Страница:
В записи о составлении Устава Мономаха упоминаются трое «тысяцких», т. е. высших должностных лиц т. н. «десятичной организации», – киевский, белгородский и переяславский. Можно ли перечисленных тысяцких считать «земскими лидерами»? Ратибор – личность известная. В 80–х гг. XI в. он служил отцу Мономаха, киевскому князю Всеволоду Ярославичу, был его посадником в Тмуторокани.[365] После смерти Всеволода и перехода Владимира Мономаха в Переяславль Ратибора видим уже в Переяславле (именно в его дворе происходит расправа над половецким князем Итларем).[366] В 1100 г. Ратибор – один из двух «мужей» Владимира, посланных объявить Давыду Игоревичу, виновному в ослеплении Василька Теребовльского, волю совета старших князей.[367] В 1113 же году, после вокняжения Мономаха в Киеве, Ратибор оказывается киевским тысяцким. Поскольку до прихода Владимира на киевский стол тысяцким в Киеве был Путята,[368] ясно, что Ратибора привел с собой в столицу Руси Мономах и сделал здесь его, своего «мужа», тысяцким. Итак, по крайней мере один из трех упомянутых в рассматриваемой записи тысяцких – княжеский дружинник. Последним в перечне назван «Иванко Чудинович Олгов муж» – т. е. дружинник Олега Святославича Черниговского, а никак не «земский лидер». Но главное – что вся совокупность названных лиц определена как «дружина» Мономаха: «созва дружину свою на Берестовемь». Термин «дружина» здесь несомненно выступает в своем основном значении – «служилые люди князя»: именно его присутствие вызвало оговорку в конце перечня по поводу Иванка Чудиновича – «Олгов муж», т. е., в отличие от вышеназванных лиц, являвшихся «мужами» («дружиной») Владимира, Иванко является «мужем» другого князя. Таким образом, сначала названы пять служилых людей киевского князя (в т. ч. три тысяцких) и в конце – представитель князя черниговского.
По мнению И. Я. Фроянова, тысяцкие могли быть как княжеские, так и «земские». Помимо тысяцких – участников составления Устава Владимира Мономаха, оказавшихся на поверку «княжими мужами», к числу земских тысяцких им были отнесены упоминаемые под 1136, 1146 и 1147 гг. киевские тысяцкие Давыд, Улеб и Лазарь.[369] Однако Давыд Ярунович в рассказе о междоусобной битве 1136 г. представлен как один из членов «лучшей дружины» Мономаховичей, попавшей в плен к Ольговичам: «И погнаша по них Володимерича дружина лучшая и биша и женучи много, и воротишася опять на полчище, и не обретоша княжеѣ вои и впадоша Олговичемъ в руцѣ, и тако изъимаша и (вар.: я), держаще стягъ Ярополчи (киевского князя Ярополка Владимировича. – А. Г.), и яша бояръ много: Давыда Яруновича тысячьскаго кыевьскаго..».[370] Улеб «держал тысячю» у киевского князя Всеволода Ольговича; брат последнего Игорь, занявший в 1146 г. по смерти Всеволода киевский стол, решил оставить Улеба в должности: «держи ты тысячю, какъ еси у брата моего держалъ»; Улеб решил, однако, взять сторону Изяслава Мстиславича.[371] В описании событий следующего года Улеб упоминается как приближенный Изяслава – князь отправляет его послом к черниговским князьям в начале своего похода против Юрия Долгорукого, но тысяцким здесь Улеб не назван, а в рассказе о происшедшем позже убийстве Игоря Ольговича киевским тысяцким назван Лазарь. Он отделен в летописи не вообще от «княжеского тысяцкого», как пишет Фроянов,[372] а от тысяцкого Владимира Мстиславича, брата Изяслава.[373] Скорее всего, Лазарь был поставлен вместо Улеба на должность киевского тысяцкого Изяславом. Таким образом, нет оснований полагать, что кто—либо из трех упомянутых И. Я. Фрояновым тысяцких был должностным лицом «земским», а не назначенным князем.
