Монах ушел, и пахари со страхом смотрели ему вслед, очевидно опасаясь, как бы его проклятия не принесли им несчастье.
Продолжая прерванный разговор, путник спросил словоохотливого поселянина:
— Значит, и вам плохо живется на земле?
— Суди сам, милостивец: как можно жить в довольстве бедным и убогим? Мы платим подати — житную и зевгаратикий, то есть за упряжку волов. Потом подымная, по три фолла с дыма. Еще пастбищная — энномий. Да десятина меда, приплода свиней и овец. Да еще подушная подать…
— За право дышать воздухом, — горько сострил другой поселянин, с седою бородой.
— Вот именно, что за воздух. Что наша душа? Воздух! А если случится землетрясение, опять надо платить. На возведение стен. Да еще погонное сборщику за ногоутомление…
— Да, податей у нас немало, — вздохнул путник.
— Вот так и живем. Ослепли от слез.
Поселянин продолжал:
— А что на земле творится! Рассказывали воины, василевс четырнадцать тысяч людей ослепил.
— Так им и надо, еретикам, — произнес путник.
— Да ведь они такие же люди, как и мы с тобой, — возразил, к моему изумлению, поселянин. — Лучше убить человека. Как же они будут теперь пахать свои нивы?
— Это, конечно, так, — согласился путник.
— А куда ты направляешь стопы? — спросил его поселянин.
— В Солунь. Оттуда двинусь на гору Афон и там буду спасать грешную душу в монастыре.
— А вклад у тебя есть?
— Может быть, и есть, а может быть, и нет его, — осторожно ответил путник.
— Так, — опять почесался словоохотливый пахарь. — Значит, ты покинул жену и дом?
— Жена у меня умерла в прошлом году.
— А дети?
— И дети погибли от морового поветрия.
— Кем же ты был раньше?
— Пахарем, как и ты.
— И оставил свою землю?
— Оставил. А дом и имущество продал богатому соседу.
— Так… А кто же будет пахать землю, если все мы в монастыри разбредемся?
— Душа важнее всего.
— Это ты истину сказал, друг, — промолвил поселянин. Но видно было, что он размышлял, глядя себе под ноги, и в чем-то сомневался.
Я более внимательно оглядел поселянина. У него было обыкновенное деревенское лицо, огрубевшее от дождей, солнца и ветра. Над низким лбом поднималась копна рыжих нечесаных волос. Нос у него был длинный, и на подбородке росла жиденькая бороденка. Вероятно, покосившаяся хижина у дороги принадлежала ему, так как бедно одетая женщина, стоявшая на пороге, кричала оттуда:
— Алексей, иди есть похлебку!
Но он махнул в ее сторону рукой и продолжал разговор:
— Непонятно.
— О чем ты говоришь? — не сообразил путник.
— Земельный участок принадлежал тебе по праву?
— Принадлежал мне по праву.
— И ты продал его?
— Продал.
— И волов?
— И волов.
— Если бы у меня была своя земля! А то мы сеем и жнем на господской земле, — сказал поселянин.
— Парики?
— Парики.
— Сколько же берет господин?
— Отдаем половину с жатвы и приплода.
— Это много. Довольно было бы владельцу и трети.
— Нелегко жить на свете бедняку, — сказал поселянин.
— Трудно.
— Желаю тебе счастливого пути, — сказал на прощание поселянин и поплелся в хижину.
Путник тоже двинулся в дорогу, остальные стали расходиться. Один из моих служителей сказал мне почтительно, с презрением глядя вслед поселянам:
— Разве они способны что-нибудь понять?
Самих себя слуги богатых господ мнят способными понимать самые сложные вещи. Им известны все константинопольские сплетни и тайны императорской опочивальни. Богатых они почитают, подражая порокам своих господ, и живут подачками и воровством, а бедных презирают.
Я вскочил на коня, хотя и не с той уже ловкостью, как в молодые годы, и поскакал туда, где слышались приветственные клики. Воины и повозки двигались непрерывным потоком на юг. Впереди, подобно отдаленному грому, слышен был глухой рев человеческих криков. Это воины приветствовали василевса:
— Многая лета, автократор ромейский!
Страшно было подумать о том, что мог переживать в эти часы победитель. Он достиг своей цели, сломил упорство врагов, наполнил государственную сокровищницу золотом и раздвинул пределы государства до Евфрата. Но разве может быть человек уверенным в том, что все останется так, как он устроил на земле? Ведь все в мире непрочно и подлежит непрестанному изменению, как учили древние философы. Вчерашняя победа может смениться поражением, и надо быть бдительным каждое мгновение.
