Страница:
Я сую снимки в карман и ухожу.
Народу в “Грибе” стало немного поменьше. Несколько ненормальных занимают танцевальную дорожку и трясут задницами, показывая, что веселятся, как дети.
Бог им в помощь!
Я сажусь у стойки и снова заказываю виски. Бармен спешит принести заказ. Я выпиваю свой стаканчик и начинаю обход заведения, проверяя, не забыла ли уборщица снять паутину в углах Все выглядит совершенно нормальным. Одни пары танцуют, другие, явно под мухой, сидят за столиками и ведут беседы об увеличении численности населения страны.
Пианист, похожий на немецкого учителя, шпарит, как мерин, почуявший стойло.
Моя прогулка приводит меня к умывальникам, где я мою себе клешни, вспомнив, что не проделывал эту операцию уже довольно давно.
Я рассматриваю в зеркале свой портрет. Поскольку свою физию я знаю наизусть, интереса никакого. Тогда я смотрю на другую вещь — на телефонную кабину. Она втиснута между клозетом и гардеробом. Мой нос начинает шевелиться. Я подчиняюсь ему, подхожу к девочке, хозяйничающей в этом уголке, и одариваю ее своей самой обворожительной улыбкой. Она как раз из тех кисок, что забывают обо всем на свете, когда симпатичный парень демонстрирует свои зубы.
Я сую ей под нос пятерку.
— Как дела, сокровище?
— Идут потихоньку, — отвечает она.
Должно быть, ее мозги имеют размер муравьиного яйца. С девицами такого пошиба приходится разговаривать, как с ребятишками.
— Мне надо позвонить, — говорю я. — Это вы включаете тот агрегат?
— Да. Вам нужен жетон?
Я смотрю на часы, словно опасаясь, что не застану того, кому собрался звонить.
— Нет, мой друг, пожалуй, еще не вернулся из театра. Позвоню ему от стойки… чуть позже.
Она качает своей пустой головенкой.
— Аппарат у стойки внутренний.
Вот оно! Новый факт! Понимаю, почему меня так мучил этот вопрос с телефоном… Я вспомнил аппарат у стойки не имеет диска. В спешке я не обратил на это особого внимания.
— Бог ты мой, — продолжаю я, — это заведение все-таки не “Карлтон”, чтобы иметь внутренний телефон. Здесь есть подсобные помещения?
Она смущается, вернее, изображает смущение, причем так, как играл бы бизон с высокогорного пастбища.
— У нас есть отдельные салоны… — бормочет она. — Некоторые месье и дамы…
— Желают отдохнуть наедине?
— Да… Поэтому…
— И они делают заказ по телефону?
— Так и есть.
Я тоже думаю: так и есть.
Да, так и есть. Типу, что позвонил мне, Шварцу, не было необходимости узнавать, в каком месте бара я нахожусь потому что он сам был здесь!
Народу в “Грибе” стало немного поменьше. Несколько ненормальных занимают танцевальную дорожку и трясут задницами, показывая, что веселятся, как дети.
Бог им в помощь!
Я сажусь у стойки и снова заказываю виски. Бармен спешит принести заказ. Я выпиваю свой стаканчик и начинаю обход заведения, проверяя, не забыла ли уборщица снять паутину в углах Все выглядит совершенно нормальным. Одни пары танцуют, другие, явно под мухой, сидят за столиками и ведут беседы об увеличении численности населения страны.
Пианист, похожий на немецкого учителя, шпарит, как мерин, почуявший стойло.
Моя прогулка приводит меня к умывальникам, где я мою себе клешни, вспомнив, что не проделывал эту операцию уже довольно давно.
Я рассматриваю в зеркале свой портрет. Поскольку свою физию я знаю наизусть, интереса никакого. Тогда я смотрю на другую вещь — на телефонную кабину. Она втиснута между клозетом и гардеробом. Мой нос начинает шевелиться. Я подчиняюсь ему, подхожу к девочке, хозяйничающей в этом уголке, и одариваю ее своей самой обворожительной улыбкой. Она как раз из тех кисок, что забывают обо всем на свете, когда симпатичный парень демонстрирует свои зубы.
Я сую ей под нос пятерку.
— Как дела, сокровище?
— Идут потихоньку, — отвечает она.
Должно быть, ее мозги имеют размер муравьиного яйца. С девицами такого пошиба приходится разговаривать, как с ребятишками.
— Мне надо позвонить, — говорю я. — Это вы включаете тот агрегат?
— Да. Вам нужен жетон?
Я смотрю на часы, словно опасаясь, что не застану того, кому собрался звонить.
— Нет, мой друг, пожалуй, еще не вернулся из театра. Позвоню ему от стойки… чуть позже.
Она качает своей пустой головенкой.
— Аппарат у стойки внутренний.
Вот оно! Новый факт! Понимаю, почему меня так мучил этот вопрос с телефоном… Я вспомнил аппарат у стойки не имеет диска. В спешке я не обратил на это особого внимания.
— Бог ты мой, — продолжаю я, — это заведение все-таки не “Карлтон”, чтобы иметь внутренний телефон. Здесь есть подсобные помещения?
Она смущается, вернее, изображает смущение, причем так, как играл бы бизон с высокогорного пастбища.
— У нас есть отдельные салоны… — бормочет она. — Некоторые месье и дамы…
— Желают отдохнуть наедине?
— Да… Поэтому…
— И они делают заказ по телефону?
— Так и есть.
Я тоже думаю: так и есть.
Да, так и есть. Типу, что позвонил мне, Шварцу, не было необходимости узнавать, в каком месте бара я нахожусь потому что он сам был здесь!
Глава 10
Из моего открытия следует вывод, что бар “Гриб” становится все более подозрительным.
По-моему, случай, открывший мне его существование, сделал мне отличный, прямо-таки рождественский подарок. После недолгих колебаний я решаю продолжить беседу с мадемуазель Гардероб.
— Вы такая красивая! — говорю я ей.
Вы мне скажете, что надо быть совсем тупым, чтобы награждать столь банальным комплиментом даже глупую как пробка киску, но я вам отвечу, что, чем меньше ломаешь себе голову в общении с прекрасным полом, тем лучше все проходит.
Я могу еще раз проверить справедливость этой истины. Малышка машет ресницами, как Марлен в сцене соблазнения шерифа из Техас-Сити.
— Ну и болтун, — простодушно говорит она.