Первые известные тысяцкие – упомянутые в качестве киевских тысяцких соответственно под 1089 и 1113 гг. Янь и Путята Вышатичи.[374] Янь выступает в летописи сначала как дружинник Святослава Ярославича, собирающий для него дань в Ростовской волости,[375] позже как один из «смысленых мужей», относящихся к «дружине» отца и дяди Святополка Изяславича,[376] затем как воевода Святополка;[377] Путята неоднократно упомянут в качестве воеводы того же Святополка Изяславича.[378] Принадлежность обоих к дружинным кругам, а не к «земству» – общине очевидна. Позднейшие тысяцкие много раз названы только по князю, которому они служат, без указания территории, на которую распространялись их функции.[379] Факты обратного порядка – наименования тысяцких только по территории, без указания на князя—сюзерена,[380] – не свидетельства об их «земском» характере. Поскольку тысяцкие назначались на административную должность, связанную с территориальным делением, такое именование было естественно: так, Георгий Симонович, в Киево—Печерском патерике названный тысяцким Юрия Долгорукого, в летописи именуется ростовским тысяцким.[381] В отличие от посадников – княжеских наместников в городах, где не было княжеских столов, должность тысяцкого отправлялась, как правило, в стольных городах.
Другой институт, представители которого якобы могли быть не только княжескими, но и «общинными», «земскими», – воевода.[382] Для этого также не видно оснований. Один из предполагаемых И. Я. Фрояновым «земских» воевод – Претич – называет себя под пером летописца «мужем» князя.[383] Другой – Коснячко (отнесенный к «земским» только потому, что он отсутствовал среди окружения Изяслава в момент его «прений» с толпой «людей кыевстих» на княжом дворе – 1068 г.[384]) – упомянут в числе лиц, «уставивших» вместе с князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Правду Ярославичей, а эти лица, как сказано выше, не «земские лидеры», а «мужи» трех упомянутых князей.
В работах И. Я. Фроянова и его последователей в качестве «земских лидеров» фигурирует и целый слой древнерусского общества – бояре. Правда, поначалу (в работе 1980 г.) Фроянов исходил из принадлежности бояр к дружине, полагая лишь (вслед за многими исследователями XIX—ХХ вв.[385]), что помимо «дружинных» бояр существовали также «земские».[386] Но в более поздних работах «дружинные» бояре были забыты, и боярство стало рассматриваться как слой «общинных лидеров».[387] Посмотрим, подтверждают ли такую трактовку источники.
«Бояре» неоднократно упоминаются в договорах Руси с Византией Х в..[388] В договоре Олега 911 г. говорится: «Мы от рода рускаго. иже послани от Олга, великого князя рускаго, и от всѣх, иже суть под рукою его, свѣтлых и великих князь, и его великих бояр.».[389] Договор Игоря 944 г.: «И великии князь наш Игорь, и князи и боляре его, и людье вси рустии послаша ны…»; «А велики князь рускии и боляре его да посылають в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять.»; «А некрещеная Русь. да кленутся о всемь, яте суть написано на харатьи сеи, хранити от Игоря и от всѣх боляр и от всѣх людии от страны Руския в прочая лѣта и во ину».[390] Договор Святослава 971 г.: «Аз Святослав, князь рускии. хочю имѣти мир и свершену любовь со всяким великим царем гречьским. и со всеми людьми вашими и иже суть подо мною Русь, боляре и прочии, до конца века. Яко же кляхъся ко царем гречьским, а со мною боляре и Русь вся, да схраним правая свещанья».[391]
В договорах 911 и 944 гг. бояре выступают как следующий после князей слой древнерусского общества. По отношению к ним применяется притяжательное местоимение – «его», т. е. киевского князя. Причем из текста следует, что договоры заключаются только от имени его бояр: о боярах других князей не говорится. Все это скорее всего свидетельствует в пользу того, что бояре договоров – служилые люди киевского князя. В договоре 971 г. бояре сначала выступают как обозначение верхушки древнерусского общества, а затем боярами назван привилегированный слой войска Святослава. С мнением, что в договоре имеется в виду лишь, что он заключается от имени бояр и всей Руси,[392] согласиться невозможно. Русью могли называться и отдельные группы людей, представляющих Русь—государство, в т. ч. русские войска.[393] За то, что речь в данном случае идет о дружине и «воях» Святослава, говорит упоминание о клятве: из рассказов о заключении договоров 911 и 944 гг. видно, что клятва («рота») – конкретное действие: клянутся русский князь и его «люди».[394] Клясться вместе со Святославом под Доростолом могли только его дружина и «вои». Таким образом, составителями древнерусских текстов договоров с Византией термин «бояре» мыслился как обозначение служилой знати.
