Страница:
Она задумалась о том, как часто любовь толкает на неразумные поступки, когда все запреты и предупреждения кажутся влюбленным надуманными и пустыми.
Руна наутиз – воплощение огня желания, в одном из своих аспектов являлась очень эффективной в любовной магии, выполняла роль своего рода приворотного зелья. Однако она требовала определенной сдержанности в эмоциях и поступках, при работе с нею необходима твердая воля и значительный опыт. К тому же она редко применялась в составных талисманах и заклятиях, так как до предела усиливала их действие, тем самым давая чрезмерный результат и ослабляя мага. В сочетании с руной беркана действие первоначального заклятия стало еще сильнее, с удвоенной скоростью поглощая силы девушки.
– Помогите мне, прошу вас! – Ферлай подняла заплаканное лицо и просительно сложила руки. От волнения к щекам ее прилила кровь, а лицо озарилось необыкновенной одухотворенностью. – Я поступила дурно, но я люблю его!
Сейчас девушка выглядела настолько трогательной и полной страсти, что у Софии защемило сердце. Ей вдруг подумалось, что она сама никогда не теряла голову от любви. Привязанность госпожи Черновой к мужу по большей части проистекала из уважения и дружбы. Воспитание она получила достаточно строгое, а впоследствии привыкла сдерживать свои пылкие порывы, как подобало жене офицера. Молодая женщина невольно заинтересовалась, каково это – настолько боготворить другого, чтобы рискнуть собственной жизнью ради взаимности.
Вероятно, она попросту не способна к столь сильным чувствам. Некоторые могут любить всем сердцем, другим же это, по-видимому, не дано, и удел последних – с любопытством наблюдать за страстями других.
Но здравая привязанность не запятнает честь. Примером пагубного влияния любви можно счесть историю Ферлай, которая ради взаимности решилась на преступление. Не лучше ли тогда вовсе не испытывать столь сильных эмоций и стремлений?
Оторвавшись от размышлений о природе чувств, София строго велела девушке признаться жениху во всем и немедленно уничтожить приворот.
Та в ответ вновь залилась слезами, но была вынуждена согласиться с разумными доводами.
Ферлай повторила отцу и жениху свою историю. Господин Маутерс совершенно растерялся. Видимо, по-прежнему испытывая нежные чувства к невесте, он теперь не в силах разобрать, были ли они результатом волшбы. К тому же вполне понятное возмущение не позволяло ему простить такой поступок.
Злосчастный амулет тотчас сожгли, и полчаса спустя Ферлай стало значительно лучше. Прибывший вскоре аптекарь, осмотрев девушку, заключил, что ее жизни более ничто не угрожает.
Молодой гоблин, разрываясь между чувствами к невесте, неловкостью и возмущением, все же клятвенно пообещал сохранить в тайне эту неприятную историю, что было весьма благородно с его стороны. Сделавшись достоянием гласности, обстоятельства дела могли погубить девушку и даже стать предметом судебного разбирательства. Выслушав ободрительный прогноз о здоровье девушки, господин Маутерс поспешно попрощался и уехал, что вызвало горькие слезы Ферлай. Тут ничего нельзя было поделать – нелепо ожидать, что силком привязанный влюбленный придет в восторг от открывшейся правды. Заботясь о жизни Ферлай и о восстановлении справедливости, София совсем упустила из виду, что это чревато разрывом помолвки. Впрочем, было бы куда хуже, если бы все выяснилось из других источников…
Господин Варгуларс пребывал в совершеннейшем расстройстве, не зная, то ли радоваться выздоровлению дочери, то ли ужасаться ее поступку. Впрочем, радость пока явно преобладала, заставляя отца суетиться и сбивчиво выражать свою признательность.
Откровенно говоря, Софию эта история утомила, но хоть на время отвлекла от тревожных дум…
Глава 5
Руна наутиз – воплощение огня желания, в одном из своих аспектов являлась очень эффективной в любовной магии, выполняла роль своего рода приворотного зелья. Однако она требовала определенной сдержанности в эмоциях и поступках, при работе с нею необходима твердая воля и значительный опыт. К тому же она редко применялась в составных талисманах и заклятиях, так как до предела усиливала их действие, тем самым давая чрезмерный результат и ослабляя мага. В сочетании с руной беркана действие первоначального заклятия стало еще сильнее, с удвоенной скоростью поглощая силы девушки.
– Помогите мне, прошу вас! – Ферлай подняла заплаканное лицо и просительно сложила руки. От волнения к щекам ее прилила кровь, а лицо озарилось необыкновенной одухотворенностью. – Я поступила дурно, но я люблю его!
Сейчас девушка выглядела настолько трогательной и полной страсти, что у Софии защемило сердце. Ей вдруг подумалось, что она сама никогда не теряла голову от любви. Привязанность госпожи Черновой к мужу по большей части проистекала из уважения и дружбы. Воспитание она получила достаточно строгое, а впоследствии привыкла сдерживать свои пылкие порывы, как подобало жене офицера. Молодая женщина невольно заинтересовалась, каково это – настолько боготворить другого, чтобы рискнуть собственной жизнью ради взаимности.
Вероятно, она попросту не способна к столь сильным чувствам. Некоторые могут любить всем сердцем, другим же это, по-видимому, не дано, и удел последних – с любопытством наблюдать за страстями других.
Но здравая привязанность не запятнает честь. Примером пагубного влияния любви можно счесть историю Ферлай, которая ради взаимности решилась на преступление. Не лучше ли тогда вовсе не испытывать столь сильных эмоций и стремлений?
Оторвавшись от размышлений о природе чувств, София строго велела девушке признаться жениху во всем и немедленно уничтожить приворот.
Та в ответ вновь залилась слезами, но была вынуждена согласиться с разумными доводами.
Ферлай повторила отцу и жениху свою историю. Господин Маутерс совершенно растерялся. Видимо, по-прежнему испытывая нежные чувства к невесте, он теперь не в силах разобрать, были ли они результатом волшбы. К тому же вполне понятное возмущение не позволяло ему простить такой поступок.
Злосчастный амулет тотчас сожгли, и полчаса спустя Ферлай стало значительно лучше. Прибывший вскоре аптекарь, осмотрев девушку, заключил, что ее жизни более ничто не угрожает.
