Сан-Антонио. Дальше некуда!

   — Позвольте, — блеет Пакретт, чье лицо искажено от бешенства.
   — Я позволю тебе только одну вещь, — заканчивает Берю, — оплатить мой следующий стакан!
   — Я не собираюсь дольше терпеть это, — заявляет инспектор, вставая.
   — Месье строит из себя дамочку из высшего общества, — не унимается Мамонт. — Вам надо пойти в мойщики туалетов, мадам, если у вас такое ранимое сердце.
   Я удерживаю Пакретта за руку.
   — Садитесь, старина. А ты, Берю, закрой пасть. Ты не на базаре.
   — Я попрошу перевода, — уверяет Пакретт. — Такие издевательства просто невыносимы. Я не могу…
   Берю собирается сказать ему новую гадость, но я отвешиваю ему под столом удар ногой, которым можно свалить обелиск.
   Он дает пожирателю пилюль излить свою душу, после чего мы можем перейти к серьезным вещам.
   — Ребята, начинаем большую охоту!
   Естественно, после этих слов Берю считает своим долгом затянуть охотничью песню.
   Чтобы заставить его замолчать, я снова пинаю его под столом и продолжаю:
   — Пакретт, вы специалист по проституткам…
   — Не смеши меня, — говорит Жирдяй. — Судя по внешности этого месье, он никогда не залазил на бабу. Ему бы для этого понадобилась лестница и обувка с шипами.
   — Опять?! — вопит Пакретт. Он в ярости осушает свой стакан минералки. Добряк Пино заснул. Его голова свисает на грудь, как груша. По-моему, у меня та еще команда!
   — Что вы говорили, комиссар?
   — Что вместе с сотрудником картографического отдела вы составите карту распространения проституции в Париже.
   — Отличная мысль! — орет Берюрье. — Будем ее продавать туристам на Елисейских Полях и наживем себе целое состояние.
   — Дальше, комиссар?
   — Когда мы получим графическое изображение проблемы, то выделим две машины без опознавательных знаков полиции для постоянного патрулирования этих районов. Разумеется, эти машины будут радиофицированы и станут передавать информацию по мере ее сбора в контрольный центр.
   — Неплохо, — одобряет Пакретт, посасывая эвкалиптовую пастилку.
   Толстяк не может сдержаться:
   — Подумать только, мы организовываем охрану путан и будем драть свои задницы, защищая ихние!
   Он проводит своим чудовищным ярко-красным языком по губам, похожим на две сосиски.
   — Я вам скажу одну вещь, ребята. Жизнь — мерзкая штука!
   — Глядя на тебя, в этом не сомневаешься, — отвечаю я. Он не оценивает мою шутку и советует мне засунуть мои мнения о нем в одно неудобное для этого место. Пино, свалившийся со стула, просыпается.
   — Вы уже здесь! — бормочет он, глядя по сторонам.
   — Как видишь, мы быстро управились, — говорю ему я. — А теперь, ребята, возвращайтесь по домам, докажите вашим супругам, что их брак не фиктивный, и набирайтесь сил для завтрашнего дня.
   — Слава богу, я не женат, — отвечает Пакретг.
   Расставшись с ними, я вспоминаю о домино Эктора, разложенном на столе в нашей столовой, и содрогаюсь. Мысль о новой встрече с жутким кузеном для меня настолько невыносима, что я предпочел бы пойти прогуляться в морг, только не возвращаться домой.
   Котлы на моей руке показывают десять часов. Самый идиотский час вечера. Это все равно что три часа утра. Человека, которому в этот час нечем заняться, остается только пожалеть. Дело маньяка давит мне на нервы. Я терпеть не могу психов, у меня из-за них возникает ощущение неловкости. По-моему, для этого задания больше подходит психиатр, а не я. В любом случае нет нужды пороть горячку. Маньяк уже поработал на этой неделе, так что у нас есть время.