В нарративной части ПВЛ встречаем упоминания бояр, либо не позволяющие трактовать их точнее, чем просто высший слой общества,[395] либо указывающие на связь бояр с князем («его бояре»).[396] Есть известие, где бояре названы первыми в перечне пирующих у князя (Владимира Святославича), далее обобщенно именуемых «дружиной».[397] Это также указывает на них как на служилых людей.
Наиболее раннее известие, в котором бояре связаны не с конкретным князем, а с определенной территорией, относится к событиям начала XI в. Под 1015 г. упоминаются «вышегородьские болярьце», осуществившие в сговоре с князем Святополком убийство Бориса.[398] Они иногда трактуются как «местная знать», но с этим трудно согласиться: Вышгород был основан как княжеский домениальный город и оставался таковым в начале XI в.;[399] следовательно, высший слой его населения должны были составлять княжеские дружинники, часть киевской дружины, поселенная в домениальном владении князя; по отношению к членам старшей дружины стольного Киева они названы уменьшительно – «болярьци».[400]
Определения «бояр» по территории распространяются в XII–XIII вв.; в XII в. встречаем бояр «киевских»[401] и «новгородских»,[402] в XIII в. – «черниговских»,[403] «полоцких»,[404] «галицких» и «владимирских»[405] (Владимира—Волынского). Связано это не с их «лидерством в общинах», а с развитием боярского землевладения. Зародившись в XI столетии, в XII–XIII вв. оно получает распространение,[406] порождая «привязанность» бояр к территориям, где располагались их «села». Оставаясь служилым слоем, бояре часто служили теперь тому из князей, который в данное время княжил в «их» городе.[407]
Изложенное выше позволяет сделать два вывода. 1) В источниках не содержится оснований для тезиса о существовании в Киевской Руси «государств—общин», народовластия.[408] 2) В роли социальной элиты, согласно источникам, выступали князь и дружина.
Если роль князей, носителей публичной власти, всегда была «на виду» в историографии, то дружине «повезло» много меньше – долгое время она находилась на периферии исследовательского внимания. Причина данного факта, во—первых, в том, что военная функция дружины несколько заслоняла собой в глазах исследователей социальную. Во—вторых, в науке дореволюционного периода господствовало представление о пришлом, варяжском происхождении института дружины (не связанной, или мало связанной, следовательно, с социально—экономическими процессами). Предполагалось, что помимо этой пришлой служилой знати в Киевской Руси существовала и некая «исконная» местная знать – «земские бояре» (этот укоренившийся в историографии конца XIX – начала ХХ в. термин в источниках по отношению к русской знати не употребляется[409]). Советская историография в русле своей общей «антинорманистской» тенденции отказалась от представления о привнесении института дружины на Русь варягами (что оказалось верно, дружины у славян фиксируются задолго до IX столетия – см.: Часть I, Очерк 1), но свойственное ей повышенное внимание к социально—экономическим явлениям не способствовало интересу к роли дружины. Дружина определялась то как вторая после потомков «родовых старейшин» группа населения, «из которой выходили феодалы»[410] (что подразумевало, что она стоит как бы в стороне от магистрального процесса феодализации, только может «подключаться» к нему), то как «служилая часть господствующего класса»[411] (что подразумевало существование феодалов неслужилых), а то и вовсе как орудие в руках «превращающихся в землевладельческое боярство прежних племенных старейшин».[412] Тезис о существовании «местной» неслужилой знати в работах советского периода, таким образом, сохранялся, и процесс «феодализации» связывался в первую очередь с ней.
