Страница:
– Что?! – возмутился тот. – Мне отказали в путевке да еще удержали какие-то проценты?! Почему это?! Я ведь никуда не поехал! Пусть вернут всю сумму!
– Но это обычная практика. – Катя стояла на своем твердо, хотя знала, что по большому счету она не права: ведь в том, что поездка сорвалась, была виновата турфирма, а конкретно – она, Катя. Если бы она вовремя обратила внимание на паспорт, все бы обошлось.
И тем не менее она вела себя согласно неписаному кодексу своих собратьев по бизнесу: не обманешь – не проживешь. И ее уверенное поведение дало свои плоды – Петраков сдался.
– Ладно, – проворчал он, пересчитывая доллары и засовывая их в карман яркого спортивного костюма. – Значит, не судьба. А хотелось именно на Фиджи.
– Я понимаю, – грустно ответила Катя. – Когда выправите паспорт, обращайтесь к нам, мы вас отправим куда захотите, хоть на необитаемый остров.
– Ну разве только с такой красивой девушкой, как вы, – неожиданно галантно отозвался Петраков, и они расстались друзьями.
Катя вернулась в квартиру подруги и застала там следующую картину: Тимур, застывший посреди той комнаты, где они беседовали, и Лика с совершенно опухшим от слез лицом. «Я некстати, – поняла Катя и сделала вид, что не заметила ничего необычного в этой сцене. – Надо сматываться, а то я стану участницей скандала. Лика любит разбираться при свидетелях».
Но на этот раз ничего подобного не случилось. Лика попрощалась с Катей, махнула ей рукой и отвернулась. Тимур мрачно поздоровался и тут же пошел провожать Катю до дверей. Оказавшись на улице, та с облегчением вдохнула свежий весенний воздух – в квартире Салаховых сильно пахло краской. «Да, что-то не ладится у всех нас с личной жизнью… – думала она, направляясь к станции. – Кажется, вдали идет электричка. Успею! Не ладится… – Она прибавила шагу, и мысли ее запрыгали, точь-в-точь как она сама по разбитой дороге. – У Ирки сын неизвестно от кого, у Лики известно от кого, да вот мужа, кажется, и второго потеряет… У меня вообще – ни сына, ни мужа… Разве это муж? С точностью можно сказать только то, что у меня есть любовник! А вот у Лены все не так грустно. И муж хороший, и дочка – прелесть. Три годика. Надо ей позвонить, я всех перезабыла. А вот с Леной будет о чем поговорить! Как-никак почти коллеги, тоже журфак МГУ, тоже женская газета… Она все еще работает в редакции. Как она выкручивается с деньгами? Но у нее неплохо получает муж. Надо позвонить ей!»
С этими мыслями она села в подъехавшую электричку, и скоро перед ней возникло здание Ярославского вокзала, шумная площадь и бледное майское небо над Москвой.
Хорошая погода продержалась до вечера. Часам к восьми небо стало затягивать тучами. Гроза шла с востока, и где-то далеко уже погромыхивало. Поднимался ветер, теплый, но сильный, порывистый. Над Мытищами небо уже потемнело, но над Москвой было еще светло.
Анжелика вышла на крыльцо своей мастерской и захлопнула за собой тяжелую, обитую жестью дверь. Во дворике было пусто. Корпус, где располагался маленький заводик, производящий заколки, уже утих, рабочие из него ушли. Меховщицы тоже разошлись по домам, Анжелика осталась последней. Сегодня все женщины долго ее утешали, давали жизненные советы, делились личным опытом. Все они были в курсе ее семейных дел. Одна даже протянула сигарету некурящей Лике – «полегче станет». Эту сигарету Лика сейчас держала в руке, не зная, что с ней делать. Лицо у нее опухло еще больше – она плакала несколько часов не переставая. Ей точно было известно, что Тимур опять встречался «с этой» и теперь он опять у нее… Если бы это был отец ее ребенка, она могла бы пригрозить ему тем, что он больше никогда не увидит сына. Но в ее положении грозить ей было нечем – ей было известно, как мало ему нужен чужой мальчишка. Лика даже старалась, чтобы ребенок пореже попадался ему на глаза. Борька уже с месяц жил у ее матери, тут же, в Мытищах, неподалеку от ее дома, и она каждый день туда забегала, чтобы расцеловать его и поплакаться маме. Но сейчас у нее не было сил туда идти. Она постояла еще немного на крыльце, посмотрела на небо, в отчаянии сказала: «А, все равно!» – и двинулась почему-то не к воротам, а в глубь двора, к дверям того цеха, где делали заколки.
Там она пробыла полчаса. Когда вышла оттуда и побрела к воротам, начал накрапывать дождь. Лика посмотрела на небо и запахнулась в свой ядовито-зеленый плащ. Она побрела по длинной улице, окруженной красными кирпичными корпусами, в сторону железной дороги – к своему дому. Чтобы попасть туда, ей надо было пересечь железнодорожные пути, но прежде миновать этот заводской, нежилой район. Улица была совершенно пустынна. Лика медленно шла и на ходу нерешительно затягивалась сигаретой. Курила она во второй или в третий раз в жизни. Легче не становилось, и сигарету она бросила.
Дождь пошел сильнее, и громыхнуло совсем где-то рядом. Лика прибавила шагу. Впереди, вдоль глухой желтой стены какого-то предприятия, шелестели едва зазеленевшие тополя. Когда Лика поравнялась с ними и прошла чуть дальше, от крайнего дерева отделился мужчина и пошел следом за ней. Лика его не замечала, она целиком ушла в свои мысли. Главной мыслью было, как разобраться с Тимуром. Она настолько была ею занята, что услышала шаги за спиной только тогда, когда мужчина пошел быстро, не скрываясь, с каждым шагом догоняя ее. Тогда она обернулась и увидела его лицо.
А еще через несколько минут картина совершенно изменилась. Дождь пошел сплошной стеной, тополя заметались на ветру как бешеные, а на асфальте, неподалеку от них, распростерлась одинокая женская фигурка в зеленом плаще. Лицо женщины было совершенно закрыто намокшими, сбившимися рыжими волосами, виден был только один безумный, широко раскрытый голубой глаз, на который то и дело попадали тяжелые капли. Вода размывала подводку, уже до этого размытую слезами, и тонкая черная струйка бежала по виску женщины и падала на землю. Бессильно раскинутые руки как будто пытались кого-то обнять. Черная юбка-стрейч была закатана до талии, колготки сорваны, и трусиков на бедрах не было. Одна нога повыше колена была сильно расцарапана, другая – далеко отведена в сторону. Дождь размочил землю под тополями, и на белые бедра женщины то и дело летели брызги, оставляя на коже грязь, песчинки, прошлогоднюю траву.