Мы дорого заплатили за свою победу. Лучшие пали на поле битвы. Уже не было с нами ставшего мне братом Никифора Ксифия, погибшего с мечом в руках на горном перевале. Рядом с ним упали Вотаниат и Апокавк и многие другие. Но те, кому еще суждено жить, быстро забывают ушедших. Я уже думал о том, как теперь по-другому устрою свою жизнь.
Я нашел василевса на перекрестке двух дорог. Под сенью ромейских знамен, сидя на коне, он смотрел на проходившие войска, а воины приветствовали его криками и рукоплесканиями. У Василия был вид больного человека, борода его стала совсем седой за эти дни, и глаза еще глубже запали.
Я пробрался к сопровождавшим василевса лицам, увидел среди них Леонтия Акрита и направил коня к нему, так как этот человек крайне интересовал меня.
Акрит был стратигом Евфратской фемы. Его вызвали недавно в Константинополь для доклада, но события задержали стратига, и неожиданно для самого себя он очутился в Македонии. Впрочем, он выражал по этому поводу свое полное удовлетворение. Это был красивый и надменный человек, осмеливавшийся давать советы самому василевсу. Черную бороду он красиво завивал, по восточному обычаю, и душил амброй, а поверх положенного по званию стратига красного плаща носил еще сарацинское покрывало, завязанное под подбородком, и, кроме меча на бедре, у него висел спереди кривой кинжал, усыпанный драгоценными камнями. Седло и уздечка его коня тоже были устроены по-восточному, с различными украшениями и золотыми кистями.
Сначала мы косились на такое убранство, потом привыкли. Василевс тоже посмотрел на наряд Акрита с недовольным видом, но ничего не сказал. Стратиг начальствовал пограничной фемой, его родственник стоял во главе Харсианской фемы, и, вспоминая неприятности с Фокой и Склиром, Василий не хотел ссориться с этим влиятельным вельможей. Рассказывали, что у Леонтия Акрита в Кесарии был великолепный дворец с садами и водоемами, с павлинами на лужайках и с персидскими благоуханными розами. С юных лет он сражался в Каппадокии с сарацинами и, еще будучи юным спафарием, влюбился в дочь стратига Георгия Дуки и похитил ее, чтобы жениться на ней, при самых необыкновенных обстоятельствах. Может быть, это его жизнь, полная военных событий и любовных приключений, вдохновила автора романа о Дивгенисе, которым в наши дни стали зачитываться в Константинополе. Человек, полный страстей, он в то же время был способен на нежные чувства, сравнивал женщину то с розой, то с голубкой и любил книги. На почве книголюбия мы и завязали наше знакомство.
Когда я подъехал к нему, он приветливо улыбнулся и спросил:
— Скажи, патрикий, какое отношение имеет к тебе Симеон Метафраст?
Я объяснил, что моим отцом был скромный табулярий в предместье св.Мамы, а не этот прославленный писатель, который жил в прекрасном доме, со множеством слуг и серебряной утвари, диктуя свои произведения скорописцам, чтобы потом каллиграфы могли переписывать их с красивыми заглавными буквами на пергамене.
— Я не любитель его елейных сочинений, говоря между нами, — рассмеялся Акрит и показал очень белые зубы. — Но моя возлюбленная супруга очарована его стилем, соответствующим величию предмета. Впрочем, надо сказать, что он достаточно красноречиво описывает жестокость тиранов и мудрость, с какой отвечали им мученики.
Хотя Акрит почти не знал меня, но выражался без стеснения и совершенно независимо и жену свою вспоминал с нежностью влюбленного юноши. А наши магистры и доместики смотрят на своих жен как на служанок.
Я спросил его, желая вызвать на откровенность:
— Итак, твоя супруга изволит читать Симеона Метафраста?
— С большим увлечением. Лично я предпочитаю диалоги вроде «Филопатриса» или романы о приключениях счастливых любовников.
— Но достойно ли это твоего высокого положения? — вежливо спросил я его.