Как говорилось в разделе о славянах раннего средневековья (Часть I, Очерк 1), появление дружин у славян следует связывать с эпохой Расселения VI–VIII вв.: уже тогда служилая знать вышла на ведущие позиции в догосударственных общностях – «Славиниях».[413] В Х в. дружина[414] киевских князей (резко выделившаяся своей численностью в сравнении с аналогичными институтами окружающих «Славиний» благодаря притоку норманнского элемента) выступает в качестве слоя, внутри которого распределяется продукт, поступающий князю в виде дани. Об этом говорят и рассказ Константина Багрянородного о полюдье «росов», выезжающих из Киева (т. е. отрядов киевских дружинников), в близлежащих «Славиниях»,[415] и повествование о гибели Игоря в результате восстания древлян («Поиди княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы» – заявляет дружина Игорю;[416] курсив мой. – А. Г.). Под 1014 г. в Начальном летописании говорится о порядке распределения дани, собираемой новгородским князем—наместником: «Ярославу же сущю Новѣгородѣ, и урокомъ дающю Кыеву двѣ тысячѣ гривенъ от года до года, а тысячю Новѣгороде гридемъ раздаваху»,[417] т. е. после отправки двух третей собранной дани киевскому князю оставшаяся треть раздавалась гридям (дружинникам[418]) князя—наместника.
В XI в. отчетливо прослеживается деление дружины на две части – «старейшую» (она же «первая», «большая», «лучшая») и «молодшую». Члены «старейшей дружины» именовались боярами, «молодшей» – отроками. Со 2–й половины XI столетия «молодшая дружина» дифференцируется: часть ее превращается в княжеских военных слуг, обозначаемых старым термином отроки, часть – в детских, более привилегированный слой. Из дружинников формируется государственный аппарат. Именно они отправляют должности посадников, тысяцких, воевод, мечников (судебных чиновников), данников, вырников, емцев (сборщиков государственных податей). Из верхушки дружины формировался княжеский совет. В XI столетии у дружинников начинают появляться (путем княжеских пожалований) собственные земельные владения.[419]
В целом институт дружины в Киевской Руси предстает как возглавляемая князем корпорация, в которую была объединена вся светская часть господствующего слоя.[420]
По мнению И. Я. Фроянова, тысяцкие могли быть как княжеские, так и «земские». Помимо тысяцких – участников составления Устава Владимира Мономаха, оказавшихся на поверку «княжими мужами», к числу земских тысяцких им были отнесены упоминаемые под 1136, 1146 и 1147 гг. киевские тысяцкие Давыд, Улеб и Лазарь.[369] Однако Давыд Ярунович в рассказе о междоусобной битве 1136 г. представлен как один из членов «лучшей дружины» Мономаховичей, попавшей в плен к Ольговичам: «И погнаша по них Володимерича дружина лучшая и биша и женучи много, и воротишася опять на полчище, и не обретоша княжеѣ вои и впадоша Олговичемъ в руцѣ, и тако изъимаша и (вар.: я), держаще стягъ Ярополчи (киевского князя Ярополка Владимировича. – А. Г.), и яша бояръ много: Давыда Яруновича тысячьскаго кыевьскаго..».[370] Улеб «держал тысячю» у киевского князя Всеволода Ольговича; брат последнего Игорь, занявший в 1146 г. по смерти Всеволода киевский стол, решил оставить Улеба в должности: «держи ты тысячю, какъ еси у брата моего держалъ»; Улеб решил, однако, взять сторону Изяслава Мстиславича.[371] В описании событий следующего года Улеб упоминается как приближенный Изяслава – князь отправляет его послом к черниговским князьям в начале своего похода против Юрия Долгорукого, но тысяцким здесь Улеб не назван, а в рассказе о происшедшем позже убийстве Игоря Ольговича киевским тысяцким назван Лазарь. Он отделен в летописи не вообще от «княжеского тысяцкого», как пишет Фроянов,[372] а от тысяцкого Владимира Мстиславича, брата Изяслава.[373] Скорее всего, Лазарь был поставлен вместо Улеба на должность киевского тысяцкого Изяславом. Таким образом, нет оснований полагать, что кто—либо из трех упомянутых И. Я. Фрояновым тысяцких был должностным лицом «земским», а не назначенным князем.
