Анна Шехова. Трудно быть ангелом

   И он всегда открытый – как форточка в моем доме.
   Я была на гитарном вечере у подруги, которая поет в том же хоре, сидела в уголке, жевала крекеры и тихо завидовала голосам людей. Рыжий Костя подсел ко мне, забрал миску с крекерами и сказал:
   – Хватит дуться на жизнь. Пойдем гулять.
   Мы гуляли с ним ночью, держась за руки, в холодном парке под звездами, примерзшими к зимнему небу. Я цитировала ему Ошо и Перлза, а он сказал, что я чересчур много читаю.
   – У каждого человека есть природная мудрость. Но чем больше ты напитываешься чужой мудрость, тем реже слышишь свою.
   Он очень наблюдателен, как и любой, кто никогда не спешит. Когда моя танцевальная группа начала таять, Костя – лишь однажды посетив занятие – заметил, что ученики не воспринимают меня как преподавателя.
   Что я тебе могу сказать? Трюк с вальсами лишь отсрочил угасание моего авторитета.
   Я лезла из кожи вон, стараясь провести урок как можно интереснее, но моя старательность бросалась в глаза. Тот, кто по-настоящему знает свое дело, никогда не старается. Он всего лишь делает то, что дóлжно. А я выеживалась, оригинальничала, заигрывала с людьми, которые просто хотели учиться двигаться.
   Моя группа редела, и через месяц ко мне на урок пришла одна-единственная девочка – та самая бывшая бальница. Она взяла ключ и ждала меня в пустом зале. Мы вместе сделали растяжку, подождав еще четверть часа. Мое сердце стучало так, будто подхватило икоту. Но я сделала вид, что не происходит ничего особенного, и начала урок.
   Мой страх заморозился: терять было уже нечего, оставалось только получать удовольствие от движений.
   Это был один из лучших моих уроков. Но, прощаясь с девочкой и ловя ее ускользающий взгляд, я поняла, что она больше не придет.
   Следующий урок был через три дня. Я пришла без пяти семь, взяла на вахте ключ и почувствовала, что вахтерша проводила меня уже другим взглядом. Словно контрразведчик получил все необходимые сведения и теперь удивлен их незначительностью.
   Я вошла в пустой зал. Зеркала встретили меня обычным размноженным поклоном.
   Кроме меня и компании отражений на паркете не было ни души. Я, отражения и музыка, запертая в магнитофоне.
   Это был провал.
   Провал в самом абсолютном и чистом значении этого слова. У меня не осталось учеников.
   Можно было немедленно пойти домой и найти утешение в постели с Костей. Но я решила иначе. Пожалуй, впервые в моей жизни я решила не отступать перед провалом. Я сказала себе: «Дорогая, ты же все время жалуешься, что тебе не хватает физической нагрузки. У тебя сейчас прекрасный шанс позаниматься для себя лично. Сделать себе подарок – час контактной импровизации».
   Я включила музыку и начала двигаться.
   А потом я лежала на полу и смотрела, как мерцают лампы – бледный неуверенный свет, то меркнущий, то набирающий силу.
   Так что, дорогая, мои мечты сбылись, но, похоже, не все из них оказались мне по росту».

Рассказ Анечки за поеданием чизкейков

   – Он был прекрасен. Именно такой, какого я могла вообразить после двух бокалов шампанского и трех месяцев без секса. Я только увидела его сквозь стекла нашего юридического «аквариума» и сразу поняла, что вот оно – мое несбывшееся желание. Он, несомненно, не был случайным гостем в нашем газетном бардаке. Видя, как этот юноша уверенно лавирует между столами, компьютерами, корзинами для бумаг, проводами, принтерами и неровными стопками бумаги, сжимая в руках сразу два мобильника, я могла бы дать сто очков за то, что он перешел к нам из такой же ежедневки. У тех ребят, которые, на свою голову, переходили сюда из журналов, в первые дни с лица не сходило напряженное выражение подступающей паники. На адаптацию уходило несколько недель, и потом уже человек плавал по офису как рыбка по знакомому аквариуму: с полузакрытыми глазами, не отрываясь от телефона, выруливал между столами, забывшись, начинал курить прямо на рабочем месте, оставлял свою кружку с недопитым кофе на ксероксе. Словом, усваивал правила выживания в ежедневном информационном потоке.