— Над житиями святых я засыпаю. У нас там, на Евфрате, и в Харсианской феме, совсем другая жизнь, чем здесь, — ответил он, смеясь. — Вы привыкли посещать храмы, нежиться в теплых постелях, а мы проводим жизнь в непрестанных пограничных столкновениях с сарацинами или в борьбе с апелатами, как у нас называют разбойников, скрывающихся в горах. И чтение у нас не церковного характера, а такое, которое услаждает душевные чувства. Мы любим веселые пиры, вино, женщин, войну. Приезжай ко мне, патрикий, в Кесарию, и ты увидишь, как приятно мы живем.
Я обещал ему, что при первом же удобном случае воспользуюсь его приглашением. Без знакомства с Востоком жизнь моя была бы не полной.
— Но разве не является женщина орудием соблазна? — с улыбкой спросил я, давая ему понять, что я отнюдь не согласен с этим.
— Орудием соблазна? — переспросил он.
— По крайней мере так учат нас отцы церкви.
— Может быть, женщина и орудие соблазна, — в тон мне ответил Акрит, показывая тем самым, что понял мою иронию, — но пусть они соблазняют меня до конца моих дней. Женщина создана для любви. Все в ней гармония и нега.
— А что такое, по-твоему, любовь?
Акрит задумался на мгновение и сказал:
— Любовь — обладание.
Как это было не похоже на мои чувства к Анне и на историю моей любви к ней!
Наша беседа прервалась тогда, потому что василевс прислал к Акриту спафария, сообщая, что желает с ним о чем-то посоветоваться, но я некоторое время размышлял над этим разговором. Потом мне пришли на ум простодушные слова поселянина у колодца, и в моей памяти возникло страшное лицо богомила. Я решил, что по возвращении в Константинополь воспользуюсь первым же представившимся случаем, чтобы просить василевса отпустить меня, и тогда посвящу жизнь писанию книги о своей судьбе. Весьма заманчиво было и предложение Акрита. Но не пристойнее ли христианину совершить сначала трудное путешествие в Иерусалим, к гробу Христа, чем скитаться в поисках развлечений? На душе у меня было грустно, но спокойно. Страсти угасали. Образ Анны представлялся мне теперь как смутное видение, как сон, приснившийся среди земной суеты. Все проходит в жизни человека, как дым.
Незадолго до начала событий в Македонии возвратился из Киева отвозивший туда дары патрикий Калокир. От него я услышал о переменах в северном городе. Там уже возвышались прекрасные каменные церкви. В одной из них, украшенной мозаиками и золотом, которую зовут Десятинной, он видел мраморную гробницу. Резец каменотеса украсил ее пальмовыми ветками и крестами. В ней покоился прах Анны, закончившей свой земной путь. Калокир показывал мне золотую монету русской чеканки. На ней был изображен Владимир в одеянии василевса, и я еще раз удивился его надменности. Может быть, настанет день и мне представится случай снова совершить путешествие через пороги и поклониться гробу той, которую я любил. Там же лежал в скромной могиле, поросшей злаками, Димитрий Ангел, подаривший меня своей дружбой и участвовавший в строении киевских церквей. Там жила Мария, дочь Анны.
Стряхнув груз воспоминаний, я поспешил вместе с другими за василевсом. Вокруг нас пробуждалась природа. После стольких страшных лет пахари снова выходили на поле, и быки тащили благодетельные плуги. Жизнь неистребима, и невозможно никакими жестокостями остановить ее.
Из окрестных селений на дорогу выходили толпы народа, чтобы посмотреть на наше триумфальное шествие, на блистающее оружие ромейских воинов, на императорских коней, покрытых пурпуром, но я слышал, как люди в ужасе шептали:
— Болгаробойца! Болгаробойца!
Василия, возможно, будут прославлять в веках историки, но простые пахари не могли восхищаться его жестокостью, хотя бы совершенной и над врагами, и это преступление не только не поколебало болгар, но еще больше укрепило их душевные силы.
Временно враги были сокрушены. Леонтий Акрит одобрял ослепление варваров, считая это печальной необходимостью. А мое сердце впервые не наполнялось при слове «победа» ликованием. После того, что я видел и пережил, достаточно было нескольких фраз, случайно услышанных у дорожного колодца, чтобы чаша переполнилась до края. Такая жизнь не может продолжаться до бесконечности. Разве не мечтали лучшие умы человечества о золотом веке? Может быть, мои дни пресекутся еще задолго до этого счастливого времени, но настанет день, когда люди перекуют мечи на орала и народы станут жить между собою в мире.
Париж — Москва, 1937-1958
Продолжая прерванный разговор, путник спросил словоохотливого поселянина:
— Значит, и вам плохо живется на земле?
