— Это кажется мне осуществимым, но я хотел бы узнать, что произойдет после того, как я получу результат. Вы отправите меня на переработку для азотистых удобрений или наградите Железным крестом?
   Карл снова наливает себе стакан.
   — Вы не видите середины между этими крайними решениями? Мое вчерашнее предложение остается в силе. Вы имеете мое слово офицера, что, если передадите мне лампу, вам и вашей подруге сохранят жизнь. Я даже отдам распоряжение, чтобы ваше заключение проходило в самых лучших для вас условиях.
   — Вы очень любезны.
   — Я бы не хотел строить долгосрочные проекты, — говорит он, — но если мы останемся довольны вашей работой, то, может быть, рассмотрим возможность более тесного сотрудничества. Наше правительство использует все таланты…
   Сказать, что я хочу заржать, — значит не сказать ничего. Карл шутник. Послушать его, так он может дать мне пост гауляйтера!
   — Ну так что? — спрашивает он. — Каков ваш ответ?
   — Мне кажется, у меня нет выбора… Но я ставлю мое согласие в зависимость от двух… не хочу говорить условий… скажем, пожеланий.
   — Я вас слушаю.
   — Так вот, я бы не хотел, чтобы вы окружили меня целой толпой шпиков под предлогом, что я освобожден условно. Мне предстоит сыграть очень деликатную партию, и я не хочу, чтобы ангелы-хранители затрудняли мою свободу действий. Вы меня понимаете? Я говорю откровенно, без малейшей задней мысли…
   — А второе пожелание?
   — Оно скромнее: в данный момент мечта моей жизни — слопать сандвич… За два дня я съел только одну морковку и выпил миску теплой воды.
   Карл подзывает официанта и приказывает подать мне холодный ужин.
   — Ну и славно! — говорю я. — Вести дискуссию лучше в дружеской обстановке.
   Я начинаю есть, стараясь не особо набрасываться на еду. Не хочется, чтобы они могли рассказать, как Сан-Антонио вел себя, словно голодная собака. Я отставляю мизинец и стараюсь применить на практике все советы пособия по хорошим манерам, найденного мною когда-то в ящике ночного столика одного лжебарона.
   Пока я закусываю, господа и дамы возобновляют разговор на немецком.
   Я поворачиваюсь к Грете.
   — Скажите, далекая принцесса, вы знаете, что, несмотря на наши маленькие разногласия и даже на то, что вам случается перепутать мою щеку с пепельницей, мне обалденно нравится ваша фигура? Думаю, я уже доказал, что ваши прелести не оставляют меня равнодушным… Как вы смотрите на то, чтобы заключить между нами перемирие?
   Она смотрит на меня сквозь дым сигареты. Ее глаза почти зеленые. Между чувственными губами я замечаю ослепительно белые зубы.
   — Если я назначу вам завтра стрелку, придете?
   — Надо подумать.
   — Отметьте, — продолжаю я, чтобы развеять все ее сомнения, — если об этом узнают здесь, это не будет иметь никакого значения. Вы сможете сказать, что флиртовали со мной, чтобы было удобнее следить Самое смешное, что это должно быть правдой. Но неважно, я слишком хочу сжать вас в своих объятиях, чтобы анализировать причины, заставляющие вас проявлять ко мне благосклонность.
   — Хорошо, — шепчет она.
   — Встречаемся в Пам-Пам де л'Опера?
   — Если хотите…
   — Давайте в четыре?
   — Можно.
   Довольный полученным результатом, я вонзаю зубы в бифштекс. Дела идут отлично.
   В середине второй половины дня, свежевыбритый, я покидаю фрицев. Карл возвращает мне часть моих бабок. Перед тем как отпустить меня, он показывает клетку, в которой кружится бедная крыса — Не забывайте эту маленькую зверушку…
   — Не беспокойтесь.
   — Вот наш номер телефона. Если понадобится подкрепление, звоните.
   — Договорились.