   Этот явно был не из журнальных. Судя по его внешнему виду, он давно приспособился к такому ритму, и работа не мешала ему посещать тренажерный зал и парикмахерскую. Меня несколько смутила его розовая рубашка: блондины в розовом вызывают у меня некоторое подозрение. С другой стороны, встретить симпатичного мужчину с хорошим вкусом в наше время и в нашей стране сложнее, чем мужчину, умеющего фехтовать и слагать мадригалы.
   Я наблюдала за ним сквозь стекло, прикидывая, сколько еще времени пройдет, прежде чем мы столкнемся с ним нос к носу. Неожиданно он повернулся, и я не успела отвести взгляд. Заметив, что я на него смотрю, он улыбнулся и тут же без каких-либо куртуазных колебаний шагнул к двери нашего «аквариума».
   – А здесь у нас, как я понимаю, живут юристы? – спросил этот пижон в розовой рубашке.
   – Я бы сказала, что не живут, а выживают, – заметила моя начальница Ольга, не отрывая взгляда от монитора.
   – И кого же вы выживаете? – спросил он, состроив сочувственную физиономию.
   Я едва удержалась от восклицания: «Боже! У этого мужчина есть чувство юмора». Но вслух ехидно поддержала правила игры:
   – В первую очередь незваных гостей!
   – Уф, как хорошо, что я не ваш гость. – Он изобразил видимое облегчение.
   После этого даже работоголичка Ольга оторвалась от монитора, чтобы взглянуть на пришедшего. Завладев вниманием всей аудитории, он поклонился.
   – Рад представиться. Меня зовут Михаил. Можно Миша, если при этом ласково смотреть. Я – тот человек, который закрыл собой брешь в отделе финансовых рынков.
   – Надеюсь, вы не доставите нам много судебных хлопот, Миша. – Ольга насмешливо, но вполне благожелательно кивнула.
   – О, политика – не мой конек! – Миша беспечно махнул рукой и присел на край моего стола.
   – Вы мне мешаете, – заметила я, сочтя, что это чересчур.
   – Да? Простите. Я думал, вы нарочно молчите, чтобы я задержался подольше и наговорил всяких глупостей.
   Это был мужчина, просто созданный для флирта.
   В следующие дни Миша регулярно заглядывал в наш «аквариум»: иногда просто на минутку, чтобы поздороваться и сказать, как мне идет новая кофточка. Я старалась не обольщаться, прекрасно зная, что мужчины такого типа самым естественным образом одаривают вниманием всех женщин, оказавшихся в их поле зрения. Тем не менее первая часть моего желания сбылась в полной мере: теперь предвкушение флирта волновало мою кровь каждый раз по дороге на работу.
   Я начала совершать все те традиционные глупости, которые делают увлеченные женщины: обновила запас нижнего белья, стала на четверть часа дольше проводить за макияжем, сходила, наконец, к косметологу и мастеру по бровям.
   И старалась не думать, к чему этот флирт может привести.
   Но ты же знаешь – когда стараешься прогнать какие-то мысли, они проявляют особенное упорство.
   Оставляя свой росчерк в Золотой тетради, я не желала секса с другим мужчиной, кроме Вадима. Мне казалось, что на стороне я вполне могу удовлетвориться флиртом – игрой, напоминающей мне, что я все-таки молодая черноглазая женщина с третьим размером груди и уже потом – жена, юрист, психолог.
   Но, глядя на Мишу, особенно в те дни, когда он не надевал ничего розового, я чувствовала, что оставаться в пределах невинного флирта мне становится все сложнее.
   Между тем Вадим с чуткостью ленивого мужчины начал ощущать, что со мной происходит нечто, ускользающее от него. Но он счел, что тревожить меня откровенными разговорами пока рано, и выбрал другую тактику.
   В конце рабочего дня на мой телефон падал вопрос – что бы мне хотелось сегодня на ужин? И когда я после дежурства приходила домой, в квартире уже витали запахи грибного рагу, или курицы на гриле, или яблочных оладий – того, что я особенно люблю. А Вадим – чего не было с первого года брака! – кидался ко мне, чтобы снять с меня пальто и сапоги. За последнюю неделю он дважды заводил со мной разговор о диете – просил составить ему рацион и даже попытался устроить себе разгрузочный день на кефире. Правда, выдержал только до четырех часов дня, а потом пошел делать куриные рулеты.
   А однажды вечером вообще растрогал меня до слез.
