания. Пушкин знал толк не только в русской кухне.
Помните: «Пред ним roast-beef окровавленный, роскошь юных лет, французской кухни лучший цвет». Я с Пушкиным накоротке. С детства читал наизусть всего Онегина и Руслана с Людмилой.
И не по одним стихам я вас знаю, господин камер-юнкер. Мне ведомы и интимные подробности. Довелось заглянуть в письма Арины Родионовны своему воспитаннику: «Приезжай, барин. Крепостная Акулина подросла и сделалась красавицей, а Парася давно в соку», – знала «добрая старушка», чем подманить великого поэта России.
Я подмигнул Пушкину и свернул на Тверской.
Прохожу Пушкинский театр. В детстве я глядел тут сказку. Потом, через много лет сидел за столом с артистом Торсенсеном, ветераном театра. Артист помнит самого Таирова. В сказке Торсенсен играл небольшую роль лешего. Леший катал на себе дородную Бабу Ягу. Я смотрел на это и жалел лешего… Налево новое здание МХАТа. Нелепое сооружение с китайским привкусом. Я никогда не принимал этот театр за "«Художественный». Настоящим оставался театр с чайкой на фронтоне в проезде МХАТа.
Пора поздороваться с Тимирязевым. Швы от бомбежки еще заметны. Из бесед отца с маминым дедушкой я знал, что раньше Никитский бульвар начинался четырехэтажным домом красного кирпича. В один из последних налетов немецкой авиации в дом угодила бомба. От взрывной волны в соседних зданиях вылетели стекла. Осколок бомбы разрушил памятник.
Сам дом обвалился и сгорел. Потом, после победы, еще долго торчали остатки стен с пустыми глазницами окон. Однажды ребятишки обнаружили в полузасыпанных подвалах десять трупов. Развалины оцепила милиция. Бандиты, которых после войны в Москве обитало великое множество, складывали туда тела своих жертв. После этого случая дом сровняли с землей.
Я перешел улицу Герцена. Вот и начало Никитского бульвара. На месте разрушенного дома теперь гуляют мамаши с колясками. Сегодня первый день припекает солнце. В Москве дают весну. С крыши кинотеатра «Повторный» сбрасывают сосульки. Пенсионеры на скамейках подкармливают голубей. Шустрые московские воробьи успевают стащить крошку прямо из-под носа драчливого и жадного сизаря. Никогда не понимал, как эта тупая и драчливая птица могла стать у нас символом мира. Там, в Палестине, библейская горлица стройна и женственна. По-моему, нашего европейского сизаря в символ мира превратил испанский француз Пикассо. Я всегда веселился, когда читал, как Пикассо вступал в партию коммунистов, потом обижался и выходил… И так много раз. Зачем все это художнику…
Я посмотрел на часы на Никитской площади. Часы стояли. На моих стрелки показывали час дня. Есть время прогуляться по старому Арбату. Я миновал Никитский бульвар, перешел по подземному переходу под Калининским проспектом и вышел к ресторану «Прага». Папа рассказывал, как любил в детстве ходить на первый этаж кафе «Прага». Это было первое в Москве кафе-"стоячка" с самообслуживанием. Чтобы получить особые по вкусу пражские сосиски с тушеной капустой, требовалось выстоять длинную очередь.
От ресторана «Прага» начинался старый Арбат.
Покойный мамин дедушка восхищался чистотой и отменной дисциплиной старого Арбата прежних времен. На каждом перекрестке дежурил постовой в белых перчатках с милицейской палочкой в руках. Пешеходы переходили улицу только по переходам. По этой улице сам Сталин в автомобиле ЗИС-110 часто ездил из Кремля на ближнюю дачу в Кунцево. Этот факт придавал улице священную торжественность с долей мистического страха. Теперь Арбат превратился в ярмарку живописи и постсоветского лубка. Topговали матрешками с лицом Ельцина, Горбачева и других новых политиков. По стенам домов художника расставляли холсты, предлагая меню на любой вкус. От полотен «под голландцев» до сублематических абстрактных шарад. Старенький Арбат я жалел.