Глава 3
– Но это обычная практика. – Катя стояла на своем твердо, хотя знала, что по большому счету она не права: ведь в том, что поездка сорвалась, была виновата турфирма, а конкретно – она, Катя. Если бы она вовремя обратила внимание на паспорт, все бы обошлось.
И тем не менее она вела себя согласно неписаному кодексу своих собратьев по бизнесу: не обманешь – не проживешь. И ее уверенное поведение дало свои плоды – Петраков сдался.
– Ладно, – проворчал он, пересчитывая доллары и засовывая их в карман яркого спортивного костюма. – Значит, не судьба. А хотелось именно на Фиджи.
– Я понимаю, – грустно ответила Катя. – Когда выправите паспорт, обращайтесь к нам, мы вас отправим куда захотите, хоть на необитаемый остров.
– Ну разве только с такой красивой девушкой, как вы, – неожиданно галантно отозвался Петраков, и они расстались друзьями.
Катя вернулась в квартиру подруги и застала там следующую картину: Тимур, застывший посреди той комнаты, где они беседовали, и Лика с совершенно опухшим от слез лицом. «Я некстати, – поняла Катя и сделала вид, что не заметила ничего необычного в этой сцене. – Надо сматываться, а то я стану участницей скандала. Лика любит разбираться при свидетелях».
Но на этот раз ничего подобного не случилось. Лика попрощалась с Катей, махнула ей рукой и отвернулась. Тимур мрачно поздоровался и тут же пошел провожать Катю до дверей. Оказавшись на улице, та с облегчением вдохнула свежий весенний воздух – в квартире Салаховых сильно пахло краской. «Да, что-то не ладится у всех нас с личной жизнью… – думала она, направляясь к станции. – Кажется, вдали идет электричка. Успею! Не ладится… – Она прибавила шагу, и мысли ее запрыгали, точь-в-точь как она сама по разбитой дороге. – У Ирки сын неизвестно от кого, у Лики известно от кого, да вот мужа, кажется, и второго потеряет… У меня вообще – ни сына, ни мужа… Разве это муж? С точностью можно сказать только то, что у меня есть любовник! А вот у Лены все не так грустно. И муж хороший, и дочка – прелесть. Три годика. Надо ей позвонить, я всех перезабыла. А вот с Леной будет о чем поговорить! Как-никак почти коллеги, тоже журфак МГУ, тоже женская газета… Она все еще работает в редакции. Как она выкручивается с деньгами? Но у нее неплохо получает муж. Надо позвонить ей!»
С этими мыслями она села в подъехавшую электричку, и скоро перед ней возникло здание Ярославского вокзала, шумная площадь и бледное майское небо над Москвой.
Хорошая погода продержалась до вечера. Часам к восьми небо стало затягивать тучами. Гроза шла с востока, и где-то далеко уже погромыхивало. Поднимался ветер, теплый, но сильный, порывистый. Над Мытищами небо уже потемнело, но над Москвой было еще светло.
Анжелика вышла на крыльцо своей мастерской и захлопнула за собой тяжелую, обитую жестью дверь. Во дворике было пусто. Корпус, где располагался маленький заводик, производящий заколки, уже утих, рабочие из него ушли. Меховщицы тоже разошлись по домам, Анжелика осталась последней. Сегодня все женщины долго ее утешали, давали жизненные советы, делились личным опытом. Все они были в курсе ее семейных дел. Одна даже протянула сигарету некурящей Лике – «полегче станет». Эту сигарету Лика сейчас держала в руке, не зная, что с ней делать. Лицо у нее опухло еще больше – она плакала несколько часов не переставая. Ей точно было известно, что Тимур опять встречался «с этой» и теперь он опять у нее… Если бы это был отец ее ребенка, она могла бы пригрозить ему тем, что он больше никогда не увидит сына. Но в ее положении грозить ей было нечем – ей было известно, как мало ему нужен чужой мальчишка. Лика даже старалась, чтобы ребенок пореже попадался ему на глаза. Борька уже с месяц жил у ее матери, тут же, в Мытищах, неподалеку от ее дома, и она каждый день туда забегала, чтобы расцеловать его и поплакаться маме. Но сейчас у нее не было сил туда идти. Она постояла еще немного на крыльце, посмотрела на небо, в отчаянии сказала: «А, все равно!» – и двинулась почему-то не к воротам, а в глубь двора, к дверям того цеха, где делали заколки.
Там она пробыла полчаса. Когда вышла оттуда и побрела к воротам, начал накрапывать дождь. Лика посмотрела на небо и запахнулась в свой ядовито-зеленый плащ. Она побрела по длинной улице, окруженной красными кирпичными корпусами, в сторону железной дороги – к своему дому. Чтобы попасть туда, ей надо было пересечь железнодорожные пути, но прежде миновать этот заводской, нежилой район. Улица была совершенно пустынна. Лика медленно шла и на ходу нерешительно затягивалась сигаретой. Курила она во второй или в третий раз в жизни. Легче не становилось, и сигарету она бросила.
Дождь пошел сильнее, и громыхнуло совсем где-то рядом. Лика прибавила шагу. Впереди, вдоль глухой желтой стены какого-то предприятия, шелестели едва зазеленевшие тополя. Когда Лика поравнялась с ними и прошла чуть дальше, от крайнего дерева отделился мужчина и пошел следом за ней. Лика его не замечала, она целиком ушла в свои мысли. Главной мыслью было, как разобраться с Тимуром. Она настолько была ею занята, что услышала шаги за спиной только тогда, когда мужчина пошел быстро, не скрываясь, с каждым шагом догоняя ее. Тогда она обернулась и увидела его лицо.
А еще через несколько минут картина совершенно изменилась. Дождь пошел сплошной стеной, тополя заметались на ветру как бешеные, а на асфальте, неподалеку от них, распростерлась одинокая женская фигурка в зеленом плаще. Лицо женщины было совершенно закрыто намокшими, сбившимися рыжими волосами, виден был только один безумный, широко раскрытый голубой глаз, на который то и дело попадали тяжелые капли. Вода размывала подводку, уже до этого размытую слезами, и тонкая черная струйка бежала по виску женщины и падала на землю. Бессильно раскинутые руки как будто пытались кого-то обнять. Черная юбка-стрейч была закатана до талии, колготки сорваны, и трусиков на бедрах не было. Одна нога повыше колена была сильно расцарапана, другая – далеко отведена в сторону. Дождь размочил землю под тополями, и на белые бедра женщины то и дело летели брызги, оставляя на коже грязь, песчинки, прошлогоднюю траву.