— С красивыми девушками — всегда! Это хроническое. Меня пробовали лечить от этого витаминами, но ничего не вышло.
Мой треп ей нравится.
— Мы могли бы увидеться после закрытия? — интересуюсь я.
— Но мы же видимся и сейчас! — так же простодушно отвечает она.
По глупости эта девица затмит дурачка из моей деревни, однако, чтобы у меня опустились руки, ей надо поднять уровень своего идиотизма еще раза в два.
— Ну, прекрасная королева подвала, не терзайте мою благородную душу… Запомните, что нельзя шутить с любовью с первого взгляда, а то можно пораниться о стрелу Амура. Во сколько вы заканчиваете?
— В три…
Я смотрю на свои часы, вижу, что осталось убить еще часа два, и сдерживаю гримасу.
— Вы далеко живете?
— Здесь…
— Здесь?
— Да.
— В этом доме?
— Да. Я дочь консьержки. — И она быстро добавляет:
— Но у меня отдельная комната… В глубине коридора…
Я размышляю.
— Послушайте, лапонька, может, я ошибаюсь, так что поправьте… Я чувствую к вам огромную симпатию и уверен, что вы идеальная женщина, способная спасти меня от кошмаров. Это так?
Она улыбается, как монсавонская телка.
— Спорю, в вашей комнатке есть мыши, — продолжаю я. — Дайте мне ключ, и я их распугаю рассказом о толстом злом коте. Таким образом, вы сможете спокойно спать у меня на плече…
Она смотрит на меня с неуверенным видом девицы, которой незнакомый парень предлагает заняться любовью. Они все так смотрят: умные и глупые, старые и молодые, добродетельные и потаскушки. Этот взгляд означает: “Ты искренен или замышляешь что-то другое?” Когда бабы останавливают его на вас, самое время принимать ангельский вид, можете мне поверить.
За свою жизнь я трахал разных баб, от Мисс Европы до торговки рыбой, что позволило мне стать спецом в области прикладной психологии и разработать планы атак…
Мои глаза становятся нежно-бархатными, как крем “шантийи”. Милашка немедленно наклоняется, берет свою сумочку и достает из нее ключ.
Я протягиваю руку, и она кладет ключ в мою ладонь, как в атласный футляр.
— Дверь в глубине коридора, слева, — шепчет она. — Вы будете вести себя благоразумно?
Я торжественно обещаю, хотя невероятно хочется заржать.
Будьте благоразумным! Они все это говорят… Отметьте, что говорят они это обычно, когда вы заперли дверь комнаты и начинаете располагаться.
Ох уж эти целомудренные девочки!
Я ласково похлопываю ее по щечке и возвращаюсь в бар.
Для придурков, неправильно понявших смысл моих слов и действий, скажу: минутку! Я совершенно не собираюсь обольщать мадемуазель Гардероб, но мне хочется поподробнее узнать о “Грибе”, узнать его историю, маленькие тайны… Изучить расположение помещений… Короче, если я сумею взяться за дело, то через пару часов узнаю все, что относится к этому заведению.
Я прошу у бармена голландское пиво, потом двойной коньяк, расплачиваюсь и выхожу. Снаружи зазывала продолжает расхаживать, бормоча рекламный текст, который никто не слушает. Когда он вернется домой, его благоверной придется оттаивать его в горячей ванне.
— Что, — спрашиваю я, — дирекция жмется? Не дает согревающего?
Он грустно улыбается.
Это жалкий тип, бедняга, которому не повезло в жизни. Представляете, да? Тип, чей отец крепко поддавал и крепко лупцевал его в детстве. Тип, который всегда всюду приходит последним и получает одни крошки. Я угощаю его сигареткой. Он берет ее и благодарит меня так, будто я принес ему контракт на главную роль в голливудском супербоевике.
— Паршивая погода, а? — продолжаю я.
Эта фраза всегда годится для начала разговора.
— Угу, — соглашается он.
Его пробирает дрожь от одной мысли, что термометр опускается со скоростью жетона в телефоне-автомате.
— Давно ты тут пашешь?
— С несчастного случая…
Он поднимает левую руку, и я вижу, что на ней нет кисти.
— Мотоцикл… — объясняет он. — Раньше я был артистом… Комические интермедии… Это быстро вышло из моды…
Так я и думал: жизнь подложила этому парню свинью.
— Западло оставлять тебя за дверью в такую погоду, — говорю я.
— Такая работа…
— Как зовут хозяина этого кабака?
— Шварц…
Если вы думаете, что я подпрыгиваю от удивления, то сильно ошибаетесь. Я уже был готов к этому.
— Он живет тут?
— Да.
Секунду поколебавшись, я достаю из кармана фотографии Хелены.
— Слушай, ты мне кажешься надежным парнем, и я сделаю тебе одно признание… Я некоторое время схожу с ума по одной кошечке. Я знаю, что она тут часто бывает. Понимаешь, я потерял ее след и буду очень благодарен тому, кто поможет мне ее найти.
Я сую снимки ему под нос. Он их добросовестно изучает.
— Никогда не видел.
— Точно? Посмотри повнимательнее.
Он подходит к неоновой вывеске и продолжает осмотр.
— Нет. Вы знаете, в наше время все красотки более или менее похожи.
— Представь ее себе блондинкой, — прошу я. Он напрягает воображение, от чего его мозги хрустят, как сухие ветки под ногой.
— Блондинка… — шепчет он. — Блондинка… Блондинкой она, может быть, мне что-то напоминает. Подождите… Да, кажется, я ее здесь видел… Но я могу ошибаться. Я не очень хорошо знаю персонал. Ваша девочка входила в труппу? Я не отвечаю. Размышляю… Методично размышляю.
— Держи, приятель, — говорю я и кладу ему в руку десятку, — выпей грога за мое здоровье.
Я перехожу через улицу и захожу в бар позвонить патрону.
— Вы видели ваших топтунов, босс?
— Они здесь, — отвечает он. — Утверждают, что Хелена по вечерам выходила крайне редко. За весь период их наблюдения она ни разу не ездила в номера на улице Курсель. Никогда не встречалась с мужчинами… Что вы на это скажете?
— Что все идет нормально.
На этот раз я говорю совершенно искренне.
— Кстати, — добавляет он, — мы узнали, на каком языке говорила Хелена в комнате…
— Правда7 Я улыбаюсь, потому что еще раз убедился в упрямстве патрона, — На румынском, — говорит он.