Грубо подкрашенные фасады и бездарные бетонные ящики-вазы для цветов и елок отдавали бутафорщиной. Арбат со своими псевдостаринными фонарями походил на продажную девку не первой свежести. Два жлоба снимались в обнимку с президентом. В качестве партнера для интимного снимка, кроме лидера государства, фотограф предлагал огромную страшную обезьяну. Автомобильное движение по улице прикрыли. По старому Арбату гулял народ…
Я забрел под колонны Вахтанговского театра и вспомнил свое первое свидание с Галей. Галя, родом из Липецка, училась в «Щуке» и жила в общежитии.
Девушке очень хотелось выйти замуж и перебраться из общежития ко мне в Дом полярников. Через три месяца нашего романа Галя заразила меня триппером. Я тогда учился на третьем курсе консерватории.
Год назад я случайно встретил Галю. Мечта молодой актрисы исполнилась. Она жила в центре Москвы, на Трубной площади. Архитектор Миша взял Галю в жены и прописал в своей квартире. Теперь Галя в разводе, живет на Трубной. Где сейчас живет Миша, я узнавать не стал. Случайная встреча мне была не" приятна.
Возвращался переулками. Я решил подойти к Дому полярников с черного хода. От знакомых до боли подъездов, арочек и особнячков защемило сердце.
В новостройках у кольцевой дороги другая реальность. Вспомнились «Марсианские хроники» Рэя Бредбери. У него есть страшный рассказ: марсиане построили для землян ловушку – город их детства.
Родные домики населили умершими родственниками. Люди расслабились от умиления, и марсиане перебили их по одиночке…
Я вдруг ощутил страх героев Бредбери. В нашем дворе по-прежнему сидел бронзовый Гоголь. Его голова и плечи, убеленные пометом голубей, так же грустно вырисовывались на фоне неба. Вот и черный ход нашего дома. Маминому дедушке квартиру в Доме полярников подарил Сталин. Дом специально построили для покорителей Северного полюса. Теперь я шел в свою бывшую квартиру получать плату за то, что освободил для Вадиков Москву.
Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь черного хода. Долго никто не открывал. Затем дверь распахнулась, передо мной стояла женщина в грязном халате. Вглядевшись в опухшее от слез лицо, я с трудом узнал Лиду, жену Вадика. От прежнего лоска картинки из «Плейбоя» не осталось и следа. Передо мной стояла простая деревенская женщина с курносым носом и босыми, без накрашенных ресниц, глазами.
– Вадик назначил нам с папой встречу в два часа, – сказал я, намереваясь войти.
Лида преградила дорогу:
– Его тут нет. Вадик в казино…
– А где мой папа? – спросил я, чувствуя неладное.
– Да оставьте меня в покое! – истерически крикнула Лида. – Все! Все! Все! Все в казино! – И женщина захлопнула передо мной дверь. Я постоял в недоумении несколько минут и потом со всех ног бросился на улицу. Ничего не видя перед собой, я мчался по переулку. В подземном переходе чуть не сбил с ног старушку. Вот и родильный дом имени Грауермана.
В этом доме увидела свет вся наша семья. Еще минута – и я пробежал короткий переулок. Толпу праздношатающихся по Арбату людей я преодолел как неодушевленное препятствие. Кто-то крикнул мне вслед грязное ругательство. Еще один поворот. Казино «DOG-GROUND». Дверь заперта. Я что есть сил принимаюсь молотить в дверь. Слышу, как брякает замок. Дверь медленно открывается. Здоровенный верзила наводит на меня автомат:
– Куда ломишься, козел?!
– Я к Вадику!