— Суди сам, милостивец: как можно жить в довольстве бедным и убогим? Мы платим подати — житную и зевгаратикий, то есть за упряжку волов. Потом подымная, по три фолла с дыма. Еще пастбищная — энномий. Да десятина меда, приплода свиней и овец. Да еще подушная подать…
— За право дышать воздухом, — горько сострил другой поселянин, с седою бородой.
— Вот именно, что за воздух. Что наша душа? Воздух! А если случится землетрясение, опять надо платить. На возведение стен. Да еще погонное сборщику за ногоутомление…
— Да, податей у нас немало, — вздохнул путник.
— Вот так и живем. Ослепли от слез.
Поселянин продолжал:
— А что на земле творится! Рассказывали воины, василевс четырнадцать тысяч людей ослепил.
— Так им и надо, еретикам, — произнес путник.
— Да ведь они такие же люди, как и мы с тобой, — возразил, к моему изумлению, поселянин. — Лучше убить человека. Как же они будут теперь пахать свои нивы?
— Это, конечно, так, — согласился путник.
— А куда ты направляешь стопы? — спросил его поселянин.
— В Солунь. Оттуда двинусь на гору Афон и там буду спасать грешную душу в монастыре.
— А вклад у тебя есть?
— Может быть, и есть, а может быть, и нет его, — осторожно ответил путник.
— Так, — опять почесался словоохотливый пахарь. — Значит, ты покинул жену и дом?
— Жена у меня умерла в прошлом году.
— А дети?
— И дети погибли от морового поветрия.
— Кем же ты был раньше?
— Пахарем, как и ты.
— И оставил свою землю?
— Оставил. А дом и имущество продал богатому соседу.
— Так… А кто же будет пахать землю, если все мы в монастыри разбредемся?
— Душа важнее всего.
— Это ты истину сказал, друг, — промолвил поселянин. Но видно было, что он размышлял, глядя себе под ноги, и в чем-то сомневался.
Я более внимательно оглядел поселянина. У него было обыкновенное деревенское лицо, огрубевшее от дождей, солнца и ветра. Над низким лбом поднималась копна рыжих нечесаных волос. Нос у него был длинный, и на подбородке росла жиденькая бороденка. Вероятно, покосившаяся хижина у дороги принадлежала ему, так как бедно одетая женщина, стоявшая на пороге, кричала оттуда:
— Алексей, иди есть похлебку!
Но он махнул в ее сторону рукой и продолжал разговор:
— Непонятно.
— О чем ты говоришь? — не сообразил путник.
— Земельный участок принадлежал тебе по праву?
— Принадлежал мне по праву.
— И ты продал его?
— Продал.
— И волов?
— И волов.
— Если бы у меня была своя земля! А то мы сеем и жнем на господской земле, — сказал поселянин.
— Парики?
— Парики.
— Сколько же берет господин?
— Отдаем половину с жатвы и приплода.
— Это много. Довольно было бы владельцу и трети.
— Нелегко жить на свете бедняку, — сказал поселянин.
— Трудно.
— Желаю тебе счастливого пути, — сказал на прощание поселянин и поплелся в хижину.
Путник тоже двинулся в дорогу, остальные стали расходиться. Один из моих служителей сказал мне почтительно, с презрением глядя вслед поселянам:
— Разве они способны что-нибудь понять?
Самих себя слуги богатых господ мнят способными понимать самые сложные вещи. Им известны все константинопольские сплетни и тайны императорской опочивальни. Богатых они почитают, подражая порокам своих господ, и живут подачками и воровством, а бедных презирают.
Я вскочил на коня, хотя и не с той уже ловкостью, как в молодые годы, и поскакал туда, где слышались приветственные клики. Воины и повозки двигались непрерывным потоком на юг. Впереди, подобно отдаленному грому, слышен был глухой рев человеческих криков. Это воины приветствовали василевса:
— Многая лета, автократор ромейский!
Страшно было подумать о том, что мог переживать в эти часы победитель. Он достиг своей цели, сломил упорство врагов, наполнил государственную сокровищницу золотом и раздвинул пределы государства до Евфрата. Но разве может быть человек уверенным в том, что все останется так, как он устроил на земле? Ведь все в мире непрочно и подлежит непрестанному изменению, как учили древние философы. Вчерашняя победа может смениться поражением, и надо быть бдительным каждое мгновение.
