Сергей Антонов
Стабилизатор. Минск 2041

Пролог

   Три крытых брезентом грузовика на черепашьей скорости пробирались через Москву. Мимо чудом сохранившихся и почти до основания разрушенных домов. По улицам, запруженным толпами оборванных людей с искаженными от страха лицами и диким выражением глаз.
   Ужас витал над городом. Им были пропитаны и утренний воздух, и серые стены зданий, и взгляды жителей мегаполиса.
   Еще недавно казалось, что все самое страшное позади. Первая Ядерная, хоть и с огромными потерями, но пережита и жизнь постепенно налаживается. Не тут-то было! Радиация чуть помедлила, прежде чем дать свои страшные всходы. Сначала из своих подземных убежищ на поверхность вышли крысы. Их серые лавины нагло разливались по улицам днем и ночью, затекали по подъездам, просачивались в квартиры. Грызуны были голодны также, как люди. Поэтому бои за каждый кусок пищи были жестокими. Победитель, независимо от того крыса или человек это был, получал в награду труп побежденного.
   Чуть позже на арену пережившего ядерный катаклизм города вышли псы-мутанты. Эти были крупнее крыс и потому гораздо опаснее. Они заявились в Москву с окраин. Властям пришлось вновь ввести чрезвычайное положение, но сообщения о новых жертвах собак-людоедов продолжали поступать.
   Головной грузовик затормозил на перекрестке. К кабине подошли три солдата. Проверка документов длилась минут пять. За это время на дороге скопилась внушительная пробка. И опять движение со скоростью десять километров в час. Бесконечные повороты и объезды.
   За городом заторов было меньше, как и самих автомобилей. Москвичи не рисковали выезжать за пределы пятого транспортного кольца.
   Колонна свернула с автострады в лес. Вскоре выложенная бетонными плитами дорога уперлась в обшарпанные, некогда выкрашенные зеленой краской ворота с парой красных звезд. Вновь проверка документов.
   Наконец, молоденький солдат распахнул ворота.
   Машины въехали на территорию части и остановились на плацу.
   – Выходим! – скомандовал пожилой мужик, на лице которого отчетливо читалась принадлежность к славному семейству старшин. – Строимся!
   Откинув брезентовые пологи, из грузовиков выпрыгивали рослые, затянутые в камуфляж парни. Безоружные, но внушающие почтение шириной плеч и объемом мускулов. Продолжатели дела «Булата» и «Альфы» выстроились в шеренгу.
   – Р-р-равняйсь! Смир-р-рно!
   Из кабины первой машины выпрыгнул невысокий кряжистый мужчина лет сорока. Лицо его было скуластым, а глаза – чуть раскосыми. Свидетельство того, что в жилах текла не только европейская, но и азиатская кровь. На пятнистых погонах зеленили три полковничьих звездочки.
   Пружинистой походкой он прошел от начала до конца шеренги. Бросил пару слов старшине и повернулся лицом к строю.
   – Вольно, хлопчики. Для тех, кто не в курсе, я – полковник Тукмачев.
   Спецназовцы заулыбались. Они не могли не знать легендарного полковника, о геройстве которого слагались баллады.
   – Я поработал с целой горой личных дел и отобрал три десятка тех, кто подходит для выполнения ответственного правительственного задания. Так что можете считать себя лучшими из лучших. Но это все лирика. Теперь к делу. Пункт назначения – Минск. Семьсот двадцать километров, из которых передвигаться на машинах мы сможем в лучшем случае двести. Думаю, что от Смоленска придется топать на своих двоих. Сейчас вы получите необходимое оружие и снаряжение. У Великой Белорусской Стены нас встретят друзья. Двадцать восьмого июня, ни позже, ни раньше мы должны соединиться с частями белорусской оппозиции и вступить в город. Вопросы?
