Первое впечатление всегда играет большую роль. Стоя на краю кратера, мы смотрели вниз на громадную чашу. Дуглас недоумевающе воскликнул (я вполне разделял его недоумение):
- А где же животные?
Ален и Джоун усмехнулись и показали где. Как будто наши зрачки сначала были неверно сфокусированы, потом наводку исправили, и внезапно сотни точек превратились в животных. Нас сбила с толку перспектива. Поперечник кратера - около двадцати километров; в нем разместилась бы большая часть Лондона, однако эти огромные размеры как-то не ощущались. Мы видели деревья, видели озеро и высокие кручи по краям чаши, но все равно не могли сразу охватить ее подлинные масштабы. Я и прежде сталкивался в Африке с этим явлением. Видишь широкие дали - и ничего, чем бы их можно было измерить: ни уходящей к горизонту дороги, ни домов, ни селений, ничего конкретного, позволяющего судить обо всем прочем. В Нгоронгоро это проявляется особенно остро. Мы с Дугласом оказались совсем беспомощными. Что это там на склоне - кусты или деревья? И какая высота вон у той кручи - пятьдесят, сто пятьдесят или пятьсот метров? Может быть, еще больше? Просто поразительно, как легко запутаться, когда нет определенной мерки.
В таких случаях выручает бинокль. Он не только все приближает, но и устраняет недоразумения. Ну хотя бы вот эти антилопы гну: в первую минуту мы с Дугласом их не заметили, потому что нас не интересовали муравьи, и наш взгляд безучастно скользнул по ним. А когда вы смотрите в бинокль, ваши глаза ищут какой-то вполне определенный предмет и узнают его независимо от величины. Но все это не помешало Нгоронгоро произвести на нас сильнейшее впечатление.
Это величайший кратер в мире. Его крутые стены вздымаются на высоту от шестисот до девятисот метров, огораживая территорию площадью от трехсот до трехсот пятидесяти километров, смотря по тому, где проводить границу между ними и дном. Никто не знает, как он возник: ведь обычные кратеры намного меньше. Есть довольно убедительная теория, по которой тут в прошлом возвышалась вулканическая гора с диаметром основания около двадцати километров. Что-то сместилось в недрах земли, гора провалилась, и образовалась вот такая чаша. Окружающий район и сейчас остается вулканическим; многие горы поблизости, такие, как Меру и Килиманджаро, представляют собой потухшие вулканы с многочисленными побочными кратерами. Есть и действующий вулкан Олдоньо Ленгаи. Его коническая вершина вздымается над Рифт-Валли к северо-востоку от Нгоронгоро и примерно раз в семь лет проявляет признаки жизни. Но если многие здешние вулканы были активными сравнительно недавно, то про Нгоронгоро этого никак не скажешь.
Во всяком случае за последние несколько тысяч лет тут не было никаких извержений. Крутые склоны поросли деревьями; родники постоянно обеспечивают животных чистой питьевой водой. Дно чаши трещиноватое, поэтому вода не застаивается. В Европе о Нгоронгоро впервые узнали лет сто назад, когда сюда пробрался один немецкий путешественник. На рубеже нашего столетия два других немца, братья, поселились здесь, привлеченные плодородной землей. На дне кратера километрах в двенадцати-тринадцати друг от друга они построили себе дома и начали выращивать обычные для здешних мест культуры. Конечно, дикие животные и обитавшие здесь мирные пастушеские племена им мешали, и братья одинаково бесцеремонно расправлялись и с теми и с другими. Но ведь так ведут себя все колонисты - свои интересы ставят превыше всего.
Братья Зидентопф вели борьбу с животными и с масаями, сражались с непокорной природой. Какой бы варварский характер ни носили их методы, наверное, им самим тоже приходилось не сладко, а когда началась первая Мировая война, они вынуждены были отступить.
Танганьика была оккупирована немцами, но на севере она граничила с Кенией. И хотя небольшие немецкие отряды всю войну сковывали крупные силы англичан и южноафриканцев, тем не менее обстановка была явно не подходящей для того, чтобы выращивать сизаль и пшеницу в кратере Нгоронгоро. Даже когда немцы по сути дела были разбиты, они два года отказывались сдаться, пока из Европы не пришла весть о капитуляции.
После заключения мира Танганьика перешла в руки англичан и появилась надежда, что удастся снова сделать кратер тем, чем он был прежде. Правда, одно время казалось, что из этого ничего не выйдет. Поскольку немцы заложили здесь фермы, нашлись сторонники того, чтобы английские фермеры продолжали это начинание, тем более что оба дома - один в Лераи, другой несколько севернее - были целы. Однако в ту пору не было недостатка в более удобных землях, лежащих ближе к городам и железным дорогам. Когда же появилась потребность осваивать новые районы, кратер Нгоронгоро уже считался заповедником. Официальных постановлений еще не существовало, но затем был принят закон, по которому кратер составил часть огромного национального парка площадью около двадцати тысяч квадратных километров, известного под названием Серенгети.
К сожалению, хотя край этот почти необитаем, масаи исстари пасли здесь свой скот. И так как интересы животных и людей не совпадают, район Нгоронгоро решили,затем выделить из национального парка в качестве резервата и установить для него особый режим. Так был образован резерват Нгоронгоро площадью 6200 квадратных километров, и масаям разрешили селиться и пасти скот на его территории. Этот шаг и связанные с ним последствия породили острейшие противоречия. Многие считают, что было неправильно, тем более в такое время, когда во всем мире сокращаются естественные угодья, выделять какую-то часть из национального парка. Другие говорят, что у масаев достаточно пастбищ - около 230 тысяч квадратных километров. А потому не следовало допускать, чтобы они подвергли угрозе одно из чудес света (каким несомненно является кратер). Пристрастие масаев к скоту настолько велико, что они держат гораздо большие стада, чем это необходимо, и стада эти безжалостно сводят травяной покров, но главная проблема заключена в том, что некоторые европейцы подвержены недугу, получившему название "масаит".