— Хорошо — Вам это что-то дает?
— Немного. Какое подданство было у Хелены?
— Английское, как у профессора…
— Странно, вы не находите? Разве что она выросла в Румынии.
— У вас есть что-нибудь новенькое?
— Есть. Я нашел Шварца Он вскрикивает. Надо думать, он просто обалдел, потому что этот человек умеет сохранять хладнокровие.
— По крайней мере я получил о нем точные сведения он хозяин “Гриба”.
— Отлично… Какая у вас программа?
— Не торопить события Буду действовать осторожно: нужно не только арестовать убийцу, но и освободить профессора. Кстати, планы ракеты по-прежнему остаются в сейфе?
— Нет, сейф пуст.
— До скорого, шеф.
— До скорого, Сан-Антонио Если бы я мог знать, что со мной произойдет!
По-моему, случай, открывший мне его существование, сделал мне отличный, прямо-таки рождественский подарок. После недолгих колебаний я решаю продолжить беседу с мадемуазель Гардероб.
— Вы такая красивая! — говорю я ей.
Вы мне скажете, что надо быть совсем тупым, чтобы награждать столь банальным комплиментом даже глупую как пробка киску, но я вам отвечу, что, чем меньше ломаешь себе голову в общении с прекрасным полом, тем лучше все проходит.
Я могу еще раз проверить справедливость этой истины. Малышка машет ресницами, как Марлен в сцене соблазнения шерифа из Техас-Сити.
— Ну и болтун, — простодушно говорит она.
— С красивыми девушками — всегда! Это хроническое. Меня пробовали лечить от этого витаминами, но ничего не вышло.
Мой треп ей нравится.
— Мы могли бы увидеться после закрытия? — интересуюсь я.
— Но мы же видимся и сейчас! — так же простодушно отвечает она.
По глупости эта девица затмит дурачка из моей деревни, однако, чтобы у меня опустились руки, ей надо поднять уровень своего идиотизма еще раза в два.
— Ну, прекрасная королева подвала, не терзайте мою благородную душу… Запомните, что нельзя шутить с любовью с первого взгляда, а то можно пораниться о стрелу Амура. Во сколько вы заканчиваете?
— В три…
Я смотрю на свои часы, вижу, что осталось убить еще часа два, и сдерживаю гримасу.
— Вы далеко живете?
— Здесь…
— Здесь?
— Да.
— В этом доме?
— Да. Я дочь консьержки. — И она быстро добавляет:
— Но у меня отдельная комната… В глубине коридора…
Я размышляю.
— Послушайте, лапонька, может, я ошибаюсь, так что поправьте… Я чувствую к вам огромную симпатию и уверен, что вы идеальная женщина, способная спасти меня от кошмаров. Это так?
Она улыбается, как монсавонская телка.
— Спорю, в вашей комнатке есть мыши, — продолжаю я. — Дайте мне ключ, и я их распугаю рассказом о толстом злом коте. Таким образом, вы сможете спокойно спать у меня на плече…
Она смотрит на меня с неуверенным видом девицы, которой незнакомый парень предлагает заняться любовью. Они все так смотрят: умные и глупые, старые и молодые, добродетельные и потаскушки. Этот взгляд означает: “Ты искренен или замышляешь что-то другое?” Когда бабы останавливают его на вас, самое время принимать ангельский вид, можете мне поверить.
За свою жизнь я трахал разных баб, от Мисс Европы до торговки рыбой, что позволило мне стать спецом в области прикладной психологии и разработать планы атак…
Мои глаза становятся нежно-бархатными, как крем “шантийи”. Милашка немедленно наклоняется, берет свою сумочку и достает из нее ключ.
Я протягиваю руку, и она кладет ключ в мою ладонь, как в атласный футляр.
— Дверь в глубине коридора, слева, — шепчет она. — Вы будете вести себя благоразумно?
Я торжественно обещаю, хотя невероятно хочется заржать.
Будьте благоразумным! Они все это говорят… Отметьте, что говорят они это обычно, когда вы заперли дверь комнаты и начинаете располагаться.
Ох уж эти целомудренные девочки!
Я ласково похлопываю ее по щечке и возвращаюсь в бар.
Для придурков, неправильно понявших смысл моих слов и действий, скажу: минутку! Я совершенно не собираюсь обольщать мадемуазель Гардероб, но мне хочется поподробнее узнать о “Грибе”, узнать его историю, маленькие тайны… Изучить расположение помещений… Короче, если я сумею взяться за дело, то через пару часов узнаю все, что относится к этому заведению.
Я прошу у бармена голландское пиво, потом двойной коньяк, расплачиваюсь и выхожу. Снаружи зазывала продолжает расхаживать, бормоча рекламный текст, который никто не слушает. Когда он вернется домой, его благоверной придется оттаивать его в горячей ванне.
— Что, — спрашиваю я, — дирекция жмется? Не дает согревающего?
Он грустно улыбается.
Это жалкий тип, бедняга, которому не повезло в жизни. Представляете, да? Тип, чей отец крепко поддавал и крепко лупцевал его в детстве. Тип, который всегда всюду приходит последним и получает одни крошки. Я угощаю его сигареткой. Он берет ее и благодарит меня так, будто я принес ему контракт на главную роль в голливудском супербоевике.
— Паршивая погода, а? — продолжаю я.
Эта фраза всегда годится для начала разговора.
— Угу, — соглашается он.
Его пробирает дрожь от одной мысли, что термометр опускается со скоростью жетона в телефоне-автомате.
— Давно ты тут пашешь?
— С несчастного случая…
Он поднимает левую руку, и я вижу, что на ней нет кисти.
— Мотоцикл… — объясняет он. — Раньше я был артистом… Комические интермедии… Это быстро вышло из моды…
Так я и думал: жизнь подложила этому парню свинью.
— Западло оставлять тебя за дверью в такую погоду, — говорю я.
— Такая работа…
— Как зовут хозяина этого кабака?
— Шварц…
Если вы думаете, что я подпрыгиваю от удивления, то сильно ошибаетесь. Я уже был готов к этому.
— Он живет тут?
— Да.
Секунду поколебавшись, я достаю из кармана фотографии Хелены.
— Слушай, ты мне кажешься надежным парнем, и я сделаю тебе одно признание… Я некоторое время схожу с ума по одной кошечке. Я знаю, что она тут часто бывает. Понимаешь, я потерял ее след и буду очень благодарен тому, кто поможет мне ее найти.