   – У нас, что ли здесь дел не хватает, товарищ полковник? – поинтересовался здоровяк с бычьей шеей и квадратной челюстью. – Я вот слыхал, что у белорусских братов все в ажуре. Их ведь война стороной обошла. Говорят, стабильно все там. И власть Верховного Председателя сильна, как никогда.
   Пришел черед улыбнуться Тукмачеву.
   – Стабильно. Как на кладбище. Отвечу просто и доходчиво. Оборзел их Верховный Председатель в корень. Пора его стреножить. Вы ж не против того, чтобы протянуть братьям-славянам руку помощи?
   – Не против! – не унимался здоровяк. – Только выглядит это, как вмешательство во внутренние дела суверенной страны.
   Тукмачев перестал улыбаться.
   – Гм… Суверенной. И откуда ты, боец, таких слов нахватался? А знаешь, сколько шпионов, работающих на белорусские спецслужбы шастает сегодня по Москве и, пользуясь нашей неразберихой, ведет переговоры о присоединение России к Белоруссии на белорусских условиях? Так-то. Скажу больше: их Верховный Председатель намерен возглавить мировое правительство. И начнет свою экспансию с ближайшего соседа, то есть – с нас. Вот и получается, паря, что защищаем мы все-таки свои, расейские интересы. Еще вопросы? Добре. Раз у матросов нет вопросов, тогда – час на сборы и по коням!

Часть первая. Сорок один

Глава 1. Грозовой вокзал

   Фортуна показала Марату Вербицкому свою филейную часть еще утром. Началось с того, что он не услышал будильника и не уехал с соседом-бомбилой, который домчал бы его до Минска без всяких хлопот и денежных затрат. Как следствие пришлось дожидаться толстозадой бухгалтерши и выбивать у нее командировку. Тут же нарисовалась масса других неотложных и никому не нужных дел. В итоге Вербицкий выдвинулся на вокзал только в конце рабочего дня. Причем без всякий гарантий на быстрый отъезд. Перед побегом из редакции Марат забыл позвонить и узнать расписание.
   Таким образом, гроза в этой веренице неудач не стала большой неожиданностью. Приближение непогоды Вербицкий почувствовал еще за несколько минут до того, как все началось. Сначала порыв ветра взметнул с земли тучи песчинок и даже когда они осели, воздух продолжал оставаться сухим и горячим. Потом небо потемнело, налилось свинцовой тяжестью, а солнце окутала липкая паутина серых облаков. И лишь после того, как природа завершила предварительную подготовку, раздался первый раскат грома. Еще робкий, прячущийся где-то за линией горизонта, но весьма многообещающий. Дальше все пошло как по маслу – новый раскат, ослепительный зигзаг молнии и тяжелые, как чугунные гири, капли дождя, плюхнувшиеся на асфальт.
   Если ненастье Марат не жаловал, как любой среднестатистический человек, то железнодорожные вокзалы его откровенно пугали. По личным и давним причинам.
   В этот летний вечер силы природы и фобии, мучившие Вербицкого, явно объединились для того, чтобы усилить взаимный эффект.
   Такое случается и в просторечье именуется черной полосой. Других объяснений тому, что ближайшим местом, где можно было укрыться от грозы, был железнодорожный вокзал, у Марата не нашлось.
   Одноэтажное, приземистое здание находилось меньше чем в пятидесяти метрах и призывно поблескивало арочными, сделанными по всем правилам железнодорожного кодекса окнами. У Вербицкого было всего лишь несколько секунд на раздумья, но он бездарно истратил их на осмотр двускатной жестяной крыши, бело-синих стен и часов над входной дверью. И вот когда хлынул ливень, о цивилизованном отступлении не могло быть и речи. Оставалось лишь паническое бегство.
   Прикрывая голову пластиковой папкой, Марат ринулся к спасительной двери и почти сразу угодил ногой в одну из луж, которые образовывались на асфальте привокзальной площади с поразительной быстротой. Штанина новеньких джинсов, джинсов всего несколько дней назад с неимоверной тщательностью выбранных из сонма товаров на городском рынке, оказалась забрызганной до колена.