Здесь требуется объяснение, потому что масаит - причина многих серьезных мер, в том числе и решения выделить район кратера из национального парка Серенгети. Грубо говоря, европейцы, придя в Африку, встретили африканцев двух типов - угнетаемых и угнетателей, покорившихся и воинствующих. Угнетаемые обычно (я хорошо знаю, что были исключения) поступались своими племенными обычаями и надевали шорты, рубахи и черные очки. Они шли на службу к белым захватчикам и оказывали им всяческие услуги. Но где-то бельмом на глазу у колонизаторов оставались еще и воинственные племена. Им было что терять, и они сопротивлялись. Они воплощали исконную Африку с ее неукротимым нравом, строгими обычаями и острой нелюбовью к переменам. Они причиняли немало хлопот властям, зато внушали уважение к себе. Они не поддавались преобразованию, а кто пробовал их изменить, изменялся сам.
Одной из таких групп были и остаются масаи. Кое-кто из них получил европейское образование, но большинство живут в плетеных хижинах, обмазанных навозом, и признают только свои законы. Мужчины не трудятся и к деньгам равнодушны. Их явно устраивают старые порядки, нового они не приемлют, разве что ветеринаров, спасающих их скот от ящура. Это неприятие масаями двадцатого века - причина расхождений среди тех, кто их знает. Одни его осуждают, считают чуть ли не противоестественным. Другие одобряют и видят в масаях заслуживающих восхищения, гордых и благородных людей. Эта группа часто выступает в защиту масаев, причем считает, что масаи вообще непогрешимы. Вот такой односторонний подход и называют масаитом.
Можно понять обе точки зрения. Жаль только, что вторую - сочувствие к масаям - подчас ошибочно толкуют как мечту о возврате к уходящему прошлому. Так рассуждают многие туристы. Им хочется, чтобы Африка оставалась огромным антропологическим музеем с прыгучими туземцами, посвятительными обрядами, племенными плясками и шалашами с орнаментом из черепов. Чтобы все оставалось по-старому, почти по-старому: прежний колорит, но без былых войн, прежний примитивизм, но без болезней. И когда они встречают масаев, им кажется, что они нашли искомое. Кстати, когда принимали решение оставить масаев в кратере Нгоронгоро, одним из аргументов было то, что они нравятся туристам. Чернокожие туземцы среди диких зверей... Старая Африка жива...
Логически рассуждая, прежде чем браться судить о проблемах кратера, полагается в нем побывать, а с другой стороны, тот, кто в нем побывал, сразу становится тенденциозным. Вы видите сказочный амфитеатр и множество диких животных. Вы видите также пасущийся масайский скот. Поневоле спросишь, насколько они совместимы, может ли сохраняться прежнее отношение между людьми и животными после того, как человек вдруг получил вакцину для своего скота, а для себя - антибиотики. К кому ни обратись с этим вопросом, отвечающий непременно принадлежит к одному из двух лагерей. И вы тоже присоединяетесь к одному из них, хотя предпочли бы золотую середину. Вы будете считать, что либо кратерная область с ее редкой, сказочной фауной должна быть закрыта для всех глаз, либо насущные потребности местных жителей важнее таких сумасбродных идей. Вам хотелось бы компромиссного решения: чтобы живущие в этом районе масаи остались в нем, чтобы поголовье скота сохранялось на одном уровне, чтобы не изменялось нынешнее соотношение между людьми и фауной, однако вы сомневаетесь в долговечности такого компромисса. Требования человека растут. Масаи не всегда будут довольствоваться жилищами из прутьев и навоза. Но даже если бы они довольствовались ими, правительство в Дар-эс-Саламе с этим не смирится. Появятся школы, больницы, магазины, коммуникации, и в итоге очарование Нгоронгоро исчезает. Пока что положение можно считать сносным, хотя засуха 1961 года, когда сотни масаев из других, особенно пострадавших, районов пригнали в кратер свой истощенный, изголодавшийся скот, превратила его в своего рода пылевую чашу. Нгоронгоро выдержал это нашествие, но природа не может вечно противостоять всем ударам.
И мы с Дугласом с первой же минуты, когда увидели кратер и засыпали Джоун и Алена вопросами о его будущем, вступили в ряды защитников Нгоронгоро. Может быть, это было вызвано тем, что человек невольно огорчается, когда что-то идет не так. Слишком часто человеческая рука действует с изысканностью дубинки, и сердце сжимается, когда смотришь на чашу Нгоронгоро и обитающих там пятнадцать тысяч крупных животных. Малейшее пренебрежение, один плохой год, немного политического давления - и этому чуду света может прийти конец. Сам кратер останется, но главным образом как напоминание о былом. Сейчас Нгоронгоро, так сказать, балансирует на краю бездны. В ближайшие годы решится, будет ли этот край сохранен для грядущих поколений или нет.
От Уилкиз-Пойнт путь идет сперва по гребню кратера.
Мы проследовали вдоль него и получили разрешение спуститься в чашу. Вниз пропускают только машины с ведущим передним мостом; крутые повороты на скалах убеждают вас в мудрости этого правила. Однажды с дороги сорвался трактор, и, хотя сам тракторист своевременно выскочил из кабины, все, что он потом нашел от трактора, поместилось бы на детской ладошке. Людям, -подверженным головокружению, эта дорога не подходит. Она и для грузовиков не очень-то хороша: местами кажется, что вы едете по ступенькам лестницы. Сходная дорога поднимается на скалу Гибралтар. Обе их можно назвать блистательными образчиками строительного искусства, и в обоих случаях новичок, добравшись до конца, облегченно вздыхает.
С двумя машинами, двумя прицепами и шаром мы кое-как спустились на дно чаши и доехали до площадки, которую облюбовали для лагеря. Зебры в последнюю секунду уступали нам дорогу; антилопы гну трусили рядом с машинами или останавливались и таращили на нас глаза. Мы попали в чарующий мир. Палатки разбили под распростертыми ветвями фигового дерева. За ужином при свете подвешенной на якоре лампы мы обсудили план полета над кратером. Надо выяснить, какие тут ветры, а также где обычно проходят животные и где они группируются сейчас. Но главное - как провезти водородные баллоны. Необходимо проверить все дороги.
Разговаривая, мы вполуха прислушивались к раскатистому львиному рыканью, ликующим воплям гиен и прочим звукам из окружавшего нас природного зоопарка. Вдруг в листве над нами раздался страшный треск. Помню, я весь сжался и даже мигнул, как будто меня ударили. Мне в жизни не приходилось слышать ничего подобного. Представьте себе, что кто-то разрывает книгу с листами из гофрированного железа. Очередь за очередью - один и тот же мучительный, душераздирающий звук. Данте оценил бы это невыразимое страдание. Окаменев от изумления, мы с Дугласом забыли про свои бисквиты с сыром и вопросительно уставились на Алена.