Я сую снимки ему под нос. Он их добросовестно изучает.
— Никогда не видел.
— Точно? Посмотри повнимательнее.
Он подходит к неоновой вывеске и продолжает осмотр.
— Нет. Вы знаете, в наше время все красотки более или менее похожи.
— Представь ее себе блондинкой, — прошу я. Он напрягает воображение, от чего его мозги хрустят, как сухие ветки под ногой.
— Блондинка… — шепчет он. — Блондинка… Блондинкой она, может быть, мне что-то напоминает. Подождите… Да, кажется, я ее здесь видел… Но я могу ошибаться. Я не очень хорошо знаю персонал. Ваша девочка входила в труппу? Я не отвечаю. Размышляю… Методично размышляю.
— Держи, приятель, — говорю я и кладу ему в руку десятку, — выпей грога за мое здоровье.
Я перехожу через улицу и захожу в бар позвонить патрону.
— Вы видели ваших топтунов, босс?
— Они здесь, — отвечает он. — Утверждают, что Хелена по вечерам выходила крайне редко. За весь период их наблюдения она ни разу не ездила в номера на улице Курсель. Никогда не встречалась с мужчинами… Что вы на это скажете?
— Что все идет нормально.
На этот раз я говорю совершенно искренне.
— Кстати, — добавляет он, — мы узнали, на каком языке говорила Хелена в комнате…
— Правда7 Я улыбаюсь, потому что еще раз убедился в упрямстве патрона, — На румынском, — говорит он.
— Хорошо — Вам это что-то дает?
— Немного. Какое подданство было у Хелены?
— Английское, как у профессора…
— Странно, вы не находите? Разве что она выросла в Румынии.
— У вас есть что-нибудь новенькое?
— Есть. Я нашел Шварца Он вскрикивает. Надо думать, он просто обалдел, потому что этот человек умеет сохранять хладнокровие.
— По крайней мере я получил о нем точные сведения он хозяин “Гриба”.
— Отлично… Какая у вас программа?
— Не торопить события Буду действовать осторожно: нужно не только арестовать убийцу, но и освободить профессора. Кстати, планы ракеты по-прежнему остаются в сейфе?
— Нет, сейф пуст.
— До скорого, шеф.
— До скорого, Сан-Антонио Если бы я мог знать, что со мной произойдет!
Глава 11
Я снова пересекаю шоссе, но на этот раз в “Гриб” не захожу, а иду по боковой улице, сжимая в руке ключ, переданный мне малышкой Гардероб. Ее комнатку я нахожу без всякого труда. Это гнездышко безумной субретки. Меблировка состоит из диван-кровати стиля “горячечный бред”, кресла, обитого плюшем цвета “желтуха от любовных неудач”, и комода из лакированного дерева. Разумеется, всюду понатыканы жуткие гипсовые статуэтки и фотографии третьесортных звезд с их автографами. Это одновременно нежно, слащаво и миленько.
Я ложусь на диван и начинаю размышлять. Как вы, наверное, успели заметить, размышления — мой любимый спорт. Это верно. Я люблю давать пищу моему мыслительному аппарату, когда переживаю мертвый сезон. Такой, как этот.
Я не могу перейти к чему-то другому, пока не закончу с “Грибом”.
Невероятная случайность в сочетании с моим прославленным нюхом привели меня в это заведение. Его хозяин напрямую замешан в эту историю. На сей счет нет никаких сомнений. Шварц позвонил Мобуру и приказал прервать сеанс траха. Он знал, куда тот поедет и что произойдет, потому что предупредил меня.
Вывод: этот мужик знает о деле Стивенса больше, чем о секретном шифре Людовика XIV Это точно, четко, ясно. Я открываю ящики комода, проверяя, не держит ли королева гардероба в запасе пузырек чего-нибудь для гостей. Пузырек чего-нибудь я нахожу, но это флакон одеколона. Возвращаюсь на диван. Остается только ждать. Через часок она явится и я выжму из нее все, что ей известно о странном хозяине “Гриба”.
Уф! Как приятно растянуться. Идут минуты, которые отсчитывает будильник моей приятельницы. Шумы “Гриба” сюда доносятся в виде слабого гула, не нарушающего окружающую тишину, но в этой тишине слышится какой-то негромкий свист. Наверное, это водопроводные трубы. Я не позволяю ему отвлекать меня от моих забот. Я снова перебираю в голове элементы этого темного дела: телефонный звонок Шварца, Мобур, Хелена… Голова Хелены…
Вдруг замечаю, что начал засыпать. Понимаете, такое странное чувство, что летаю над кроватью.
И тут реагирует мое подсознание. Я делаю открытие, потрясающее и пугающее меня: я засыпаю, но спать не хочу. Сечете?
Я себя прекрасно чувствую, проваливаюсь в беспамятство, но при этом спать не хочу.
Что происходит?
Мне нужно время, чтобы составить об этом мнение. Моя голова как будто наливается свинцом; чувствую, у меня совсем нет сил.
Может, у меня случился инсульт?
При такой напряженной работе мозгов в этом нет ничего удивительного. И все-таки… Разгадку мне приносят мои уши. Правда, на них нет радаров, но это и не лопухи…
Тихий свист, который я слышу, это утечка газа… А мой липовый сон — начало миленького отравления этим газом. Как говорится, спи спокойно, вечная тебе память.
Если я не хочу закончить ночь со святым Петром, надо во что бы то ни стало открыть это поганое окно. Пытаюсь сесть — не выходит.
Я слаб, как младенец в колыбели…
Ну уж нет! Я не собираюсь подыхать в этой комнате служанки! Что это за конец для аса из асов Секретной службы?!
Предпринимаю новую попытку, но результат тот же.
Пока, компания! Мои костыли становятся ватными, а нервы превращаются в сбитые сливки.
Я говорю себе, что подыхать так — предел дурости. Подыхать вообще глупо, но так… От такой перспективы даже волосы в носу встают дыбом.
Весить около ста кило и не мочь пошевелить даже пальцем!
Я прекрасно чувствую, что ритм моего дыхания меняется.
Раз у меня парализованы ноги, может, еще двигаются руки?