Верзила опускает автомат, я иду вглубь. Группками стоят люди. Говорят шепотом. Я подхожу к человеку с черной повязкой на рукаве.
– Где Вадик?
Человек ведет меня через зеркальные двери, сквозь зал с рулеткой и столами, покрытыми зеленым сукном. Маленький проход под арку.
– Вадик тут.
Я оглядываюсь. На огромном столе в сверкающем полировкой гробу дорогого дерева с бронзовыми ручками лежит Вадик. Его лицо не бледное, как у мертвецов, а живое, румяное. Кажется, сейчас он приподнимется и скажет:
– Привет, пацан, все заметано…
Ко мне подходит папа. Он бледен. На щеках красные пятна. Папа жмет мне руку:
– Его вчера вечером из автомата у самого входа в квартиру. В нашем Доме полярников.
Человек с траурной повязкой снова подходит к нам:
– Вы пришли проститься или у вас есть проблемы?
– У нас проблемы. Вадик нам должен двадцать пять тысяч долларов за квартиру.
– Могу вам выразить свое глубокое соболезнование. Вадик – банкрот. После смерти все его имущество переходит к итальянским компаньонам, братьям Сагетти. – Человек с повязкой смотрит на нас с искренним участием.
– А наша квартира?! – не выдержав, громко кричу я.
– Если ваша квартира оформлена на покойного, то и квартира тоже.
Я смотрю на человека с повязкой ,и в глубине его сочувствующего, участливого взгляда замечаю еле заметную усмешку…
Жуковский – Москва, 1997
К зиме в квартире обнаружилась масса недоделок: трескались стены, текли краны. Наша квартира считалась частной, и бесплатно нам ничего не чинили.
Папиных денег хватило на три недели нищенской жизни. Мы пребывали в раздражении. Хватало пустяка, чтобы папа, мама или я бросались друг на друга с колкостями. Я не мог себе позволить ездить каждый день в город в поисках работы. Транспорт сильно подорожал. Поездка в центр тянула на батон хлеба. Я обзвонил знакомых, в надежде что они помогут с работой. Удалось узнать, в ресторане на Беговой ищут пианиста. Репертуар надрывный – жестокие романсы.
Я уселся за инструмент. Через час раздался пронзительный звонок. Дверь открыла мама. Я услышал истерический крик и выскочил посмотреть, в чем дело. На пороге стояла женщина лет пятидесяти с одутловатым лицом и седыми распущенными волосами.
Толстые бесформенные ноги были увенчаны драными шлепанцами. Я не сразу понял, чем вызвана жуткая брань, которой посетительница поливала маму.
– Вы тут что – одни проживаете?! Понаехали жиды с Арбата! Думаете, управы на вас нет?!
Маленькие глазки женщины слезились от злобы.
Мама была ошарашена не меньше меня. Эту женщину мы видели впервые и не понимали, когда и чем мы успели ее обидеть. Наконец сквозь непристойные восклицания и другие словесные мерзости, которыми владеют простолюдины во гневе, удалось уловить мысль: женщину привела в ярость моя игра на рояле.
Она жила в соседнем подъезде, через стену с комнатой, где стоял инструмент. Я выпихнул бабу на лестницу и закрыл перед ее носом дверь. Та продолжала голосить на лестничной площадке. Мама расплакалась:
– Будь проклят тот день, когда я привела Вадика в кабинет твоего отца! Теперь мы еще и жиды!
– Пойми, жидами чернь называет любого человека, имеющего интеллигентное лицо. Это определение социальное, а не национальное, – пытался я успокоить маму.
День был испорчен. Играть я больше не стал, а позвонил Вадику. Вадик назначил мне встречу на Ленинском проспекте. Там, на площади Гагарина, раньше находился известный магазин «Дом обуви». В «Доме обуви» всегда толкались москвичи и приезжие.