- Древесный даман 6,- объяснил он.- Можно подумать...
Однако всякие попытки думать тотчас были сокрушены новой руладой, которую явно издала та же самая тварь. Предыдущее упражнение было голубиным воркованием рядом с этой фиоритурой. Я никогда не слышал, чтобы одновременно душили за горло десятерых боцманов, но теперь представляю себе, на что это может быть похоже. Мне непонятно, как несчастная гортань животного переносила пытку, однако это издевательство над голосовыми связками длилось не меньше минуты, прежде чем в мире наступила тишина, какой он еще никогда не ведал. Выдержав почтительную паузу (вдруг какой-нибудь клочок голосовой связки сохранил способность вибрировать?), с другого дерева на любовный призыв откликнулся другой, еще более неистовый даман.
Подобно звуку волынки крик дамана надо слушать на расстоянии, чтобы как следует оценить. И мы с изумлением слушали присоединяющиеся к перекличке новые и новые голоса. Время от времени наш даман отзывался, и голос его раза в четыре превосходил силой все остальные. Если бы на столе стояли бокалы, я уверен, что к концу вечера от них остались бы одни осколки.
Не знаю, ради чего он так старался: то ли заявлял свое право на занятую территорию, то ли призывал подругу, но вести осмысленный разговор стало невозможно. Мы чувствовали себя, будто подрывники на каменоломне, когда шнуры подожжены и вот-вот должны последовать взрывы. Возможно, что крупные животные, если считать в децибелах, могут издавать более мощные звуки, но вряд ли кто-нибудь превзойдет способность древесного дамана тужиться, не щадя себя. Весь вечер я никак не мог привыкнуть к этим крикам. Последнее, что я помню, это как Дуглас, лежа под противомоскитным пологом, ответил веселым смехом на очередной приступ душевной тоски у приютившегося в листве над нами косматого кроликоподобного существа.
ЛАГЕРЬ
ПОД ФИГОВЫМ
ДЕРЕВОМ
Я уже не спал, но и не проснулся как следует, когда услышал дробный стук. Смутные догадки сменялись в моем мозгу и отпадали одна за другой по мере того, как мысли становились все более связными. Наконец до меня дошло, что это стучат копыта. Очевидно, зебры, потому что гну никогда так не шумят. Они проходили мимо большими гуртами, и земля дрожала от их топота. Я лежал и слушал, не торопился вставать, чтобы не спугнуть их. Упоительный звук... Вероятно, что-нибудь в этом роде испытывали, просыпаясь, участники военных экспедиций прошлого, когда эскадрон за эскадроном выстраивался в боевой порядок и выходил на позицию. Зебры вели себя очень дисциплинированно, лишь иногда издавая резкие звуки, напоминающие лай собак. И, не смолкая, стучали копыта. Рождался новый день в кратере Нгоронгоро.
Откинув полог палатки, я увидел, что день начинается не ахти как над землей повис густой туман. Я оделся и вышел, чтобы осмотреться. Несколько коренастых, толстозадых зебр, стоявших метрах в пятнадцати от палатки, метнулись прочь, и стук их копыт слился с топотом идущих мимо лагеря многочисленных стад. То шагом, то галопом, они появлялись из пелены тумана с одной стороны и уходили в мягкое белое сияние с другой. Не меньше тысячи зебр проделало этот маневр, прежде чем наша площадка очистилась.
И в дальнейшем мимо лагеря каждое утро скакала полосатая кавалькада, потому что мы и зебры пили из одного ручья. Зебры пьют не меньше раза в день, иногда два, и они привыкли именно к этому источнику. Каждое утро мы слышали их бодрый топот. У зебр трудно различить самцов и самок, потому что внешние признаки скрыты. Вообще-то самцы покоренастее и покрепче на вид, но не так уж явно. Тем не менее глаз со временем приобретает способность достаточно уверенно подмечать разницу. Ежедневно, бреясь или завтракая, мы видели этот парад и с каждым разом все более верно определяли возраст, пол и нрав. И не уставали восхищаться их красотой.
В первое же утро мы отправились на машине обследовать кратер. Сильные дожди залили его, как и весь край; нам надо было установить, есть ли пригодные для старта площадки и можно ли к ним пробраться с нашими баллонами. Поэтому мы покидали фиговое дерево и ехали туда, куда намеревались или могли проехать.
Как это все происходило, я расскажу позже, а теперь попытаюсь воздать должное самому кратеру. Я уже говорил, что дно его представляет собой частью лес, частью озеро, частью открытую равнину, частью болото. Со склонов внутрь постоянно стекают минимум две речушки, обычно больше. Они напоминают спицы в колесе, и их нужно форсировать. В период дождей все ручьи сходятся в центральном озере, глубина которого нигде не превышает полуметра. Склоны крутые, но с одной стороны за них еще цепляются деревья, и животные могут проникать в кратер и выбираться из него, однако редко пользуются этой возможностью.
Когда вы разъезжаете по дну кратера, ландшафты с типичной фауной сменяются у вас перед глазами гораздо чаще, чем в других местах Африки. Грандиозные масштабы - отличительная черта этого континента, но внутри Нгоронгоро господствуют другие соотношения. Только что вы, встречая слонов с белыми бивнями, наблюдая семьи бабуинов и высматривая леопардов, ехали через, лес Лераи. Вдруг перед вами открылось озеро. И тысячи фламинго, медленно выступая угловатым шагом, дружно окунают головы в воду и фильтруют клювами ил.
А за озером, вокруг источника Гоитокиток, простирается непроходимое болото - царство бегемотов. Веселое похрюкивание подтверждает, что бегемоты довольны трясиной, водой, камышом и илом, из которых состоит этот участок кратерного дна. Кромка болота с ее густой травой пришлась по вкусу носорогам. Эти воинственные тяжеловесы частенько нападают на машины, поэтому путешественники, завидев носорога, думают о том, куда бы поскорее отступить. Поднявшись из лужи, в которой он нежился, носорог смотрит в упор на незваного гостя. Хвост торчит вверх, ноздри шевелятся, втягивая воздух, а в черепе копошится древняя примитивная мыслишка. Дуглас при встрече с таким носорогом очень удачно ее сформулировал: "Бить или не бить?.." Типичная психология юрского периода. Да, строго говоря, носорогу и не место в четвертичном периоде. Природа совсем обделила его смекалкой. Он настолько туп, что сплошь и рядом не покидает пересыхающий источник до тех пор, пока из-за недостатка воды вообще не теряет способность двигаться куда-либо. В наше время, когда человек все больше теснит животных, носорогу приходится худо. Это прежде всего относится к белому носорогу, но и черному все труднее бороться за существование. "Бить или не бить?" - этой не ахти какой глубокой формулой, собственно, и ограничивается весь его умственный потенциал.