Мы дорого заплатили за свою победу. Лучшие пали на поле битвы. Уже не было с нами ставшего мне братом Никифора Ксифия, погибшего с мечом в руках на горном перевале. Рядом с ним упали Вотаниат и Апокавк и многие другие. Но те, кому еще суждено жить, быстро забывают ушедших. Я уже думал о том, как теперь по-другому устрою свою жизнь.
Я нашел василевса на перекрестке двух дорог. Под сенью ромейских знамен, сидя на коне, он смотрел на проходившие войска, а воины приветствовали его криками и рукоплесканиями. У Василия был вид больного человека, борода его стала совсем седой за эти дни, и глаза еще глубже запали.
Я пробрался к сопровождавшим василевса лицам, увидел среди них Леонтия Акрита и направил коня к нему, так как этот человек крайне интересовал меня.
Акрит был стратигом Евфратской фемы. Его вызвали недавно в Константинополь для доклада, но события задержали стратига, и неожиданно для самого себя он очутился в Македонии. Впрочем, он выражал по этому поводу свое полное удовлетворение. Это был красивый и надменный человек, осмеливавшийся давать советы самому василевсу. Черную бороду он красиво завивал, по восточному обычаю, и душил амброй, а поверх положенного по званию стратига красного плаща носил еще сарацинское покрывало, завязанное под подбородком, и, кроме меча на бедре, у него висел спереди кривой кинжал, усыпанный драгоценными камнями. Седло и уздечка его коня тоже были устроены по-восточному, с различными украшениями и золотыми кистями.
Сначала мы косились на такое убранство, потом привыкли. Василевс тоже посмотрел на наряд Акрита с недовольным видом, но ничего не сказал. Стратиг начальствовал пограничной фемой, его родственник стоял во главе Харсианской фемы, и, вспоминая неприятности с Фокой и Склиром, Василий не хотел ссориться с этим влиятельным вельможей. Рассказывали, что у Леонтия Акрита в Кесарии был великолепный дворец с садами и водоемами, с павлинами на лужайках и с персидскими благоуханными розами. С юных лет он сражался в Каппадокии с сарацинами и, еще будучи юным спафарием, влюбился в дочь стратига Георгия Дуки и похитил ее, чтобы жениться на ней, при самых необыкновенных обстоятельствах. Может быть, это его жизнь, полная военных событий и любовных приключений, вдохновила автора романа о Дивгенисе, которым в наши дни стали зачитываться в Константинополе. Человек, полный страстей, он в то же время был способен на нежные чувства, сравнивал женщину то с розой, то с голубкой и любил книги. На почве книголюбия мы и завязали наше знакомство.
Когда я подъехал к нему, он приветливо улыбнулся и спросил:
— Скажи, патрикий, какое отношение имеет к тебе Симеон Метафраст?
Я объяснил, что моим отцом был скромный табулярий в предместье св.Мамы, а не этот прославленный писатель, который жил в прекрасном доме, со множеством слуг и серебряной утвари, диктуя свои произведения скорописцам, чтобы потом каллиграфы могли переписывать их с красивыми заглавными буквами на пергамене.
— Я не любитель его елейных сочинений, говоря между нами, — рассмеялся Акрит и показал очень белые зубы. — Но моя возлюбленная супруга очарована его стилем, соответствующим величию предмета. Впрочем, надо сказать, что он достаточно красноречиво описывает жестокость тиранов и мудрость, с какой отвечали им мученики.
Хотя Акрит почти не знал меня, но выражался без стеснения и совершенно независимо и жену свою вспоминал с нежностью влюбленного юноши. А наши магистры и доместики смотрят на своих жен как на служанок.
Я спросил его, желая вызвать на откровенность:
— Итак, твоя супруга изволит читать Симеона Метафраста?
— С большим увлечением. Лично я предпочитаю диалоги вроде «Филопатриса» или романы о приключениях счастливых любовников.
— Но достойно ли это твоего высокого положения? — вежливо спросил я его.
— Над житиями святых я засыпаю. У нас там, на Евфрате, и в Харсианской феме, совсем другая жизнь, чем здесь, — ответил он, смеясь. — Вы привыкли посещать храмы, нежиться в теплых постелях, а мы проводим жизнь в непрестанных пограничных столкновениях с сарацинами или в борьбе с апелатами, как у нас называют разбойников, скрывающихся в горах. И чтение у нас не церковного характера, а такое, которое услаждает душевные чувства. Мы любим веселые пиры, вино, женщин, войну. Приезжай ко мне, патрикий, в Кесарию, и ты увидишь, как приятно мы живем.