   Впрочем, эта досадная случайность была забыта. Между Маратом и дверью вокзала имелось еще несколько луж. И когда он, наконец, взялся за ручку двери, великолепные штаны успели превратиться в подобие джинсов ковбоя, проскакавшего по безлюдным прериям не одну сотню миль.
   Новая вспышка молнии сопровождалась душераздирающим треском. Трах-ба-ах! Однако Марату на это было уже наплевать – он успел проскользнуть в здание вокзала. Мокрый и тяжело дышащий он ожидал встретить заинтересованные взгляды скучающих пассажиров. Однако в зале ожидания массовости не наблюдалось. Лишь у окошка кассы стояла бабулька, облаченная в вязаную безрукавку, унылое темно-серое платье и не по сезону теплые сапожищи с меховыми отворотами.
   Остальных пассажиров, возможно, скрывали подпиравшие потолок квадратные колонны. Потоптавшись на месте, Марат направился к зеркалу. Привести в порядок мокрые волосы и мысли, спокойное течение которых нарушило вмешательство стихии.
   Близнец Марата, живший в зазеркальном мире, выглядел мужчиной лет тридцати. Среднего роста. Сероглазый. Ничем не примечательный типчик. Разве что взгляд… Так смотрят на свет божий те, кого однажды трахнули пустым мешком по голове. Наивно и в то же время цинично.
   Зазеркалец сунул папку подмышку, пригладил пятерней волосы и подмигнул Вербицкому. Здорово, приятель! Ай-я-яй! Во что превратились твои великолепные джинсы! Возможно, когда они подсохнут, то будут выглядеть не так жалко… Хотя это вряд ли исправит общее впечатление. Если правда то, что встречают по одежке, то тебя должны приветствовать прямым левым в челюсть. Думаешь, красная футболка с изображением бородача Че добавляет твоей персоне нигилизма? Брось, парень. Для революционера у тебя слишком сытая рожа…
   Выслушать весь перечень издевательств двойника Марата не успел. Вновь грохнуло. Да так, что на долю секунды показалось – стены вокзала не устоят под напором разгулявшейся стихии.
   Под дребезжание оконных стекол, дергавшихся от ударов струй ливня, Вербицкий принял единственно верное, как ему казалось решение. До Минска, где он должен появиться никак не позже чем утром, все еще можно было добраться автобусом. Старым доброй четырехколесной колымагой. Вполне безобидной. Создающей у пассажиров иллюзию скорости за счет поскрипывания, дребезжания и подпрыгивания на каждом ухабе.
   Не вмешайся гроза, Марат именно на автобусе и поехал бы. Теперь приходилось корректировать планы. Добираться до автовокзала в такой ливень было глупо. Гораздо проще пересечь перрон и преспокойно уехать поездом. Времени дорога займет столько же. А скоротать его поможет очередной раунд борьбы с боязнью железной дороги. Опять-таки статистика. Поезда сходят с рельс значительно реже транспорта, передвигающегося по шоссе.
   Ободренный этой мыслью Вербицкий собирался идти к кассе, но, сделав первый шаг, застыл на месте. Сердце превратилось в кусок льда, а из груди, не сожми Марат вовремя губы, обязательно вырвался бы крик. Сосредоточившись на своем отражении, он не заметил еще одного пассажира, сидевшего у окна в дальнем углу зала. Весьма примечательного пассажира. Тот наклонился голову и увлеченно возился со скрученным в трубочку обрывком газеты. Марат не мог оторвать глаз от пальцев мужчины. Если бы не их желтые от никотина кончики, Вербицкий мог рассчитывать на ошибку. В конце концов, длинные до плеч, посеченные сединой волосы носил не только Владимир Петрович Глухин. Как и серый, видавший виды мятый пиджак. В таких ходили все полуголодные интеллигенты. Вот и потертый кожаный портфель, притулившийся у ног пассажира, раритетом не являлся. Весь набор одежды и предметов мог оказаться простым совпадением. Все за исключением одного – в двадцать первом веке мало кто набивал «козью ножку» самосадом с помощью шариковой ручки. Так, на памяти Марата делал только Глухин. Неспешно. С расстановкой и сознанием важности такого процесса, как утрамбовка табака.
