Страница:
Надтреснутый, скрипучий, как несмазанное колесо телеги голос доносился из-за двери, которую Вербицкий раньше не заметил. Дуся смотрела на дверь, забыв о том, что не закрыла рот. Наконец, она пришла в себя и растерянно улыбнулась.
– Это мама. Ей – девяносто два. Выжила из ума. Не обращайте внимания. Ой, вас же покормить надо!
– Кто это выжил из ума? – не желала сдаваться мама. – Я те покажу! Из ума! Как смеешь такие гадости про мать говорить?! Прокляну, Дуська. Видит Бог – договоришься. Прокляну!
Евдокия развела руками, наклонилась к уху Вербицкого и прошептала:
– Не слушайте ее. Сейчас приготовлю завтрак.
Марат кивнул.
– Не буду…
Только сейчас он со всей отчетливостью осознал, что находится в другом мире. А старушка в соседней комнате – человек из прошлого, сестра по разуму. Вот бы поболтать с ней! Жаль, Дуська не позволит.
Поглядывая на дверь, из-за которой вещала бабка, Вербицкий размышлял о Великой Стене, судьбе второй АЭС, войне и загадочных людях, которых называли дестабилами. Первый раз он услышал это слово от Байдака. Теперь его не произнесла, а скорее выплюнула Евдокия. Кто же такие дестабилы? Неужели оппозиция нового образца?
От раздумий Марата оторвал негромкий щелчок. Даже заставил дернуться. Увидев, что засветился экран телевизора, Вербицкий вздохнул с облегчением и приготовился слушать новости две тысячи сорок первого года. Из динамиков полилась приятная музыка. Появилась заставка и… Загадка Великого Октаэдра была разрешена! И как он не догадался раньше?! Национальную Библиотеку в его время называли бриллиантом. Если же использовать терминологию геометрии, то это здание было октаэдром! Ты – гений, Вербицкий. Даже с мозгами набекрень, способен рассуждать о геометрии. Таки орлы нужны даже в сорок первом. Особенно в сорок первом.
Заставку сменила породистая морда улыбающегося диктора в черном костюме и ослепительно-белой сорочке. Все чин-чинарем. Вот только с галстуком мужика его имиджмейкеры сильно прокололись. Чудовищная раскраска в красно-зеленую полоску больше подходила для тусовки пассивных гомиков, чем для дикторов национального телевидения.
Диктор начал нести привычную Марату лабуду о подготовке к уборочной. Стоило ли из-за этого перемещаться на тридцать лет в будущее? Вербицкий слушал старую песню вполуха. Великий Октаэдр – вот, что его беспокоило. Библиотеку показывали всего несколько секунд, но Марат заметил, что чувствует она себя не лучшим образом. Со зданием было что-то не так. Исчезла прежняя лихость что ли… Бриллиант как-то скособочился. Стал ниже. Может грунтовые воды, о которых говорили тридцать лет назад, все-таки сделали свое черное дело?
Первый сюжет новостей заставил забыть об Октаэдре. Вербицкий даже разинул рот от изумления. Огромная, почти с двухэтажный дом, устрашающего вида гусеничная машина въехала на опушку леса. На скошенном, как у бронетранспортера боку красовались полуметровые черные буквы «МУЛ-2». Загромыхали шестерни. Из передней части механического монстра выдвинулись две дисковых пилы диаметром не меньше трех метров. Камера показала улыбчивого водителя, который уверенно дергал за рычаги и жал на разноцветные кнопки.
Дальше – бешено вращающаяся пила крупным планом. Она врезалась в ствол толстой сосны и перерубила ее как стебелек цветка. Рухнувшей сосной тут же занялись две механических лапы. Подбрасывая дерево, как спичку они отправили сосну в разверстую пасть чудо-машины. По корпусу прокатилась волна вибрации. Брызнул фонтан щепок – свидетельство того, что в ненасытной утробе «мула» несчастному дереву достается по первое число.
То, что осталось от сосны выехало из квадратной задницы гусеничного чудища на ленточном конвейере – прессованные параллелепипеды опилок размером с том большой советской энциклопедии. «Мул» продолжал вгрызаться в лес, оставляя за собой пни и изуродованную гусеницами землю, а на переднем плане появился полупокер с микрофоном.
– Вчера на полигоне национального автомобильного завода успешно прошли испытания механического уничтожителя леса нового поколения, – затараторил корреспондент. – «МУЛ-2» значительно превосходит предыдущую версию данной машины по мощности и производительности. То, что мы видим сейчас – национальная программа уничтожения лесных массивов в действии. Программа рассчитана на десять лет. Согласно указу Верховного Председателя к две тысячи пятидесятому году в стране останутся только небольшие лесные заповедники. Изобретения белорусских ученых помогут превратить пораженные радиацией лесные чащи, ныне являющиеся рассадником дестабилизации, в полезные народному хозяйству ресурсы – бумагу и дрова. Свой комментарий по этому поводу согласился дать нам министр лесного хозяйства Сергей Викторович Дромыко.
Камера сфокусировалась на кучке чиновников. Выглядели они так, словно были результатами эксперимента по клонированию. Приземистые, пухлые и толстозадые старички-боровички в одинаковых серых костюмах, с блестящими от пота, абсолютно лысыми головами.
Министр лесного хозяйства не вписывался в эту компанию. То ли аппарат, создавший клонов, дал сбой, то ли Дромыку недокормили, но он был высоким, поджарым мужчиной с полуинтеллигентным лицом и едва наметившимися залысинами.
Министр отделился от стаи чиновников и тут же завладел инициативой. Буквально вырвал микрофон из рук корреспондента.
– Еще находятся умники, которые критикуют нас. Якобы леса, которые мы собирается уничтожить в прямом смысле под корень и болота, подготовленные к осушению, являются национальным достоянием. Я отвечу этим горе-демократам, поющим под дудку Запада, словами Верховного Председателя: главным национальным достоянием Беларуси является стабильность, которой мы, несмотря на все трудности, достигли и которую не позволим нарушить ни внешним, ни внутренним врагам.
Дромыка кашлянул, облизнул губы.
– От себя добавлю: как специалист, знающий проблемы леса не понаслышке, заверяю, что ликвидация лесов и болот позволит нам не только оздоровить экологию, но и в значительной мере решить проблему дефицита энергоресурсов. Кроме того – расширить посевные площади. Наши предки, а им не откажешь в сообразительности, топили свои печи дровами и торфом. С политической же точки зрения…
Высказаться до конца Дромыке не дали. На экране вновь появился диктор.
– Напомню, что в своем последним выступлении перед нацией Верховный Председатель акцентировал внимание чиновников всех рангов и руководителей силовых структур на необходимости физического устранения подонков, именующих себя новыми партизанами.