Сюда за темные двери в таинственный валютный полумрак горожане входить побаивались. По телефону Вадик объяснил:
– Пацан, там сбоку, к тоннелю под Ленинский проспект, блатная стояночка. Машину мою приметишь… Витек за рулем. Заметано?
Вадика я увидел сразу. Он разговаривал возле своего «БМВ» с чернявым тощим субъектом. За спиной Вадика стояли два крепких парня и держали руки в карманах. Рядом с чернявым, в его машине с приоткрытой дверцей, сидели дружки. Вадик поздоровался со мной и знаком предложил подождать. Я огляделся.
На «блатной стояночке» припарковались еще три шикарных иномарки и старенький «жигуленок». Хозяева, организовав группки, тихо переговаривались.
Когда чернявый субъект укатил, Вадик пригласил меня в машину и кивнул своим ребятам. Те уселись в «жигуленок». Вадик устроился со мной на заднем сиденье «БМВ» и поглядел на часы:
– Пацан, мне в гостиницу «Москва». Сейчас пробки на мосту. У тебя минут двадцать. Уложишься?
Я утвердительно кивнул. Вадик обратился к шоферу:
– Витек, ты ехай, а мы побалакаем.
Вадик откинулся на сиденье и приготовился слушать. Мы ехали в сторону центра. Я заставил себя побороть смущение и честно доложил Вадику, в какую галошу мы сели.
– Чем я могу помочь? – спросил Вадик.
– Не знаю, – ответил я. – Среди знакомых нашей семьи разумных деловых мужиков, кроме тебя, нет. За советом обратиться некуда.
– Раньше надо было обращаться… – Вадик на "минуту задумался. – Недвижимость в Москве подорожала. Ваша квартира теперь пойдет в два с половиной раза больше. Продайте ее. Купите секцию за кольцевой. Потеряете московскую прописку, а тысяч десять наварите.
– Надо посоветоваться с родителями.
– Советуйся.
И Вадик отвернулся к окну. Мы ползли через Каменный мост. Под ногами текла незамерзающая Москва-река. Справа величался державный Кремль.
Слева вырастал новодел храма Христа Спасителя.
– Мы люди, от бизнеса далекие. Боюсь, при продаже квартиры нас надуют, – вслух заметил я.
– Таких лохов, как вы" наколоть, как два пальца… Что за народ эти коренные москвичи? Заповедник лохов! Я думал, столица – народ битый! А тут… – Вадик закончил фразу добродушным матом. Я уже заметил, что ругательства в устах Вадика приобретали почти ласкательный смысл.
Мы спустились к старому зданию библиотеки.
Из ворот Кремля с воем, мигая синими лампочками, вылетели три «Мерседеса». Правители теперь на русских машинах не ездят, стесняются отечественной техники.
Я спросил:
– Что же нам делать?
– Ладно, пацан, я куплю вашу квартирку. Советуйся с родителями. Решитесь, звони. Только теперь бумаги оформляйте сами. У меня времени на беготню нет. И людей своих отрывать не могу. Самому отмахиваться каждый день приходится…
– Мы не сумеем. Для моей семьи нет ничего страшнее чиновников и казенных контор.
– Жрать захотите – сумеете. Телефон сделал?
Сделаешь и это. И еще вам придется выписаться.
Квартира мне нужна чистая. Приехали. Мне сюда.
Витек подрулил к зданию гостиницы «Москва».
«Жигуленок» с дружками Вадика приткнулся рядом.
– Спасибо, Вадик, – сказал я, вылезая из уютного салона, – Привет Людвиге Густавовне.
– Пиковой Даме? Передам. Во старуха! Мы от нее все балдеем. Звони. Заметано.
Вадик пожал мне руку и двинулся к дверям гостиницы. Сзади зашагали два крепких парня. Я спустился в метро, на последнюю тысячу купил кружочек пластика. Узкий прожорливый рот автомата проглотил жетон и мигнул разрешающим зеленым глазом.
С решением мы мучились неделю.