Глава 3
Катя протянула руку, нажала кнопку, и экран компьютера погас. Затем она выключила процессор и выдернула все шнуры из розеток. Все это она проделывала не торопясь, всегда очень педантично, зная, что с техникой у нее постоянные нелады: немного забудется – и напорет что-нибудь не то. «В конце концов, я журналист, – подумала она, глядя на темный экран и слушая, как в процессоре что-то потрескивает. Возможно, отходила какая-то панель, кто здесь в этом разбирается? – Я журналист, а занимаюсь черт-те чем! Втолковываю разным капризным дамочкам, чего именно они хотят, – это я должна знать лучше их самих. Улыбаюсь мужикам, самым наглым, чтобы они согласились взять путевку. Раньше-то было все наоборот, раньше улыбались, чтобы дали путевку, взятки давали, помню, как же!»
И Катя действительно вспомнила свою единственную поездку на море вместе с родителями. Ей было девять лет, шел семьдесят седьмой год. Год великой пустоты на прилавках, как говаривала ее мама. Путевку достали, выбили, выгрызли зубами в профкоме той газеты, где работали ее родители: мать – редактором, отец – штатным журналистом. Кате сшили белое ситцевое платье в голубой горох – здесь кончались и фантазия отечественных производителей текстиля, и материальные возможности ее родителей. Она запомнила себя на пляже в этом платье. Галечный пляж, холодная вода в море, сильное жжение в обгоревшей спине (слишком белая кожа, говорили все, никогда не загорит). Помнила, что скучала, потому что сверстники приехали раньше и уже сбились в одну тесную компанию, а Катя стеснялась к ним подойти, познакомиться. «Ты ведь будущая журналистка! – упрекал ее отец. Он всегда говорил с ней так, что нельзя было понять, всерьез он ее укоряет или просто шутит. – Тебе придется работать с людьми! К каждому надо искать подход, к каждому уметь подойти с нужным словом, чтобы тебя приняли, выслушали. Ну, начни сейчас же. Подойди к ним!» Но Катя не подошла. На одном из мальчишек, явно возглавлявшем ту компанию, была красивая, явно из-за бугра привезенная маечка с английской надписью. На девчонке, которая всегда отиралась возле него, – легкий пляжный комбинезончик, тоже явно «оттуда». Девчонка была некрасивая, с красноватой кожей и белыми ресницами, и спина у нее обгорела еще хуже, чем у Кати. Некрасивая и все же самоуверенная, громкоголосая, наглая. Катя иногда ловила на себе ее презрительный взгляд. Ловила и говорила себе: «Это из-за моей одежды. Это из-за того, что ни отец, ни мать никогда не стоят в очередях, когда что-то „выбрасывают“ в ГУМе, берут, что есть, что попадется». Мать ненавидит толкаться, стоять часами, драться за последнюю пару туфель, за последние три метра импортной ткани. Отец просто не ходит по магазинам – ему вечно некогда. «Надо быть гордой! – говорит ей мать. – Не тянись за другими, помни, что все равно не угонишься. Всегда найдется кто-то, кто будет одет лучше, чем ты. Будь сама собой, будь гордой».
«Тогда хорошо было рассуждать, – думала теперь Катя. – Можно было и не тянуться, можно было быть гордой, все равно никто не дал бы тебе умереть с голоду. А теперь? Нет, теперь – либо пан, либо пропал. И я чуть не пропала. Зато теперь, когда я работаю здесь, я могу не смотреть на чужие майки и комбинезоны, могу не грызться за поездку к морю, могу вообще за нее не платить. И не плачу. То есть плачу, плачу и плачу, но уже другой валютой… Той, которая в ходу у Димы. Гордость? Да, меня многие до сих пор считают гордой, но если бы кто-нибудь знал, какое опустошение наступает после того, как все кончено и мы лежим рядом в его постели! Тогда гордости нет, нет ни в одном уголке моего тела, моей души. Откуда ей тогда взяться? Все происходит как будто по доброй воле, но для меня это каждый раз немного… изнасилование. Но я терплю его добровольно, ведь он меня не связывает, ничем не угрожает… То есть угрожает, сам факт, что он мой начальник, для меня угроза. Если что-нибудь будет не так, я могу представить себе последствия… Дима есть Дима – нет, ни хороший ни плохой – обыкновенный. Его дело было предложить, мое – отказаться. А я согласилась, хотя всегда знала, чем кончится, если я приму от него какую-то услугу. Может быть, и есть женщины, которые могут принимать чужие услуги и ничем за них не платить? Такие могут заставить мужчину почувствовать, что он еще у них в долгу, что делает для них что-то. Но я к таким женщинам не отношусь. Они гордые? Они лучше меня? Да нет, они точно такие же, только все оттягивают срок оплаты по счетам и убеждают себя, что никому ничего не должны. Такие в конце концов расплачиваются вдвойне. Нет, гордой можно быть только в том случае, если ни от кого ничего не берешь, а главное – ничего не просишь. Правильно говорил Воланд Маргарите: „Никогда и ничего не просите, гордая женщина. Сами все предложат, и сами все дадут“. Но чудеса кончились. Не предложат и не дадут. Мой личный Воланд – Дима – всегда держал наготове счет».
В помещении турфирмы было пусто. Катя осталась одна. Зина ушла давно, за час до окончания рабочего дня, сославшись на неотложные дела. Кате никак не удавалось увидеть ее «нужного человека», он всегда ждал ее в машине на улице, ни разу не зашел, не посмотрел, как работает его пассия.
«Так-то лучше, – сказала себе Катя. – Лучше, чтобы никто ничего не знал, никто никого не видел. А про меня и Диму знают все, все буквально. Муж, Ирка, Лика, Зина, разумеется, все служащие. Все считают, что Дима меня пригрел здесь в качестве своей любовницы, а то, как я работаю, – вопрос уже третий. Это никого не интересует, ведь предполагается, что мне в моем положении работать вовсе не обязательно. Что сказал бы на это отец, если бы был жив? А что он знал бы обо всем этом? Мама не знает ничего, кроме того, что я работаю у своего школьного товарища. Или старается не знать ничего. А отец… Что ж, отец мог бы быть доволен – сбылась его мечта, застенчивая Катя исчезла, теперь она вовсю „работает с людьми“, „ищет к каждому подход“. Катя упрекнула себя за эту последнюю мысль. Эта мысль была злой и несправедливой по отношению к отцу. „Меняюсь на глазах! – вздохнула она. – Если я буду справедлива по отношению к порядочным людям, я окажусь слишком несправедлива к самой себе. Надо выбирать, надо все оценивать по-другому, надо найти себе кучу оправданий, да она уже и есть, эта куча… Где, черт возьми, бродит Димка?“
Было уже половина десятого, и снова шел дождь. Дима около четырех часов пополудни звонил Кате (она давно вернулась) и обещал заехать за ней часиков в девять. В турбюро в течение дня он не приезжал, пропал на целый день, и ни Зина, ни Катя не отчитывались ему в своем присутствии на работе. Катя особенно была этому рада – его ревность день ото дня становилась все более навязчивой, хотя при этом он любил ее убеждать, что совершенно не ревнует.