В тот день, когда Дуглас так удачно скаламбурил, носорог решил вопрос положительно. Метрах в тридцати от нас он перешел на галоп, и мы лихорадочно заработали рычагом переключения передач. Просто поразительно, как такой тяжеловес может развивать столь высокую скорость - около 40 километров в час, но еще больше нас поразило звуковое сопровождение. Ноздри носорога уподобляются паровозной трубе, придавая его атаке особо устрашающий характер. И наверное, было бы довольно страшно испытать такой таран: ведь носорог весит больше машины (две тонны против полутора). Поэтому Ален позаботился о том, чтобы фыркающий зверь приблизился к нам не больше чем на три метра. Кончилось тем, что носорог, по-прежнему с задранным кверху хвостом, затрусил прочь довольный тем, что подтвердил свою склонность к примитивным выходкам.
При нас в кратере насчитывалось тридцать пять носорогов. Одни обитали в высокой траве у болота, другие большую часть времени проводили в степной части. Но главные обитатели степи - стадные животные. Преобладающим видом были галопирующие гну с обнимающей всю шею косматой гривой, серой спиной и хвостом, напоминающим хлопушку для мух. Дальше следовали зебры, которые ходили вперемешку с гну. Третье место занимали газели Томсона и Гранта. Первых больше, но сами они ростом поменьше и рога у них покороче, а не знающий покоя хвост расположен несколько выше по отношению к типичному для обоих видов броскому белому пятну сзади. Как и все четвероногие обитатели кратера, сколько бы глистов и клещей у них ни было внутри и снаружи, они всегда выглядели превосходно. Сложение - без изъянов, и блестящие черные копыта не ведали усталости. Малыши умели бегать с первого дня появления на свет, правда на свой лад. Вместо обычной рыси они отталкивались сразу всеми четырьмя ногами и скакали по кочкам, будто ожившие пружины.
Разумеется, в кратере не было никаких оград, хищники и их добыча вместе пребывали как бы на одной арене, но местонахождение львов часто можно было определить уже по тому, что этот участок казался каким-то пустым. Приглядишься и видишь лениво развалившегося светло-коричневого зверя, разморенного полуденным зноем. Назойливые автомашины совсем не привлекали внимания львов. Они все так же валялись, потягивались, со скучающим видом смотрели то в одну, то в другую сторону. Шкуры их были густо облеплены мухами, особенно вокруг кровоточащих ран, вероятно следов недавнего спаривания. Мухи улетали лишь тогда, когда их хлестала черная кисточка, венчающая львиный хвост, или вся желто-бурая туша перекатывалась на другой бок.
Странно сидеть без всякой защиты в машине с открытыми окнами в каких-нибудь трех-четырех метрах от такого могучего и свирепого хищника. Но львы относились к автомобилям с полным пренебрежением. А приоткройте дверцу и высуньте ногу - тотчас сработает адреналин7. Львы заворчат, соберутся в комок - куда только лень девалась! Все станет на свои места, и закон "все против всех" немедленно вступит в силу. Один удар такой лапой означает для человека почти мгновенную смерть.
Когда разъезжаешь по дну кратера, гляди в оба, и будешь вознагражден. Вот гепард каким-то змеиным движением весь исчезает в траве, которая ему всего-то по плечо. Вот с дерева надменно смотрит леопард. Семья ушастых лис затеяла игру. Выследят на слух какое-нибудь насекомое и прыгают на него. Неверно думать, что представители животного царства сами, вырастая, усваивают предопределенную им роль. Как правило, они проходят обучение. Лисята, например, явно не слышали насекомых, но они честно прислушивались и честно прыгали, хотя после прыжка чаще всего катились кубарем. Неподалеку проверяли свои возможности шакалята. Вдруг мамаша завыла. Малыши посмотрели на нее, потом, как могли, последовали ее примеру. Если бы вы слушали их отдельно, вам бы ни за что не удалось определить, что это за звуки, теперь же легко угадывалось трогательное подражание великолепному жуткому вою матери. Правда, голову шакалята закидывают назад совсем как большие, но после этого следовал всего-навсего какой-то капризный визг.
Весь день и почти всю ночь в кратере звучит птичье песнопение. Здесь и множество разных кукушек со своими вариациями на тему обычного "ку-ку". Здесь и щурки, жалобно призывающие кого-нибудь последовать за ними. Здесь и чибисы, которые с криками мечутся в воздухе, совсем как над полями Европы. То и дело раздается своеобразный квакающий клич африканской дрофы, похожий на пение птицы не больше, чем звук автомобильной сирены. Птицы непрерывно находятся в поле зрения. Вот аисты-разини, отыскивая лягушек, выступают среди высокой травы, а другие, поймав восходящий поток теплого воздуха, легко парят над водой. Вот венценосные журавли, марабу, важная птица-секретарь, утки, жаворонки, ткачики, удоды - все вперемешку. Горожанин невольно представляет себе животных примерно так же, как их видит сотрудник зоопарка: каждое животное в своей клетке, всякому виду свой загон. В кратере Нгоронгоро благодаря обилию воды и разнообразию экологической среды царит смешение, которое является важной отличительной чертой этого замечательного места.
Возвращаясь вечером в лагерь после того, как наши глаза поглотили столько незабываемых картин, мы больше, чем когда-либо, были исполнены решимости пролететь на шаре над этим несказанно прекрасным краем. Однако перед нами стояло немало препятствий. Для засушливого периода в кратере, по свидетельству Алена, было необычайно сыро, что ни дорога - глубокая колея. Обширные участки площадью в несколько квадратных километров покрывала вода почти по колено. Их мы форсировали чаще всего благополучно. В противном случае приходилось откапывать машины, подкладывать под них чурки и вбивать в землю металлический кол, за который крепился трос от лебедки, и, прежде чем кол успевал выскочить из земли, машина после одной-двух попыток выскакивала из лужи. Главное было не терять скорость и не попадать в колею.