Молодой гоблин, разрываясь между чувствами к невесте, неловкостью и возмущением, все же клятвенно пообещал сохранить в тайне эту неприятную историю, что было весьма благородно с его стороны. Сделавшись достоянием гласности, обстоятельства дела могли погубить девушку и даже стать предметом судебного разбирательства. Выслушав ободрительный прогноз о здоровье девушки, господин Маутерс поспешно попрощался и уехал, что вызвало горькие слезы Ферлай. Тут ничего нельзя было поделать – нелепо ожидать, что силком привязанный влюбленный придет в восторг от открывшейся правды. Заботясь о жизни Ферлай и о восстановлении справедливости, София совсем упустила из виду, что это чревато разрывом помолвки. Впрочем, было бы куда хуже, если бы все выяснилось из других источников…
Господин Варгуларс пребывал в совершеннейшем расстройстве, не зная, то ли радоваться выздоровлению дочери, то ли ужасаться ее поступку. Впрочем, радость пока явно преобладала, заставляя отца суетиться и сбивчиво выражать свою признательность.
Откровенно говоря, Софию эта история утомила, но хоть на время отвлекла от тревожных дум…
Глава 5
Утро было волглым и хмурым, временами срывался дождь, потому зевак собралось меньше, нежели можно было ожидать.
София зябко куталась в кашемировую шаль – в городской управе всегда царил холод, невзирая на времена года. Эта уютная вещица, подарок покойных родителей, придавала ей сил и согревала не только тело, но и душу.
В просторном подвале был оборудован ледник, где и дожидался погребения несчастный господин Ларгуссон. Обыкновенно здесь хранили всякий хлам, который теперь спешно рассовали по углам. Мрачноватые декорации – однако постановка пользовалась успехом.
Коронер, грузный краснолицый мужчина лет пятидесяти, вместе с присяжными заседателями дотошно изучил мертвое тело. Тут же, хотя и в некотором отдалении, собралось все местное общество, изнывающее от желания высмотреть хоть что-нибудь интересное.
До сих пор обитателям Бивхейма не представлялось возможности приобщиться к столь важным расследованиям (даже коронер приехал из столицы графства!). Благородные семейства заняли лучшие места в самом подвале, а прислуга, лавочники и прочий разношерстный люд толпились на улице под моросящим дождем. Люди, гномы, гоблины, дриады и немногочисленные орки собрались у входа, они оживленно переговаривались, выдвигая самые фантастические версии.
Дамы прижимали к лицам надушенные платочки, изображая подобающую дурноту от этого зрелища (что, впрочем, было совсем несложно, здесь стоял слишком своеобычный дух, с которым не справлялись ни заклятия, ни благовония, но это нисколько не мешало дамам отказываться перебраться в другое место), и исподтишка внимательнейшим образом изучали все происходящее. Господа также проявляли живейшее любопытство и попутно оказывали слабому полу всемерную помощь, охотно принимаемую.
Словом, для кого-то все происходящее было трагедией, но для большинства представляло собою лишь увлекательное зрелище. Совсем не зря столичные острословы именовали морги анатомическими театрами! Тела выставляли на всеобщее обозрение, и любой желающий мог их осмотреть, более того, такие посещения были в обычае и считались вполне приличным способом провести досуг. Свой резон в этом имелся, поскольку зачастую именно праздношатающаяся публика могла узнать кого-то и таким образом помочь следствию. Документы, удостоверяющие личность, не получили широкого распространения, так что полиции оставалось полагаться на случайное опознание неизвестных пострадавших. В случае с господином Ларгуссоном нужды в этом не было, что нисколько не уменьшало любопытства жителей Бивхейма.
Толпа неожиданно расступилась, и госпоже Черновой представилась возможность рассмотреть тело. При жизни это был добродушный весельчак, любящий выпить и рискованно пошутить со служанками, что вызывало понятное недовольство госпожи Дарлассон. Сторож был легкого нрава и всегда гляделся мальчишкой, невзирая на свои без малого двести лет и взрослых дочерей. Встрепанные волосы, дешевая, но всегда безукоризненно чистая одежда, лукавый и чуть наивный взгляд – в господине Ларгуссоне имелось некое неуловимое очарование и безмятежное удовлетворение собственной судьбой. Сторож намеревался вскорости повторно жениться и все рассказывал, как хочет сына. Теперь от него осталось нечто обгорелое и страшное, и София испытывала острую жалость…
Покойный отличался редким для его сородичей безразличием к материальным благам, довольствуясь небольшой рентой и скромным заработком от охраны библиотеки. Большинство гномов владели разнообразными мастерскими и лавками, занимались кузнечным делом и техническими придумками. Трудно представить, сколь неудобным стал бы быт без изобретений практичных карликов! К примеру, не так давно мастер из соседнего городка представил свою новинку, получившую вскорости широкое распространение. Ватерклозеты[22] преподносились как весьма современные гигиенические приспособления, хотя некоторые полагали их чрезмерной роскошью. Среди прочих новшеств были также омнибусы, швейные машины и множество иных вещей.
Дама рядом с госпожой Черновой издала громкий возглас, заставив Софию вынырнуть из отвлеченных размышлений.
Вокруг возбужденно переговаривались, блестели глазами и всячески демонстрировали притворную жалость. Правила приличий требовали ужасаться и охать – и все вокруг покорно выказывали трепет и сокрушались. А молодой женщине вдруг подумалось, каково было бы жить в обществе, не сдерживаемом никакими приличиями, и от представившейся картины ей еще больше стало не по себе.
Искренними казались лишь слезы гномки, которая с трудом отвечала на какие-то вопросы коронера. Это оказалась младшая дочь покойного, рядом также стояла старшая барышня Ларгуссон и еще одна рыдающая дама, по-видимому, невеста покойного.
Весь небольшой коллектив библиотеки присутствовал на дознании вместе с Софией. Рядом с нею стояла Юлия, пребывающая в радостном волнении. Щеки девушки раскраснелись, круглые голубые глаза горели, она то и дело приподнималась на цыпочки, пытаясь больше разглядеть за спинами, и громко выражала свой восторг. Хотя, на взгляд Софии, скудная обстановка с налетом безысходности и мрачные лица судейских никак не способствовали такому упоению.