Она задумалась о том, во сколько попадет домой. «Опять к полуночи. И так почти каждый день. Дима никак не научится быть точным, другой давно бы прогорел с такими замашками, все должны его ждать! А он умудряется не прогорать, вот что удивительно… Впрочем, умом Россию не понять, опоздания у нас в порядке вещей. Если тебе назначают важную встречу на пять часов, приходи к половине шестого – все остальные придут без пятнадцати шесть. Простой расчет, но к концу рабочего дня он становится невыносимым, сколько можно ждать?! Я постоянно не высыпаюсь. И опять дождь пошел, как назло! Погода никак не установится, начало мая, сплошная свистопляска – то жарко, то холодно. Зонтик есть, но все равно промокну сто раз, пока до дому доберусь…»
У входной двери раздался резкий, нетерпеливый звонок, и она пошла открывать. Дима влетел как ураган, и вслед за ним влетел порыв ветра с дождем. Катя захлопнула дверь и молча прошла к себе в комнату за сумкой.
– А что такой траур? – громко поинтересовался Дима, отряхивая капли с пиджака, вернее, пытаясь их отряхнуть. На бежевой ткани остались темные полосы и пятна. – Чем недовольна?
– Ты на часы посмотри! – Катя вышла к нему, помахивая сумочкой.
– Ну и что? – Дима посмотрел на часы, продемонстрировав золотой «Ролекс» на худом запястье, и снова принялся отряхиваться. – И опоздал-то всего на полчаса. Есть из-за чего выступать!
– На сорок пять минут ты опоздал, – подчеркнула Катя. – Послушай, если так пойдет, я буду просить мужа, чтобы он за мной заезжал. Он это, по крайней мере, сделает вовремя.
– На своем-то драндулете? – покривился Дима. – Час едешь, два под машиной лежишь. Ну, не дуйся! Поехали в одно место, посидим, согреемся… Замерз как собака. Весь вымок!
– Да уж, весь… – Катя оглядела его костюм. – На плечах только, когда из машины бежал. Дождь-то полчаса назад начался, когда ты ехал.
– А, ну да, – кивнул он, повторно осмотрев себя с ног до головы. – Позорная погодка. Ну, поехали? Мне сегодня показали новое кафе.
«Значит, поедем не к нему домой! – обрадовалась Катя. – Слава Богу, хоть один вечер без его домогательств! Правда, меньшей свиньей я себя не буду чувствовать, зато отдохну…» И она почти радостно двинулась за ним к выходу. Пока Дима запирал двери и включал сигнализацию, она ждала его под навесом во дворе и смотрела, как с жестяной кромки козырька срываются тонкие косые струйки. Лило как из ведра. Наконец Дима раскрыл над ее головой свой зонт, и они вместе перебежали к машине. Катя устроилась рядом с ним, достала из сумочки пудреницу и провела по крыльям носа и подбородку пуховкой. Дима вел машину, то и дело поглядывая на нее. Она сунула пудреницу в сумочку и улыбнулась. Она была счастлива, что едет не к нему. Дима воспринял эту улыбку по-своему:
– Слушай, а может, плюнем на это кафе и мотанем ко мне? – предложил он. – Я, правда, неважно себя чувствую, устал как собака… Но это ничего, приму ванну, рюмочку коньяку – и здоров! А?
– Нет, поедем в кафе, – отказалась она, мгновенно погасив улыбку. – Мне тоже хотелось бы принять ванну. Дома.
Он замолчал и принялся что-то фальшиво насвистывать. Особенным слухом он никогда не отличался, но сегодня фальшивил просто из ряда вон. Катя слушала, слушала и не выдержала:
– Это невозможно! Неужели ты не можешь запомнить мелодию? Включи Стинга и послушай хорошенько. А вообще, его свистеть трудно.
– Да и не стоит, – вздохнул он. – Совсем испортился мужик.
В апреле Стинг приезжал в Москву, Дима, его фанатичный поклонник, взял билеты, и оба они были очень разочарованы. Новые песни им не понравились, а старые хиты надоели.
– Ну, приехали! – Он остановил машину в одном из переулков рядом с площадью Маяковского, и они вышли. Зонтик он оставил в машине – дождь перестал.
Кафе понравилось Кате, впрочем, ей нравились почти все кафе. «Особенно в Вене, – подумала она. – Прошлой весной я была в Вене». Она особенно подчеркнула про себя это «я была» – это значило, что Димы с ней там не было. «Бог с ней, с этой нейтральной Австрией! – махнул он рукой. – Ты экзотики не любишь, я знаю. Тебе Европу подавай, старую прогнившую Европу. Отсталая женщина!» Но отсталая женщина получила тогда ни с чем не сравнимое удовольствие – тем более что пляжи в субтропиках были для нее удовольствием сомнительным – вечно мучилась с покрасневшими плечами. В Австрии эта опасность ей не угрожала. Там ей не угрожало ничто – ни настойчивость Димы, иной раз превращавшая отдых в кошмар, ни мысли о доме (она постоянно помнила об Игоре, когда рядом был любовник). Катя переходила из одного кафе в другое, часами сидела в кондитерских, пробуя разные сорта кофе, любовалась дворцами, театрами, сказочными, какими-то голубоватыми мостовыми, так что ей иной раз казалось, что она идет не по земле, а по небу. На несколько дней она забыла обо всем, успокоилась, стала медлительнее в движениях, и вовсе не потому, что стерла в конце концов ногу (туфли она любила на высоких каблуках, а мостовая для них не предназначена). «Но это был единственный мой одинокий отдых за весь прошлый год, – подумала она. – Впрочем, я и его не заслужила. Ничего я не заслужила, чего же я хочу от жизни?»
Дима прервал ее размышления, придвинув к ней чашку кофе и рюмку коньяку:
– Очнись! Посмотри на здешние пирожки!
Пирожки были горячие, золотистые, из слоеного теста, с начинками из грибов, мяса, кураги, лимонной корки… Катя принялась за них, внезапно ощутив зверский голод. За весь день она ничего не успела перехватить – когда вернулась из Мытищ в бюро, ее уже ожидали посетители. Приканчивая третий пирожок, она снова удивилась, что Дима выбрал такое тихое, уютное, но в общем-то не слишком шикарное кафе. Обычно он устраивался в местах пошумнее и побогаче. А здесь атмосфера была совсем семейная, горели оранжевые, как апельсины, лампы, стояло несколько столиков и тихо играла музыка.