   Я вернулась с работы, взбудораженная очередной порцией Мишиных комплиментов, и от меня, должно быть, исходили те флюиды влюбленности, на которые мужчины реагируют не хуже, чем на феромоны. Вадим усадил меня за стол и с упорством еврейской мамочки начал кормить своим очередным кулинарным шедевром – фаршированными перцами под болгарским соусом. Я попыталась съесть один, но почувствовала, что еда не лезет в горло: ее запах словно перебивал сладкий вкус недавнего кокетства. Совершенно определенно есть мне не хотелось. Вадим тотчас насупился.
   – Ты же обычно приезжаешь голодная, – подозрительно буркнул он.
   – Да. А сегодня нет.
   – Если тебе не нравятся перцы, так и скажи. Я могу приготовить что-нибудь другое.
   – Да нет, перцы очень аппетитные. Я их с удовольствием поем завтра.
   – Завтра они и близко не будут такими, как сейчас. Ты же знаешь, что разогретая пища – это уже не еда, а «Макдоналдс».
   – Лучше испортить еду, чем желудок! – Я начала заводиться.
   – Ты что, решила худеть?
   – А если и так? Совершенно не лишнее!
   – Ерундой маешься! Кто тебе забил голову этими похуданиями? Твоя Ангелина? Или Оксана? Или еще какая-нибудь безголовая шлюшка?
   Словом, мы поругались как обычно – громко и со вкусом. После чего я с видом скорбящей богоматери встала из-за стола и отправилась в комнату к компьютеру. Компьютерный стол стоит таким образом, что работать за ним приходится сидя спиной к дверям, и через минуту я услышала, как через минуту вошел Вадим. Шумно и обиженно дыша, он прошелся по комнате, а потом начал возиться в углу возле балконной двери. Краем глаза я наблюдала за ним, пытаясь понять, что он делает.
   Вадим извлек из-под шторы две мои гимнастические гантели, давно лежавшие там в качестве пассивного оружия против лишнего веса. Одна из моих знакомых как-то пошутила, что они, скорее, пригодятся мне как оружие против воров, если те неожиданно вломятся в квартиру.
   Вадим извлек эти гантели и, встав таким образом, чтобы его движения были если не видны, то слышны мне, начал делать упражнения. Жим вверх, жим в стороны, жим вверх, жим в стороны… Уже через пять минут он покраснел до малинового цвета, а его дыханием можно было разгонять мух. Сделав короткую паузу, Вадим терпеливо продолжил. А я заплакала: эта картинка была настолько же комичной, насколько трогательной. Я знала, что его спортивного рвения хватит в лучшем случае на неделю. Но он делал это, пытаясь удержать меня. Пытался показать, что не все безнадежно с его физической формой. И я почувствовала себя редкостной сукой.
   Похоже, пора с чем-либо завязывать – или с надеждой на улучшение брака, или с флиртом.

Крах

   Мой мир рухнул в то время, когда для всех остальных жителей нашего часового пояса начался Новый год. Наступивший год был високосным, а значит, сулил перемен больше, чем может представить отощавшее воображение современного горожанина.
   Помимо прочего, для меня этот год должен был стать особенным еще по одной причине. Моя коллега Ирина, чей стаж как астролога превышал годы учебы в университете и аспирантуре, вместе взятые, еще осенью предупредила меня:
   – В этом году у тебя начинается возвращение Сатурна. Это означает череду испытаний и масштабную переоценку ценностей. Закладываются основания для следующих семи лет. Так что, готовься. Год будет нелегкий.
   – А как-то смягчить проживание этого года можно? – поинтересовалась я из спортивного интереса.
   – Да. – Ирина серьезно посмотрела на меня поверх толстых очков. Она никогда не бывала серьезнее, чем во время астрологических прогнозов. – Да. Набраться терпения.
   – Хороший совет, – кивнула я. – Главное – универсальный.
   Впрочем, слова Ирины меня встревожили не больше, чем прогноз дождей на следующее лето. С астрологией я соприкасалась исключительно тогда, когда в маршрутке или такси по радио вдруг начинали зачитывать гороскоп для всех знаков зодиака на следующий день. В совместимость и несовместимость разных знаков я тоже не верила, поскольку видела достаточно Козерогов, которых принимали за Водолеев, и Рыб, которых принимали за Скорпионов, а также много другой нестандартной нечисти.
   Поэтому все сказанное Ириной я благополучно забыла.
   Пока не настал тот самый день.