   — И последний момент, — заявляет лже-Ренар. — Я даю вам восемь дней, чтобы добиться успеха. По истечении этого срока крысе будет что покушать…
   Я отвечаю неопределенным жестом и выхожу.
   До скорого!


Глава 16


   Как приятно снова попасть в столицу. Я вдыхаю ее воздух обеими ноздрями.
   Спорю, у вас есть четкое представление о том, что я буду делать. Вы думаете, что я затрублю в рог, давая сигнал к началу большой охоты… Вы уже видите меня сметающим все с пути в поисках уцелевших “кенгуру”… Если вы так думаете, то рассуждаете как безмозглые бабы. По возвращении в Париж я захожу в бар выпить несколько стаканов крепкого грога, после чего иду в кино. Да, да, в киношку! А если кому-то надо повторить еще раз, пусть подставляет челюсть, я ему ее живо вправлю.
   В данный момент я играю своей жизнью и жизнью Жизель. Ставка заслуживает того, чтобы принять предосторожности, а? Рвение еще не гарантирует положительного результата. Я хочу действовать наверняка. У меня в котелке варится одна идейка, и ей надо довариться. Когда она будет готова, я ее вытащу.
   Я захожу пожрать в “Дюпон-Монмартр”, потом отправляюсь на поиски гостиницы с мягкими матрасами. Одну такую я нахожу у заставы Сен-Мартен. Там полно путан, но я не привередлив. Старая грымза спрашивает, подойдет ли мне комнатушка на четвертом. Я отвечаю, что да, плачу за номер и поднимаюсь по лестнице. Старуха меня окликает, чтобы спросить, в котором часу меня разбудить. Я ей советую не тратить по этому поводу красные кровяные тельца и дать мне продрыхнуть столько, сколько я захочу.
   Я быстро раздеваюсь и ныряю в постель. Кровать — это самое лучшее изобретение человека после приручения лошади и выдумки жвачки.
   Скоро я начинаю храпеть, как эскадрон.
   Мне снится сон. Будто Жижи и я едем в поезде. Я ей объясняю принцип сообщающихся сосудов. В общем, мы не скучаем! Вдруг авария, и мы оказываемся погребенными под грудой металлолома.
   Я вырываюсь… Не совсем понимаю, проснулся я или это происходит во сне. Мои сомнения продолжаются недолго: проснуться-то я проснулся, но неизвестно, долго ли пробуду в состоянии бодрствования. Вот в чем вопрос, как сказал бы мой корешок Шекспир. Представьте себе, какой-то гад залез в мою комнатушку и дубасит меня по чайнику тем, что судмедэксперт завтра назовет тупым предметом. К счастью для моей головы, я сунул ее под подушку, а напавший в темноте этого не заметил. Полуоглушенный, я шевелюсь, дрыгаю руками и ногами… Я не дам себя кокнуть таким образом. Я люблю видеть типов, пытающихся выдать мне путевку на вечный отдых. Наконец мне удается высвободиться. В тот момент, когда я высовываю голову из-под богом ниспосланной подушки, получаю по зубам удар, от которого вижу Южный Крест. Изо рта хлещет кровь. Я похож на свинью на бойне. Новый удар попадает мне по скуле. В черепушке расцветает целый букет созвездий. Настоящий фейерверк. Спасибо господину мэру! Этот людоед, очевидно, колотит меня утюгом. Во всяком случае, могу гарантировать, что это не бумажный цветочек. Невероятно, что может происходить в голове в подобных случаях. Я говорю себе, что крепок как гранит, если выдерживаю такую молотилку. Ой, как больно! Наконец я сержусь и закрываю лицо обеими руками, чтобы дать себе время очухаться от этого нокдауна. Делаю глубокий вдох, втягиваю носом кровь и бросаюсь вперед.
   Соскакиваю с кровати. Парень продолжает бить. Я узнаю его по росту: карлик!