Диктора сменил Верховный Председатель. Вербицкий видел его впервые, но испытывал странное ощущение. Словно знал этого человека давно. Мудрая лукавинка в глазах и стальные нотки в голосе, ни одного лишнего жеста. Даже больше – почти полная неподвижность. Если исходить из надписи на памятнике, пост Верховного был введен в две тысячи пятнадцатом. Так-так. Шесть под чертой, три на ум пошло. Он управляет страной уже тридцать шесть лет. Тогда откуда же эти темные, без малейшего признака седины волосы, здоровый цвет лица и гладкая, без единой морщинки кожа? Верховный выглядел самое большее на сорок. Он, что: пришел к власти в пятнадцать лет? Или пластическая хирургия начала творить настоящие чудеса?
– Дестабилы будут стерты с лица земли. Это – не мой выбор. Это – решение великого и свободолюбивого белорусского народа, который давно приговорил всю лесную мразь к смерти. Воздух нашей республики будет очищен от смрадного дыхания гадов, делающих свой кровавый бизнес на временных трудностях синеокой Беларуси, связанных с тем, что происходит в мире. Наш террор будет беспощаднее их террора, а народный гнев настигнет дестабилов в любой, самой глубокой норе! Победив их, мы сможем эффективно делать то, чего ждет от нас все многострадальное человечество – помогать другим странам устанавливать у себя самую правильную, испытанную временем, белорусскую модель развития общества!
Следующий блок новостей зарубежным. Это легко угадывалось по заставке – кружащийся шарик с контурами материков. Марат ожидал увидеть подборку о пожарах, наводнениях и манифестациях протеста в других странах, имеющую целью убедить белорусов в том, что где-то за океаном тоже хреново. Однако зрелище, оказалось не таким знакомым, как ожидал Вербицкий. Сначала на экране появилось искаженное ужасом лицо мужчины. Затем – панорама какого-то города. Разбитые витрин магазинов, поваленные фонарные столбы, перевернутые автомобили, пылающие груды мусора и… Трупы. Марат не заметил их сразу потому, что распростертые у стен домов тела были просто частью пейзажа. Как ивы, склонившиеся над озером, как облака, плывущие по небу.
Мужчина перепрыгивал через трупы, оглядывался и мчался дальше, отчаянно размахивая руками. Он убегал о стаи собак. Громадные черные псы неслись по центру улицы, с легкостью перемахивая через препятствия. Казалось, что уже ничто не спасет беглеца. Однако на его пути появился штабель мешков, перегораживающих улицу. Из отверстий между ними торчали пулеметные стволы. Мужчина начал перелезать через штабели. Солдат в камуфляжной форме без погон и других отличительных знаков втащил парня наверх, а на собачью стаю обрушился шквальный огонь десятка пулеметов. Во все стороны полетели окровавленные куски мяса. Оставшиеся в живых псы поспешили скрыться в подворотнях.
– Продолжаются нападения стай бродячих собак на жителей Москвы, – наконец раздался голос диктора. – Центр российской столицы превратился в поле боя. Временное правительство пока не в состоянии справиться с этой напастью. У очевидцев создается впечатление, что атаки псов-людоедов хорошо организованы. Население города в панике. Вокзалы переполнены беженцами, но уцелевшие железнодорожные коммуникации не в состоянии справиться с огромным пассажиропотоком.
От бля! Эта новость была куда как похлеще известия о создании очередной модификации механического уничтожителя леса. Что, черт возьми, случилось с Москвой? Откуда взялись стаи псов и временное правительство?
Следующий репортаж окончательно поверг Марата в шок. Показали Варшаву. Точнее то, что от нее осталось. В Москве дела обстояли куда как лучше. Там хотя бы сохранились улицы и дома. Здесь вместо домов были дымящиеся руины, а вместо улиц – наспех расчищенные грейдерами проходы. Солдаты, вооруженные огнеметами, старательно поливали огнем все, что встречалось им на пути.
Диктор вещал о полчищах крыс, заполонивших город, а Вербицкий с замиранием сердца ждал новостей из очередного уголка планеты, явно переживавшей не лучшие дни.
– Белорусские пограничники новь вынуждены применить оружие, чтобы прекратить бесчинства бандитских шаек в лагерях беженцев…
Камера была расположена где-то на возвышенности. Открывался отличный обзор на скопление брезентовых палаток и толпы грязных людей, одетых в лохмотья. Все кричали, непонятно что и неизвестно кому доказывая. Между палатами мелькали фигуры людей в черном. Эсэнэсовцы с автоматами наперевес прекращали бесчинства.
… несмотря на пакт о полном закрытии белорусских границ, не прекращаются попытки отдельных, экстремистки настроенных групп прорваться на территорию страны…
Вербицкий закрыл глаза, прижал ладони к ушам. В голове все смешалось. Псы-людоеды. Крысы. Солдаты с огнеметами. Толпы оборванцев на границе. Верховный Председатель, выглядевший так, словно выхлебал бочку эликсира молодости.
Наконец голос диктора стих. Марат открыл глаза. Экран погас. Кина не будет. Плевать на то, что весь мир ухнул в пропасть. Порция новостей и – айда в поле.
– А вот и я! – Дуся вошла в комнату, держа в руках пластиковый поднос. – Как говорится: чем богаты, тем… Ой, я пропустила новости! О чем сообщали?
– Все о том же, – буркнул Вербицкий довольно грубо. – В Москве собаки, в Польше – крысы. У нас грозятся леса спилить и дестабилов порвать на ленточки.
– И правильно! – Евдокия не заметила грубости и мечтательно улыбнулась. – Давно пора. Они ослепли, что ли? На всем белом свете ужас творится. Только у нас все спокойно. А эти, знай себе вопят: плохо, да плохо! Правильно Верховный Председатель говорит: под корень!
Последние слова Дуся произнесла с придыханием и надрывом. Видно сама была не прочь поучаствовать в расправе над дестабилами.
Она выставила на журнальный стол две одноразовые тарелки и прозрачный пластиковый стаканчик. На одной тарелке лежали пять невзрачного вида картофелин в мундирах, на другой – кривой, бородавчатый огурец. В стакане, судя по цвету, было молоко.
– Кушайте… Забыла, как вас по имени-отчеству.
– А я и не представлялся, – заметил Вербицкий, пытаясь содрать с картофелины толстую, как у апельсина кожуру. – Можно без отчества. Марат.
– Приятного аппетита, Марат. Все свое. Все свеженькое, – затараторила молотометательница. – Без пестицидов. Прямехонько с грядки. Вот только молоко за ночь прокисло. Но это – ничего. Я тут в конкурсе «Властелин села» участвовала. Специально организовали для малообеспеченных слоев населения. Обещали победителя холодильником наградить. Как думаете: повезет?