Я обещал ему, что при первом же удобном случае воспользуюсь его приглашением. Без знакомства с Востоком жизнь моя была бы не полной.
— Но разве не является женщина орудием соблазна? — с улыбкой спросил я, давая ему понять, что я отнюдь не согласен с этим.
— Орудием соблазна? — переспросил он.
— По крайней мере так учат нас отцы церкви.
— Может быть, женщина и орудие соблазна, — в тон мне ответил Акрит, показывая тем самым, что понял мою иронию, — но пусть они соблазняют меня до конца моих дней. Женщина создана для любви. Все в ней гармония и нега.
— А что такое, по-твоему, любовь?
Акрит задумался на мгновение и сказал:
— Любовь — обладание.
Как это было не похоже на мои чувства к Анне и на историю моей любви к ней!
Наша беседа прервалась тогда, потому что василевс прислал к Акриту спафария, сообщая, что желает с ним о чем-то посоветоваться, но я некоторое время размышлял над этим разговором. Потом мне пришли на ум простодушные слова поселянина у колодца, и в моей памяти возникло страшное лицо богомила. Я решил, что по возвращении в Константинополь воспользуюсь первым же представившимся случаем, чтобы просить василевса отпустить меня, и тогда посвящу жизнь писанию книги о своей судьбе. Весьма заманчиво было и предложение Акрита. Но не пристойнее ли христианину совершить сначала трудное путешествие в Иерусалим, к гробу Христа, чем скитаться в поисках развлечений? На душе у меня было грустно, но спокойно. Страсти угасали. Образ Анны представлялся мне теперь как смутное видение, как сон, приснившийся среди земной суеты. Все проходит в жизни человека, как дым.
Незадолго до начала событий в Македонии возвратился из Киева отвозивший туда дары патрикий Калокир. От него я услышал о переменах в северном городе. Там уже возвышались прекрасные каменные церкви. В одной из них, украшенной мозаиками и золотом, которую зовут Десятинной, он видел мраморную гробницу. Резец каменотеса украсил ее пальмовыми ветками и крестами. В ней покоился прах Анны, закончившей свой земной путь. Калокир показывал мне золотую монету русской чеканки. На ней был изображен Владимир в одеянии василевса, и я еще раз удивился его надменности. Может быть, настанет день и мне представится случай снова совершить путешествие через пороги и поклониться гробу той, которую я любил. Там же лежал в скромной могиле, поросшей злаками, Димитрий Ангел, подаривший меня своей дружбой и участвовавший в строении киевских церквей. Там жила Мария, дочь Анны.
Стряхнув груз воспоминаний, я поспешил вместе с другими за василевсом. Вокруг нас пробуждалась природа. После стольких страшных лет пахари снова выходили на поле, и быки тащили благодетельные плуги. Жизнь неистребима, и невозможно никакими жестокостями остановить ее.
Из окрестных селений на дорогу выходили толпы народа, чтобы посмотреть на наше триумфальное шествие, на блистающее оружие ромейских воинов, на императорских коней, покрытых пурпуром, но я слышал, как люди в ужасе шептали:
— Болгаробойца! Болгаробойца!
Василия, возможно, будут прославлять в веках историки, но простые пахари не могли восхищаться его жестокостью, хотя бы совершенной и над врагами, и это преступление не только не поколебало болгар, но еще больше укрепило их душевные силы.
Временно враги были сокрушены. Леонтий Акрит одобрял ослепление варваров, считая это печальной необходимостью. А мое сердце впервые не наполнялось при слове «победа» ликованием. После того, что я видел и пережил, достаточно было нескольких фраз, случайно услышанных у дорожного колодца, чтобы чаша переполнилась до края. Такая жизнь не может продолжаться до бесконечности. Разве не мечтали лучшие умы человечества о золотом веке? Может быть, мои дни пресекутся еще задолго до этого счастливого времени, но настанет день, когда люди перекуют мечи на орала и народы станут жить между собою в мире.
Париж — Москва, 1937-1958
СЛОВАРЬ МАЛОУПОТРЕБИТЕЛЬНЫХ СЛОВ
Абсида — полукруглая пристройка в церковном здании.
Августа — титул византийской императрицы.
Автократор — самодержец.
Агаряне — библейское название арабов, ведущих свое происхождение от Агари, рабыни Авраама.