   Тут я говорю себе: хватит! Я не собираюсь всю жизнь терпеть колотушки от этого злобного уродца. Пусть он удрал от фрицев, наслаждаться свободой ему придется недолго. Черт его побери! Я сбиваю его с ног. Он выпускает из руки предмет, служащий молотком. Я нахожу его на ощупь. Это тяжелый металлический ключ, каким дворники открывают и закрывают вентили уличных кранов. Он пользуется этим движением, чтобы садануть мне ногой в живот. Мое горло скручивает жуткая тошнота, дыхание перехватывает. Я держу ключ за один конец, но не могу его поднять. Будь это даже чайная ложечка, результат оказался бы таким же.
   Карлик забирается на меня и хватает за горло. В его детских пальчиках таится страшная сила. Он так раздавит мне гортань! Я понимаю, что пришло время что-то предпринять. Прекращаю всякое сопротивление и расслабляюсь. Он разжимает руки. Этого-то я и ждал со вполне понятным нетерпением. Резким толчком сбрасываю его с себя, после чего замахиваюсь ключом и изо всех сил обрушиваю его на урода. Я не целился, но думаю, что, чем бы он ни поймал ключик, это даст ему пищу для размышлений.
   Глухой удар, и больше ничего.
   Я встаю и включаю свет. Зрелище не из красивых. Карлика можно выбрасывать на помойку. Его черепушка раскололась, как скорлупа ореха. Я несколько перестарался, однако сожалений по этому поводу не испытываю. Вопрос стоял так: либо он, либо я. Я предпочитаю, чтобы это был он.
   Подхожу к двери и осматриваю замок — он не тронут, задвижка закрыта. Направляюсь к окну и обнаруживаю, что оно открыто. Оно выходит на балкон, идущий вдоль фасада. Я выхожу на балкон и иду, останавливаясь перед каждым окном. Наконец я нахожу то, что искал: пустой номер. Его окно открыто, что несколько необычно для декабря месяца. Вхожу в комнату. Пара ботинок подтверждает, что карлик остановился именно здесь. Я собираю вещи человечка в узел и уношу в свой номер.
   Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что днем карлик сумел проследить за мной и получить номер на том же этаже. Не забыть прояснить этот вопрос завтра… Вернее, уже сегодня, потому что сейчас третий час ночи.
   Я закатываю карлика и его вещички в коврик и задвигаю все это под кровать, после чего тщательно закрываю окно и блокирую его стулом. Потом кладу перед дверью измятую газету, чтобы не быть застигнутым врасплох, если кто-нибудь еще попытается меня шлепнуть.
   Затем ложусь досыпать.


Глава 17


   Я спокойно сплю до утра. Вам это кажется странным, потому что вы думаете о трупе карлика под моей кроватью. Вам кажется невозможным дрыхнуть, имея такого гостя. Не заблуждайтесь: я боюсь жмуриков не больше, чем новорожденных. Преимущество покойников перед живыми в том, что они не разбивают вам голову. Спокойнее их нет никого. Что касается привидений, то если хоть одно из них явится меня доставать, я на него так рявкну, что оно без остановок побежит до какого-нибудь старого доброго шотландского замка, где и забаррикадируется.
   Я умываюсь и анализирую ситуацию. Этот труп меня не пугает, но мешает.
   Если работник гостиницы обнаружит его, когда будет делать уборку, то так пожелтеет, что клиенты примут его за микадо. Разумеется, я могу предупредить Гийома, но мне не хочется вступать в контакт с коллегами. Прежде всего мне нужны спокойствие и отдых.
   Снимаю трубку телефона и звоню тете Амели, у которой спряталась мама. Отвечает как раз Фелиси.
   — А, это ты, сынок, — говорит она. — Я начала беспокоиться… Тебе следует почаще давать о себе знать.
   Я ей объясняю, что не мог и что немцам лучше не знать моего адреса, а в наше время нет ничего более ненадежного, чем телефон.
   — Ма, скажи, ты поехала к тете с большим чемоданом?
   — Да.
   — Он мне нужен. Срочно.
   — Ты отправляешься в путешествие?
   — Возможно, но я дам о себе знать, не бойся. Ты можешь прямо сейчас прислать его мне?