– Обязательно, Дуся.
Марат надкусил картофелину и тут же захотел ее выплюнуть – вкус у картошки будущего был таким же, как у парафиновой свечки. На кой тебе, глупая, холодильник? Электричество-то дают только на время новостей. Одна надежда – теплоэлектростанции на дровах. Далеко же вы на них уедете дедовским способом, малообеспеченные мозгами слои населения. Хотя… Как посмотреть. В свете мировых новостей, ленинский лозунг «Лучше меньше, да лучше» был весьма актуальным. Ага, ты еще вспомни пословицу «Не до жиру, быть бы живым». Где гарантия, что все увиденное в теленовостях не подделка?
Вербицкий напряг все отпущенное ему Богом терпение, чтобы прожевать картофелину, которую так неосмотрительно сунул в рот. Ему очень хотелось домой. В Беларусь, которая еще не достигла высшей стадии стабильности.
Глава 5. Желтое на белом
– Это мама. Ей – девяносто два. Выжила из ума. Не обращайте внимания. Ой, вас же покормить надо!
– Кто это выжил из ума? – не желала сдаваться мама. – Я те покажу! Из ума! Как смеешь такие гадости про мать говорить?! Прокляну, Дуська. Видит Бог – договоришься. Прокляну!
Евдокия развела руками, наклонилась к уху Вербицкого и прошептала:
– Не слушайте ее. Сейчас приготовлю завтрак.
Марат кивнул.
– Не буду…
Только сейчас он со всей отчетливостью осознал, что находится в другом мире. А старушка в соседней комнате – человек из прошлого, сестра по разуму. Вот бы поболтать с ней! Жаль, Дуська не позволит.
Поглядывая на дверь, из-за которой вещала бабка, Вербицкий размышлял о Великой Стене, судьбе второй АЭС, войне и загадочных людях, которых называли дестабилами. Первый раз он услышал это слово от Байдака. Теперь его не произнесла, а скорее выплюнула Евдокия. Кто же такие дестабилы? Неужели оппозиция нового образца?
От раздумий Марата оторвал негромкий щелчок. Даже заставил дернуться. Увидев, что засветился экран телевизора, Вербицкий вздохнул с облегчением и приготовился слушать новости две тысячи сорок первого года. Из динамиков полилась приятная музыка. Появилась заставка и… Загадка Великого Октаэдра была разрешена! И как он не догадался раньше?! Национальную Библиотеку в его время называли бриллиантом. Если же использовать терминологию геометрии, то это здание было октаэдром! Ты – гений, Вербицкий. Даже с мозгами набекрень, способен рассуждать о геометрии. Таки орлы нужны даже в сорок первом. Особенно в сорок первом.
Заставку сменила породистая морда улыбающегося диктора в черном костюме и ослепительно-белой сорочке. Все чин-чинарем. Вот только с галстуком мужика его имиджмейкеры сильно прокололись. Чудовищная раскраска в красно-зеленую полоску больше подходила для тусовки пассивных гомиков, чем для дикторов национального телевидения.
Диктор начал нести привычную Марату лабуду о подготовке к уборочной. Стоило ли из-за этого перемещаться на тридцать лет в будущее? Вербицкий слушал старую песню вполуха. Великий Октаэдр – вот, что его беспокоило. Библиотеку показывали всего несколько секунд, но Марат заметил, что чувствует она себя не лучшим образом. Со зданием было что-то не так. Исчезла прежняя лихость что ли… Бриллиант как-то скособочился. Стал ниже. Может грунтовые воды, о которых говорили тридцать лет назад, все-таки сделали свое черное дело?
Первый сюжет новостей заставил забыть об Октаэдре. Вербицкий даже разинул рот от изумления. Огромная, почти с двухэтажный дом, устрашающего вида гусеничная машина въехала на опушку леса. На скошенном, как у бронетранспортера боку красовались полуметровые черные буквы «МУЛ-2». Загромыхали шестерни. Из передней части механического монстра выдвинулись две дисковых пилы диаметром не меньше трех метров. Камера показала улыбчивого водителя, который уверенно дергал за рычаги и жал на разноцветные кнопки.
Дальше – бешено вращающаяся пила крупным планом. Она врезалась в ствол толстой сосны и перерубила ее как стебелек цветка. Рухнувшей сосной тут же занялись две механических лапы. Подбрасывая дерево, как спичку они отправили сосну в разверстую пасть чудо-машины. По корпусу прокатилась волна вибрации. Брызнул фонтан щепок – свидетельство того, что в ненасытной утробе «мула» несчастному дереву достается по первое число.
То, что осталось от сосны выехало из квадратной задницы гусеничного чудища на ленточном конвейере – прессованные параллелепипеды опилок размером с том большой советской энциклопедии. «Мул» продолжал вгрызаться в лес, оставляя за собой пни и изуродованную гусеницами землю, а на переднем плане появился полупокер с микрофоном.
– Вчера на полигоне национального автомобильного завода успешно прошли испытания механического уничтожителя леса нового поколения, – затараторил корреспондент. – «МУЛ-2» значительно превосходит предыдущую версию данной машины по мощности и производительности. То, что мы видим сейчас – национальная программа уничтожения лесных массивов в действии. Программа рассчитана на десять лет. Согласно указу Верховного Председателя к две тысячи пятидесятому году в стране останутся только небольшие лесные заповедники. Изобретения белорусских ученых помогут превратить пораженные радиацией лесные чащи, ныне являющиеся рассадником дестабилизации, в полезные народному хозяйству ресурсы – бумагу и дрова. Свой комментарий по этому поводу согласился дать нам министр лесного хозяйства Сергей Викторович Дромыко.
Камера сфокусировалась на кучке чиновников. Выглядели они так, словно были результатами эксперимента по клонированию. Приземистые, пухлые и толстозадые старички-боровички в одинаковых серых костюмах, с блестящими от пота, абсолютно лысыми головами.
Министр лесного хозяйства не вписывался в эту компанию. То ли аппарат, создавший клонов, дал сбой, то ли Дромыку недокормили, но он был высоким, поджарым мужчиной с полуинтеллигентным лицом и едва наметившимися залысинами.
Министр отделился от стаи чиновников и тут же завладел инициативой. Буквально вырвал микрофон из рук корреспондента.
– Еще находятся умники, которые критикуют нас. Якобы леса, которые мы собирается уничтожить в прямом смысле под корень и болота, подготовленные к осушению, являются национальным достоянием. Я отвечу этим горе-демократам, поющим под дудку Запада, словами Верховного Председателя: главным национальным достоянием Беларуси является стабильность, которой мы, несмотря на все трудности, достигли и которую не позволим нарушить ни внешним, ни внутренним врагам.