– Лишиться московской прописки?! Это конец! – крикнула мама. – Как ты надумал, не посоветовавшись с нами, ехать к этому противному Вадику?! От него все наши несчастья.
Папа промолчал. На следующий день утром он собрал в доме все пустые бутылки. Для этого даже разрыл снег на балконе. С двумя полными авоськами стеклотары папа ушел из дома. Вечером папа вернулся мрачнее тучи.
– Был в институте. Один Бог знает, когда теперь нам заплатят. Научные институты в бюджете державы не учтены. Зарплату можно не ждать. Женя прав. Выхода нет, придется продавать квартиру.
Переберемся за кольцевую. Разница невелика. До центра на двадцать минут дольше… Все равно мы живем на краю земли. – Мама ничего не ответила. – Что тебе дает московская прописка? Деньги?
Работу? И дома там строят лучше. Говорят, планировка удобнее… Погляди, у нас какие щели! Из всех дыр несет.
Я мнения не выражал. Ждал решения родителей.
На следующее утро, открыв пустой холодильник, мама вытерла платком покрасневшие глаза:
– Женя, звони, сынок, Вадику. Мне вас кормить нечем.
Я позвонил и сообщил, что мы согласны продать квартиру.
– Но денег на взятки для чиновников у меня нет.
Вадик помолчал в трубке.
– После обеда Витек завезет вам штуку баксов.
Вроде аванса. Потом из суммы вычту. Денежки счет любят. Заметано?
Через неделю, обегав необходимые инстанции, мы с папой собрали нужные справки, и я отрапортовал Вадику:
– Все сделали. Завтра ЖЭК работает с утра. Идем выписываться.
Вадик назначил встречу у себя дома, в нашей бывшей квартире на Никитском бульваре.
– Жду в четырнадцать ноль-ноль. Формальности закончены, по документам квартира моя. Покажете паспорта с выпиской, получите деньги. Теперь диктую адрес. Додик вам за кольцевой дорогой секцию присмотрел.
Мы втроем вышли на улицу, взяли такси и поехали осматривать новое жилище. Я не раз слышал, как люди из периферии называют квартиры в новых домах секциями. Что-то безумно тоскливое слышалось в этом определении.
Новый дом из светлого кирпича, к удивлению, нам очень понравился. Квартира на порядок лучше теперешней. Стеклянные двери из холла, большая светлая кухня, вместительные стенные шкафы. Главное – тепло, из щелей не дуло. У нас словно камень с души свалился.
– Что ж, – сказал папа, – завтра получим деньги с Вадика, оплатим новое жилье и станем деревенскими жителями. Начнем читать областные газеты.
Лес рядом, заведем собаку и будем каждый день выгуливать ее в лесу. Лыжи пригодятся. Сколько лет зря пылились…
– Все не так уж плохо, – согласился я. – Мы мечтали о загородном доме. Вот вам и загородный дом. Только удобства городские. Камина, жаль, нет.
– С камином вы живо пожар мне устроите, – впервые за последние дни улыбнулась мама.
– Давайте, родители, сразу договоримся: на часть денег из тех, что у нас Останутся, купим машину. С машиной заживем как белые люди. Захотел в центр – пожалуйста. Без толкучки и мытарств.
Родители не возражали.
Утром мы втроем чинно сидели с паспортами перед дверью начальника ЖЭКа. Перед нами старуха долго и бестолково выясняла, почему ей прибавили квартирную плату.
– Пенсии и так не хватает, – кричала она в кабинете. – На хлебе сижу. Спасибо, сноха из деревни картохи подбросит.
– У вас, гражданка Тимофеева, и так льготы, – отвечал ей монотонный женский голос. – За вас государство доплачивает. И проезд вам бесплатный в Москве Лужков ввел. Все недовольны. Неблагодарный вы народ…
Бабка не унималась:
– Ты, дочка, поработай с мое – тридцать пять лет на фабрике! А потом сядь на черный хлеб с картохой. Бесплатным проездом попрекаешь, а куда мне ездить? На кой мне твоя Москва?