Госпожа Дарлассон, обычно то и дело призывавшая барышню Юлию к порядку, сейчас будто не замечала ее неприличного поведения. Гномка смотрела прямо перед собой и о чем-то мрачно размышляла, поджав и без того тонкие губы.
Госпожа Чернова коснулась руки барышни Гарышевой, привлекая ее внимание.
– Юлия, не стоит так явно радоваться. Пожалейте хотя бы дочерей покойного, – тихо заметила София.
– Я веду себя не хуже остальных! – Юлия даже не подумала понизить голос или хотя бы повернуться к подруге. Ее неуместно легкомысленный яркий наряд казался дерзким вызовом чужому горю.
– Полагаю, воспитанный человек в своих поступках должен руководствоваться разумом и тактом, поэтому постарайтесь хоть немного сдержать ваше любопытство, – спокойно ответствовала госпожа Чернова.
– Вы скучная лицемерка! – дерзко заявила Юлия, вздернув подбородок.
– Вы сказали достаточно, – сдерживая негодование, сказала госпожа Чернова, – и давайте на этом закончим – мы привлекаем внимание.
– В любом случае вы не вправе делать мне внушение! – нетерпеливо буркнула Юлия и, видимо, мгновенно забыла о словах подруги.
Раньше барышня Гарышева не позволяла себе столь откровенного пренебрежения, хоть и пропускала мимо ушей мягкие увещевания госпожи Черновой.
Юлия происходила из простой семьи и получила хорошее образование лишь благодаря неожиданно разбогатевшему отцу. Нувориш озаботился должным воспитанием своей единственной дочери, и, хотя спустя несколько лет разорился, девушка успела отучиться в пансионе. Однако ей недоставало такта, который прививается в семье.
Отвернувшись от барышни Гарышевой, София взглянула на почтенную хозяйку библиотеки и поразилась тому, как сухо и лихорадочно блестели ее глаза. Гномка держалась еще более сдержанно и чопорно, чем обычно, но все же в ее поведении неуловимо ощущалась какая-то фальшь. Сия несгибаемая дама в неизменном строгом трауре по случаю смерти брата, казалось, пребывала где-то неизмеримо далеко…
Наконец наиболее неприятная часть дознания завершилась – коронер, присяжные и доктор закончили осмотр, соблюли все необходимые формальности и покинули эту унылую обитель мертвых. Негромко переговариваясь, дамы и господа направились следом за ними.
Зал суда будто специально предназначался, чтобы убить всякую радость. Стены, выкрашенные в серый цвет, тяжеловесная темная мебель и чахлые цветы в кадках оставляли удручающее впечатление. На обстановке будто лежала печать тягостных сцен, разыгрывавшихся тут ранее. Не сосчитать, сколько надежд здесь похоронено, сколько пролито слез и высказано обвинений. Впрочем, сейчас унылый колер оживляли нарядные платья дам, а также яркие подушки и одеяла, которыми галантные кавалеры покрывали холодные скамьи.
Все присутствующие долго рассаживались. София снова разместилась рядом с госпожой Дарлассон и Юлией, хотя не испытывала ни малейшего желания все время слушать болтовню экзальтированной подруги. Она бы с большей охотой расположилась рядом с Елизаветой Рельской, однако никак не могла оставить хозяйку библиотеки.
Дождавшись относительной тишины в зале, судейский чиновник зачитал маловразумительный текст, из которого было понятно лишь то, что по заявлению дочерей покойного следовало изучить обстоятельства его смерти.
София припомнила объяснения господина Рельского, что полиция вправе начать дело лишь в случае соответствующего заявления потерпевших. Если бы таковые не нашлись или не пожелали расследования, то убийца счастливо избежал бы наказания.
Присутствующим все эти формальности были попросту неинтересны. Во время скучного действа в зале поднялся такой шум, что председательствующему пришлось громко стукнуть молотком и призвать слушателей к порядку, пригрозив в противном случае объявить перерыв.
Закончив декламацию крючкотворного шедевра, судейский окинул присутствующих строгим взглядом, явно полагая их поведение форменным неуважением к самим Тюру, Форсети и Снотре[23]. Но пристыдить сливки общества не было ни малейшей возможности, а посему он лишь поправил монокль и поклонился коронеру, после чего покинул трибуну.
– Барышни Ларгуссон, вы желаете что-то дополнить? – поинтересовался председательствующий формально, уже готовясь пригласить первого свидетеля.
– Да, – вдруг решительно заявила старшая гномка. – Я знаю, это она его убила!
С этими словами она обличительно указала на госпожу Дарлассон. Весь зал ахнул и взорвался недоуменными возгласами.
– Тихо! – прикрикнул коронер, яростно стуча по столу молотком. – Почему вы так считаете, барышня?
Та воинственно выдвинула подбородок и принялась рассказывать. Ее повествование ввергло Софию в ступор. Оказывается, госпожа Дарлассон состояла в порочной связи со сторожем – вдовцом много ее моложе и изрядно ниже по положению. Не так давно господин Ларгуссон решился вновь связать себя узами законного брака, что якобы привело хозяйку в ярость. По мнению дочерей покойного, гномка, ведомая гневом и ревностью, убила возлюбленного и намеревалась с помощью пожара уничтожить улики.
Слушая тираду барышни Дварии Ларгуссон, госпожа Дарлассон сделалась совершенно белой и стиснула веер так, что он сломался. Гномка отсутствующе взглянула на свои морщинистые руки, сжимавшие обломки дорогой вещицы, потом спокойно встала, казалось, не замечая устремленных на нее любопытных взглядов.
– Никогда не слышала большей нелепости! – процедила она.
С этими словами госпожа Дарлассон повернулась и направилась к выходу, гордо выпрямив спину и устремив невидящий взгляд поверх голов знакомых. В полнейшей тишине она покинула зал, и только после этого толпа вновь заговорила.
София осталась сидеть, пытаясь не замечать Юлию, уже увлеченно обсуждающую с кем-то скандальные сведения.
Коронер не стал дожидаться, пока все выскажутся, и попытался призвать присутствующих к порядку, что заняло у него добрых пять минут. После чего он вызвал для дачи показаний доктора и старшину пожарного приказа, которые серьезно и последовательно изложили под присягой все известные им обстоятельства.