Дромыка кашлянул, облизнул губы.
– От себя добавлю: как специалист, знающий проблемы леса не понаслышке, заверяю, что ликвидация лесов и болот позволит нам не только оздоровить экологию, но и в значительной мере решить проблему дефицита энергоресурсов. Кроме того – расширить посевные площади. Наши предки, а им не откажешь в сообразительности, топили свои печи дровами и торфом. С политической же точки зрения…
Высказаться до конца Дромыке не дали. На экране вновь появился диктор.
– Напомню, что в своем последним выступлении перед нацией Верховный Председатель акцентировал внимание чиновников всех рангов и руководителей силовых структур на необходимости физического устранения подонков, именующих себя новыми партизанами.
Диктора сменил Верховный Председатель. Вербицкий видел его впервые, но испытывал странное ощущение. Словно знал этого человека давно. Мудрая лукавинка в глазах и стальные нотки в голосе, ни одного лишнего жеста. Даже больше – почти полная неподвижность. Если исходить из надписи на памятнике, пост Верховного был введен в две тысячи пятнадцатом. Так-так. Шесть под чертой, три на ум пошло. Он управляет страной уже тридцать шесть лет. Тогда откуда же эти темные, без малейшего признака седины волосы, здоровый цвет лица и гладкая, без единой морщинки кожа? Верховный выглядел самое большее на сорок. Он, что: пришел к власти в пятнадцать лет? Или пластическая хирургия начала творить настоящие чудеса?
– Дестабилы будут стерты с лица земли. Это – не мой выбор. Это – решение великого и свободолюбивого белорусского народа, который давно приговорил всю лесную мразь к смерти. Воздух нашей республики будет очищен от смрадного дыхания гадов, делающих свой кровавый бизнес на временных трудностях синеокой Беларуси, связанных с тем, что происходит в мире. Наш террор будет беспощаднее их террора, а народный гнев настигнет дестабилов в любой, самой глубокой норе! Победив их, мы сможем эффективно делать то, чего ждет от нас все многострадальное человечество – помогать другим странам устанавливать у себя самую правильную, испытанную временем, белорусскую модель развития общества!
Следующий блок новостей зарубежным. Это легко угадывалось по заставке – кружащийся шарик с контурами материков. Марат ожидал увидеть подборку о пожарах, наводнениях и манифестациях протеста в других странах, имеющую целью убедить белорусов в том, что где-то за океаном тоже хреново. Однако зрелище, оказалось не таким знакомым, как ожидал Вербицкий. Сначала на экране появилось искаженное ужасом лицо мужчины. Затем – панорама какого-то города. Разбитые витрин магазинов, поваленные фонарные столбы, перевернутые автомобили, пылающие груды мусора и… Трупы. Марат не заметил их сразу потому, что распростертые у стен домов тела были просто частью пейзажа. Как ивы, склонившиеся над озером, как облака, плывущие по небу.
Мужчина перепрыгивал через трупы, оглядывался и мчался дальше, отчаянно размахивая руками. Он убегал о стаи собак. Громадные черные псы неслись по центру улицы, с легкостью перемахивая через препятствия. Казалось, что уже ничто не спасет беглеца. Однако на его пути появился штабель мешков, перегораживающих улицу. Из отверстий между ними торчали пулеметные стволы. Мужчина начал перелезать через штабели. Солдат в камуфляжной форме без погон и других отличительных знаков втащил парня наверх, а на собачью стаю обрушился шквальный огонь десятка пулеметов. Во все стороны полетели окровавленные куски мяса. Оставшиеся в живых псы поспешили скрыться в подворотнях.
– Продолжаются нападения стай бродячих собак на жителей Москвы, – наконец раздался голос диктора. – Центр российской столицы превратился в поле боя. Временное правительство пока не в состоянии справиться с этой напастью. У очевидцев создается впечатление, что атаки псов-людоедов хорошо организованы. Население города в панике. Вокзалы переполнены беженцами, но уцелевшие железнодорожные коммуникации не в состоянии справиться с огромным пассажиропотоком.
От бля! Эта новость была куда как похлеще известия о создании очередной модификации механического уничтожителя леса. Что, черт возьми, случилось с Москвой? Откуда взялись стаи псов и временное правительство?
Следующий репортаж окончательно поверг Марата в шок. Показали Варшаву. Точнее то, что от нее осталось. В Москве дела обстояли куда как лучше. Там хотя бы сохранились улицы и дома. Здесь вместо домов были дымящиеся руины, а вместо улиц – наспех расчищенные грейдерами проходы. Солдаты, вооруженные огнеметами, старательно поливали огнем все, что встречалось им на пути.
Диктор вещал о полчищах крыс, заполонивших город, а Вербицкий с замиранием сердца ждал новостей из очередного уголка планеты, явно переживавшей не лучшие дни.
– Белорусские пограничники новь вынуждены применить оружие, чтобы прекратить бесчинства бандитских шаек в лагерях беженцев…
Камера была расположена где-то на возвышенности. Открывался отличный обзор на скопление брезентовых палаток и толпы грязных людей, одетых в лохмотья. Все кричали, непонятно что и неизвестно кому доказывая. Между палатами мелькали фигуры людей в черном. Эсэнэсовцы с автоматами наперевес прекращали бесчинства.
… несмотря на пакт о полном закрытии белорусских границ, не прекращаются попытки отдельных, экстремистки настроенных групп прорваться на территорию страны…
Вербицкий закрыл глаза, прижал ладони к ушам. В голове все смешалось. Псы-людоеды. Крысы. Солдаты с огнеметами. Толпы оборванцев на границе. Верховный Председатель, выглядевший так, словно выхлебал бочку эликсира молодости.
Наконец голос диктора стих. Марат открыл глаза. Экран погас. Кина не будет. Плевать на то, что весь мир ухнул в пропасть. Порция новостей и – айда в поле.
– А вот и я! – Дуся вошла в комнату, держа в руках пластиковый поднос. – Как говорится: чем богаты, тем… Ой, я пропустила новости! О чем сообщали?
– Все о том же, – буркнул Вербицкий довольно грубо. – В Москве собаки, в Польше – крысы. У нас грозятся леса спилить и дестабилов порвать на ленточки.
– И правильно! – Евдокия не заметила грубости и мечтательно улыбнулась. – Давно пора. Они ослепли, что ли? На всем белом свете ужас творится. Только у нас все спокойно. А эти, знай себе вопят: плохо, да плохо! Правильно Верховный Председатель говорит: под корень!