   Она соглашается, и я даю ей адрес моей гостиницы.
   — До скорого, ма, и не волнуйся.
   Теперь мне остается только ждать прибытия чемодана. Если бы я мог скоротать время за куревом!
   Обыскиваю карманы карлика и обнаруживаю сухие египетские сигареты.
   — Маленьким мальчикам нельзя курить, — говорю я ему, перекладывая пачку в свой карман.
   Час спустя в дверь стучат. Открываю: это Фелиси со своим чемоданищем.
   Я устраиваю ей разнос:
   — Ма, ты совсем ничего не соображаешь. Зачем ты пришла? Я же тебе сказал…
   Она бросается мне на шею, и остаток моих протестов теряется в мехе ее лисицы. Сколько я себя помню, зимой на ее плечах всегда был этот лис. Он мой старый приятель. У него забавный вид с этой острой мордочкой и стеклянными глазами. В детстве я называл его Альфредом.
   — Неужели ты думал, что я упущу случай тебя обнять, малыш?
   — Но это опасно!
   — Какая опасность может грозить матери, которая хочет увидеть сына?
   Она у меня замечательная. Мое сердце оттаивает.
   Она кладет чемодан на кровать:
   — Куда ты собрался? — спрашивает она.
   — Ну…
   — Кажется, ты еще не определился с выбором направления…
   — Понимаешь, ма…
   С ума сойти, как я могу спасовать перед матерью. Как мальчишка.
   — Ну, — вздыхает она, — раз ты не хочешь говорить, я не настаиваю. Где твои вещи? Я уложу их в чемодан, а то ты навалишь все кучей, я тебя знаю.
   Жестокий удар.
   — Не стоит, ма. Сначала мне надо купить вещи…
   — Даже не думай! — восклицает она. — У тебя дома два совершенно новых костюма. Я за ними съезжу.
   Тогда я решаю ввести ее в курс дела. Открываю чемодан, нагибаюсь и достаю из-под кровати сами знаете что.. Фелиси округляет глаза, как будто ей принесли на блюде голову Адольфа, обложенную петрушкой.
   — Не падай в обморок, ма. Это не ребенок, а мерзавец карлик, пытавшийся этой ночью убить меня.
   Я ей рассказываю о покушении, жертвой которого стал.
   — Понимаешь, — говорю я в заключение, — мне совершенно необходимо вынести его из гостиницы, не привлекая внимания. Я подумал, что этот чемодан мне прекрасно подойдет.
   Говоря, я укладываю в него карлика. Как по нему сделано! Иной гроб не так подходит своему владельцу!
   — А теперь убегай!
   Я ее целую, и она без возражений уходит. Она совершенно потрясена, бедная.
   — Будь осторожен! — умоляет она на прощание.
   Немного подождав, я тоже выхожу из своей каморки.
   Когда я прохожу мимо стойки, старая грымза меня останавливает.
   — Вы знаете, что вчера вечером вас спрашивал друг? Такой совсем маленького росточка.
   — Да, знаю.
   — Он попросил дать ему комнату рядом с вашей.
   — Да, да. Он ушел утром.
   Она недоверчиво смотрит на меня.
   — Но я никуда не отходила. Я бы его заметила…
   — Он ушел тайком. Это его любимая шутка. Что вы хотите, при его уродстве надо хоть как-то развлекаться.
   — Конечно, — соглашается она, промокая слезу. — Вы оставите номер за собой?
   — Естественно.
   Я быстро сматываюсь. Куда бы мне деть груз? Не могу же я разгуливать, имея в чемодане такое содержимое. С другой стороны, я не хочу избавляться от него сразу, потому что он может мне пригодиться.
   Самое лучшее найти другую гостиницу и оставить чемодан там. Я сказал старой грымзе, что оставляю номер за собой, но это туфта! Я это сделал только затем, чтобы сбить со следа остальных “кенгуру”, которые обязательно станут искать своего лилипута.