– Кто показал тебе это место? – осведомилась она, выливая коньяк себе в кофе. «Здесь не Вена, можно не церемониться, – подумала она. – Вот там такой жест показался бы варварством, кофе там – настоящее произведение искусства».
Дима удивился ее вопросу:
– Как – кто? Знакомые!
Знакомые у него каждый день появлялись новые, так что вопрос Кати на самом деле был неуместен. Она отпила из своей чашки и вздохнула:
– Хорошие у тебя появились знакомые, побольше бы таких. А то все таскаешь меня в какие-то кабаки с дурной репутацией, и только потому, что это престижно. А я к концу дня лыка не вяжу. Хочется тишины.
– Ну, если хочешь, можем всегда сюда ездить… – Он пожал плечами. – А насчет лыка… Пора бы и отдохнуть. Давно мы вместе нигде не были.
«Опять „мы вместе“! – расстроилась она. – Скоро у меня отпадет всякое желание отдыхать». А вслух сказала:
– Сейчас не время куда-то ехать, надо быть в Москве, самый сезон начался.
– Ну, не учи меня жить! – фыркнул он. – Как-нибудь смотаемся в страну покруче. Что скажешь насчет Индонезии? Необитаемые острова?
– Ты все еще носишься с этой робинзонадой? Ты хоть понимаешь, сколько это будет нам стоить? Где ты возьмешь необитаемый остров, кто тебе даст там развернуться?
– Я все уже узнал, – молниеносно ответил он. – Надо договориться с тамошними чиновниками, и они сдадут нам парочку островков в аренду. Там же сплошная дичь, ни хрена нет никакой цивилизации! А мы там построим бунгало, причал, наладим маршрут, вложим деньги в экономику страны, получается!
– Маршрут, причал! – передразнила она его. – Тогда это получается уже не совсем необитаемый остров! Ты, кажется, говорил о совершенно диком месте? Ну и высаживай своих клиентов на голый берег!
– А, тебя пугают расходы на постройку, – понял он. – Но это чепуха, местными силами все обойдется куда дешевле. Они будут просто счастливы. Там дешевая рабочая сила.
– Итак, мы заболели Индонезией… – смирилась она с его напором. – Я уже знаю, если ты за что-то возьмешься, тебя за уши не оттащишь!
– Именно! – торжественно заявил он. – И к тебе это тоже относится! Я тебе всегда это говорил, и ты еще убедишься, что я был прав!
– Я не остров, мне причал не нужен, дешевая рабочая сила тоже, – ответила она, отводя глаза. – И с какими чиновниками в моем случае ты собираешься договориться?
– А вот и нет, ты в корне не права! – возразил он. – Ты и есть самый настоящий необитаемый остров. Всегда им была. А чиновники… – Он постучал себя пальцем по лбу. – Они у тебя тут, в голове. И надо сказать, соображают неплохо!
– Ты намекаешь, что я все делаю по расчету? – напрямую спросила она. – Иными словами – меня можно купить? Построить себе бунгало, приобщить к цивилизации? Стоит только дать взятку, да?
– Ты кричишь, – испугался он. – На тебя уже смотрят.
– Плевать. – Она прикусила губу и залпом допила свой кофе. – Вези меня домой. Или нет, я доберусь сама. Счастливо!
Она попыталась встать, но он прижал ее руку к столу. Его глаза стали серьезными. Катя же была вне себя от возмущения. Теперь на них действительно смотрели.
– Перестань! – попросил он. – Я сказал глупость, прости меня. Ну, чего ты хочешь? Мотался весь день, устал, ты смотришь как неродная… Ну сядь, посиди немного… Сейчас я отвезу тебя домой.
Она опустилась на место, проклиная свое малодушие. «Если я хоть раз встану и уйду, мне будет легче с ним бороться, – сказала она себе. – Но я не встаю и не ухожу. Молчу и слушаю его извинения. Так каждый раз. Он прав, меня купить можно. Только не пирожками».
– Ладно, я тоже вспылила, – призналась она. – Скажи лучше, как съездил к непальцам?
– А, нормально!
– А зачем они понадобились тебе? – допытывалась она. – Непал – это же горное королевство, насколько мне известно. Это не остров, ни с какого боку! Решил изменить профиль фирмы?
– Да нет, я там был по личным вопросам, – протянул он. – К нашим турам это пока не имеет никакого отношения.
– Темнишь! – Она покачала головой. – Ладно, не хочешь говорить – не надо. Я бы лучше поговорила о Кубе.
– Забудь! – Он махнул рукой. Жадно затянулся сигаретой и раздавил ее в пепельнице. – Это не твоя забота. Я подберу группы.
– Сам?
– Сам!
– «Это не твоя забота», – передразнила она его. – Это мое дело, ты мне за это деньги платишь. Я думаю, что никакого успеха такая программа иметь не будет. Что народ хочет увидеть на Кубе? Мулаток на пляжах Наутик, курорт Варадеро, танцы, шманцы, обжиманцы! А что ты предлагаешь взамен этого? Какую-то дичь, заброшенный мыс, какая-то, прости Господи, пиратская бухта…
– Народ хочет пиратскую бухту – и я иду ему навстречу! – Дима искренне оживился. Кубинский проект был его главным детищем этого сезона, никто не сочувствовал ему, все пророчили неудачу, но тем сильнее он загорался своей идеей. – Главное – не быть банальными! Если все предлагают одно и то же, надо предложить что-то качественно иное.
– И прогореть, – заключила Катя. – Ладно, с тобой каши не сваришь. Сам будешь ее расхлебывать. Да, знаешь, кого я сегодня видела?
Она решила не скрывать своего визита в Мытищи. «Не муж он мне, никто! – подумала она с каким-то мстительным чувством. – Не обязана я беречь его чувства, пусть поревнует, если хочет, права-то на это у него все равно нет и не будет».
– Кого? – встревожился он.
– Лику. – Она полюбовалась произведенным эффектом – Дима вытаращил глаза, и теперь казалось, что они вот-вот выпрыгнут из орбит.
– Кого-кого? – переспросил он. – Какую еще Лику?
– Ну, Вальковскую. Забыл, что ли? Хотя ты мог и забыть, вы, кажется, не виделись после школы… Лика, рыжая такая, ну? Из нашей французской группы…
– О Господи… – протянул он наконец. Глаза приняли более-менее нормальный размер. – Вот ты о ком! Я-то думал, кто-то из банка…
– При чем тут банк? – удивилась Катя и тут же вспомнила, что в банке, где Дима хранил деньги фирмы, тоже была некая Лика, дама лет сорока пяти. – Нет, в самом деле, ты совсем зашился со своей работой. Скоро забудешь, с кем в школе учился.