Последние слова Дуся произнесла с придыханием и надрывом. Видно сама была не прочь поучаствовать в расправе над дестабилами.
Она выставила на журнальный стол две одноразовые тарелки и прозрачный пластиковый стаканчик. На одной тарелке лежали пять невзрачного вида картофелин в мундирах, на другой – кривой, бородавчатый огурец. В стакане, судя по цвету, было молоко.
– Кушайте… Забыла, как вас по имени-отчеству.
– А я и не представлялся, – заметил Вербицкий, пытаясь содрать с картофелины толстую, как у апельсина кожуру. – Можно без отчества. Марат.
– Приятного аппетита, Марат. Все свое. Все свеженькое, – затараторила молотометательница. – Без пестицидов. Прямехонько с грядки. Вот только молоко за ночь прокисло. Но это – ничего. Я тут в конкурсе «Властелин села» участвовала. Специально организовали для малообеспеченных слоев населения. Обещали победителя холодильником наградить. Как думаете: повезет?
– Обязательно, Дуся.
Марат надкусил картофелину и тут же захотел ее выплюнуть – вкус у картошки будущего был таким же, как у парафиновой свечки. На кой тебе, глупая, холодильник? Электричество-то дают только на время новостей. Одна надежда – теплоэлектростанции на дровах. Далеко же вы на них уедете дедовским способом, малообеспеченные мозгами слои населения. Хотя… Как посмотреть. В свете мировых новостей, ленинский лозунг «Лучше меньше, да лучше» был весьма актуальным. Ага, ты еще вспомни пословицу «Не до жиру, быть бы живым». Где гарантия, что все увиденное в теленовостях не подделка?
Вербицкий напряг все отпущенное ему Богом терпение, чтобы прожевать картофелину, которую так неосмотрительно сунул в рот. Ему очень хотелось домой. В Беларусь, которая еще не достигла высшей стадии стабильности.
Глава 5. Желтое на белом
– Соли бы сюда…
– Соли?
– Именно соли, – Марат улыбнулся, что стоило ему большого труда – кусок картофелины застрял где-то на полпути к желудку. – Картошку в мундирах обычно едят с солью. Что тут удивительного?
– Вам нужна соль?!
Вербицкий хотел ответить что-нибудь резкое, но запнулся, увидев выражение лица Дуси. Она смотрела на привередливого гостя так, словно он попросил не щепотку соли, а ящик тротила.
– Знаете, Марат, – женщина распахнула дверцу шифоньера и сняла с вешалки некогда синий, а теперь безнадежно выцветший халат. – Не в курсе, как там у вас в городе, а у нас все по правилам. По закону. Любому ребенку известно, что соль – это яд. Вы наплевательски относитесь к своему здоровью и…
– Договаривай, Евдокия.
– И совсем не похожи на руководителя. Я поищу для вас соль. Возможно, у соседки немного будет. У нее муж складом удобрений заведует. Но не обещаю.
– Премного благодарен за ваши старания.
Ты теряешь доверие, Вербицкий. Твой статус упал ниже плинтуса. А чем чревата утрата доверия в две тысячи сорок первом году? Народным гневом, братишка. Здесь играют по правилам. Уважают закон. По закону соль жрать не положено – губа треснет. А разгуливать перед посторонним мужиком в ночной сорочке положено? Может стыд здесь считают пережитком буржуазного прошлого?
Марату вспомнился рассказ прадеда – одного из первых коммунаров района. В семнадцатом эти резвые ребята быстро раскумекали что к чему. Объединившись в коммуну, реквизировали все имущество местного помещика. Тот даже возмутиться не успел, настолько быстро оказался у стенки и получил пулю в лоб.
Разделавшись со своим угнетателем, коммунары зажили припеваючи: в кладовых у барина оказалось много припасов. Поскольку жрачки было выше крыши, решили, что светлое будущее уже наступило. Первым делом замутили общую для обоих полов баню, оправдываясь лозунгом «Долой стыд!».
Такая мелочь, как полевые работы, коммунаров не беспокоила. Выходить в поле, выходили, но никто не видел смысла в том, чтобы вкалывать в поте лица. Каждый швырял косу в кусты и спал, пока звонкий удар в рельсу не приглашал коммунаров к обеду.
К осени припасы закончились, а новых, горе-большевички не заготовили. На общем собрании было принято решение расформировать коммуну. Просуществовала она всего полгода, но какой живучей оказалась идея! Все, что Вербицкий успел увидеть в две тысячи сорок первом году, просто-таки пело «Интернационал». Воспитанный в ненависти к любым проявлениям большевизма, Марат не удержался от каверзного вопроса, повисшего на языке.
– А разве соль нельзя купить в сельмаге?
– Вы точно с луны свалились! – всплеснуть руками Дуське помешало то, что одну она успела продеть в рукав халата. – Сельмаги я почти не помню. Они закрылись, когда мне было пять лет. Разве у вас в мегаполисе нет централизованного распределения продуктов для рядовых граждан?
– Я пошутил. Конечно, есть. Как же без централизованного распределения? От каждого по потребности, каждому по труду.
– Вот ведь правильно все говорите, – вздохнула Дуся. – А все равно… Ну, как будто насмехаетесь, что ли…
Пожав плечами, Евдокия вышла. Хлопнула входная дверь. Вербицкий решил воспользоваться тем, что остался один. На цыпочках подкрался к двери комнаты выжившей из ума старушки. Приложил ухо к двери. Тишина. Может бабулька умерла? Девяносто два – не шутка. Сказала дочке свое веское слово и отбыла в мир иной. Наше вам, с кисточкой.
Марат толкнул дверь. Старушка полулежала на задвинутой в угол кровати. Глаза ее были закрыты. Одна рука покоилась на груди. Вторая свисала с кровати, как плеть. На обтянутом дряблой кожей, изможденном, как у узницы концлагеря лице застыла гримаса недовольства.
Вербицкий на цыпочках двинулся к кровати. Сам не знал для чего: то ли пощупать пульс, то ли уловить признаки дыхания.
Эта комнатушка была значительно меньше зала. Все здесь дышало болезнью и старостью, а среди цветов безраздельно владычествовал желтый. Если бы Ван Гог не умер давным-давно, Марат решил бы, что именно старого импрессиониста нанимали расписывать этот покой. Пожелтевшие обои. Уродливые желтые цветы на занавесках. Пятна, возможно мочи, на подушке и простыне. Даже пряди в седых волосах старушки отливали желтизной. Для полного счастья не хватало только знаменитых «Подсолнухов» на стене. Правда, у Ван Гога желтый цвет обозначал солнце и доброту, а здесь – полную безысходность.