   Петрович, как его звали дружки-журналисты, приучил организм к самосаду в лихие девяностые, когда с сигаретами был напряг. Позже привычек менять не стал. Благодаря Глухину в редакции «районки» всегда стоял стойкий запах самосада, а на столе у заместителя редактора всегда лежала газета и линейка, чтобы отрывать ровные куски бумаги.
   Заправив очередную самокрутку, Петрович прикуривал, затягивался и разражался кашлем. По нему узнавали, что Глухин на месте. Иногда его увлечение самосадом приводило к курьезам, над которыми до упаду хохотали все журналисты. Так, однажды Петрович скурил какой-то важный райисполкомовский документ, за что получил взбучку от шефа.
   Впору улыбнуться этим милым воспоминаниям. Однако Вербицкому было не до улыбок. Он был близок к тому, чтобы довершить уничтожение штанов, обмочившись. Человек, который мирно занимался своими делами в дальнем углу зала ожидания, умер восемь лет назад. Умер плохо.
   Как все гении, а Петрович был именно гением, он аккуратно, не меньше раза в месяц уходил в запой. Холостяк, презрительно относившийся к тому, что называется здоровым образом жизни, с горьким смехом говорил:
   – А чего мне его беречь, здоровье-то? Семью я потерял. О сыне вспоминаю только когда алименты плачу. В общем, живу сам для себя. Помру вот, никто и не всплакнет. А ведь помру. Цыганка как-то нагадала, что только до пятидесяти дотяну. На кой хрен мне в таком случае здоровье? Нет уж. Лучше сотку всосать, да самосадом затянуться, чем здоровым в гроб ложиться.
   В последний запой к Петровичу прилетели инопланетяне. Он героически отбивался от них шваброй. Соседям по подъезду пришлось вызывать неотложку и милицию. Несмотря на то, что из психиатрического диспансера Глухин вернулся в отличном расположении духа, Марат видел: от прежнего Петровича остались только воспоминания. Дурдом подкосил мужика. Сник, постарел Петрович. Шутки его и раньше не слишком веселые, окончательно стали заупокойными. Выпив с дружками, он не становился разговорчивее. Все чаще молчал, погрузившись в свои думы, и яростно затягивался самосадом. С работы Глухин вскоре уволился. После этого Вербицкий встречал его всего пару раз. Петрович выходил из дома только для того, чтобы затариться дешевым вином. Изредка ездил в гости старикам-родителям. Вел очень замкнутый образ жизни.
   Последняя встреча бывших коллег по цеху состоялась именно на этом вокзале. Марат никуда не уезжал. Просто заметил знакомую, согбенную фигуру и решил поздороваться с Петровичем. Тот сидел там же, где и сейчас – в дальнем углу. Вербицкий отлично помнил рукопожатие Глухина. Его сухую и вялую ладонь. Ладонь больного человека.
   Петрович без особого интереса спросил о редакционных новостях, почему-то называя Марата по имени-отчеству. Сообщил, что отказался от операции по удалению гематомы, на которой настаивали врачи.
   – И так, и этак копыта откину. Нечего им в моей голове ковыряться… Выпить бы на дорожку, Марат Сергеич. Компанию не составишь?
   Через три дня Петровича нашли мертвым в квартире. Он, видать, переборщил с выпивкой на дорожку, никуда не уехал, а продолжил тупо бухать. Цыганка соврала – до пятидесяти Глухин не дотянул целых четыре года.