- А где же животные?
Ален и Джоун усмехнулись и показали где. Как будто наши зрачки сначала были неверно сфокусированы, потом наводку исправили, и внезапно сотни точек превратились в животных. Нас сбила с толку перспектива. Поперечник кратера - около двадцати километров; в нем разместилась бы большая часть Лондона, однако эти огромные размеры как-то не ощущались. Мы видели деревья, видели озеро и высокие кручи по краям чаши, но все равно не могли сразу охватить ее подлинные масштабы. Я и прежде сталкивался в Африке с этим явлением. Видишь широкие дали - и ничего, чем бы их можно было измерить: ни уходящей к горизонту дороги, ни домов, ни селений, ничего конкретного, позволяющего судить обо всем прочем. В Нгоронгоро это проявляется особенно остро. Мы с Дугласом оказались совсем беспомощными. Что это там на склоне - кусты или деревья? И какая высота вон у той кручи - пятьдесят, сто пятьдесят или пятьсот метров? Может быть, еще больше? Просто поразительно, как легко запутаться, когда нет определенной мерки.
В таких случаях выручает бинокль. Он не только все приближает, но и устраняет недоразумения. Ну хотя бы вот эти антилопы гну: в первую минуту мы с Дугласом их не заметили, потому что нас не интересовали муравьи, и наш взгляд безучастно скользнул по ним. А когда вы смотрите в бинокль, ваши глаза ищут какой-то вполне определенный предмет и узнают его независимо от величины. Но все это не помешало Нгоронгоро произвести на нас сильнейшее впечатление.
Это величайший кратер в мире. Его крутые стены вздымаются на высоту от шестисот до девятисот метров, огораживая территорию площадью от трехсот до трехсот пятидесяти километров, смотря по тому, где проводить границу между ними и дном. Никто не знает, как он возник: ведь обычные кратеры намного меньше. Есть довольно убедительная теория, по которой тут в прошлом возвышалась вулканическая гора с диаметром основания около двадцати километров. Что-то сместилось в недрах земли, гора провалилась, и образовалась вот такая чаша. Окружающий район и сейчас остается вулканическим; многие горы поблизости, такие, как Меру и Килиманджаро, представляют собой потухшие вулканы с многочисленными побочными кратерами. Есть и действующий вулкан Олдоньо Ленгаи. Его коническая вершина вздымается над Рифт-Валли к северо-востоку от Нгоронгоро и примерно раз в семь лет проявляет признаки жизни. Но если многие здешние вулканы были активными сравнительно недавно, то про Нгоронгоро этого никак не скажешь.
Во всяком случае за последние несколько тысяч лет тут не было никаких извержений. Крутые склоны поросли деревьями; родники постоянно обеспечивают животных чистой питьевой водой. Дно чаши трещиноватое, поэтому вода не застаивается. В Европе о Нгоронгоро впервые узнали лет сто назад, когда сюда пробрался один немецкий путешественник. На рубеже нашего столетия два других немца, братья, поселились здесь, привлеченные плодородной землей. На дне кратера километрах в двенадцати-тринадцати друг от друга они построили себе дома и начали выращивать обычные для здешних мест культуры. Конечно, дикие животные и обитавшие здесь мирные пастушеские племена им мешали, и братья одинаково бесцеремонно расправлялись и с теми и с другими. Но ведь так ведут себя все колонисты - свои интересы ставят превыше всего.
Братья Зидентопф вели борьбу с животными и с масаями, сражались с непокорной природой. Какой бы варварский характер ни носили их методы, наверное, им самим тоже приходилось не сладко, а когда началась первая Мировая война, они вынуждены были отступить.
Танганьика была оккупирована немцами, но на севере она граничила с Кенией. И хотя небольшие немецкие отряды всю войну сковывали крупные силы англичан и южноафриканцев, тем не менее обстановка была явно не подходящей для того, чтобы выращивать сизаль и пшеницу в кратере Нгоронгоро. Даже когда немцы по сути дела были разбиты, они два года отказывались сдаться, пока из Европы не пришла весть о капитуляции.
После заключения мира Танганьика перешла в руки англичан и появилась надежда, что удастся снова сделать кратер тем, чем он был прежде. Правда, одно время казалось, что из этого ничего не выйдет. Поскольку немцы заложили здесь фермы, нашлись сторонники того, чтобы английские фермеры продолжали это начинание, тем более что оба дома - один в Лераи, другой несколько севернее - были целы. Однако в ту пору не было недостатка в более удобных землях, лежащих ближе к городам и железным дорогам. Когда же появилась потребность осваивать новые районы, кратер Нгоронгоро уже считался заповедником. Официальных постановлений еще не существовало, но затем был принят закон, по которому кратер составил часть огромного национального парка площадью около двадцати тысяч квадратных километров, известного под названием Серенгети.
К сожалению, хотя край этот почти необитаем, масаи исстари пасли здесь свой скот. И так как интересы животных и людей не совпадают, район Нгоронгоро решили,затем выделить из национального парка в качестве резервата и установить для него особый режим. Так был образован резерват Нгоронгоро площадью 6200 квадратных километров, и масаям разрешили селиться и пасти скот на его территории. Этот шаг и связанные с ним последствия породили острейшие противоречия. Многие считают, что было неправильно, тем более в такое время, когда во всем мире сокращаются естественные угодья, выделять какую-то часть из национального парка. Другие говорят, что у масаев достаточно пастбищ - около 230 тысяч квадратных километров. А потому не следовало допускать, чтобы они подвергли угрозе одно из чудес света (каким несомненно является кратер). Пристрастие масаев к скоту настолько велико, что они держат гораздо большие стада, чем это необходимо, и стада эти безжалостно сводят травяной покров, но главная проблема заключена в том, что некоторые европейцы подвержены недугу, получившему название "масаит".
Здесь требуется объяснение, потому что масаит - причина многих серьезных мер, в том числе и решения выделить район кратера из национального парка Серенгети. Грубо говоря, европейцы, придя в Африку, встретили африканцев двух типов - угнетаемых и угнетателей, покорившихся и воинствующих. Угнетаемые обычно (я хорошо знаю, что были исключения) поступались своими племенными обычаями и надевали шорты, рубахи и черные очки. Они шли на службу к белым захватчикам и оказывали им всяческие услуги. Но где-то бельмом на глазу у колонизаторов оставались еще и воинственные племена. Им было что терять, и они сопротивлялись. Они воплощали исконную Африку с ее неукротимым нравом, строгими обычаями и острой нелюбовью к переменам. Они причиняли немало хлопот властям, зато внушали уважение к себе. Они не поддавались преобразованию, а кто пробовал их изменить, изменялся сам.