Бабка открыла глаза. Вербицкого уже был подготовлен к тому, что в них будет излишек желтого. Догадка пришлась точно в яблочко. Глазное. Зрачки бабули окружал желтый ореол, а на радужке красовались пятна всех оттенков гепатита.
– Ты кто? – прошамкала старушка, почти не двигая губами. – Зачем пришел?
– Человек. Проведать вас пришел.
– Давненько меня не проведывали, мил дружок. Тебя, я слышала, Маратом, зовут.
– Слух у вас отличный.
– И нюх тоже. Когда начинаются проблемы с органами осязания, слух и обоняние обостряются.
– Вы – врач.
– Коровий врач, мальчик. Была ветеринаром в лучшие времена. Не стой. Вид у тебя усталый. Меня зовут Мария Ильинична. Как сестру Ленина. Тоже стала революционеркой под старость. Бояться ведь нечего – сам видишь, что одной ногой уже на том свете.
Вербицкий присел на табурет. Взглянул на прикроватную тумбочку. По законам жанра на ней должны были стоять пузырьки с лекарствами. Больным старушкам напряжно поправлять здоровье, бегая по стадиону. Им не обойтись без валокординов, нитроглицеринов, анальгинов и прочих «инов». Мать Дуси обходилась. Предпочитала всем лекарствам водолечение. На тумбочке стоял только пластиковый стаканчик с водой.
– Ты не смотри, что я с дочкой так… Дуся у меня хорошая. Другие своих стариков в приюты сдают, а она сама за мной ухаживает.
– Приюты? Дома престарелых, да?
– Дома. Скажешь тоже. Одна бабка из такого дома сбежала. Неведомо как до своей хаты добралась. Через полчаса за ней черные приехали, но кое-что рассказать она мне успела. В приюты стариков наших забирают, чтобы поскорее от них избавиться. Страшные вещи там творятся. Освенцим отдыхает…
Странное дело, но Марата не удивило известие о том, что власти не любят стариков. Герр Адольф Шикльгрубер тоже не слишком нянькался с теми, кто не может приносить пользу обществу. Вербицкого интересовало другое. И это другое он должен был выведать у бабки как можно быстрее, до возвращения Дуси.
– Мария Ильнична, вы говорил про атомную электростанцию, этих существ… Лярв. И про войну.
– Говорила и говорю. Лярвы появились из-за радиации. Мы не успели очухаться от Чернобыля, когда взорвалась белорусская АЭС. Одно на другое. Получайте лярв, вместо дешевых энергоресурсов.
– А война?
– Третья Мировая? На нее нам грешить нечего. Все разрушено, Беларуси – хоть бы хны. Не успели ракет по нам выпустить… А остальное – по барабану. К радиации мы привыкли. К вечному военному положению – тоже. Так что мы сейчас на самом деле самые… кхе… кхе… процветающие. Первые из последних. Лучшие из худших. А ты, милок, случаем не из службы стабильности? Так меня на откровенность провоцировать бесполезно. Небось, не потащите-то старуху в исправлаг?
– Зачем вы так? Ну, какой из меня провокатор? Видите ли, Мария Ильинична. Я – журналист, – Марат с удивлением обнаружил, что Иешуа Га-Ноцри был прав: говорить правду легко и приятно. – Пишу на исторические темы. Мне хотелось, что бы вы подробнее…
– Хм… Странный ты журналист. Одет, как дестабил. Даже круче. Футболки с изображением Че Гевары носили в мое время самые прожженные нигилисты. Признавайся парень: ты из лесных братьев? Меня не проведешь.
– Нет. Но если честно, то, кажется, я им симпатизирую.
Старушка засмеялась. Смех этот походил на клекот подстреленной птицы. Он сразу перешел в кашель. Вербицкий поспешил подать Марии Ильиничне воды, но та, резким взмахом руки выбила стакан. По полу растеклась лужа.
– Не пью я гадость, которой меня Дуська потчует, – выдохнула бабка перед новым приступом кашля. – Не знаю, что они туда подмешивают, но сдается мне: от ихней воды крыша едет. Под кроватью, сынок… Бутылка…
Марат наклонился. Под кроватью, между пластмассовой «уткой» и стоптанными тапочками действительно лежала стеклянная бутылка, заткнутая свернутым в трубку обрывком бумаги. Вербицкий вытащил импровизированную пробку. Дождался, когда бабуля перестанет трястись от кашля и поднес горлышко к ее губам. Мария Ильинична сделала несколько судорожных глотков.
– Ага. Теперь хорошо. Мне эту водичку соседка приносит. Дождевая. Да. Хорошо. Вот только если доченька узнает, не сносить мне головы. Ладно, Марат. Колись, кто ты и откуда, тогда и я расскажу все, что знаю. Откровенность за откровенность.
Кто и откуда… Сложные задачки ставишь передо мной, Ильинична. Если бы и сказал, ты ведь не поверила бы. На вокзале произошло что-то вроде временного сдвига. Возможно, из-за грозы. Сначала он попал в прошлое. Потом оказался в будущем. Незамысловатая, в общем-то, история. Но Мария Ильинична ветеринар, а не фантаст. Не поверит.
– Хорошо. Я из леса.
– То-то и оно. Вы там все такие любопытные. Правдоискатели. Только теперь-то правду искать поздно. Ну и Бог с ней. Это все лирика, парень. Лярвы – мутанты. Потомки тех, кто остался на зараженной радиацией земле. Началось это давно. Еще после Чернобыля. Стояла тут одна деревенька. Хат-развалюх с десяток. Старики, которым все до лампочки. Молодежь, которой некуда было податься. А чего бы и не остаться? Куры неслись – любо-дорого. Яйца – почти с кулак. В огороде тоже благодать: что в землю не воткнешь, все растет, как на дрожжах. Помидоры, лучок, картошечка. Свиней, само собой выкармливали. Чистым стронцием. Предупреждали жителей, что дозиметры зашкаливают. Только без толку. Не слушали. Когда ж «гробовые» отменили и объявили, что земли возрождать надо, возрождать уже нечего было. Жители той деревни окончательно с катушек съехали. Болтали о конце света. Потом секту основали. Начали в погребах прятаться. Как оказалось – не просто так. Подземные ходы рыли. От дома к дому. Никто и не заметил, когда в деревне никого не осталось. Все, и стар, и млад, под землю ушли. Сначала вроде все тихо было. Только иногда домашняя живность пропадала. Куры, кошки и собаки заброшенную деревню стороной обходили. Слухи поползли разные. Про леших, да кикимор. Потом – второй взрыв. Новая АЭС на куски разлетелась уже при первом испытании…
– Как же так? – не выдержал Вербицкий. – Ведь обещали самый высокий уровень безопасности!