Наконец бабка освободила кабинет. Наша выписка прошла гладко. Никаких козней в ЖЭКе нам не чинили. Мы вышли и переглянулись – вот чудо, неужели фортуна повернулась к нам лицом?
Ехать к Вадику за деньгами было рано, я решил отправиться в Москву прямо сейчас:
– Папа, давай встретимся в два часа в Доме полярников. У меня есть дела.
Мы попрощались:
– Привет, бомжи!
Папа улыбнулся:
– Дошутишься. Остановит милиция, спросит документы, а прописки нет. Загремишь в кутузку…
Я спешил до встречи с Вадиком посетить ресторан на Беговой. От работы отказываться не буду. Как рантье мы уже пожили… Довольно. Мне, пианисту с консерваторским образованием, отбарабанить несколько романсов вроде «Отцвела уж давно хризантемы в саду» труда не составит.
Не повезло. Администратор, отвечавший за музыкальную часть, на работу не вышел.
– Вчера Николай Прокопыч сильно гулял. Сегодня болеют, – доверительно сообщил гардеробщик"
Я поднял руку, подловил частника и доехал до Белорусского вокзала. Хотелось пройти по улице Горького пешком. Времени полно, а по центру Москвы я очень давно не бродил. Улица Горького, ныне опять Тверская, сильно изменилась. Выстроенные на импортный манер отели, дорогие шикарные магазины, казино – передо мной открывалась незнакомая улица, новая столица. Пришла странная мысль, что Москва уже не мой город. Сейчас я бомж без прописки, а завтра – областной житель. Стало грустно. Что за ерунда! Неужели жалкий чернильный штамп в паспорте что-либо меняет? Я был и буду настоящим коренным москвичом. Мне известны такие вещи, о которых может знать только истинный москвич. Я могу дать справку, какая акустика в любом из известных концертных залов. На память покажу, как развешаны картины в Музее Пушкина и старой Третьяковке.
Я вас проведу такими дворами и закоулками, о которых ни один приезжий и не подозревает. «Я на Пушкинской площади. Привет, Александр Сергеевич!»
Мне показалось, что великий поэт с сарказмом поглядывает на американский «Макдональдс». Ему смешно глядеть на ресторан для быстрого поточного питания. Пушкин знал толк не только в русской кухне.
Помните: «Пред ним roast-beef окровавленный, роскошь юных лет, французской кухни лучший цвет». Я с Пушкиным накоротке. С детства читал наизусть всего Онегина и Руслана с Людмилой.
И не по одним стихам я вас знаю, господин камер-юнкер. Мне ведомы и интимные подробности. Довелось заглянуть в письма Арины Родионовны своему воспитаннику: «Приезжай, барин. Крепостная Акулина подросла и сделалась красавицей, а Парася давно в соку», – знала «добрая старушка», чем подманить великого поэта России.
Я подмигнул Пушкину и свернул на Тверской.
Прохожу Пушкинский театр. В детстве я глядел тут сказку. Потом, через много лет сидел за столом с артистом Торсенсеном, ветераном театра. Артист помнит самого Таирова. В сказке Торсенсен играл небольшую роль лешего. Леший катал на себе дородную Бабу Ягу. Я смотрел на это и жалел лешего… Налево новое здание МХАТа. Нелепое сооружение с китайским привкусом. Я никогда не принимал этот театр за "«Художественный». Настоящим оставался театр с чайкой на фронтоне в проезде МХАТа.
Пора поздороваться с Тимирязевым. Швы от бомбежки еще заметны. Из бесед отца с маминым дедушкой я знал, что раньше Никитский бульвар начинался четырехэтажным домом красного кирпича. В один из последних налетов немецкой авиации в дом угодила бомба. От взрывной волны в соседних зданиях вылетели стекла. Осколок бомбы разрушил памятник.