   Я сажусь в свою машину и наугад еду по улицам. Они почти пусты, что чертовски приятно. Если бы был богачом, то ездил бы только по ночам.
   Эта зимняя ночь как на заказ. Светит луна, воздух почти теплый, как будто природа перепутала числа и решила, что начинается апрель.
   Я подъезжаю к Опере, сворачиваю на бульвар Капр и вдруг замечаю, что нахожусь в нескольких сантиметрах от улицы Годо-де-Моруа (не путать с Моруа Андре из Французской академии).
   Моя персональная киношка прокручивает восьмимиллиметровый фильм о деле Буальвана. Я снова вижу комнату консьержки, где мы сидели в засаде, человека за рулем тачки, то, как он снял девочку, как мы его преследовали, вижу драму на берегу…
   Не знаю, какой полицейский инстинкт заставляет меня вернуться на место наших подвигов. Я поворачиваю на нужную улицу и тащусь по ней на смехотворной скорости. Увидев блондинку, меряющую шагами свои пятнадцать метров асфальта, я прижимаюсь к тротуару и подъезжаю к ней.
   — Пойдем со мной, голубок, — мурлычет она таким тоном, от которого закружилась бы голова и у черепахи.
   — У тебя плохо с зоологией, моя красавица, — говорю я, останавливаясь. — Я не голубок, а легавый.
   Тут она меня узнает, и ее радость достигает размеров безумного ликования.
   — О! Мой спаситель!
   — Браво, дорогуша, ты лучшая физиономистка, чем фотоаппарат.
   — Как приятно вас снова увидеть. Здорово, когда тебя спасает такой красивый парень. Мы не виделись с того случая на прошлой неделе…
   Она виляет задницей, чтобы соблазнить своего спасителя.
   — Чем вы занимаетесь? — воркует она.
   — Я, как ты: ищу клиентов.
   — У вас что, тоже мертвый сезон?
   — Я бы не сказал. А как твои дела?
   Она пожимает плечами, достает из сумочки две сигареты, протягивает одну мне и вздыхает, ожидая, пока я дам ей огня.
   — Пфф! Так, идут помаленьку. Я смотрю, как она посасывает свою сигарету, и мне в голову приходит одна идея. Не просто идея, а Идея.
   — Слушай, красавица, я хочу поговорить с твоим парнем.
   Она немного напрягается, и ее лицо теряет всякое выражение.
   — У меня нет никакого парня.
   — Эту туфту, — говорю я, задувая спичку, — оставь для клиентов. Им надо верить, что они наткнулись на добродетельную девочку, вышедшую на панель только затем, чтобы набрать денег на оплату операции мамочки. Не забывай, что я не мальчик из церковного хора! Если я хочу поговорить с твоим сутенером, то не для того, чтобы доставлять ему неприятности, поверь… Она колеблется.
   — Ладно. Я вам верю. Поехали…
   — Закрываешь лавочку?
   — Я сегодня открыла ее рано, так что можно.
   — Далеко ехать?
   — Авеню Жюно.
   — Тогда прошу в мою машину…
   Через несколько минут мы останавливаемся перед неброским баром, окна которого целомудренно закрыты плотными занавесками.
   — Здесь, — сообщает красотка.
   У нее серьезная мордашка, как у хорошей девочки, которую мама просит поиграть на пианино.
   — Меня зовут Мари-Терез, — шепчет она, прежде чем открыть дверь.
   Мое появление в забегаловке проходит таким же незамеченным, как шалость месье, засунувшего руку за корсаж английской королевы во время торжественного приема в Букингемском дворце.
   Я замечаю, как сильная дрожь пробегает по рядам немногочисленных клиентов. Некоторые играют в карты, другие тихо переговариваются. Несколько девиц, собравшихся в кучку в сторонке, красят ногти, болтая о пустяках.
   Мари-Терез идет к столику в глубине зала. За ним сидят два месье, которые глубоко бы оскорбились, если бы у них спросили их номер в социальном страховании.