В зале было неимоверно душно, одна молодая леди даже упала в обморок. Окружающие суетливо принялись приводить ее в чувство, и, пользуясь этим, коронер объявил, что слушание продолжится завтра в то же время.
Это было похоже на театральное представление, вот только актеры, видимо, попались бесталанные и ленивые – настолько, что даже роли толком не выучили, и теперь вовсю импровизировали, заставляя суфлера подсказывать правильные слова, а режиссера то страдальчески морщиться, то гневно хмуриться. Именно такое сравнение пришло в голову госпоже Черновой, когда первое заседание наконец закончилось.
Слуги расходились недовольные, ворча и громко переговариваясь, ведь навряд ли удастся прийти завтра (домашняя прислуга работала вовсе без выходных, потому сегодняшнее раздолье было позволено им лишь из-за всеобщего ажиотажа жителей Бивхейма). Мастеровой люд также был не в восторге. Господа расходились куда охотнее, предвкушая завтра новые разоблачения…
Госпожа Чернова пребывала в расстроенных чувствах. Пешая прогулка домой не принесла облегчения. Происходящее казалось кошмаром, из которого никак не удавалось вырваться… Привычный и понятный миропорядок рушился на глазах. Неизвестно, сможет ли госпожа Дарлассон и далее содержать библиотеку, ведь слухи ее не пощадят, а даже эта несгибаемая дама не сможет противостоять злоречию всего города!
Молодая женщина не знала, верить ли сегодняшним обвинениям.
Она прошла по дому, будто со стороны видя такие знакомые, но одновременно какие-то чужие комнаты. Вот гостиная, полностью переделанная после приезда молодой супруги – Андрей хотел, чтобы мрачноватое обиталище холостяка превратилось в уютный семейный уголок, и не пожалел денег, чтобы обустроить все по вкусу жены. Вот кухня, сияющая чистотой, совершенно белая, если не считать розовые занавески на окнах и пурпурные, фиолетовые, бирюзовые фиалки, расставленные вокруг во множестве.
София усмехнулась: забавные вкусы у Леи – домоправительницы, горничной и кухарки по совместительству. Кроме нежной привязанности к этим немудреным растениям, домовая также питала страсть к любовным романам, перечитывала сии творения по нескольку раз, проливая сентиментальные слезы над описаниями пылких чувств. Вот и сейчас на столе лежал очередной томик, заботливо обернутый в газету. Молодая женщина слегка пожала плечами, подивившись столь странным литературным пристрастиям. Впрочем, излишняя романтичность покуда нисколько не мешала Лее выполнять свои обязанности, так что госпожа Чернова деликатно умалчивала свое мнение об этих шедеврах словесности и даже безропотно приносила домовой новинки из библиотеки.
Лестница, ведущая на второй этаж, где располагались спальни, приветливо скрипнула под ногами хозяйки – привычный звук… Госпожа Чернова взглянула на ковер под ногами (специальный, нисколько не сползающий, чтобы дети не поскальзывались на лестнице!), провела рукой по перилам и с грустью подумала, что детям еще много-много лет не придется бегать по этим коридорам. Разве что после смерти самой Софии, при новых владельцах. В который раз после гибели супруга молодая женщина ощутила, как сердце стиснула тоска, а на глаза навернулись слезы. Иногда невыразимо тяжело прятать чувства под маской невозмутимости!..
Госпожа Чернова расположилась в комнате для завтраков, где обычно проводила утро. Здесь можно было без помех полюбоваться чудесными рассветами и насладиться солнечными лучами, пока они еще не стали обжигающими. София обвела взглядом скромную обстановку и осталась ею довольна. Мурамный[24] оттенок обоев был приятен глазам, а любовно подобранная мебель манила понежиться, почитать или побеседовать по душам…
София устроилась в кресле, безуспешно борясь с нахлынувшим отчаянием.
В комнату заглянула Лея. Домовая неодобрительно покачала головой, увидев слезы хозяйки.
– Я подам вам завтрак, – предложила она неловко, расправляя незаметные складки на крахмальном переднике.
– Нет, благодарю, Лея, – решительно отказалась София. – Я не голодна.
– Вам нужно поесть! – принялась настаивать домовая, от избытка чувств даже всплеснула руками. – Вы совсем исхудали, того и гляди сляжете! Что тогда с вами будет? Госпожа Дарлассон вас сразу уволит!
– Не думаю, чтобы госпожу Дарлассон сейчас волновало мое здоровье, – невесело усмехнулась молодая женщина. – Ступай, Лея!
Домоправительница удалилась, пробормотав что-то под нос относительно хозяев, которые ведут себя словно малые дети.
А София продолжала бездумно смотреть в окно…
Спустя несколько часов ее вновь потревожила Лея. Небрежно поклонившись, она доложила о приходе гостей:
– К вам господин Рельский и тот господин, который приходил вчера.
Госпожа Чернова поколебалась – у нее вовсе не было желания видеть бесцеремонного дракона – и распорядилась пригласить гостей. Мировой судья был давним другом господина Чернова, и обижать его молодой женщине вовсе не хотелось.
Джентльмены самым учтивым образом поприветствовали хозяйку дома. На взгляд Софии, они представляли собой любопытный контраст: поджарый грациозный дракон, облаченный в экзотический костюм, и ширококостный человек, одетый строго и консервативно. Женщина невольно отметила, что они оба были по-своему привлекательны.
– Госпожа Чернова, позвольте представить вам господина Шеранна, среди драконов также носящего имя Огненный Шквал, моего друга и компаньона.
– Благодарю вас, господин Рельский, – ответила София, гордо выпрямившись. – Господин Шеранн не нуждается в рекомендациях, поскольку мы уже знакомы!
Ярослав молниеносно оценил ситуацию: София, напряженная, как струна, с явным недружелюбием взирала на дракона, а Шеранн казался виноватым, будто кот, втихомолку полакомившийся сливками. Следовательно, дракон успел зарекомендовать себя не лучшим образом в глазах гадалки и, дабы исправить положение, прибег к помощи господина Рельского. Это не привело в восторг мирового судью.
– Господин Шеранн, – крайне холодно начал господин Рельский, – полагаю, теперь вы должны рассказать мне все, что ранее скрыли.
Тот послушно склонил голову, хотя на лице дракона мелькнуло выражение досады и крайнего неудовольствия.