– Обещать – не значит жениться, – горько усмехнулась Мария Ильинична. – В то время начались серьезные проблемы. Плановая экономика окончательно забуксовала. Кредиты нам давать перестали. Тогда и появились первые цветочки. Коровники, местные гении придумали строить без бетона. Наверное, этот же метод применили и на станции. Строжайшая экономия на всем. Деньги-то, по традиции, разворовали. Ну и построили АЭС из того, что имелось под рукой… Третья Мировая, конечно, многих из наших кредиторов на тот свет отправила. С одной стороны хорошо – долги отдавать не надо. А с другой – просить в долг не у кого…
Старушка сделала паузу. Наверное, чтобы собраться с мыслями.
– Второй удар радиации и привел к тому, что нечисть, прятавшаяся под землей, стала выбираться на поверхность. В наших местах появились лярвы. Говорят, что по сравнению с другими мутантами они – просто паиньки. В других районах еще хуже. У наших лярв матриархат… Как это называются бабы, что без мужиков живут?
– Соли?
– Именно соли, – Марат улыбнулся, что стоило ему большого труда – кусок картофелины застрял где-то на полпути к желудку. – Картошку в мундирах обычно едят с солью. Что тут удивительного?
– Вам нужна соль?!
Вербицкий хотел ответить что-нибудь резкое, но запнулся, увидев выражение лица Дуси. Она смотрела на привередливого гостя так, словно он попросил не щепотку соли, а ящик тротила.
– Знаете, Марат, – женщина распахнула дверцу шифоньера и сняла с вешалки некогда синий, а теперь безнадежно выцветший халат. – Не в курсе, как там у вас в городе, а у нас все по правилам. По закону. Любому ребенку известно, что соль – это яд. Вы наплевательски относитесь к своему здоровью и…
– Договаривай, Евдокия.
– И совсем не похожи на руководителя. Я поищу для вас соль. Возможно, у соседки немного будет. У нее муж складом удобрений заведует. Но не обещаю.
– Премного благодарен за ваши старания.
Ты теряешь доверие, Вербицкий. Твой статус упал ниже плинтуса. А чем чревата утрата доверия в две тысячи сорок первом году? Народным гневом, братишка. Здесь играют по правилам. Уважают закон. По закону соль жрать не положено – губа треснет. А разгуливать перед посторонним мужиком в ночной сорочке положено? Может стыд здесь считают пережитком буржуазного прошлого?
Марату вспомнился рассказ прадеда – одного из первых коммунаров района. В семнадцатом эти резвые ребята быстро раскумекали что к чему. Объединившись в коммуну, реквизировали все имущество местного помещика. Тот даже возмутиться не успел, настолько быстро оказался у стенки и получил пулю в лоб.
Разделавшись со своим угнетателем, коммунары зажили припеваючи: в кладовых у барина оказалось много припасов. Поскольку жрачки было выше крыши, решили, что светлое будущее уже наступило. Первым делом замутили общую для обоих полов баню, оправдываясь лозунгом «Долой стыд!».
Такая мелочь, как полевые работы, коммунаров не беспокоила. Выходить в поле, выходили, но никто не видел смысла в том, чтобы вкалывать в поте лица. Каждый швырял косу в кусты и спал, пока звонкий удар в рельсу не приглашал коммунаров к обеду.
К осени припасы закончились, а новых, горе-большевички не заготовили. На общем собрании было принято решение расформировать коммуну. Просуществовала она всего полгода, но какой живучей оказалась идея! Все, что Вербицкий успел увидеть в две тысячи сорок первом году, просто-таки пело «Интернационал». Воспитанный в ненависти к любым проявлениям большевизма, Марат не удержался от каверзного вопроса, повисшего на языке.
– А разве соль нельзя купить в сельмаге?
– Вы точно с луны свалились! – всплеснуть руками Дуське помешало то, что одну она успела продеть в рукав халата. – Сельмаги я почти не помню. Они закрылись, когда мне было пять лет. Разве у вас в мегаполисе нет централизованного распределения продуктов для рядовых граждан?
– Я пошутил. Конечно, есть. Как же без централизованного распределения? От каждого по потребности, каждому по труду.
– Вот ведь правильно все говорите, – вздохнула Дуся. – А все равно… Ну, как будто насмехаетесь, что ли…
Пожав плечами, Евдокия вышла. Хлопнула входная дверь. Вербицкий решил воспользоваться тем, что остался один. На цыпочках подкрался к двери комнаты выжившей из ума старушки. Приложил ухо к двери. Тишина. Может бабулька умерла? Девяносто два – не шутка. Сказала дочке свое веское слово и отбыла в мир иной. Наше вам, с кисточкой.
Марат толкнул дверь. Старушка полулежала на задвинутой в угол кровати. Глаза ее были закрыты. Одна рука покоилась на груди. Вторая свисала с кровати, как плеть. На обтянутом дряблой кожей, изможденном, как у узницы концлагеря лице застыла гримаса недовольства.
Вербицкий на цыпочках двинулся к кровати. Сам не знал для чего: то ли пощупать пульс, то ли уловить признаки дыхания.
Эта комнатушка была значительно меньше зала. Все здесь дышало болезнью и старостью, а среди цветов безраздельно владычествовал желтый. Если бы Ван Гог не умер давным-давно, Марат решил бы, что именно старого импрессиониста нанимали расписывать этот покой. Пожелтевшие обои. Уродливые желтые цветы на занавесках. Пятна, возможно мочи, на подушке и простыне. Даже пряди в седых волосах старушки отливали желтизной. Для полного счастья не хватало только знаменитых «Подсолнухов» на стене. Правда, у Ван Гога желтый цвет обозначал солнце и доброту, а здесь – полную безысходность.
Бабка открыла глаза. Вербицкого уже был подготовлен к тому, что в них будет излишек желтого. Догадка пришлась точно в яблочко. Глазное. Зрачки бабули окружал желтый ореол, а на радужке красовались пятна всех оттенков гепатита.
– Ты кто? – прошамкала старушка, почти не двигая губами. – Зачем пришел?
– Человек. Проведать вас пришел.
– Давненько меня не проведывали, мил дружок. Тебя, я слышала, Маратом, зовут.
– Слух у вас отличный.
– И нюх тоже. Когда начинаются проблемы с органами осязания, слух и обоняние обостряются.
– Вы – врач.
– Коровий врач, мальчик. Была ветеринаром в лучшие времена. Не стой. Вид у тебя усталый. Меня зовут Мария Ильинична. Как сестру Ленина. Тоже стала революционеркой под старость. Бояться ведь нечего – сам видишь, что одной ногой уже на том свете.