   И вот теперь он сидел на своем коронном месте. Как ни в чем не бывало, набивал самосадом газетную трубочку. Марат тряхнул головой в надежде, что оживший мертвец исчезнет. Хренушки. Глухин не собирался растворяться в воздухе. Как теперь быть? Бежать? Марат опасался, что если сделает хоть одно движение, то Петрович обязательно поднимет голову заметит его и… Придется здороваться. Интересоваться тем, как Глухина занесло в мир живых… Привет. Вот только не надо петь песен о том, что у тебя все нормалек. Ты умер, Владимир Петрович. Похоронили тебя на родине, в соседнем районе. Мы даже собирались навестить всей компанией твою могилу. Хотели, да Бог хотения не дал. Сначала откладывали. Потом стали избегать этой темы. Прости, Петрович, но у живых на самом деле полно проблем. Если ты заявился, чтобы отругать меня за то, что не нашел времени почтить твою память… Считай, что добился своего. Ругать меня уже нет необходимости. Хватит и того, что напугал до усрачки. Исчезни. Вернись в мир теней.
   Мертвец не желал слушать увещеваний Вербицкого. Упорно тыкал ручкой в отверстие трубочки. И тут Марата пронзила догадка. Неожиданный, невероятный ответ на все вопросы. Он не видел Петровича мертвым. Не был на похоронах. Что если Глухин был при смерти, но его успели откачать? Почему бы и нет? Петрович долго валялся в больнице. Потом уехал к родителям, а его смерть – не более чем дурацкий слух. Кому как ни тебе Вербицкий знать, с какой легкостью распространяются бредни в провинциальном городишке? Манька сказала Ваньке. Ванька сказал Саньке. И – пошло-поехало… С этой точки зрения все выглядело вполне логично. Глухин обиделся на товарищей, которые похоронили его заживо. Поэтому не заходил в редакцию, не пытался доказывать, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Просто жил… Таскался в своем поношенном пиджачке от дома до вокзала. Носил любимый затертый портфель, где, конечно, лежал стандартный набор старого журналюги и холостяка: пара книг, да бутерброд из двух долек батона и кружка молочной колбасы.
   Вербицкий вздохнул с облегчением. Сейчас он повернется. Подойдет к Петровичу и поздоровается. Все объяснится. А здорово все-таки, когда друг, которого считал мертвым, оказывается живее всех живых!
   Марат уже подыскивал нужные для начала разговора слова, когда за окнами полыхнула молния. Ослепительная вспышка сделала контуры всех предметов неестественно четкими. Изменилось все, включая Глухина. Его плоть сделалась прозрачной. Когда Марат увидел стальную головку болта спинки стула, поблескивающую сквозь плечо Петровича, стало ясно: в зале ожидания сидит привидение. Сгусток энергии, оставленный Глухиным при жизни и материализовавшийся благодаря чересчур пылкому воображению Вербицкого. Нет, не стоило ему идти сюда. Марат еще раз убедился: от железной дороги не стоит ждать ничего хорошего.
   В отчаянии, надежде уцепиться хоть за какой-то осколок реальности, Вербицкий обернулся к кассе. Старушка исчезла. Возможно, она тоже была призраком. Чьим-то воспоминанием. Марат закрыл глаза. Раз. Мать вашу. Два. Когда он досчитает до пяти, привидение сгинет. Все вернется на круги своя и он просто возьмет чертов билет. Вокзал ведь существует. Четыре. А значит, билетами торгует живой человек. Пять! Прежде чем открыть глаза Вербицкий повернулся к зеркалу спиной. Двойной удар в солнечное сплетение потустороннего мира. Даже дураку известно, что зеркала искажают реальное положение вещей.