Пробую. Моя правая рука онемела возле плеча, но до локтя еще шевелится. Самое время ею воспользоваться. Я с трудом тянусь к вырезу пиджака, и мне удается положить ее на рукоятку моей пушки. Теперь самым сложным будет вытащить ее из кобуры. Берусь задело. Восьмилетний ребенок справился бы с этой задачей с первого раза, мне же требуется несколько попыток. Наконец я вытягиваю пушку из кобуры, но рука не в силах удержать оружия и валится на кровать. К счастью, пальцы продолжают сжимать рукоятку.
Моя голова кажется мне огромной, как крытый велодром. В ней громко звонят колокола. Странный гул! Я смотрю на пистолет и на глаз делаю элементарные баллистические выкладки. Если я не совсем одурел, то нажму на спусковой крючок и пуля пробьет квадратик стекла.
Я действую в то же время, что думаю. Слышу выстрел моего шпалера, который должен быть громким, но в моем полузабытьи кажущийся едва слышным. Как пук благовоспитанной девушки.
Ему отвечает другой, более сложный звук — хрустальный звон разбитого стекла. Поскольку мой пистолет автоматический, а пальца со спуска я не снимал, то маслины продолжают вылетать. Я инстинктивно передвигаю руку, и разбиваются другие квадратики стекла. В меня бьет сильная струя свежего воздуха. В квартире взлетают занавески. Мой котелок издает звук кассового аппарата. Я несколько раз широко разеваю рот, вдыхая воздух, и теряю сознание…
Я слышу вокруг себя голоса. Меня окружает множество морд экзотических рыб. Застилающий их розовый туман рассеивается, и рыбы становятся людьми. Здесь есть и женщины, и мужчины… Я их не знаю.
Кто-то говорит:
— Я отвезу его в больницу. Вызовите слесаря, скажите, что произошла утечка газа…
Я узнаю этот голос. В какой прошлой жизни я его слышал?
Меня поднимают и куда-то несут. В коридоре стоят несколько человек. Темно. Я глубоко дышу. Колокола, гудевшие у меня под кумполом, уплывают. Мне кажется, кровь снова начала циркулировать в моих костылях, нервы становятся опять нервами, и если я захочу, то вполне смогу идти сам. Жуткая рвота скручивает мне кишки. Я говорю себе, что это хороший знак и что я спасен. Спасен благодаря моей пушке. Она дала мне свежий воздух и привлекла внимание людей.
Последняя мысль меня немного огорчает. Ничего не скажешь, здорово я справился с поставленной себе задачей потихоньку разузнать о “Грибе”. В тошниловке наверняка уже начался шухер. Если Шварц был где-то поблизости, он теперь начеку.
Полицейская натура берет верх над рвотой.
Я вырываюсь, чтобы встать на ноги. У нас, ищеек, работа в крови. Когда вы перерезаете горло утке, она еще бежит, тряся кровавым обрубком. С полицейским происходит примерно то же самое. Даже если он при смерти, рефлексы требуют от него идти в бой.
— Не двигайтесь, — говорит женский голос.
Я думаю, что в моем состоянии было бы хорошо заскочить в ближайшую больницу, чтобы меня там подлатали, и успокаиваюсь.
С “ха!” лесорубов меня грузят в машину. Кто-то садится рядом со мной, очевидно, женщина, которая говорила, потому что я чувствую запах духов. Мужчины занимают места впереди. Обо всем этом я догадываюсь по характерным звукам.
Я издаю вздох, способный смягчить бордюрный камень, и открываю один глаз. Видно лучше, чем несколько минут назад. Я различаю цвета, контуры…
Таким образом я могу убедиться, что рядом со мной действительно сидит женщина.
Я даже могу убедиться, что это мадемуазель Хелена и что ее очаровательная головка крепко сидит у нее на плечах.
Я ложусь на диван и начинаю размышлять. Как вы, наверное, успели заметить, размышления — мой любимый спорт. Это верно. Я люблю давать пищу моему мыслительному аппарату, когда переживаю мертвый сезон. Такой, как этот.
Я не могу перейти к чему-то другому, пока не закончу с “Грибом”.
Невероятная случайность в сочетании с моим прославленным нюхом привели меня в это заведение. Его хозяин напрямую замешан в эту историю. На сей счет нет никаких сомнений. Шварц позвонил Мобуру и приказал прервать сеанс траха. Он знал, куда тот поедет и что произойдет, потому что предупредил меня.
Вывод: этот мужик знает о деле Стивенса больше, чем о секретном шифре Людовика XIV Это точно, четко, ясно. Я открываю ящики комода, проверяя, не держит ли королева гардероба в запасе пузырек чего-нибудь для гостей. Пузырек чего-нибудь я нахожу, но это флакон одеколона. Возвращаюсь на диван. Остается только ждать. Через часок она явится и я выжму из нее все, что ей известно о странном хозяине “Гриба”.
Уф! Как приятно растянуться. Идут минуты, которые отсчитывает будильник моей приятельницы. Шумы “Гриба” сюда доносятся в виде слабого гула, не нарушающего окружающую тишину, но в этой тишине слышится какой-то негромкий свист. Наверное, это водопроводные трубы. Я не позволяю ему отвлекать меня от моих забот. Я снова перебираю в голове элементы этого темного дела: телефонный звонок Шварца, Мобур, Хелена… Голова Хелены…
Вдруг замечаю, что начал засыпать. Понимаете, такое странное чувство, что летаю над кроватью.
И тут реагирует мое подсознание. Я делаю открытие, потрясающее и пугающее меня: я засыпаю, но спать не хочу. Сечете?
Я себя прекрасно чувствую, проваливаюсь в беспамятство, но при этом спать не хочу.
Что происходит?
Мне нужно время, чтобы составить об этом мнение. Моя голова как будто наливается свинцом; чувствую, у меня совсем нет сил.
Может, у меня случился инсульт?
При такой напряженной работе мозгов в этом нет ничего удивительного. И все-таки… Разгадку мне приносят мои уши. Правда, на них нет радаров, но это и не лопухи…
Тихий свист, который я слышу, это утечка газа… А мой липовый сон — начало миленького отравления этим газом. Как говорится, спи спокойно, вечная тебе память.
Если я не хочу закончить ночь со святым Петром, надо во что бы то ни стало открыть это поганое окно. Пытаюсь сесть — не выходит.
Я слаб, как младенец в колыбели…
Ну уж нет! Я не собираюсь подыхать в этой комнате служанки! Что это за конец для аса из асов Секретной службы?!
Предпринимаю новую попытку, но результат тот же.