– Я уже и забыл… – проворчал он. – Честно говоря, все это теперь так далеко… А ты молодец, еще поддерживаешь отношения! И что же Лика? Как живет? И как, кстати, ты попала к ней посреди рабочего дня?
И Катя действительно вспомнила свою единственную поездку на море вместе с родителями. Ей было девять лет, шел семьдесят седьмой год. Год великой пустоты на прилавках, как говаривала ее мама. Путевку достали, выбили, выгрызли зубами в профкоме той газеты, где работали ее родители: мать – редактором, отец – штатным журналистом. Кате сшили белое ситцевое платье в голубой горох – здесь кончались и фантазия отечественных производителей текстиля, и материальные возможности ее родителей. Она запомнила себя на пляже в этом платье. Галечный пляж, холодная вода в море, сильное жжение в обгоревшей спине (слишком белая кожа, говорили все, никогда не загорит). Помнила, что скучала, потому что сверстники приехали раньше и уже сбились в одну тесную компанию, а Катя стеснялась к ним подойти, познакомиться. «Ты ведь будущая журналистка! – упрекал ее отец. Он всегда говорил с ней так, что нельзя было понять, всерьез он ее укоряет или просто шутит. – Тебе придется работать с людьми! К каждому надо искать подход, к каждому уметь подойти с нужным словом, чтобы тебя приняли, выслушали. Ну, начни сейчас же. Подойди к ним!» Но Катя не подошла. На одном из мальчишек, явно возглавлявшем ту компанию, была красивая, явно из-за бугра привезенная маечка с английской надписью. На девчонке, которая всегда отиралась возле него, – легкий пляжный комбинезончик, тоже явно «оттуда». Девчонка была некрасивая, с красноватой кожей и белыми ресницами, и спина у нее обгорела еще хуже, чем у Кати. Некрасивая и все же самоуверенная, громкоголосая, наглая. Катя иногда ловила на себе ее презрительный взгляд. Ловила и говорила себе: «Это из-за моей одежды. Это из-за того, что ни отец, ни мать никогда не стоят в очередях, когда что-то „выбрасывают“ в ГУМе, берут, что есть, что попадется». Мать ненавидит толкаться, стоять часами, драться за последнюю пару туфель, за последние три метра импортной ткани. Отец просто не ходит по магазинам – ему вечно некогда. «Надо быть гордой! – говорит ей мать. – Не тянись за другими, помни, что все равно не угонишься. Всегда найдется кто-то, кто будет одет лучше, чем ты. Будь сама собой, будь гордой».
«Тогда хорошо было рассуждать, – думала теперь Катя. – Можно было и не тянуться, можно было быть гордой, все равно никто не дал бы тебе умереть с голоду. А теперь? Нет, теперь – либо пан, либо пропал. И я чуть не пропала. Зато теперь, когда я работаю здесь, я могу не смотреть на чужие майки и комбинезоны, могу не грызться за поездку к морю, могу вообще за нее не платить. И не плачу. То есть плачу, плачу и плачу, но уже другой валютой… Той, которая в ходу у Димы. Гордость? Да, меня многие до сих пор считают гордой, но если бы кто-нибудь знал, какое опустошение наступает после того, как все кончено и мы лежим рядом в его постели! Тогда гордости нет, нет ни в одном уголке моего тела, моей души. Откуда ей тогда взяться? Все происходит как будто по доброй воле, но для меня это каждый раз немного… изнасилование. Но я терплю его добровольно, ведь он меня не связывает, ничем не угрожает… То есть угрожает, сам факт, что он мой начальник, для меня угроза. Если что-нибудь будет не так, я могу представить себе последствия… Дима есть Дима – нет, ни хороший ни плохой – обыкновенный. Его дело было предложить, мое – отказаться. А я согласилась, хотя всегда знала, чем кончится, если я приму от него какую-то услугу. Может быть, и есть женщины, которые могут принимать чужие услуги и ничем за них не платить? Такие могут заставить мужчину почувствовать, что он еще у них в долгу, что делает для них что-то. Но я к таким женщинам не отношусь. Они гордые? Они лучше меня? Да нет, они точно такие же, только все оттягивают срок оплаты по счетам и убеждают себя, что никому ничего не должны. Такие в конце концов расплачиваются вдвойне. Нет, гордой можно быть только в том случае, если ни от кого ничего не берешь, а главное – ничего не просишь. Правильно говорил Воланд Маргарите: „Никогда и ничего не просите, гордая женщина. Сами все предложат, и сами все дадут“. Но чудеса кончились. Не предложат и не дадут. Мой личный Воланд – Дима – всегда держал наготове счет».
В помещении турфирмы было пусто. Катя осталась одна. Зина ушла давно, за час до окончания рабочего дня, сославшись на неотложные дела. Кате никак не удавалось увидеть ее «нужного человека», он всегда ждал ее в машине на улице, ни разу не зашел, не посмотрел, как работает его пассия.
«Так-то лучше, – сказала себе Катя. – Лучше, чтобы никто ничего не знал, никто никого не видел. А про меня и Диму знают все, все буквально. Муж, Ирка, Лика, Зина, разумеется, все служащие. Все считают, что Дима меня пригрел здесь в качестве своей любовницы, а то, как я работаю, – вопрос уже третий. Это никого не интересует, ведь предполагается, что мне в моем положении работать вовсе не обязательно. Что сказал бы на это отец, если бы был жив? А что он знал бы обо всем этом? Мама не знает ничего, кроме того, что я работаю у своего школьного товарища. Или старается не знать ничего. А отец… Что ж, отец мог бы быть доволен – сбылась его мечта, застенчивая Катя исчезла, теперь она вовсю „работает с людьми“, „ищет к каждому подход“. Катя упрекнула себя за эту последнюю мысль. Эта мысль была злой и несправедливой по отношению к отцу. „Меняюсь на глазах! – вздохнула она. – Если я буду справедлива по отношению к порядочным людям, я окажусь слишком несправедлива к самой себе. Надо выбирать, надо все оценивать по-другому, надо найти себе кучу оправданий, да она уже и есть, эта куча… Где, черт возьми, бродит Димка?“
Было уже половина десятого, и снова шел дождь. Дима около четырех часов пополудни звонил Кате (она давно вернулась) и обещал заехать за ней часиков в девять. В турбюро в течение дня он не приезжал, пропал на целый день, и ни Зина, ни Катя не отчитывались ему в своем присутствии на работе. Катя особенно была этому рада – его ревность день ото дня становилась все более навязчивой, хотя при этом он любил ее убеждать, что совершенно не ревнует.