Одной из таких групп были и остаются масаи. Кое-кто из них получил европейское образование, но большинство живут в плетеных хижинах, обмазанных навозом, и признают только свои законы. Мужчины не трудятся и к деньгам равнодушны. Их явно устраивают старые порядки, нового они не приемлют, разве что ветеринаров, спасающих их скот от ящура. Это неприятие масаями двадцатого века - причина расхождений среди тех, кто их знает. Одни его осуждают, считают чуть ли не противоестественным. Другие одобряют и видят в масаях заслуживающих восхищения, гордых и благородных людей. Эта группа часто выступает в защиту масаев, причем считает, что масаи вообще непогрешимы. Вот такой односторонний подход и называют масаитом.
Можно понять обе точки зрения. Жаль только, что вторую - сочувствие к масаям - подчас ошибочно толкуют как мечту о возврате к уходящему прошлому. Так рассуждают многие туристы. Им хочется, чтобы Африка оставалась огромным антропологическим музеем с прыгучими туземцами, посвятительными обрядами, племенными плясками и шалашами с орнаментом из черепов. Чтобы все оставалось по-старому, почти по-старому: прежний колорит, но без былых войн, прежний примитивизм, но без болезней. И когда они встречают масаев, им кажется, что они нашли искомое. Кстати, когда принимали решение оставить масаев в кратере Нгоронгоро, одним из аргументов было то, что они нравятся туристам. Чернокожие туземцы среди диких зверей... Старая Африка жива...
Логически рассуждая, прежде чем браться судить о проблемах кратера, полагается в нем побывать, а с другой стороны, тот, кто в нем побывал, сразу становится тенденциозным. Вы видите сказочный амфитеатр и множество диких животных. Вы видите также пасущийся масайский скот. Поневоле спросишь, насколько они совместимы, может ли сохраняться прежнее отношение между людьми и животными после того, как человек вдруг получил вакцину для своего скота, а для себя - антибиотики. К кому ни обратись с этим вопросом, отвечающий непременно принадлежит к одному из двух лагерей. И вы тоже присоединяетесь к одному из них, хотя предпочли бы золотую середину. Вы будете считать, что либо кратерная область с ее редкой, сказочной фауной должна быть закрыта для всех глаз, либо насущные потребности местных жителей важнее таких сумасбродных идей. Вам хотелось бы компромиссного решения: чтобы живущие в этом районе масаи остались в нем, чтобы поголовье скота сохранялось на одном уровне, чтобы не изменялось нынешнее соотношение между людьми и фауной, однако вы сомневаетесь в долговечности такого компромисса. Требования человека растут. Масаи не всегда будут довольствоваться жилищами из прутьев и навоза. Но даже если бы они довольствовались ими, правительство в Дар-эс-Саламе с этим не смирится. Появятся школы, больницы, магазины, коммуникации, и в итоге очарование Нгоронгоро исчезает. Пока что положение можно считать сносным, хотя засуха 1961 года, когда сотни масаев из других, особенно пострадавших, районов пригнали в кратер свой истощенный, изголодавшийся скот, превратила его в своего рода пылевую чашу. Нгоронгоро выдержал это нашествие, но природа не может вечно противостоять всем ударам.
И мы с Дугласом с первой же минуты, когда увидели кратер и засыпали Джоун и Алена вопросами о его будущем, вступили в ряды защитников Нгоронгоро. Может быть, это было вызвано тем, что человек невольно огорчается, когда что-то идет не так. Слишком часто человеческая рука действует с изысканностью дубинки, и сердце сжимается, когда смотришь на чашу Нгоронгоро и обитающих там пятнадцать тысяч крупных животных. Малейшее пренебрежение, один плохой год, немного политического давления - и этому чуду света может прийти конец. Сам кратер останется, но главным образом как напоминание о былом. Сейчас Нгоронгоро, так сказать, балансирует на краю бездны. В ближайшие годы решится, будет ли этот край сохранен для грядущих поколений или нет.
От Уилкиз-Пойнт путь идет сперва по гребню кратера.
Мы проследовали вдоль него и получили разрешение спуститься в чашу. Вниз пропускают только машины с ведущим передним мостом; крутые повороты на скалах убеждают вас в мудрости этого правила. Однажды с дороги сорвался трактор, и, хотя сам тракторист своевременно выскочил из кабины, все, что он потом нашел от трактора, поместилось бы на детской ладошке. Людям, -подверженным головокружению, эта дорога не подходит. Она и для грузовиков не очень-то хороша: местами кажется, что вы едете по ступенькам лестницы. Сходная дорога поднимается на скалу Гибралтар. Обе их можно назвать блистательными образчиками строительного искусства, и в обоих случаях новичок, добравшись до конца, облегченно вздыхает.
С двумя машинами, двумя прицепами и шаром мы кое-как спустились на дно чаши и доехали до площадки, которую облюбовали для лагеря. Зебры в последнюю секунду уступали нам дорогу; антилопы гну трусили рядом с машинами или останавливались и таращили на нас глаза. Мы попали в чарующий мир. Палатки разбили под распростертыми ветвями фигового дерева. За ужином при свете подвешенной на якоре лампы мы обсудили план полета над кратером. Надо выяснить, какие тут ветры, а также где обычно проходят животные и где они группируются сейчас. Но главное - как провезти водородные баллоны. Необходимо проверить все дороги.
Разговаривая, мы вполуха прислушивались к раскатистому львиному рыканью, ликующим воплям гиен и прочим звукам из окружавшего нас природного зоопарка. Вдруг в листве над нами раздался страшный треск. Помню, я весь сжался и даже мигнул, как будто меня ударили. Мне в жизни не приходилось слышать ничего подобного. Представьте себе, что кто-то разрывает книгу с листами из гофрированного железа. Очередь за очередью - один и тот же мучительный, душераздирающий звук. Данте оценил бы это невыразимое страдание. Окаменев от изумления, мы с Дугласом забыли про свои бисквиты с сыром и вопросительно уставились на Алена.