   Один из них худой ухоженный блондин с маленькими усиками и со светлыми глазами; на нем костюм, явно купленный не на блошином рынке. Второй низкорослый, массивный, жгучий брюнет с черными горящими глазами, которые пронизывают вас насквозь, оставаясь непроницаемыми.
   Именно к нему и подходит моя шлюшка. Он слушает ее, глядя на меня так, словно не имеет ни малейшего желания познакомиться со мной. Девица смутно встревожена. По всей видимости, ее парень не позволяет ей особой инициативы вне улицы Годо-де-Моруа.
   — Вот, Альфредо, познакомься с полицейским, который меня спас, когда маньяк пытался свернуть мне шею.
   Альфредо не очень разговорчив. Он адресует мне легкий кивок и ждет продолжения. Его сосед встает и небрежным шагом направляется к стойке. Скромный мальчик! В жизни надо уметь вовремя отойти в сторону.
   Мари-Терез, чувствующая неестественность ситуации, пытается улыбнуться.
   — Месье хотел с тобой поговорить. Это самое меньшее, что мы должны для него сделать. Я сажусь рядом с Альфредо.
   — У вас такой вид, будто вы прошли над Ниагарой по тонкой проволоке, — усмехаюсь я. — Не беспокойтесь, старина, я пришел не затем, чтобы доставлять вам неприятности. К тому же я не из того отдела, который занимается вами.
   Он с тем же уклончивым видом опять кивает. — Я могу поговорить с вами как мужчина с мужчиной? Если вам надоест меня слушать, скажите, и я отвалю, идет?
   — Ладно, слушаю!
   — Вы, конечно, знаете во всех деталях, что произошло с вашей девочкой?
   — Естественно. Я понижаю голос:
   — Тип, которого тогда шлепнули, не маньяк. Тут он начинает проявлять интерес. Ничто так не придает крутому парню человеческий вид, как любопытство.
   — О! — просто произносит он.
   — Точно. За все заплатил не тот, а настоящий маньяк продолжает серию. Только что он замочил еще одну девицу у заставы Сен-Мартен.
   Месье измеряет глубину ситуации. Его красотка, более непосредственная, бормочет:
   — Работать станет совсем невозможно, “Нравственники” и так уже сволочатся…
   Ее менеджер делает ей знак заткнуться, приложив указательный палец к губам.
   — Почему вы рассказываете все это мне?
   — Я комиссар Сан-Антонио. Это дело поручено мне, но какие бы меры я ни принимал, уследить за всеми парижскими путанами просто невозможно. — —Ну и?..
   — Ну и я подумал, что господа блатные и легавые могли бы поработать вместе. Забавно, а? Объясняю: пусть в течение недели каждый сутенер присматривает за своими овечками. Блатным будет роздан номер телефона полицейского штаба. При малейшей тревоге один звонок и мои парни вступят в дело. Как вам такой расклад, старина?
   Он воспринимает это очень хорошо.
   — Выпьете чего-нибудь?
   — Шампанский коньяк с водой.
   Альфредо встает и идет в бар сообщить мой заказ. Несколько секунд он шепчется с парнем, сидевшим за одним столом с ним. Возвращается он абсолютно спокойным.
   — Может получиться…
   — Вы ничем не рискуете. У вас даже не станут спрашивать кликухи, когда будете звонить. Единственное, что вам нужно, — расторопные и неболтливые помощники.
   — Ясно.
   Я вырываю из записной книжки листок и записываю на нем номер телефона моей Службы.
   — Вот номер. Распространите его. Надо, чтобы он разошелся побыстрее.
   — Не беспокойтесь, все будет сделано.
   — Это в ваших же интересах.
   Я поднимаю стакан коньяку, который мне только что принесли.
   — За здоровье ваших дам, — шучу я.

Глава 4

   — Ничего серьезного? — спрашивает Фелиси, моя славная матушка.
   Эктор ушел, но в столовой еще витает ею жалкий запах тощего холостяка.
   — Нет, ма, это серьезно.