– Простите, – повинился Шеранн. – Я готов рассказать все без утайки, и не сделал этого раньше только потому, что мой рассказ касается и… госпожи Черновой.
– Хорошо, я слушаю вас, – кивнула молодая женщина и предложила гостям присаживаться.
Сегодня дракон вел себя совсем иначе, София понимала, что в действительности он нисколько не изменился, просто по каким-то своим причинам держался вежливо и уважительно.
Мужчины дружно отказались от предложенного любезной хозяйкой чая, отговорившись тем, что совсем недавно плотно позавтракали.
Они расположились в креслах у камина. Даже посадка гостей различалась: прямой как стрела мировой судья крепко сжимал подлокотники, лишь этим выдавая напряженное внимание, а Шеранн, напротив, ерзал в кресле, будто с трудом сдерживал яростные порывы.
Дракон глубоко вздохнул и принялся рассказывать:
– Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь, насколько тяжело драконам жить среди иных рас. Вы боитесь нас, придумываете небылицы и пытаетесь убить, но любой дракон – только заслон на пути стихии. В случае насильственной смерти любого из нас стихия вырвется наружу и причинит много разрушений. Только сама стихия может забрать жизнь дракона безо всяких последствий. Не думаю, что глупые люди были рады извержениям вулканов, пожарам и прочим бедствиям, которые влекла гибель моих сородичей… – Шеранн глубоко вздохнул и продолжил: – Я говорю об этом, чтобы вам было понятно наше положение. Сейчас нас опасаются трогать, но нам тоже некуда деваться из этой страны. Альвхеймские горы – вотчина огненных драконов, кусочек потерянной родины, и мы не желаем ее покидать. Да и куда нам идти? Теперь власть в Мидгарде принадлежит эльфам, которые оставили детей стихии в покое. Но наши горы расположены в самом сердце страны, неподалеку от столицы, так что о независимости речи быть не может. Долгое время эльфам было не до нас, так как они укрепляли свою власть, но два года назад они надумали окончательно решить этот вопрос. Наши горы должны получить автономию в составе эльфийской империи, что вполне устроит и нас. Но… – дракон сделал паузу, глубоко вздохнул, – не всех устраивает такое положение дел. Кто-то решил любой ценой этому помешать: инсценировал убийство мирного гнома драконом. Если меня или другого дракона обвинят в этом преступлении, то эльфы окажутся перед выбором: гражданская война с гномами или изгнание драконов из Мидгарда. Нас вынудят уйти. Так что, как видите, смерть Ларгуссона нам невыгодна. – Шеранн закончил рассказ и внимательно взглянул на притихших людей.
София растерянно молчала, ей и в голову не приходило рассматривать события с политической точки зрения. Господин Рельский выглядел задумчивым, однако нисколько не удивленным, видимо, о многом он если не знал, то догадывался. Мировой судья вел дела с детьми стихии, да и в политике ориентировался.
Шеранн молча ждал вопросов людей.
– И кто же, по-вашему, убийца? – наконец поинтересовался Ярослав, барабаня пальцами по подлокотнику.
– Я уже сказал: тот, кто решил помешать автономии! – нетерпеливо ответил Шеранн.
– Кто именно? – вмешалась госпожа Чернова.
– Не имею ни малейшего понятия, – пожал широкими плечами дракон. – Я оказался здесь случайно – приехал в Бивхейм по делам, что может подтвердить господин Рельский. А теперь не могу уехать, пока не выясню правду и не докажу свою невиновность.
Он казался искренне сбитым с толку, открыто смотрел в глаза людям и вообще всячески демонстрировал свое недоумение, однако господин Рельский, похоже, ему не поверил. Мировой судья насупился и откинулся в кресле, сложив пальцы домиком и о чем-то напряженно размышляя. Быть может, Шеранн и не лгал, но очень многого недоговаривал.
София зябко куталась в кашемировую шаль – в городской управе всегда царил холод, невзирая на времена года. Эта уютная вещица, подарок покойных родителей, придавала ей сил и согревала не только тело, но и душу.
В просторном подвале был оборудован ледник, где и дожидался погребения несчастный господин Ларгуссон. Обыкновенно здесь хранили всякий хлам, который теперь спешно рассовали по углам. Мрачноватые декорации – однако постановка пользовалась успехом.
Коронер, грузный краснолицый мужчина лет пятидесяти, вместе с присяжными заседателями дотошно изучил мертвое тело. Тут же, хотя и в некотором отдалении, собралось все местное общество, изнывающее от желания высмотреть хоть что-нибудь интересное.
До сих пор обитателям Бивхейма не представлялось возможности приобщиться к столь важным расследованиям (даже коронер приехал из столицы графства!). Благородные семейства заняли лучшие места в самом подвале, а прислуга, лавочники и прочий разношерстный люд толпились на улице под моросящим дождем. Люди, гномы, гоблины, дриады и немногочисленные орки собрались у входа, они оживленно переговаривались, выдвигая самые фантастические версии.
Дамы прижимали к лицам надушенные платочки, изображая подобающую дурноту от этого зрелища (что, впрочем, было совсем несложно, здесь стоял слишком своеобычный дух, с которым не справлялись ни заклятия, ни благовония, но это нисколько не мешало дамам отказываться перебраться в другое место), и исподтишка внимательнейшим образом изучали все происходящее. Господа также проявляли живейшее любопытство и попутно оказывали слабому полу всемерную помощь, охотно принимаемую.
Словом, для кого-то все происходящее было трагедией, но для большинства представляло собою лишь увлекательное зрелище. Совсем не зря столичные острословы именовали морги анатомическими театрами! Тела выставляли на всеобщее обозрение, и любой желающий мог их осмотреть, более того, такие посещения были в обычае и считались вполне приличным способом провести досуг. Свой резон в этом имелся, поскольку зачастую именно праздношатающаяся публика могла узнать кого-то и таким образом помочь следствию. Документы, удостоверяющие личность, не получили широкого распространения, так что полиции оставалось полагаться на случайное опознание неизвестных пострадавших. В случае с господином Ларгуссоном нужды в этом не было, что нисколько не уменьшало любопытства жителей Бивхейма.