Агора — в греческих городах главная площадь.
Акант — южное растение, широкий лист которого используется в качестве архитектурного орнамента.
Аквилон — сильный северный ветер.
Аксиос — церемониальный возглас, означающий «достоин».
Архонт — в древней Греции высокая выборная должность, позднее титул, соответствующий владетельному князю.
Баллистиарий — воин, обслуживающий баллисту, метательную машину.
Богомилы — секта, названная по имени ее основателя, болгарского священника Богомила.
Борей — северный ветер.
Василевс — титул византийского императора.
Василики — название византийского сборника законов.
Вирник — судебный чин древней Руси.
Гетериарх — см. этериарх.
Гетерии — см. этерии.
Гинекей — часть византийского дома, отведенная для женщин.
Дивитиссий — верхняя парадная одежда византийских императоров.
Доместик — военачальник.
Драконарии — знаменосцы, так как византийские знамена имели иногда вид дракона.
Дромон — военный корабль.
Друнгарий — командующий византийским флотом.
Индикт — период в пятнадцать лет в византийском летоисчислении.
Камора — зала небольших размеров.
Кампагии — башмаки пурпурного цвета, присвоенные императору.
Кандидат — низшее придворное звание.
Карруха — повозка.
Квады — германское племя, с которым воевал Марк Аврелий.
Кератий — мелкая монета.
Киновия — скит, монастырь небольших размеров.
Комит — первоначально — сопровождающий, позднее византийский придворный чин.
Корзно — плащ знатных людей в древней Руси.
Куропалат — высокое придворное звание.
Лавзиак — один из залов Большого константинопольского дворца.
Легаторий — византийский чиновник, выполнявший полицейские обязанности в Константинополе.
Логофет дрома — должность, соответствующая нашему министру иностранных дел.
Лор — облачение в виде длинной и узкой пелены, присвоенное высшим византийским чинам.
Магистр — высокое придворное звание в Византии.
Манихеи — религиозная секта, ведущая свое начало от Манеса, жившего в III веке нашей эры.
Медимн — мера веса, около 50 килограммов.
Милиариссий — серебряная монета.
Модий — мера веса, около 8 килограммов.
Нимфей — место, посвященное нимфам, обычно фонтан, украшенный статуями.
Новелла — название законов, изданных императором Юстинианом: новелла такая-то.
Номисма — золотая монета.
Онопод — один из залов Большого дворца.
Палестра — общественное место для гимнастических упражнений в древнее время.
Павликиане — христианская дуалистическая секта.
Паллий — верхнее облачение патриарха.
Парики — крепостные в византийскую эпоху.
Патрикий — высокое придворное звание.
Патрикианка лоратная — патрикианка, имевшая право носить лор.
Паракимомен — спальник, потом — министр двора.
Пифос — большой глиняный кувшин.
Поручи — принадлежность императорского и священнического облачения, чтобы придерживать широкие рукава.
Порфирогенит — рожденный в Порфире, то есть во дворце Константина I из красного порфира.
Препозит — высокая должность в византийской администрации.
Протасикрит — начальник императорской канцелярии.
Прохирон — название византийского сборника законов.
Ромеи — римляне в греческом произношении. В официальном языке и в литературе византийские греки называли себя римлянами.
Серикарии — ремесленники шелковой промышленности. Серика — Китай.
Силентий — тайное заседание сената.
Силенциарий — церемониймейстер, на обязанности которого было поддержание тишины во время церемоний.
Синклит — сенат.
Скарамангий — длинное парадное одеяние византийских чиновников, особенно пышный скарамангий носил император.
Скифы — древний народ, обитавший на северном берегу Черного моря; византийцы обычно так называли русских.
Солид — золотая монета.
Спафарий — придворное звание.
Спафарокандидат — придворное звание.
Схоларии — воины схол (гвардейских частей).
Тиун — управитель княжеского имения.
Тувии — узкие штаны.
Фема — область и ее ополчение в Византии, заменившие прежний римский легион.
Фибула — застежка.
Фолл — мелкая медная монета.
Хеландия — военный корабль.
Хиротония — посвящение.
Эпарх — губернатор Константинополя.
Этериарх — начальник этерии.
Этерия — отряд дворцовой гвардии.
Экскувиторы — воины отборных воинских частей.
Ярл — скандинавский титул, соответствующий графу.
Августа — титул византийской императрицы.
Автократор — самодержец.