   Новый год мы с Тимом встречали в огромной компании на квартире давней знакомой, в одном из тех районов Москвы, которые почему-то принято считать центральными, хотя добираться туда менее удобно, чем до моего любимого Измайлова.
   То, что ночь предстоит неординарная, я знала заранее. Еще месяц назад вопрос о встрече Нового года встал ребром – выяснилось, что Настасья собирается встречать его в том же кругу. Эта тема все последние недели висела над нами, как недозревшее яблоко над Ньютоном, угрожая в любой момент сорваться и набить шишку.
   Я, не выходя за рамки роли Ангела, заявила, что ни вижу ничего трагичного, если мы пересечемся в одной компании.
   – В конце концов, там будет больше двадцати человек.
   – Ты не понимаешь! – страдальчески говорил Тим. – Для нее это просто немыслимо! Находиться рядом и не иметь возможности даже подойти ко мне… Она изведется!
   – Ну зачем все доводить до абсурда! – вздыхала я. – Ей совершенно не обязательно играть в невидимку. Я не собираюсь устраивать ревнивых сцен, если увижу вас рядом.
   – Она очень эмоциональна, и ей трудно контролировать свои действия в моем присутствии, – угрюмо говорил Тим.
   – Но не будете же вы там сексом прилюдно заниматься! – восклицала я.
   Тим метался, не зная, что делать. Настасья, по его словам, тоже металась, склоняясь к мысли вообще не идти на вечеринку. Чего Тим, а точнее, его чувство вины позволить не могло. Я же уперлась, что, если одну ночь мы трое проведем в одной компании, ничего трагичного не стрясется.
   В итоге на этом и остановились.
   То, что я совершила одну из самых крупных ошибок в своей жизни, я начала понимать уже часам к двум ночи.
   Новогодняя ночь протекала шумно, хмельно и, должно быть, весело – если судить по лицам окружающих. Сама я очень скоро утратила способность адекватно воспринимать происходящее вокруг: наблюдала за всем словно из стеклянной банки, которая приглушает даже звуки. Мне запомнилось хоровое пение старого советского гимна сразу после боя часов с нарочитым пафосом: в компании было несколько роскошных мужских басов. Потом ночь сотрясалась от фейерверков и хохота…
   Настасья выглядела прекрасно, я не могла это не признать. Тонкая, хрупкая, в черно-белом облегающем платье, с роскошными рыжими волосами, ниспадающими на узкую спину. Зеркало пыталось доказать, что я выгляжу не хуже, и платье янтарного цвета, обнажающее плечи, очень мне идет. Но его увещевания были тщетны: я все равно чувствовала себя неуклюжей великаншей с развившимися кудрями.
   Поначалу Настасья осторожничала и то подходила к Тиму, то удалялась от него, смешиваясь с подругами. Причем она умудрялась скользить в толпе таким образом, что оставалась единственным человеком, с которым я так и не встретилась взглядом. Однако мое спокойствие и выпитое шампанское придали ей смелости, и, начиная с часа ночи, я видела их только вдвоем: моего любимого, пусть и неверного мужа и его рыжую любовницу.
   С каждым истекшим часом Настасья смелела. Она липла к Тиму, не скрывая своей радости, садилась рядом, продев руку под его локоть, клала голову ему на плечо. Словом, вела себя как нормальная влюбленная женщина.
   А я вела себя как обычный глупый Ангел, сам загнавший себя в ловушку.
   Внутри груди разрасталась боль.
   Чувствуя себя растерянной и брошенной, как сломанная кукла, я сидела на полу напротив них и пыталась понять – что происходит? Что случилось с моим любимым и честным мужем? Неужели он не видит, что я сижу как на раскаленных угольях, что мне невыносимо больно смотреть на них?
   Одиночество – ледяное и жгучее – накрыло меня с головой.
   Я ли это? И если я – что делаю в этом кошмаре, почему никакой воли не хватает, чтобы проснуться?
   Я чувствовала себя зверьком в клетке, который инстинктивно пытается вырыть в бетонном полу нору и не понимает, почему у него это не выходит. Ведь всегда получалось, всю сознательную жизнь. А теперь – из носа течет кровь, и когти содраны, а в этой странной твердой земле – ни одного углубления…
   Все мысли крутились в тупике, как загнанные белки, которым никогда не выбежать из своего колеса. Что делать? Встать и позвать Тима? У всех на глазах это будет равнозначно скандалу, и от одной этой картины горло сжималось в спазме. Нет, я не буду устраивать публичных разборок своему мужу.