Толпа неожиданно расступилась, и госпоже Черновой представилась возможность рассмотреть тело. При жизни это был добродушный весельчак, любящий выпить и рискованно пошутить со служанками, что вызывало понятное недовольство госпожи Дарлассон. Сторож был легкого нрава и всегда гляделся мальчишкой, невзирая на свои без малого двести лет и взрослых дочерей. Встрепанные волосы, дешевая, но всегда безукоризненно чистая одежда, лукавый и чуть наивный взгляд – в господине Ларгуссоне имелось некое неуловимое очарование и безмятежное удовлетворение собственной судьбой. Сторож намеревался вскорости повторно жениться и все рассказывал, как хочет сына. Теперь от него осталось нечто обгорелое и страшное, и София испытывала острую жалость…
Покойный отличался редким для его сородичей безразличием к материальным благам, довольствуясь небольшой рентой и скромным заработком от охраны библиотеки. Большинство гномов владели разнообразными мастерскими и лавками, занимались кузнечным делом и техническими придумками. Трудно представить, сколь неудобным стал бы быт без изобретений практичных карликов! К примеру, не так давно мастер из соседнего городка представил свою новинку, получившую вскорости широкое распространение. Ватерклозеты[22] преподносились как весьма современные гигиенические приспособления, хотя некоторые полагали их чрезмерной роскошью. Среди прочих новшеств были также омнибусы, швейные машины и множество иных вещей.
Дама рядом с госпожой Черновой издала громкий возглас, заставив Софию вынырнуть из отвлеченных размышлений.
Вокруг возбужденно переговаривались, блестели глазами и всячески демонстрировали притворную жалость. Правила приличий требовали ужасаться и охать – и все вокруг покорно выказывали трепет и сокрушались. А молодой женщине вдруг подумалось, каково было бы жить в обществе, не сдерживаемом никакими приличиями, и от представившейся картины ей еще больше стало не по себе.
Искренними казались лишь слезы гномки, которая с трудом отвечала на какие-то вопросы коронера. Это оказалась младшая дочь покойного, рядом также стояла старшая барышня Ларгуссон и еще одна рыдающая дама, по-видимому, невеста покойного.
Весь небольшой коллектив библиотеки присутствовал на дознании вместе с Софией. Рядом с нею стояла Юлия, пребывающая в радостном волнении. Щеки девушки раскраснелись, круглые голубые глаза горели, она то и дело приподнималась на цыпочки, пытаясь больше разглядеть за спинами, и громко выражала свой восторг. Хотя, на взгляд Софии, скудная обстановка с налетом безысходности и мрачные лица судейских никак не способствовали такому упоению.
Госпожа Дарлассон, обычно то и дело призывавшая барышню Юлию к порядку, сейчас будто не замечала ее неприличного поведения. Гномка смотрела прямо перед собой и о чем-то мрачно размышляла, поджав и без того тонкие губы.
Госпожа Чернова коснулась руки барышни Гарышевой, привлекая ее внимание.
– Юлия, не стоит так явно радоваться. Пожалейте хотя бы дочерей покойного, – тихо заметила София.
– Я веду себя не хуже остальных! – Юлия даже не подумала понизить голос или хотя бы повернуться к подруге. Ее неуместно легкомысленный яркий наряд казался дерзким вызовом чужому горю.
– Полагаю, воспитанный человек в своих поступках должен руководствоваться разумом и тактом, поэтому постарайтесь хоть немного сдержать ваше любопытство, – спокойно ответствовала госпожа Чернова.
– Вы скучная лицемерка! – дерзко заявила Юлия, вздернув подбородок.
– Вы сказали достаточно, – сдерживая негодование, сказала госпожа Чернова, – и давайте на этом закончим – мы привлекаем внимание.
– В любом случае вы не вправе делать мне внушение! – нетерпеливо буркнула Юлия и, видимо, мгновенно забыла о словах подруги.
Раньше барышня Гарышева не позволяла себе столь откровенного пренебрежения, хоть и пропускала мимо ушей мягкие увещевания госпожи Черновой.
Юлия происходила из простой семьи и получила хорошее образование лишь благодаря неожиданно разбогатевшему отцу. Нувориш озаботился должным воспитанием своей единственной дочери, и, хотя спустя несколько лет разорился, девушка успела отучиться в пансионе. Однако ей недоставало такта, который прививается в семье.
Отвернувшись от барышни Гарышевой, София взглянула на почтенную хозяйку библиотеки и поразилась тому, как сухо и лихорадочно блестели ее глаза. Гномка держалась еще более сдержанно и чопорно, чем обычно, но все же в ее поведении неуловимо ощущалась какая-то фальшь. Сия несгибаемая дама в неизменном строгом трауре по случаю смерти брата, казалось, пребывала где-то неизмеримо далеко…
Наконец наиболее неприятная часть дознания завершилась – коронер, присяжные и доктор закончили осмотр, соблюли все необходимые формальности и покинули эту унылую обитель мертвых. Негромко переговариваясь, дамы и господа направились следом за ними.
Зал суда будто специально предназначался, чтобы убить всякую радость. Стены, выкрашенные в серый цвет, тяжеловесная темная мебель и чахлые цветы в кадках оставляли удручающее впечатление. На обстановке будто лежала печать тягостных сцен, разыгрывавшихся тут ранее. Не сосчитать, сколько надежд здесь похоронено, сколько пролито слез и высказано обвинений. Впрочем, сейчас унылый колер оживляли нарядные платья дам, а также яркие подушки и одеяла, которыми галантные кавалеры покрывали холодные скамьи.
Все присутствующие долго рассаживались. София снова разместилась рядом с госпожой Дарлассон и Юлией, хотя не испытывала ни малейшего желания все время слушать болтовню экзальтированной подруги. Она бы с большей охотой расположилась рядом с Елизаветой Рельской, однако никак не могла оставить хозяйку библиотеки.
Дождавшись относительной тишины в зале, судейский чиновник зачитал маловразумительный текст, из которого было понятно лишь то, что по заявлению дочерей покойного следовало изучить обстоятельства его смерти.
София припомнила объяснения господина Рельского, что полиция вправе начать дело лишь в случае соответствующего заявления потерпевших. Если бы таковые не нашлись или не пожелали расследования, то убийца счастливо избежал бы наказания.
Присутствующим все эти формальности были попросту неинтересны. Во время скучного действа в зале поднялся такой шум, что председательствующему пришлось громко стукнуть молотком и призвать слушателей к порядку, пригрозив в противном случае объявить перерыв.