Она задумалась о том, во сколько попадет домой. «Опять к полуночи. И так почти каждый день. Дима никак не научится быть точным, другой давно бы прогорел с такими замашками, все должны его ждать! А он умудряется не прогорать, вот что удивительно… Впрочем, умом Россию не понять, опоздания у нас в порядке вещей. Если тебе назначают важную встречу на пять часов, приходи к половине шестого – все остальные придут без пятнадцати шесть. Простой расчет, но к концу рабочего дня он становится невыносимым, сколько можно ждать?! Я постоянно не высыпаюсь. И опять дождь пошел, как назло! Погода никак не установится, начало мая, сплошная свистопляска – то жарко, то холодно. Зонтик есть, но все равно промокну сто раз, пока до дому доберусь…»
У входной двери раздался резкий, нетерпеливый звонок, и она пошла открывать. Дима влетел как ураган, и вслед за ним влетел порыв ветра с дождем. Катя захлопнула дверь и молча прошла к себе в комнату за сумкой.
– А что такой траур? – громко поинтересовался Дима, отряхивая капли с пиджака, вернее, пытаясь их отряхнуть. На бежевой ткани остались темные полосы и пятна. – Чем недовольна?
– Ты на часы посмотри! – Катя вышла к нему, помахивая сумочкой.
– Ну и что? – Дима посмотрел на часы, продемонстрировав золотой «Ролекс» на худом запястье, и снова принялся отряхиваться. – И опоздал-то всего на полчаса. Есть из-за чего выступать!
– На сорок пять минут ты опоздал, – подчеркнула Катя. – Послушай, если так пойдет, я буду просить мужа, чтобы он за мной заезжал. Он это, по крайней мере, сделает вовремя.
– На своем-то драндулете? – покривился Дима. – Час едешь, два под машиной лежишь. Ну, не дуйся! Поехали в одно место, посидим, согреемся… Замерз как собака. Весь вымок!
– Да уж, весь… – Катя оглядела его костюм. – На плечах только, когда из машины бежал. Дождь-то полчаса назад начался, когда ты ехал.
– А, ну да, – кивнул он, повторно осмотрев себя с ног до головы. – Позорная погодка. Ну, поехали? Мне сегодня показали новое кафе.
«Значит, поедем не к нему домой! – обрадовалась Катя. – Слава Богу, хоть один вечер без его домогательств! Правда, меньшей свиньей я себя не буду чувствовать, зато отдохну…» И она почти радостно двинулась за ним к выходу. Пока Дима запирал двери и включал сигнализацию, она ждала его под навесом во дворе и смотрела, как с жестяной кромки козырька срываются тонкие косые струйки. Лило как из ведра. Наконец Дима раскрыл над ее головой свой зонт, и они вместе перебежали к машине. Катя устроилась рядом с ним, достала из сумочки пудреницу и провела по крыльям носа и подбородку пуховкой. Дима вел машину, то и дело поглядывая на нее. Она сунула пудреницу в сумочку и улыбнулась. Она была счастлива, что едет не к нему. Дима воспринял эту улыбку по-своему:
– Слушай, а может, плюнем на это кафе и мотанем ко мне? – предложил он. – Я, правда, неважно себя чувствую, устал как собака… Но это ничего, приму ванну, рюмочку коньяку – и здоров! А?
– Нет, поедем в кафе, – отказалась она, мгновенно погасив улыбку. – Мне тоже хотелось бы принять ванну. Дома.
Он замолчал и принялся что-то фальшиво насвистывать. Особенным слухом он никогда не отличался, но сегодня фальшивил просто из ряда вон. Катя слушала, слушала и не выдержала:
– Это невозможно! Неужели ты не можешь запомнить мелодию? Включи Стинга и послушай хорошенько. А вообще, его свистеть трудно.
– Да и не стоит, – вздохнул он. – Совсем испортился мужик.
В апреле Стинг приезжал в Москву, Дима, его фанатичный поклонник, взял билеты, и оба они были очень разочарованы. Новые песни им не понравились, а старые хиты надоели.
– Ну, приехали! – Он остановил машину в одном из переулков рядом с площадью Маяковского, и они вышли. Зонтик он оставил в машине – дождь перестал.
Кафе понравилось Кате, впрочем, ей нравились почти все кафе. «Особенно в Вене, – подумала она. – Прошлой весной я была в Вене». Она особенно подчеркнула про себя это «я была» – это значило, что Димы с ней там не было. «Бог с ней, с этой нейтральной Австрией! – махнул он рукой. – Ты экзотики не любишь, я знаю. Тебе Европу подавай, старую прогнившую Европу. Отсталая женщина!» Но отсталая женщина получила тогда ни с чем не сравнимое удовольствие – тем более что пляжи в субтропиках были для нее удовольствием сомнительным – вечно мучилась с покрасневшими плечами. В Австрии эта опасность ей не угрожала. Там ей не угрожало ничто – ни настойчивость Димы, иной раз превращавшая отдых в кошмар, ни мысли о доме (она постоянно помнила об Игоре, когда рядом был любовник). Катя переходила из одного кафе в другое, часами сидела в кондитерских, пробуя разные сорта кофе, любовалась дворцами, театрами, сказочными, какими-то голубоватыми мостовыми, так что ей иной раз казалось, что она идет не по земле, а по небу. На несколько дней она забыла обо всем, успокоилась, стала медлительнее в движениях, и вовсе не потому, что стерла в конце концов ногу (туфли она любила на высоких каблуках, а мостовая для них не предназначена). «Но это был единственный мой одинокий отдых за весь прошлый год, – подумала она. – Впрочем, я и его не заслужила. Ничего я не заслужила, чего же я хочу от жизни?»
Дима прервал ее размышления, придвинув к ней чашку кофе и рюмку коньяку:
– Очнись! Посмотри на здешние пирожки!
Пирожки были горячие, золотистые, из слоеного теста, с начинками из грибов, мяса, кураги, лимонной корки… Катя принялась за них, внезапно ощутив зверский голод. За весь день она ничего не успела перехватить – когда вернулась из Мытищ в бюро, ее уже ожидали посетители. Приканчивая третий пирожок, она снова удивилась, что Дима выбрал такое тихое, уютное, но в общем-то не слишком шикарное кафе. Обычно он устраивался в местах пошумнее и побогаче. А здесь атмосфера была совсем семейная, горели оранжевые, как апельсины, лампы, стояло несколько столиков и тихо играла музыка.
– Кто показал тебе это место? – осведомилась она, выливая коньяк себе в кофе. «Здесь не Вена, можно не церемониться, – подумала она. – Вот там такой жест показался бы варварством, кофе там – настоящее произведение искусства».