   Все ухищрения оказались напрасными. Вместо того, чтобы исчезнуть, призрак мертвого журналиста поднял голову. Когда-то карие, а теперь подернутые желтизной глаза уставились на Марата. Это на самом деле был Петрович. Знакомые морщинки у глаз. Складки по краям рта. Бледные губы. Застегнутая на верхнюю пуговицу сорочка с загнутыми вверх уголками воротника. Серый, грубой вязки джемпер с треугольным вырезом. Все как при жизни.
   Петрович сунул готовую цигарку в угол рта. Подхватил, вставая со стула свой портфель. Марат порадовался тому, что призрак не обращает на него внимания. Чудненько. Вот только Глухин явно направляется к входной двери. Значит, пройдет мимо. Вербицкий сжал ладони в кулаки. Вытерпеть. Не дергаться. Всего несколько секунд. Ничем не выдавать своего волнения. Пусть мертвец идет, куда ему вздумается.
   Петрович двинулся на Вербицкого. Свободную руку он сунул в карман брюк, в поисках спичек.
   Марат ожидал, что ощутит могильный холод в момент, когда Глухин поравняется с ним. Однако ничего не произошло. Призрак продефилировал мимо без всяких фокусов и, как полагается выходцам того света, прошел сквозь закрытую входную дверь, не утруждая себя ее открыванием. Вот и все.
   Вербицкий с облегчением перевел дух. Смахнул со лба выступившие капли пота. Привидится же такое! Вот уж действительно: есть многое на свете, что и не снилось нашим мудрецам. Теперь все страхи позади. Марат плюхнулся на ближайший стул. Вытянул ноги. На улице продолжала бушевать гроза. Небо раскалывали молнии и где-то, среди тугих струй ливня расхаживал призрак с «козьей ножкой» в зубах.
   Пусть себе. Зато здесь покойно и уютно. Вербицкий отметил режущую глаз чистоту. Новенькие, уложенные в шахматном порядке черно-белые керамические плитки на полу. Обитые светлым пластиком стены. Большой прямоугольник расписания движения поездов с колонками букв и цифр. Все чинно-благородно. Цивилизация добралась и сюда. Он так давно не бывал на железнодорожных вокзалах, что в памяти они сохранились совсем другими. С обшарпанными фанерными стульями, непременной побелкой на стенах, к которым стоило прислониться только один раз, чтобы потом всю дорогу слышать «Мужчина у вся спина белая!».
   Еще одним атрибутом вокзалов, которые помнил Марат, был человек, спящий в очень неудобной позе. То ли отставший пассажир, то ли просто бомж. Такой есть на любом вокзале. Будь то знаменитый Казанский или захолустный, на безликом полустанке с плохо запоминающимся названием. Без такого человека вокзал – не вокзал. Но это как видно в прошлом. Бомжей и членов Лиге Отставших Пассажиров изгнали с их лежбищ.
   – Будьте внимательны, – раздался где-то под потолком, напрочь лишенный половых признаков механический голос. – На первый путь прибывает поезд… Кр-х-х… Инск!
   Вербицкий встал. Вот и конец всем мучениям. Отговорила роща золотая. Через каких-нибудь три часа он выйдет из поезда и надолго забудет о железной дороге. По возможности навсегда.
   Шагая к двери, Марат остановился у фонтанчика с питьевой водой. Он выглядел так симпатично, что пройти мимо было просто невозможно. После того, что произошло на вокзале, Вербицкий чувствовал себя Алисой в Стране Чудес и ничуть не удивился, если бы к трубочке фонтана была привязана бирка с надписью «Выпей меня!». Марат сделал глоток. Ть-фу! Содержание фонтанчика сильно отставало от формы. Такой приторно-сладковатый вкус могла бы иметь вода из реки, в которой плавает полуразложившийся труп. Ха! А откуда тебе знать какой вкус будет у такой воды? Молчал бы уж…
   Перед тем как выйти на перрон, Марат оглянулся. Режьте меня на куски, но что-то на этом вокзале не так. Не случайно здесь нет людей. Нормальные граждане предпочитают не совать нос в такие места. А что не так? Вербицкий покачал головой. Он не мог определить, что именно его беспокоило. Деталь. Он видел что-то важное. Но это «что-то» ускользнуло, вильнув хвостом. Ну и хрен с ним. Марат пнул дверь ногой и шагнул под ливень.