   Я сажусь в метро и в районе Биржи нахожу приличный отельчик, где оставляю свой переносной катафалк, предварительно тщательно заперев его на ключ.
   Узнаю время: около полудня. Надо пошевеливать задницей, если я хочу организовать свой маленький номер. Действовать надо аккуратно и методично.
   Я смотрю на себя в витрине шляпного магазина и корчу гримасу, которая может служить рекламой таблеток от запора. Моя скула распухла и блестит, как баклажан; нос, как у Джоя Луиса. Здорово этот урод разрисовал мне физиономию!.. Сейчас, на холоде, отдельные фрагменты начинают принимать тревожащие пропорции. Сегодня даже думать нечего кружить голову девчонкам, потому что у них будет веский довод послать меня подальше… Меня это огорчает, поскольку в четыре стрелка с этой сукиной дочерью Гретой. Она помрет со смеху, увидев, что мой нос похож на нос гиппопотама.
   Ну и ладно. Слава богу, такой парень, как я, имеет и другие аргументы, кроме внешности.
   Я иду звонить Бравару. Это мой друг… Когда-то я оказал ему обалденную услугу, и он готов стать кофейной мельницей, если это может доставить мне удовольствие.
   — Вот это да! — радостно кричит он. — Это вы, господин комиссар? Что я могу для вас сделать?
   Прежде чем вы узнаете о нашей беседе, должен вам сказать, что Бравар работает на радио звукоинженером.
   — Старичок, — говорю я ему, — мне в кратчайший срок нужно ни больше ни меньше как звукозаписывающее оборудование. Я бы хотел, чтобы эта штука была все-таки поменьше паровоза, потому что собираюсь установить ее в моей комнате. Есть у тебя такая?
   Он отвечает, что, конечно, есть. Он даст мне один из аппаратов, с какими ходят брать интервью дома, и притащит его сам.
   Я даю ему адрес гостиницы, потом вызываю парнишку из обслуги этого притона и конфиденциально спрашиваю, не может ли он раздобыть мне бутылочку чего-нибудь приличного.
   Он со скорбным видом качает головой и уходит.
   Возвращается он с литрушечкой. Должно быть, парень из прихожан синагоги, потому что в коммерции разбирается отлично. Я плачу за бутылку аперитива цену гоночного велосипеда и сразу начинаю с ней беседовать. Мы так хорошо ладим, что к приходу Бравара в ней остается всего половина.
   Он тащит такой же здоровый чемодан, как мой, только в нем лежит груз совсем другого рода. Он малый сообразительный. Чемодан заталкивает прямо под кровать, а микрофон прячет в вазу с цветами. Провод искусно камуфлирует.
   Бравар мне объясняет, как включать аппарат. Это просто, как делать круги на воде. Я даю ему добить бутылку и говорю, что забрать аппарат он может вечером.
   Мы прощаемся, и я иду в ближайший ресторан. Что бы ни случилось, а полдень — время обеденное, и его надо уважать, как своего дедушку.


Глава 18


   Придет она или нет?
   Этот вопрос извивается в моих мозгах, как разрезанный пополам червяк.
   Несмотря на свою садистскую натуру — а может быть, именно благодаря ей, — малышка Грета меня очаровывает. Это первоклассная сирена, с которой я никогда не устану вести большую игру.
   Я дохожу по улице Четвертого сентября до Оперы и возвращаюсь к Пам-Пам. У меня начинает кружиться голова: моя киска уже там. А как она прикинулась! Чтобы не смущать меня, явилась не в военной форме, а в ослепительном меховом манто. Если это не норка, то, значит, собака!
   Я целую ей ручку в наилучшем аристократическом стиле и сажусь рядом.
   — Как мило, что вы все-таки пришли, Грета.
   — А вы не верили моему слову? — спрашивает она.
   — С красивой женщиной никогда нельзя быть до конца уверенным…
   Комплимент немудреный, но все равно заставляет ее щеки порозоветь. С девчонками нет необходимости быть оригинальным. На возвышенные фразы им начхать, а вот от тупых мадригалов они так и млеют.