- Древесный даман 6,- объяснил он.- Можно подумать...
Однако всякие попытки думать тотчас были сокрушены новой руладой, которую явно издала та же самая тварь. Предыдущее упражнение было голубиным воркованием рядом с этой фиоритурой. Я никогда не слышал, чтобы одновременно душили за горло десятерых боцманов, но теперь представляю себе, на что это может быть похоже. Мне непонятно, как несчастная гортань животного переносила пытку, однако это издевательство над голосовыми связками длилось не меньше минуты, прежде чем в мире наступила тишина, какой он еще никогда не ведал. Выдержав почтительную паузу (вдруг какой-нибудь клочок голосовой связки сохранил способность вибрировать?), с другого дерева на любовный призыв откликнулся другой, еще более неистовый даман.
Подобно звуку волынки крик дамана надо слушать на расстоянии, чтобы как следует оценить. И мы с изумлением слушали присоединяющиеся к перекличке новые и новые голоса. Время от времени наш даман отзывался, и голос его раза в четыре превосходил силой все остальные. Если бы на столе стояли бокалы, я уверен, что к концу вечера от них остались бы одни осколки.
Не знаю, ради чего он так старался: то ли заявлял свое право на занятую территорию, то ли призывал подругу, но вести осмысленный разговор стало невозможно. Мы чувствовали себя, будто подрывники на каменоломне, когда шнуры подожжены и вот-вот должны последовать взрывы. Возможно, что крупные животные, если считать в децибелах, могут издавать более мощные звуки, но вряд ли кто-нибудь превзойдет способность древесного дамана тужиться, не щадя себя. Весь вечер я никак не мог привыкнуть к этим крикам. Последнее, что я помню, это как Дуглас, лежа под противомоскитным пологом, ответил веселым смехом на очередной приступ душевной тоски у приютившегося в листве над нами косматого кроликоподобного существа.
ЛАГЕРЬ
ПОД ФИГОВЫМ
ДЕРЕВОМ
Я уже не спал, но и не проснулся как следует, когда услышал дробный стук. Смутные догадки сменялись в моем мозгу и отпадали одна за другой по мере того, как мысли становились все более связными. Наконец до меня дошло, что это стучат копыта. Очевидно, зебры, потому что гну никогда так не шумят. Они проходили мимо большими гуртами, и земля дрожала от их топота. Я лежал и слушал, не торопился вставать, чтобы не спугнуть их. Упоительный звук... Вероятно, что-нибудь в этом роде испытывали, просыпаясь, участники военных экспедиций прошлого, когда эскадрон за эскадроном выстраивался в боевой порядок и выходил на позицию. Зебры вели себя очень дисциплинированно, лишь иногда издавая резкие звуки, напоминающие лай собак. И, не смолкая, стучали копыта. Рождался новый день в кратере Нгоронгоро.
Откинув полог палатки, я увидел, что день начинается не ахти как над землей повис густой туман. Я оделся и вышел, чтобы осмотреться. Несколько коренастых, толстозадых зебр, стоявших метрах в пятнадцати от палатки, метнулись прочь, и стук их копыт слился с топотом идущих мимо лагеря многочисленных стад. То шагом, то галопом, они появлялись из пелены тумана с одной стороны и уходили в мягкое белое сияние с другой. Не меньше тысячи зебр проделало этот маневр, прежде чем наша площадка очистилась.
И в дальнейшем мимо лагеря каждое утро скакала полосатая кавалькада, потому что мы и зебры пили из одного ручья. Зебры пьют не меньше раза в день, иногда два, и они привыкли именно к этому источнику. Каждое утро мы слышали их бодрый топот. У зебр трудно различить самцов и самок, потому что внешние признаки скрыты. Вообще-то самцы покоренастее и покрепче на вид, но не так уж явно. Тем не менее глаз со временем приобретает способность достаточно уверенно подмечать разницу. Ежедневно, бреясь или завтракая, мы видели этот парад и с каждым разом все более верно определяли возраст, пол и нрав. И не уставали восхищаться их красотой.
В первое же утро мы отправились на машине обследовать кратер. Сильные дожди залили его, как и весь край; нам надо было установить, есть ли пригодные для старта площадки и можно ли к ним пробраться с нашими баллонами. Поэтому мы покидали фиговое дерево и ехали туда, куда намеревались или могли проехать.
Как это все происходило, я расскажу позже, а теперь попытаюсь воздать должное самому кратеру. Я уже говорил, что дно его представляет собой частью лес, частью озеро, частью открытую равнину, частью болото. Со склонов внутрь постоянно стекают минимум две речушки, обычно больше. Они напоминают спицы в колесе, и их нужно форсировать. В период дождей все ручьи сходятся в центральном озере, глубина которого нигде не превышает полуметра. Склоны крутые, но с одной стороны за них еще цепляются деревья, и животные могут проникать в кратер и выбираться из него, однако редко пользуются этой возможностью.
Когда вы разъезжаете по дну кратера, ландшафты с типичной фауной сменяются у вас перед глазами гораздо чаще, чем в других местах Африки. Грандиозные масштабы - отличительная черта этого континента, но внутри Нгоронгоро господствуют другие соотношения. Только что вы, встречая слонов с белыми бивнями, наблюдая семьи бабуинов и высматривая леопардов, ехали через, лес Лераи. Вдруг перед вами открылось озеро. И тысячи фламинго, медленно выступая угловатым шагом, дружно окунают головы в воду и фильтруют клювами ил.
А за озером, вокруг источника Гоитокиток, простирается непроходимое болото - царство бегемотов. Веселое похрюкивание подтверждает, что бегемоты довольны трясиной, водой, камышом и илом, из которых состоит этот участок кратерного дна. Кромка болота с ее густой травой пришлась по вкусу носорогам. Эти воинственные тяжеловесы частенько нападают на машины, поэтому путешественники, завидев носорога, думают о том, куда бы поскорее отступить. Поднявшись из лужи, в которой он нежился, носорог смотрит в упор на незваного гостя. Хвост торчит вверх, ноздри шевелятся, втягивая воздух, а в черепе копошится древняя примитивная мыслишка. Дуглас при встрече с таким носорогом очень удачно ее сформулировал: "Бить или не бить?.." Типичная психология юрского периода. Да, строго говоря, носорогу и не место в четвертичном периоде. Природа совсем обделила его смекалкой. Он настолько туп, что сплошь и рядом не покидает пересыхающий источник до тех пор, пока из-за недостатка воды вообще не теряет способность двигаться куда-либо. В наше время, когда человек все больше теснит животных, носорогу приходится худо. Это прежде всего относится к белому носорогу, но и черному все труднее бороться за существование. "Бить или не бить?" - этой не ахти какой глубокой формулой, собственно, и ограничивается весь его умственный потенциал.