   Я чувствовала на себе озадаченные взгляды некоторых знакомых, и от них становилось еще более скверно. К боли прибавился стыд – словно меня голой выставили на всеобщее обозрение.
   В какой-то момент моя приятельница Алла подсела ко мне на пол и, взяв за руку, прошептала:
   – Прости, если лезу не в свое дело, но со стороны Тима – это полное свинство! Как ты это терпишь?
   Я пожала плечами, не глядя ей в глаза. Мне не хотелось выслушивать соболезнований.
   Я бы встала и уехала домой, но об этом невозможно было и мечтать до утра: еще не ходил никакой транспорт, и почти не было шансов поймать машину в этом районе.
   Что мне делать? И в этот момент откуда-то – сверху, или снизу, или изнутри меня – кто-то сказал: «Дыши». И я вспомнила уроки нашего тренера. Есть много способов, которыми вы можете давать поддержку самим себе, и первый из них – дыхание.
   Я расслабила тело и сделала несколько глубоких вздохов. Надо вдыхать глубоко и медленно, а выдыхать еще медленнее. Вдох на один счет, выдох – на три. Тогда уходят судорожное напряжение рук и головная боль. Вдох-выдох, вдох-выдох… Когда больше ничего не можешь для себя сделать – дыши. Дыши, девочка, вдыхай этот воздух, пахнущий апельсинами. Тебе нужно продержаться еще несколько часов…
   Эти несколько часов тянулись дольше, чем любое другое время в моей жизни. Судя по лицам окружающих, они дивились моему спокойствию. Я могла бы гордиться своей выдержкой, если бы возможность ее продемонстрировать не стоила мне так дорого.
   Я сидела на полу, опершись спиной о шкаф и скрестив ноги. Одна моя рука играла оранжевым шелковым шарфом – подарком Тима. Другая покоилась на двухлитровой бутылке кока-колы. Изредка я поднимала бутыль и делала глоток отвратительно-сладкой шипучей жидкости. Мне дико хотелось пить, но воды не было: только спиртное и кока-кола. Поэтому я с отвращением пила этот жидкий наркотик, давясь и ничуть не утоляя жажды.
   А вечеринка все тянулась и тянулась. Кто-то разговаривал со мной. Малознакомая дама с лицом художницы предлагала вместе сходить на каток – оказалось, что мы живем в одном районе. Народ обсуждал, на какой фильм пойти завтра днем. Потом появилась и пошла по кругу неизбежная куртизанка – гитара, которую любят все, но никто долго не удерживает.
   Тим был растерян: похоже, поведение Настасьи стало для него таким же сюрпризом, как и для меня. И, судя по всему, он мучился тем же вопросом: «Что делать?!» Что делать в этой нелепой ситуации, когда он, как орех между дверью и косяком, зажат между любовью и обидой двух женщин. Оттолкнуть ту, что льнет, – оскорбить ее, указав, как собачке на место. Не оттолкнуть – причинить боль другой.
   Глядя на его лицо, я прекрасно понимала все эти мутные сомнения.
   Думаю, что выбор был сделан не в мою пользу по одной простой причине: зная нас обеих, Тим счел, что я сильнее, а значит, справлюсь с эмоциями в отличие от Настасьи.
   Он ошибся только в одном. Подавить эмоции и справиться с ними – как говорится, две большие разницы.
   Я пыталась не смотреть, но даже когда отворачивалась, цепляясь взглядом за что-то другое, перед моими глазами так и стоял их двойной, почти слившийся силуэт. Тонкая фигурка девушки в черно-белом платье, прильнувшая к моему мужу, пряди ее рыжих волос на фоне его белой рубашки…
   В комнате собралось больше двадцати человек, стало душно, и кто-то открыл балконную дверь. Повеяло ледяным духом зимней ночи: холод полз по полу, забираясь под ткань платья, но это было приятнее, чем ловить ртом остатки кислорода. Однако через некоторое время кое-кто из девушек, сидящих, как и я, на полу, начали ежиться от холода. Я сама подумывала встать и сходить за палантином.
   В этот момент Настасья поднялась и вышла из комнаты. Но едва я, решив воспользоваться моментом, хотела подойти и сказать Тиму: «Не надо, не могу больше!» – как она вернулась. На ее плечах был накинут песочный пиджак Тима. Песочный пиджак – в цвет моего платья и шарфа. Лежал на ее открытых узеньких плечиках, оберегая их от сквозняка, тянущегося из открытой балконной двери.