Первые известные тысяцкие – упомянутые в качестве киевских тысяцких соответственно под 1089 и 1113 гг. Янь и Путята Вышатичи.[374] Янь выступает в летописи сначала как дружинник Святослава Ярославича, собирающий для него дань в Ростовской волости,[375] позже как один из «смысленых мужей», относящихся к «дружине» отца и дяди Святополка Изяславича,[376] затем как воевода Святополка;[377] Путята неоднократно упомянут в качестве воеводы того же Святополка Изяславича.[378] Принадлежность обоих к дружинным кругам, а не к «земству» – общине очевидна. Позднейшие тысяцкие много раз названы только по князю, которому они служат, без указания территории, на которую распространялись их функции.[379] Факты обратного порядка – наименования тысяцких только по территории, без указания на князя—сюзерена,[380] – не свидетельства об их «земском» характере. Поскольку тысяцкие назначались на административную должность, связанную с территориальным делением, такое именование было естественно: так, Георгий Симонович, в Киево—Печерском патерике названный тысяцким Юрия Долгорукого, в летописи именуется ростовским тысяцким.[381] В отличие от посадников – княжеских наместников в городах, где не было княжеских столов, должность тысяцкого отправлялась, как правило, в стольных городах.
Другой институт, представители которого якобы могли быть не только княжескими, но и «общинными», «земскими», – воевода.[382] Для этого также не видно оснований. Один из предполагаемых И. Я. Фрояновым «земских» воевод – Претич – называет себя под пером летописца «мужем» князя.[383] Другой – Коснячко (отнесенный к «земским» только потому, что он отсутствовал среди окружения Изяслава в момент его «прений» с толпой «людей кыевстих» на княжом дворе – 1068 г.[384]) – упомянут в числе лиц, «уставивших» вместе с князьями Изяславом, Святославом и Всеволодом Правду Ярославичей, а эти лица, как сказано выше, не «земские лидеры», а «мужи» трех упомянутых князей.
В работах И. Я. Фроянова и его последователей в качестве «земских лидеров» фигурирует и целый слой древнерусского общества – бояре. Правда, поначалу (в работе 1980 г.) Фроянов исходил из принадлежности бояр к дружине, полагая лишь (вслед за многими исследователями XIX—ХХ вв.[385]), что помимо «дружинных» бояр существовали также «земские».[386] Но в более поздних работах «дружинные» бояре были забыты, и боярство стало рассматриваться как слой «общинных лидеров».[387] Посмотрим, подтверждают ли такую трактовку источники.