   Глухина, к своему великому облегчению не увидел. Зато старушка была на месте. Застыла на самом краю перрона в позе Анны Карениной. Эй, старая, отошла бы подальше. Неровен час сверзишься на пути! Когда старуха обернулась, Вербицкий решил было, что выкрикнул свое шутливое предупреждение вслух. Луч прожектора прибывающего состава создал странную иллюзию. Преобразил лицо старушки. Темные глаза, тонкие губы и очень нежная, не тронутая морщинами кожа принадлежали девушке. Она была не просто красивой. Вербицкий попытался отыскать для этой красоты нужный эпитет. Гм… Античная. Да. С такими лицами художники и скульпторы изображали древних богинь.
   Старушка отвернулась, а Вербицкий с трудом сдержал позыв нервного хихиканья. Эк, куда его занесло. Вот, что могут сотворить с впечатлительным парнем плохая погода и железная дорога.
   Прорезав пелену дождя, состав подкатил к перрону. Не совсем обычный состав. Такие вагоны Марат видел впервые. Вместо канонического темно-зеленого цвета их зачем-то расписали в цвета национального флага. Полоса ядовито-красного цвета пересекала вагон по диагонали. Параллельно ей шла зеленая полоса, а разделяли их квадратики белого орнамента. Очередная акция «За процветающую Беларусь!»? Очень может статься. Шизофрения ведь не знает пределов. Вербицкий покачал головой. Додуматься же такого! Двери вагона с шипением открылись. Марат поднялся в тамбур и окинул вокзал прощальным взглядом. Половинки двери сомкнулись без привычного в таких случаях предупреждения. Объявления следующей станции Марат тоже не дождался. Оставалось только одно – не выстебываться, а идти в вагон и выполнять все, что предписано категории граждан, именуемой пассажирами. Марат так и сделал. Уселся на ближайшее место и уставился в окно, за которым продолжала неистовствовать непогода. Хрустнув стальными суставами, поезд тронулся с места и начал плавно набирать скорость. В тот момент Марат наивно думал, что путешествует в пространстве. Будь он повнимательнее, то заметил бы странное поведение секундной стрелки наручных часов, подаренных ему за плодотворное сотрудничество с районной службой госавтоинспекции. Стрелка бешено вращалась, заставляя подрагивать пересекавшую циферблат надпись «Лучшему общественному инспектору 2010 года».

Глава 2. Вниз по кроличьей норе

   Солнце превращало воды Днепра в расплавленное золото. Марат вытаскивал снасть, сосредоточившись на том, что натяжение лески не менялось. Капли воды, повисшие на прозрачном капроне, переливались всеми цветами радуги. В метре от ладони Марата они срывались в реку, создавая маленькие концентрические круги волн. Судя по тяжести, на крючке что-то было. Вербицкий обернулся, чтобы поделиться радостной новостью с Павликом Ладеевым, но хлопец куда-то подевался.
   – Есть! – раздался его радостный вопль. – Ух ты, какая большая! Подлещик!!!
   Солнце било прямо в глаза. Марату пришлось поднести приложить ладонь ко лбу и лишь тогда он увидел, что делалось на середине реки. Павлик Ладеев, как и следовало ожидать, не проявил должного терпения. Стоя по пояс в воде он внимательно смотрел на дно. Вербицкий понял: Павлик первым увидел рыбину. Убил интригу, придурок. Если знаешь все, включая тип рыбы, то вытаскивание «донки» уже не священнодействие, а обычная рыболовная рутина.