Вербицкий присел на табурет. Взглянул на прикроватную тумбочку. По законам жанра на ней должны были стоять пузырьки с лекарствами. Больным старушкам напряжно поправлять здоровье, бегая по стадиону. Им не обойтись без валокординов, нитроглицеринов, анальгинов и прочих «инов». Мать Дуси обходилась. Предпочитала всем лекарствам водолечение. На тумбочке стоял только пластиковый стаканчик с водой.
– Ты не смотри, что я с дочкой так… Дуся у меня хорошая. Другие своих стариков в приюты сдают, а она сама за мной ухаживает.
– Приюты? Дома престарелых, да?
– Дома. Скажешь тоже. Одна бабка из такого дома сбежала. Неведомо как до своей хаты добралась. Через полчаса за ней черные приехали, но кое-что рассказать она мне успела. В приюты стариков наших забирают, чтобы поскорее от них избавиться. Страшные вещи там творятся. Освенцим отдыхает…
Странное дело, но Марата не удивило известие о том, что власти не любят стариков. Герр Адольф Шикльгрубер тоже не слишком нянькался с теми, кто не может приносить пользу обществу. Вербицкого интересовало другое. И это другое он должен был выведать у бабки как можно быстрее, до возвращения Дуси.
– Мария Ильнична, вы говорил про атомную электростанцию, этих существ… Лярв. И про войну.
– Говорила и говорю. Лярвы появились из-за радиации. Мы не успели очухаться от Чернобыля, когда взорвалась белорусская АЭС. Одно на другое. Получайте лярв, вместо дешевых энергоресурсов.
– А война?
– Третья Мировая? На нее нам грешить нечего. Все разрушено, Беларуси – хоть бы хны. Не успели ракет по нам выпустить… А остальное – по барабану. К радиации мы привыкли. К вечному военному положению – тоже. Так что мы сейчас на самом деле самые… кхе… кхе… процветающие. Первые из последних. Лучшие из худших. А ты, милок, случаем не из службы стабильности? Так меня на откровенность провоцировать бесполезно. Небось, не потащите-то старуху в исправлаг?
– Зачем вы так? Ну, какой из меня провокатор? Видите ли, Мария Ильинична. Я – журналист, – Марат с удивлением обнаружил, что Иешуа Га-Ноцри был прав: говорить правду легко и приятно. – Пишу на исторические темы. Мне хотелось, что бы вы подробнее…
– Хм… Странный ты журналист. Одет, как дестабил. Даже круче. Футболки с изображением Че Гевары носили в мое время самые прожженные нигилисты. Признавайся парень: ты из лесных братьев? Меня не проведешь.
– Нет. Но если честно, то, кажется, я им симпатизирую.
Старушка засмеялась. Смех этот походил на клекот подстреленной птицы. Он сразу перешел в кашель. Вербицкий поспешил подать Марии Ильиничне воды, но та, резким взмахом руки выбила стакан. По полу растеклась лужа.
– Не пью я гадость, которой меня Дуська потчует, – выдохнула бабка перед новым приступом кашля. – Не знаю, что они туда подмешивают, но сдается мне: от ихней воды крыша едет. Под кроватью, сынок… Бутылка…
Марат наклонился. Под кроватью, между пластмассовой «уткой» и стоптанными тапочками действительно лежала стеклянная бутылка, заткнутая свернутым в трубку обрывком бумаги. Вербицкий вытащил импровизированную пробку. Дождался, когда бабуля перестанет трястись от кашля и поднес горлышко к ее губам. Мария Ильинична сделала несколько судорожных глотков.
– Ага. Теперь хорошо. Мне эту водичку соседка приносит. Дождевая. Да. Хорошо. Вот только если доченька узнает, не сносить мне головы. Ладно, Марат. Колись, кто ты и откуда, тогда и я расскажу все, что знаю. Откровенность за откровенность.
Кто и откуда… Сложные задачки ставишь передо мной, Ильинична. Если бы и сказал, ты ведь не поверила бы. На вокзале произошло что-то вроде временного сдвига. Возможно, из-за грозы. Сначала он попал в прошлое. Потом оказался в будущем. Незамысловатая, в общем-то, история. Но Мария Ильинична ветеринар, а не фантаст. Не поверит.
– Хорошо. Я из леса.
– То-то и оно. Вы там все такие любопытные. Правдоискатели. Только теперь-то правду искать поздно. Ну и Бог с ней. Это все лирика, парень. Лярвы – мутанты. Потомки тех, кто остался на зараженной радиацией земле. Началось это давно. Еще после Чернобыля. Стояла тут одна деревенька. Хат-развалюх с десяток. Старики, которым все до лампочки. Молодежь, которой некуда было податься. А чего бы и не остаться? Куры неслись – любо-дорого. Яйца – почти с кулак. В огороде тоже благодать: что в землю не воткнешь, все растет, как на дрожжах. Помидоры, лучок, картошечка. Свиней, само собой выкармливали. Чистым стронцием. Предупреждали жителей, что дозиметры зашкаливают. Только без толку. Не слушали. Когда ж «гробовые» отменили и объявили, что земли возрождать надо, возрождать уже нечего было. Жители той деревни окончательно с катушек съехали. Болтали о конце света. Потом секту основали. Начали в погребах прятаться. Как оказалось – не просто так. Подземные ходы рыли. От дома к дому. Никто и не заметил, когда в деревне никого не осталось. Все, и стар, и млад, под землю ушли. Сначала вроде все тихо было. Только иногда домашняя живность пропадала. Куры, кошки и собаки заброшенную деревню стороной обходили. Слухи поползли разные. Про леших, да кикимор. Потом – второй взрыв. Новая АЭС на куски разлетелась уже при первом испытании…
– Как же так? – не выдержал Вербицкий. – Ведь обещали самый высокий уровень безопасности!
– Обещать – не значит жениться, – горько усмехнулась Мария Ильинична. – В то время начались серьезные проблемы. Плановая экономика окончательно забуксовала. Кредиты нам давать перестали. Тогда и появились первые цветочки. Коровники, местные гении придумали строить без бетона. Наверное, этот же метод применили и на станции. Строжайшая экономия на всем. Деньги-то, по традиции, разворовали. Ну и построили АЭС из того, что имелось под рукой… Третья Мировая, конечно, многих из наших кредиторов на тот свет отправила. С одной стороны хорошо – долги отдавать не надо. А с другой – просить в долг не у кого…
Старушка сделала паузу. Наверное, чтобы собраться с мыслями.
– Второй удар радиации и привел к тому, что нечисть, прятавшаяся под землей, стала выбираться на поверхность. В наших местах появились лярвы. Говорят, что по сравнению с другими мутантами они – просто паиньки. В других районах еще хуже. У наших лярв матриархат… Как это называются бабы, что без мужиков живут?