Агаряне — библейское название арабов, ведущих свое происхождение от Агари, рабыни Авраама.
Агора — в греческих городах главная площадь.
Акант — южное растение, широкий лист которого используется в качестве архитектурного орнамента.
Аквилон — сильный северный ветер.
Аксиос — церемониальный возглас, означающий «достоин».
Архонт — в древней Греции высокая выборная должность, позднее титул, соответствующий владетельному князю.
Баллистиарий — воин, обслуживающий баллисту, метательную машину.
Богомилы — секта, названная по имени ее основателя, болгарского священника Богомила.
Борей — северный ветер.
Василевс — титул византийского императора.
Василики — название византийского сборника законов.
Вирник — судебный чин древней Руси.
Гетериарх — см. этериарх.
Гетерии — см. этерии.
Гинекей — часть византийского дома, отведенная для женщин.
Дивитиссий — верхняя парадная одежда византийских императоров.
Доместик — военачальник.
Драконарии — знаменосцы, так как византийские знамена имели иногда вид дракона.
Дромон — военный корабль.
Друнгарий — командующий византийским флотом.
Индикт — период в пятнадцать лет в византийском летоисчислении.
Камора — зала небольших размеров.
Кампагии — башмаки пурпурного цвета, присвоенные императору.
Кандидат — низшее придворное звание.
Карруха — повозка.
Квады — германское племя, с которым воевал Марк Аврелий.
Кератий — мелкая монета.
Киновия — скит, монастырь небольших размеров.
Комит — первоначально — сопровождающий, позднее византийский придворный чин.
Корзно — плащ знатных людей в древней Руси.
Куропалат — высокое придворное звание.
Лавзиак — один из залов Большого константинопольского дворца.
Легаторий — византийский чиновник, выполнявший полицейские обязанности в Константинополе.
Логофет дрома — должность, соответствующая нашему министру иностранных дел.
Лор — облачение в виде длинной и узкой пелены, присвоенное высшим византийским чинам.
Магистр — высокое придворное звание в Византии.
Манихеи — религиозная секта, ведущая свое начало от Манеса, жившего в III веке нашей эры.
Медимн — мера веса, около 50 килограммов.
Милиариссий — серебряная монета.
Модий — мера веса, около 8 килограммов.
Нимфей — место, посвященное нимфам, обычно фонтан, украшенный статуями.
Новелла — название законов, изданных императором Юстинианом: новелла такая-то.
Номисма — золотая монета.
Онопод — один из залов Большого дворца.
Палестра — общественное место для гимнастических упражнений в древнее время.
Павликиане — христианская дуалистическая секта.
Паллий — верхнее облачение патриарха.
Парики — крепостные в византийскую эпоху.
Патрикий — высокое придворное звание.
Патрикианка лоратная — патрикианка, имевшая право носить лор.
Паракимомен — спальник, потом — министр двора.
Пифос — большой глиняный кувшин.
Поручи — принадлежность императорского и священнического облачения, чтобы придерживать широкие рукава.
Порфирогенит — рожденный в Порфире, то есть во дворце Константина I из красного порфира.
Препозит — высокая должность в византийской администрации.
Протасикрит — начальник императорской канцелярии.
Прохирон — название византийского сборника законов.
Ромеи — римляне в греческом произношении. В официальном языке и в литературе византийские греки называли себя римлянами.
Серикарии — ремесленники шелковой промышленности. Серика — Китай.
Силентий — тайное заседание сената.
Силенциарий — церемониймейстер, на обязанности которого было поддержание тишины во время церемоний.
Синклит — сенат.
Скарамангий — длинное парадное одеяние византийских чиновников, особенно пышный скарамангий носил император.
Скифы — древний народ, обитавший на северном берегу Черного моря; византийцы обычно так называли русских.
Солид — золотая монета.
Спафарий — придворное звание.
Спафарокандидат — придворное звание.
Схоларии — воины схол (гвардейских частей).
Тиун — управитель княжеского имения.
Тувии — узкие штаны.
Фема — область и ее ополчение в Византии, заменившие прежний римский легион.
Фибула — застежка.
Фолл — мелкая медная монета.
Хеландия — военный корабль.
Хиротония — посвящение.
Эпарх — губернатор Константинополя.
Этериарх — начальник этерии.
Этерия — отряд дворцовой гвардии.
Экскувиторы — воины отборных воинских частей.
Ярл — скандинавский титул, соответствующий графу.