Сам дом обвалился и сгорел. Потом, после победы, еще долго торчали остатки стен с пустыми глазницами окон. Однажды ребятишки обнаружили в полузасыпанных подвалах десять трупов. Развалины оцепила милиция. Бандиты, которых после войны в Москве обитало великое множество, складывали туда тела своих жертв. После этого случая дом сровняли с землей.
Я перешел улицу Герцена. Вот и начало Никитского бульвара. На месте разрушенного дома теперь гуляют мамаши с колясками. Сегодня первый день припекает солнце. В Москве дают весну. С крыши кинотеатра «Повторный» сбрасывают сосульки. Пенсионеры на скамейках подкармливают голубей. Шустрые московские воробьи успевают стащить крошку прямо из-под носа драчливого и жадного сизаря. Никогда не понимал, как эта тупая и драчливая птица могла стать у нас символом мира. Там, в Палестине, библейская горлица стройна и женственна. По-моему, нашего европейского сизаря в символ мира превратил испанский француз Пикассо. Я всегда веселился, когда читал, как Пикассо вступал в партию коммунистов, потом обижался и выходил… И так много раз. Зачем все это художнику…
Я посмотрел на часы на Никитской площади. Часы стояли. На моих стрелки показывали час дня. Есть время прогуляться по старому Арбату. Я миновал Никитский бульвар, перешел по подземному переходу под Калининским проспектом и вышел к ресторану «Прага». Папа рассказывал, как любил в детстве ходить на первый этаж кафе «Прага». Это было первое в Москве кафе-"стоячка" с самообслуживанием. Чтобы получить особые по вкусу пражские сосиски с тушеной капустой, требовалось выстоять длинную очередь.
От ресторана «Прага» начинался старый Арбат.
Покойный мамин дедушка восхищался чистотой и отменной дисциплиной старого Арбата прежних времен. На каждом перекрестке дежурил постовой в белых перчатках с милицейской палочкой в руках. Пешеходы переходили улицу только по переходам. По этой улице сам Сталин в автомобиле ЗИС-110 часто ездил из Кремля на ближнюю дачу в Кунцево. Этот факт придавал улице священную торжественность с долей мистического страха. Теперь Арбат превратился в ярмарку живописи и постсоветского лубка. Topговали матрешками с лицом Ельцина, Горбачева и других новых политиков. По стенам домов художника расставляли холсты, предлагая меню на любой вкус. От полотен «под голландцев» до сублематических абстрактных шарад. Старенький Арбат я жалел.
Грубо подкрашенные фасады и бездарные бетонные ящики-вазы для цветов и елок отдавали бутафорщиной. Арбат со своими псевдостаринными фонарями походил на продажную девку не первой свежести. Два жлоба снимались в обнимку с президентом. В качестве партнера для интимного снимка, кроме лидера государства, фотограф предлагал огромную страшную обезьяну. Автомобильное движение по улице прикрыли. По старому Арбату гулял народ…
Я забрел под колонны Вахтанговского театра и вспомнил свое первое свидание с Галей. Галя, родом из Липецка, училась в «Щуке» и жила в общежитии.
Девушке очень хотелось выйти замуж и перебраться из общежития ко мне в Дом полярников. Через три месяца нашего романа Галя заразила меня триппером. Я тогда учился на третьем курсе консерватории.
Год назад я случайно встретил Галю. Мечта молодой актрисы исполнилась. Она жила в центре Москвы, на Трубной площади. Архитектор Миша взял Галю в жены и прописал в своей квартире. Теперь Галя в разводе, живет на Трубной. Где сейчас живет Миша, я узнавать не стал. Случайная встреча мне была не" приятна.
Возвращался переулками. Я решил подойти к Дому полярников с черного хода. От знакомых до боли подъездов, арочек и особнячков защемило сердце.