   Я сообщаю ей о последних событиях. Она внимательно слушает меня, как девочка, которой рассказывают сказку про Красную Шапочку. Потом ее глаза наполняются туманом и она шепчет:
   — Я думаю о том бедном мальчике, которого убил твой коллега.
   — Я тоже о нем думал, ма.
   — Он был невиновен!
   — Не совсем. Я видел, как он душил девушку. Видел, ты слышишь? И он душил ее изо всех сил! Она качает головой.
   — Вот только он ее не убил, понимаешь?
   Конечно, это самое поразительное в истории. Хорош был тот малый, который сказал, что намерение то же самое, что действие! Между ними все-таки есть разница, а? Спросите пышнотелую Мари-Терез, которая совсем не смеялась, когда ее душили, считает ли она убитого невиновным!
   — Ты знаешь, Антуан, тот несчастный мальчик… Она замолкает, подыскивая точные слова, чтобы выразить свою мысль.
   — Да?
   — Мне кажется, его поступок был вызван какими-то странными обстоятельствами.
   — То есть?
   Мама пожимает плечами и укладывает костяшки домино по одной в их коробочку.
   — Чтобы задушить… подобную особу, надо быть сумасшедшим, ты согласен?
   — Ну и что?
   — Мне кажется, с ума не сходят в один день… Признаки этого проявляются задолго. Вот возьми мадам Бонишон, нашу соседку. Ее отправили в сумасшедший дом, потому что она хотела убить почтальона, но ее поведение беспокоило окружающих уже за несколько месяцев до того.
   Вы знаете, моя Фелиси воплощенный здравый смысл. Она добрая и справедливая. Ее слова производят на меня сильное впечатление. Она это чувствует и продолжает спокойным тоном, который производит на меня эффект горячего душа:
   — Антуан, ты мне скажешь, что я суюсь в дела, которые меня не касаются…
   — Ты же знаешь, что я никогда так не подумаю, а уж тем более не скажу!
   — Понимаешь, для меня загадка не сам маньяк. Он просто больной, психически ненормальный человек, и рано или поздно вы его арестуете. Загадка, сынок, этот самый Буальван.
   Маленькая унылая улица в Сен-Дени, Знаете? Признанная бесполезной и потому оставшаяся незаасфальтированной, а вдоль нее газовые фонари, которые забыли включить. Проезжую часть загромождают помятые мусорные ящики, которые никогда не выносили, бедные домики в стиле лачуг улучшенной планировки. Земля завалена мусором, тощие собаки поливают заборы с таким видом, словно спрашивают, что было у предыдущих поколений кабысдохов, проживавших здесь: диабет или уремия.
   Заводик Буальвана стоит в глубине улицы, недалеко от газового завода, улучшающего атмосферу.
   Шум распиливаемого металла разносит по воздуху странные вибрации.
   В районе хорошо пахнет работой. Как и все французы французского происхождения, я люблю этот запах. Чужая работа всегда волнует тех, кто не особо много делает своими десятью пальцами.
   На стене, поставленной здесь, чтобы поддерживать ворота, висит мраморная табличка, сообщающая, что здесь находится “Завод Буальван и К°”.
   Это все. Принимая во внимание обстоятельства, она больше напоминает надгробный камень. Может, из-за того, что это мрамор?
   Я вхожу в грязный двор, заваленный металлическими обрезками. Стоящее справа застекленное здание на фоне этого запустения выглядит почти роскошно. Я стучу в дверь, и женский голос просит меня войти. Вхожу. Классический кабинет с покрашенными светлой краской стенами и современной мебелью.
   Девушка с темно-каштановыми волосами, уложенными в несколько старомодную прическу, смотрит на меня через большие очки, которым не удается испортить ее внешность. У нее бледная кожа, веснушки и зачаровывающий, одновременно встревоженный и удивленный, близорукий взгляд. Нежная красавица для гроссбуха. Актив кладите в одну сторону, пассив в другую, а руку посередине.