Пока, компания! Мои костыли становятся ватными, а нервы превращаются в сбитые сливки.
Я говорю себе, что подыхать так — предел дурости. Подыхать вообще глупо, но так… От такой перспективы даже волосы в носу встают дыбом.
Весить около ста кило и не мочь пошевелить даже пальцем!
Я прекрасно чувствую, что ритм моего дыхания меняется.
Раз у меня парализованы ноги, может, еще двигаются руки?
Пробую. Моя правая рука онемела возле плеча, но до локтя еще шевелится. Самое время ею воспользоваться. Я с трудом тянусь к вырезу пиджака, и мне удается положить ее на рукоятку моей пушки. Теперь самым сложным будет вытащить ее из кобуры. Берусь задело. Восьмилетний ребенок справился бы с этой задачей с первого раза, мне же требуется несколько попыток. Наконец я вытягиваю пушку из кобуры, но рука не в силах удержать оружия и валится на кровать. К счастью, пальцы продолжают сжимать рукоятку.
Моя голова кажется мне огромной, как крытый велодром. В ней громко звонят колокола. Странный гул! Я смотрю на пистолет и на глаз делаю элементарные баллистические выкладки. Если я не совсем одурел, то нажму на спусковой крючок и пуля пробьет квадратик стекла.
Я действую в то же время, что думаю. Слышу выстрел моего шпалера, который должен быть громким, но в моем полузабытьи кажущийся едва слышным. Как пук благовоспитанной девушки.
Ему отвечает другой, более сложный звук — хрустальный звон разбитого стекла. Поскольку мой пистолет автоматический, а пальца со спуска я не снимал, то маслины продолжают вылетать. Я инстинктивно передвигаю руку, и разбиваются другие квадратики стекла. В меня бьет сильная струя свежего воздуха. В квартире взлетают занавески. Мой котелок издает звук кассового аппарата. Я несколько раз широко разеваю рот, вдыхая воздух, и теряю сознание…
Я слышу вокруг себя голоса. Меня окружает множество морд экзотических рыб. Застилающий их розовый туман рассеивается, и рыбы становятся людьми. Здесь есть и женщины, и мужчины… Я их не знаю.
Кто-то говорит:
— Я отвезу его в больницу. Вызовите слесаря, скажите, что произошла утечка газа…
Я узнаю этот голос. В какой прошлой жизни я его слышал?
Меня поднимают и куда-то несут. В коридоре стоят несколько человек. Темно. Я глубоко дышу. Колокола, гудевшие у меня под кумполом, уплывают. Мне кажется, кровь снова начала циркулировать в моих костылях, нервы становятся опять нервами, и если я захочу, то вполне смогу идти сам. Жуткая рвота скручивает мне кишки. Я говорю себе, что это хороший знак и что я спасен. Спасен благодаря моей пушке. Она дала мне свежий воздух и привлекла внимание людей.
Последняя мысль меня немного огорчает. Ничего не скажешь, здорово я справился с поставленной себе задачей потихоньку разузнать о “Грибе”. В тошниловке наверняка уже начался шухер. Если Шварц был где-то поблизости, он теперь начеку.
Полицейская натура берет верх над рвотой.
Я вырываюсь, чтобы встать на ноги. У нас, ищеек, работа в крови. Когда вы перерезаете горло утке, она еще бежит, тряся кровавым обрубком. С полицейским происходит примерно то же самое. Даже если он при смерти, рефлексы требуют от него идти в бой.
— Не двигайтесь, — говорит женский голос.
Я думаю, что в моем состоянии было бы хорошо заскочить в ближайшую больницу, чтобы меня там подлатали, и успокаиваюсь.
С “ха!” лесорубов меня грузят в машину. Кто-то садится рядом со мной, очевидно, женщина, которая говорила, потому что я чувствую запах духов. Мужчины занимают места впереди. Обо всем этом я догадываюсь по характерным звукам.
Я издаю вздох, способный смягчить бордюрный камень, и открываю один глаз. Видно лучше, чем несколько минут назад. Я различаю цвета, контуры…
Таким образом я могу убедиться, что рядом со мной действительно сидит женщина.
Я даже могу убедиться, что это мадемуазель Хелена и что ее очаровательная головка крепко сидит у нее на плечах.
Глава 12
Она смотрит на меня с задумчивым видом, в котором, если хорошенько поискать, можно найти восхищение.
Она выглядит еще более красивой, чем на фотографиях, более красивой, чем ее двойник…
— Привет, мисс Хелена, — с трудом выговариваю я. Она мило улыбается. Ее глаза похожи на драгоценные камни. Это действительно так, а не потому что я впадаю в стиль литературы для добродетельных барышень. Просто это самое подходящее сравнение. Подобные глазищи я, если бы мог, выставлял бы в витрине Лувра, и могу поклясться, что драгоценности Короны казались бы рядом с ними дешевой бижутерией.
Один из мужчин, сидящих впереди, оборачивается и говорит:
— Смотри-ка, очухался… Это голос Шварца.
Поскольку мне нравится приводить в изумление бандюг вроде него, я встряхиваюсь.
— А почему бы мне не очухаться, мой милый Шварц? Он не просто изумлен — ошарашен. Присвистнув сквозь зубы, он бормочет:
— Сильный вы малый!
Поскольку тщеславие — мощный стимул, я чувствую себя повеселевшим.
Я с трудом приподнимаюсь и прислоняюсь к спинке сиденья.
— Неплохо сработано, — говорю я. — Полагаю, вы следили за мной во время моего пребывания в вашем почтенном заведении? Увидев, что я беседую с киской из гардероба, вы расспросили ее; она вам призналась, что я жду в ее квартирушке. Вот вы и организовали маленькую утечку газа, так?
— Совершенно верно, — подтверждает он. Я улыбаюсь.
— Но вы вовремя поняли, что происходит, — добавляет он, — и выпустили обойму в окно.
— Ну и до какого места мы дошли? — спрашиваю я.
— Вы — до последней главы…
— Ну конечно, — замечаю я.
Наверняка из-за моего полубессознательного состояния я еще не думал об ожидающей меня участи. Я еще не сказал себе, что, когда такие партнеры, как эти, выкладывают карты на стол, это означает, что партия закончена… Во всяком случае для сына моей матери она точно закончена. Есть большая вероятность, что к восходу солнца я буду холодным, как собачий нос.