В новостройках у кольцевой дороги другая реальность. Вспомнились «Марсианские хроники» Рэя Бредбери. У него есть страшный рассказ: марсиане построили для землян ловушку – город их детства.
Родные домики населили умершими родственниками. Люди расслабились от умиления, и марсиане перебили их по одиночке…
Я вдруг ощутил страх героев Бредбери. В нашем дворе по-прежнему сидел бронзовый Гоголь. Его голова и плечи, убеленные пометом голубей, так же грустно вырисовывались на фоне неба. Вот и черный ход нашего дома. Маминому дедушке квартиру в Доме полярников подарил Сталин. Дом специально построили для покорителей Северного полюса. Теперь я шел в свою бывшую квартиру получать плату за то, что освободил для Вадиков Москву.
Я поднялся по лестнице и позвонил в дверь черного хода. Долго никто не открывал. Затем дверь распахнулась, передо мной стояла женщина в грязном халате. Вглядевшись в опухшее от слез лицо, я с трудом узнал Лиду, жену Вадика. От прежнего лоска картинки из «Плейбоя» не осталось и следа. Передо мной стояла простая деревенская женщина с курносым носом и босыми, без накрашенных ресниц, глазами.
– Вадик назначил нам с папой встречу в два часа, – сказал я, намереваясь войти.
Лида преградила дорогу:
– Его тут нет. Вадик в казино…
– А где мой папа? – спросил я, чувствуя неладное.
– Да оставьте меня в покое! – истерически крикнула Лида. – Все! Все! Все! Все в казино! – И женщина захлопнула передо мной дверь. Я постоял в недоумении несколько минут и потом со всех ног бросился на улицу. Ничего не видя перед собой, я мчался по переулку. В подземном переходе чуть не сбил с ног старушку. Вот и родильный дом имени Грауермана.
В этом доме увидела свет вся наша семья. Еще минута – и я пробежал короткий переулок. Толпу праздношатающихся по Арбату людей я преодолел как неодушевленное препятствие. Кто-то крикнул мне вслед грязное ругательство. Еще один поворот. Казино «DOG-GROUND». Дверь заперта. Я что есть сил принимаюсь молотить в дверь. Слышу, как брякает замок. Дверь медленно открывается. Здоровенный верзила наводит на меня автомат:
– Куда ломишься, козел?!
– Я к Вадику!
Верзила опускает автомат, я иду вглубь. Группками стоят люди. Говорят шепотом. Я подхожу к человеку с черной повязкой на рукаве.
– Где Вадик?
Человек ведет меня через зеркальные двери, сквозь зал с рулеткой и столами, покрытыми зеленым сукном. Маленький проход под арку.
– Вадик тут.
Я оглядываюсь. На огромном столе в сверкающем полировкой гробу дорогого дерева с бронзовыми ручками лежит Вадик. Его лицо не бледное, как у мертвецов, а живое, румяное. Кажется, сейчас он приподнимется и скажет:
– Привет, пацан, все заметано…
Ко мне подходит папа. Он бледен. На щеках красные пятна. Папа жмет мне руку:
– Его вчера вечером из автомата у самого входа в квартиру. В нашем Доме полярников.
Человек с траурной повязкой снова подходит к нам:
– Вы пришли проститься или у вас есть проблемы?
– У нас проблемы. Вадик нам должен двадцать пять тысяч долларов за квартиру.
– Могу вам выразить свое глубокое соболезнование. Вадик – банкрот. После смерти все его имущество переходит к итальянским компаньонам, братьям Сагетти. – Человек с повязкой смотрит на нас с искренним участием.
– А наша квартира?! – не выдержав, громко кричу я.
– Если ваша квартира оформлена на покойного, то и квартира тоже.
Я смотрю на человека с повязкой ,и в глубине его сочувствующего, участливого взгляда замечаю еле заметную усмешку…
Жуковский – Москва, 1997