«Бояре» неоднократно упоминаются в договорах Руси с Византией Х в..[388] В договоре Олега 911 г. говорится: «Мы от рода рускаго. иже послани от Олга, великого князя рускаго, и от всѣх, иже суть под рукою его, свѣтлых и великих князь, и его великих бояр.».[389] Договор Игоря 944 г.: «И великии князь наш Игорь, и князи и боляре его, и людье вси рустии послаша ны…»; «А велики князь рускии и боляре его да посылають в Греки к великим царем гречьским корабли, елико хотять.»; «А некрещеная Русь. да кленутся о всемь, яте суть написано на харатьи сеи, хранити от Игоря и от всѣх боляр и от всѣх людии от страны Руския в прочая лѣта и во ину».[390] Договор Святослава 971 г.: «Аз Святослав, князь рускии. хочю имѣти мир и свершену любовь со всяким великим царем гречьским. и со всеми людьми вашими и иже суть подо мною Русь, боляре и прочии, до конца века. Яко же кляхъся ко царем гречьским, а со мною боляре и Русь вся, да схраним правая свещанья».[391]
В договорах 911 и 944 гг. бояре выступают как следующий после князей слой древнерусского общества. По отношению к ним применяется притяжательное местоимение – «его», т. е. киевского князя. Причем из текста следует, что договоры заключаются только от имени его бояр: о боярах других князей не говорится. Все это скорее всего свидетельствует в пользу того, что бояре договоров – служилые люди киевского князя. В договоре 971 г. бояре сначала выступают как обозначение верхушки древнерусского общества, а затем боярами назван привилегированный слой войска Святослава. С мнением, что в договоре имеется в виду лишь, что он заключается от имени бояр и всей Руси,[392] согласиться невозможно. Русью могли называться и отдельные группы людей, представляющих Русь—государство, в т. ч. русские войска.[393] За то, что речь в данном случае идет о дружине и «воях» Святослава, говорит упоминание о клятве: из рассказов о заключении договоров 911 и 944 гг. видно, что клятва («рота») – конкретное действие: клянутся русский князь и его «люди».[394] Клясться вместе со Святославом под Доростолом могли только его дружина и «вои». Таким образом, составителями древнерусских текстов договоров с Византией термин «бояре» мыслился как обозначение служилой знати.
В нарративной части ПВЛ встречаем упоминания бояр, либо не позволяющие трактовать их точнее, чем просто высший слой общества,[395] либо указывающие на связь бояр с князем («его бояре»).[396] Есть известие, где бояре названы первыми в перечне пирующих у князя (Владимира Святославича), далее обобщенно именуемых «дружиной».[397] Это также указывает на них как на служилых людей.
Наиболее раннее известие, в котором бояре связаны не с конкретным князем, а с определенной территорией, относится к событиям начала XI в. Под 1015 г. упоминаются «вышегородьские болярьце», осуществившие в сговоре с князем Святополком убийство Бориса.[398] Они иногда трактуются как «местная знать», но с этим трудно согласиться: Вышгород был основан как княжеский домениальный город и оставался таковым в начале XI в.;[399] следовательно, высший слой его населения должны были составлять княжеские дружинники, часть киевской дружины, поселенная в домениальном владении князя; по отношению к членам старшей дружины стольного Киева они названы уменьшительно – «болярьци».[400]
Определения «бояр» по территории распространяются в XII–XIII вв.; в XII в. встречаем бояр «киевских»[401] и «новгородских»,[402] в XIII в. – «черниговских»,[403] «полоцких»,[404] «галицких» и «владимирских»[405] (Владимира—Волынского). Связано это не с их «лидерством в общинах», а с развитием боярского землевладения. Зародившись в XI столетии, в XII–XIII вв. оно получает распространение,[406] порождая «привязанность» бояр к территориям, где располагались их «села». Оставаясь служилым слоем, бояре часто служили теперь тому из князей, который в данное время княжил в «их» городе.[407]
Изложенное выше позволяет сделать два вывода. 1) В источниках не содержится оснований для тезиса о существовании в Киевской Руси «государств—общин», народовластия.[408] 2) В роли социальной элиты, согласно источникам, выступали князь и дружина.