   Раз это ей нравится, я продолжаю и выкладываю целый набор глупостей. Будь у нее хоть два грамма здравого смысла, она пожала бы плечами и побежала купить пластырь, чтобы заклеить мне рот. Но она наслаждается моим трепом, как будто это черносмородинный ликер.
   — Вам не кажется, что стоит собачий холод?..
   — Надо же! — иронично отзывается она. — Вы интересуетесь метеорологией?
   Я принимаю вид подростка, впервые в жизни севшего на колени к бабе.
   — Это чтобы сделать более уместным одно маленькое предложение, — объясняю я с самым жалким видом, на который способен.
   — Какое?
   — Я хотел вам показать мою коллекцию японских эстампов…
   Она смеется и крутит задом так, что если бы в него сунуть деревянную ложку, то можно было бы сбивать майонез.
   — Так каким будет ваш ответ, любовь моя?
   Она отвечает не сразу, и у меня сжимается сердце. Если она откажется, это будет самое сильное разочарование в моей жизни. И не только в физическом плане… В общем, вы поймете потом.
   — Вы не очень постоянны, — шепчет она. — Я думала, вы отдали свое сердце той девушке, что была с вами…
   Я вздыхаю. Раз дело только в ревности, вопрос можно уладить в два счета.
   — Жизель? — переспрашиваю я. — Это совсем другое дело. Она мой друг. Не смейтесь. Она за мной ухаживала во время болезни, помогала мне… Короче, ради нее я готов броситься в огонь и, кажется, уже доказал это. Но никакой любви между нами не было. Если я говорю, что влюблен в вас, то потому, что это чистейшая правда… Слово мужчины. Ради Жизель я готов на любые жертвы, а ради вас — на любые безумства… Улавливаете разницу, прекрасная смуглогрудая андалузка?
   Грета кивает. Она тает от удовольствия. Чувствую, мои акции идут вверх.
   — Ну же, — настойчиво говорю я, — пойдемте и делайте, как советовал один мой старый корешок: “Не ждите завтра, срывайте розы жизни прямо сегодня…”
   — Даже если они с шипами?
   — Да, моя богиня, даже с шипами.
   Она встает, и мы доходим до бульвара Капюсин, где стоят фиакры.
   — Очень романтично, — фыркает Грета.
   — Я обожаю романтизм, — отвечаю я ей. — Если бы я послушался своего внутреннего голоса, то шел бы рядом с вами в рединготе и цилиндре.
   Фиакр трогается, покачиваясь. Я обнимаю Грету и начинаю влажный поцелуй.
   — Скажите, — спрашивает она после того, как восстановила дыхание, — а как обстоят дела с BZ 22?
   Я делаю жест, каким отгоняют мух.
   — Послушайте, Грета, мой старый школьный учитель всегда говорил, что не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Это правило, хорошее для учебников, на практике применимо не всегда. Однако я ему строго следую. Поскольку я не знаю, смогу ли увидеть вас завтра, то пользуюсь тем, что сегодня вы рядом со мной, чтобы очаровать вас.
   — Какой вы забавный…
   После нескольких минут размышления она добавляет:
   — Мне будет неприятно, если с вами случится несчастье…
   — Мне будет еще неприятнее!
   И вот мы перед моей гостиницей. Поднимаемся на лифте в мою комнатушку.
   Я звоню коридорному и прошу бутылку портвейна. Догадываюсь, во что она мне обойдется, но бывают обстоятельства, когда скупость надо запрятать поглубже.
   Когда он возвращается, Грета, снявшая манто, смотрит в окно на движение на улице. Я наливаю ей стаканчик портвейна, и она без жеманства выпивает его.
   Закончив предварительный этап, я закрываю дверь на задвижку и сажусь в кресло. Без какой-либо просьбы с моей стороны она прижимается ко мне. Клянусь вам, что в эту минуту никто бы ни в жизнь не подумал, что эта красавица самая кровожадная из тигриц. Она нежна, как медовое пирожное.