   — Месье? — воркует птичка.
   Нет нужды лепить ей горбатого и уверять, что я пришел приобрести портрет Луи Четырнадцатого.
   Я достаю свое служебное удостоверение. Она смотрит на него, немного напрягается и вздыхает:
   — О! Опять? — Потом словоохотливо:
   — Однако после того, что случилось вчера вечером…
   — Именно из-за этого я и пришел.
   Ставлю двойной объем того, что вы думаете, против половины того, что знаете, что смерть патрона потрясла эту милашку. Может, она была неравнодушна к Буальвану?
   Она вздрагивает.
   — Его реабилитируют? — быстро спрашивает она.
   — Не исключено. Вы давно здесь работаете?
   — Восемь месяцев.
   — Какое впечатление на вас производил ваш патрон? Она розовеет, что ей очень идет.
   — Он был очень милым.
   — То есть?
   Из розовой она становится красной, что является хорошим признаком. Раки тоже краснеют, когда их слишком согреют.
   — Он… Он никогда не сердился… Был… очень предупредительным…
   — У вас не создалось впечатления, что он был… как бы это сказать… не совсем нормальным?
   — Месье Жером? — восклицает она. — Вы шутите! По моему лицу она понимает, что я не имею ни малейшего желания шутить, и спохватывается:
   — Он был очень хорошим.
   — Вы видели его с женщиной?
   Она уже не краснеет, а приобретает фиолетовый цвет. Все понятно! Должно быть, у нее способности не только к делопроизводству и патрон охотно общался с ней и вне работы.
   Ее смущение настолько очевидно, что я снимаю вопрос с повестки.
   — Кто возглавил завод после его смерти?
   — Его компаньон, месье Бержерон.
   — Он здесь?
   — Пока нет. Он никогда не приезжает раньше одиннадцати. У него кабинет на улице Бурс.
   Я смотрю на свои часы. Они показывают десять с мелочью.
   — А что вы здесь производите?
   — Лыжные крепления. “Крепления “Невеа” надежны всегда”, слышали?
   — Да, конечно. Дела идут хорошо?
   — Естественно…
   В этом кабинете тепло. Обогреватель обливает нас жаркой волной.
   Я решаю завязать с ней дружбу. Это личный метод Сан-Антонио. Я исхожу из принципа, что чем лучше у тебя отношения с девушками, тем больше шансов получить конкретные результаты, которые так любит Старик.
   — Послушайте, малышка, я вижу, вы вовсю работали (когда я вошел, она читала любовный роман), но мне надо спросить вас о куче мелочей из жизни бедняги Буальвана.
   Я думаю, самым простым было бы вместе поужинать в один из ближайших дней. Что вы об этом думаете?
   Мадемуазель Ослепительная Улыбка ошеломлена. Не каждый день полицейский приглашает вас пожрать. Она снова краснеет.
   — Но я…
   — Вы не свободны?
   — Не в этом дело… Я…
   — В котором часу мы сможем встретиться? Самое время показать ей мою неотразимую широкоформатную улыбку а-ля Казанова.
   — Я…
   — Послушайте, моя маленькая, личное местоимение еще никогда не являлось ответом на конкретный вопрос. Она весело улыбается и бормочет:
   — Вы…
   — Я знаю еще несколько: мы, он, ты… И я делаю такое сильное ударение на “ты”, что начинает краснеть даже обивка ее стула.
   — Понимаете, это так неожиданно…
   — Понимаю, но не давайте удивлению подавить вас. Как ваше имя?
   — Даниэль.
   — Чудесно… Что вы скажете о встрече у “Фуке”? Часиков этак в восемь, м-м?
   — Я бы предпочла что-нибудь поближе к моему дому. Я живу в Мезон-Лаффитт и…
   — Обожаю Мезон. Мой приятель держит там лошадиную бойню. Он сделал себе состояние, продавая конину на бифштексы под видом говядины. Вы живете с родителями?