Закончив декламацию крючкотворного шедевра, судейский окинул присутствующих строгим взглядом, явно полагая их поведение форменным неуважением к самим Тюру, Форсети и Снотре[23]. Но пристыдить сливки общества не было ни малейшей возможности, а посему он лишь поправил монокль и поклонился коронеру, после чего покинул трибуну.
– Барышни Ларгуссон, вы желаете что-то дополнить? – поинтересовался председательствующий формально, уже готовясь пригласить первого свидетеля.
– Да, – вдруг решительно заявила старшая гномка. – Я знаю, это она его убила!
С этими словами она обличительно указала на госпожу Дарлассон. Весь зал ахнул и взорвался недоуменными возгласами.
– Тихо! – прикрикнул коронер, яростно стуча по столу молотком. – Почему вы так считаете, барышня?
Та воинственно выдвинула подбородок и принялась рассказывать. Ее повествование ввергло Софию в ступор. Оказывается, госпожа Дарлассон состояла в порочной связи со сторожем – вдовцом много ее моложе и изрядно ниже по положению. Не так давно господин Ларгуссон решился вновь связать себя узами законного брака, что якобы привело хозяйку в ярость. По мнению дочерей покойного, гномка, ведомая гневом и ревностью, убила возлюбленного и намеревалась с помощью пожара уничтожить улики.
Слушая тираду барышни Дварии Ларгуссон, госпожа Дарлассон сделалась совершенно белой и стиснула веер так, что он сломался. Гномка отсутствующе взглянула на свои морщинистые руки, сжимавшие обломки дорогой вещицы, потом спокойно встала, казалось, не замечая устремленных на нее любопытных взглядов.
– Никогда не слышала большей нелепости! – процедила она.
С этими словами госпожа Дарлассон повернулась и направилась к выходу, гордо выпрямив спину и устремив невидящий взгляд поверх голов знакомых. В полнейшей тишине она покинула зал, и только после этого толпа вновь заговорила.
София осталась сидеть, пытаясь не замечать Юлию, уже увлеченно обсуждающую с кем-то скандальные сведения.
Коронер не стал дожидаться, пока все выскажутся, и попытался призвать присутствующих к порядку, что заняло у него добрых пять минут. После чего он вызвал для дачи показаний доктора и старшину пожарного приказа, которые серьезно и последовательно изложили под присягой все известные им обстоятельства.
В зале было неимоверно душно, одна молодая леди даже упала в обморок. Окружающие суетливо принялись приводить ее в чувство, и, пользуясь этим, коронер объявил, что слушание продолжится завтра в то же время.
Это было похоже на театральное представление, вот только актеры, видимо, попались бесталанные и ленивые – настолько, что даже роли толком не выучили, и теперь вовсю импровизировали, заставляя суфлера подсказывать правильные слова, а режиссера то страдальчески морщиться, то гневно хмуриться. Именно такое сравнение пришло в голову госпоже Черновой, когда первое заседание наконец закончилось.
Слуги расходились недовольные, ворча и громко переговариваясь, ведь навряд ли удастся прийти завтра (домашняя прислуга работала вовсе без выходных, потому сегодняшнее раздолье было позволено им лишь из-за всеобщего ажиотажа жителей Бивхейма). Мастеровой люд также был не в восторге. Господа расходились куда охотнее, предвкушая завтра новые разоблачения…
Госпожа Чернова пребывала в расстроенных чувствах. Пешая прогулка домой не принесла облегчения. Происходящее казалось кошмаром, из которого никак не удавалось вырваться… Привычный и понятный миропорядок рушился на глазах. Неизвестно, сможет ли госпожа Дарлассон и далее содержать библиотеку, ведь слухи ее не пощадят, а даже эта несгибаемая дама не сможет противостоять злоречию всего города!
Молодая женщина не знала, верить ли сегодняшним обвинениям.
Она прошла по дому, будто со стороны видя такие знакомые, но одновременно какие-то чужие комнаты. Вот гостиная, полностью переделанная после приезда молодой супруги – Андрей хотел, чтобы мрачноватое обиталище холостяка превратилось в уютный семейный уголок, и не пожалел денег, чтобы обустроить все по вкусу жены. Вот кухня, сияющая чистотой, совершенно белая, если не считать розовые занавески на окнах и пурпурные, фиолетовые, бирюзовые фиалки, расставленные вокруг во множестве.
София усмехнулась: забавные вкусы у Леи – домоправительницы, горничной и кухарки по совместительству. Кроме нежной привязанности к этим немудреным растениям, домовая также питала страсть к любовным романам, перечитывала сии творения по нескольку раз, проливая сентиментальные слезы над описаниями пылких чувств. Вот и сейчас на столе лежал очередной томик, заботливо обернутый в газету. Молодая женщина слегка пожала плечами, подивившись столь странным литературным пристрастиям. Впрочем, излишняя романтичность покуда нисколько не мешала Лее выполнять свои обязанности, так что госпожа Чернова деликатно умалчивала свое мнение об этих шедеврах словесности и даже безропотно приносила домовой новинки из библиотеки.
Лестница, ведущая на второй этаж, где располагались спальни, приветливо скрипнула под ногами хозяйки – привычный звук… Госпожа Чернова взглянула на ковер под ногами (специальный, нисколько не сползающий, чтобы дети не поскальзывались на лестнице!), провела рукой по перилам и с грустью подумала, что детям еще много-много лет не придется бегать по этим коридорам. Разве что после смерти самой Софии, при новых владельцах. В который раз после гибели супруга молодая женщина ощутила, как сердце стиснула тоска, а на глаза навернулись слезы. Иногда невыразимо тяжело прятать чувства под маской невозмутимости!..
Госпожа Чернова расположилась в комнате для завтраков, где обычно проводила утро. Здесь можно было без помех полюбоваться чудесными рассветами и насладиться солнечными лучами, пока они еще не стали обжигающими. София обвела взглядом скромную обстановку и осталась ею довольна. Мурамный[24] оттенок обоев был приятен глазам, а любовно подобранная мебель манила понежиться, почитать или побеседовать по душам…
София устроилась в кресле, безуспешно борясь с нахлынувшим отчаянием.