Мы едем на большой скорости. Все молчат. Я пользуюсь передышкой, чтобы привести в норму мое физическое состояние. Вы думаете, что в данном положении это не имеет значения? Значит, ваши мозги, и ранее отмеченные тяжелой врожденной дебильностью, совсем забуксовали, как сказал бы психиатр. Мой главный жизненный принцип — жить настоящим, не заботясь о будущем, даже самом ближайшем. Я из тех типов, что, оказавшись отрезанными пожаром на верхнем этаже многоэтажного дома, в ожидании, пока огонь доберется до их штанов, изучают театральные программки. Сечете?
— Я проглотил столько газа, что вы могли бы надуть им все воздушные шары, что продаются в “Галери Лафайетт” в день распродажи по сниженным ценам, — говорю я. — У вас не найдется чего-нибудь запить это?
Хелена щупает кармашек дверцы, достает из него плоскую бутылочку, отвинчивает пробку и протягивает пузырек мне. Нюхаю. Если это не самый клевый коньяк в мире, то я старший сын деревянной лошади и велосипедного насоса.
Я прилаживаю горлышко к губам и поднимаю локоть до тех пор, пока содержимое бутылька не начинает переливаться в мой желудок. В учебниках это называется принципом сообщающихся сосудов.
Ошеломленная Хелена и Шварц смотрят на меня.
— Во глотает! — восклицает Шварц.
— Да, — соглашаюсь я, подбодрив себя коньячком. — Надо сказать, что в прошлой жизни я был глотателем шпаг…
Он улыбается. Я внимательно присматриваюсь к нему. Этот тип не такой уж противный — блондин с синими глазами и очень белой кожей, неторопливо приближающийся к сорока.
В его лице есть какая-то доброжелательность. Потом я приглядываюсь к мадемуазель, и у меня снова сводит горло.
— Бог ты мой! — восклицаю я. — Вы несравненно прекрасны, Хелена! — И добавляю для себя:
— Надо быть слепым, чтобы принять за вас другую девушку.
Шварц кажется удивленным.
— Знаете, комиссар, — говорит он, — вы мне кажетесь невероятно сообразительным.
— Признаюсь, — отвечаю я без лишней скромности, — что у меня в голове серое вещество, а не булыжники.
— Как вы догадались…
— Что были две Хелены?
Его вопрос заставляет меня задуматься. А правда, как я об этом догадался?
Честно говоря, думаю, меня к этому подвела целая куча собранных вместе мелких деталей. Во-первых, я обратил внимание на то, что два ангела-хранителя, приставленные к Хелене, ждали у двери, тогда как малышки дома не было.
Возможно, не все парни из нашей службы орлы, но работают они добросовестно. Если бы они потеряли красотку, то, естественно, вернулись бы к истоку, то есть к месту, где она живет, но предупредили бы патрона. Они этого не сделали, значит, наблюдение не прерывалось. Одним словом, они ждали перед домом Стивенса потому, что киска была там. А поскольку раздваиваться она не умеет, выходит, с профессором вернулась другая Хелена.
Они засекли меня и поняли, что наблюдение сменилось и дело становится серьезным. А потом придумали большой спектакль с ликвидацией второй Хелены, ставшей им ненужной. Цель — увести меня на ложный след, пока они будут похищать профессора и планы.
Вторая вещь, привлекшая мое внимание: Хелена вышла в желто-золотом свитере, а позднее, обыскивая ее комнату, я обнаружил в гардеробе такой же свитер. Элегантная женщина редко имеет дубликаты таких… характерных вещей.
Все эти детали открыли мне глаза.
В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по несколько раз в неделю.
А главное — исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был знать, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей.
Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку.
Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины.
А причина была ой какой веской.
Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа.
— Ах да! — говорю. — Как я понял, что Хелен было две? — Я обращаюсь к красотке:
— Вы говорите по-румынски?
Она прикусывает губу.
— Я поняла, — шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов.
Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа в те дни, когда тот ходит к дантисту.
— Если я не слишком любопытен… Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность.
— Увидите, — сухо отвечает он.
Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели.
Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего “люгера”.
— Не ищите, — тихо говорит Хелена. — Он у нас…
Наблюдательная девочка!
Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа.
Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке — в лесу или около заброшенного карьера… В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса…
Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери.
Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр.
Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно.
— Выходите! — приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле.
Она выглядит еще более красивой, чем на фотографиях, более красивой, чем ее двойник…
— Привет, мисс Хелена, — с трудом выговариваю я. Она мило улыбается. Ее глаза похожи на драгоценные камни. Это действительно так, а не потому что я впадаю в стиль литературы для добродетельных барышень. Просто это самое подходящее сравнение. Подобные глазищи я, если бы мог, выставлял бы в витрине Лувра, и могу поклясться, что драгоценности Короны казались бы рядом с ними дешевой бижутерией.
Один из мужчин, сидящих впереди, оборачивается и говорит:
— Смотри-ка, очухался… Это голос Шварца.
Поскольку мне нравится приводить в изумление бандюг вроде него, я встряхиваюсь.
— А почему бы мне не очухаться, мой милый Шварц? Он не просто изумлен — ошарашен. Присвистнув сквозь зубы, он бормочет:
— Сильный вы малый!
Поскольку тщеславие — мощный стимул, я чувствую себя повеселевшим.
Я с трудом приподнимаюсь и прислоняюсь к спинке сиденья.
— Неплохо сработано, — говорю я. — Полагаю, вы следили за мной во время моего пребывания в вашем почтенном заведении? Увидев, что я беседую с киской из гардероба, вы расспросили ее; она вам призналась, что я жду в ее квартирушке. Вот вы и организовали маленькую утечку газа, так?
— Совершенно верно, — подтверждает он. Я улыбаюсь.
— Но вы вовремя поняли, что происходит, — добавляет он, — и выпустили обойму в окно.
— Ну и до какого места мы дошли? — спрашиваю я.
— Вы — до последней главы…
— Ну конечно, — замечаю я.
Наверняка из-за моего полубессознательного состояния я еще не думал об ожидающей меня участи. Я еще не сказал себе, что, когда такие партнеры, как эти, выкладывают карты на стол, это означает, что партия закончена… Во всяком случае для сына моей матери она точно закончена. Есть большая вероятность, что к восходу солнца я буду холодным, как собачий нос.