Дима удивился ее вопросу:
– Как – кто? Знакомые!
Знакомые у него каждый день появлялись новые, так что вопрос Кати на самом деле был неуместен. Она отпила из своей чашки и вздохнула:
– Хорошие у тебя появились знакомые, побольше бы таких. А то все таскаешь меня в какие-то кабаки с дурной репутацией, и только потому, что это престижно. А я к концу дня лыка не вяжу. Хочется тишины.
– Ну, если хочешь, можем всегда сюда ездить… – Он пожал плечами. – А насчет лыка… Пора бы и отдохнуть. Давно мы вместе нигде не были.
«Опять „мы вместе“! – расстроилась она. – Скоро у меня отпадет всякое желание отдыхать». А вслух сказала:
– Сейчас не время куда-то ехать, надо быть в Москве, самый сезон начался.
– Ну, не учи меня жить! – фыркнул он. – Как-нибудь смотаемся в страну покруче. Что скажешь насчет Индонезии? Необитаемые острова?
– Ты все еще носишься с этой робинзонадой? Ты хоть понимаешь, сколько это будет нам стоить? Где ты возьмешь необитаемый остров, кто тебе даст там развернуться?
– Я все уже узнал, – молниеносно ответил он. – Надо договориться с тамошними чиновниками, и они сдадут нам парочку островков в аренду. Там же сплошная дичь, ни хрена нет никакой цивилизации! А мы там построим бунгало, причал, наладим маршрут, вложим деньги в экономику страны, получается!
– Маршрут, причал! – передразнила она его. – Тогда это получается уже не совсем необитаемый остров! Ты, кажется, говорил о совершенно диком месте? Ну и высаживай своих клиентов на голый берег!
– А, тебя пугают расходы на постройку, – понял он. – Но это чепуха, местными силами все обойдется куда дешевле. Они будут просто счастливы. Там дешевая рабочая сила.
– Итак, мы заболели Индонезией… – смирилась она с его напором. – Я уже знаю, если ты за что-то возьмешься, тебя за уши не оттащишь!
– Именно! – торжественно заявил он. – И к тебе это тоже относится! Я тебе всегда это говорил, и ты еще убедишься, что я был прав!
– Я не остров, мне причал не нужен, дешевая рабочая сила тоже, – ответила она, отводя глаза. – И с какими чиновниками в моем случае ты собираешься договориться?
– А вот и нет, ты в корне не права! – возразил он. – Ты и есть самый настоящий необитаемый остров. Всегда им была. А чиновники… – Он постучал себя пальцем по лбу. – Они у тебя тут, в голове. И надо сказать, соображают неплохо!
– Ты намекаешь, что я все делаю по расчету? – напрямую спросила она. – Иными словами – меня можно купить? Построить себе бунгало, приобщить к цивилизации? Стоит только дать взятку, да?
– Ты кричишь, – испугался он. – На тебя уже смотрят.
– Плевать. – Она прикусила губу и залпом допила свой кофе. – Вези меня домой. Или нет, я доберусь сама. Счастливо!
Она попыталась встать, но он прижал ее руку к столу. Его глаза стали серьезными. Катя же была вне себя от возмущения. Теперь на них действительно смотрели.
– Перестань! – попросил он. – Я сказал глупость, прости меня. Ну, чего ты хочешь? Мотался весь день, устал, ты смотришь как неродная… Ну сядь, посиди немного… Сейчас я отвезу тебя домой.
Она опустилась на место, проклиная свое малодушие. «Если я хоть раз встану и уйду, мне будет легче с ним бороться, – сказала она себе. – Но я не встаю и не ухожу. Молчу и слушаю его извинения. Так каждый раз. Он прав, меня купить можно. Только не пирожками».
– Ладно, я тоже вспылила, – призналась она. – Скажи лучше, как съездил к непальцам?
– А, нормально!
– А зачем они понадобились тебе? – допытывалась она. – Непал – это же горное королевство, насколько мне известно. Это не остров, ни с какого боку! Решил изменить профиль фирмы?
– Да нет, я там был по личным вопросам, – протянул он. – К нашим турам это пока не имеет никакого отношения.
– Темнишь! – Она покачала головой. – Ладно, не хочешь говорить – не надо. Я бы лучше поговорила о Кубе.
– Забудь! – Он махнул рукой. Жадно затянулся сигаретой и раздавил ее в пепельнице. – Это не твоя забота. Я подберу группы.
– Сам?
– Сам!
– «Это не твоя забота», – передразнила она его. – Это мое дело, ты мне за это деньги платишь. Я думаю, что никакого успеха такая программа иметь не будет. Что народ хочет увидеть на Кубе? Мулаток на пляжах Наутик, курорт Варадеро, танцы, шманцы, обжиманцы! А что ты предлагаешь взамен этого? Какую-то дичь, заброшенный мыс, какая-то, прости Господи, пиратская бухта…
– Народ хочет пиратскую бухту – и я иду ему навстречу! – Дима искренне оживился. Кубинский проект был его главным детищем этого сезона, никто не сочувствовал ему, все пророчили неудачу, но тем сильнее он загорался своей идеей. – Главное – не быть банальными! Если все предлагают одно и то же, надо предложить что-то качественно иное.
– И прогореть, – заключила Катя. – Ладно, с тобой каши не сваришь. Сам будешь ее расхлебывать. Да, знаешь, кого я сегодня видела?
Она решила не скрывать своего визита в Мытищи. «Не муж он мне, никто! – подумала она с каким-то мстительным чувством. – Не обязана я беречь его чувства, пусть поревнует, если хочет, права-то на это у него все равно нет и не будет».
– Кого? – встревожился он.
– Лику. – Она полюбовалась произведенным эффектом – Дима вытаращил глаза, и теперь казалось, что они вот-вот выпрыгнут из орбит.
– Кого-кого? – переспросил он. – Какую еще Лику?
– Ну, Вальковскую. Забыл, что ли? Хотя ты мог и забыть, вы, кажется, не виделись после школы… Лика, рыжая такая, ну? Из нашей французской группы…
– О Господи… – протянул он наконец. Глаза приняли более-менее нормальный размер. – Вот ты о ком! Я-то думал, кто-то из банка…
– При чем тут банк? – удивилась Катя и тут же вспомнила, что в банке, где Дима хранил деньги фирмы, тоже была некая Лика, дама лет сорока пяти. – Нет, в самом деле, ты совсем зашился со своей работой. Скоро забудешь, с кем в школе учился.
– Я уже и забыл… – проворчал он. – Честно говоря, все это теперь так далеко… А ты молодец, еще поддерживаешь отношения! И что же Лика? Как живет? И как, кстати, ты попала к ней посреди рабочего дня?