   — Здравствуй, — мурлычет мне она.
   Я ей ничего не отвечаю, но провожу маленький сеанс ощупывания, заставляющий ее фыркать от смеха. За меньшее время, чем требуется, чтобы объявить войну, мы переходим в горизонтальное положение и проделываем все те трюки, о которых никогда не пишут в книгах для юношества.
   — Какое прекрасное путешествие! — вздыхает Грета, когда мы снова садимся в кресло.
   — Всегда готов организовать второй круиз.
   Это предложение ее веселит.
   — А где же твои японские эстампы?
   Вот он, момент сыграть мой маленький спектакль.
   Я достаю из шкафа чемодан, кладу его на кровать, отпираю замок и оборачиваюсь, не открывая крышку.
   — Вот, любовь моя, если ты любишь экзотические вещи, то получишь огромное удовольствие.
   Говоря это, я включаю записывающее устройство.
   Грета без малейших подозрений подходит к чемодану, открывает его и издает крик ужаса.
   Она поворачивает ко мне лицо цвета мела.
   — Это ты его убил?
   — Вроде бы…
   — Бандит!
   Я встаю и влепляю ей пощечину.
   — Ну хватит!.. Мне надоело, что со мной обращаются, как с грязной собакой. Ты посылаешь этого пигмея убить меня; он меня будит, колотя железякой по башке, что гораздо эффективнее будильника, а ты еще называешь меня бандитом за то, что я отправил его к святому Петру! Слушай, Грета, будь хотя бы логична! Я не прошу тебя быть честной, ибо нельзя требовать невозможного…
   Она закипает.
   — Что ты сказал?
   — Правду, Грета. Я сказал, что ты работаешь одновременно на Великий рейх и на себя. На себя в первую очередь…
   Она пожимает плечами и тянет руку к своей сумочке. Я оказываюсь проворнее, хватаю ридикюль и открываю его. В нем лежит миленькая пушка, которую я кладу в свой карман.
   — А теперь, Грета, мы можем поговорить серьезно. Если позволишь, я тебе изложу в общих чертах, как я себе представляю дело…
   Ты девушка умная и смелая. Надо признать, что феи, присутствовавшие при твоем рождении, не поскупились и дали тебе много мозгов. Так вот ты задумалась и сказала себе, что война очень плохая штука, но это также уникальный случай удовлетворить свои тайные страсти и заработать деньги.
   Ты ждала своего часа, и он наконец наступил. Твой план был масштабным: украсть у фрицев их изобретение и продать его янки, которые набиты долларами и интересуются всем на свете. Но ты не хотела пачкаться и предпочла действовать через банду. Неизвестным мне образом ты вошла в контакт с несколькими урками, выдававшими себя за активных членов знаменитой “Кенгуру”. Гениальным ходом с твоей стороны было не иметь с ними прямых контактов. Таким образом, они тебя не знали и в случае провала дела ты оставалась в стороне. Надо быть женщиной, чтобы придумать такое. Поздравляю! Ты Держишь их в своих руках и передаешь им приказы способом, который невозможно обнаружить… Они выкрадывают изобретение, и все бы было хорошо, если бы шефу этих парней, некоему Мануэлю, не пришла в голову фантазия наколоть тебя и сбыть лампу самому. Поскольку этот парень не утруждал свои мозги работой, он решает продать BZ 22 немцам. Разумеется, ты узнаешь об этом одной из первых, велишь установить за Мануэлем слежку и пронюхиваешь о квартире на улице Жубер, которую он снял на случай неприятностей.
   Поскольку время поджимает, ты приказываешь карлику убить Мануэля. Сама находишься поблизости и заходишь в квартиру, чтобы ее обыскать. Но тебе не повезло: карлик застрелил его на улице, из-за чего тело обнаруживают почти сразу. Ты вынуждена сделать ноги, потому что дом полон полиции…
   В спешке ты теряешь перочинный ножичек, которым открывала дверь. Маленький испанский ножичек, на котором написано слово “месть”. Он и позволил мне обнаружить правду…