Мы едем на большой скорости. Все молчат. Я пользуюсь передышкой, чтобы привести в норму мое физическое состояние. Вы думаете, что в данном положении это не имеет значения? Значит, ваши мозги, и ранее отмеченные тяжелой врожденной дебильностью, совсем забуксовали, как сказал бы психиатр. Мой главный жизненный принцип — жить настоящим, не заботясь о будущем, даже самом ближайшем. Я из тех типов, что, оказавшись отрезанными пожаром на верхнем этаже многоэтажного дома, в ожидании, пока огонь доберется до их штанов, изучают театральные программки. Сечете?
— Я проглотил столько газа, что вы могли бы надуть им все воздушные шары, что продаются в “Галери Лафайетт” в день распродажи по сниженным ценам, — говорю я. — У вас не найдется чего-нибудь запить это?
Хелена щупает кармашек дверцы, достает из него плоскую бутылочку, отвинчивает пробку и протягивает пузырек мне. Нюхаю. Если это не самый клевый коньяк в мире, то я старший сын деревянной лошади и велосипедного насоса.
Я прилаживаю горлышко к губам и поднимаю локоть до тех пор, пока содержимое бутылька не начинает переливаться в мой желудок. В учебниках это называется принципом сообщающихся сосудов.
Ошеломленная Хелена и Шварц смотрят на меня.
— Во глотает! — восклицает Шварц.
— Да, — соглашаюсь я, подбодрив себя коньячком. — Надо сказать, что в прошлой жизни я был глотателем шпаг…
Он улыбается. Я внимательно присматриваюсь к нему. Этот тип не такой уж противный — блондин с синими глазами и очень белой кожей, неторопливо приближающийся к сорока.
В его лице есть какая-то доброжелательность. Потом я приглядываюсь к мадемуазель, и у меня снова сводит горло.
— Бог ты мой! — восклицаю я. — Вы несравненно прекрасны, Хелена! — И добавляю для себя:
— Надо быть слепым, чтобы принять за вас другую девушку.
Шварц кажется удивленным.
— Знаете, комиссар, — говорит он, — вы мне кажетесь невероятно сообразительным.
— Признаюсь, — отвечаю я без лишней скромности, — что у меня в голове серое вещество, а не булыжники.
— Как вы догадались…
— Что были две Хелены?
Его вопрос заставляет меня задуматься. А правда, как я об этом догадался?
Честно говоря, думаю, меня к этому подвела целая куча собранных вместе мелких деталей. Во-первых, я обратил внимание на то, что два ангела-хранителя, приставленные к Хелене, ждали у двери, тогда как малышки дома не было.
Возможно, не все парни из нашей службы орлы, но работают они добросовестно. Если бы они потеряли красотку, то, естественно, вернулись бы к истоку, то есть к месту, где она живет, но предупредили бы патрона. Они этого не сделали, значит, наблюдение не прерывалось. Одним словом, они ждали перед домом Стивенса потому, что киска была там. А поскольку раздваиваться она не умеет, выходит, с профессором вернулась другая Хелена.
Они засекли меня и поняли, что наблюдение сменилось и дело становится серьезным. А потом придумали большой спектакль с ликвидацией второй Хелены, ставшей им ненужной. Цель — увести меня на ложный след, пока они будут похищать профессора и планы.
Вторая вещь, привлекшая мое внимание: Хелена вышла в желто-золотом свитере, а позднее, обыскивая ее комнату, я обнаружил в гардеробе такой же свитер. Элегантная женщина редко имеет дубликаты таких… характерных вещей.
Все эти детали открыли мне глаза.
В рапортах топтуны уверяют, что Хелена ведет примерную жизнь, тогда как мамаша Бордельер клянется, что она трахается под ее крышей по несколько раз в неделю.
А главное — исчезновение трупа из Лувесьенна. Я должен был знать, что Хелена мертва, но они не могли оставить тело, потому что судмедэксперты установили бы личность погибшей.
Еще были найденные на подушке волоски, сообщившие мне, что женщина, которой они принадлежали, была блондинкой, перекрасившейся в брюнетку.
Я тогда сразу себе сказал, что волосы такого чистого золотого цвета не красят без веской причины.
А причина была ой какой веской.
Я замечаю, что во время этих умозаключений Шварц и Хелена не сводят с меня глаз. Они ждут ответа.
— Ах да! — говорю. — Как я понял, что Хелен было две? — Я обращаюсь к красотке:
— Вы говорите по-румынски?
Она прикусывает губу.
— Я поняла, — шепчет она. Я смотрю в окно. Мы выехали из Парижа и теперь катим по унылому мокрому предместью. Я слышу свистки поездов.
Тип, сидящий за рулем машины, толстый малый с рожей немецкого садиста. Всякий раз, когда наши взгляды встречаются в зеркале заднего обзора, я невольно думаю, что он сделал бы головокружительную карьеру в Голливуде, заменяя Бориса Карлоффа в те дни, когда тот ходит к дантисту.
— Если я не слишком любопытен… Куда мы едем? Шварц впервые теряет свою благовоспитанность.
— Увидите, — сухо отвечает он.
Насупившись, я пытаюсь всмотреться в окрестности, но дождь льет все сильнее, и стекла запотели.
Я кашляю и, словно почувствовав необходимость сжать грудь, подношу руку к кобуре моего “люгера”.
— Не ищите, — тихо говорит Хелена. — Он у нас…
Наблюдательная девочка!
Прогулка продолжается около часа. При скорости, на которой едет Борис Карлофф, мы должны быть далеко от Парижа.
Могу вам описать продолжение, если хотите. Мы остановимся в тихом уголке — в лесу или около заброшенного карьера… В одном из тех тихих уголков, в сравнении с которыми остров Робинзона Крузо покажется чикагским стадионом в день боя за звание чемпиона мира в среднем весе. Шварц попросит меня выйти из автомобиля, я выйду, и его садист-шофер скажет мне на ухо одно слово при помощи машинки, раздающей билеты на небеса…
Лесоруб, рыболов, ребенок или влюбленные через некоторое время обнаружат мой труп, вернее, то, что от него оставят звери.
Я получу красивые похороны с речами, слезами и хризантемами; может быть, будет даже оркестр.
Машина останавливается. Шварц и его водила двигают задницами, чтобы выйти. Они подходят к моей дверце одновременно.
— Выходите! — приказывает Шварц. Я подчиняюсь. Место жутко пустынное, но это не лесок. Наоборот, огромное ровное поле.