В тот день, когда Дуглас так удачно скаламбурил, носорог решил вопрос положительно. Метрах в тридцати от нас он перешел на галоп, и мы лихорадочно заработали рычагом переключения передач. Просто поразительно, как такой тяжеловес может развивать столь высокую скорость - около 40 километров в час, но еще больше нас поразило звуковое сопровождение. Ноздри носорога уподобляются паровозной трубе, придавая его атаке особо устрашающий характер. И наверное, было бы довольно страшно испытать такой таран: ведь носорог весит больше машины (две тонны против полутора). Поэтому Ален позаботился о том, чтобы фыркающий зверь приблизился к нам не больше чем на три метра. Кончилось тем, что носорог, по-прежнему с задранным кверху хвостом, затрусил прочь довольный тем, что подтвердил свою склонность к примитивным выходкам.
При нас в кратере насчитывалось тридцать пять носорогов. Одни обитали в высокой траве у болота, другие большую часть времени проводили в степной части. Но главные обитатели степи - стадные животные. Преобладающим видом были галопирующие гну с обнимающей всю шею косматой гривой, серой спиной и хвостом, напоминающим хлопушку для мух. Дальше следовали зебры, которые ходили вперемешку с гну. Третье место занимали газели Томсона и Гранта. Первых больше, но сами они ростом поменьше и рога у них покороче, а не знающий покоя хвост расположен несколько выше по отношению к типичному для обоих видов броскому белому пятну сзади. Как и все четвероногие обитатели кратера, сколько бы глистов и клещей у них ни было внутри и снаружи, они всегда выглядели превосходно. Сложение - без изъянов, и блестящие черные копыта не ведали усталости. Малыши умели бегать с первого дня появления на свет, правда на свой лад. Вместо обычной рыси они отталкивались сразу всеми четырьмя ногами и скакали по кочкам, будто ожившие пружины.
Разумеется, в кратере не было никаких оград, хищники и их добыча вместе пребывали как бы на одной арене, но местонахождение львов часто можно было определить уже по тому, что этот участок казался каким-то пустым. Приглядишься и видишь лениво развалившегося светло-коричневого зверя, разморенного полуденным зноем. Назойливые автомашины совсем не привлекали внимания львов. Они все так же валялись, потягивались, со скучающим видом смотрели то в одну, то в другую сторону. Шкуры их были густо облеплены мухами, особенно вокруг кровоточащих ран, вероятно следов недавнего спаривания. Мухи улетали лишь тогда, когда их хлестала черная кисточка, венчающая львиный хвост, или вся желто-бурая туша перекатывалась на другой бок.
Странно сидеть без всякой защиты в машине с открытыми окнами в каких-нибудь трех-четырех метрах от такого могучего и свирепого хищника. Но львы относились к автомобилям с полным пренебрежением. А приоткройте дверцу и высуньте ногу - тотчас сработает адреналин7. Львы заворчат, соберутся в комок - куда только лень девалась! Все станет на свои места, и закон "все против всех" немедленно вступит в силу. Один удар такой лапой означает для человека почти мгновенную смерть.
Когда разъезжаешь по дну кратера, гляди в оба, и будешь вознагражден. Вот гепард каким-то змеиным движением весь исчезает в траве, которая ему всего-то по плечо. Вот с дерева надменно смотрит леопард. Семья ушастых лис затеяла игру. Выследят на слух какое-нибудь насекомое и прыгают на него. Неверно думать, что представители животного царства сами, вырастая, усваивают предопределенную им роль. Как правило, они проходят обучение. Лисята, например, явно не слышали насекомых, но они честно прислушивались и честно прыгали, хотя после прыжка чаще всего катились кубарем. Неподалеку проверяли свои возможности шакалята. Вдруг мамаша завыла. Малыши посмотрели на нее, потом, как могли, последовали ее примеру. Если бы вы слушали их отдельно, вам бы ни за что не удалось определить, что это за звуки, теперь же легко угадывалось трогательное подражание великолепному жуткому вою матери. Правда, голову шакалята закидывают назад совсем как большие, но после этого следовал всего-навсего какой-то капризный визг.
Весь день и почти всю ночь в кратере звучит птичье песнопение. Здесь и множество разных кукушек со своими вариациями на тему обычного "ку-ку". Здесь и щурки, жалобно призывающие кого-нибудь последовать за ними. Здесь и чибисы, которые с криками мечутся в воздухе, совсем как над полями Европы. То и дело раздается своеобразный квакающий клич африканской дрофы, похожий на пение птицы не больше, чем звук автомобильной сирены. Птицы непрерывно находятся в поле зрения. Вот аисты-разини, отыскивая лягушек, выступают среди высокой травы, а другие, поймав восходящий поток теплого воздуха, легко парят над водой. Вот венценосные журавли, марабу, важная птица-секретарь, утки, жаворонки, ткачики, удоды - все вперемешку. Горожанин невольно представляет себе животных примерно так же, как их видит сотрудник зоопарка: каждое животное в своей клетке, всякому виду свой загон. В кратере Нгоронгоро благодаря обилию воды и разнообразию экологической среды царит смешение, которое является важной отличительной чертой этого замечательного места.
Возвращаясь вечером в лагерь после того, как наши глаза поглотили столько незабываемых картин, мы больше, чем когда-либо, были исполнены решимости пролететь на шаре над этим несказанно прекрасным краем. Однако перед нами стояло немало препятствий. Для засушливого периода в кратере, по свидетельству Алена, было необычайно сыро, что ни дорога - глубокая колея. Обширные участки площадью в несколько квадратных километров покрывала вода почти по колено. Их мы форсировали чаще всего благополучно. В противном случае приходилось откапывать машины, подкладывать под них чурки и вбивать в землю металлический кол, за который крепился трос от лебедки, и, прежде чем кол успевал выскочить из земли, машина после одной-двух попыток выскакивала из лужи. Главное было не терять скорость и не попадать в колею.