Вторая встреча клуба

   Вторая встреча нашего клуба состоялась в январе, после зимних каникул, в течение которых я чувствовала себя героиней «Кошмара на улице Вязов», что все время трет глаза в попытках проснуться.
   С детства меня время от времени мучают однотипные сны. Мнится, что я уже проснулась, усилием воли разлепила веки и даже нашла в себе силы подняться с кровати. Во сне я, пошатываясь, бреду в ванную, чищу зубы, втираю крем в кожу, завариваю чай, ставлю тосты… Словом, занимаюсь привычным набором утренних ритуалов. Но все это я делаю сквозь глубокую сонливость, которая туманит глаза и тяжелит голову. Я тру веки, плещу холодной водой в лицо, пытаясь взбодриться. Бесполезно – предметы погружаются в туман, тело становится вялым и непослушным. Я передвигаюсь как сомнамбула, пытаясь хоть немного оживиться, но все попытки заканчиваются безрезультатно. Я мучаюсь до тех пор, пока не просыпаюсь по-настоящему. И, ощутив сквозь веки прикосновение света, облегченно вздыхаю. Вот оно – пробуждение.
   Как правило, эти сны приходят ко мне в периоды глобальной усталости, которая висит на плечах, как старая тяжелая дубленка. Такая усталость поселяется не только в теле, но и в голове, заполняя собой сознание. Мозг лихорадочно работает, а тело начинает упорно сопротивляться его командам. И тогда начинается нашествие мучительных снов как выражение конфликта между разумом и телом.
   Зимние каникулы были подобны такому сонному кошмару. Начиная с утра, проступающего золотыми квадратами на стене моей комнаты, и заканчивая поздним вечером, весь день я жила с желанием проснуться. Временами я включалась в разговоры с кем-то из старых знакомых, заглянувших в гости на каникулах. Но большую часть времени я воевала с болью, сидящей в груди. Мои мысли, словно нитка на катушку, наматывались на воспоминания о новогодней ночи.
   Тим был очень нежен и заботлив эти дни: покупал мои любимые лакомства, водил гулять в заснеженный парк, устраивал домашние киносеансы с теми фильмами, которые мы давно хотели посмотреть. Он даже раздобыл полную коллекцию Куросавы и купил билеты в Питер, чтобы съездить и погулять по Эрмитажу вдвоем. Но мне все равно время от времени хотелось сбросить свою ангельскую шкурку и крикнуть ему в лицо что-нибудь гадкое – что-нибудь вроде: «Как ты мог?!» Я проглатывала это желание и молчала дальше, как и подобает Ангелу. К тому же, чем больше я думала про новогоднюю ночь, тем больше винила себя. Настасья всего лишь вела себя как влюбленная женщина – делала то, что требовало ее сердце. Что касается Тима… мало кто из мужчин смог бы корректно вырулить из этой ситуации, не отдавив никому ноги. Мое спокойствие – а у Ангелов, как и у англичан, это самое типичное выражение на физиономии – действовало успокаивающе на всех.
   – Я догадывался, что тебе больно, но даже не подозревал – насколько! – в ужасе говорил Тим, унимая мои рыдания первого января, когда мы добрались наконец домой.
   – Больно! Да, я думала, что не доживу до утра! Готова была сбежать оттуда уже после боя курантов!
   – Ты же знаешь, что я не умею угадывать мысли! По тебе ничего не было видно! Могла бы, в конце концов, подойти ко мне и хоть что-нибудь сказать!
   – И как бы я подошла, если вы все время сидели в обнимку? – зло рявкала я. – Вот была бы сцена – загляденье! Ревнивая жена просит мужа не обниматься при ней с любовницей!
   Такие разговоры повторялись и повторялись, но не снимали мое напряжение. А вскоре просто начали раздражать Тима.
   Чувство вины многие почему-то принимают за муки совести. Хотя между этими явлениями столь же мало общего, как между булимией и хорошим аппетитом.
   Я тоже нередко путала эти вещи, но сейчас видела, что Тим борется именно с чувством вины. Он использовал наиболее частое противоядие – ответные нападения. Мне не оставалось ничего другого, как принять его сторону в этой борьбе.
 
   – Стоп! – На этом месте моего рассказа Анечка округлила глаза и стукнула чашкой о стол так, что чай расплескался. – Как это – не оставалось ничего другого?