   — Нет, с братом. Но он с женой уехал. Их хобби — лыжный спорт. Вы могли бы заехать за мной ко мне домой?
   Я запоминаю приглашение. Моя принцесса носит громкую фамилию Мюрат, и, клянусь вам, она просто игрушка. Ее братец живет в небольшом домике в парке.
   — Куда вы меня повезете? — спрашивает тоненьким голоском очаровательница в очках.
   В этом все девицы! Пять минут назад, когда я ее пригласил, она начала что-то бормотать, как беззубый старик, жующий чечевицу, а теперь, поняв, что я ее не накалываю, мадемуазель усаживается поудобнее, готовая выдвигать свои скрытые до сих пор претензии.
   Я смотрю на нее со снисходительностью, с какой следует относиться к прекрасному полу, если не хочешь умереть от невроза.
   — Куда вы захотите, сердце мое. Я знаю один маленький ресторанчик рядом с Пуасси, с кретоновыми занавесками и начищенными медными ручками, который не может вам не понравиться.
   Ее глаза за стеклышками поблескивают.
   Вот святая недотрога! Ей можно выдать сертификат о безупречной нравственности, только взглянув на ее невинную мордашку, но под этой маской скрывается маленькая плутовка, чей опыт длиннее железнодорожной линии Москва — Владивосток.
   — Я уверен, что мы с вами подружимся. Я полицейский только восемь часов в сутки. Две остальные трети моей жизни я как все…
   Легкое подмигивание и подрагивание ее верхней губы сообщают, что она готова к поцелую. Я же готов отчалить, но тут замечаю в окно появление визитера. Этот тип идет прямиком в кабинет. Моя кровь останавливается, но быстро возобновляет циркуляцию.
   — Сюда идет один тип, с которым я не могу встречаться! — предупреждаю я. — Ни слова.
   Я открываю первую попавшуюся дверь, кстати единственную, кроме выходящей на улицу, и едва я успел ее закрыть, как в стекло кабинета стучат.
   — Входите! — говорит малышка Даниэль. Я задерживаю дыхание и навостряю уши, чтобы не упустить ни звука из разговора.
   — Месье Бержерон здесь? — спрашивает мужской голос.
   — Нет, пока не пришел.
   — Я могу его подождать, красавица?
   — Ну… То есть… Он может задержаться…
   — Мне назначена встреча.
   — О! Тогда…
   Пауза. Малышка, должно быть, в сильном смущении. А ваш доблестный Сан-Антонио, мадам, ищет второй выход, но не находит ничего, кроме окна. Излишне говорить, что в начале февраля оно закрыто.
   Я тихо, очень тихо подхожу к нему, берусь за шпингалет, поворачиваю его так, словно это три фунта нитроглицерина, завернутые в шелковую бумагу, и открываю его.
   За Дверью голос Даниэль восклицает:
   — Вот он!
   Я смотрю в сторону улицы и вижу американскую машину. Она останавливается перед воротами, и из нее выходит элегантный мужчина. На нем потрясающее темно-синее пальто с меховым воротником, шляпа и кожаные перчатки В общем, бизнесмен большого полета. Прямо хоть сейчас на обложку журнала “Мэн”.
   Мозги вашего друга комиссара Сан-Антонио начинают перегреваться, и он говорит себе, что в его распоряжении всего несколько секунд, чтобы выбраться из кабинета. Если я сейчас вылезу из окна, меня увидит Бержерон. Значит, мне надо ждать, пока он войдет в здание. Это, ребята, называется высокой стратегией. Если у вас нервы не стальные, то лучше не занимайтесь моей работой. Она не для лопухов или слабаков, которые должны держаться за стенку, чтобы не упасть.
   Открывается дверь в соседнюю комнату. Идет разговор, но мои нервы слишком напряжены, чтобы я мог вслушиваться.
   Широко открыв окно, я прыгаю, потом, не торопясь, обхожу здание и прибавляю шаг, втянув голову в плечи. Сердце колотится как бешеное.