Если роль князей, носителей публичной власти, всегда была «на виду» в историографии, то дружине «повезло» много меньше – долгое время она находилась на периферии исследовательского внимания. Причина данного факта, во—первых, в том, что военная функция дружины несколько заслоняла собой в глазах исследователей социальную. Во—вторых, в науке дореволюционного периода господствовало представление о пришлом, варяжском происхождении института дружины (не связанной, или мало связанной, следовательно, с социально—экономическими процессами). Предполагалось, что помимо этой пришлой служилой знати в Киевской Руси существовала и некая «исконная» местная знать – «земские бояре» (этот укоренившийся в историографии конца XIX – начала ХХ в. термин в источниках по отношению к русской знати не употребляется[409]). Советская историография в русле своей общей «антинорманистской» тенденции отказалась от представления о привнесении института дружины на Русь варягами (что оказалось верно, дружины у славян фиксируются задолго до IX столетия – см.: Часть I, Очерк 1), но свойственное ей повышенное внимание к социально—экономическим явлениям не способствовало интересу к роли дружины. Дружина определялась то как вторая после потомков «родовых старейшин» группа населения, «из которой выходили феодалы»[410] (что подразумевало, что она стоит как бы в стороне от магистрального процесса феодализации, только может «подключаться» к нему), то как «служилая часть господствующего класса»[411] (что подразумевало существование феодалов неслужилых), а то и вовсе как орудие в руках «превращающихся в землевладельческое боярство прежних племенных старейшин».[412] Тезис о существовании «местной» неслужилой знати в работах советского периода, таким образом, сохранялся, и процесс «феодализации» связывался в первую очередь с ней.
Как говорилось в разделе о славянах раннего средневековья (Часть I, Очерк 1), появление дружин у славян следует связывать с эпохой Расселения VI–VIII вв.: уже тогда служилая знать вышла на ведущие позиции в догосударственных общностях – «Славиниях».[413] В Х в. дружина[414] киевских князей (резко выделившаяся своей численностью в сравнении с аналогичными институтами окружающих «Славиний» благодаря притоку норманнского элемента) выступает в качестве слоя, внутри которого распределяется продукт, поступающий князю в виде дани. Об этом говорят и рассказ Константина Багрянородного о полюдье «росов», выезжающих из Киева (т. е. отрядов киевских дружинников), в близлежащих «Славиниях»,[415] и повествование о гибели Игоря в результате восстания древлян («Поиди княже, с нами в дань, да и ты добудеши и мы» – заявляет дружина Игорю;[416] курсив мой. – А. Г.). Под 1014 г. в Начальном летописании говорится о порядке распределения дани, собираемой новгородским князем—наместником: «Ярославу же сущю Новѣгородѣ, и урокомъ дающю Кыеву двѣ тысячѣ гривенъ от года до года, а тысячю Новѣгороде гридемъ раздаваху»,[417] т. е. после отправки двух третей собранной дани киевскому князю оставшаяся треть раздавалась гридям (дружинникам[418]) князя—наместника.
В XI в. отчетливо прослеживается деление дружины на две части – «старейшую» (она же «первая», «большая», «лучшая») и «молодшую». Члены «старейшей дружины» именовались боярами, «молодшей» – отроками. Со 2–й половины XI столетия «молодшая дружина» дифференцируется: часть ее превращается в княжеских военных слуг, обозначаемых старым термином отроки, часть – в детских, более привилегированный слой. Из дружинников формируется государственный аппарат. Именно они отправляют должности посадников, тысяцких, воевод, мечников (судебных чиновников), данников, вырников, емцев (сборщиков государственных податей). Из верхушки дружины формировался княжеский совет. В XI столетии у дружинников начинают появляться (путем княжеских пожалований) собственные земельные владения.[419]
В целом институт дружины в Киевской Руси предстает как возглавляемая князем корпорация, в которую была объединена вся светская часть господствующего слоя.[420]