В комнату заглянула Лея. Домовая неодобрительно покачала головой, увидев слезы хозяйки.
– Я подам вам завтрак, – предложила она неловко, расправляя незаметные складки на крахмальном переднике.
– Нет, благодарю, Лея, – решительно отказалась София. – Я не голодна.
– Вам нужно поесть! – принялась настаивать домовая, от избытка чувств даже всплеснула руками. – Вы совсем исхудали, того и гляди сляжете! Что тогда с вами будет? Госпожа Дарлассон вас сразу уволит!
– Не думаю, чтобы госпожу Дарлассон сейчас волновало мое здоровье, – невесело усмехнулась молодая женщина. – Ступай, Лея!
Домоправительница удалилась, пробормотав что-то под нос относительно хозяев, которые ведут себя словно малые дети.
А София продолжала бездумно смотреть в окно…
Спустя несколько часов ее вновь потревожила Лея. Небрежно поклонившись, она доложила о приходе гостей:
– К вам господин Рельский и тот господин, который приходил вчера.
Госпожа Чернова поколебалась – у нее вовсе не было желания видеть бесцеремонного дракона – и распорядилась пригласить гостей. Мировой судья был давним другом господина Чернова, и обижать его молодой женщине вовсе не хотелось.
Джентльмены самым учтивым образом поприветствовали хозяйку дома. На взгляд Софии, они представляли собой любопытный контраст: поджарый грациозный дракон, облаченный в экзотический костюм, и ширококостный человек, одетый строго и консервативно. Женщина невольно отметила, что они оба были по-своему привлекательны.
– Госпожа Чернова, позвольте представить вам господина Шеранна, среди драконов также носящего имя Огненный Шквал, моего друга и компаньона.
– Благодарю вас, господин Рельский, – ответила София, гордо выпрямившись. – Господин Шеранн не нуждается в рекомендациях, поскольку мы уже знакомы!
Ярослав молниеносно оценил ситуацию: София, напряженная, как струна, с явным недружелюбием взирала на дракона, а Шеранн казался виноватым, будто кот, втихомолку полакомившийся сливками. Следовательно, дракон успел зарекомендовать себя не лучшим образом в глазах гадалки и, дабы исправить положение, прибег к помощи господина Рельского. Это не привело в восторг мирового судью.
– Господин Шеранн, – крайне холодно начал господин Рельский, – полагаю, теперь вы должны рассказать мне все, что ранее скрыли.
Тот послушно склонил голову, хотя на лице дракона мелькнуло выражение досады и крайнего неудовольствия.
– Простите, – повинился Шеранн. – Я готов рассказать все без утайки, и не сделал этого раньше только потому, что мой рассказ касается и… госпожи Черновой.
– Хорошо, я слушаю вас, – кивнула молодая женщина и предложила гостям присаживаться.
Сегодня дракон вел себя совсем иначе, София понимала, что в действительности он нисколько не изменился, просто по каким-то своим причинам держался вежливо и уважительно.
Мужчины дружно отказались от предложенного любезной хозяйкой чая, отговорившись тем, что совсем недавно плотно позавтракали.
Они расположились в креслах у камина. Даже посадка гостей различалась: прямой как стрела мировой судья крепко сжимал подлокотники, лишь этим выдавая напряженное внимание, а Шеранн, напротив, ерзал в кресле, будто с трудом сдерживал яростные порывы.
Дракон глубоко вздохнул и принялся рассказывать:
– Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь, насколько тяжело драконам жить среди иных рас. Вы боитесь нас, придумываете небылицы и пытаетесь убить, но любой дракон – только заслон на пути стихии. В случае насильственной смерти любого из нас стихия вырвется наружу и причинит много разрушений. Только сама стихия может забрать жизнь дракона безо всяких последствий. Не думаю, что глупые люди были рады извержениям вулканов, пожарам и прочим бедствиям, которые влекла гибель моих сородичей… – Шеранн глубоко вздохнул и продолжил: – Я говорю об этом, чтобы вам было понятно наше положение. Сейчас нас опасаются трогать, но нам тоже некуда деваться из этой страны. Альвхеймские горы – вотчина огненных драконов, кусочек потерянной родины, и мы не желаем ее покидать. Да и куда нам идти? Теперь власть в Мидгарде принадлежит эльфам, которые оставили детей стихии в покое. Но наши горы расположены в самом сердце страны, неподалеку от столицы, так что о независимости речи быть не может. Долгое время эльфам было не до нас, так как они укрепляли свою власть, но два года назад они надумали окончательно решить этот вопрос. Наши горы должны получить автономию в составе эльфийской империи, что вполне устроит и нас. Но… – дракон сделал паузу, глубоко вздохнул, – не всех устраивает такое положение дел. Кто-то решил любой ценой этому помешать: инсценировал убийство мирного гнома драконом. Если меня или другого дракона обвинят в этом преступлении, то эльфы окажутся перед выбором: гражданская война с гномами или изгнание драконов из Мидгарда. Нас вынудят уйти. Так что, как видите, смерть Ларгуссона нам невыгодна. – Шеранн закончил рассказ и внимательно взглянул на притихших людей.
София растерянно молчала, ей и в голову не приходило рассматривать события с политической точки зрения. Господин Рельский выглядел задумчивым, однако нисколько не удивленным, видимо, о многом он если не знал, то догадывался. Мировой судья вел дела с детьми стихии, да и в политике ориентировался.
Шеранн молча ждал вопросов людей.
– И кто же, по-вашему, убийца? – наконец поинтересовался Ярослав, барабаня пальцами по подлокотнику.
– Я уже сказал: тот, кто решил помешать автономии! – нетерпеливо ответил Шеранн.
– Кто именно? – вмешалась госпожа Чернова.
– Не имею ни малейшего понятия, – пожал широкими плечами дракон. – Я оказался здесь случайно – приехал в Бивхейм по делам, что может подтвердить господин Рельский. А теперь не могу уехать, пока не выясню правду и не докажу свою невиновность.
Он казался искренне сбитым с толку, открыто смотрел в глаза людям и вообще всячески демонстрировал свое недоумение, однако господин Рельский, похоже, ему не поверил. Мировой судья насупился и откинулся в кресле, сложив пальцы домиком и о чем-то напряженно размышляя. Быть может, Шеранн и не лгал, но очень многого недоговаривал.