   Вот новость так новость. Парень, пришедший навестить Бержерона, не кто иной, как Альфредо, сутенер Мари-Терез.
   Что вы об этом думаете?

Глава 5

   Маленькое бистро выглядит веселым, как туалет в психушке ночью. У хозяина грязные седые волосы, эмфизема, заштопанный шерстяной жилет и нос человека, который выпил вина больше, чем продал. На мешке возле стойки лежит больная собака. Она из тех верных дворняг, у которых родословная не длиннее, чем у навозной мухи. Невзирая на свою болезнь, она начинает мотать хвостом, увидев меня. Хозяин выражает свои эмоции менее бурно. Поприветствовав меня кивком, он ждет, пока я ему объясню, что мне надо.
   — Ром с лимонадом, — прошу я, — в большом стакане и телефонный жетон. Жетон подайте отдельно, я съем его сразу.
   Приятно шутить с людьми, понимающими юмор, а у этого толстяка такая морда, будто он присутствует на похоронах. Он бросает мне никелированный жетон, как нувориш пуговицу от ширинки слепому. Я прохожу в кабину, расположенную в глубине тошниловки, и с чувством глубокого удовлетворения читаю на дереве двери вырезанные ножом безымянного мастера слова: “Хозяин рогоносец”. Возможно, утверждение несправедливо, но меня оно почему-то радует, и я с душевной легкостью набираю номер конторы. Я велю телефонисту соединить меня с Берюрье, и мне его подают на блюдечке.
   — Ты свободен, Толстяк?
   — С головы до ног, — отвечает Жирдяй.
   — Тогда бери в конторе машину и гони в Сен-Дени.
   Я даю ему адрес забегаловки, в которой нахожусь, и советую явиться побыстрее. Он уверяет, что непременно это сделает, и я вешаю трубку.
   Последняя муха тошниловки утонула в моем стакане. Я великодушно вылавливаю ее и кладу на стойку. У меня в душе бушует такой праздник, что любой королевский бал рядом с ним покажется деревенским загулом. У меня, братцы, все подсознание расцвечено неоном!
   Как была права моя Фелиси. Именно с этой стороны надо было искать. За каким чертом сюда явился Альфредо? Что его сюда привело? Я бы охотно отдал половину вашего банковского счета, чтобы поприсутствовать на беседе, идущей сейчас в кабинете элегантного месье Бержерона.
   Размышляя, я наблюдаю за тупиком. В его глубине стоит синий “шевроле” компаньона Буальвана. Других тачек там нет. Альфредо свою, по-моему, оставил на проспекте. Он не из тех парней, что заезжают в тупик. Проходит некоторое время, потом появляется доблестный Берю на старой колымаге. Он замечает меня через запотевшее окно бистро, бежит к двери и так резко ее распахивает, что ручка остается у него в руке.
   По-прежнему честный, он кладет ее на стойку и перекрывает воинственные вопли кабатчика, требуя себе большой стакан красного.
   — Ты чего тут делаешь? — спрашивает Мастодонт, проводя своей сомнительной чистоты рукой по штанине, чтобы сбросить с нее прилипшую макаронину.
   — Жду кое-кого.
   Ждать мне приходится недолго. Едва я это сказал, как вижу, что Альфредо выходит. Все происходит, как в театре: “Герцог еще не пришел?” — “Вот он, монсеньер”.
   Я хлопаю Берю по плечу.
   — Видишь мужика в тупике?
   — К счастью, да, иначе бы находился сейчас не здесь, а у окулиста, — любезно отвечает Гора Сала.
   — Будешь за ним следить. Только поосторожнее. Парень из блатных и не вчера родился.
   — Надеюсь, ты знаешь, с кем говоришь? — пыжится Толстяк.
   Он осушает свой стакан, отодвигает хозяина бистро, пытающегося присобачить ручку на место, и с достоинством выходит. Я вижу, как он садится за руль своего старенького “ситроена”.